Введение
Изучение поэтического авангарда – актуальная тема в литературоведении. Одной из причин является то, что литературный авангард в течение достаточно долгого времени находился за рамками литературоведческих интересов. Основные исследования русского авангарда появляются преимущественно в течение последних нескольких десятилетий, при этом наблюдается широкий спектр точек зрения. Н.С. Сироткин, оговаривая предпосылки возникновения и бытования авангардной культуры, отмечает: «По традиции относительно русского искусства под «авангардом» обычно понимается, прежде всего, творчество художников – М. Ларионова и Н. Гончаровой, П. Филонова, К. Малевича, В. Татлина и других, а в литературе – главным образом творчество поэтов-футуристов» (А. Крученых, Д. Бурлюка, В. Хлебникова В. Каменского, В. Маяковского и др.).

Но, так или иначе, рамки литературного авангарда традиционно определяются творчеством футуристов. В своём исследовании мы обращаемся к творчеству одного из представителей этого течения – В.В. Маяковскому.

Заметим, что в своем историческом развитии авангард прошел несколько этапов: становление (1910-е гг.), развитие (1920-е гг.), период латентного существования (1950–60-е гг.).

Как правило, на этом периодизация заканчивается. Однако, кажется, что можно выделить еще один период развития этого типа поэзии. Многие осевые авангардные установки реализовались в русской рок-поэзии, мощном поэтическом течении, появившемся в конце ХХ века.

Русская рок-поэзия тематически и стилистически чрезвычайно неоднородна. Сам термин «рок-поэзия» является достаточно условным и выполняет скорее «собирательную», нежели определяющую функцию, так как свести творчество всех рок-поэтов к одной литературной традиции или одному художественному методу не представляется возможным. В связи с этим вопрос о литературной традиции, применительно к русскому року до сих пор остается открытым.

В нашем исследовании мы будем рассматривать преемственность традиции изображения города в творчестве представителя футуризма В.В Маяковского и рок-поэта Ю. Шевчука.

Таким образом, тема курсовой работы относится к числуактуальных, так как позволяет интерпретировать феномен русской рок-поэзии в аспекте литературной традиции; изучить конкретный образ – образ города; составить представление о преемственности модели мира в современных текстах рок-поэзии.

Объектом исследования является образ города в творчестве двух поэтов – Ю. Шевчука и В. Маяковского. Это дает возможность рассмотреть становление, развитие и, в какой-то мере, модернизацию данного понятия.

Предмет исследования – традиции поэтического авангарда 1910-х гг. в русской рок-поэзии.

Цель курсовой работы – выявить своеобразие преломления авангардной традиции в развитии современной русской рок-поэзии.

Соответственно поставленной цели, надо разработать следующие задачи:

1) Раскрыть объем основных теоретических понятий «образ», «традиция», «картина мира», «поэтика»;

2) Исследовать связи «картины мира» и «поэтики» русского футуризма и рок-поэзии;

3) Проанализировать специфику художественной трактовки образа города в творчестве В.В. Маяковского;

4) Проанализировать специфику воплощения образа города в творчестве Ю. Шевчука;

5) Выявить диалогические связи образа города творчества В.В. Маяковского и Ю. Шевчука в ракурсе литературной традиции.


1. Теоретические понятия

образ поэтика рок футуризм

Образ художественный – категория эстетики, характеризующая особый, присущий только искусству способ освоения и преобразования действительности. Образом также называют любое явление, творчески воссозданное в художественном произведении (особенно часто – действующее лицо литературного героя), например, образ войны, народа. Само терминологическое словосочетание «образ кого-то» или «образ чего-то» указывает на устойчивую способность художественного образа соотноситься с внехудожественными явлениями, вбирать внеположную ему действительность; отсюда господствующее положение этой категории в эстетических системах, устанавливающих специфическую связь искусства с не-искусством – жизнью, сознанием и т.д.

Традиционно специфика образа определяется по отношению к двум сферам: реальной действительности и процессу мышления. А) как отражение действительности образ в той или иной степени наделен чувственной достоверностью, пространственно-временной протяженностью, предметной законченностью и самодостаточностью и другими свойствами единичного, реально бытующего объекта. Однако образ не смешивается с реальными объектами, ибо выключен из эмпирического пространства и времени, отграничен рамкой условности от всей окружающей действительности и принадлежит внутреннему, «иллюзорному» миру произведения. Б) будучи не реальным, а «идеальным» объектом, образ обладает некоторыми свойствами понятий, представлений, моделей, гипотез и прочих мыслительных конструкций. Образ не просто отражает, но и обобщает действительность, раскрывает в единичном, преходящем, случайном – сущностное, неизменно пребывающее, вечное. Однако, в отличие от абстрактного понятия, образ нагляден, не разлагает явления на отвлеченно-рассудочные составляющие, но сохраняет чувственную целостность и неповторимость. Сама по себе познавательная специфика образа как единства чувственного отражения и обобщающей мысли не определяет его художественной уникальности, ибо в известной мере присуща и публицистическим, морально-прикладным, теоретически-иллюстративным образам.

Художественная специфика образа определяется не только тем, что он отражает и осмысливает существенную действительность, но и тем, что он творит новый, небывалый, вымышленный мир. Творческая природа образа, как и познавательная, проявляется двояко.

А) художественный образ есть результат деятельности воображения, пересоздающего мир в соответствии с неограниченными духовными запросами и устремлениями человека, его целенаправленной активностью и целостным идеалом. В образе наряду с объективно существующим и сущностным, запечатлевается возможное, желаемое, предполагаемое, то есть все, что относится к субъективной, эмоционально-волевой сфере бытия, его непроявленным внутренним потенциям.

Б) в отличие от чисто психических образов фантазии, в художественном образе достигается творческое преображение реального материала: красок, звуков, слов, создается единичная «вещь» (текст, картина, спектакль), занимающая свое особое место среди предметов реального мира. Объективируясь, образ возвращается к той действительности, которую отобразил, но уже не как пассивное воспроизведение, а как активное преображение её.

Переход чувственного отражения в мыслительное обобщение и далее в вымышленную действительность и ее чувственное воплощение – такова внутренне подвижная сущность образа в его двусторонней обращенности от реального к идеальному (в процессе познания) и от идеального к реальному (в процессе творчества).

Основная функция литературного образа придать словам ту бытийную полновесность, цельность и самозначимость, какой обладают вещи; преодолеть онтологическую ущербность знака (разрыв между материей и смыслом), обнаружить по ту сторону условности безусловность.

Специфика словесного образа проявляется во временной его организации. Поскольку речевые знаки сменяются во времени (произнесения, написания, восприятия), то и образы, воплощенные в этих знаках, раскрывают не только статическое подобие вещей, но и динамику их превращения.

Образ многолик и многосоставен, включая все моменты органического взаимопревращения действительного и духовного; через образ, соединяющий субъективное с объективным, сущностное с возможным, единичное с общим, идеальное с реальным, вырабатывается согласие всех этих противостоящих друг другу сфер бытия, их всеобъемлющая гармония.

Традиция – понятие в литературе, характеризующее преемственность в литературном процессе. Традиция – это культурно-художественный опыт прошлых эпох, воспринятый и освоенный писателями в качестве актуального и непреходяще ценного, ставший для них творческим ориентиром. Осуществляя связь времен, традиция знаменует избирательное и инициативно-созидательное овладение наследием предшествующих поколений во имя решения современных художественных задач, и потому ей закономерно сопутствует обновление литературы.

Традиция осуществляет себя в качестве влияний (идейных и творческих) заимствований, а также в следовании канонам (преимущественно в фольклоре, древней и средневековой литературах). Часто выступая как сознательная, «программная» ориентация писателей и литературных направлений на прошлый опыт, традиция вместе с тем может входить в литературное творчество и стихийно независимо от намерений автора. В качестве традиции писателями усваиваются темы прошлой литературы, обусловленные социально и исторически («маленький человек», «лишний человек» в литературе 19 века) или обладающие универсальностью (любовь, вера, страдание, мир, война, смерть), а также нравственно-философские проблемы и мотивы (например, духовное прозрение в житиях и в произведениях Л.Н. Толстого), черты жанров (свойства древней эпопеи монументальных произведениях 19–20 вв. – «Война и мир», «Тихий Дон»), компоненты формы (тип стихосложения, стихотворные размеры, принципы портретной «живописи», приемы воссоздания психики).

Обладая исторической стабильностью, традиция вместе с тем подвержена функциональным изменениям каждая эпоха выбирает из прошлой культуры то, что именно для нее ценно и насущно. При этом сфера преемственности в каждой национальной культуре со временем меняется; так во второй половине 20 века она заметно расширилась (возрос интерес к средневековью, а также к и национальному искусству).

Подлинно творческое следование традиции в новейшее время не имеет ничего общего с культом старины и ее консервацией, а также с абсолютизацией прошлого искусства в качестве «вечного образца». С другой стороны «контркультурным» является недоверчиво-подозрительное отношение к преданию, рассмотрение традиции как тормоза литературы и искусства, что характерно, например, для авангардистских направлений начала 20 века (прежде всего для футуризма) новация здесь понималась как противостояние традиции и размежевание с классикой.

Для ведущих же литературных направлений нового времени характерна широкая и эстетически ответственная опора на традицию (не только собственно литературные и культурно-художественные, но и жизненно-практические) при одновременной установке на обновление прошлого опыта, продиктованное необходимостью постичь и выразить своеобразие современности в свете нетленных человеческих ценностей.

Поэтика (от греч. «творческое искусство») – наука в системе средств выражения в литературных произведениях, одна из старейших дисциплин литературоведения. В расширенном смысле слова поэтика совпадает с теорией литературы, в суженном – с одной из областей теоретической поэтики. Как область теории литературы, поэтика изучает специфику литературных родов и жанров, течений и направлений, стилей и методов, исследует законы внутренней связи и соотношения различных уровней художественного целого. В зависимости от того, какой аспект (и объем понятия) выдвигается в центр исследования, говорят, например, о поэтике романтизма, поэтике романа, произведения или творчества писателя. Поскольку все средства выражения в литературе в конечном счете сводятся к языку, поэтика может быть определена и как наука о художественном использовании средств языка. Словесный (то есть языковой) текст произведения является единственной материальной формой существования его содержания; по нему сознание читателей и исследователей реконструирует содержание произведения, стремясь или воссоздать его авторский замысел или вписать его в культуру меняющихся эпох; но и тот и другой подходы опираются в конечном счете на словесный текст, исследуемый поэтикой. Отсюда – важность поэтики в системе отраслей литературоведения.

Целью поэтики является выделение и систематизация элементов текста, участвующих в формировании эстетического впечатления от произведения. В итоге в этом участвуют все элементы художественной речи, но в различной степени: например, в лирических стихотворения малую роль играет элементы сюжета и большую – ритмика и фоника, а в повествовательной прозе – наоборот. Всякая культура имеет свой набор средств, выделяющих литературные произведения на фоне нелитературных: ограничения накладываются на ритмику (стих), лексику и синтаксис («поэтический язык»), тематику (излюбленные типы героев и событий). На фоне этой системы средств не менее сильным эстетическим возбудителем являются и ее нарушения: «прозаизмы» в поэзии, введение новых, нетрадиционных тем в прозе и прочее (минус-прием). Исследователь, принадлежащий к той же культуре, что и исследуемое произведение, лучше ощущает эти поэтические перебои, а фон их воспринимает как нечто само собой разумеющееся; исследователь чужой культуры, наоборот, прежде всего ощущает общую систему приемов (преимущественно в ее отличиях от привычной ему) и меньше – систему ее нарушений

В самом общем виде модель мира определяется как сокращенное и упрощенное отображение всей суммы представлений о мире внутри данной традиции, взятых в их системном и операционном аспектах. Модель мира не относится к числу понятий эмпирического уровня (носители данной традиции могут не осознавать модель мира во всей её полноте). Системность и операционный характер модели мира дают возможность на синхронном уровне решить проблему тождества (различение инвариантных и вариантных отношений), а на диахроническом уровне установить зависимости между элементами системы и их потенциями исторического развития (связь «логического» и «исторического»). Само понятие «мир», модель которого описывается, целесообразно понимать как человека и среду в их взаимодействии; в этом смысле мир есть результат переработки информации о среде и человеке, причем человеческие структуры и схемы часто экстраполируются на среду, которая описывается на среду, которая описывается на языке антропоцентрических понятий. Для мифопоэтической модели мира существен вариант взаимодействия с природой, в котором природа представлена не как результат переработки первичных данных органическими рецепторами (органами чувств), а как результат вторичной перекодировки первичных данных помощью знаковых систем. Иначе говоря, модель мира реализуется в различных семиотических воплощениях, ни одно из которых для мифопоэтического сознания не является полностью независимым, поскольку все они скоординированы между собой и образуют единую универсальную систему, которой и подчинены.

Мифопоэтическая модель мира восстанавливается на основании самых разнообразных источников – от данных палеонтологии и биологии до сведений по этнографии современных архаических коллективов, пережиточных представлений в сознании современного человека, данных, относящихся к языку, символике сновидений и более глубоких сфер бессознательного, художественному творчеству и т.п., в которых могут быть обнаружены или реконструированы архаические структуры (включая и архетипы).

Период для которого целесообразно говорить об относительно единой и стабильной модели мира, принято называть космологическим или мифопоэтическим, верхней границей его можно считать эпоху, непосредственно предшествующую возникновению цивилизаций Ближнего Востока, Средиземноморья, Индии и Китая. Основным способом осмысления мира и разрешения противоречий в этот период является миф.

Исходными и основными для текстов космологического периода нужно считать схемы трех типов: 1) собственно космологические схемы, занимающие центральное место; 2) схемы, описывающие систему родства и брачных отношений; 3) схемы мифоисторической традиции, состоящие из мифов того, что условно называют «историческими преданиями».

Мифопоэтическая модель мира часто предполагает тождество (или, по крайней мере, особую связанность, зависимость) макрокосма и микрокосма, природы и человека. Это тождество объясняет многочисленные примеры антропоморфного моделирования не только космического пространства и земли в целом, но и бытовых сфер – жилища, утвари, посуды, одежды, разные части которых на языковом и надъязыковом уровнях соотносимы с названиями человеческого тела.

Мифопоэтическая модель мира всегда ориентирована на предельную космологизированность сущего: всё причастно космосу, связано с ним, выводимо из него, и проверяется и подтверждается через соотнесение. Модель мира в соответствующих традициях предполагает прежде всег выявление и описание космологизированного modus vivendi и основных параметров – пространственно – временных (связь пространства и времени и соответствующие образы единого континуума – небо, год, древо мировое и т.п.),; причинных (установление общих схем, определяющих всё, что есть в космологизированной вселенной и всё, что в ней «становится», возникает, изменяется); количественных (числовые характеристики вселенной и её отдельных частей, определение сакральных чисел); семантических, определяющих качественную структуру мира (серии противопоставлений, описывающих мир и организующих его), надо заметить, что именно семантический аспект модели мира во многом определяет поэтику и её особенности; персонажных.

Для мифопоэтической модели мира характерна так называемая логика бриколажа (от франц. bricoler, «играть отскоком», то есть пользоваться окольным путем для достижения поставленной цели). В недрах мифопоэтического сознания вырабатывается система бинарных различительных признаков, набор которых является наиболее универсальным средством описания семантики модели мира.

Среди многочисленных классификаций мифопоэтической эпохи существует определенная связь. Она может указывать на аспект тождественности соответствующих элементов в данных классификациях, и тогда создаются концептуальные матрицы, с помощью которых описывается мир. Другой тип связи внутри таких классификаций предполагает, прежде всего, иерархичность. В этом случае классификаторы приобретают исключительное, почти универсальное значение и начинают выступать как представители целой совокупности явлений.
2. Связь «картины мира» и «поэтики» русского футуризма и рок-поэзии
Понятие Город многоаспектно и трактуется по-разному. Город в широком словарном понимании – населенный пункт, жители которого занимаются, как правило, не сельскохозяйственной деятельностью. Город имеет свою историю основания, объяснение названия, законодательное закрепление, численность. Он может быть городом-государством и городом из числа многих городов на государственной территории.

В узком смысле подразумевается как «замкнутое пространство, которое может находиться в двояком отношении к окружающей его Земле: он может быть не только изоморфен государству, но олицетворять его, быть им в некотором идеальном смысле (Рим-город, вместе с тем, и Рим-мир), но может быть и его антитезой»

«Город – механизм, постоянно заново рождающий свое прошлое, которое получает возможность сополагаться с настоящим как бы синхронно. В этом отношении город, как и культура, – механизм, противостоящий времени»[1].

Существует два отношения города к окружающему миру – эксцентрическое и центральное. Когда город имеет статус храма ко всему окружающему миру, то есть является идеализированной моделью вселенной, он обычно расположен в центре Земли. Вернее, где бы он ни был расположен, ему приписывается центральное положение, он считается центром (Иерусалим, Рим, Москва). Однако Город может располагаться и эксцентрически по отношению к соотносимой с ним Земле – находиться за ее пределами. «Концентрические» структуры, таким образом, тяготеют к замкнутости, выделению из окружения, которое оценивается как враждебное, в семиотическом пространстве, как правило, связано с образом города на горе. Он выступает как посредник между небом и землей, имеет начало, но не имеет конца – «вечный город». Эксцентрические напротив тяготеют к разомкнутости, открытости и культурным контактам. Такой город и располагается по-другому – «на краю» культурного пространства: на берегу моря, в устье реки. «Это город, созданный вопреки Природе и находящийся в борьбе с нею, что дает двойную возможность интерпретации города: как победы разума над стихиями, с одной стороны, и как извращенности естественного порядка, – с другой»[2]. Вокруг такого города будут сосредотачиваться эсхатологические мифы, предсказания гибели, идея обреченности и торжества стихий. Здесь будет актуальна оппозиция естественное-искусственное.

Исследуя картину мира и поэтику русского футуризма и рок-поэзии, мы будем рассматривать два частных образа – Москву, где впервые в 1910 году официально появляется новое поэтическое течение футуризм; и Петербург – колыбель русской рок-поэзии советского времени конца 20 века, являющийся ведущим ее образом относительно городской темы.

Но прежде, чем рассматривать образы этих двух городов, надо заметить, что авангардистская модель мира во многом отразилась в восприятии данных образов в рок-поэзии, современная художественная трактовка имеет традицию. Так, авангардную модель мира по Е.Р. Авиловой составляют «осевые универсалии» – причины, объясняющие отказ авангарда от традиции – антитрадиционализм, мифологизм, эсхатологизм, авангардный утопизм, включающие в себя ряд черт, выявляющих особенности модели мира.

Антитрадиционализм – исходная универсалия всей авангардной картины мира, так как эстетика отрицания стала своеобразным фундаментом нового поэтического течения. Эта универсалия на мировоззренческом уровне определяет ряд авторских установок.

Ориентация на радикальную художественную новизну и разработка собственной теоретико-методологической базы. Авангард стремится занять исключительное положение в русской литературной традиции и подчинить себе все художественные стили. Создание своей собственной радикальной художественной теории, которая основана на полном отрицании классической литературной традиции приводит авангард к созданию нетрадиционных принципов поэтики. Отсюда два пути реализации художественного радикализма. Во-первых, установка на отрицание может реализовываться в культурно-эстетическом пространстве литературы, что приводит к антиэстетизму, проявляющемуся в ряде нетрадиционных для классической поэзии образов. Во-вторых, эта установка может переноситься в социально-этический контекст, что приводит к появлению утопических представлений о новом социуме.

Антиэстетизм. В творчестве русских футуристов антиэстетические образы обусловлены переосмыслением традиционных сюжетов о человеке, имеющих, как правило, сакральное происхождение и с древнейших времен в тех или иных вариантах постоянно возникающих в культуре. Образ человека здесь деэстетизируется и подвергается полному разрушению. Для русского авангарда характерны мотивы, связанные с деструкцией материального состава человека, физического распада человеческой плоти (поэзия Д. Бурлюка, А. Крученых, В. Маяковского).


Моделирование нового утопического социума. Отход от традиции здесь понимается как смена эстетической картины мира. В этом контексте антитрадиционализм предполагает неприятие господствующей системы ценностей и замену ее собственной. Это позволяет нам говорить о том, что представители поэтического авангарда (В. Хлебников, В. Каменский, А. Крученых и др.) стремятся создать совершенно иную модель культуры, которая могла бы стать идеальным пространством для гармоничного общежития всего человечества (творчество В. Хлебникова).

Таким образом, ориентация на радикальную художественную новизну приводит в авангарде к появлению двух линий антирадиционализма: эстетической и социальной. Если эстетический антитрадиционализм направлен на отрицание предшествующей и современной культуры, то социальный – отрицает само социальное устройство общества. Характерным с этой точки зрения является творчество В. Маяковского (дореволюционный период). Идея создания нового искусства у поэта неразрывно связана с представлением об искусстве, которое призвано пересоздать мир. Поэтому эстетическое отрицание в поэзии В. Маяковского приобретает иное звучание, чем у других футуристов. Слово у В. Маяковского выражает идею не культурного, а социального отрицания. Следствием такого отрицания становится определенный тематический комплекс, связанный с противостоянием искусства и толпы, которое реализуется в частной антиномии поэт – общество.

Мифологизм – семиотическое «следствие» антитрадиционализма. Отрицая европейский культрный код авангардисты противопоставляют ему мифологический. В авангарде миф предстает как вечно живое начало, обращение к которому осознается как причастность к самоценному творческому акту, намеренно выведенному за социально-исторические и пространственно-временные (с точки зрения эволюционного линейного развития) рамки. Здесь мифологизируется как процесс создания поэтического текста (творческий акт), так и сам поэтический язык, воспринимаемый как некая мифологическая субстанция, которая становится самоценной.

Мифологизм в контексте поэтического текста реализуется посредством определенного мотивного комплекса, который также обусловливается рядом мировоззренческих установок поэтов-авангардистов[3]. В частности представители авангарда стремятся максимально мифологизировать поэтическое слово: перевести его из сферы эстетики в сферу прагматики. Разрушая привычную словесную структуру, авангардисты в процессе творческого акта стремятся изменить традиционное словесное значение. Язык с этой точки зрения понимается как средство воплощения художественных установок. Поэтому футуристическая концепция слова воплощала определенную авангардную систему взглядов. Авангардисты создают собственный мифопоэтический комплекс, основанный на синтезе «мифа истока», ряде тотемических и инициационных мифов.

Эсхатологизм – понятие, исходящее из субъективного опыта автора, находящегося в конфликте с действительностью и выражающего свое личное мироощущение. Кроме этого, исследуемая универсалия понимается авангардистами как попытка радикального очищения искусства от традиционных форм. Данная мировоззренческая универсалия на уровне поэтики в авангардном дискурсе соотносится с определенным тематическим комплексом – скифским и урбанистическим. В контексте авангардной эсхатологии появляется ряд мотивов и образов, связанных с художественной телесностью; многие лингвистические эксперименты авангардистов также обусловлены эсхатологическим видением мира.

Урбанизм. Авангард снимает ставшую традиционной для предшествующей литературной традиции оппозицию материи и духа. Воплощением внешней реальности (материи) становится современное урбанистическое пространство. Традиционно образ города в поэзии русских футуристов выступает в роли материализованной современной субстанции, угрожающей существованию космоса (цикл «Я» В. Маяковского, поэма «Журавль» В. Хлебникова). Определяющей для авангардного урбанизма становится оппозиция «цивилизация – природа». В свете этой дихотомии становится понятным видение техногенной цивилизации как мертвой механической системы – машины, уничтожающей природу. Например, в творчестве В. Маяковского эсхатология сопряжена с материализацией городского пространства, реализующейся через систему определенных мотивов (мотив «повешения», «распятия»).

Телесность. Авангардная ориентация на материю очевидна. Именно здесь телесность максимально стремится отказаться от культуры и предстать в форме максимально приближенной к биологическому телу[4].

С этой точки зрения становится понятным снятие авангардом оппозиции между духом и материей. Эсхатология здесь реализуется и на телесном уровне. Ситуацию телесного разрушения можно прочитать в контексте авангардного эсхатологизма.

Эсхатология языка. Очевидно, что эсхатологичность художественного мышления авангардистов во многом объясняет их эксперименты в области языка. Разрушение устоявшихся языковых норм определяет новые функциональные возможности в рамках поэтического текста. Именно с авангардным искусством приходит новое понимание литературного языка, не пытающегося воссоздать целостность временного потока, а, напротив, разрывающего, раскалывающего его на отдельные фрагменты. Язык в контексте авангардной парадигмы приближается к бесформенному деструктивному состоянию. Разрушение футуристами языковых норм воспринималось ими как очищение языка от вековых наслоений, которые искажают внутреннюю, первоначальную сущность.

Авангардный утопизм – стремление воздействовать словом на мир. Авангард в контексте поэтического утопизма стремится воссоздать утопию достижения абсолютного идеала через трансформированное искусство, способное создать «нового человека» и «новый мир». Названная утопия занимает свое место среди других форм утопического сознания, основанных на идеале человека как покорителя пространства и времени, хозяина Земли, истории и Вселенной, преобразователя всего сущего, ведущего преобразование во всех направлениях. Поэт в авангардном искусстве предстает как теург, вещающий истину. Этим и объясняется претензия авангарда на выработку единственно верного стиля. И именно с позиций этого стиля должно оцениваться все остальное. Деятельность поэта понимается как мудрое управление миром. Установка на утопизм в поэзии авангарда обусловливает появление ряда устойчивых мотивов и тематических комплексов (например, мотив богоборчества, в творчестве В. Мяковского).

Одним из центральных авангардных утопических мотивов становится мотив переделки мира. Эта идея в контексте авангарда является одной из важнейших предпосылок его поэтической революционности. Утопизм проявляется на уровне организации художественного пространства, – появляется образ утопического города, который напрямую связан с природным началом, и его существование нарушает линейный ход времени.

Модель мира в русской рок-поэзии строится иначе. В своем исследовании Е.Р. Авилова дает определение ключевым понятиям – тексту, позиции автора, преемственности традиции.

Текст определяется как «не столько реализация эстетической авторской программы, сколько воплощение определенных поведенческих установок. Отсюд, проистекает синтетичность поэтического текста. Говоря о синтетичности рок-поэзии, многие исследователи согласны с тем, что некоторые факторы, связанные с рок-поэзией, нельзя рассматривать только лишь с литературоведческой точки зрения», причем синтетичность обуславливается прагматикой, которая определяет своеобразный культовый статус автора, как и в авангарде. Автор в роке всегда претендует на уникальность. Авторская позиция становится определяющей. Поэтическая практика рок-исполнителей мыслится как деятельность, направленная на чужое сознание: истинный объект такой деятельности – ее адресат. Причем подобное воздействие должно быть активным, то есть осуществляться в рамках прямого непосредственного контакта (концерты, театрализованные постановки). «Культовость» в контексте рока связана с особым типом прочтения художественного текста, который становится актом ритуального самоутверждения. В контексте рок-текста слово – не нейтральная лингвистическая единица, а идеологически и экспрессивно окрашенный предмет воздействия, основной задачей которого становится отрицание традиции любого толка.

А понятие традиции Авилова рассматривает в обобщенном смысле как «социально-политический, культурный, психоэмоциональный уклад современного общества.» В рамках рок-поэзии данный принцип становится средством создания новой авторской картины мира, центром которой становится автор-творец (культовый автор). Антитрадиционализм в любое время бытования рока определяет его главное свойство – маргинальность, которая реализуется в эстетическом, этическом и социальном протесте.

Так, мы должны заметить, что авангардистская модель мира во многом отразилась в восприятии и художественной трактовке образа Петербурга и Москвы. Эта трактовка имеет традицию. Впервые понятие «петербургский текст» вводит в своей книге «Петербург и Петербургский текст русской литературы» (1995) В.Н. Топоров, представляя его как «некий синтетический сверхтекст, с которым связываются высшие смыслы и цели, именно через этот текст Петербург совершает прорыв в сферу символического и провиденциального». Данное понятие практически может определяться хронологическими рамками. Начало Петербургскому тексту положено было в 20–30 годы XIX века А.С. Пушкиным произведениями «Домик на Васильевском», «1829, «Пиковая дама», «Медный всадник» рядом стихотворений 30-х годов – «образ Германна из «Пиковой дамы» – совершенно петербургский тип – тип петербургского периода», – замечает Ф.М. Достоевский. За этими произведениями незамедлительно последовали повести и петербургскими фельетонами Н.В. Гоголя, отрывками «У графа в музыкальный вечер» и некоторыми фрагментами из «Княгини Лиговской» М.Ю. Лермонтова, где очевидна числовая апокалиптика. Описание узкого, грязного и зловонного петербургского двора. Далее в 40–50е годы петербургская тема представляется в «низком» варианте – бедность, страдание, горе, первое определение города как мистического представлены в ранних произведениях Ф.М. Достоевского и Аполлона Григорьева, многочисленные повести «о бедных чиновниках» Победоносцева, И.А Гончарова, В.Ф. Одоевского, Соллогуба, Панаева, Дружинина рисуют непривлекательный вид города, где царит казнокрадство и карьеризм. В последующий период 60 – 80х годов XIX века образ Петербурга создается в романах Ф.М. Достоевского, а также в произведениях Вс. Крестовского, И.С. Тургенева, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.С. Лескова, в которых образ реального города сталкивается с убогим реальным (мысли Раскольникова), создается особая напряженность всё забираюющего и захватывающего города. В начале XX века – центральные фигуры Петербургского текста – А. Блок и А. Белый, особое место занимают Анненский и Ремизов («Крестовые сестры»), с 10х годов – А. Ахматова, О. Мандельштам («петербургская» проза и поэзия, завершающаяся «Поэмой без героя» и заготовками к прозе), – чуть раньше – Н. Гумилев, Б. Лифшиц и многие другие. В 20е годы важно сказать о творчестве Вагинова, стихи и проза которого представляет отходную по Петербургу, итог столетнего существования этого городского текста, Н. Замятина («Москва–Петербург», «Пещера»).

Модель мира Петербурга сложна и многолика в основе, которой эсхатологизм и мифологичность, вызванные отсутствием истории. Миф как бы восполняет семиотическую пустоту. Заложенная в идее обреченного города вечная борьба стихии и культуры реализуется в петербургском мифе как антитеза воды и камня. Причем это камень – не «природный», «дикий» (необработанный), не скалы, искони стоящие на своих местах, а принесенный, обточенный и «очеловеченный», окультуренный. Петербургский камень – артефакт, а не феномен природы. Это камень на воде, на болоте, без опоры, не «мирозданью современный», а положенный человеком. В «петербургской картине» вода и камень меняются местами: вода вечна, она была до камня и победит его, камень же наделен временностью и призрачностью Вода его разрушает.

В образе Петербурга соединяются два архетипа «вечный Рим» и «невечный, обреченный Рим», что позволяет характеризовать его двойную перспективу: вечность и обреченность.

Особенность «петербургской мифологии», в частности, заключается в том, что ощущение петербургской специфики входит в ее самосознание, то есть некий внешний наблюдатель. Это либо «взгляд из Европы», либо «из России» (= Москвы), следовательно, город воспринимается как «Азия в Европе» или же «Европа в России». Обе трактовки сходятся в утверждении неорганичности, искусственности культуры.

Петербург – город, скованный на воздухе и не имеющий под собой фундамента, – такая позиция заставляет рассматривать как призрачное и фантасмагорическое пространство. Это важная черта для характеристики картины мира. Другая особенность пространственности – ее театральность. Уже природа петербургской архитектуры – уникальная выдержанность огромных ансамблей, не распадающихся, как в городах с длительной историей, на участки разновременной застройки, создает ощущение декорации. «Театральность условно делится на «сценическую» и «закулисную» части, постоянное сознание присутствия зрителя и, что особенно важно, – замены существования «как бы существованием»: зритель постоянно присутствует, но для участников сценического действия «как бы существует». Также все закулисное пространство не существует, с точки зрения сценического. С Точки зрения сценического пространства реально лишь сценическое бытие, с точки зрения закулисного – оно игра и условность[5]».

Ранее бытовало мнение, что тексты русских рок-композиций вторичны и в большинстве случаев являются кальками англоязычных образцов. «Вписанность» нового жанра в традицию отечественной словесности может быть продемонстрирована на примере преломления в нем основных особенностей Петербургского текста русской литературы, понимаемого как постоянно обновляющаяся содержательно и формально значимая эстетическая традиция.

Существует несколько классификаций понятия «петербургский текст» Например, В.А. Гавриков выделяет девять ведущих аспектов рок-текста, замечая, что все они находятся в разных плоскостях, начиная с культурологии, психологии и заканчивая театром:

«1. Особенности поэтики русской рок-поэзии;

2. Мифопоэтика;

3. Заимствования;

4. Вариантообразование;

5. Циклизация (рок-альбом);

6. Звучащий текст;

7. Рок-театр и маска певца;

8. Музыка;

9. Самоотнесение, историческая репутация».

Кроме этого, М.Б. Шинкаренкова выделяет шесть дискурсивных составляющих рок-поэзии:

«1. Текстовая;

2. Интертекстуальная;

3. Заголовок;

4. Креолизованный текст (обложка);

5. Социальные и культурные характеристики;

6. Культурная и общественно-политическая ситуация».

Е.Р. Авилова в своем исследовании опровергает и сворачивает классификации, сводя особенности поэтического рок-текста к трем составляющим – тексту, музыке, манере подачи (сценическое поведение).

В «петербургском тексте» русской рок-поэзии одно из отличительных свойств, присущих различным текстам (Башлачев, Шевчук), является высокая степень реминесцентности, обилие аллюзий, встроенность в культурную парадигму. В связи с этим происходит столкновение сходных, но не тождественных, смыслов. Мифологические, литературные, историко-культурные реминисценции многократно наслаиваются. Анализ различных семантических уровней текстов «петербургских» рок-композиций данных авторов представляется более плодотворным, если в ходе него будет учитываться степень соотнесенности рок-поэзии с традицией, т.е. с основными аспектами Петербургского текста русской литературы.

Поэтика «петербургского текста» тесно связана с моделью мира этого города. Параллелизм визуального и словесного кодов, мотив двойничества, ситуация культурного билингвизма – вот признаки «городской поэтики Петербурга». Лирический герой, личность автора в текстах петербургских рок-композиций, подобно героям петербургских повестей Гоголя, предстают чаще всего как «жертва Петербурга, для которой характерна позиция страха, неуверенности, одиночества и бессилия». Автор в роке всегда претендует на уникальность и последующую функциональность своих текстов в сознании реципиента. Уже в момент создания произведения рассчитывает на «своего» читателя (слушателя), который должен быть специально подготовлен для состоявшегося эстетического диалога. Художественный текст не являет собой эстетически самодостаточное явление, а ориентирован на реципиента. Преимущественные художественные средства выражаются гротеском, гиперболизацией, фантастичностью и ироничностью, описанием быта, овеществлением живого.
3. Образ «города» в творчестве В.В. Маяковского
Авангард (от франц. – передовой отряд) обозначает радикальные нереалистические течения в искусстве 20 века, открыто противопоставляет себя традиции и ориентирован на эксперимент. В данное понятие включают литературное течение – футуризм, которому присуща революционность – коренной переворот, решительные изменения в чем-либо, процесс возникновения нового, того, чего в старом не было.

Для футуристов мир – это царство техники и скорости, мир, который меняется с невиданной доселе быстротой, то, что еще вчера казалось фантастикой, сегодня становится реальностью. Иным стал и человек. Он для футуристов – вершина природного развития, центр мироздания, которому, с одной стороны, дарованы необыкновенные возможности, но с другой – на него возложены особые устройства мира. Убеждение в этом связано, прежде всего, с тем, что отличает человека от всех других живых существ – разум.

Ранее урбанизм был характерной чертой творчества символистов. Именно они, опираясь на традиции русской и зарубежной литературы, придали современному капиталистическому городу облик «страшного мира». Урбанизм характерен и для русских футуристов. Город в их изображении становится еще ужаснее. В ранних произведениях Маяковского это город-гипербола. Он враждебен человеку, полон злобы, отчаяния, уродства. В нем «гроба/ домов/ публичных» («Утро», 1912); «улица провалилась, как нос сифилитика» («А все-таки», 1914).

Однако, подчеркивая уродующую человека власть капитала, Маяковский видит вместе с тем в городе своеобразную красоту, создаваемую новыми ритмами жизни, громадами домов, пестрыми вывесками, электрическим и газовым светом. Ранней поэзии была присуща антибуржуазность, но вначале она носила общий, расплывчатый характер, это скорее выступления против мещанства, покорности, сытости.

Поэзия юного Маяковского была лишена социального осознания. Он сосредотачивал внимание на мрачных сторонах жизни города, на том, что порабощает и развращает человека, но не призывал к борьбе с буржуазным обществом как таковым и оставлял вне поля своего зрения противоборствующие ему силы. Раннее творчество свидетельствовало о сильном увлечении Маяковского формальным экспериментаторством. Будучи не только поэтом, но и художником-авангардистом, он стремился к воссозданию необычных зрительных образов, к усложненности и деформации их. подобно тому как в живописи кубистов мир предметных явлений распадался на плоскости и объемы, Маяковский рассекал порою отдельные слова и создавал своеобразную игру рассеченных частей.

Условности авангардистской живописи отвечала порою также цветовая игра, используемая при обрисовке городского пейзажа. Вот так рисуется наступление ночи в первом опубликованном стихотворении «Ночь» (1912):

Багровый и белый отброшен и скомкан,

В зеленый бросали горстями дукаты,

А черным ладоням сбежавшихся окон

Раздали горящие желтые карты.

Подобно другим футуристам, Маяковский тяготел к вызывающему антиэстетизму, к ломке устоявшихся представлений о том, что недопустимо в литературе, и прежде всего в поэзии. Толпа у него – «стоглавая вошь»; «река – сладострастье, растекшееся в слюни». Его лирический герой нередко бравирует экстравагантными заявлениями («ничего не понимают», «кофта фата» и др.). К футуристическим бравадам следует отнести утверждение, в целом выпадающее из гуманистического творчества поэта, рассчитанное на ошеломление читателя «я люблю смотреть, как умирают дети» («Несколько слов обо мне самом»)

Наметившееся в поэзии 1910-х гг. общее тяготение к прозаизмам разговорной речи и вещной детали приняло у Маяковского наибольшую отчетливость. Однако, вводя в свои стихи «язык улицы» и демократизируя свой словарь, Маяковский по мере творческого развития все сильнее подчеркивал свою устремленность к приподнятой, ораторской речи, к сложному сплаву высоких и низких образов.

В начале поэтического пути Маяковский придерживался силлаботонической системы, но затем переходит, выступая как новатор, к свободному акцентному стиху. Он широко прибегает к ломке стиховой строки и к неравномерности внутри строфы, сильнее выделяя тем самым особо значимые для себя, ударные слова. Новое слово необходимо прежде всего для отражения новой действительности: «Развилась в России нервная жизнь городов, требует слов быстрых, экономных, отрывистых. Старые слова кажутся нам неубедительными, мы создаем свои».

В начале декабря 1913 г. на сцене петербургского театра «Луна-парк» был поставлен спектакль «Владимир Маяковский», оформленный в духе авангардизма. Прибегнув к нарочито беспорядочному пересечению линий и плоскостей, П. Филонов и И. Школьник создали хаотический образ города в паутине улиц с падающими домами. Условность декорации соответствовала условному характеру самой трагедии. Главное действующее лицо в ней – сам автор (его играл Маяковский), другие персонажи подчеркнуто образны. Это калеки, изуродованные «адищем города» (Человек без уха, Человек без глаза и ноги, Человек без головы), подавленные горем люди (Женщина со слезинкой, Женщина со слезой, Женщина со слезищей) и безликие люди. Сценическое действие в пьесе отсутствует. Персонажи появляются в ней в ней, чтобы только сказать об ужасах и грязи жизни и принести поэту свою слезу. Это будет та ноша, которую он понесет к «темному богу гроз // у истока звериных вер», понесет, душу на копьях домов оставляя за клоком клок.

Раннему творчеству Маяковского присуще подчеркивание одинокости лирического героя, сетование на бездушие окружающего мира.

Я одинок как последний глаз у идущего к слепым человека[6]!

Однако лирический герой не оставался неизменным. В трагедии «Владимир Маяковский» он конденсирует страдания многих людей, хотя и не обретает еще социальной активности.

Период первой мировой войны обозначил новую, весьма значимую веху в творческом развитии поэта. Первые военные стихи Маяковского носили пацифистский характер, но вскоре общее отрезвление захватывает поэта в свою орбиту, заставляя задуматься над причинами, вызвавшими мировую бойню. В 1915–1916 гг. он работает над обличительной поэмой «Война и мир». Беда, в которой участвуют многие страны, потрясают вселенную вплоть до небес. Автор теперь видит не только отрицательные стороны большого города. По-новому им воспринята безъязыкая улица, у непривлекательных с виду представителей которой – шаг саженей. И если раньше поэт противостоял в своих произведения тем, кто был обездолен и обезображен миром капитала, то теперь он чувствует свою общность с ними: «я» переходит в «мы».

В итоге, мы рассмотрели становление образа города в раннем и зрелом творчестве В.В. Маяковского. Его футуристический взгляд можно трактовать через принципы авангарда – утопизм, эсхатологизм, антритрадиционализм. В большей или меньшей степени они отражаются в описании городского пространства, урбанистического, всеобъемлющего и всепожирающего.




4. Образ «города» в творчестве Ю. Шевчука
В поэзии Ю. Шевчука реализуются основные осевые универсалии авангардной картины мира. Определяющей универсалией в его творчестве является универсалия эсхатологизма. Кроме этого, общими здесь являются и поэтические реализации мифологизма и антирадиционализма.

Антитрадиционализм. Как наиболее яркий представитель русского рока Юрий Шевчук является носителем рок-эстетики, исходным пунктом которой является отрицание. В отличие от других рок-поэтов, для которых неприятие было направлено на политическую систему (в частности К. Кинчев. Я. Дягилева. Е. Летов и д.р.), для Ю. Шевчука принципиально неприемлема общественная сторона искусства, а не государственного строя, та сторона, которая доступна большинству, следовательно, ущербна с точки зрения художественности («массовая культура»). Неприятие современности у Ю. Шевчука в большей степени социально-культурное, нежели политическое: герой его поэзии борется за чистое, настоящее искусство.

Антитрадиционализм в поэтическом контексте реализуется посредством определенного тематического комплекса: отрицание современности, неприятие любых форм искусства, находящихся за рамками собственного творчества, позиционирование собственной поэзии как единственно верной. Таким образом, в основе поэтического антирадиционализма в контексте творчества Ю. Шевчука лежит борьба за переосмысление прежних философско-эстетических категорий и за освобождение искусства от устаревших, закостенелых форм.

Одним из способов подобного рода борьбы становиться неприятие современности и противопоставление ей собственного творчества. Современность для лирического героя Ю. Шевчука это несовершенное, порочное, урбанистическое пространство.


Город-горе без идей.

Нам бы в каждое окно

Бросить крик потяжелее,

А в аллеях, что редеют,

Посадить одно бревно.
В поисках некого образца поэтического творчества лирический герой Ю. Шевчука обращается к классической литературе, которая для него, становиться эталоном, своего рода современником. Лирический герой Ю. Шевчука посредством антитрадиционализма вписывает себя в парадигму классического искусства. Парадоксальным с этой точки зрения будет свойственный Ю. Шевчуку некий комизм, с которым он изображает культурных деятелей прошлого, в свете которого и происходит своеобразная трансформация культурного наследия, и, что немаловажно, снижение его значимости.

Как мы уже говорили выше, в контексте поэтического урбанизма Ю. Шевчука реализуются две универсалии авангардной модели мира: мифологизм и эсхатологизм, специфика которых прочитывается через образ города-мифа.

Любое художественное пространство бинарно: его условно можно разделить на внешнее и внутреннее. Первое у Ю. Шевчука приобретает сугубо урбанистическое звучание, второе может соотносится с уровнем лирического героя. Урбанистическое пространство полностью персонифицируется, оно всегда заполнено реалиями человеческого быта, овеществляется, нарочито принижается.

В поэзии Ю. Шевчука мотив физического уродства выходит за рамки человеческой телесности и проецируется на город.

Кроме этого, пространство города у Ю. Шевчука всегда настроено враждебно, заполнено серой безликой массой людей.

Именно на уровне поэтического урбанизма реализуется еще одна из осевых универсалий авангардной картины мира – эсхатологизм. Город в поэзии Ю. Шевчука – воплощения эсхатологии. Например, стихотворение «Суббота». Петербург предстает здесь в образе огромного страшного чудовища, сулящего конец целой культурной эпохи.

Тип города в поэзии Ю. Шевчука – город-кладбище, который является символом разрушения. Кроме этого, важным здесь становится еще один из эсхатологических мотивов – мотив вселенского потопа.

В стихотворении «Ночь» Ю. Шевчук развивает демонические мотивы, также тесно связанные с городским текстом. Но следует заметить, что здесь город предстает одновременно в образе мифического зверя и является воплощением «очеловеченного», плотского начала. В данном случае, характерным является и то, что городское пространство-тело распадается, разлагается. Отсюда целый комплекс мотивов, связанных с мертвенностью тела, мотивы гниения, распада и смерти.
Горы каменных иллюзий,

Реки давленых мозгов.

В подворотнях битых люди,

Получая хрен на блюде,

Режут пьяненьких Христов.

Спите, люди всей столицы.

Вы – и звери, вы – и птицы.

Разбавляйте ложь страданьем,

Но оставьте упованье!
Основной прием, по мнению Т.Е. Логачевой, на котором основаны многие урбанистические тексты Ю. Шевчука является прием поэтического антропоморфизма. Мифологизм поэзии Ю. Шевчука обусловлен категорией телесности. Так как художественное пространство организовано по принципу человеческого тела, то телесная деструкция с этой точки зрения приводит к разрушению пространственной целостности. Если разрушается внутреннее пространство (уровень лирического героя), то речь здесь может идти о физической смерти.

Если деструкции подвергается внешнее, то это уже более высокий – речь идет об эсхатологии. Поэтому разрушение любого из уровней приводит к разрушению всей системы в целом. В поэзии Ю. Шевчука происходит деструкция низшего телесного уровня.

Говоря об урбанистической телесности Ю. Шевчука, следует заметить, что тело – это своеобразная пространственная модель, которая всегда характеризуется замкнутостью, ограниченностью. Следовательно, городское пространство должно быть замкнутым.

В текстах Ю. Шевчука встречаемся с замкнутыми пространственными моделями: подвал, дом, подъезд, парадные, клетки, лифты, тюрьмы, гробы, могилы и т.д. Выход из названной замкнутой системы должен пониматься как смерть. Подобного рода смерть в мифопоэтическом контексте должна пониматься как инициация субъекта. Она может быть завершена, то есть герой проходит ее до конца: умирает в одной пространственной системе, воскрешает в другой. Инициация может оказаться незавершенной: герой подвергается физическому разрушению без перспективы воскрешения в новом статусе-теле (пространстве). Также очевидно и то, что урбанистическая телесность у Ю. Шевчука обретает эсхатологическую направленность. Обратимся к стихотворению «Крыса». Перед нами картина апокалипсической катастрофы, которая передается через ряд эсхатологических мотивов и образов. Например, мотив смерти реализуется здесь посредством образов мертвых людей. В поэзии Ю. Шевчука появляется своеобразный поэтический жанр – текст-лозунг. Например, многие произведения автора написаны в форме призывов («Не стреляй», «Ты не один», «Ни шагу назад» и др.). Таким образом, можно сделать вывод, что в поэзии Юрия Шевчука реализуется ряд принципов свойственных литературному авангарду. Безусловно, претерпевая при этом своеобразную трансформацию, которая продиктована совершенно иным культурно-историческим и политическим контекстом.




5. Диалогические связи трактовки образа города В. Маяковского и Ю. Шевчука в литературной традиции
Поэзия Ю. Шевчука имеет под собой традицию авангарда. Изучая рок-тексты можно проследить диалогические связи с творчеством ведущих деятелей этого направления, в частности, с футуризмом В.В. Маяковского. Это находит отражение в форме, художественном оформлении, образности, семиотической концепции произведений. Ранее в данной работе, говоря о творчестве Ю. Шевчука, мы выявили, что его поэзия близка к принципам авангарда.

Если рассматривать его поэзию в контексте авангардной традиции, то её следует отнести к линии выделенного нами выше социального антитрадиционализма (творчество В. Маяковского), так как здесь отрицание в большей степени направлено на социальный миропорядок.

Типологическая соотнесенность авангардного антитрадиционализма и антитрадиционализма Ю. Шевчука продиктована особым пониманием поэта, как создателя новой жизни, в нашем случае искусства.
Сквозь голодную толпу, стоящую за искусством

Лезу, раскинув всех! Без очереди – я!

Поднапри веселей по искусству!

Без сомнений прорубим русло.
Урбанистическое пространство у рок-поэта полностью персонифицируется, оно всегда заполнено реалиями человеческого быта, овеществляется, нарочито принижается. Пространство города у Ю. Шевчука всегда настроено враждебно, заполнено серой безликой массой людей.
Одноразовая жизнь в мире номер раз

Это город рваных жил, рабов команды «Фас!».

Здесь можно говорить о соотношении с урбанистической тематикой В. Маяковского, где толпа, персонифицируясь, превращается в дикое животное и является символом буржуазного человеческого общежития.
Толпа – пестрошерстая быстрая кошка –

плыла, изгибаясь, дверями влекома

Каждый хотел протащить хоть немножко

Громаду из смеха отлитого кома.
Таким образом, наблюдается типичный для авангарда прием – прием «оживления» городского пространства.

Ранее было сказано о телесности образа города в рок-поэтических текстах, это доказывает, что мифологизм поэзии Ю. Шевчука обусловлен еще одной важной авангардной категорией, категорией телесности. Именно в контексте авангардной поэтики телесность максимально лишается своей художественности и приближается к мифологическому натурализму, полностью соотносится с пространственной организацией текста. Отсюда и обилие материальных вещных образов. Например, поэзия Д. Бурлюка, А. Крученых, В. Маяковского. А по замечанию Н.В. Шмидт образ города-тела – одни из определяющих образов в поэзии футуризма.

Надо сказать, что настроение у обоих поэтов сходно: неизбежность, пессимизм, утомление на фоне города, таким образом, урбанистическая телесность у Ю. Шевчука обретает эсхатологическую направленность. Обратимся к стихотворению «Крыса». Перед нами картина апокалипсической катастрофы, которая передается через ряд эсхатологических мотивов и образов. Например, мотив смерти реализуется здесь посредством образов мертвых людей.

Далее, мотив гибели мира, который реализуется здесь через один из определяющих авангардных сюжетов – сюжет восстания вещей (В. Хлебников «Журавль», В. Маяковский «Мистерия-буфф», «Владимир Маяковский», «150 000 000»). Город, персонифицируясь, становится кладбищем для человека.

Еще одной общей чертой, позволяющей говорить о связи рок-поэзии с футуризмом, является общее тематическое обоснование некоторых вещей, в данном случае – это антимещанский настрой произведений. Примером чего может явиться песня–пьеса Ю. Шевчука «Иван Иваныч умер».

Говоря об антимещанской направленности, необходимо сказать и о самом восприятии рока как контркультурном явлении, идущем вразрез со всей нормированностю официального искусства. Рок воспринимался как нечто идеологически чуждое. То же самое мы можем сказать и об авангардном искусстве, в котором так же находим антимещанскую тематику (поэзия В.В. Маяковского). Само авангардное искусство воспринималось современниками как чуждое, неправильное.



Заключение
Таким образом, в авангарде, как и в рок-поэзии происходит значительная переоценка роли поэта (автора текста), он замещает божественное начало и создает новый утопический мир.

Поэтическая схожесть основана на типологическом единстве миромоделей авангардной и рок-поэтической. В данном случае две поэтические субпарадигмы объединяются одной моделью мира, которая состоит из следующих универсалий: антитрадиционализм, мифологизм, эсхатологизм и утопизм.

И авангард, и рок-поэзия стремятся к разрушению традиционных законов, правил и принципов искусства, что неизбежно приводит к радикальному обновлению художественных форм.

Таким образом, рок и футуризм нацелены на то, чтобы посредством отрицания и разрушения любой традиции создать свое новое универсальное искусство, основным художественным средством которого стало прагматическое (действенное) слово.

Итак, футуризм 1910–30 гг. и русская рок-поэзия восходят к одному типу поэтики. Таким образом, авангардная парадигма, возникшая в начале ХХ века, не ограничивается лишь традиционно выделяемыми этапами (1910-е гг.; 1960-е гг.), но имеет свое продолжение в русской рок-поэзии (творчество Юрия Шевчука).



Литература
1.       Авилова Е.Р. Традиции поэтического авангарда 1910-х гг. в русской рок-поэзии. Рукопись, 2010 -211 с.

2.       Доманский Ю.В. «Провинциальный текст» ленинградской рок-поэзии // Русская рок-поэзия: текст и контекст. – Тверь, 1998. – с 70–87.

3.       Ерохина И.В., Философия и эстетика русской поэзии 1910-х годов: акмеизм и футуризм: Учебное пособие /Ерохина И.В. – Тула: Издательство Тул. гос. пед. ун-та им. Л.Н. Толстого, 2007. – 120 с.

4.       Кожевников В.М., Николаева П.А. Литературный энциклопедический словарь / Кожевников В.М., Николаева П.А. – М.: Советская энциклопедия, 1987. – 752 с.

5.       Козицкая Е.А. «Чужое» слово в поэтике русского рока // Русская рок-поэзия: текст и контекст. – Тверь, 1998. – с. 49–56.

6.       Лихачев Д.С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы – вып. 8. – М., 1968. – с 74–87.

7.       Лихачев Д.С., Раздумья о России / Лихачев Д.С. – СПб: издат. «Logos», 1999. – 583 с.

8.       Логачева Т.Е. Рок-поэзия А. Башлачева и Ю. Шевчука – новая глава петербургского текста русской литературы // Русская рок-поэзия: текст и контекст. – Тверь, 1998. – с. 56–70.

9.       Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров // Человек – Текст – Семиосфера – История. – М.: «Языки русской культуры», 1996. – 464 с.

10.   Маркелова О.А. Тема родины в поэзии Ю. Шевчука // Русская рок-поэзия: текст и контекст. – Тверь, 1998. – с. 19–27.
Размещено на Allbest.ru

---