Министерство образования Российской Федерации
Кафедра теории и истории культуры
Специальность социология
Специализация социология политология
Курсовая работа
Современное состояние французской социологии
Самара 2007

СОДЕРЖАНИЕ
Введение
Глава 1. Развитие социологии во Франции на рубеже XX - XXI веков
1.1. Особенности становления французской социологии II-ой половины XX века
1.2. Основные интеллектуальные течения в социологии Франции на современном этапе (феноменология и экзистенциализм, структурализм)
Глава 2. Пьер Бурдье как центральная фигура в современной французской социологии
2.1. Понятие «габитус» (habitus)
2.2. Структура, практика и познание: социология символических форм Пьера Бурдье
Заключение
Список использованных источников

Введение
Современная французская социология кажется полностью воссоединившееся с международной традицией и при этом не утратившей своей специфики. Сегодня нет такого исследовательского направления, которое было бы неизвестной, не такого, которым бы пренебрегали, даже если некоторые из них долго не получали право гражданства. В отличии от предыдущих периодов, когда удаленность, интеллектуальные традиции, контексты деятельности приводили к выборочному восприятию иностранных работ, ныне это восприятие определяется только следствиями неясности и неудобочитаемости массовой продукции, подчиненной логике банков данных, случайностям книжной торговли и произвольности сетей обмена. Материалы, к которым может обращаться эпистемологическая рефлексия, таким образом, умножились, следуя логике областей исследования и направлений.
Тем не менее, перед лицом этой глобализации практик и научных трудов представляется, что французская социология с самого начала сохраняет определенную специфику, которую не в состоянии полностью стереть присоединение к чужим знаменам. Менее склонная к чистой теории, нежели немецкая социология, и к безразличным к теоретическому значению своих актов операционализму и прагматизму, она удерживает поверх трансформации и отклонений определенный вкус к рефлексивности, быть может, не всегда уместный, но составляющий основу ее эпистемологической позиции. Наконец, французская социология выражается и в этом, возможно, ее последняя специфическая черта – в игре амбивалентных отношений с французской философией. Значение ее различно в разных направлениях (Башляр, Альтюссер, Фуко, Транже, Деррида, Серр, Лиотар), но в любом случае – это интеллектуальный ресурс, не способный, впрочем, привести дисциплину к приступам безрассудного энтузиазма, вызванным некоторыми из этих авторов за рубежом. Нужно ли видеть в этом один из результатов глубокой философской подготовки многих французских социологов, хранящий их от чрезмерного преклонения перед соблазнами некоторых речей? Или это следствие скрытого объективизма, унаследованного от контовской и дюркгеймовской традиции, столь третируемого доминирующими течениями французской философии? Этот вопрос еще ждет своего ответа и, скорее всего, достоин внимания социологии знания.
Объект: французская социология.
Предмет: основные тенденции французской социологии на современном этапе.
Цель: проанализировать современное состояние французской социологии.
Задачи:
1.     Выявить особенности становления французской социологии II-ой половины XX века.
2.     Отобразить интеллектуальные течения современной французской социологии.
3.     Охарактеризовать понятия «габитус».
4.     Отобразить социологию символических форм П. Бурдье: структура, практика и познание.

Глава 1  Развитие социологии во Франции на рубеже XX – XXI веков
1.1 Особенности становления французской социологии II-ой половины XX века
Характерной чертой французской социологии до второй мировой войны является то, что несмотря на господство позитивизма и многочисленное позывы сделать социологию точной эмпирической наукой, она продолжала в целом носить умозрительный характер. Вопреки тому, что дюркгемиансы стремились связать в своих исследованиях теоретический и эмпирический подходы, те же эмпирические исследования, которые все же имели место, проводились главным образом в смежных с социологией науках.
Другая специфическая черта этого периода – этнологическая и историческая ориентация французских социологов. Многие их значительные произведения целиком базировались на историческом и этнологическом материале. Некоторые ученые являлись социологами и этнологами или историками одновременно, и не разделяли в своих исследованиях этих дисциплин. Необходимо отметить, однако, что тесная связь и даже слияние социологии и других дисциплин касались также лингвистики, экономики, правоведение и т.д., что отчасти явилась следствием своеобразного «социологического эксиансионизма», присутствовавшего в концепциях представителей Французской социологической школы. После окончания второй мировой войны во Франции наблюдается существенная переориентация социологических исследований на организационном, теоретическом и эмпирическом уровнях. Значительное развитие получают исследования в рамках системы высшего образования. В основанном в 1939 году Национальном центре научных исследований в1946 году был создан Центр социологических исследований. В 1945 году был создан Национальный институт демографических исследований во главе с известным демографом Альфредом Сови, где исследовались социологические проблемы народонаселение.
Важную роль в распространении социологических исследований во Франции сыграло создание в 1947 году в высшей школе практических исследований «Секции экономических и социальных наук». В 1961 году в ней было создано отделение социологии: исследовательская организация с рядом подразделений. Возникновение новых социологических учреждений теснейшим образом было связано с существенным изменением в характере социологической деятельности. Ранее она была по преимуществу индивидуальной. Сотрудничество выступало либо в форме соавторства, либо в форме следования определенному теоретическому направлению.
Другим выражением важных изменений во французской социологии явилось выдвижение на первый план эмпирической тенденции. Если ранее удельный вес исследований, основанный на наблюдении и количественном анализе социальных явлений, был незначителен, то теперь они начинают преобладать. Это не значит, что философские спекуляции исчезают, речь идет именно о том, что, во-первых, в общей массе социологической литературы процент такого рода работ существенно снизился, во-вторых, что сам термин «социология» все реже ассоциируется с работами философского характера и чаще прилагается к исследованиям эмпирическим. Изменение во французской социологии после окончании войны естественно отразились на характере ее практической роли в жизни общества. Она в большей степени стала рассматриваться как «социальная инженерия», поставляющая заказчику информацию в совокупности с непосредственными практическими рекомендациями.
Хотя Франция была колыбелью социологии со времен Конта, а со времен Дюркгейма — колыбелью академической социологии, после Второй мировой войны, преимущественно под влиянием американской социологии и социальных исследований, стали проявляться тенденции чисто «научной» социологии. Во французской социологии межвоенного периода господствовала школа Дюркгейма, которая занималась преимущественно культурной антропологией. Другой значительной школой социально-научной ориентации были историки, сгруппировавшиеся вокруг журнала «Анналы экономической и социальной истории», которые вследствие своей междисциплинарной ориентации стремились также к.сотрудничеству со школой Дюркгейма, но в то же время составляли ей конкуренцию в области социологической компетенции. Между обеими школами шел своеобразный методологический спор, поскольку сторонники Дюркгейма более или менее догматически отстаивали методологический монизм, в то время как группа «Анналов» была более открыта для новых методов и вообще старалась избегать методологических дискуссий.
В 30-е годы XX века значение школы Дюркгейма начало уменьшаться; в стороне от нее появились новые имена, такие как Ж. Фридман и Ж. Гурвич, которые стали ведущими социологами первых десятилетий после окончания Второй мировой войны. Историки «Анналов» также приобретали все большее значение для французской социологии; особенно важную роль в возрождении социологии после войны сыграл Люсьен Февр. Однако социология, которая фактически распространилась после войны, не отвечала их взглядам, поскольку все больше замыкалась в себе, обращалась к микроуровню и становилась неисторичной.
Оживление в дискуссию между историками «Анналов» и школой Дюркгейма внес подъем, который переживала структурная антропология с конца 50-х годов. Впоследствии структурализм стал культурно-интеллектуальным течением, вышедшим далеко за пределы своего значения в лингвистике и антропологии.
Во французской академической социологии после Второй мировой войны доминировал Жорж Гурвич (1894-1965), который занимал кафедру Дюркгейма в Сорбонне. [1,с.610] Он разрабатывал динамическую теорию социальных структур, причем соединял диалектические и эмпирические методы в «гиперэмпирическую диалектику». Феноменология Гуссерля, Шелера и Бергсона позволила расширить социологию Дюркгейма, включив в нее диалектические отношения между обществом и индивидуальным сознанием.
Другой ведущей фигурой французской социологии стал Жорж Фридман (1902-1977), который был одним из основателей столь значимой для Франции социологии труда. Жан Штетцель продолжил социально-психологическую традицию, соединив ее с американскими методами исследования общественного мнения, а Анри Лефевр соединил социологию с марксизмом. Особое значение и как социолог, находившийся под сильным влиянием немецкой философии и гуманитарных наук, и как политический комментатор, который выступал в первую очередь против слишком ориентированного на Москву структурного марксизма, был Раймон Арон (1905—1983). В общем и целом картина французской социологии очень пестра и отмечена большим числом достаточно оригинальных работ, философская и идеологическая мода вплоть до 60-х годов не имела на нее особо сильного влияния. Затем ситуация несколько изменилась; в 70-е годы можно уже говорить о возникновении школ. Они складывались прежде всего вокруг четырех ученых: Мишеля Крозье, Раймона Будона, Пьера Бурдье и Алена Турена. Если Бурдье и Турен сыграли известную роль в событиях 1968 года и в их социологии содержатся элементы марксистского анализа общества, то Крозье и Будон находились под влиянием американской социологии. Мишель Крозье обратился к изучению организационных проблем, к феномену бюрократии и проблематике служащих; Раймон Будон посвятил себя изучению формально-логических и методологических аспектов социологии. Его концепция социологии исходит, кроме прочего, из понятия нелогических действии Парето, и, как и Парето, он пытается найти логику нелогичного.

1.2 Основные интеллектуальные течения в социологии Франции на современном этапе (феноменология и экзистенциализм, структурализм)
Для интеллектуального климата во Франции характерным было большое влияние марксизма, служившего точкой отсчета и для его друзей, и для врагов. Во всех «модных» философиях, таких как экзистенциализм и структурализм, проявляются элементы марксизма.
Другой чертой французской культуры, объединяющей ее с итальянской, является тесная связь философской рефлексии и политической ангажированности и в правой, и в левой части политического спектра. Дистанция между «тремя культурами» — философией, наукой и литературой — также значительно меньше, чем в Германии или США. Можно привести два примера: Жан-Поль Сартр был выдающимся философом французского экзистенциализма и в то же время одним из самых значительных современных писателей, крайне активным и политически ангажированным. Раймон Арон был и философом, и политическим журналистом, и социологом.
Главными интеллектуальными движениями, которые возникли сразу же после Второй мировой войны и явились ее результатом, были феноменология и экзистенциализм, причем первая отнюдь не представляла собой единую школу, а носила черты гетеродоксного развития, и к ней можно отнести такие неоднозначные фигуры, как Морис Мерло-Понти, Поль Рикёр, Жан-Поль Сартр, а также ранний Раймон Арон. Однако основным течением была экзистенциальная феноменология Сартра, Мерло-Понти и Габриэля Марселя. Вдохновленная Гуссерлем феноменология была модифицирована в философию жизни в духе Шелера и Хайдеггера под влиянием Анри Бергсона, Николая Бердяева, Габриэля Марселя, гегельянства и марксизма в интерпретации Анри Лефевра.
В «Критике диалектического разума» (1965) Сартр выводил теорию общественной практики из радикального выбора для индивидуальной практики, то есть он не предполагает «готового» социального бытия, а выводит его из индивидуальных действий, создающих общность. Диалектика становится логикой акта творчества, свобода индивидуального существования ставится превыше всего. Общая история и культура возникают в условиях материального лишения, которое негативно влияет на людей, превращая их во враждебные коллективы, содержащие заменяемых индивидов. Угроза со стороны других имеет следствием общий групповой опыт, хотя это преходящее состояние общности, вызванное нуждой и протестом. Группа не обладает прочностью, она — ничто, она существует лишь в движении, в действии. Если члены группы надолго связывают себя друг с другом, то они создают организации и в конечном счете институты, а затем снова становятся коллективами, в которых в бедственном положении вновь появляется «практика», освобождающая общие действия отдельных людей.
Идеалом Сартра было общество без власти; его понятие свободы относится к индивидуальному существованию. Поэтому неудивительно, что Сартр, первоначально стремившийся соединить марксизм с экзистенциализмом, все больше отдалялся от марксизма, который ок стал считать философией власти.
В 60-е годы XX столетия экзистенциалистское течение сменила новая интеллектуальная мода — структурализм. Вся литература о структурализме как «философии» или «методе», охватывающем все дисциплины, с самого начала в унисон заверяла, что никто не знает, что такое вообще структурализм. Некоторое единство во мнениях существует лишь в отношении следующих характерных черт.
Свои истоки структурализм берет в лингвистике Фердинанда де Соссюра, который исходил из того, что существует несовпадение между понятием, которое формируется в речи, при говорении, и знаками, которые накоплены у всех индивидов в качестве языка. Это различие он попытался понять с помощью дифференциации на синхронный и диахронный способы рассмотрения: в синхронном анализе исходят из формальных структур мышления, которые принимаются как универсальные, вне культурно-исторического контекста; напротив, диахронное рассмотрение исходит из динамических исторических изменений и придает большое значение культурно-историческим различиям. Сказанное относится к прошлому; язык, напротив, имеет длительность и структуру. Структуралистский подход заключается в том, что диахронный анализ подчинен синхронизму и ведется поиск универсальных структур мышления и говорения, которые скрыты за пространственно-временными процессами. Феномены, поддающиеся наблюдению, рассматриваются не как отдельные явления, а приобретают свое значение лишь как элементы структурированной системы. Предметом научного анализа являются соотношения между элементами, формальные структуры, а не содержание. В отношении языка это означает, что на основании изучения осознанных языковых явлений пытаются нащупать неосознанные «инфраструктуры» связей между выражениями, основополагающую систему и выразить это в общих законах.
Клод Леви-Стросс считается общепризнанным основателем структурализма как социально-научной парадигмы, чему посвящены его основные труды—«Элементарные структуры родства» (1949) и «Структурная антропология» (1958), но особенно «Мышление дикарей» (1962).
Клод Леви-Стросс перенес лингвистическую модель на область культурной антропологии, то есть он попытался объяснить наблюдаемые культурные явления и характер поведения, вскрывая неосознанные формальные структуры. Вначале эти структуры Леви-Стросс обнаруживал в родственных отношениях, затем перешел к отыскиванию общих структур мышления. Можно сказать, что структурализм явился «новой научной философией», которая возрождает подход Дюркгейма и формулирует его на языке структурной лингвистики.
Леви-Стросс пишет об этнологии: «Ее цель состоит в том, чтобы, несмотря на осознанную и всегда разную картину, которую люди создают о своем становлении, составить каталог неосознанных возможностей, которых не так уж и много и обзор и отношения которых, с точки зрения совместимости и несовместимости, создают логическую архитектуру исторического развития, которое может быть непредвиденным, но никогда не может быть произвольным». [2, с.607] В этом он видит роль этнологии, дополняющей историографию, в соответствии со знаменитым высказыванием Маркса, смысл которого состоит в следующем: люди делают свою собственную историю, но делают ее не по собственному почину.

Структурный анализ Леви-Стросса нацелен на позитивное познание и открытие общих законов в этнологии. Как Дюркгейм и Мосс, он не делает строгого разграничения между этнологией и социологией. Леви-Стросс считает лингвистику наиболее развитой из социальных наук; для этнологии и социологии она имеет двоякое значение: во-первых, как пример применения метода структурного анализа, во-вторых, потому, что социальные структуры всегда связаны и со словесным выражением. Леви-Стросс различает «systerae appellations» («систему именований») и «systeme des affitudes» («систему отношений»); это два порядка, реальности системы родства: родство выражается в отношении и поведении, но также во взаимосвязанных нормах. С этой точки зрения, родство уже не просто биологическая связь между людьми, а соотношение символов. Однако язык — это социальный феномен, независимый от наблюдателя. Поэтому его можно исследовать извне, как структуру, подобно тому как химик исследует структуры элементов.
После этого Леви-Стросс переходит к структуре мифов. С одной стороны, мифы всегда относятся к прошлому, но, с другой стороны, события, о которых рассказывается в мифе, приобретают свой смысл за счет того, что образуют долговременную структуру, которая одновременно относится к прошлому, настоящему и будущему. Аналогичным образом идеология также имеет историческое и в то же время аисторическое измерение.
В эмпирической действительности непосредственно обнаруживается не структура, а лишь отношения. Следовательно, «структура» является моделью эмпирических социальных отношений. Общество содержит множество структур: систему родства, систему социального расслоения, экономические отношения и т.п.; в то же время это системы именований и отношений.
Вследствие своего акцентирования позитивного, номологического познания Леви-Стросс вступил в известное противоречие с французской феноменологией, более того, из-за оттеснения на задний план субъекта и выделения структуры структурализм превратился в антитезу сартровскому экзистенциализму, сконцентрированному на субъекте. Сартр и Мерло-Понти выступили против «философии без субъекта»; другие, как, например, Поль Рикёр, пытались установить связь между структурализмом и герменевтикой. К структуралистам причислялись Мишель Фуко, Жак Лакан, Жан Деррида, Ролан Барт, однако они настолько сильно расходились во взглядах и с Соссюром, и с Леви-Строссом, что иногда их именуют постструктуралистами.
Некоторые марксисты также пытались установить связь со структурализмом, как, например, Луи Альтюссер, и при этом модифицировали его. Луи Альтюссер разделяет общество на четыре «производственные сферы» — экономики, политики, идеологии, науки, — которые иногда обнаруживают сравнительно автономный характер функционирования, причем та или иная сфера вполне может оказаться доминирующей. Однако в конечном счете определяющим всегда оказывается материальное производство. Модель структуры способа производства выводится из экономического производства и состоит из целого ряда элементов (рабочий, средства производства, нерабочий и присваивающий прибавочную стоимость) и видов отношений (отношения собственности, отношения реального или материального присвоения). Из комбинации этих элементов и связей получаются возможные структуры способов производства. Таким образом, исторические процессы можно объяснять не какой-либо причиной, а « структурной каузальностью ».
Учитывая влияние Леви-Стросса в США, была сделана попытка обновления американской структурно-функциональной теории, например, Э.А Лириакьяном, который считает структурный функционализм структурной социологией и использует его для разработки основополагающих аспектов макродинамики общественных систем.
Время расцвета структурализма, а также «постструктурализма», миновало. В Америке под влиянием обращения к феноменологии субъект и интерсубъектность вновь вышли на передний план, а «бессубъектный» анализ клеймят порой как «антигуманизм».

Глава 2 Пьер Бурдье как центральная фигура в современной французской социологии
2.1 Понятие “габитус” (habitus)
Одним из базовых понятий социологической концепции Пьера Бурдье является понятие габитуса, позволяющее ему преодолеть ограниченность и поверхностность структурного подхода и излишний психологизм феноменологического. Габитус (habitus) - системы прочных приобретенных предрасположенностей (dispositions), структурированных структур, предназначенных для функционирования в качестве структурирующих структур, то есть в качестве принципов, которые порождают и организуют практики и представления, которые объективно приспособлены для достижения определенных результатов, но не предполагают сознательной нацеленности на эти результаты и не требуют особого мастерства. Проще говоря, габитус — это система диспозиций, порождающая и структурирующая практику агента и его представления. Habitus, продукт истории, производит индивидуальные и коллективные практики в соответствии со схемами, порождаемыми историей. Он обусловливает активное присутствие прошлого опыта, который, существуя в каждом организме в форме схем восприятия, мыслей и действия, гарантирует „правильность" практик и их постоянство во времени более надежно, чем все формальные правила и открыто выраженные нормы. Такая система предрасположенностей - то есть присутствующее в настоящем прошедшее, устремляющееся в будущее путем воспроизведения однообразно структурированных практик, внутренний закон, через который постоянно исполняется не сводимый к непосредственному принуждению закон внешних необходимостей, - есть принцип преемственности и регулярности. Он позволяет агенту спонтанно ориентироваться в социальном пространстве и реагировать более или менее адекватно на события и ситуации.
Будучи продуктом некоторого типа объективной регулярности, habitus склонен порождать „резонные", „общепринятые" манеры поведения (и только их), которые возможны в пределах такой регулярности и которые с наибольшей вероятностью будут положительно санкционированы, поскольку они объективно приспособлены к логике, характерной для определенного поля деятельности, объективное будущее которого они предвосхищают. В то же время обычно исключает все „крайности", то есть все те поступки, которые санкционировались бы негативно, поскольку они несовместимы с объективными условиями. За этим стоит огромная работа по образованию и воспитанию в процессе социализации индивида, по усвоению им не только явно выраженных, но и невыраженных, подразумеваемых принципов поведения в определенных жизненных ситуациях. Интериоризация такого жизненного опыта, зачастую оставаясь неосознаваемой, приводит к формированию готовности и склонности агента реагировать, говорить, ощущать, думать определенным — тем, а не другим — способом. Габитус, таким образом, “есть продукт характерологических структур определенного класса условий существования, т. е.: экономической и социальной необходимости и семейных связей или, точнее, чисто семейных проявлений этой внешней необходимости (в форме разделения труда между полами, окружающих предметов, типа потребления, отношений между родителями, запретов, забот, моральных уроков, конфликтов, вкуса и т. п.)”.
Таким образом социальный класс - класс идентичных или схожих условий существования и среды - это в то же время класс биологических индивидов, обладающих одинаковым habitus'ом, который понимается как система предрасположенностей, общих для всех продуктов одной и той же среды. При том, что одинаковый опыт для всех (и даже для двух) представителей одного класса невозможен, в то же время очевидно, что представители одного класса с большей вероятностью по отношению к представителям другого класса, сталкиваются с ситуациями, типичными для своего класса.
Habitus имеет тенденцию к постоянству и защищен от изменений отбором новой информации, отрицанием информации, способной поставить под сомнение уже накопленную информацию, если таковая предоставляется случайно или по принуждению, но в особенности уклонением от такой информации. Например, эмпирически подтвержден факт, что люди склонны говорить о политике с теми, кто придерживается аналогичных взглядов. Производя систематические „выборы" мест. событий и людей для знакомства, habitus защищает себя от кризисов и критических нападок, обеспечивая себе настолько, насколько это возможно, среду, к которой он уже приспособлен, т. е. относительно постоянный круг ситуаций, усиливающий его предрасположенности, обеспечивая рынок, наиболее подходящий для его продуктов. Самое парадоксальное качество habitus'a это то, что отбирается информация, необходимая для того, чтобы уклониться от информации. Схемы восприятия и оценки habitus'a, которые приводят к стратегиям уклонения, в значительной степени работают несознательно и ненамеренно. Уклонение происходит либо автоматически, как результат условий существования (например, пространственной сегрегации), либо как стратегическое намерение (как, например, изоляция от дурной компании" или „неподходящих книг"), исходящее от взрослых, сформированных в тех же условиях.
Габитус, по Бурдье, есть в одно и то же время порождающий принцип, в соответствии с которым объективно классифицируется практика, и принцип классификации практик в представлениях агентов. Отношения между этими двумя процессами определяют тип габитуса: способность продуцировать определенный вид практики, классифицировать окружающие предметы и факты, оценивать различные практики и их продукты (то, что обычно называют вкусом), что также находит выражение в пространстве стилей жизни агентов.
Связь, устанавливающаяся в реальности между определенным набором экономических и социальных условий (объем и структура капиталов, имеющихся в наличии у агента) и характеристиками занимаемой агентом позиции (соответствующим пространством стилей жизни), кристаллизуется в особый тип габитуса и позволяет сделать осмысленными как сами практики, так и суждения о них.
2.2 Структура, практика и познание: социология символических форм Пьера Бурдье
Пьер Бурдье разработал один из наиболее интересных подходов в современной французской социолоции, элементы которого складывались из структуралистского марксизма под влиянием «Философии символических форм» Кассирера. При этом Бурдье пытается найти иной путь, чем те точки зрения, которые, по-видимому, взаимно исключают друг друга и все' же по его мнению, одновременно легитимируют друг друга, — гуманитарно-понимающий и субъектно-соотнесенный метод интерпретации и позитивистски-монистическая, эмпирическая социальная наука. Он отвергает субъектно-соотнесенную социологию, проводящую анализ с точки зрения субъекта, как «спонтанную социологию». Сюда же включаются такие подходы, которые считают своим предметом  «интерсубъектные отношения», как символический интеракционизм, и которые представляют все таким образом, будто не существует объективных обстоятельств. Субъектно-соотнесенную социологию Бурдье считает пережитком устаревшего мышления, подобно субстанциальному мышлению в геометрии и математике. В то время как там давно уже перешли к логике соотношений, «субъект, совместное наследие христианского спиритуализма и картезианской догмы, ... с бульшим успехом, чем фигуры геометрии, сопротивляется попытке понять систему отношений сверх отдельных, непосредственно данных конфигураций, внутри которой он впервые приобретает бытие, смысл бытия и даже видимость автономного существования». [3, с.185] Однако Бурдье возражает и против объективно-эмпирической социологии, которая путает объективность с простым подчинением данным фактам.
Его первоначальные занятия антропологией (прежде всего алжирской культурой и обществом) естественным образом привели его к структурализму как способу мышления и форме анализа, которые позволяют избежать почти неизбежного этноцентризма антропологического исследования. Аргументы Бурдье в его анализе кабильского общества у берберов относились к мифам, ритуалам не столько как к символам самим по себе, сколько как к символической практике, действиям, которые устанавливают соотношения между элементами, например, между ткацким ремеслом и тем фактом, что оно из-за того, что им обычно занимались в глубине дома, считалось женским занятием и было связано со специфическим понятием чести.
Он признает за структурным анализом способность адекватно понимать объективные обстоятельства, не впадая в заблуждение, обобщать отдельные случаи или объяснять их с субъективной  точки зрения. Структурализм принуждает к реляциональному мышлению в отличие от субстанциализированного мышления. Структурный анализ осуществляется «независимо от объекта», он исследует «систему объективных отношений» [4, с.57], которая определяется экономикой и морфологией групп. Он определяет ее как структуру (первого порядка), то есть как систему ковариантов, посредством которой одна система связей трансформируется в другую.
«Структура» в понимании структурализма — это система связей между определяющими элементами некой совокупности. Идеалом является формализованная модель аналогично символам и операторам математических моделей. Целью структурного анализа является установление структурных гомологии, то есть сравнение групп с эквивалентным положением в обществе путем выявления трансисторических и транскультурных признаков этих групп.
Бурдье, однако, минует эти пределы и считает этот предварительный объективизм необходимостью, чтобы на его основании определить практические условия. Центральной проблемой у Бурдье является соотношение между познанием и действием, которое в исследовании становится соотношением между субъектом и объектом. Он считает, что все попытки прямого понимания означают абсолютное положение «Я» наблюдателя и что объективирование посредством структурного анализа приближает чуждое, хотя внешне его отдаляет. Целью познания у него становится понимание посредством объективирования. Прежде всего — дологическая логика практических действий, например, ритуалов, не может быть понята путем «вживания» наблюдателя, обремененного рациональной логикой, а станет более «осязаемой»  посредством дистанцирования и объективирования, хотя объективизм и лишает действительность динамики. Однако она является опытом, а не моментальным снимком.
Рядом с феноменологическим и объективистски способами теоретического познания социального мира он ставит праксеологическое познание, в то же время диалектически преодолевая его. Его целью является не обнаружение объективных структур как таковых, а «структурированных структур, которые способны выступать как структурирующие структуры».
Для Бурдье опыт, однако, всегда содержит нечто невыразимое, некий мимезис, который выражается символически, но есть чистое поведение без теории, невыразимое словами. Это особенно ярко проявляется при рассмотрении произведений искусства, которые, невзирая на все толкования и интерпретации историками искусства, всегда остаются чем-то иным (а потому всегда интерпретируются заново), чем эти интерпретации, поскольку произведение искусства —это продукт практики, «искусства». Понятие практики, выдвигаемое здесь Бурдье, имеет определенное сходство с понятием «жизни» в прагматизме, в меньшей степени в экзистенциализме или в экзистенциальной феноменологии. Оно берет свое начало в отказе от предположения, что всякое мышление возможно лишь как языковое или подобного же рода логическое мышление; оно постоянно подчеркивает дологическую логику практики.
Практика для Бурдье определяется диалектикой объективных структур и глубоко усвоенных структур («укорененность» в культуру), причем «диалектика» показывает, что глубоко усвоенные структуры нельзя полностью объяснить исходя из объективных структур, но также и наоборот, объективные структуры нельзя выводить из намерений действующих в них. Глубоко усвоенные структуры Бурдье понимал как систему диспозиций. Подобным же образом он может определять и праксеологическое познание как диалектическое соотношение между объективными структурами, с одной стороны, и системой диспозиций, которые их актуализируют и воспроизводят, с другой стороны.
Практику нельзя понимать как механическую реакцию на заранее заданные детерминирующие условия, как это делает позитивистский материализм, но что типично для интерпретации мира с точки зрения «лучших мест социальной структуры». Практика, так же как теория самой практики, есть продукт диалектических отношений между ситуацией и габитусом, понимаемым как система длительных диспозиций.
Социальную группу или класс нельзя определить ни по одному лишь их месту и положению в общественной структуре, ни через действие интерактивных отношений- между индивидами и обменом их субъективными представлениями и ожиданиями. Индивиды вступают друг с другом в символические от ношения, в которых они с помощью сигнификантных признаков различий хотят выразить свою позицию. Однако эти «знаки различия» нельзя сводить ни к объективной структуре, ни к субъективным мотивам; они свидетельствуют об однородности форм практики группы или класса, которая трансцендирует индивидуальные или коллективные осознанные намерения, поскольку они являются продуктом глубокого усвоения объективных структур.
Эти символические различения проводятся исходя из характера использования экономических средств, то есть потребления, особенно того, которое можно считать «символическим» или «демонстративным» (демонстративное потребление» у Т. Веблена), или же исходя из языка, «манер», «вкуса», «образования». [5, с.137] Они кажутся характерными чертами людей, личными добродетелями, дарованиями, склонностями; однако они объясняются не субъективными устремлениями и представлениями, а лишь с учетом объективных, то есть экономических отношений. Правда, экономические структуры определяют лишь место и положение группы, в то время как система символических отношений обнаруживает свои правила с известной независимостью как от экономических отношений, так и от субъективных намерений. Структура символических отношений не является структурой экономических условий. Действие у Бурдье также не определяется напрямую экономическими условиями, а на него накладывает свой отпечаток форма габитуса. Социальный класс определяет нечто большее, чем его экономическое положение и место, он отличается также символически вследствие форм габитуса, демонстрируемых индивидами, а всякая общественная практика определяется и тем и другим. Индивиды сохраняют в себе теперешнее и прежнее положение в социальной структуре в виде форм габитуса, которые включают как социальную личность со всеми ее диспозициями, так и указания на общественную позицию.
Бурдье говорит об удвоении благ через их символическое бытие наряду с их экономическим существованием (аналогично «удвоению мира» через понятия). Наряду с экономическим капиталом выступает символический капитал, знаки различий и дистанцирующие действия индивидов, которые стараются отграничиться друг от друга, а тем самым активизируют и воспроизводят экономические различия, кроме которых действуют и другие принципы различения. В современном обществе господствующий класс доминирует благодаря не только экономическому капиталу, но и символическому капиталу; по мнению Бурдье, наряду с предпринимателями, к господствующему классу принадлежат и интеллектуалы.
Знаки различия (например, титулы, одежда, язык) посредством понятийного объединения «отмеченных» подобных образом создают в то же время различия между группами.
Символический капитал представляет собой для господствующих капитал доверия, кредит. Символический капитал, так же как экономический, дает власть: «Власть для осуществления признания власти». [6, с.82]
Бурдье проводит различие между «прямым» экономическим насилием и символическим насилием. Последнее — это насилие, приукрашенное, измененное до неузнаваемости, даже признанное, которое действует путем присвоения форм габитуса, но в то же время требует постоянного участия господствующих для под держания символического господства. Впрочем, это изменяется в ходе общественного развития. В той мере, в какой в современном обществе возникли объективные механизмы, такие как саморегулирование рынка, институты и т.п., которые сами производят необходимые диспозиции, символическое господство становится все более независимым от личностей и их поведения; звания обеспечивают дальнейшее существование власти; система образования обеспечивает практическое оправдание существующего порядка.
Индивидуальные формы габитуса в группе, отличающейся от других условиями своей жизни, свидетельствуют об отношении гомологии, то есть, хотя жизненный опыт индивидов одного класса полностью не совпадает, в частности, это касается доступа к благам, услугам и власти, но такой опыт в пределах одного класса гораздо более гомогенен, чем между классами, так что Бурдье с полным правом рассматривает каждую индивидуальную систему диспозиций как структурный вариант классового габитуса.
В своем анализе Бурдье вначале конституирует социальное пространство как структуру объективных отношений, которые определяют интеракции и представления индивидов и групп; однако впоследствии он отказался и от этого объективизма и рассматривал социальные позиции как стратегические в борьбе классов и групп; при этом речь идет о борьбе за представительство соответствующей социальной позиции. В этом процессе заметную роль играют не только объективные условия жизни, но и представления, которые сложились у социальных субъектов друг о друге. Однако эти представления опять-таки являются глубоко усвоенными социальными структурами, которые становятся классификационными схемами, символическими формами, которые, со своей стороны, способствуют образованию групп и классов либо дистанции и разделению в обществе — и тем самым определяют историю и сами тоже являются продуктом истории.

Заключение
Современная французская социология начинает переживать серьезные перемены во II-ой половине XX в. А именно во время второй мировой войны.
Значительное развитие получают исследования в рамках системы высшего образования. В основанном в 1939 году Национальном центре научных исследований в1946 году был создан Центр социологических исследований. В 1945 году был создан Национальный институт демографических исследований во главе с известным демографом Альфредом Сови, где исследовались социологические проблемы народонаселение. Важную роль в распространении социологических исследований во Франции сыграло создание в 1947 году в высшей школе практических исследований «Секции экономических и социальных наук».
Другим выражением важных изменений во французской социологии явилось выдвижение на первый план эмпирической тенденции. Если ранее удельный вес исследований, основанный на наблюдении и количественном анализе социальных явлений, был незначителен, то теперь они начинают преобладать.
После Второй мировой войны, преимущественно под влиянием американской социологии и социальных исследований, стали проявляться тенденции чисто «научной» в академической социологии. Во французской академической социологии после Второй мировой войны доминировал Жорж Гурвич (1894-1965), который занимал кафедру Дюркгейма в Сорбонне.  Он разрабатывал динамическую теорию социальных структур, причем соединял диалектические и эмпирические методы в «гиперэмпирическую диалектику».
Другой ведущей фигурой французской социологии стал Жорж Фридман (1902-1977), который был одним из основателей столь значимой для Франции социологии труда.
Главными интеллектуальными движениями, которые возникли сразу же после Второй мировой войны и явились ее результатом, были феноменология и экзистенциализм, причем первая отнюдь не представляла собой единую школу, а носила черты гетеродоксного развития. В 60-е годы XX столетия экзистенциалистское течение сменила новая интеллектуальная мода — структурализм. Можно сказать, что структурализм явился «новой научной философией», которая возрождает подход Дюркгейма и формулирует его на языке структурной лингвистики.
Новый взгляд в современной французской социологии внес Пьер Бурдье. Одним из базовых понятий социологической концепции Пьера Бурдье является понятие габитуса. Габитус — это система диспозиций, порождающая и структурирующая практику агента и его представления. Habitus, продукт истории. Габитус, по Бурдье, есть в одно и то же время порождающий принцип, в соответствии с которым объективно классифицируется практика, и принцип классификации практик в представлениях агентов. Отношения между этими двумя процессами определяют тип габитуса: способность продуцировать определенный вид практики, классифицировать окружающие предметы и факты, оценивать различные практики и их продукты (то, что обычно называют вкусом), что также находит выражение в пространстве стилей жизни агентов.
Пьер Бурдье разработал один из наиболее интересных подходов в современной французской социолоции, элементы которого складывались из структуралистского марксизма под влиянием «Философии символических форм» Кассирера. Центральной проблемой у Бурдье является соотношение между познанием и действием, которое в исследовании становится соотношением между субъектом и объектом. Он считает, что все попытки прямого понимания означают абсолютное положение «Я» наблюдателя и что объективирование посредством структурного анализа приближает чуждое, хотя внешне его отдаляет. Целью познания у него становится понимание по средством объективирования. Практика для Бурдье определяется диалектикой объективных структур и глубоко усвоенных структур («укорененность» в культуру).
Практику нельзя понимать как механическую реакцию на заранее заданные детерминирующие условия, как это делает позитивистский материализм, но что типично для интерпретации мира с точки зрения «лучших мест социальной структуры». Практика, так же как теория самой практики, есть продукт диалектических отношений между ситуацией и габитусом, понимаемым как система длительных диспозиций.
Структура символических отношений не является структурой экономических условий. Действие у Бурдье также не определяется напрямую экономическими условиями, а на него накладывает свой отпечаток форма габитуса. Бурдье говорит об удвоении благ через их символическое бытие наряду с их экономическим существованием (аналогично «удвоению мира» через понятия). В современном обществе господствующий класс доминирует благодаря не только экономическому капиталу, но и символическому капиталу; по мнению Бурдье, наряду с предпринимателями, к господствующему классу принадлежат и интеллектуалы.

Список использованных источников
1. Социология история и современность. Ю.Г.Волков, М.А.Гулиев- Ростов-на -Дону: Феникс 2007 г.
2. Социальное пространство и символическая власть. П.Бурдье – Москва 1994 г.
3. Социальное пространство и генезис классов. П.Бурдье  – Москва 1993 г.
4. История социологии в Западной Европе и США: Г.В.Осипов – Москва : Норма - Инфра – 1999 г.
5. Современная западная социология: В.И.Курбатов Ростов-на-Дону: Феникс 2001 г.
6. Арон Р. Этапы развития социальной мысли – Москва 1993 г.
7. Bourdieu P. Solialer Sinn, 1987.
8. Bourdieu P. Zur Soadogie der simhdischen Formen – frannfurt 1974.