---

Газетно-публицистический стиль.

Газетно-публицистический стиль функционирует в общественно-политической сфере и используется в ораторских выступлениях, в различных газетных жанрах (передовая статья, репортаж ), в публицистических статьях в периодической печати. Он реализуется как и письменной, так и в устной форме.
Характерной чертой газетно-публицистического стиля является сочетание двух тенденций - тенденции к экспрессивности и тенденции к стандарту. Это обусловлено функциями, которые выполняет публицистика: информационно-содержательная функция и функция убеждения, эмоционального воздействия. Они имеют особый характер в публицистическом стиле. Информация в этой сфере общественной деятельности адресована всем носителям языка и членам данного общества (а не только специалистам, как в научной сфере). Для актуальности информации очень значим временной фактор: информация должна передаваться и становиться общеизвестной в кратчайшие сроки, что совсем неважно, например, в официально-деловом стиле. В газетно-публицистическом стиле убеждение осуществляется путем эмоционального воздействия на читателя или слушателя. Автор не только высказывает свое отношение к сообщаемой информации, а выражает мнение определенной социальной группы людей - партии, движения и проч. Итак, с функцией воздействия на массового читателя или слушателя связана такая черта газетно-публицистического стиля, как его эмоционально-экспрессивный характер, а с быстротой передачи общественно значимой информации связан стандарт этого стиля.
Тенденция к стандарту означает стремление публицистики к строгости и информативности, которые свойственны научному и официально-деловому стилям. Например, к числу стандартных выражений для газетно-публицистического стиля можно отнести: неуклонный рост, временная поддержка, широкий размах, дружественная обстановка, официальный визит и т.п. Тенденция к экспрессивности выражается в стремлении к доступности и образности формы выражения, что характерно для художественного стиля и разговорной речи - в публицистической речи переплетаются черты этих стилей.
Приведем небольшой фрагмент статьи: "В любом обществе существует ряд проблем, напрямую связанных с социальным функционированием женщины. Именно этими проблемами давно занят феминизм, настаивающий не на равенстве, а на инакости женщин и мужчин. Образование и медицина, права детей и инвалидов, воинская обязанность и уложение о наказаниях - вот поле общественной деятельности, на котором женская мягкость, способность к компромиссу, предпочтение частного общественному должны были бы сослужить свою службу. В сущности, все равно, кто объединит все это в одну программу - мужчина или женщина. Но женщине все же сподручней. Как говаривала бабушка, "что с мужчинами разговаривать - они ведь даже одеться по погоде не умеют".
Здесь использованы слова и словосочетания, свойственные научному стилю (ряд проблем, социальное функционирование женщины, предпочтение частного общественному и др.), официально-деловому (права детей и инвалидов, воинская обязанность, уложения о наказаниях), а также разговорные, даже просторечные выражения (сподручней, сослужить службу, как говаривала бабушка).
Газетно-публицистический стиль обладает одновременно консервативностью и подвижностью. С одной стороны, в публицистической речи присутствует достаточное количество штампов, общественно-политических и иных терминов. С другой стороны, стремление к убеждению читателей требует все новых языковых средств, чтобы оказывать па них воздействие. Именно этой цели служат все богатства художественной и разговорной речи.
Лексика газетно-публицистического стиля имеет ярко выраженную эмоционально-экспрессивную окраску, включает разговорные, просторечные и даже жаргонные элементы, использует такие словосочетания, которые объединяют в себе функциональную и экспрессивно-оценочную окраски: оболванивание, желтая пресса, пособник и т.п., которые показывают принадлежность газетно-публицистическому стилю речи и содержат отрицательную оценку.
Многие слова приобретают газетно-публицистическую окраску в том случае, если они употребляются в переносном значении. Например, слово сигнал имеет переносные значения: служит толчком к началу какого-то действия - "Эта статья послужила сигналом к дискуссии" и предупреждение, сообщение о чем-нибудь нежелательном, что может совершиться - "Поступил не один сигнал о неблагополучной ситуации на заводе".
Газетно-публицистическая речь активно использует иноязычные слова и элементы слов, в частности приставки а-, анти-, про-, нео-. ультра- (антиконституционный, ультраправые и др.). Именно благодаря средствам массовой информации в последнее время значительно пополнился активный словарь иноязычных слов, входящих в состав русского языка - приватизация, электорат, деноминация и др.
Рассматриваемый стиль привлекает весь запас эмоционально-экспрессивных и оценочных слов, включая в сферу оценочности даже имена собственные, названия литературных произведений (Плюшкин, Держиморда, Человек в футляре). Стремление к выразительности, образности и, в то же время, краткости реализуется также с помощью прецедентных текстов (текстов, знакомых любому), что является неотъемлемой частью публицистической речи. Например: "И все же советские интеллигенты продолжают ставить па молодежь. Появится - верят они - новое поколение русских мальчиков, которое не захочет мириться с подлостью отцов".
Последняя фраза является прецедентной, "русские мальчики" у Ф.М. Достоевского ставили перед собой мировые неразрешимые вопросы. Таким образом, автор статьи очень выразительно характеризует тип "советского интеллигента", начитанного, знающего Достоевского, стремящегося переделать мир.
Синтаксис газетно-публицистического стиля речи тоже имеет свои особенности, связанные с активным употреблением эмоционально- и экспрессивно- окрашенных конструкций: восклицательных и вопросительных предложений, предложений с обращением, риторических вопросов, повторов, расчлененных конструкций и др. Стремление к экспрессии обуславливает использование конструкций с разговорной окраской: частиц, междометий, инверсий, бессоюзных предложений, пропуск того или иного члена предложения и др.
Газетный стиль обнаруживает себя и в области словообразования. Здесь

можно отметить, по-видимому, большую, чем в других стилях, активность некоторых

суффиксов иноязычного происхождения (-изм; -ция, -ация, -изация: терроризм,

индустрия, продукция, организация, операция, глобализация).

Другой основной стилевой чертой публицистической речи, связанной с

экспрессивностью, является наличие стандарта.

Следует учитывать, что газета (отчасти и другие виды публицистики) отличается

существенным своеобразием условий языкового творчества: она создается в

кратчайшие сроки, порой не дающие возможности довести до идеала обработку

языкового материала. В то же время она создается не одним лицом, а множеством

корреспондентов, которые готовят свои материалы часто в отрыве один от

другого.

Основной стилистический принцип публицистики В.Г. Костомаров определяет как

единство, сопряжение экспрессии и стандарта, составляющее специфику газетной

речи. Конечно, в известном смысле сопряжение экспрессии и стандарта (в тех

или иных "дозах") свойственно всякой речи вообще. Однако важно, что именно в

газетной публицистике, в отличие от других речевых разновидностей, это

единство становится стилистическим принципом организации высказывания. В этом

главный смысл и, несомненно, ценность концепции В.Г. Костомарова. Между тем,

приоритет в этом единстве имеет все же первый компонент.

На стилистику публицистической, прежде всего газетной, речи сильное влияние

оказывает массовый характер коммуникации. Газета - одно из наиболее

типичных средств массовой информации и пропаганды. Здесь массовым оказывается и

адресат, и автор. Собственно, газета и конкретный корреспондент выступают не от

имени какого-то одного лица или узкой группы лиц, но, как правило, выражают

позицию миллионов единомышленников. В связи с этим одной из характерных

стилистических черт публицистической, особенно газетной, речи является

своеобразная собирательность, находящая свое выражение в особенностях значений

и функционировании языковых единиц. Собирательность как лингвистический

признак газетного стиля находит воплощение и в своеобразии категории лица

(использование 1-го и 3-го лица в обобщенном значении), и в сравнительно

повышенной частотности местоимений мы, вы, наш, ваш и в особенностях их

употребления.

Другая сторона указанного выше стилеобразующего единства - информационная

функция - воплощается в таких особенностях публицистического стиля, которые

связаны с проявлением интеллектуальности речи. Такими стилевыми чертами

являются:

1) документализм, проявляющийся в объективности и проверенной фактологичности

изложения, что в терминах стилистики можно определить как подчеркнутую

документально-фактологическую точность выражения; документально-

фактологическая точность проявляется в терминированности речи, ограниченности

метафоризации терминов (кроме общепринятой), широком употреблении

профессионализмов;

2) сдержанность, официальность, подчеркивающие значимость фактов, информации;

эти черты реализуются в именном характере речи, своеобразии фразеологии

(клише) и т. д.;

3) известная обобщенность, абстрагированность и понятийность изложения как

итог аналитичности и фактографичное (нередко в единстве с образной

конкретностью выражения).

Такова сложная стилевая структура газетной речи.

Напомним, что публицистический стиль находится как бы на пересечении научного

и художественного. Во всяком случае, он, действительно, использует приемы и

средства этих стилей (как и официально-делового) и оказывается областью живых

межстилевых взаимодействий, что приводит к усложнению его структуры. Однако

средства других стилей имеют в газете свою особую функцию, и потому известная

многостильность языковых единиц не приводит к эклектичности стиля и

разрушению его единства.

Заметим, что многообразие стилистических черт и средств неодинаково

представлено в различных жанрах газеты. Одни (передовые, теоретические,

постановочные, научно-популярные статьи, обозрения, рецензии, интервью и т.

д.) тяготеют к аналитико-обобщенному изложению и к характеру речи и стиля,

близкому к научному, но с непременным публицистическим, экспрессивно

воздействующим и ярко оценочным моментом, другие (очерки, зарисовки,

памфлеты, фельетоны) близки по стилю к художественным, однако также насквозь

публицистичны.
«Русский словарь языкового расширения» представляет собой уникальное издание, не имеющее аналогов, – результат 40-летнего кропотливого труда современного отечественного писателя Александра Исаевича Солженицына по «сбережению» лексического потенциала русского языка.
«Лучший способ обогащения языка – это восстановление прежде накопленных, а потом утерянных богатств», – пишет в «Объяснении» к Словарю его автор-составитель А.И. Солженицын. Современная устная и письменная речь заметно оскудевает, становится бедной и невыразительной, и при этом мы неоправданно отказываемся от ещё жизнеспособных полнокровных слов, которым грозит преждевременное отмирание.
По словам самого составителя, «не претендующего ни на какую научность отбора», «словарь составлен не по привычным нормам» и «имеет цель скорее художественную». «Я опирался на личное языковое чутьё, примеряя, какие слова ещё не утеряли своей доли в языке или даже обещают гибкое применение».
«Русский словарь языкового расширения» предназначен для филологов, преподавателей, писателей, студентов, для всех, кому приходится иметь дело с письменной или устной русской литературной речью.
О "Словаре языкового расширения" А. И. Солженицына

А. И. Солженицын переиздал свой "Русский словарь языкового расширения" (М.: Русский путь, 2000). Книга представляет собой выписки из словаря В. И. Даля. Причем выписки эти делались целых полстолетия: "С 1947 года много лет… я почти ежедневно занимался обработкой далевского словаря… Для этого я сперва читал подряд все четыре тома Даля, очень внимчиво…". К сожалению, В. И. Даль, знаменитый своим словотворчеством, значительную часть слов, приглянувшихся А. И. Солженицыну, просто выдумал. А. И. Солженицын к неологизмам В. И. Даля добавил множество слов собственного "словопроизводства", а также всевозможные неологизмы из произведений В. Астафьева, В. Белова, С. Есенина, С. Клычкова, Ф. Крюкова, Д. Мамина-Сибиряка, П. Мельникова-Печерского, А. Писемского, В. Распутина, Г. Успенского и некоторых других "родных" ему писателей.

К сожалению, эту книгу нельзя назвать не только собранием неологизмов или устаревших слов, но и вообще признать словарем, поскольку здесь нет никаких принципов упорядоченности слов. Автор даже настаивает, что сам же отказался от алфавитного расположения слов, и поэтому пытаться искать какое-то конкретное слово в данной книге невозможно: "словарь предназначен не для розыска по алфавиту, не для справок, а для чтения, местами подряд, или для случайного заглядывания. Нужное слово может быть найдено не строго на месте, а с небольшим сдвигом". Вот пример алфавитной упорядоченности "словарных статей" в этой книге: барабать; не барабай; чужое барабит; нести барабору; барабошить; барабошь; взбарахтаться; насилу выбаратался; набарахтался; разбарахтался; сбарахтал; убарахтался; с бухты барахты; баристый т. д. У половины слов вообще отсутствуют определения значений. Автор приводит просто списком эдакие "столбики" непонятных слов. Так, например, подряд в шестидесяти трех словарных статьях (от слова многобедственный до слова многочтимый) есть только два определения значения! При этом слова областные, устаревшие, церковнославянизмы включались автором в книгу безо всяких стилистических указаний. И это сделано умышленно: "я находил областное, старинное или церковное – я и включал его, часто без ограничительной ссылки". Нет здесь и какого-либо грамматического матерала. Кроме самих слов в этих "словарных статьях" вообще ничего нет! Для словаря маргиналий – это немыслимо. Любой словарь состоит из упорядоченно росположенных слов, определений их значений, грамматического материала и иллюстраций. Как видим, здесь вообще нет никаких признаков словаря.

Но если это не словарь, то, может быть, это текст кодифицирующий язык, предписывающий ему те или иные нормы? Ведь, как явствует из предисловия, цель автора – избавить русский язык от общеупребительных слов иноязычного происхождения, "чтобы не упустить здесь и других опасностей языку, например, современного нахлына международной английской волны". Причем автор не только хотел бы остановить поток заимствований, но даже ратует за удаление из языка уже вошедших в употребление слов: "Если беспрепятнственно допускать в русский язык такие невыносимые слова, как "уик-энд", "брифинг", "истеблишмент", …"имидж", - то надо вообще с родным языком распрощаться. …Не защищать язык по этой линии мы не можем". В то же время, по мнению А. И. Солженицына, необходимо вернуть языку устаревшие, вышедшие из употребления слова, а также попытаться ввести в оборот ряд авторских неологизмов, дабы вернуться к "коренной струе языка". Итак, автор предлагает читателю употреблять одни слова вместо других, и третьи вообще не использовать. Ну, что же, теперь посмотрим, что же конкретно предлагает автор анализируемого словаря. Попытаемся создать текст на том языке, который хочет возродить А. И. Солженицын, дабы "обустроить" русский язык. Вот текст написанный нами на "языке" словаря А. И. Солженицына:

Растопыря,

Или

Необиходная баба

Ерыжливый дурносоп верстан, достодолжный жегнуть шершавку, любонеистово хайлил жиротопное шурьё. Зябкоподжимчивый валява остробучил, жубря: "Хунды-мунды, вахлюй! Отрезно ты фефёлу дочул, иззаплаченный дурандай!" "Да, жемнул я мормотень! – отжегнулся дурносоп верстан, - "а тебе вот маламзя с расщепырей!" "Да, ить здеся одна жирным-жирнешенька шеврюжка!" - верстанулся прощепырник. "А ты чо выхайлился, захухряев оторвяжник?" – утомчился зябкоподжимчивый дурносоп. "Эвося! – защепырил прожубрястый валявка, - "я то – чуфырь! А ёна ведь неутомчивая жемжурка. Коли ей баларыст зажирнить в шабры, так расщепырится захухрястой профефёлой!" Тутока верстаный дурносопяк дочуял страстоубийственный хлясь. Отрезный  захухряй прожемнул поконец и ущепырил растопырю.

Получился, как видим, художественный текст совершенно неопределенный по смыслу. К сожалению, ни обращение к словарю А. И. Солженицына, ни обращение к словарю В. И. Даля не прояснит его смысла, хоть он и написан "языком", эксплицированным в словарях этих уважаемых авторов. Проблема в том, что в этих словарях определения значений либо отсутствуют, либо строятся из слов этого же самого языка. То есть язык-объект и язык-описание здесь не различаются: балахрыст – "шатун", "шлёнда" (у Даля: "шатун", "слон", "шленда", "потаскун", "тунеяд"); верстан – "долгай", "жердяй" (у Даля: "долгай", "верзила", "болван"); ерыжливый - без опред. знач. (у Даля: "склонный к ерыжничеству"); жубря – "мешкотно жующий" (у Даля – "мешкотно жующий или глухо и немоговорящий"); маламзя – без опред. знач. (у Даля: "пинюгай"); фефёла – "растопыря", "необиходная баба" (у Даля: "простофиля", "растопыря", "необиходная баба").

            Созданный на языке А. И. Солженицына искусственный текст под названием "Необиходная баба" показывает, с одной стороны, что лексика такого рода действительно имеет определенную литературную ценность, поскольку обладает исключительной экспрессивностью. С другой стороны, совершенно очевидно, что возродить эти слова в облике некоего нейтрального пласта кодифицированного литературного языка совершенно невозможно. Да и не нужно, потому что в этом последнем случае она утратила бы всю прелесть своей маркированности.

Словарь А. И. Солженицына, как видим, не является и кодифицирующим метатекстом. Так что же это за таинственная книга такая, не похожая ни на один из существующих жанров словесности? Каков ее статус? Чтобы понять происхождение этого текста нам придется совершить маленький экскурс в прошлое.

Средневековый лексикографический акт имел божественные черты и был важнейшим объектом познания. Слово, разумеется, имело тайные, символические значения. Именно это мистическое отношение к слову породило совершенно особый тип символического словаря, который с современной точки зрения вообще воспринимается не как словарь, а как художественный текст, литературное произведение. Речь идет о "глоссарии" – перечне толкований слов, встречающихся на полях и между строк рукописей. Эти сборники состояли из самых разнородных элементов. Тут были и переводы иноязычных слов, и свободные лексические комментарии, и пояснения к реалиям, и синонимические ряды, и т. п. Уже в XIII веке глоссарии бытуют в качестве отдельных самостоятельных текстов, то есть не прилагаются к рукописи, а включаются как отдельные тексты в сборники. Уже в это время существовало, множество типов глоссария: "ономастиконы" ("О именах глаголемых жидовьскым языком"), славяно-русские глоссарии ("Пословки лествичные"), "приточники" ("Толк о неразумных словесех"). "Приточник" - перечень символов, собрание "тайных" символических значений слов. Позже появился так называемый "азбуковник". Расцвет традиции средневековых "азбуковников" относиться к XVI – началу XVIII века. В нем толковались не лексические значения, а "божественные сущности", то есть некие идеи, традиционно так или иначе связанные с данным словом. "Азбуковник" – это что-то вроде символического толкователя Писания. Все слова и явления приобретали в нем тайный божественный подтекст. Так, слово "гора" имело целый ряд "значений", не свойственных современному языку. "Гора" – это и Святая Богородица, и Христианская Вера, и Православная Церковь. Итак, это словари поэтические, литературные, художественные. Символы, входящие в подобные азбуковники, потенциально могли приобретать любые значения.  И цель "азбуковника" – в раскрытии этих тайных смыслов. С позиций академической лексикографии это есть процесс придумывания новых значений и новых слов, своего рада "неологизация" языка. Традицию "глоссариев" и "азбуковников" в определенном смысле подхватил "Словарь церковнославянского и русского языка" (СПб.: Второе отделение Академии Наук, 1847). Это "тезаурусный" словарь, включающий в себя "вообще слова, составляющие принадлежность языка" (Т. 1. С. XII). В свою очередь именно традиция словарей тезаурусного типа породила на свет словарь В. И. Даля, наполненный словами неизвестного происхождения, словами, придуманными самим В. И. Далем, редкими, устаревшими, диалектными, иноязычными и другими типами лексем ограниченного употребления. Словарь В. И. Даля - это продукт крайне вульгаризированной идеи тазауруса, включающего в себя "все", не ставящего себе целью упорядочивание языкового материала. Здесь приводится множество контекстов, бесконечное количество примеров, пословиц, поговорок, материал не упорядочен системно, слова не имеют четких определений значений слов. Читателю предоставляется полная свобода окончательного толкования смыслов. Этот тип словаря максимально приближен к художественному тексту.  

Именно к такого рода текстам восходит словарь А. И. Солженицына. Нужно признать, что этот текст имеет необычайно сложный культурный статус. С одной стороны, можно считать эту брошюрку своего рода "азбуковником" или "глоссарием", то есть неким маргинальным жанром, состоящим из выписок "на полях". С другой стороны, книга является "тезаурусо-подобным" дополнением к существующим словарям. Кроме того, это, одновременно, целостное и вполне традиционное явление массовой литературы. Эдакий мистификационный проект нового утопического языка. Здесь видно все то же желание что-нибудь "обустроить", если не жизнь, то хотя бы язык. С третьей стороны, перед нами просто искаженный фрагмент словаря В. И. Даля. В этом смысле словарь А. И. Солженицына является фрагментом чужого произведения, то есть его текстуальный статус может быть предметом дискуссии. С четвертой точки зрения книжка вполне вписывается в традицию народных алфавитных "цитатников", вроде девичьего или дембельсокого альбома, записной книжки школьницы, испещренной приглянувшимися цитатами. В таком ракурсе "цитатник" Солженицына, видимо, тоже можно рассматривать как совершенно самостоятельный литературный жанр. Ну и, наконец, читатель вправе рассматривать книгу как "записную книжку" писателя. Но, в любом случае, этот текст относится не к области науки, а к миру словесности. Автор и сам понимает, что его книга – это вовсе не словарь, то есть явление не научное, а художественное: "Этот словарь имеет цель скорее художественную". Ну, а если перед нами записки, записные книжки, дневники писателя, то лексикографических претензий к ним не может быть никаких. Остается только выразить удивление по поводу  названия книги. Зачем автор назвал этот "не-текст", эту маргиналию "неопределенного" статуса "русским словарем"?

 

 

7. Свободу лексикографии!

 

            Как видим, неудержимый поток словарей, представляющих слова, относящиеся к "истории" языка, декларируются авторами исключительно как предназначенные просвещенным читателям, а на самом деле представляет собой не вполне профессиональные работы. Конечно, на их фоне работа А. А. Зализняка о древненовгородском диалекте при всех своих мелких недостатках воспринимается как идеальный и абсолютно недосягаемый образец работы с ушедшим языковым материалом.

Но, к сожалению, в целом можно констатировать, что вся эта область творчества, именуемая "историческими" словарями не относится к лексикографии.

Мы можем воспринимать этот процесс, как некую демократизацию словарного дела, избавление от замкнутых научных эзотреических правил. Наука всегда воспроизводила власть, от нее зависела и ее питала. Это была закрытая, репрессивная и крайне консервативная область деятельности. Империя ушла и как следствие возникло ложное ощущение гибели науки. Но в действительности исчезла только имперскость письма. И дурные словари лишь печальные издрежки этого неоднозначного процесса.

Мы должны понимать эпистемологическую абсурдность деления словарей на "плохие" и "хорошие". Очевидно, что "плохие" – это просто не вписывающиеся в существующие традиции, относящиеся к иной, "чужой" области культуры. Хорошие – это всего лишь понятные, популярные, "свои".