Содержание
Введение
Глава 1:Духовное становление Гази-Магомеда
Глава 2: Походы Гази-Магомеда
Глава3: Гимринская башня
Заключение
Список литературы

Введение
«Все, все в этом крае прекрасно...» — писал Лермонтов о Кавказе. Но не красоты Кавказа, вдохновлявшие поэтов на создание прекраснейших произведений, привлекали с давних пор внимание российского самодержавия к этому краю.
«Для России, — писал Р. Фадеев, крупный знаток кавказской войны, — Кавказский перешеек — вместе и мост, переброшенный с русского берега в сердце Азиатского материка, и стена, которою заставлена Средняя Азия от враждебного влияния, и передовое укрепление, защищающее оба моря: Черное и Каспийское»[1].
Овладение Кавказом обеспечивало Российской империи не только господство на морях и в Средней Азии, но и возможность дальнейшего продвижения в страны Востока и Юго-восточной Европы. К этому следует добавить, что плодороднейшие земли Предкавказья были издавна предметом страстного вожделения русских помещиков.
Вот почему первые попытки проникновения царской России на Кавказ относятся еще к XVI веку. К началу XIX столетия Россия прочно утвердилась в Закавказье. Но «...мало было, — пишет тот же Фадеев, — занять Закавказье. Покуда горы не были покорены, занятие это ничего не значило: каждая война ставила на карту судьбу Кавказского перешейка и сопряженную с ней участь всех южно-российских пределов». Начав завоевание Кавказа, царизм уже не мог остановиться на достигнутом. Неприступные горы Дагестана, дремучие леса Чечни, населенные народом, выше всего ценившим свободу и независимость, — вот крепости, которые должен был взять царизм, чтобы довести дело завоевания Кавказа до конца.
После войны 1812 г. царизм приступил к систематическому завоеванию Восточного Кавказа. С этой целью войска, действовавшие против Персии и Турции, были направлены против горцев, которые не желали добровольно сдаться царизму. Истребление горцев шло под благовидным предлогом «защиты русских пределов от набегов и хищничества» Рассматривая горцев как диких зверей и «хищников», завоеватели объясняли борьбу, которую горцы вели за свою землю и свободу, «кровожадными инстинктами».
Эта удобная точка зрения, оправдывающая любые жестокости и насилия, получила широкое распространение не только среди офицеров, солдат, которым ее усиленно прививали, обывателей, но и среди историков. Даже официальный историк кавказских войн Н.Ф. Дубровин, автор шеститомной «Истории войны и владычества русских на Кавказе», отдел о черкесах начинает рубрикой: «Одежда черкеса, его жизнь и хищничество». А ведь Дубровин был непременным секретарем Академии наук![2]
12 мая 1818 года Ермолов отдал войскам приказ перейти Терек и оттеснить чеченцев от реки. Это вторжение стало началом кавказской войны, обернувшейся беспримерной трагедией для народов Кавказа и России.
10 июня на реке Сунже близ Ханкальского ущелья, открывающего дорогу в глубь Чечни, была заложена крепость Грозная.
На протесты горцев, что этим нарушаются договор 1781 г. и другие соглашения, заключенные народами Кавказа с Россией, Ермолов отвечал, что выполняет волю императора, и войны не боится.
На Кавказ были направлены силы, даже большие чем просил Ермолов. Шесть имевших боевой опыт пехотных полков – Апшеронский, Тенгинский, Куринский, Навагинский, Мингрельский и Ширванский пополнили Грузинский корпус, больше теперь походивший на армию.
Ермолов с новой силой принялся осуществлять свои проекты. Захваченные земли заселялись казаками и крестьянами из российских губерний. Но это только еще более ожесточило горцев, которые после разрозненных стычек решили объединиться для решительного отпора. Сопротивление дагестанцев возглавили Ахмед-хан Аварский и Гасан-хан Мехтулинский[3].
В 1818 году Авария, Мехтула, Казикумух, Табасарань и Акуша заключили между собой союз племен против Ермолова, но были им беспощадно разгромлены. Через год восстала Чечня — и так же неудачно.
Ермолов уничтожает Мехтулинское ханство, приводит к присяге акушинцев и нагоняет страх на ханов Аварии и Казикумуха.
Расправившись с Дагестаном, он переносит бои в Чечню. Начинается знаменитая эпоха завоевания Кавказа топором, так величаво воспетая русской поэзией. В ответ на войну топора Чечня начинает войну кинжала, тоже красиво описанную в стихах.
Кадий Абдул-Кадыр и популярный чеченский наездник Бей-Булат скликают народ против русских. Легко создавались боевые отряды в стране, из месяца в месяц вырубаемой, выжигаемой и вытаптываемой царскими полками. Сеять кукурузу стало делом более рискованным, чем сражаться. Кукуруза редко успевала созреть на полях, которые то и дело оказывались полями сражений. Между тем набеги на казачьи станицы способны были кормить почти регулярно, и для бедного человека война с казаками была большим подспорьем. «Чеченец того времени, если он еще сохранил быка, осла или хотя бы жену, не оставлял еще мысли засеять клочок земли кукурузой или просом и оставаться хозяином»,— писал один из современников[4].
Ядро отрядов составляла беднота, у которой ничего не осталось, кроме оружия. Такую вольницу и собрал вокруг кадия Абдул-Кадыра знаменитый джигит Бей-Булат. Начало его деятельности в 1802 году было печально. Он был разбит в первом же бою возле аула Шали. Абдул-Кадыр погиб, а Бей-Булат, едва спасшись, объединился с другим известным чеченским джигитом — Джантемиром. Их ждал новый разгром, в котором счастливый Бей-Булат снова остался жив и тотчас же начал третье восстание, опять неудачное. Троекратное поражение Бей-Булата не испугало чеченцев. Джигит, не унывающий в поражении,— хороший вождь. Восстание разгорелось с новой силой. Под знамя Бей-Булата сходились головорезы со всей Кубани и Чечни.
Появился второй герой — Джембулат. В Дагестане вспыхнула романтическая звезда Аммалат-бека, потом прогремевшего на всю Россию в романе Марлинского. Не успел Ермолов справиться с Аммалат-беком, как Джембулат зажег казачьи хутора вдоль реки Кубани, а три тысячи черкесов во главе с легендарным Казбичем переправились через нижнюю Кубань у Колоусского лимана. Черкесы были разбиты, но Казбич, подобно Бей-Булату, молниеносно собрал свежие силы. Тогда генерал Власов по приказу Ермолова поджег семнадцать аулов и сто девятнадцать хуторов, и черкесы притихли. Но не успела Кубань покрыться льдом в декабре 1821 года, Казбич появился у Екатеринодара[5]. В течение пяти последующих лет имя его встречается во всех военных донесениях. В горах его популярность почти равна бей-булатовой, а затем оба они сходят с военной арены: Казбич погибает в бою, а Бей-Булат, принявший русское подданство, умирает от руки кровника. В 1825 году Ермолов смирил Чечню неслыханной жестокостью. Чечня лежала в развалинах. То доблестное, что делали Казбич, Бей-Булат, Джембулат и десятки других, менее удачных джигитов, было явно обречено на гибель. Абречество изживало себя. Не дерзостью отдельных джигитов можно было сковать и отбросить русских.
Нужны были новые средства, новые силы, новая воля.

Глава 1: Духовное становление Гази-Магомеда
Магомед был внуком ученого Исмаила, родился в селении Гимры. Отец его не пользовался народным уважением, не иным особенных способностей и придерживался вина. Когда Магомеду минуло десять лет, отец отправил его к другу в Каранай где он и обучился арабскому языку. Он окончил свое образование в Араканах у Сагида-Эфенди, славящегося своею ученостью, но придерживающегося также вина. Магомед был очень набожным человеком, отличался своею строгостью жизни, серьезным направлением ума, необычайным пристрастием к учению, склонностью к уединению и самосозерцанию, во время которого он даже затыкал уши воском, чтобы не развлекаться. Шамиль говорил про него: «он молчалив как камень»[6]. Саид Араканский был, очевидно, неплохим знатоком Корана, но жизнь праведника не считал для себя обязательной, ни в коей мере. Анекдоты Саид-Эффенди были известны не менее его проповедей. Что же до его политических симпатий, то они давно уже склонились к русской власти. Этот начитанный старик настолько хорошо умел толковать священную книгу со всеми её противоречиями, что способен был оправдать отличнейшими цитатами любой аморальный поступок.
В конце концов, они поссорились, и Магомет с Шамилем покинули Араканы. Юноши искали ответ на то как сделать жизнь лучше и чище, и, не получив его у Саида, начали поиски в другом месте. Странствия то сводили Шамиля и Магомеда, то вновь разводили их пути. Оставаясь близкими друзьями, они шли к знаниям разными тропами, полагая, что таким образом постигнут больше. И всюду Шамиль слышал о необыкновенных дарованиях Магомеда, а тот – об удивительном ученом Шамиле. Встречаясь, они делились постигнутым, жарко спорили и вновь расходились.
Решив, что дальнейшее учение ничего нового ему уже не даст, Магомет стал муллою, вероучителем, и со всем азартом своего мрачного фанатизма отдался проповеди шариата — гражданских законоположений Корана. Вдохновенный, суровый проповедник, он быстро снискал широкую популярность среди своих воинственных земляков. Его стали называть Кази-мулла — «непобедимый мулла», и движение молодого духовенства за реформы нашло в нем энергичного и умного идеолога. Но однажды вернувшись в Гимры, Шамиль нашел своего друга в весьма возбужденном состоянии. Магомед уже целый месяц маялся от нетерпения, желая посвятить Шамиля в свои отнюдь не отшельнические планы. Убедившись, что знаний в Дагестане — целые горы, а веры, добра и справедливости становится все меньше, что родники истины высыхают, не успев утолить черствеющие души, Магомед вознамерился расчистить благодатные источники, чтобы спасти гибнущий в грехах и невежестве народ. Магомеду не пришлось долго убеждать друга, который давно уже был готов к подобному повороту дела. Тем более что беды и нашествия, обрушившиеся на Дагестан, оба считали наказанием Аллаха за ослабление веры. Божественная воля, избравшая Магомеда своим орудием, преобразила доселе кроткого алима в яростного обновителя веры. Первым делом Магомед обрушился на адаты — древние горские обычаи, которые не только противоречили шариату — мусульманскому праву, но и были главным препятствием к объединению горцев. Как писал хронист аль-Ка-рахи: «На протяжении последних веков дагестанцы считались мусульманами. У них, однако, не имелось людей, призывающих к проведению в жизнь исламских решений и запрещающих мерзкие с точки зрения мусульманства поступки»[7]. Адаты в каждом обществе, ханстве, а порой и в каждом ауле были свои. Кровная месть, опустошавшая целые области, тоже была адатом, хотя шариат запрещает кровомщение против кого-либо, кроме самого убийцы. Похищение невест, работорговля, земельные междоусобицы, всевозможные насилия и притеснения — множество давно прогнивших обычаев толкали Дагестан в хаос беззакония. В феодальных владениях, на глазах царских властей, процветало варварство: ханы сбрасывали неугодных со скал, выменивали дочерей провинившихся крестьян на лошадей, выкалывали глаза, отрезали уши, пытали людей каленым железом и обливали кипящим маслом. Царские генералы тоже не особенно церемонились, когда речь шла о наказании непокорных[8]. И все же адаты были для горцев привычны и понятны, а шариат, как закон для праведников, казался делом слишком обременительным. Одни лишь проповеди, даже самые пламенные, неспособны были вернуть горцев на путь истинный. И молодые адепты не замедлили присовокупить к ним самые решительные действия. Для наглядности они решили испытать гимринского муллу. Когда горцы собрались на годекане обсудить последние новости, Шамиль сообщил мулле, что его бык забодал корову Шамиля, и поинтересовался, что мулла даст ему в возмещение убытка. Мулла ответил, что ничего не даст, так как, по адату, не может отвечать за глупое животное. Тогда в спор вступил Магомед, сказав, что Шамиль все перепутал, и это корову муллы забодал бык Шамиля. Мулла переполошился и начал убеждать собравшихся, что ошибся и что, по адату, с Шамиля причитается компенсация. Гимринцы сначала рассмеялись, а затем заспорили — что же для них лучше: адаты, которые позволяют судить и так и этак, или шариат — единый закон для всех. Спор был готов перерасти в стычку, но Магомед легко объяснил горцам их заблуждения и нарисовал такую пленительную картину всенародного счастья, ожидавшего горцев, если те станут жить по вере и справедливости, что решено было безотлагательно ввести в Гимрах священный шариат, а неправедного муллу удалить из общества вместе со списками богомерзких адатов.
Прослышав о новшествах, в Гимры поспешили соседи, приглашая ввести шариат и у них. По такому случаю, Магомед написал «Блистательное доказательство отступничества старшин Дагестана». В этом страстном трактате он обрушился на приверженцев адата:
«Нормы обычного права — собрания трудов поклонников сатаны.
...Как же можно жить в доме, где не имеет отдыха сердце, где власть Аллаха неприемлема?
Где святой ислам отрицают, а крайний невежда выносит приговоры беспомощному человеку?
Где презреннейший считается славным, а развратный — справедливым, где мусульманство превращено в невесть что?
...Все эти люди разбрелись к нынешнему времени из-за бедствий и вражды.
Их беспокоят свое положение и свои дела, а не исполнение заповедей Аллаха, запрет осужденного исламом и верный путь. Из-за своего характера и грехов они раздробились и ими стали править неверные и враги. Я выражаю соболезнование горцам и другим в связисо страшной бедой, поразившей их головы. И говорю, что если вы не предпочтете покорность своему Господу, то да будьте рабами мучителей»[9].
Это воззвание стало манифестом вспыхнувшей в горах духовной революции.
Магомед обходил аул за аулом, призывая людей оставить адаты и принять шариат, по которому все люди должны быть свободны и независимы, и жить, как братья. По словам очевидцев, проповеди Магомеда «будили в душе человека бурю». Шариат распространялся, как очистительный ливень, сметая недовольных мулл, лицемерных старшин и терявшую влияние знать. Кази-мулла собрал вокруг себя уже много мюридов, и его проповедь звучала по всей Аварии. Жить по Корану и бороться с неверными! — таков был смысл его учения. Популярность молодого муллы вскоре разошлась по всей стране. О Кази-мулле заговорили на базарах, в ханских дворцах, в кельях отшельников. Аслан-хан Казикумухский вызвал Магомеда к себе и стал упрекать, что он подбивает народ к непослушанию: «Кто ты такой, чем ты гордишься, не тем ли, что умеешь изъясняться на арабском языке?» — «Я-то горжусь, что я ученый, а вот ты чем гордишься? — отвечал гость. — Сегодня ты на троне, а завтра можешь оказаться в аду». Объяснив хану, что ему следует делать и как себя вести, если он правоверный мусульманин, Магомед обернулся к нему спиной и начал обуваться. Ханский сын, изумленный неслыханной дерзостью, воскликнул: «Моему отцу наговорили такое, что собаке не говорят! Если бы он не был ученым, я отрубил бы ему голову!» Выходя из дома, Магомед бросил через плечо: «Отрубил бы, если бы Аллах позволил»[10]. Власти не придали особого значения новому движению шариатистов, полагая, что они могут быть даже полезны в смысле обуздания ханов, дикие нравы которых возбуждали у населения ненависть к властям. Зато силу нового учения хорошо понял почитаемый в горах ученый Саид Араканский. Он написал своим бывшим ученикам письма, в которых требовал оставить опасные проповеди и вернуться к ученым занятиям. В ответ Магомед и Шамиль призвали его поддержать их в деле введения шариата и сплочения горцев для освободительной борьбы, пока царские войска, расправившись с восставшими чеченцами и жителями Южного Дагестана, не принялись за высокогорные аулы, которым уже некого будет звать на помощь. Араканский не соглашался, полагая, что дело это безнадежное и непосильное. Тогда Магомед обратился к его многочисленным ученикам: «Эй, вы, ищущие знаний! Как бы ваши аулы не превратились в пепелища, пока вы сделаетесь большими учеными! Сайд может дать вам только то, что имеет! А он — нищий! Иначе бы ему не понадобилось царское жалованье!»[11]. Уязвленный, Араканский собрал своих сторонников и открыто выступил против Магомеда. Но было уже слишком поздно. Приверженцы шариата явились в Араканы и разогнали отступников. Сайд бежал к шамхалу Тарковскому, сказав, что его кусает щенок, которого он сам выкормил. Сайд любил хорошее вино, и в Араканах его оказалось достаточно, чтобы исполнить волю Магомеда: дом бывшего учителя был залит вином доверху, пока не рухнул. Ручейки с дьявольским зельем текли по аулу несколько дней, а захмелевшие ослы и домашняя птица изрядно повеселили араканцев. Горячие приверженцы нового учения сравнивали Магомеда с самим Пророком. Люди переставали платить налоги и подати, наказывали отступников, возвращались к истинной вере. Брожения и бунты охватывали уже подвластные царским властям области. Ученый тарикатист, созерцатель — Джемал-Эддин, служивший секретарем казикумухского хана, выразил желание познакомиться с молодым проповедником, но без мысли сделать из него тарикатиста. Джемал-Эддин был «молодым» вероучителем, лишь недавно получившим право благовествовать тарикат от Курали-Магомы из села Яраги, и ему нужны были дельные ученики.

Натура Кази-муллы не выносила абстрактных увлечений. Он чувствовал себя бессильным углубиться в мистику тариката и с грубой иронией ответил Джемал-Эддину, что не считает себя способным к принятию таких высоких истин, как истина тариката. Дело в том, что Коран состоит из трех разделов — шариата, тариката и хакикята. Шариат — это свод предначертаний гражданского права, нормативы практической жизни; тарикат — указания нравственного пути, так сказать, школа праведников, и хакикят — религиозные видения Магомета, составляющие в глазах мусульман высшую степень веры[12]. В феодальных условиях демократический шариат был забыт и не выполнялся. Его прямолинейную логику заменили устные обычаи — адаты, которые, нагромождаясь столетиями, создали из гражданского права непроходимое болото примет, обрядов, преданий. На основе устного законодательства и росла тирания феодалов. Адаты опутывали народ крепче цепей, и Кази-мулле, прежде всего, пришлось столкнуться с противодействием феодалов. Чтобы вернуться к законам Корана, надо было сначала изъять из рук ханства суд. Таким образом, борьба за чистоту веры невольно становилась борьбой политической, и тот, кто посвящал себя ей, отказывался от всех степеней «святости». Именно это дело избрал для себя неистовый Кази-мулла. Джемал-Эддин же ограничивался только проповедью святости. Пути их были различны [13]. Однако же они вскоре встретились. И самое неожиданное из всего, что можно было ожидать, произошло мгновенно — Джемал-Эддин легко и быстро подчинил себе Кази-муллу Последнему недоставало лишь «ясновидения», чтобы самому сделаться мюршидом, провозвестником тариката, ибо истинный мюршид без ясновидения, как известно, ничто. Обладая спасительным «ясновидением»,— уделом избранников,— человек становится чист, как стекло, и в свою очередь обретал способность видеть, как через стекло, все помыслы людей. Джемал-Эддин открыл в Кази-мулле и эту «способность» и, не откладывая дела в долгий ящик, предоставил ему право проповеди тариката в Северном Дагестане, о чем немедленно уведомил старшего мюршида — Курали-Магому. Это произвело в них необыкновенные перемены. Воинственные вожди шариатистов обратились в смиренных послушников, для которых молитвы стали средством более привлекательным, чем битвы. С тем они и вернулись. Магомеда будто подменили. Вместо кинжалов он вновь взялся за проповеди, что мало соответствовало темпераменту его последователей. Они полагали, что волчьи аппетиты ханов и прочей знати можно укротить лишь силой, а вовсе не чудодейственными молитвами. Вскоре люди стали расходиться по домам, а первоначальные успехи шариатистов обращались в пыль. Но Магомед недолго оставался в плену очарования Джамалуддина. Он уже колебался между тягой к постижению пленительных высот тариката и стремлением к решительному искоренению адатов. В конце концов, он объявил Шамилю: «Что бы там ни говорили Ярагинский с Джамалуддином о тарикате, на какой бы манер мы с тобой ни молились и каких бы чудес ни делали, а с одним тарикатом мы не спасемся: без газавата не быть нам в царствии небесном... Давай, Шамиль, газават делать»[14].
Деятельность шариатистов развернулась с новой силой. К началу 1830 года большинство обществ нагорного Дагестана признало шариат, росло его влияние и в других областях. И лишь Аварское ханство, располагавшееся в самом сердце горного Дагестана, не спешило менять свои порядки, всецело полагаясь на силу войск кавказского главнокомандующего. В феврале 1830 года Магомед с 8-тысячным отрядом сподвижников уже стоял у стен Хунзаха — столицы Аварского ханства, владетелей которого Магомед считал главными виновниками падения веры и порчи общественных нравов. Аварский ханский дом был одним из самых древних и почитаемых в Дагестане. Владения его распространялись далеко за пределы Аварии. Но события начала XIX века, особенно в период правления Ермолова, нанесли ханству непоправимый урон и породили в нем раскол. Султан-Ахмед-хан, упорно сопротивлявшийся войскам Ермолова, умер в 1823 году, оставив вдову и малолетних сыновей. Объявленный наследником престола Нуцал-хан Ермоловым признан не был. Вместо него был назначен Сурхай-хан — родственник аварских ханов. В результате ханство разделилось. Но большей частью, все же управлял молодой Нуцал-хан, вернее его мать, которая по малолетству сына вынуждена была взять на себя ханские заботы. Впрочем, Баху-бика, вдова хана, справлялась с ролью регентши довольно успешно. Народ уважал ее за мудрость и необычайную храбрость. Конь, обнаженная сабля и винтовка были ей знакомы не хуже, чем самому отчаянному джигиту. В делах государственных она была тверда, в делах житейских — великодушна. Магомед предложил ханше принять шариат, объявив: «Аллаху было угодно очистить и возвеличить веру! Мы лишь смиренные исполнители его воли!» Хунзах ответил огнем. Шариатистов было мало, но они были уверены, что лучше один истинно верующий, чем сто колеблющихся. Началась битва. Был уже захвачен ханский дворец, но тут смелая ханша поднялась на крышу, сорвала с головы платок и закричала: «Мужчины Хунзаха! Оденьте платки, а папахи отдайте женщинам! Вы их недостойны!». Хунзахцы воспаряли духом и нанесли нападавшим жестокое поражение.
За эту победу Николай I пожаловал ханству знамя с гербом Российской империи. Ханша потребовала от царских властей подавить восстание и прислать в Хунзах сильное войско для удержания населения в покорности. Чтобы покончить с шариатистами, Паскевич направил к Гимрам сильный отряд. После демонстрационного артиллерийского обстрела гимринцам было велено изгнать Магомеда и выдать аманатов[15]. Магомед и его последователи ушли из аула и начали строить невдалеке от него каменную башню. Оборонительные башни были традиционным сооружением на Кавказе. Они строились различных форм и размеров. Бывало, что целый род помещался в одной башне, каждый этаж которой имел свое предназначение. Иногда башни строились для бежавшего кровника его родственниками. Обычно башня служила для защиты всего аула, но были и аулы, состоявшие из одних башен. Когда башня под Гимрами была закончена, Магомед сказал Шамилю: «Они еще придут на меня. И я погибну на этом месте» Позже это предвидение сбылось. Опечаленный Джамалуддин велел Магомеду «оставить такой образ действий, если он называется его мюридом в тарикате». Однако Магомед не собирался опускать руки. Под Хунзахом он потерпел поражение, но в народном мнении он одержал победу, дерзнув пошатнуть главную опору отступников в Дагестане.
Шамиль убеждал Магомеда, что для развертывания всенародной борьбы нужно нечто большее, чем убежденность в своей правоте и кинжалы. Размышления о случившемся и сомнения в правильности своих действий привели Магомеда к светилу тариката Магомеду Ярагинскому: «Аллах велит воевать против неверных, а Джамалуддин запрещает нам это. Что делать?» Убедившись в чистоте души и праведности намерений Магомеда, шейх разрешил его сомнения: «Повеления Божьи мы должны исполнять прежде людских». И открыл ему, что Джамалуддин лишь испытывал — истинно ли он достоин принять на себя миссию очистителя веры и освободителя страны.
Видя в Магомеде воплощение своих надежд и считая, что «отшельников-мюридов можно найти много: хорошие же военачальники и народные предводители слишком редки», Ярагинский наделил его духовной силой, восходящей к самому Пророку, и благословил на борьбу. Обращаясь ко всем своим последователям, Ярагинский велел: «Ступайте на свою родину, соберите народ. Вооружитесь и идите на газават»[16]. Молва о том, что Магомед получил разрешение шейха на газават, всколыхнула весь Дагестан. Число последователей Магомеда стало неудержимо расти. Царские власти решили положить конец деятельности шейха. Он был арестован и отправлен в Тифлис. Но, в очередной раз, явив свою необыкновенную силу, шейх легко избавился от пут и укрылся в Табасаране. Вскоре затем он появился в Аварии, обеспечивая духовную поддержку ширящегося восстания.
В том же 1830 году в аварском ауле Унцукуль состоялся съезд представителей народов Дагестана. Ярагинский выступил с пламенной речью о необходимости совместной борьбы против завоевателей и их вассалов. По его предложению Магомед был избран имамом — верховным правителем Дагестана. К его имени теперь добавлялось «Гази» — воитель за веру. Шейх наставлял избранника: «Не будь поводырем слепых, но стань предводителем зрячих». Принимая имамское звание, Гази-Магомед воззвал: «Душа горца соткана из веры и свободы. Такими уж создал нас Всевышний. Но нет веры под властью неверных. Вставайте же на священную войну, братья! Газават изменникам! Газават предателям! Газават всем, кто посягает на нашу свободу!»[17].
Глава 2: Походы Гази-Магомеда
Собрав сильный отряд мюридов, Гази-Магомед спустился на плоскость и построил укрепление в урочище Чумес-кент. Отсюда он призвал народы Дагестана объединиться для совместной борьбы за свободу и независимость. Главным его советником и военным командиром стал Шамиль. Первые стычки с регулярными царскими войсками принесли горцам первые победы. Гази-Магомед взял Параул — резиденцию шамхала Тарковского. 25 мая 1831 года он осадил крепость Бурную. Но взрыв порохового погреба, унесший сотни жизней, и прибытие царских подкреплений вынудили Гази-Магомеда отступить. Мощи царских войск имам противопоставил свое нововведение — тактику стремительных малых походов. Неожиданно для всех он совершил бросок в Чечню, где с отрядом своего сторонника Ших-Абдуллы, осадил Внезапную — одну из главных царских крепостей на Кавказе. Горцы отвели от крепости воду и держали блокаду, отбивая вылазки осажденных. Только прибытие 7-тысячного отряда генерала Эммануэля спасло осажденных. Эммануэль преследовал Гази-Магомеда, разрушая по пути аулы, но попал в окружение и был разбит при отступлении в Ауховских лесах. Сам генерал был ранен и вскоре покинул Кавказ[18]. Гази-Магомед тем временем атаковал укрепления на Кумыкской плоскости, поджигал нефтяные колодцы вокруг Грозной и рассылал эмиссаров, чтобы поднять на борьбу горцев Кабарды, Черкесии и Осетии. В августе 1831 года Гази-Магомед совершил рейд на юг и осадил Дербент. На помощь дербентскому гарнизону двинулся генерал Коханов. В ответ Гази-Магомед совершил стремительный переход через горы, прорвал Кавказскую пограничную линию и захватил крепость Кизляр. Среди прочих трофеев горцы увезли в горы много железа, которого им так не хватало для изготовления оружия. Для решительного натиска на восставших было решено усилить Кавказский корпус частями, освободившимися после подавления восстания в Польше. Но привычная тактика не давала в горах желаемого результата. Значительно уступая отрядам Розена по численности, горцы превосходили их в маневренности и умении использовать местность. Поддерживало их и население. На помощь имаму прибывали все новые партии вооруженных горцев. В ряды восставших вставали не только простые горцы, бывшие рабы или крепостные, но и известные в народе люди. В начале 1832 года восстания охватили Чечню, Джаро-Белоканы и Закаталы. Гази-Магомед укрепился в Чечне, откуда совершал нападения на укрепления пограничной линии. Вскоре его отряды уже угрожали крепостям Грозная и Владикавказ. При атаке на последнюю в коня имама попало ядро. Гази-Магомед был тяжело контужен. Когда спросили, кто будет после него, Гази-Магомед, ссылаясь на виденный сон, ответил: «Шамиль. Он будет долговечнее меня и успеет сделать гораздо больше благодеяний для мусульман». Это никого не удивило, потому что Шамиль был не только ближайшим сподвижником имама, признанным ученым, талантливым военачальником и выдающимся организатором, но давно уже стал и народным любимцем[19].
В том же году Розен предпринял большой поход против имама. Соединившись на реке Ассе с отрядом генерала А. Вельяминова, он прошел с запада на восток всю Чечню, разоряя восставшие села и беря штурмом укрепления горцев, но добраться до имама так и не смог. Тогда Розен решил сменить тактику, вернулся в Темир-Хан-Шуру и оттуда снарядил крупную экспедицию к Гимрам — родине имама. Как Розен и предполагал, Гази-Магомед не замедлил явиться к родному очагу. Он даже велел бросить большой обоз с трофеями, который сдерживал движение отряда. «У хорошего воина карманы должны быть пусты, — считал он. — Наша награда у Аллаха». Прибыв к Гимрам на несколько дней раньше неприятеля, имам принялся спешно укреплять подступы к аулу. Теснина была перегорожена каменными стенами, на уступах скал были устроены каменные завалы. Гимры являли собой неприступную крепость и горцы полагали, что проникнуть сюда может лишь дождь. В ауле остались только те, кто способен был держать в руках оружие. Старики красили хной седые бороды, чтобы издали походить на молодых джигитов. Семьи и имущество гимринцев были переправлены в другие аулы. Жена Шамиля Патимат, с годовалым сыном Джамалуддином, названным Шамилем в честь своего учителя, укрылась в Унцукуле, в доме отца. Там же укрылась и жена Гази-Магомеда — дочь шейха Ярагинского. 10 октября 1832 года войска Розена подступили к Гимрам. Отряд генерала Вельяминова, насчитывавший более 8 тысяч человек и 14 пушек. Сквозь туман и гололедицу, теряя на крутых горных тропах людей, лошадей и пушки, передовой отряд Вельяминова сумел подняться на окружающие Гимры высоты со значительными силами.
Имаму было предложено сдаться. Когда он отказался, начался тяжелый штурм. С окружающих высот беспрерывно палили пушки. Несмотря на неравенство сил (у Гази-Магомеда было всего 600 человек, горцы не имели ни одной пушки)[20], осажденные, проявляя чудеса храбрости и героизма сдерживали напор противника с утра до заката солнца. Мюриды отразили множество атак, но силы были слишком неравны. После ожесточенного боя Гимры были взяты. Отряд Гамзат-бека шел на подмогу имаму, но был атакован из засады и не смог помочь осажденным.
Глава 3: Гимринская башня. Смерть имама
Гази-Магомед и Шамиль с немногими уцелевшими мюридами решили защищаться до последней возможности, и засели в башне, построенной после хунзахской битвы, у которой Гази-Магомед предсказал свою гибель. Они личным примером ободряли немногих уцелевших мюридов. В воспоминаниях современного Шамилю горского историка Мухаммеда-Тагира есть замечательный рассказ об исключительном мужестве этой горстки храбрецов, из которой удалось спастись только Шамилю и одному мюриду. Войска Розена обстреливали башню со всех сторон, а смельчаки взобрались на крышу, пробили в ней дыры и бросали внутрь горящие фитили, пытаясь выкурить мюридов. Горцы отстреливались, пока их оружие не пришло в негодность. Вельяминов велел подтащить пушки прямо к башне и расстреливал ее почти в упор. Когда двери были разбиты, Гази-Магомед засучил рукава, подоткнул за пояс полы черкески и улыбнулся, потрясая саблей: «Кажется, сила не изменила еще молодцу. Встретимся перед судом Всевышнего!». Имам окинул друзей прощальным взглядом и бросился из башни на осаждавших. Увидев, как частокол штыков пронзил имама, Шамиль воскликнул: «Райские гурии посещают мучеников раньше, чем их покидают души. Возможно, они уже ожидают нас вместе с нашим имамом!». Шамиль изготовился к прыжку, но прежде выбросил из башни седло. В суматохе солдаты начали стрелять по нему и колоть штыками. Тогда Шамиль разбежался и выскочил из башни с такой нечеловеческой силой, что оказался позади кольца солдат. Сверху бросили тяжелый камень, который разбил Шамилю плечо, но он сумел зарубить оказавшегося на пути солдата и бросился бежать. Стоявшие вдоль ущелья солдаты не стреляли, потрясенные такой дерзостью и, опасаясь попасть в своих. Один все же вскинул ружье, но Шамиль увернулся от пули и раскроил ему череп. Тогда другой сделал выпад и всадил штык в грудь Шамиля. Казалось, все было кончено. Но Шамиль схватился за штык, притянул к себе солдата и свалил его ударом сабли. Затем вырвал штык из груди и вновь побежал. Вслед затрещали запоздалые выстрелы, а на пути его встал офицер. Шамиль выбил шашку из его рук, офицер стал защищаться буркой, но Шамиль изловчился и проткнул противника саблей. Потом Шамиль пробежал еще немного, но силы стали покидать его. Услышав приближающиеся шаги, он обернулся, чтобы нанести последний удар. Но оказалось, что Шамиля догонял юный гимринский муэдзин, который выпрыгнул из башни вслед за ним и остался невредимым, так как осаждавшие были отвлечены Шамилем. Юноша подставил обессилевшему Шамилю плечо, они сделали несколько шагов и бросились в пропасть. Когда солдаты добрались до края пропасти, открывшаяся перед ними картина была столь ужасной, что дальнейшее преследование представлялось уже бессмысленным. Один из солдат бросил в темную бездну камень, чтобы по звуку определить ее глубину, но отклика так и не дождался. Лишь клекот орлов нарушал воцарившуюся после битвы тишину.[21]
Во всеподданнейшем рапорте барона Розена из лагеря при селе Гимры от 25 октября 1832 года говорилось: «...Неустрашимость, мужество и усердие войск вашего и.в. начальству моему всемилостивейше вверенных, преодолев все преграды самой природой в огромном виде устроенные и руками с достаточным военным соображением укрепленные, несмотря на суровость горного климата, провели их, чрез непроходимые доселе хребты и ущелья Кавказа, до неприступной Гимри, соделавшейся с 1829 г. гнездилищем всех замыслов и восстаний дагестанцев, чеченцев и других горских племен, руководимых Кази-муллою, известным своими злодеяниями, хитростью, изуверством и смелою военною предприимчивостью. ...Погибель Кази-муллы, взятие Гимров и покорение койсубулинцев, служа разительным примером для всего Кавказа, обещают ныне спокойствие в Горном Дагестане»[22]. Тело имама принесли на аульскую площадь. Гази-Магомед лежал, умиротворенно улыбаясь. Одной рукой он сжимал бороду, другая указывала на небо, туда, где была теперь его душа — в божественных пределах, недосягаемых для пуль и штыков.

Заключение
Не замеченный царским правительством вначале, мюридизм скоро окреп и вырос в грозную силу. «Положение русского владычества на Кавказе внезапно изменилось, — пишет цитированный выше Р. Фадеев, — влияние этого события простерлось далеко, гораздо дальше, чем кажется с первого разу»[23]. Мюридизм сделался для горцев мощным оружием. Лозунги газавата, священной войны с угнетателями, дали выход ненависти, накопившейся против завоевателей и местных феодальных владетелей и содействовали объединению разноплеменного населения Северо-восточного Кавказа. В религиозной оболочке сказывались стихийность, неоформленность крестьянского движения, отсутствие ясного понимания своих задач. Религиозная форма движения, возглавлявшегося мусульманским духовенством, затемняла классовый смысл мюридизма и способствовала позднее его распаду. Одним из главных вдохновителей и сторонников этого движения за освобождение простых горцев и был имам Гази-Магомед. Ему суждено было погибнуть смертью достойной настоящего дагестанца – не изменив своим идеалам, своему народу и товарищам. Опасаясь паломничества на могилу имама, его похоронили подальше от Гимров — в Тарках. Гази-Магомед хотел лишь одного — постичь прекрасную сущность Создателя. Мечтал преобразить свою несчастную родину, откинув завесу людских заблуждений и несовершенств. Он искал путь чистый и верный. Но стоило ему поделиться своей мечтой с другими, как вспыхнули на его пути ненависть, вражда и война. Гази-Магомед прожил недолгую жизнь, но в памяти потомков он остался великим имамом, заложившим краеугольный камень единения горских народов.

Список литературы
1.                Казиев Ш.М. Имам Шамиль. – М., 2001.
2.                Кровяков Н. Шамиль. – М., 1990.
3.                Мухаммед-Тахир. Три имама. – Махачкала, 1990.
4.                Павленко П.А. Шамиль. – Махачкала, 1990.
5.                Чичагова М.Н. Шамиль на Кавказе и в России. – М., 1991.

---