Ш. Мерль

В момент нападения Германии в 1941 г. Советский Союз, несмотря на бесспорные успехи в индустриализации, все еще следует рассматривать как в значительной мере аграрное государство. Большинство населения жило в деревне, и большая часть трудоспособных людей (54%) работала в сельском хозяйстве. Вклад сельского хозяйства в валовой общественный продукт невозможно точно определить в связи с крайним искажением цен: цены на промышленные товары были завышенными, а цены на аграрную продукцию были значительно ниже производственных затрат; но, вероятно, до 1941 г. он составлял минимум 20-25% [1]. Поэтому вопрос о том, каков был итог подчинения деревни и крестьян спустя десять лет после принудительной коллективизации, имеет большое значение для интерпретации общей системы "сталинизма". Если иметь в виду значительную стагнацию аграрного производства, то появляется соблазн считать этот итог крайне отрицательным. Только учет специфических для системы политико-идеологических критериев может, по крайней мере, с государственной точки зрения, улучшить общую картину. В плане социально-экономического развития рубеж второй мировой войны представляется для СССР не столь существенным. Хотя вполне законно задать вопрос, насколько успешным было преодоление "вековой отсталости" за десятилетие, которое, по прогнозам Сталина 1931 года, имелось в распоряжении Советского Союза [2], тем не менее следует четко указать на то, что для сталинской системы 1941 год, год нападения немцев, не является переломным моментом; несмотря на частичную либерализацию, основополагающего изменения системы не произошло. После победоносного окончания Второй мировой войны на аннексированных территориях коллективизация, как и отчасти необходимая повторная коллективизация, проводилась по тому же образцу, что и принудительная коллективизация в начале 1930-х годов; никакого "извлечения уроков" при этом не видно. Как в отношении развития производства, так и в том, что касается человеческих страданий, возникли те же самые роковые последствия. Только смерть Сталина в 1953 г. явилась отчетливым поворотным моментом, который особенно явно виден как в области аграрной политики, так и в отношении изменения условий жизни [3].

Колхозная система, о которой прежде всего идет речь в дальнейшем, - это специфическое явление сталинизма. Она была ответом на голод 1932-33 гг. и окончилась проведенным по инициативе Хрущева принудительным укрупнением колхозов, отдельных населенных пунктов путем их объединения в начале 1950-х годов [4]. Колхозы, возникшие в начале 1930-х годов, только условно можно рассматривать как аграрные предприятия, они были еще относительно небольшими, так что члены колхоза были, как правило, знакомы друг с другом. Совхозы при Сталине играли только ограниченную роль и располагали всего 10 процентами посевной площади. В середине 1930-х гг. некоторые из них были распущены, а их земля была передана колхозам. Колхоз согласно советской пропаганде основывался на "коллективной собственности". Но эта якобы третья форма собственности между частной и государственной собственностью была чистой фикцией, которая служила прежде всего для того, чтобы замаскировать неполную оплату труда колхозников. Все важные решения о руководстве предприятием, организации производства и распоряжении продукцией принимались государственными учреждениями, собрание колхозников могло в лучшем случае выразить свое одобрение. Права собственности на землю также находились в руках государства, тем самым, коллективная собственность служила только предлогом, чтобы не платить колхозникам заработную плату, как рабочим и служащим, а разрешить им только в значительной мере фиктивное "участие в прибыли" на основе отработанных "трудодней". Можно лишь с оговоркой использовать оценки колхозной системы, высказанные в Советском Союзе непосредственно после смерти Сталина. В первую очередь Хрущев еще осенью 1953 г. открыто критиковал прежнюю аграрную политику и беспощадно показал ее губительные последствия. Очевидно, партийные руководители, находившиеся рядом со Сталиным, очень хорошо осознавали определенные слабости системы, строящейся на терроре и отказе от рационального потребления. Но даже в непосредственном окружении Сталина, очевидно, было невозможно высказывать возражения и критику. Со смертью Сталина условия в сельском хозяйстве коренным образом изменились. Образованные в то время крупные колхозы объединяли несколько населенных пунктов, и существовавшие прежде тесные связи колхозников друг с другом были утрачены. Поэтому все, что будет высказано в дальнейшем, относится только к периоду до 1953 г. Коренное повышение доходов и улучшение социальной защищенности колхозников, основывающееся на значительном субсидировании сельского хозяйства государством, было начато при Хрущеве и достигнуто при Брежневе. Но если и после этого аграрная политика не достигла успеха, то причины этого были существенно иными, чем при Сталине [5]. В дальнейшем я хотел бы, прежде всего, рассмотреть следующие вопросы: Удалось ли стабилизировать ситуацию в деревне после коллективизации и упрочить новую производственную структуру, колхоз? В чем заключается значение террора для сельского хозяйства, служил ли он подавлению крестьянских восстаний? Удалось ли достичь главной цели коллективизации: улучшить трансферт труда и капитала из сельского хозяйства в промышленность? Обеспечивала ли колхозная система снабжение продовольствием рабочих, а во время Второй мировой войны - всего населения, лучше, чем до этого мелкое крестьянское сельское хозяйство? Как изменились условия жизни крестьянского населения? Продолжало ли существовать что-то вроде социальной дифференциации? Способствовала ли коллективизация тому, чтобы уменьшить отсталость русского аграрного сектора и дать старт процессу модернизации? Могут ли недавно возникшие крупные аграрные предприятия рассматриваться как современные формы производства?

1. Основные черты колхозной системы, созданной в 1932-33 гг.

Принудительная коллективизация вызвала дестабилизацию положения на селе и привела к уничтожению примерно половины поголовья продуктивных животных. Из-за чрезмерного изъятия в сельском хозяйстве осталось слишком мало зерна, чтобы обеспечить собственное воспроизводство, и даже питание самих крестьян было поставлено под угрозу. Голод 1932-33 гг. с массовой гибелью крестьян именно в традиционных "житницах" русской империи был вершиной кризиса [6]. В это время на рубеже 1932-33 гг. была учреждена колхозная система. Она имела мало общего с планами и представлениями партии в момент начала принудительной коллективизации, так что ее следует рассматривать прежде всего как ответ на тяжелый кризис, в который ввергла сельское хозяйство волюнтаристская политика. Она должна была служить тому, чтобы окончить принявший драматический характер спад производства, который самое позднее после урожая 1933 г. должен был подорвать и снабжение городов. Целью колхозной системы при этом был компромисс между стремлением крестьян по крайней мере просто к выживанию и стремлением государства поставить под свой контроль возможно большую долю колхозного производства.

Решающий момент компромисса состоял в переходе от вынужденного допущения в 1930 г. к содействию аграрному производству на приусадебных участках колхозников [7]. Тем самым первоначально планировавшаяся полная ликвидация частного побочного производства и частной собственности на средства производства была временно отсрочена. Наряду с колхозным производством, к которому государство сохраняло непосредственный доступ, была закреплена другая сфера производства, в которой колхозникам разрешалось частым образом производить определенную аграрную продукцию, предназначенную первично для их собственного выживания, но вторично -также и для расширения государственных ресурсов продовольствия и для продажи. Естественно было те области растениеводства, в которых государство было заинтересовано в первую очередь, а это было прежде всего производство технических культур и зерна, полностью сконцентрировать в колхозах, в то время как производство на приусадебных участках охватывало более трудоемкие отрасли животноводства, а также выращивание картофеля, овощей и фруктов. Проистекавшее из этого разделение труда, при котором колхозы концентрировались на растениеводстве, наверняка было не намеренным, но оно закрепилось вследствие проводимой государством ценовой политики. В связи с этим оказалось, что колхоз из-за незначительного - если не считать лошадей - количества продуктивных животных давал возможность только сезонной занятости, в то время как на приусадебных участках работа имелась весь год.

Другой элемент колхозной системы состоял в том, чтобы заменить произвольное обязательство сдачи "всех излишков" зерна, картофеля и продукции животноводства твердыми нормами поставки в зависимости от площади или поголовья скота. Что касается технических культур, то вся продукция и в дальнейшем должна была сдаваться государству. С целью не допустить, чтобы колхозники за работу в колхозе вообще не получали никакого вознаграждения, поскольку государство изымало всю продукцию (что до 1932 г. происходило отнюдь не в единичных случаях), предписывалось от 10 до 20% намолоченного зерна немедленно распределять между колхозниками в качестве "предварительной оплаты" в зависимости от числа отработанных "трудодней" - используемой в колхозах меры проделанной работы. Это зерно служило семье колхозников основой для выпечки хлеба и вместе с получаемой от колхоза соломой - кормом для личного продуктивного скота. В частном подсобном хозяйстве колхозники должны были производить все остальные необходимые им продукты, но при этом они не были свободны в своем решении об использовании приусадебного участка. Так, они должны были в соответствии с государственным планом выращивать картофель и сдавать определенное количество государству. Кроме того, каждая семья колхозников - независимо от того, держала ли она скот или нет -должна была сдавать государству мясо и тем самым принуждалась к разведению скота. Кроме этого, тот, кто держал корову, должен был сдавать государству определенное количество молока [8]. Теперь колхозная система гарантировала колхозникам выживание, если они принимали участие в работе в колхозе. Но их заинтересованность в колхозном производстве и в частном подсобном производстве сильно отличалась, и в этом заключалась существенная причина низкой экономической производительности колхозной системы. Работу в колхозе крестьянин по праву рассматривал как своего рода барщину, а колхоз тем самым - как новое издание старой системы крепостного права. За свой труд он - если не считать немного зерна - практически не получал оплаты, а только право иметь в распоряжении приусадебный участок. Поэтому его заинтересованность в колхозном производстве оставалась слабой, в то время как стимул увеличивать производство на приусадебном участке в рамках устанавливаемых государством верхних границ был очень высок. Таким образом, без изменения порядка распределения доходов колхозная система блокировала развитие колхозного производства, в то время как колхозник, руководствуясь собственным интересом выжить, должен был пытаться расширить подсобное производство, которое, собственно говоря, предполагалось устранить. В то время как в середине 1930-х годов этот эффект, возможно, был даже желаемым - ведь необходимо было компенсировать большую утрату продуктивных животных и тем самым устранить перебои в снабжении рабочих мясом и молоком - на длительный срок этот результат казался идеологически неприемлемым, поскольку "социалистическое" аграрное предприятие контролировало только некоторые отрасли производства, а обобществление продуктивных животных остановилось.

2.Стабильность колхозной системы

Пока государство не давало колхознику материального стимула для работы в колхозе, его существование зависело от постоянного осуществления государственного принуждения. При Сталине это принуждение существовало постоянно и имело своей целью прежде всего уничтожение всех альтернативных форм существования, кроме колхоза (например, совхозов). При этом по отношению к крестьянам-единоличникам, число которых сначала еще было велико, проводились кампании по "ликвидации кулачества как класса" и постоянно - политика налогов и сборов [9]. Того, кто вступил в колхоз не из страха быть объявленным кулаком и подвергнуться экспроприации и депортации, принуждали к продаже имущества путем дискриминации: слишком высоких налогов и сборов для крестьян-единоличников. Каждый год жертвами налоговой кампании становилась значительная часть крестьян-единоличников, имущество которых продавалось на принудительных аукционах. До 1936 г. этот процесс ликвидации зашел так далеко, что семьи, оставшиеся вне колхозов, едва ли имели больше земли и скота, чем колхозники с их приусадебными участками. Поэтому в 1937 г. советская власть постановила в будущем оставить в покое этих бывших крестьян, практически превратившихся в стариков, живущих на выделе, если они уже не были полностью работоспособны [10]. Затем в конце 1930-х годов террор для поддержания колхозов был направлен даже против части колхозного населения, которая в западных районах страны жила децентрализованно на хуторах и тем самым не поддавалась прямому контролю. Между 1939 и 1941 г. последовало переселение этих людей в соответствующий центральный населенный пункт колхоза с жестоким принуждением, включавшим в себя сжигание жилых домов непокорных [11].

Насколько колхозники рассматривали свое вынужденное объединение в колхозы как временное, становится видно из событий после хорошего урожая 1937 г. С дореволюционных времен крестьяне привыкли в периоды нужды, как, например, после плохого урожая, объединяться и временно хозяйствовать вместе. Затем, как только положение улучшалось, они возвращались к индивидуальному способу хозяйствования. Очевидно, многие колхозники видели в колхозе такую же временную форму для преодоления бедственной ситуации. После урожая 1937 г. - единственного урожая после завершения коллективизации, когда урожаи на гектар были довольно высокими в связи с исключительно благоприятными погодными условиями - колхозники во многих колхозах впервые получили больше зерна, чем им было нужно для покрытия насущных потребностей в продовольствии и корме для скота. Но вместо того, чтобы укрепить колхозную систему, рекордный урожай покачнул ее. С излишками, которые они теперь имели, колхозники попытались снова перейти к самостоятельному существованию. Предпосылкой для этого им казалось - строго запрещенное колхозникам - приобретение рабочей лошади.

У отдельных крестьян, которые упорно сопротивлялись вступлению в колхоз и потому потеряли практически всю свою землю, все еще была лошадь, и они превратились в частных предпринимателей на селе, которые почти не занимались сельским хозяйством, но оказывали все виды услуг, в том числе транспортные. Государственная принудительная экономика в значительной мере упустила из виду эту потребность на селе. Частные владельцы лошадей здесь натолкнулись на неудовлетворенный спрос на услуги, который они удовлетворяли с помощью своей лошади и тем самым получали хороший доход. Даже государственные предприятия время от времени вынуждены были пользоваться их услугами. Крестьяне воспринимали отсутствие собственной лошади как непрекращающееся унижение. Снова и снова колхозное руководство отказывалось предоставить им лошадь, чтобы вспахать приусадебный участок или перевезти товары на рынок. Поэтому после урожая 1937 г., очевидно, многие колхозники подали заявление о выходе из колхоза, чтобы иметь возможность приобрести лошадь и тем самым хозяйствовать самостоятельно. Так как руководство колхоза, как правило, не разрешало им выйти, им не оставалось ничего другого, как провоцировать свое исключение неблаговидным поведением. Но и эта попытка вырваться из колхоза была быстро пресечена правительством. Весной 1938 г. началась кампания против председателей колхозов из-за якобы незаконных исключений колхозников. Обвиняя руководителей колхозов в "нарушении колхозной демократии" и в изгнании из колхозов вступивших по доброй воле колхозников, партия ставила факты с ног на голову. С введением "налога на лошадь" осенью 1938 г. была закрыта последняя лазейка для существования вне колхоза. Государство обложило всех владельцев лошадей таким высоким налогом, что они были разорены и вынуждены продавать своих лошадей. В начале 1939 г. все эти частные предприниматели исчезли [12]. Насколько мало колхозная система принималась колхозниками как окончательный порядок, снова обнаружилось во время Второй мировой войны. Колхозы ни в коем случае не были надежным бастионом коммунизма. Известно, что после нападения Германии среди колхозников быстро распространились слухи, что Сталин после окончания войны планирует роспуск колхозов. Правда, мы не знаем, распространялись ли эти слухи правительством намеренно, но оно, очевидно, не пыталось опровергнуть эти слухи. Надежда на изменение курса в аграрной политике наверняка мотивировала крестьян прилагать дополнительные усилия во время Великой отечественной войны. Несомненно, Сталин должен был опасаться недовольства крестьян из-за того, что их положение во время войны было хуже по сравнению с другими слоями населения. Временное ослабление центрального контроля, которое в некоторых местах привело к роспуску колхозов, закончилось сразу после окончания войны, и там, где необходимо, была проведена "повторная коллективизация" [13]. Не только отношение крестьян, но и экономические причины способствовали тому, что длительное существование колхозов оставалось под вопросом. Так, колхозам не давали возможности владеть механизированной техникой, такой, как трактора и комбайны. Решению оставить современную технику в государственной собственности способствовали экономические причины, такие, как недостаток аграрной техники вообще, но прежде всего недоверие государства по отношению к колхозам. Несколько соседних колхозов обслуживалось государственной машинно-тракторной станцией (МТС), которая проводила определенные работы на колхозных полях своими тракторами и комбайнами. К ним относились пахота, иногда также боронование, а затем с середины 1930-х годов все больше уборка зерна. Зависимость от работы МТС означала, что колхоз не полностью держал процесс сельскохозяйственного производства на своих полях под контролем и мог оказывать только относительное влияние на качество полевых работ, которые часто проводились тракторами и комбайнами из соседних колхозов. К тому же колхоз должен был платить натурой за услуги МТС, так что все большая часть урожая зерна отдавалась государству не только путем обязательной сдачи, но и через оплату МТС.

Возможно ли было существование колхозов без постоянного государственного принуждения? Если да, то наверняка только при проведении совершенно другой политики, которая гарантировала бы колхозникам материальный стимул к работе в колхозе путем твердого заработка и тем самым доход от одного только участия в работе колхоза. Но этого партийное руководство, очевидно, не хотело. Сталин даже планировал после Второй мировой войны роспуск совхозов и их преобразование в колхозы, поскольку производственная форма совхозов была для государства "слишком дорогой" [14]. Действительно, совхозы терпели большие убытки, поскольку занятым здесь наемным рабочим платили постоянную месячную зарплату. Форму предприятия, которая могла поддерживаться только благодаря постоянному принуждению, нельзя считать стабильной. В области сельского хозяйства сталинизм тем самым не достиг ничего долговременного. Любое изменение центральной политики должно было снова поставить под вопрос производственную форму колхозов. Такое положение сложилось после смерти Сталина в 1953 г. В середине 1950-х годов при сильном стремлении к частной инициативе и уменьшении налогового бремени, лежавшего на приусадебных хозяйствах, вопрос об их существовании снова был открыт, и можно было предположить изменение направления с переходом к аграрной структуре, которая вернулась бы к крестьянину-единоличнику.

3. Функции террора

Почему сталинизм в такой сильной мере опирался на массовый террор по отношению к населению? В действительности фаза, когда террор применялся длительное время, ограничивается 1927-28 -1953 гг. Аресты функционеров в области торговли весной 1927 г. были первыми предвестниками, за которыми последовали массовые аресты, чтобы повлиять на заготовки зерна с начала 1928 г. [15]. Непосредственно после смерти Сталина массовый террор прекратился, и наметившейся в начале 1950-х гг. волны арестов евреев не произошло. Действительно ли, как предполагает Гетти [16] на основе партийных документов, в особенности о большой чистке, речь шла в первую очередь о том, что во всем и каждом видели угрозу? Может ли, таким образом, террор проистекать из слабости режима, не существующей в действительности, но ощущаемой партийными вождями? Взгляд на сельское хозяйство, которое, несомненно, находилось в центре многих волн террора, предполагает другой ответ. От крестьян в определенные периоды исходила не только воображаемая, но реальная угроза дальнейшему существованию большевистского господства. В этом отношении в дальнейшем следует задать вопрос, когда применялся террор против сельского населения. Если удастся показать, что в периоды реальной угрозы режим применял иные средства, чем террор, то напрашивается вывод, что его следует интерпретировать как признак силы, а не слабости системы. Партийное руководство в начале принудительной коллективизации в конце 1929 г. сначала делало ставку на применение террора. Крестьян нужно было запугать так, чтобы они "добровольно" согласились на вступление в колхоз. Сообщения, поступавшие осенью 1929 г., свидетельствуют, что крестьяне оказывали мало сопротивления этим принудительным мероприятиям. Поступки, вызванные отчаянием, такие как убийство активистов и поджоги, служили для государства скорее предлогом, чтобы еще более сурово действовать по отношению к сопротивлявшимся и усилить страх остальных крестьян перед репрессиями [17]. Но когда возникшие в деревне бригады по коллективизации начали обобществлять все крестьянские средства производства, включая корову и мелкий скот, ситуация стала опасной для большевиков. В это время женский протест, так называемый бабий бунт, который возникал уже раньше при отдельных мероприятиях, таких, как снятие церковных колоколов, начал перерастать из локальных акций в массовый протест, быстро охватывавший целые регионы. Женщины протестовали против того, что у них отбирали корову, необходимую для выживания семьи. Режим был бессилен по отношению к женщинам.

В феврале 1930 г. целые области вышли из-под контроля. Так как режим опасался солидаризации регулярных частей армии, состоявшей преимущественно из крестьянских сыновей, с протестовавшими крестьянками, для подавления беспорядков могли применяться только специальные подразделения. В этой ситуации реальной угрозы режим не принял решения о дальнейшем усилении террора, что практиковалось незадолго до этого с введением "ликвидации кулачества как класса", а пошел на уступки. С речью Сталина "Головокружение от успехов" кампания по коллективизации была приостановлена. "Перегибы" по отношению к крестьянам были сурово осуждены. Имели место даже отдельные показательные процессы против активистов, посланных партией. Опубликованный в это время примерный устав предусматривал, что у колхозников остается корова и немного мелкого скота. "Отступление" имело непосредственный успех: бабьи бунты пошли на убыль, но наверняка Сталин не рассчитывал, что уступки, необходимые для сохранения власти, будут иметь следствием массовый выход из колхозов [18]. Хотя благодаря уступкам до осени 1930 г. положение на селе стабилизировалось, затем последовал возврат к мерам террора, на которых снова основывались изъятие сельскохозяйственной продукции из деревни, так же, как и продолжение политики коллективизации. Для достижения общих целей террор оказался действенным средством господства, поскольку готовность крестьян к сопротивлению в значительной мере была сломлена из-за постоянной смены государственной политики по отношению к ним. Вредные последствия чрезмерного изъятия зерна из сельского хозяйства к осени 1932 г. снова ухудшили ситуацию на селе так, что это стало опасно для сохранения власти. Правда, режим был уверен, что голод 1932/33 гг. в областях традиционного избытка зерна и вызванная им массовая смерть людей не поставят вопрос о власти. Террор против умиравших от голода крестьян и колхозников усилился немыслимым образом и в конце концов затронул колхозы даже больше, чем крестьян-единолични-ков[19]. Если в официальной кампании вина за катастрофическое недовыполнение планов заготовок возлагалась на крестьянских "саботажников" и тем самым был найден предлог для жестокой расправы с ними, то проведенные одновременно мероприятия по корректировке аграрной политики показывают, что на средний срок ситуация оценивалась как угрожающая власти. Это касалось как внешнего влияния, так и прогнозов дальнейшего развития производства. Признание того, что форсированная индустриализация и коллективизация привели к голоду, могло нанести урон большевикам в глазах мировой общественности. Поэтому было принято решение просто оспаривать существование голода. Это табу было снято только в 1988 г. Стало ясно, что после следующего неурожая голода не избегнут и города, и индустриализация из-за недостатка продуктов питания выльется в массовую гибель людей. Поэтому ответом на голод был не террор, а компромисс с крестьянами в форме уже описанной колхозной системы. Только после преодоления непосредственной угрозы в последующем террор против колхозников, руководства колхозов и единоличников при проведении политики заготовок и налоговой политики снова стал важным средством господства.

Следующая фаза, в которой исходила угроза - теперь не от развития производства, а от самих колхозников -наступила тоже после нападения немцев на Советский Союз. Она, очевидно, оценивалась так серьезно, что не решились делать ставку только на террор. Намеренно пущенные, или, по крайней мере, не опровергнутые слухи о роспуске колхозов и либерализации после окончания войны должны были дополнительно мобилизовать население колхозов на поддержку режима. Террор против крестьян был средством укрепления господства только тогда, когда режим не видел для себя реальной угрозы.

Террор может рассматриваться также как соблазнительно простое средство господства. Так можно было объявить "актом саботажа" все нежелательные действия и бороться с ними. Террор предотвращал желание задать вопрос о собственных причинах трудностей и непокорства. Постановка вопроса о недостатках системы благодаря террору почти систематически исключалась. Но пока эти недостатки существовали, постоянно воспроизводилась и потребность в терроре. Табуизация вопроса о недостатках системы вела к тому, что в самоописании системы можно констатировать удивительно высокую степень лживости. Постоянное воспроизводство этой лжи привело к тому, что, очевидно, некоторые партийные руководители считали ее реальностью. Важнейшими моментами "лжи", раскрытыми при Хрущеве, были "добровольность вступления и членства в колхозах", "благосостояние" жизни на селе, а также тезис о "решении зерновой проблемы".

По утверждению режима, колхозники добровольно вступали в колхозы и добровольно работали в них. Но об этом в подавляющем числе случаев не могло быть и речи. Поэтому террор приучал крестьян "добровольно" делать то, что они не хотели.

Утверждение о "благосостоянии" колхозников препятствовало тому, чтобы задаться вопросом о реальных условиях их жизни, хотя регулярная оценка бюджета семьи документировала картину катастрофической действительности. Правда, в середине 1930-х годов в советской прессе можно встретить много фотографий оборванных и голодающих крестьян, но под ними стоит подпись: "капитализм". Аналогично решение зерновой проблемы. В 1933 г. основополагающим образом изменили составление статистики о сборе урожая. Вместо собранного урожая по приказу сверху был придуман "биологический урожай". Он учитывал количество зерна на корню без учета потерь при уборке, которые составляли около трети урожая. При "биологическом" определении урожая значительной части зарегистрированного урожая не существовало вообще, и тем самым его нельзя было раздать в качестве натуральной премии. Зерно можно было распределять только в том случае, если норма перевыполнялась более чем на 30%. Поэтому колхозники, которые напряженно работали и увеличили сбор урожая, должны были чувствовать себя обманутыми, как и работницы ферм, получавшие нежизнеспособных поросят в помете [20].

4. Вклад сельского хозяйства в индустриализацию и снабжение продовольствием

Большевики всегда стремились к прямому контролю над аграрным производством с исключением рыночных отношений. Коллективизация должна была способствовать тому, чтобы наконец реализовать это представление. После того как произвольное распоряжение излишками аграрной продукции оказалось непригодным для того, чтобы стабилизировать аграрное производство, колхозная система гарантировала государству почти неограниченный доступ к продукции колхозов. Государственные посевные планы, которые составлялись ежегодно и имели характер законов, во всех деталях предписывали аграрным предприятиям и колхозникам, как они должны использовать свои площади и какие культуры выращивать. Затем на основе этих планов рассчитывались объемы обязательных поставок. Правда, разрешалось возделывать больше площади, но ни в коем случае не меньше. Недовыполнение посевных планов расценивалось как преступление против государства, но ни в коем случае не освобождало от обязательных поставок с невозделанных площадей. Аграрную продукцию, которую требовало государство, оно получало якобы в форме натурального плана, при этом ему не надо было расходовать на это значительных финансовых средств. Цены на продукцию, установленные для обязательных поставок, имели скорее символический характер и после сильной инфляции в начале 1930-х годов были значительно ниже реальных производственных расходов. Эта система гарантировала государству очень высокую долю продукции по сравнению с новой экономической политикой; она составляла для технических культур почти 100 %, для зерна (включая натуральную оплату МТС) примерно 40-50% [21]. Правда, это значение для зерна можно считать высоким, только если учитывать урожайность на гектар. При Сталине с советских полей еще снимался урожай, едва ли превышавший количество посеянного зерна больше, чем в четыре раза, что соответствовало урожайности, которая регистрировалась в Европе в раннее новое время перед началом индустриализации. Колхозная система консервировала отсталость; это нужно рассматривать как главную причину того, что количество зерна, имевшееся в распоряжении государства, даже не удовлетворяло полностью внутреннюю потребность (ср. ниже), хотя в абсолютных цифрах оно было в два-три раза больше объема зерна, заготовлявшегося государством в середине 1920-х годов. Но при этом следует учитывать, что в то время немалая часть населения снабжала себя зерном через местные рынки. Рост объема зерна, заготовленного государством, кажется менее впечатляющим и в том случае, если учитывать перемещение населения из села в города и резкое сокращение поголовья лошадей. Из-за сокращения продуктов переработки потребность в зерновых продуктах на душу населения для достаточного питания также была выше.

Тем самым отчетливо проявлялись недостатки колхозной системы. Она не давала аграрным предприятиям стимула к расширению производства по сравнению с государственными обязательствами и этим неизбежно консервировала низкие значения производства. Правда, колхозная система была в состоянии обеспечить государству сравнительно высокую долю продукции растениеводства. Но поскольку она одновременно препятствовала росту урожайности, в абсолютных цифрах государство получало в руки только жалкое количество аграрной продукции. Расширению животноводства препятствовало также то, что государство оставляло колхозам слишком мало зерна на корм скоту. Можно предположить, что связь между недостаточной оплатой аграрной продукции и стагнацией производства была неизвестна государственному и партийному аппарату. Но об этом не могло быть и речи, как показывает пример с производством хлопка. После прекращения импорта в начале 1930-х годов текстильная промышленность полностью зависела от внутреннего производства хлопка, так что приоритетным был рост производства в Средней Азии. Поскольку колхозы, перешедшие на производство хлопка, зависели от подвоза продовольствия, который часто не удавался, несмотря на гарантию государства, а цены на хлопок из-за инфляции упали ниже производственных затрат, производство хлопка стагнировало, при том, что посевные площади расширялись. В 1935 г. государство приняло решение действовать. Так, с этого момента оно в полном объеме несло расходы на оросительные проекты, а также готово было создать материальный стимул для колхозников, работающих в колхозах, производящих хлопок. Цены на хлопок были значительно подняты, это были единственные закупочные цены, покрывавшие производственные расходы. Только в хлопководческих колхозах колхозники получали высокую денежную оплату за свой труд, так что они могли снабжать себя продуктами, покупая их на местных рынках. Это мероприятие немедленно привело к успеху. За короткое время производство хлопка увеличилось вдвое [22]. В связи с этим встает вопрос, почему цены на другую аграрную продукцию не были подняты таким же образом с целью расширения производства. Судя по тому, что известно сегодня из источников, таких соображений не было вообще. Очевидно, для партийного руководства рост производства остальной аграрной продукции был менее важен, чем заинтересованность в получении аграрной продукции от колхозников практически бесплатно. Миллионная масса крестьян считалась дешевым поставщиком аграрной продукции, поскольку - благодаря приусадебным участкам - государство не должно было заботиться об их выживании. Аргументы социального характера при Сталине с 1932 г. не играли роли [23].

Кроме аграрной продукции государство ожидало от сельского хозяйства вклада в индустриализацию в форме перекачки рабочей силы. Во время принудительной коллективизации многие жители деревни буквально спасались бегством; между 1930 и 1932 г. в города устремилось почти 10 млн. человек. Но с кризисом индустриализации и начавшимся бегством из областей, где был голод, бесконтрольному переселению в конце 1932 г. был поставлен заслон введением внутренних паспортов. Колхозники не получили паспортов и тем самым - как раньше крепостные были привязаны к своему клочку земли - были привязаны к своему колхозу. Правда, путем "организованного набора" деревню должно было покидать столько рабочей силы, сколько требовалось в промышленности. Но на практике система функционировала плохо, и полностью устранить рынок в отношении фактора труда не удалось. Для колхозников предлагаемые формы занятости были не слишком привлекательными, поскольку речь шла о сезонных работах, часто в очень тяжелых условиях (лесо- и торфозаготовки и т.д.). Кроме того, колхозное руководство рассматривало всех, кто хотел работать в другом месте, как "дезертиров" и пыталось препятствовать тому, чтобы они покидали колхоз, даже если речь шла о приеме на работу на государственные промышленные предприятия. В сельском хозяйстве происходило сокращение возможностей занятости. Уничтожение половины продуктивных животных, резкое сокращение поголовья лошадей и значительные препятствия дополнительной ремесленной работе крестьян в течение года привели к резкому сокращению потребности в рабочей силе. Лишь сезонно достигался максимум занятости в растениеводстве. В целом избыток сельской рабочей силы, вероятно, был не меньше, чем в середине 1920-х годов и составлял несколько миллионов человек трудоспособного возраста. В конечном итоге решающим эффектом колхозной системы было то, что она препятствовала мобильности рабочей силы.

В отличие от того, что сообщают современные источники, главной проблемой колхозников следует считать недостаток возможностей прибыльной занятости. Обычный колхозник, занятый в растениеводстве, мог быть счастлив, если находил работу в колхозе 150 дней в году [23]. Если колхозы тем не менее жаловались на недостаток рабочей силы, то причинами этого следует считать, с одной стороны, недостаточный стимул к труду, а с другой - создание в принципе излишних руководящих, контрольных и административных постов, из-за которых в особенности мужчины наиболее трудоспособного возраста полностью исключались из участия в полевых работах.

Часто утверждается, что колхозная система обеспечила снабжение населения продовольствием во время Второй мировой войны. Но это верно только относительно. Продукции колхозов на неоккупированных территориях едва хватало, чтобы снабжать армию и некоторые категории привилегированных рабочих. Настоящее объяснение того, что при очень скудных нормах на продовольствие, за исключением трудовых лагерей и окруженных городов, таких как Ленинград, не было массовых смертей среди гражданского населения, заключается именно в том, что война вынудила почти все советское население к частичному или полному самообеспечению незерновыми продуктами, и тем самым вызванное войной кризисное состояние уже за восемь лет до начала войны стало нормальным состоянием. После резкой нехватки продуктов питания в начале 1930-х годов в 1933 г. партия должна была действовать, чтобы избежать массовых смертей. Почти каждая семья вынуждена была сама снабжать себя продуктами питания. Все живущие на селе рабочие и служащие и дополнительно миллионы семей городских рабочих получили небольшие участки земли, которые могли и должны были использоваться на огороды для выращивания картофеля и овощей, а также для содержания мелкого скота. Государство брало на себя обязательство только снабжать эти категории населения хлебом. Промышленные рабочие, как правило, получали и другие продукты, но не в размере потребности. С 1933 г. сельскохозяйственных излишков на экспорт от колхозов, в отличие от прежних мелких крестьянских хозяйств, не ожидалось. Едва ли провал коллективизации можно документировать нагляднее. Городские рабочие и служащие производили не только картофель и капусту. Включая живущих на селе рабочих и служащих, в конце 1930-х годов около 10 млн. семей, не занятых в сельском хозяйстве, имели свои участки. Рабочие и служащие в начале 1941 г. держали около 400000 лошадей, 3,5 млн. коров, 2,7 млн. свиней и 4,8 млн. овец и коз - за которыми после Второй мировой войны закрепилось название "сталинская коровка" [25]. Значение приусадебных участков в снабжении было еще больше. Колхозники вынуждены были продавать на рынке часть продукции, произведенной ими частным образом на приусадебных участках, поскольку им нужны были деньги для оплаты налогов и сборов государству и для приобретения отдельных производимых промышленностью предметов потребления, таких как соль и сахар; колхоз, как правило, не платил им денег и не покрывал потребность в них. Продажа на рынке продуктов животноводства, отчасти также овощей и т. д., являлась для колхозников важнейшим источником денежных доходов. Население, не занятое в сельском хозяйстве, было вынуждено покупать продукты на рынке, поскольку продуктов, полученных через государственную систему распределения, и собственного производства было недостаточно. Преобладающей частью картофеля и значительной частью мяса и молока, которые получало государство, были принудительные поставки с приусадебных участков колхозников. В 1939 г. обязательства по выращиванию картофеля и тем самым его принудительные поставки государству были распространены также на живущих на селе рабочих и служащих, имевших земельные участки. Кроме того, с этого момента они должны были, как и колхозники, сдавать государству молоко и мясо [26]. Из числа лиц, которым вменялись в обязанность принудительные поставки, исключались только представители интеллигенции и ограниченное число партийных и советских функционеров. Таким образом, после коллективизации снабжение населения продовольствием, если не считать зерна, основывалось преимущественно на собственном производстве на садовых и приусадебных участках. Поэтому при недостаточном снабжении хлебом со стороны государства- как затем во время Второй мировой войны -снабжение населения в значительной мере могло обеспечиваться децентрализованно. Таким образом, результатом сталинской аграрной политики следует считать то, что она значительно усилила стратегическое значение частного производства продовольствия, которое, собственно говоря, предполагалось ликвидировать. Если при этом государство вынудило большую часть населения использовать значительную часть приусадебного или садового участка для выращивания картофеля, то это было вполне рационально. Только так можно было получить сравнительно высокий урожай на небольших площадях. Недостаточная способность колхозов кормить советское население в дальнейшем должна была поставить их существование под вопрос. Даже неустойчивое равновесие, которое было достигнуто в положении со снабжением после учреждения колхозной системы благодаря компромиссу 1932-33 г., партийное руководство еще раз поставило под угрозу в 1939 г. С атаки на колхозников, которые якобы расширили свои приусадебные участки свыше допустимого размера, началось сокращение площади приусадебных участков. Действительно, в некоторых местах колхозники присоединили к своим приусадебным участкам неиспользуемые площади. Но отрезание участков следует объяснить прежде всего изменением постановлений о положении приусадебных участков, поскольку их новые площади часто были значительно ниже регионально допустимых максимальных норм, которые были особенно низкими поблизости от городов, значит, от рынков. Колхозники срубали фруктовые деревья на площадях, предусмотренных для отрезания, но и производство продукции животноводства тоже пострадало от одновременно предпринятого повышения норм сдачи государству. По сравнению с периодом до 1939 г. поголовье скота у колхозников к 1941 г. значительно сократилось [27]и внутреннее снабжение оказалось подорванным. Правда, ухудшение снабжения рабочих в советской статистике было скрыто благодаря присоединению аннексированных территорий. Поэтому официальная статистика показывает рост производства продовольствия, хотя на территории в границах до 1939 г. можно констатировать ощутимый спад [28].

Цель финансирования инвестиций в промышленность путем трансферта капитала из сельского хозяйства также не могла быть достигнута. Уничтожение поголовья лошадей в связи с принудительной коллективизацией и чрезмерным изъятием зерна из деревни потребовало немедленных инвестиций в сельское хозяйство, в то время как первая пятилетка предусматривала концентрацию имеющихся средств в промышленности. Между 1929 и 1932 г. резко возрос импорт тракторов и тяжелых сельскохозяйственных машин; нужно было строить тракторные заводы в первую очередь [29]. Уровень жизни колхозного населения был таким низким, что взимаемые с него денежные налоги и сборы не могли внести значительного вклада в государственные доходы; важнее были натуральные налоги аграрной продукции. Напротив, инвестиции в сельское хозяйство обременяли советское народное хозяйство во время первой пятилетки больше всего. Ясно то, что относительное значение перекачки чистого капитала из сельского хозяйства во время первой пятилетки сильно упало по сравнению со второй половиной 1920-х годов, когда оно еще представляло собой важнейший источник инвестиций в промышленность [30]. Во время второй пятилетки государственные инвестиции в сельское хозяйство в абсолютных цифрах достигли максимального объема в связи с возросшим экономическим потенциалом. Затем, с 1938 г., инвестиции в сельское хозяйство снизились, так что в годы непосредственно перед войной перекачка чистого капитала из сельского хозяйства достигла максимальных объемов, но его относительная доля в аккумуляции капитала оставалась низкой.

Если не колхозники, то кто же нес бремя аккумуляции капитала для индустриализации? Имеющиеся данные однозначно говорят о том, что основную долю должны были вносить рабочие и служащие благодаря вынужденному отказу от потребления. Они платили не только подавляющую часть "налога с оборота", наложенного на промышленно переработанные продукты питания и товары народного потребления, но путем прямых удержаний из заработной платы также почти все денежные налоги и сборы, включая принудительные займы на индустриализацию, которые поступали в государственный бюджет [31].

5. Крестьяне и колхозная система

Поскольку в экономическим смысле колхоз так и не укрепился как форма организации производства, перелом, который представляла собой коллективизация по сравнению с крестьянским сельским хозяйством, также нужно рассматривать как относительный. Принудительная коллективизация ни в коем случае не принесла полного и окончательного устранения частного производства в сельском хозяйстве. Компромисс 1932-33 г. придавал приусадебным участкам первостепенное значение для обеспечения выживания колхозников и получения ими денежного дохода. Поскольку колхозники должны были платить за приусадебный участок твердую сумму налога, польза, которую извлекала отдельная семья колхозников из приусадебного участка, зависела от ее собственных усилий. Можно сказать, что обложение таким налогом давало стимул к усилению частной инициативы, хотя нельзя не заметить, что она была поставлена в узкие рамки, поскольку расширение площади приусадебного участка было запрещено и работа на приусадебном участке не должна была преобладать над подневольным трудом в колхозе. Благодаря этой налоговой политике пользование приусадебными участками между 1933 и 1938 гг. в значительно большей мере, чем работа в колхозе, было основой социальной дифференциации колхозников. По размерам она, вероятно, превосходила дифференциацию крестьянских хозяйств в 1920-е годы. "Бедность" в колхозной деревне больше не считалась признаком особенно чистых пролетарских взглядов, как это было перед коллективизацией, и тем самым подтверждением, что бедняк - это верный союзник рабочего класса; наоборот, она осуждалась как признак "лени". При этом режим не беспокоило то, что бедность была уделом, прежде всего, многодетных семей и старых людей. Только борьба за сокращение норм приусадебных участков с 1939 г. и переход к прогрессивному налогообложению доходов с них при удвоении обязательных поставок снова значительно ограничили эту частную инициативу [32].

Колхозная система законсервировала и крестьянскую семью. Как правило, величина колхозов, которые преимущественно были "колхозами одного населенного пункта", способствовала тому, что в них в ограниченной мере могли сохраниться традиции, унаследованные от крестьянских общин. Обратим внимание на позицию колхозного собрания. Колхозники использовали право собираться вместе - по созыву сверху и в присутствии уполномоченных вышестоящего партийного комитета, -чтобы по крайней мере частично отстаивать свои интересы. В той мере, в какой крестьяне понимали правила игры, они могли использовать их себе на пользу. Так, путем целенаправленных совместных действий возможно было избавиться от ненавистного председателя колхоза, выдав его на расправу органам государственного контроля. Намеки на нарушение обязательных поставок и сокрытие аграрной продукции руководством колхоза, как правило, приводили к тому, что вмешивались представители властей. Обвиняя председателя колхоза в нарушении государственных интересов, колхозники могли добиться его освобождения от должности [33]. Но крестьяне оставались бессильными, чтобы повлиять на выбор преемника и поэтому не могли препятствовать тому, чтобы им послали еще худшего председателя. Таким образом, собрание колхозников с оговоркой можно считать инструментом крестьянской самоорганизации. Отношение колхозников к труду в значительной мере определялось системой распределения доходов в колхозе. Оно осуществлялось по принципу распределения доходов в конце года в соответствии с числом отработанных трудодней. При этом каждый рабочий день давал определенное число трудодней в зависимости от значения и объема проделанной работы. Но на деле "распределение доходов" не функционировало, поскольку в конце года после выполнения обязательств по отношению к государству у колхоза не оставалось ни продукции, ни денежных средств, тем самым основное значение приобретала выдача зерна во время молотьбы, задуманная только как предварительная оплата. Только за трудодни, отработанные до этого момента, действительно получали натуральную оплату. Трудодни после этого момента оказывались бесполезными "палочками". Колхозники это быстро поняли и с учетом этого аспекта оптимизировали свой труд в колхозном производстве. В работе поздней осенью, после выдачи аванса, они были заинтересованы очень мало. Поэтому колхозы часто вынуждены были нанимать наемных работников их соседних колхозов, работу которых разрешалось оплачивать деньгами [34]. Коллективизация сильно повлияла на социальную иерархию сельского общества. До этого социальный статус зависел прежде всего от успехов в сельскохозяйственном производстве. Лучший хозяин, "кулак", занимал доминирующее положение. Прежний деревенский верхний слой в начале 1930-х годов в значительной мере исчез из-за депортации и расстрелов. Новые господа, которые нередко ничего не понимали в аграрном производстве, часто назначались председателями колхозов извне районным партийным комитетом. Только председатель сельсовета, а также остальные руководящие лица колхоза, счетовод, бригадиры полеводческих бригад и руководители животноводческих звеньев, как правило, набирались из соответствующего населенного пункта. Все колхозники, включая и руководящую верхушку колхоза, если председатель не был направленным в деревню рабочим, по социальному положению были колхозниками. Таким образом, они имели только ограниченные гражданские права и не получали регулярной заработной платы [35].

Новая назначенная государством деревенская верхушка имела явно другой профиль занятости. Речь всегда шла о руководящих, контрольных, административных постах, то есть о деятельности служащих. С этим была связана переоценка отдельных трудовых процессов. За эти посты в колхозе дрались, прежде всего, мужчины наиболее трудоспособного возраста. Такая работа гарантировала мало физического напряжения, но приносила практически за каждый календарный день определенное число трудодней. Собственно производительный труд был теперь занятием для нижестоящих: подрастающего поколения, стариков и женщин. За год он приносил исключительно мало трудодней [36]. Сравнительно привилегированное положение занимали "механизаторы", трактористы и комбайнеры. Трактористы работали в статусе колхозников, то есть без гарантированного ежемесячного заработка. Государство предписывало только минимальное число отработанных ими трудодней и обязывало колхозы к оплате из своих ограниченных средств. Это положение сначала касалось и комбайнеров. Но в связи с высокой стоимостью их подготовки и для предотвращения текучести кадров их, как постоянных работников МТС, включили в списки получающих государственную зарплату [31].

Так складывалась новая иерархия, места в которой занимали в большинстве женатые мужчины. Отчасти это объясняется старыми патриархальными воззрениями. Но настоящий социальный рост для колхозников был закрыт, если только они не вырывались из сельской среды и не уезжали в город.

6. Модернизация сельского хозяйства и преодоление отсталости

Разработанные в связи с коллективизацией проекты реорганизации объектов сельского хозяйства в крупные предприятия на базе современной техники имели целью ее оптимальное использование на немыслимых ранее больших площадях в десятки тысяч гектаров. В этот момент также впервые стали обсуждать идею создания "агрогородов", которую затем вновь подхватил Хрущев. Среди проектов, обсуждавшихся в момент коллективизации зимой 1929-30 гг., особого внимания заслуживают предложения создать "агропромышленные комбинаты". В отличие от тракторных колонн, с помощью которых достигалась только механизация производства зерна, они предусматривали переход к действительно крупным сплошь структурированным предприятиям, которые должны были включать также животноводство и технические культуры. Но, прежде всего, они должны быть связаны с предприятиями перерабатывающей промышленности, чтобы лучше использовать до сих пор не полностью востребованный потенциал рабочей силы. Никулихин, позднее директор института экономики сельского хозяйства в Воронеже, описывал агропромышленные комбинаты как сельскохозяйственные предприятия по типу фабрик, механизирующие аграрное производство на всех ступенях. Они должны были сбывать только переработанную продукцию и специализироваться на определенных отраслях производства. Он считал оптимальной площадь 100000 гектар, причем 5000 комбинатов, необходимых для всей территории Советского Союза, должны были объединять соответственно большое число колхозов, совхозов и машинно-тракторных станций [38]. Даже создание отдельных подобных образцовых предприятий в ситуации явного недостатка аграрной техники и необходимости концентрации имеющихся инвестиционных средств в промышленности было утопией. Колхозы-гиганты, возникшие на бумаге зимой 1929-30 гг., оказались не существующими реально организациями и весной 1930 г. исчезли из-за распада на крестьянские хозяйства. Обычный колхоз начала 1930-х годов имел мало общего с такими представлениями и являл собой предприятие, организованное на базе инвентаря мелких крестьян и тягловых лошадей, которое, как правило, охватывало только один населенный пункт и имело среднюю пахотную площадь около 400 гектаров. Попыток связать с этими колхозами переработку аграрной продукции на практике не было. Пищевая промышленность, как и помол зерна, оставались монополией государства. Аграрным предприятиям было строго запрещено всякое производство несельскохозяйственных товаров для рынка, а также проведение транспортных работ для третьих сторон [39].

При Сталине не было попыток лучше использовать в перерабатывающей промышленности большой сезонный избыток рабочей силы, вызванный концентрацией на растениеводстве. Фактически государство препятствовало всему, что позволило бы стабилизировать аграрные предприятия благодаря солидному экономическому фундаменту. Это касалось даже введения систем севооборота, которые подходили для предприятий и могли вызвать существенное повышение урожайности на гектар. Правда, в середине 1930-х годов для многих колхозов были разработаны научно обоснованные севообороты, но их введение в практику решительно пресекалось, поскольку они противоречили предписанным государствам посевным площадям, и каждому председателю колхоза в этом случае грозил арест и отправка в лагеря как "злонамеренному саботажнику" государственного посевного плана. Любой улучшенный севооборот вел к сокращению площади, засеянной зерном [40].

Таким образом, потребность государства все контролировать непосредственно вредила экономической стабилизации колхозов. Это еще обострялось из-за цен, которые диктовались государством. Если колхоз получал за свою продукцию, которую он должен был поставлять государству, значительно меньше, чем составляли "затраты" на производство, то это означало вынужденное производство с убытками, что лишало предприятия возможности создать собственный инвестиционный фонд, с помощью которого можно было провести расширение производства и важные строительные работы. Так, включение животноводства в колхозное хозяйство требовало инвестиций в строительство. Поскольку государственная ценовая политика увеличивала убытки колхоза при расширении производства, введение новых отраслей производства или рост животноводства не были в интересах колхоза. Кроме того, сбалансированному включению всех отраслей сельскохозяйственного производства препятствовал компромисс 1932-33 годов. Колхоз оставался предприятием, в значительной мере ограниченным растениеводством; производство продукции животноводства, как правило, было незначительным. Сбыт на "колхозном рынке" по свободным ценам для колхозов был закрыт, поскольку они должны были сдавать всю свою продукцию государству в форме обязательных поставок или по низким государственным закупочным ценам. Следовательно, преимущества крупного производства в советском сельском хозяйстве при Сталине не могли проявиться. Освобождение рабочей силы и снижение расходов благодаря применению техники было невозможно, поскольку количество рабочей силы было задано колхозу числом людей, проживавших в соответствующем населенном пункте. Предприятие должно было хозяйствовать с этим числом рабочей силы, что не имело отношения к направлению производства. Все мероприятия, которые способствовали лучшей занятости рабочей силы, были запрещены предприятию государственной командной системой. Поскольку колхоз при Сталине функционировал, прежде всего, как инструмент административного контроля государства над аграрным производством, не удивительно, что от председателя колхоза не требовалось специальных сельскохозяйственных или экономических знаний. Руководитель предприятия представлял государственную власть и должен был действовать как таковой. Механизация сельского хозяйства при Сталине, по-видимому, приобрела сенсационный размер. В начале 1930-х годов резко возросло число тракторов, а затем с середины 1930-х годов - и число комбайнов. Благодаря американской технике в Россию были привнесены самые современные технологии. Нигде в Европе в начале 1940-х годов отдельные рабочие процессы в производстве зерна, такие как пахота и уборка урожая, не были механизированы так широко, как в Советском Союзе. И все же это не может рассматриваться как подлинный признак прогресса. Применение тракторов было вынужденным в связи с уничтожением значительной части поголовья лошадей. Поскольку до 1941 г. не удалось заменить уничтоженную тягловую рабочую силу, оно даже не увеличило мощность сельского хозяйства. В связи с ситуацией постоянного дефицита замедление поставки новых тракторов сельскому хозяйству после 1937 г. вызвало проблемы. Степень износа подвергавшихся чрезмерной нагрузке тракторов была так велика, что они все чаще выходили из строя [41]. Применение комбайнов вообще служило в первую очередь государственным интересам экспроприации колхозной продукции. Поскольку зерно прямо с колхозных полей можно было транспортировать в государственные бункеры, минуя колхозные амбары, колхозы теряли всякий доступ к своей продукции. Вооруженные сторожа, охранявшие ночью поля, на которых созрел урожай, олицетворяли состояние осады в период урожая. В целом из-за отделения приусадебного и колхозного производства колхозная система консервировала примитивные формы аграрной техники. Сам колхоз для собственных потребностей располагал только лошадьми. На многих работах, также в трудовых звеньях, при выращивании технических культур преобладал ручной труд. Попыток облегчить тяжелую работу на конюшне и т.д., выполнявшуюся преимущественно женщинами, в отличие от нацистской Германии не наблюдалось. Это показывает, что в Советском Союзе механизация скорее была инструментом для осуществления государственного контроля, чем для модернизации сельского хозяйства. Напротив, в Германии потребность в механизации была вызвана непрекращающимся оттоком рабочих, чью рабочую силу нужно было заменить техникой [42].

7. Нейтрализация крестьян как политический фактор

Хотя трудно найти положительные последствия принудительной коллективизации в экономической и социальной сфере, с точки зрения режима, по крайней мере на политическом уровне, имелся положительный результат. "Изначальный страх" перед крестьянской контрреволюцией, как бы его ни оценивать, который в решающей мере определял отношение большевиков к крестьянству в 1920-е годы, с принудительной коллективизацией был надолго утрачен. Правда, партийное руководство по-прежнему видело в бывших крестьянах, ставших сельскохозяйственными рабочими после экспроприации их средств производства, потенциальных саботажников. Но после утверждения колхозной системы им не нужно было делать дальнейших уступок. Их выживание теперь было обеспечено на очень низкой ступени, которая, по крайней мере, избавляла их от голода, в то время как государство могло распоряжаться колхозной продукцией практически по своему усмотрению. Можно говорить о том, что с установлением колхозной системы большая масса советского населения была "нейтрализована" и тем самым исключена как политически важный фактор. Хотя поддержка политики партии на селе оставалась слабой, из-за ежедневной борьбы за выживание у крестьян не было базы для организации сопротивления. К тому же оно эффективно подавлялось политической системой. Пока система не подвергалась ударам извне (нападение Германии) или, как это было после смерти Сталина, ее экономические достижения не перестали казаться удовлетворительными самому партийному руководству, колхозную систему, как до этого крепостное право, следует считать стабильной. Отсутствие необходимости учитывать интересы крестьян можно оценить как величайший триумф Сталина. Их положение непрерывно ухудшалось, а доходы в 1953 г. составляли только четверть средних доходов промышленных рабочих [43]. Однако до 1953 г. дело не дошло до видимых социальных протестов на селе. Совершенно очевидно, что исправление курса в 1953 г. также было вызвано не протестом населения. Трудно представить, что в других условиях крестьяне не оказывали бы большего сопротивления своему закабалению. Нейтрализацию крестьян можно считать успехом только с ограниченной политической точки зрения, так как она одновременно свидетельствует, что на инициативы со стороны сельского населения рассчитывать было нельзя и тем самым не использовался огромный потенциал ускорения роста и улучшения условий жизни в стране. Значение этого "упущенного" вклада в развитие особенно явно, если сравнить ситуацию с Китаем. Там роспуск образованных по советскому образцу народных коммун в конце 1970-х годов вызвал решающий импульс к росту и улучшению условий жизни. Аналогичный эффект роста, вероятно, мог быть достигнут в Советском Союзе, так как в начале 1950-х годов в основе советского аграрного производства также все еще лежал преимущественно ручной труд. Ограничения в ведении хозяйства, наложенные на крестьян колхозной системой и препятствовавшие особенно уходу в сферу услуг и ремесленной деятельности, которая была совершенно не развита на селе, решающим образом способствовали сохранению сталинской системы.

Примечания

1. Merl St. Wirtschafts- und Sozialgeschichte Rußlands und der Sowjetunion 1914-1980 // Handbuch der europäischen Wirtschafts- und Sozialgeschichte, Band 6: Europäische Wirtschafts- und Sozialgeschichte vom Ersten Weltkrieg bis zur Gegenwart hrsg. v. Wolfram Fischer (Hrsg.).Stuttgart 198. S. 651, 662, 680.

2. См. Davies R.W. Crisis and Progress in the Soviet Economy, 1931-1933. London 1996. S. 15 f.

3. Merl St. "Jeder nach seinen Fähigkeiten, jedem nach seinen Bedürfnissen"? Über Anspruch und Realität von Lebensstandard und Wirtschaftssystem in Rußland und der Sowjetunion // Wolfram Fischer (Hrsg.). Lebensstandard und Wirtschaftssysteme. Frankfurt a.M. 1995. S. 259-306.

4. При этом после 1953 г. часто происходило преобразование колхозов в совхозы, ср. об этом Karl-Eugen Wädekin K.E. Die Sowjetischen Staatsgüter. Expansion und Wandlungen des Sovchozsektors im Verhältnis zum Kolchozsektor von Stalins Tod bis heute. Wiesbaden 1969.

5. Merl St. Ist das Experiment Kolchos gescheitert? Agrarpolitik und Agrarwissenschaften in der Ehemaligen Sowjetunion // 175 Jahre Universität Hohenheim. Studium generale, WS 1993/94/Deutschland/Rußlan. Jochen Gieraths (Hrsg.). Stuttgart, Hohenheim 1994. S.1 00-109; Medvwdev Zh.A. Soviet Agriculture. New York 1987. P.161 ff.

6. Он же., War die Hungersnot von 1932-1933 eine Folge der Zwangskollektivisierung der Landwirtschaft oder wurde sie bewußt im Rahmen der Nationalitätenpolitik Herbeigeführt? // Hausmann G., Andreas Kappeller A. (Hrsg.). Ukraine: Gegenwart und Geschichte eines neuen Staates. Baden-Baden 1993. S. 145-166.

7. Merl, Bauern, 257-288. Под приусадебным участком в отличие от пашни, которая должна была передаваться колхозу, следует понимать примыкающий к жилому дому маленький участок земли. С 1933 г. хозяйство на приусадебном участке представляло собой маленькое частное сельскохозяйственное побочное хозяйство колхозника.

8. Merl, Bauern, 129-140.

9. Merl, Bauern, 61-181.

10. Merl, Bauern, 248 и далее.

11. Merl, Bauern, 191-197.

12. Ср. об этом Merl, Bauern, 156 и далее., 250-255.

13. Об отношении советских крестьян к колхозам во время войны ср. в особенности Dallin A. Deutsche Herrschaft in Rußland 1941-1945. Düsseldorf 1981. S. 332 и далее.

14. Wädekin, Staatsgüter, 17 и далее.

15. Merl St. Der Agrarmarkt und die Neue Ökonomische Politik. Die Anfänge staatlicher Lenkung der Landwirtschaft in der Sowjetunion 1925-1928 (= Studien zur modernen Geschichte 25). München, Wien 1981. S. 116-122, 328-356.

16. Ср. Stalinismus vor dem Zweiten Weltkrieg. Neue Wege der Forschung. Manfred Hildermeier (Hrsg.) (Schriften des Historischen Kollegs Kolloquien 43). S.169-191.

17. Ср. Merl St. Die Anfänge der Kollektivisierung in der Sowjetunion. Der Übergang zur staatlichen Reglementierung der Produktions- und Marktbeziehungen im sowjatischen Dorf (1928-1930) (=Veröffentlichungen des Osteuropa-Institutes München, Reihe Geschichte 52). Wiesbaden 1985. S. 148-153.

18. Ср. Merl St. Bauernprotest in Sowjetrußland ywischen 1917 und 1941 // 1999. Zeitschrift für Sozialgeschichte des 20. und 21. Jahrhunderts 8, H.4 (1993) 26-29; Merl, Bauern 80 и далее.; Viola L. Ba'bi Bunt and Peasant Women's Protest during Collektivizatin // The Russian Reviev 45 (1986) 23-42.

19. Merl, Hungersnot, 153-156; он же, Bauern, 221-228.

20. Merl, Bauern, 391-401; он же., Sozialer Aufstieg im sowjetischen Kolchossystem der 30er Jahre? Über das Schicksal der bäuerlichen Parteimitglieder, Dorfsowjetvorsitzenden, Posteninhaber in Kolchosen, Mechanisatoren und Stachanowleute (=Gießener Abhandlungen zur Agrar- und Wirtschaftsforschung des europäischen Ostens 173). Berlin 1990. S. 225.

21. Merl, Bauern, 52-59.

22. Merl, Bauern, 36-41, 379.

23. Merl St. Handlungsspielräume und Sachzwänge in der sowjetischen Wirtschafts- und Sozialpolitik der Zwischenkriegszeit // Fischer W. (Hrsg.). Sachzwänge und Handlungsspielräume in der Wirtschafts- und Sozialpolitik der Zwischenkriegszeit. St.Katharinen 1985. S. 223-228.

24. Merl, Sozialer Aufstieg, 150-158.

25. Merl, Bauern, 320-326.

26. Merl, Bauern, 325.

27. Merl, Bauern, 315-319.

28. Merl, Bauern, 35-42, 48-54.

29. Merl, Bauern, 214 и далее.

30. Он же, Agrarmarkt, 305ß309; Weißenburger U. Der Beitrag der Landwirtschaft zur Industrialisierung in der Sowjetunion 1928-1940. Bemerkungen zu den Untersuchungen von A.A.Barsov // Erler G., Süß W. (Hrsg.). Stalinismus. Probleme der Sowjetgesellschaft zwischen Kollektivisierung und Weltkrieg. Frankfurt a.M., New York 1982. S.140-166; Merl St. Agrarreform und nichtmarktirtschaftliche Bedingungen - Agrarsektor und Industrialisierung in Rußland und in der Sowjetunion // PierenkemperT. (Hrsg.). Landwirtschaft und industrielle Entwicklung. Zur ökonomischen Bedeutung von Bauernbefreiung, Agrarreformen und Agrarrevolution. Stuttgart 1989. S. 202 и далее.

31. Merl, Bauern, 173-181; Он же, Wirtschafts- und Sozialgeschichte, 722-726.

32. Merl,Bauern,158-164.

33. Merl, Sozialer Aufstieg, 98-103; Fitzpatrik Sh. Stalin's Peasants. Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization. New York 1994. P. 194-197.

34. Merl, Bauern, 327-390.

35. В 1940 г. была предпринята попытка ввести постоянную месячную оплату также для председателей колхозов в соответствии с (низкими) ставками, установленными для председателей сельсоветов. Но поскольку она должна была выплачиваться не государством, а колхозами, то, вероятно, выгоду от этого получила только часть председателей колхозов; ср. Merl, Sozialer Aufstieg, 117 и далее. Такое мероприятие свидетельствует о том, что пост совсем не был привлекательным в финансовом отношении и из-за этого, очевидно, трудно было найти подходящих кандидатов.

36. Merl, Sozialer Aufstieg, 150-158.

37. Merl, Sozialer Aufstieg, 159-206.

38. Я. Никулихин. Проблемы агроиндустриальных комбинатов // На аграрном фронте. 1930. № 1. С. 37-50 и 1930. № 3. С.34-51; Он же. Индустриализация сельского хозяйства СССР. М.; Л, 1931. Ср. об этом также Davies R.W. The Soviet Rural Economy in 1929-1930. The Size of the Kolchoz // Abramsky С (Hrsg.). Essays in Honour of E.H. Carr. London 1974. P. 255-280.

39. Законодательные постановления позволяли колхозникам только ограниченное производство для собственного потребления, ср. в т.ч. Собрание законов и распоряжений Рабоче-Крестьянского Правительства СССР 1932. № 58. Ст. 345; Собрание постановлений и распоряжений Правительства СССР 1939. № 30. Ст. 203; Вылкан М.А. Трудовые ресурсы колхозов в довоенные годы (1935-1940 гг.) // Вопросы истории. 1973. № 2. С. 31.

40. Ср. Социалистическая реконструкция сельского хозяйства. 1937. № 7. С. 25-34; Правда. 1939.21.2.

41. Merl, Sozialer Aufstieg, 188-206; он же, Bauern, 44-48.

42. Merl St. Agrarpolitik und Bauernschaft im Nationalsozialismus und im Stalinismus // Vetter M. (Hrsg.). Terroristische Diktaturen im 20. Jahrhundert. Strukturelemente der nationalsozialistischen und stalinistischen Herrschaft. Opladen 1996. S. 153 и далее.

43. Bronson D.W., Krueger C.B. The Revolution in Soviet Farm Household Income 1953-1967 // Millar J.R. The Soviet Rural Community. Urbana 1971. P. 214-258; Merl, Wirtschafts- und Sozialgeschichte, 658-662.