Министерство образования и науки Российской Федерации

Армавирский государственный педагогический университет

Кафедра английской филологии и

методики преподавания английского языка

Курсовая работа

ДИСКУРС В ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ОПИСАНИЯХ

Выполнила:

студентка 403 группы

факультета иностранных языков

Неверова М.

Научный руководитель:

преп. Испирьян С.С.

Армавир 2007

Содержание

Введение

Глава I Понятие дискурса в лингвистике

1.1. Дискурс и текст в лингвистике

1.2. Дискурс как высшая единица языка

Глава II Категории, подходы и организация дискурса

2.1. Категории описания дискурса

2.2. Прагматический и когнитивный подходы к описанию дискурса

2.3. Синтаксическая организация дискурса

Заключение

Список используемой литературы

Введение

Понятие дискурса возникло в связи с выходом лингвистических исследований за пределы предложения – в область сверхфразового синтаксиса. Поэтому с точки зрения лингвистики дискурс – это прежде всего комплексная единица, состоящая из последовательности предложений, находящихся в смысловой связи.

Поиски типовых структур дискурса, сопоставимых с типовыми структурами предложения, пока не привели к существенным теоретическим обобщениям в виду крайней сложности и исключительной многоаспектности явления, стоящего за данным термином. Но термин «дискурс» достаточно прочно зафиксировался в лингвистике, почти вытеснив синонимичное понятие «текст связной речи», и даже перешагнул ее границы, широко употребляясь, например, в философии, социологии и политологии, в культурологии, в работах по психоанализу и т.д.

Исследуя дискурс, лингвистика вовсе не уходит от своего главного объекта – языка. «Дискурс – это новая черта в облике Языка, каким он предстал перед нами к концу XX века» (Степанова, 1996:71). В образе дискурса язык повернулся к лингвисту своей необычайно сложной динамической стороной, что требует поиска новых подходов и методов, отличных от традиционных. Этим и объясняется актуальность выбранной нами темы.

В данной курсовой работе делается попытка лингвистического описания дискурса.

Целью исследования является теоретическое описание дискурса в лингвистике.

Объект исследования – современные положения лингвистики по отношению к дискурсу.

Предмет исследования – дискурс в лингвистических описаниях.

Цель, объект и предмет исследования определяют круг задач:

определение понятия дискурса в лингвистике, уточнение его природы и отношения к смежной категории «текст»;

осмысление анализа дискурса как широкого исследовательского поля в системе современного научного знания;

критический анализ философско-методологических, психологических и социологических оснований анализа дискурса;

описание категорий, подходов и организации дискурса.

Методы исследования:

основной метод – анализ дискурса;

описательный метод.

Данная курсовая работа имеет следующую структуру: введение, две главы, заключение и список используемой литературы.

Глава I Понятие дискурса в лингвистике

1.1. Дискурс и текст в лингвистике

Первые исследования внутренней организации дискурса датируются рубежом 50-х годов XX в., когда появились работы, полностью посвященные конструкциям, состоящим более чем из одного предложения – «сложным синтаксическим целым» и «сверхфразовым единствам». В отечественной лингвистике исследовались главным образом логико-грамматические отношения между связанными по смыслу высказываниями, образующими в речи сверхфразовое единство (Фигуровский, 1974:109). Термин «сложное синтаксическое целое» употреблялся Л.В. Щербой уже в 20-е годы по отношению к единому комплексному высказыванию, сочетающему в себе различные виды синтаксической связи компонентов (сочинение, подчинение, обособление, вводные конструкции и т. д.). (Щерба, 1974:97)

В зарубежной лингвистике синтаксические регулярности в организации дискурса были открыты в начале 50-х годов З. Хэррисом, который установил факт повторяемости морфем и синтаксических конструкций в смежных высказываниях, а также смысловую эквивалентность различных выражений, попадающих в идентичное окружение (Harris, 1969).

К началу 70-х годов заметно возрос объем работ, изучающих сверхфразовые единства и те процессы, которые имеют место в семантическом взаимодействии языковых единиц за пределами монопредикатного высказывания. К этому времени сформировалось научное течение под названием «лингвистика текста», объединившее в себе как лингвистические исследования, так и смежные подходы к изучению текста связной речи – теоретические (литературоведение, функциональная стилистика) и имеющие прикладную направленность (информатика, теория коммуникации, автоматизированный перевод, преподавание языков, статистическая обработка текстов и т. д.). (Гиндин, 1977)

Поскольку текст оказался в поле зрения разных дисциплин, в науке, объектом которой традиционно считается язык, возникла необходимость более четко осмыслить заявивший о себе новый предмет. Было констатировано расширение границ лингвистических исследований за пределы предложения – на уровень дискурса (Benveniste, 1966:129). Высказывалась также идея о создании грамматики дискурса как нового раздела языкознания (Колшанский, 1976:21).

Лингвистический статус дискурса некоторое время вызывал сомнения. Так, Р. Годель писал в 1966 году, что «дискурс – довольно опасное слово для использования в лингвистических определениях, так как оно подразумевает и мышление, и речь» (Слюсарев, 1981:61). В то же время Э. Бенвенист, оперируя понятием дискурса, противопоставлял его как процесс системе: «вместе с предложением мы покидаем область языка как системы знаков и вступаем в другой мир, мир языка как орудия общения, выражением которого является дискурс» (Benveniste, 1966:130). Развивая мысль о процессуальном характере дискурса, он писал, что высказывание есть «индивидуальное преобразование языка в дискурс», причем производится именно «высказывание, но не текст высказывания» (Benveniste, 1970:12). Тем самым было проведено различие между процессом реализации языковой системы – дискурсом, и результатом этого процесса – текстом.

Авторы французского лингвистического словаря дают дискурсу следующее определение: «В современной лингвистике термин дискурс означает всякое высказывание, превышающее по объему фразу, рассматриваемое с точки зрения связывания последовательности фраз между собой. В противоположность подходу, согласно которому предложение является терминальной единицей языка, дискурсивный анализ открывает новые перспективы лингвистического исследования» (Dubois, 1973:156).

Но и термин текст не утрачивает своих позиций и оказывается более широким по сфере своего применения, чем термин дискурс. Текстом является и целый роман, и сборник сентенций, при этом, согласно мнению Э. Бюиссанса, роман представляет собой один дискурс с подразделениями на многочисленные единства, а сборник сентенций содержит столько же дискурсов, сколько сентенций (Buyssens, 1970:90).

Представители «лингвистики текста» вполне справедливо настаивают на применении термина текст только к письменным документам. Одно из наиболее полных определений текста в русле текстолингвистики принадлежит И.Р. Гальперину: «Текст – это произведение речетворческого процесса, обладающее завершенностью, объективированное в виде письменного документа, литературно обработанное в соответствии с типом этого документа, произведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющее определенную целенаправленность и прагматическую установку» (Гальперин, 1981:18). В противоположность устной речи «для текста характерно графическое воплощение» (Тураева, 1986:12).

Однако, называя текстом только речевые произведения сверхфразового уровня, лингвисты тем самым отказывают в статусе текста другим письменным документам. Очевидно, что понятие текста применимо не только к связной последовательности предложений, но и к любому письменному документу, в том числе и с элементами графики, который, в отличие от дискурса строится как по законам языка, так и по иным схемам, сообразно практическим потребностям человека. Текст может иметь вид анкеты, списка, рекламы, перечня инструкций, набора фраз для тренировочных упражнений, словаря, справочника и т.д., наконец, текст может содержать материал не только одного, но и разных языков.

Для лингвиста текст представляет собой, в первую очередь, фиксированный в письменной форме языковой материал (Щерба, 1974:26), используя который возможно установить те или иные закономерности в развертывании дискурсивного процесса, в устройстве языковой системы, а также выявить разнообразные свойства языковых единиц. В зависимости от теоретической установки текст может рассматриваться как последовательность единиц любого уровня – слов и словосочетаний, морфем и фонем, а вовсе не только как последовательность предложений. Не всякий текст содержит в себе дискурс.

Понятие текста вполне правомерно использовать как для обозначения любого лингвистического материала в его письменной форме, так и в качестве синонима для дискурса, если данный текст является его письменным представлением, учитывая широкое использование термина текст в лингвистических работах именно в последнем значении.

В 80-е годы понятие дискурса в западноевропейской лингвистике стало вполне традиционным, к тому же и опыт классической структурной лингвистики говорит о невозможности получения адекватных результатов структурно-семантических исследований без обращения к дискурсу (Mahmoudian, 1982:221).

Перед наукой открылась возможность обобщить многие разрозненные данные о языке, исследуя его дискурсивную реализацию. «Необходимо наконец признать, что в действительности есть лишь единое поле исследования, которое в настоящее время безжалостно разделено между семантиками и филологами, социо- и этнолингвистами, специалистами по философии языка и психологами». (Тодоров, 1983:368)

Язык, повернувшись в дискурсе своей динамической стороной, приобрел вид совершенно нового, необычайно сложного объекта. Многоаспектность дискурса обусловила, в частности, множественность его определений и сравнительно быструю эволюцию в концепциях даже внутри одного и того же научного направления.

1.2. Дискурс как высшая единица языка

В речевой деятельности дискурс выглядит как единица, принадлежащая к высшему уровню языка, состоящая из связанных по смыслу предложений. Все синтактико-семантические процессы, характерные для уровней слова и предложения, обусловлены структурой целого дискурса как относительно самостоятельной языковой единицы высшего порядка. Дискурс, однако, отличается от низших единиц языка тем, что он, как правило, не воспроизводится подобно фонемам и морфемам, но создается в речи. Однако то же можно сказать и о единицах уровня предложения, и о словах, производимых в речи.

Вместе с тем, эмпирически очевидны и факты самостоятельности дискурса как языковой единицы: языковое сознание оперирует достаточно обширным набором целых дискурсов, в том числе произведений фольклора, которые обладают свойством регулярной воспроизводимости в речи (полной или частичной) – свойством, общим для всех языковых единиц. При этом можно полагать, что дискурс способен иметь, как и прочие единицы языковой системы, собственные варианты и алловарианты, а, следовательно, и обладать определенной структурной и системной значимостью, хотя собственный смысл дискурса может отличаться от последней.

Дискурс имеет и свою этноязыковую специфику, подобно специфике других единиц (фонем и морфем, слов и предложений). Этот факт в значительной мере осознан теоретиками перевода (Текст и перевод, 1977), утверждающими, что истинной единицей перевода является целый текст, а не слово и даже не предложение. Дискурс должен переводиться как единое целое. Лишь в тривиальных случаях дискурс допускает пословный и пофразовый перевод, что является исключением из общей закономерности. В построении дискурса регулярно участвуют этноспецифические элементы, всегда осложняющие процедуру перевода, не имеющие эквивалентов или аналогов в языке перевода, в том числе в грамматическом, лексическом и стилистическом плане. Кроме того, дискурсы разных языков, как правило, различаются в плане своей несобственной, «внешней» формы – не могут быть переведены без учета их лингвокультурного контекста.

Итак, среди свойств, позволяющих говорить о дискурсе как о специфической единице языка высшего уровня, можно указать следующие:

дискурс по своей структуре отличается от всех других единиц данного языка, из которых он строится;

дискурс обладает способностью функционировать как целое, регулярной воспроизводимостью (полной или частичной) в данном языке.

дискурс одного языка переводится на другой язык как целая единица, при этом возможны не только лакуны лексического порядка, но и стилистические лакуны, т.е. отсутствие соответствующего стиля в языке перевода, что требует прибегнуть к стилистической транспозиции;

дискурс обладает языковой и этноязыковой спецификой в поэтическом аспекте, которая заключается не только в ритмике и метрике стихотворных произведений и их рифмованной организации; сюда относятся лингвостилистические и лингвокультурные моменты, проявляющиеся на уровне дискурса, а также специфические жанровые характеристики и разная употребительность дискурсивных моделей в разных лингвистических культурах;

дискурс обладает структурной спецификой в данном языке как модель некоторой ситуации и, следовательно, в системе ему может соответствовать некая языковая «стемма» с комплексной структурой, обладающая матричной системной значимостью.

Все указанные моменты требуют развернутого описания. Особый интерес в представлении структуры дискурса, конечно же, представляют параметры его внутренней (собственной) формы – то, из каких носителей смысла он непосредственно строится, и как целый дискурс влияет на свои компоненты в семантическом отношении, создавая специфические смысловые модуляции, которые закрепляются затем в виде значений его лексических и фразовых элементов.

Глава II Категории, подходы и организация дискурса

2.1. Категории описания дискурса

В концептуальных представлениях текста связной речи среди многих понятий выделяются такие, как цельность и связность текста (Леонтьев, 1975), разрывность текста (Жинкин, 1982), смысловая полнота (автосе-мантизм) (Леонтьева, 1969), интеграция и завершенность (Гальперин, 1980), цельнооформленность (Звегинцев, 1980) и т.д. Все эти понятия, так или иначе, связаны друг с другом, обобщаясь в категориях непрерывности / дискретности (Гаусенблас, 1978) и полноты / неполноты дискурса, рассматриваемых с учетом взаимной дополнительности планов выражения и содержания.

Непрерывность дискурса – понятие относительное. Формально говоря, всякий дискурс дискретен, так как состоит из выражений, производимых отдельными порциями, квантами в ходе речевой деятельности. О континуальности здесь можно говорить лишь условно, учитывая, например, преемственность тех или иных параметров в развертывании дискурса или определенные регулярности в их чередовании. Говоря о связности текста, обычно имеют в виду эту преемственность, как согласование между частями целого в формальном (морфо-синтаксическом) и семантическом планах.

Выявление и систематизация средств семантической связи между высказываниями текста привело к констатации повторяемости семантических компонентов во всяком связном тексте (Севбо, 1969; Гак, 1979) и к гипотезе о собственных структурных закономерностях в формировании сверхфразовых единств (абзацев, сложных целых).

Дальнейшие исследования в этом направлении показали, что такие закономерности действительно существуют. О них свидетельствует характер действия средств семантического повтора, т.е. повторяющихся (нередко в разном формальном выражении) смысловых элементов в дискурсе (повторение слова, местоименная анафора, синонимия, гиперонимия, метонимия и т.д.).

Анафорические свойства местоимений как средств межфразовой связи были открыты Люсьеном Теньером, согласно которому местоименные слова «являются семантически пустыми в словаре и становятся полными, как только входят в тексте в анафорическую связь с другим словом – антецедентом или семантическим источником, которое им сообщает свое значение: I have seen Alfred, he is fine. Анафорическое слово может устанавливать семантическую связь между двумя конструкциями, не находящимися в непосредственной синтаксической связи: I have seen Alfred, he was fine» (Теньер, 1959:88). Именно Теньер впервые показал то, как личные местоимения участвуют в создании связного дискурса на примере целого текста – басни Лафонтена («La Cigale et la Fourmi»). Заметим, что как раз этот фрагмент был опущен в русском переводе книги Л. Теньера «Основы структурного синтаксиса» (1988).

Разные средства семантического повтора обладают различной силой и дальностью действия и служат не только как сигналы соединения, но и как сигналы смыслового разъединения высказываний, т.е. сопутствуют членению дискурса на иерархически упорядоченные единства (Борботько, 1981). Семантический повтор обычно сопутствует логической связности текста, но также может наблюдаться и во фразах логически не связанных между собой.

Идея о логико-коммуникативной связности текста нашла свое достаточно важное обобщение в плане так называемого актуального членения высказывания на «тему» и «рему».

В тексте определяются тематические и рематические компоненты каждого предложения, затем – характер связи между ними, создающий тематическую прогрессию; элементами последней являются три вида простейших цепочек: тематическая (тема – тема), рематическая (рема – рема) и смешанная (тема – рема). Комбинации таких цепочек образуют различные конфигурации тематической прогрессии, в том числе параллельную и последовательную связь высказываний, которая организует предложения в более крупные единицы: абзацы, главы, целый текст (Daneš, 1970). Попытка установить «вертикальную» иерархию в актуальном членении текста делалась, в частности, Л.А. Черняховской (1983), которая использовала для целого текста термины гипертема и гиперрема, определяя отношения между ними как отношения типа логического вывода или следования.

Для работ по «актуальному членению» характерно то, что они, будучи эмпирически корректными в определении темы и ремы, слабо дифференцируют некоторые существенные семантические моменты, в частности, смешивается «новое» выявленное из ситуации с «новым», привнесенным говорящим. Среди различных интерпретаций актуального членения выделяются:

а) логико-семантическая интерпретация, указывающая на связь между исходным семантическим основанием (темой) и целью высказывания, или его актуальным предикатом (ремой), который интонационно выделяется говорящим;

б) коммуникативная интерпретация, указывающая на связь, которую говорящий устанавливает между «данным» (известным) и «новым» для слушающего (Леонтьев, 1981).

Разнообразные логико-семантические отношения между высказываниями естественного языка остаются мало исследованными в применении к конкретным дискурсам. Семантические и логические метаязыки, создаваемые в работах семиотиков, имеют ограниченную сферу применения по отношению к материалу естественного языка, что и отмечается некоторыми авторами (Galmich, 1977:9). Законы логических рассуждений не охватывают всех законов построения обычной речи и исследователю не остается ничего другого, как отнести последние к таинственной «глубинной» структуре (Anscombre, Ducrot, 1979). Семиотические построения в области модальной логики (Greimas, 1979) продолжают пребывать в состоянии конструктов. Стремление связать категории пресуппозиции с семантической имплицитностью языка-объекта встречает, как отмечают сами авторы, «упорное сопротивление языкового материала» (Adam, 1976:204).

Лингвистика текста, исследуя проявления семантической связи высказываний в повторениях слов и местоименной анафоре, уделяет гораздо меньше внимания функциям союзных операторов, о которых принято упоминать лишь как о «сигналах синтаксического сцепления», носящих в значительной мере факультативный характер.

Это мнение является достаточно широко распространенным, вероятно, в связи с тем, что опущение союзов в ряде случаев не изменяет, на первый взгляд, существа логико-семантической связи между высказываниями; хотя более пристальное сравнение союзной связи и бессоюзия показывает, что это далеко не так. Известны работы, специально посвященные функциям синтаксических союзов и союзных выражений в организации текста, авторы которых наряду с союзами исследуют и семантику частиц, модальных слов и некоторых наречий как показателей внутритекстовой связи (Пфютце, 1978; Дресслер, 1978; Николаева, 1982).

Стремление подвести семантику союзов только под общеизвестные логические отношения не способствует значительным успехам. Есть и другая возможность: учитывая достижения логики, идти от самого языка, постигая его собственную логику. Определенным шагом вперед в этом плане явилась работа Патрика Шародо, который, исследуя механизм межфразовой связи посредством союзов и сопоставляя их с логическими коннекторами, приходит к выводу об их существенном несовпадении (Charodeau, 1978:279-357).

С категорией связности текста обычно сопоставляется категория цельности, иногда называемая «когерентностью» (Трошина, 1982). Но, если следовать принципу дихотомии, то очевидно, что связность должна быть противопоставлена прежде всего несвязности, разорванности дискурса, и уже на базе этого противопоставления правомерно говорить о цельности, которая может быть определена только на связном тексте и, в свою очередь, участвует в оппозиции цельность / дробность. Степень цельности текста зависит от того, насколько содержание каждого из его компонентов зависит от содержания других. Чем меньше глубина этой взаимозависимости, тем выше степень дробности текста. К предельному случаю дробности можно отнести такие тексты, в которых при сохранении связности за счет сцепления смежных высказываний не существует общего семантического стержня, например, цепочечный или мозаичный тексты (Смирнов, 1948). Заметим, что членение дискурса имеет определенный психофизиологический фундамент. Исследования показывают, что дискурс естественно сегментируется на подструктуры, объем которых в единицах восприятия, как правило, не превышает объема оперативной памяти человека. Приблизительно на уровне последовательности из 7-9 элементарных (монопредикатных) высказываний практически всякий дискурс членится на относительно автономные комплексные компоненты в составе более объемного смыслового целого (Бурвикова (Зарубина), 1981; Борботько, 1981].

Цельный текст может далее рассматриваться в плане его структурной полноты / неполноты. Говоря о структурности, или структурированности, дискурса, мы тем самым подразумеваем его единство, иерархическую упорядоченность всех содержащихся в нем подструктур. На уровне структуры возможен также учет степени плотности (компактности) и расчлененности целого: один и тот же смысл может быть выражен и минимумом средств – компактно, сжато, и расчленение, развернуто, что позволяет сравнивать языковые конструкции по степени их содержательной емкости. Из двух синонимичных конструкций, очевидно, более емкой будет та, которая передает приблизительно то же содержание при меньшем объеме в плане выражения. Структурная неполнота не влияет на цельность дискурса: усеченная структура предполагает адекватную реконструкцию своих текстовых лакун (Марковин, 1984) варьирующую от неосознанной, автоматической в случае стереотипных структур до требующей известного умственного напряжения и элементов творческого воображения при осмыслении нетривиального, например, художественного текста.

2.2. Прагматический и когнитивный подходы к описанию дискурса

Для зарубежной лингвистики 80-х годов характерен перенос центра внимания с формально-синтаксического и генеративно-семантического аспектов на прагматический аспект высказывания и дискурса (Арутюнова, Падучева, 1985). Отметим, что теории с крайней прагматической направленностью, как, например, теория речевых актов в ее классическом варианте (Austin, 1962; Searl, 1979), довольно безразличны к внутренней организации дискурса. Неизбежный прагматический редукционизм при взгляде на язык только как на средство воздействия допускает приравнивание, например, поэтического произведения к тривиальной реплике бытового общения, если они сходным образом «влияют на поведение». Не меняют сути дела и попытки усовершенствования классической теории речевых актов путем добавления к фигурирующим в ней моментам интерлокутивного воздействия дополнительных аксиом. Так, С. Зегер к актам локутивному (произнесение), пропозициональному (приписывание значения), иллокутивному (коммуникативное намерение) и перлокутивному (прагматический эффект) присоединил также акты коллокутивный, состоящий в фиксации момента установления контакта, и коннексивный, отражающий моменты взаимодействия говорящих (Säger, 1980:301).

Важность установления прагматических параметров ситуативно связанного дискурса несомненна, хотя смыслы, определяемые при этом, могут быть полностью ситуативно обусловленными и их прямое выражение в лингвистической форме самого дискурса не будет строго обязательным; с другой стороны, дискурс может быть лишен явных прагматических форм (таких, как императив, вопрос, восклицание). Но ведь даже объявленное коммуникативное намерение может оказаться не соответствующим действительному намерению говорящего, не говоря уже о «приписывании значения» и т.д. Исследования, проводимые под девизом так называемой прагмалингвистики (Киселева, 1979) сводятся на практике лишь к констатации в тексте элементов, обладающих «прагматической силой», т.е. побуждений, эмоциональных оценок, контактивов и пр., но не объясняют их действительных системных функций, как и случаев полного отсутствия подобных элементов в дискурсе.

При обращении к собственным смыслам комплексных структур наблюдается другая крайность когнитивистского характера, которая происходит из допущения буквального отражения предметной (денотативной) ситуации в семантике высказывания (Новиков, 1983). Вероятно, наиболее углубленные разработки когнитивно-семантического подхода связаны с теорией фреймов, основоположник которой Марвин Минский определяет фрейм как структуру данных, предназначенную для представления некоторой типовой ситуации. С каждым фреймом ассоциированы несколько видов информации, например, как пользоваться данным фреймом, чего ожидать в следующий момент, что сделать, если эти ожидания не подтвердятся (Минский, 1978:250). Фрейм – это своего рода собирательное множество, представляющее собой разбиение той или иной области человеческой деятельности на подобласти и входящие в них объекты, а объектов на элементы с нужной степенью детализации. Могут быть заданы фреймы бытовых ситуаций, математические, физические, ментальные, грамматические, фреймы фреймов, фреймы сценариев и т.д. Ценность фреймового описания является чисто прикладной, это один из способов задания гибкого тезауруса, предназначенного для работы с вычислительной машиной.

В работе Т. Балмера (1980) предлагается описание контекстных структур путем их расслоения на лингвистические фреймы (морфо-синтаксические, семантико-прагматические, метатеоретические); такой концептуальный аппарат позволяет внести определенный порядок в процесс выяснения того, какие моменты реальности отображаются в исследуемом тексте, но не дает ничего принципиально нового в осмыслении механизма этого отображения.

Характерная черта когнитивистов – это явное пренебрежение особенностями отражения мира в языковом сознании человека. В.З. Панфилов вполне справедливо писал в этой связи, что то направление, «представители которого пытаются прямолинейно свести структуру предложения к структуре ситуации, по поводу которой оно высказывается, в конечном счете, базируется на понимании познавательного процесса как зеркального, мертвого отражения, а в его крайних формах – по существу на бихевиористском понимании языка и речевой деятельности по схеме стимул–реакция, не оставляющей места для мысли и языкового значения как чего-то относительно самостоятельного по отношению к действительности и материальным языковым формам» (Панфилов, 1982:131).

В отечественных работах периода «лингвистики текста» внимание уделяется не только ситуативно-денотативному аспекту содержания, но и многим моментам, связанным с речевой деятельностью, среди которых интеллектуально-логические, эмоционально-оценочные, индивидуально-личностные, социально-психологические моменты и др. При этом, как правило, подчеркивается коммуникативность текста.

Текст как продукт речевой деятельности образует единый коммуникативно ориентированный блок, внутри которого могут быть выявлены относительно законченные по смыслу части, которые в стилистических работах приравниваются к абзацам. «Являясь составной частью стилистики речи, стилистика текста рассматривает сложные (объединяющие несколько абзацев) словесно-стилистические структуры, используемые в процессе коммуникации для выражения определенного содержания» (Одинцов, 1980:34).

В психолингвистических работах, которые отличает наиболее выраженный коммуникативный подход, задача состоит в описании не единиц сверхфразового уровня в тексте, а самой текстовой деятельности в общественной практике. «Обслуживая другие виды человеческой деятельности, т.е. способствуя реализации целей как бы высших по отношению к ней (выступая в этом смысле как основа для общения сознаний), текстовая деятельность все более кристаллизуется в самостоятельный вид деятельности с внутренними, реализуемыми в рамках общения целями коммуникативно-познавательного и эмоционального свойства. При таком подходе текст уже не может рассматриваться как единица в одном ряду с такими категориями, как предложение и/или сверхфразовое единство. Текст (сообщение) рассматривается здесь как единица общения, иерархически соотносимая с категориями высказывания и семантико-смыслового (коммуникативного) блока, или предикации» (Дридзе, 1980:20).

Если последовательно придерживаться понимания текста как сообщения, то, в силу того, что целое сообщение принадлежит всегда одному коммуниканту (отправителю), диалогическое общение автоматически оказывается за рамками исследования; т.е. диалог состоит из текстов (единиц общения, реплик), но сам текстом не является. Такая установка реализована в работе Н.Д. Бурвиковой-Зарубиной (1981:7), которая считает текстом только «письменное по форме речевое произведение, принадлежащее одному участнику коммуникации, законченное и правильно оформленное», отказывая таким образом в статусе текста речевому произведению, принадлежащему двум или более участникам коммуникации – диалога.

Вместе с тем диалогическое речевое общение вполне допустимо представить как дискурс, порождаемый коллективным говорящим субъектом, и тогда проблема дискурсивного статуса диалога, вызывающая большие сомнения в лингвистике текста, оказывается разрешимой.

Однако Т.А. ван Дейк, например, не решается приписать диалогу статус дискурса, сомневаясь в возможности определить типовой глубинный конструкт для любого диалога: «невозможно рассмотрение дискурса-диалога, т.е. последовательности высказываний, порожденной различными говорящими, хотя можно предположить, что такая последовательность также может иметь текстуальную структуру, подобную структуре дискурса (-монолога)» (Dijk, 1977:3).

Ван Дейк стремится создать строгую теоретическую основу для преодоления односторонности как денотатно-референтного, так и коммуникативно-прагматического подходов, предлагая использовать конструкт, называемый макроструктурой дискурса. Макроструктура может быть семантической, обобщающей в себе основную тему текста, представленную в виде иерархии семантических пропозиций, и прагматической, задающей прагматическую направленность речи (макроутверждение, макропросьба, макроосуждение и т.п.), и тем самым объединяющей дискурс как последовательность речевых актов в единое целое (Dijk, 1981:246).

Опыт объединения речевых форм всех уровней в едином концептуальном аппарате принадлежит К. Пайку (1967). Сопоставив акты высказывания с актами социального взаимодействия индивидов, К. Пайк обобщил вербальное и невербальное поведение человека в категории бихевиоремы – единицы поведения, частным случаем которой является высказывание. Он сконструировал дистрибутивно-таксономическую модель речевого поведения, в которой каждая единица заполняет определенную ячейку в контексте единицы вышележащего уровня. Эта модель иерархически включает в себя единицы, начиная с фонем и кончая комплексными речевыми структурами, превышающими предложение, в том числе вопросно-ответные единства, монолог и «разговор» (Pike, 1967:517). Достоинством этой метаязыковой модели является ее всеохватность, хотя в ней наиболее подробной оказывается таксономия единиц морфо-синтаксического уровня при слабой содержательной спецификации компонентов уровня речевого взаимодействия. Теория К. Пайка, представляющая собой попытку строгой систематической формализации речевого поведения с позиций американского дескриптивизма, обнаружила недостаточную глубину наших знаний о принципах речевой деятельности и о языке как орудии создания дискурса.

Как денотативно-референтное описание, так и прагматическая модель речевого акта не дают адекватного представления о собственной структуре речевого действия, дискурса, освещая факты внешние по отношению к языку – предметную действительность и социальное взаимодействие. И в том, и в другом случае собственная форма высказывания оказывается несущественной в силу абсолютизации исходного тезиса о произвольности языкового знака. Отсюда повышенное внимание к функции единицы – денотативно-семантической или регулятивно-прагматической – при забвении той формы, которая является носителем данной функции.

«Подлинное преодоление традиционных представлений о языке и таящейся в них имплицитной семиотики становится возможным в свете признания того факта, что язык может быть понят в категориях поведения и действия, т.е. не как витающая вне действительности, призрачная сфера передачи информации, а как реальный элемент воздействия самой действительности. Язык– не только средство приобретения и передачи знаний, но и опредмечивание знаний, происходящее в его своеобразной структуре, а сверх того – и определенная жизненная форма. Кто умеет пользоваться языком, тот пользуется определенной стратегией ориентации в мире, определенной интерпретацией человеческой среды, определенной схемой поведения». (Келемен, 1977:106)

Можно предположить, что, владея языком, человек владеет одновременно и особым – дискурсивным – способом формирования своих взаимоотношений с действительностью. Те принципы, которые обеспечивают такую способность, и должны стать объектом самого пристального внимания лингвистов, хотя они и скрыты от непосредственного наблюдения. Вероятнее всего, что область их наиболее отчетливого проявления – это синтаксис дискурса, связывающий языковую семантику (отражение действительности) с языковой прагматикой (регуляцией отношений человека со средой).

2.3. Синтаксическая организация дискурса

Ко второй половине XX в. многие лингвисты пришли к мнению неразрывной связи явлений синтаксиса и семантики: семантика синтаксична, а синтаксис семантичен. Поэтому и описание структуры текста проводится главным образом в семантико-синтаксических категориях, что само себе отражает положительную тенденцию по сравнению с совершенно изолированным изучением семантического и формально-синтаксического планов. Известно высказывание Э. Бенвениста о том, что все попытки дескриптивной лингвистики избавиться от значения не увенчались успехом, Но и другая крайность – уход от формы, подмена ее чисто семантическим описанием столь же искусственна и непродуктивна.

И.Р. Гальперин, говоря о различных видах текстовой информации, обращает внимание на то, какую значительную роль в любой коммуникации играет форма. Он различает, с одной стороны, нейтральную форму информативных текстов, предопределенную системой языка, а с другой стороны – стилистически маркированную, «супралинеарную» форму художественных текстов. «Это свойство формы, по особому проявляемое в ее разновидностях, можно признать органическим, онтологическим» (Гальперин, 1981:30). Именно форма организации дискурса, а не что другое, позволяет распознать не только фактуальную и концептуальную информацию, но также и подтекстовую. Последняя представляет собой скрытую информацию, извлекаемую из текста благодаря способности единиц языка порождать ассоциативные и коннотативные значения, а также благодаря способности предложений как единиц текста приращивать смыслы. (Гальперин 1981:28)

В наблюдениях И.Р. Гальперина очень точно схвачена способность единиц – слов и предложений – порождать смыслы, находясь в составе дискурса. При этом именно форма единиц, вступающих в синтаксическое взаимодействие, позволяет нам установить и характер этого взаимодействия, и те смыслы, которыми оно результируется. Можно утверждать без особой погрешности, что именно синтаксическая форма является генератором семантики. Это справедливо и по отношению к синтаксису предложения, и по отношению к сверхфразовому синтаксису, где смыслопорождение опирается уже не на структуру предложения, а на композицию дискурса.

Вполне нормально то, что при смысловом восприятии дискурса реципиент стремится распознать в нем, в первую очередь, некоторую типовую композицию. Таковы, например, двухчастная (открытая) структура абзаца, состоящая из вводной экспозиции и комментирующей части, и трехчастная (закрытая) структура, состоящая из экспозиции (зачина и «ключевой фразы»), комментирующей части и заключения (Москальская, 1983:85). В дискурсе начальное высказывание перспективно связано с последующими, а всякое последующее высказывание ретроспективно опирается на предыдущие. При этом роль синтаксиса вовсе не сводится только к согласованию высказываний между собой – к созданию семантической связности за счет разного рода повторов (местоименных, синонимических, структурных, модально-временных и т.д.). Повторы по сути являются моментами текстовой избыточности и, вообще говоря, не являются строго обязательными для образования связного текста. Главная особенность дискурсивного синтаксиса – это способность порождать нетривиальную семантику, уникальные смыслы, которые либо получают разовую фиксацию в дискурсивной форме, либо остаются в распоряжении говорящих на более длительный срок, если эта форма импортируется в систему и закрепляется в ней как носитель значимости.

Значимость языковой единицы любого уровня неотделима от ее формы. Изменение формы всегда чревато изменением значимости. Изменение значимости единицы неотвратимо влечет изменение ее формы. При этом форму следует понимать широко – и как собственную форму единицы, и как форму ее сочетаемости с другими единицами, т.е. несобственную, «внешнюю» форму. А это уже выход на контекст, на дискурсивные характеристики языковых единиц.

Именно находясь в составе синтаксической композиции дискурса, слова испытывают семантическую дивергенцию, которая затем получает отражение и в их собственном морфо-лексическом плане, закрепляясь в узусе и, в конечном итоге, – в языковой системе (Пауль, 1960:305). Сравните лексические дивергенции в русском языке: языковый и языковой, объять и обнять, обвязывать и обязывать, слушать и слышать и т.п., а также аналогичные явления в английском языке: bow «поклон» и bow «нос (корабля)», rape «рапс» и rape «похищение», night «ночь» и knight «рыцарь» и т.д. Можно утверждать, что причина их появления одна и та же – расхождение в дискурсивном употреблении, с которым корреспондирует закрепление за единицей разных позиций в синтактико-семантической организации дискурса.

Так называемые полисемичные слова находятся на пути к формальной дивергенции, а пока их семантическое своеобразие, порожденное дискурсом, поддерживается исключительно за счет «внешней» формы – их синтаксической позиции, т.е. того же дискурсивного контекста.

В дискурсе смысловому расщеплению могут подвергаться и высказывания, например, англ. The children go to school, в зависимости от контекста может означать «дети ходят в школу» и «дети идут в школу». Дискурсивный контекст обусловливает и модификацию формы высказывания; именно контекст требует, в частности, согласования глагольного предиката с временным планом дискурса, например: The children have gonet to school The children will go to school, и т. д.

Семантическая дивергенция возникает в силу того, что одна и та же единица попадает в разные дистрибутивные классы, образующие алловарианты этой единицы.

Создатель дистрибутивного анализа дискурса Зеллиг Хэррис особое внимание уделял, как это видно из его работ, поиску классов дискурсивных эквивалентностей, т.е. не семантической дивергенции, а семантической конвергенции единиц, которая наблюдается при так называемой контрастивной дистрибуции, когда разные единицы попадают в одно и то же контекстное окружение. По Хэррису, морфемы или слова, соседствующие с эквивалентными употреблениями какого-нибудь другого слова (в том числе и повторяющегося в его местоименных и синонимичных вариантах), относятся к одному и тому же классу эквивалентностей. Повторяющееся слово представляет собой всегда один и тот же член одного класса, а соседствующие с ним нетождественные друг другу слова образуют другой класс эквивалентностей. Сегментация текста производится так, чтобы каждый сегмент был сравним с другим сегментом этого текста хотя бы по одному классу эквивалентностей:

Here the leaves fall off to the middle of autumn.

Here the leaves fall off by the end of October.

The first cold weather comes after the middle of autumn.

We begin to warm after the end of October.

Для этого текста у Хэрриса получаются следующие классы эквивалентностей:

Т₁ – Here the leaves fall off

E₁ – the middle of autumn

E₂ – the end of October

T₂ – The first cold weather comes after

T₃ – We begin to warm after

Здесь T₁, T₂ и T₃ – члены класса эквивалентностей Т, a E₁ и Е₂ – члены класса эквивалентностей Е, которые становятся эквивариантами благодаря своему употреблению в одном и том же контексте Т₁. В свою очередь, Т₂ и Т₃ попадают в общий класс эквивалентностей благодаря соседству с эквивалентностями класса Е (Harris, 1969).

В более поздних работах З. Хэррис подвергал рассмотрению характер действия дискурсивных операторов, в особенности глагольных и образующих синтаксическое подчинение, а также различные процессы свертывания синтаксических структур с участием разнообразных лексических замен (Harris, 1976).

Как семантическая конвергенция, ведущая к образованию контекстных синонимов, так и семантическая дивергенция, связанная с дополнительной дистрибуцией единиц, являются, в конечном счете, эффектами действия синтаксической матрицы дискурса, организация которой подлежит самому пристальному исследованию. Следует уточнить то, какие элементы являются существенными для создания матрицы дискурса, обладающей той или иной языковой значимостью, и определяют типовой или же особенный характер дискурсивных моделей.

Предполагается, что исследование синтаксической организации дискурса может пролить свет на вопросы семантической модуляции компонентов дискурса, а также на процессы моделирования смысла посредством дискурсивных структур.

Заключение

Исходя из вышеизложенного, мы приходим к следующим выводам.

Следует отличать понятие дискурса как процесса речемыслительной деятельности от понятия текста как ее результата, зафиксированного в письменной форме. Текст традиционно служит языковым материалом для лингвиста. Он может быть построен и по законам не языка, а некоторой другой деятельности человека.

Дискурс как высшая по уровню единица языка, являясь языковой моделью некоторой ситуации, обладает структурной спецификой, а также, подобно всем другим языковым единицам, и этноязыковой спецификой. В системе дискурсу может соответствовать некая языковая «стемма», обладающая матричной значимостью.

Моменты дискретности и непрерывности в построении дискурса конкретизируются в понятиях структурной цельности, полноты, связности и др. Существующие описания дискурса в терминах лексико-синтаксической и логической связности не дают полного представления о принципах формирования дискурсивных структур.

Традиционные описания дискурса в семиотике, как чисто прагматическое, приравнивающее смысл высказывания к его ситуативному употреблению, так и чисто семантическое, подменяющее языковые явления моделью внеязыковой реальности, можно охарактеризовать как неполные, отрывающие смысловую сторону дискурса от языковой формы.

Синтаксическая форма дискурса обладает смыслопорождающей способностью. Явления смысловой дивергенции и конвергенции языковых единиц – слов и высказываний – оказываются эффектами действия синтаксической (контекстной) матрицы дискурса. Описание этих явлений впервые было намечено в дистрибутивном анализе дискурса, разработанном З. Хэррисом.

Список используемой литературы

1. Борботько В.Г. Принципы формирования дискурса: От психолингвистики к лингвосинергетике. – М.: КомКнига, 2006. – 288 с.

2. Бурвикова (Зарубина) Н.В. Закономерности линейной структуры монологического текста/Автореф. дис. докт. филол. наук. – М., 1981. – 41 с.

3. Гак В.Г. Повторная номинация на уровне предложения // Синтаксис текста. – М.: Наука, 1979. – С. 91-102.

4. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. – М.: Наука, 1981. – 139 с; 4-е изд. – М.: КомКнига/URSS, 2006.

5. Гаусенблас К. О характеристике и классификации речевых произведений // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. – М.: Прогресс, 1978. – С. 57-78.

6. Гиндин С.И. Советская лингвистика текста. Некоторые проблемы и результаты (1968-1975) // Известия АН СССР, серия ЛЯ, 1977. – № 4. – С. 348-361.

7. Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. – М.: Наука, 1982. – 157 с.

8. Звегинцев В.А. О цельнооформлености единиц текста // Известия АН СССР, серия ЛЯ. – Т. 39, 1980. – № 1. – С. 13-21.

9. Колшанский Г.В. Коммуникативная дискретность языка// Лингвистика текста, сб. науч. трудов. Вып. 103. – М: МГПИИЯ, 1976. – С. 15-22.

10. Леонтьев А.А. Признаки связности и цельности текста // Лингвистика текста. Сб. науч. трудов. Вып. 103. – М.: МГПИИЯ, 1975. – С. 60-70.

11. Леонтьев А.А. Актуальное членение и способы его выражения в русском языке // Теория языка, методы его исследования и преподавания. – Л.: Наука, 1981. – 291 с.

12. Леонтьева Н.Н. О смысловой неполноте текста // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 12. – М.: МГПИИЯ, 1969. – С. 96-114.

13. Минский М. Структура для представления знаний // Психология машинного зрения. – М.: Мир, 1978. – С. 249-338.

14. Одинцов В.В. Стилистика текста. – М.: Наука, 1980. – 263 с.; 3-е изд. – М.: КомКнига/URSS, 2006.

15. Панфилов В.З. Гносеологические аспекты философских проблем языкознания. – М.: Наука, 1982. – 357 с.

16. Севбо И.П. Структура связного текста и автоматизация реферирования. – М.: Наука, 1969. – 135 с.

17. Слюсарев Н.А. Проблемы функционального синтаксиса современного английского языка. – М.: Наука, 1981. – 206 с.

18. Степанов Ю.С. Альтернативный мир, Дискурс, Фпкт и Принцип причинности // Язык и наука конца 20 века. М.: РАН, 1996. – С. 35-73

19. Тодоров Ц. Понятие литературы // Семиотика. – М.: Радуга, 1983. – С. 355-369.

20. Тураева З.Я. Лингвистика текста. – М.: Просвещение, 1986. – 127 с.

21. Фигуровский И.А. Основные направления в исследованиях синтаксиса связного текста // Лингвистика текста. Материалы научной конф. Ч. II. – М.: МГПИИЯ им. М. Тореза, 1974. – С. 108-115.

22. Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. – Л.: Наука, 1974. – 428 с; 2-е изд. – М.: УРСС, 2004.

23. Adam J.-M. Linguistique et discourse littéraire. Théorie et pratique des texts. – Paris: Larousse, 1976. – 351 p.

24. Benveniste E. Problèmes de linguistique général. – Paris: Gallimard, 1966. – 356 p.

25. Benveniste E. L’appareil formel de l’énonciation // Languages, 1970. – №17. – P. 12-18

26. Buyssens E. La communication et l’articulation linguistique. – Bruxelles: Presses Universitaires, 1970. – 175 p.

27. Charodeau P. Les conditions linguistiques d’une analyse du discours. – Lille: Université de Lille III, 1970. – 575 p.

28. Daneš F. FSP and the Organization of the Text // Functional Sentence Perspective. Papers prepared for the Symposium at Mariànske Lažné on 12-14 october, 1970.

29. Dijk T.A. van. Text and context. Explorations in the semantics and pragmatics of discourse. – New York: Longman, 1977. – 261 p.

30. Dijk T.A. van. Studies in the pragmatics of discourse. – The Hague-Paris: Mouton, 1981. – 331 p.

31. Dubois J., Giacomo M. et al. Dictionnaires de linguistique. – Paris: Larousse, 1973. – 516 p.

32. Galmich M. Quantificateurs, référence et théorie transformationelle // Languages, 1977. – №48. – P. 3-49

33. Harris Z.S. Analyse du discours // Languages, 1969. – №13. – P. 8-45

34. Harris Z.S. Notes du cours de syntaxe.–Paris: Ed. du Seuil, 1976.–238 p.

35. Mahmoudian M. La linguistique. – Paris: Seghers, 1982. – 239 p.

36. Pike K.L. Language in Relation to an Unified Theory of the Structure of Human Behaviour. – The Hague-Paris: Mouton, 1967. – 762 p.

37. Tesnières L. Eléments de syntaxe structurale. – Paris: Klincksieck, 1959. – 670 p.