Архангельская А. В.

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским явилась итогом развития русской публицистики XVI в. Так или иначе, но в центре внимания русской литературы оказалась и личность, и государственная деятельность первого русского царя. Не желая оставаться в стороне, сам царь, который заботится о воздействии на подданных не только силой власти, но и силой слова, вступает в эту полемику. Чаще всего адресатами Грозного становятся не друзья, а враги, примером чего и является его знаменитая переписка с князем Андреем Курбским, бежавшим в Литву в 1564 г.

Князь Андрей Курбский принадлежал к старинному роду ярославских князей и считал себя потомком Владимира Мономаха. Он был видным военачальником, активным участником Казанского похода Грозного и одно время (1560) даже стоял во главе всего русского войска. Однако, опасаясь опалы, столь часто настигавшей ближайших сподвижников Грозного, Курбский бежал в 1564 г. в Литву под покровительство польского короля Сигизмунда-Августа. Стремясь обосновать свой поступок, он написал письмо Ивану Грозному, содержащее осуждение его государственной политики.

Если переписка Грозного и Курбского имела публицистический характер, то в чем же заключался ее полемический смысл? О чем спорили царь и его опальный боярин?

Послание Курбского начинается с обращения, содержащего в себе емкую и значимую оппозицию. "Царю, от Бога препрославленному, паче же всех во православии пресветлому явившуся" - утверждение идеала и одновременно - вариант традиционной дипломатической формулы обращения к монарху. "Ныне же, грех ради наших, сопротив сим обретшемуся" - антиидеал, с точки зрения Курбского, имеющий место в русской реальности того времени. Ответственность за свой поступок Андрей Курбский снимает с себя и возлагает целиком на плечи царя, упрекая его в многочисленных грехах по отношению к верным подданным: "Избиенные тобою, у престола Господня стояще, отомщения на тя просят; заточенные же и прогнанные от тебя без правды от земли к Богу вопием день и нощь!" Таким образом, в центре спора сразу оказывается основная для публицистики XVI в. тема: соответствие (или - чаще - несоответствие) правителя идеалу монарха.

Ответ Грозного, как неоднократно отмечалось исследователями, строится по законам дипломатической переписки того времени: Иван Грозный тщательно отвечает на каждый обвинительный тезис своего оппонента, зачастую либо дословно цитируя, либо пересказывая послание Курбского. Такое построение существенно облегчает сопоставление текстов и идей двух первых посланий обоих противников.

Послание начинается с полного перечисления Грозным своей родословной, что позволяет ему сразу же задать нужную тональность повествования: Курбскому отвечает законный самодержец всея Руси, наследник великих князей, прославившихся военными победами и другими деяниями во славу Русской земли. Интересен перечень князей, которых поименно называет Иван Грозный среди своих прямых предков. В полном соответствии с древнерусской традицией именования здесь упомянуты отец и дед, два непосредственно предшествующих колена рода (Иван III и Василий III). А перед ними - три святых правителя (Владимир Креститель, Александр Невский и Димитрий Донской) и Владимир Мономах, чье имя часто вспоминалось в связи с появлявшимися в XVI столетиями теориями, связанными с преемственностью Москвы по отношению к Риму (см., например, "Сказание о князьях Владимирских"). Если Курбский сомневается в соответствии Грозного идеалу монарха, достойный ответ ему может дать только сам монарх. Грозный выступает с изложением своих взглядов как государственный человек, он начинает свое письмо пышно, торжественно, пространно. Но темпераментная натура Грозного очень скоро дает себя знать. Постепенно, по мере того как он переходит к возражениям, тон письма его становится оживленнее. Грозный резко возражает против мнения Курбского о необходимости иметь мудрых советников из бояр и в полемическом задоре называет бояр своими рабами. А еще дальше тон письма становится запальчивым, Грозный с азартом издевается и высмеивает Курбского, отпускает такие насмешки, которые уже лишены всякой официальности.

Основной аргумент Грозного в споре с Курбским - зеркальное отражение тезиса оппонента. Если Курбский говорит о несоответствии Грозного идеалу правителя, то Грозный ставит вопрос о том, насколько Курбский (и - обобщая - многие, подобные ему) далек от идеала подданного. Царь гиперболизирует масштабы проступка Курбского: "Ты же, тела ради, душу погубил еси, и славы ради мимотекущия, нетленную славу презрел еси, и на человека возъярився, на Бога возстал еси". Он резко противопоставляет изменнику верного слугу Курбского Василия Шибанова, не устрашившегося никаких мучений и даже самой смерти: "Он свое благочестие соблюде, пред царем и пред всем народом, при смертных вратех стоя, и крестного ради целования тебе не отвержеся, и похваляя всячески умрети за тебе тщашеся". По легендарному преданию, именно Василий Шибанов доставил в Москву и передал Грозному письмо своего господина. Это предание было использовано А.К. Толстым при создании баллады "Василий Шибанов". Три фигуры (Шибанов - Курбский - Грозный) оказываются связанными отношениями "господин - подданный", и в результате оказывается, что как господин Курбский гораздо "хуже" Грозного, т.к. обрекает своего верного слугу на смерть, а как подданный - гораздо "хуже" Шибанова, т. к. ему чужды понятия верности и долга. Это противопоставление вводит важную для Грозного тему "неправедных подданных", которые сами своим поведением вынуждают правителя на жестокие меры: "И се ли супротивно явися, еже вам погубити себе не дал есми?" Итак, царь может быть праведным только при условии выполнения своего гражданского долга его подданными, и в запальчивости Грозный вспоминает целый ряд преступлений против него его бывших сподвижников. И здесь измена Курбского оказывается фрагментом в ряду аналогичных измен, через которые царю пришлось пройти на протяжении своей жизни с ранней юности до настоящего времени.

Чем дальше, тем более эмоциональным становится стиль послания Грозного. Величавость вступления сменяется запальчивой эскападой обвинений: "Аще царю не повинуются подовластные, и никогда же от междоусобных браней престанут. Се убо зло обаче само себе хапати! Сам не разумея, что сладко и свет, что горько и тма, иных поучает. Ино сладко и свет, яко от благих престати и злая творити междоусобными браньми и самовольством? Всем явленна суть, яко се несть свет, но тма, и несть сладко, но горько".

Эта смена тональности приводит к появлению смехового начала. Смех у Грозного превращается еще в один - и самый сильный - аргумент в споре со своим противником. Поэтому царь высмеивает наиболее сильные места в послании своего оппонента, в частности, его упование на грядущий Страшный Суд, на котором обличатся все неправедные дела нечестивого правителя. Курбский пишет: "И да будет ти, царю, ведомо к тому: уже не узришь, мню, в мире лица моево до дня преславного явления Христа моего". В этой короткой фразе сконцентрированы и вера в грядущее возмездие, и напоминание о Христе, который выше и справедливее всех земных царей, и горечь обиды, и осознание собственного превосходства. Грозный очень точно почувствовал эмоциональную силу этой фразы, поэтому именно она стала объектом осмеяния: "Лице же свое показуеши драго. Кто же убо восхощет таковаго эфопъскаго (здесь - в значении "бесовское". - А. А.) лица видети?.."

Стиль послания Грозного не поддается однозначному определению, т. к. варьируется на протяжении произведения. Очень емко его определил Курбский, назвав полученное письмо "широковещательным и многошумящим". Сквозь него все ярче проступает сильная личность самого царя, его темпераментная и непримиримая натура. Она не укладывается ни в один из существующих стилистических канонов, но решительно нарушает их все. От возвышенного церковнославянского языка до бытового просторечия и ругательств, от цитат из Священного Писания до перефразированных народных пословиц и поговорок - таков стилистический диапазон этого текста. Эта полифоничность - сознательная установка автора, намеренно стремившегося встать над любыми существовавшими литературными формами, использовать все их возможности для достижения своей цели.

Эта принципиальная стилистическая неоднородность послания Грозного привела к возникновению в переписке не только политического, но и чисто литературного спора. В "Кратком отвещании князя Андрея Курбского на зело широкую епистолию великаго князя Московского" возникает еще один упрек: "...не токмо цареви, так великому и во вселенней славимому, но и простому, убогому воину сие было не достойно" так писать, да еще и посылать это "в чюжую землю, идеже некоторые человецы обретаются, не токмо в грамматических и риторских, но и в диалектических и философских учениях искусные". Эта фраза свидетельствует о том, что Курбский стремился стать выше своего оппонента не только в моральном, но и в культурном плане и ориентировался он при этом на западную культуру. Для него Грозный становится неумелым литературным варваром, целыми книгами и паремиями цитирующим Священное Писание, тогда как сам он обращается не только к авторитету Библии и сочинениям отцов Церкви, но и к произведениям античных авторов.

Литературное наследие Ивана Грозного, как и наследие Андрея Курбского, не исчерпывается перепиской, включающей пять посланий (три написаны Курбским и два - Грозным). Оба корреспондента были весьма плодовитыми авторами, заслуживающими внимания и вне зависимости друг от друга.

Послания - основной жанр литературного творчества Ивана Грозного. Помимо переписки с Курбским, хорошо известны его послания опричнику Василию Грязному, игумену Кирилло-Белозерского монастыря Козьме, грамоты правителям других государств (Иоанну III Шведскому, Стефану Баторию, Елизавете Английской и др.), беседы с иностранными дипломатами, гимнографические произведения (канон Ангелу Грозному), Духовная. В летописи отражен диспут Ивана Грозного с протестантским пастором Яном Рокитой.

Всей душой любил царь музыку, церковное пение. В Переславле Залесском в соборе Никитского монастыря, построенного в 1564 г., была большая плита из белого камня, на которой читалось: "Благочестивый государь всенощное бдение слушал и первую статию сам пел, и божественную литургию слушал и красным (красивым. - А. А.) пением ... сам же государь пел на заутрени и на литургии". В Александровской слободе Иван Грозный завел целую музыкальную школу, славившуюся певцами и распевщиками. Но государь не только любил церковное пение и покровительствовал ему - до нас дошли его собственные музыкальные произведения. Это две стихиры, т.е. песнопения вечерни и утрени, первые слова которых заимствуются из текста псалмов, а в последующих, поэтически связанных с ними, развиваются самостоятельные темы, прославляющие святых или какие-нибудь значимые события. Первая стихира посвящена московскому митрополиту Петру и начинается словами, отражающими общероссийское значение деятельности святителя: "Кыми похвалеными венцы увяземо святителя иже плотию в Руси суща и духовно всем достизающа, иже чиста того любляше, веримо предстоятеля и заступника, иже всем скорбным утешителя, благочестия реку, Землю Русскую веселяшу течении Петра, теплого предстателя нашего и хранителя". Вторая стихира посвящена Сретению иконы Богоматери Владимирской, спасшей Москву от нашествия Тамерлана (на Руси его называли Темир-Аксаком) 23 июня 1395 г. Такому общерусскому, но и "нарочито московскому" празднику и посвящена стихира, в которой Иван IV призывает "верных множество совокупленное": "Вострубите трубою песней во благонарочитом дни праздника нашего и тмы разрушение, и свету пришествие паче солнца восиявша".

В связи с писательской деятельностью Ивана Грозного чаще всего встает вопрос о стиле его произведений. Вряд ли в древнерусскую эпоху существовал еще один писатель, который бы так мало осознавал себя писателем, и вместе с тем каждое литературное выступление которого обладало бы с самого начала таким властным авторитетом. Все написанное Грозным является актуальным откликом на те или иные насущные потребности современной ему политической действительности. И именно это наложило сильнейший отпечаток на его произведения. Грозный прежде всего - политик, государственный человек, и он вносит политическую запальчивость в каждое свое произведение. Сложно определить жанровую или стилистическую доминанту его творчества, его произведения находятся где-то на грани литературы и деловой письменности, частных писем и законодательных актов, в них стирается граница между выражением частного мнения и отдачей государственного распоряжения. Исследователи этой проблемы неоднократно отмечали, что письма Грозного - неотъемлемая часть его поведения и деятельности в целом: каждое и них - его общественный поступок.

Одна из проблем, к которым часто обращаются историки литературы, - это попытка решить вопрос, писал Иван Грозный свои произведения или диктовал их. Эта проблема возникает в связи с тем, что, как это часто бывает у эмоциональных писателей, стиль Грозного включает элементы устного мышления: он пишет, как говорит. Чертами, характерными для разговорной речи, являются многословие, частые повторы мыслей и выражений, отступления, неожиданные переходы от одной темы к другой, вопросы и восклицания, постоянные обращения к читателю как к слушателю. Его послания гипнотизируют читателя, и многословие их - не столько простая болтливость, сколько прием, которым он завораживает и заколдовывает читателя, эмоционально на него воздействует, угнетает или расслабляет. Он мучитель в жизни и в своих посланиях, он также и талантливый актер с элементами древнерусского скоморошества.

Для произведений Грозного характерно чередование церковнославянского языка и разговорного просторечия, иногда переходящего в запальчивую брань. Грозный пользуется поговорками, его речь полна восклицаний, он часто обращается к читателю, он прерывает свою речь вопросами, останавливает себя. Он делает смелые сопоставления библейских лиц и событий с современными ему.

Грозный мог быть торжественным только через силу. на время вынужденный к торжественности тона, он в конце концов переходит к полной естественности. Можно подозревать Грозного иногда в лукавстве мысли, иногда даже в подтасовке фактов но самый тон его писем всегда искренен. Он был искренним даже тогда, когда впадал в скоморошеский тон. Это было актерство азарта, а не притворство из расчета. Начав со стилистически сложных оборотов, с витийственно-цветистой речи, Грозный рано или поздно переходил в свой тон, становился самим собой: смеялся и глумился над своим противником, шутил с друзьями или горько сетовал на свою судьбу.

В своих посланиях Грозный постоянно играет какую-либо роль. Стиль их меняется в зависимости от взятой им на себя роли. От этого стиль его посланий очень разнообразен. Чаще всего для Ивана Грозного было характерно притворное самоуничижение, иногда связанное с лицедейством и переодеванием. Едва ли не наиболее характерной чертой стиля посланий Грозного является притворно-смиренный тон и просторечные выражения в непосредственном соседстве с пышными и гордыми формулировками, церковнославянизмами, учеными цитатами из отцов Церкви.

С этой точки зрения наиболее характерно его знаменитое послание в Кирилло-Белозерский монастырь, начинающееся, в отличие от первого послания Курбскому, с гиперболизированно самоуничижительной автохарактеристики: "Увы мне грешному, горе мне окаянному, ох мне скверному! Кто есмь аз, на таковую высоту дерзати?" Обращение к монахам, в идеале - богоугодным подвижникам, приводит Грозного к необходимости исходно определить и явно показать дистанцию, пролегающую между обычным грешным человеком, пусть и облеченным всей полнотой государственной власти, и подвижниками, дерзающими идти вслед за отцом и основателем монастыря преподобным Кириллом Белозерским: "Аз брат ваш недостоин еси нарещися... А мне, псу смердящему, кому учити и чему наказати и чем просветити? Сам повсегда въ пияньстве, в блуде, в прелюбодействе, въ скверне, во убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе...". Взятая на себя роль смиренного грешника очевидна, так же как в начале послания Курбскому, напротив, была очевидна выбранная роль самодержца "без страха и упрека". И то, в чем Грозный не позволял обвинить себя своему бывшему подданному, а ныне предателю Андрею Курбскому, теперь он сам готов признать за собой, но только в том случае, если он сам и выскажет эти риторические обвинения. Однако, и в послании Курбскому, и здесь Грозный не выдерживает до конца изначально принятой на себя роли и чем дальше тем больше становится самим собой. В результате он резко обличает братию Кирилло-Белозерского монастыря за то, что она не может справиться с присланными в монастырь опальными боярами, которые пытаются установить там свой образ жизни: "А во се над Воротыньским церковь есть поставили - ино над Воротыньским церковь, а над чюдотворцом (Кирилл Белозерский. - А. А.) нет, Воротыньской в церкви, а чюдотворец за церковию! А на Страшном Спасове судищи Воротыньской да Шереметев выше станут: потому Воротыньской церковию, а Шереметев законом, что их Кирилова крепче". А заканчивается письмо уже совсем решительным, властным, царским: "Вперед о том не докучайте: воистину ни о чем не отвечевати".

В последнем фрагменте опять возникает едкая ирония, высмеивание оппонента - один из излюбленных приемов Грозного-полемиста. Диктуя или как бы записывая свою устную речь, Грозный всегда очень конкретно и отчетливо представлял себе своего противника. Отсюда - скрытый диалог, неизменно присутствующий в его посланиях: он как бы повторяет вслед за своим противником его аргументы, а затем их разбивает и торжествует победу, иронизируя, насмехаясь или отмечая, что аргументация противника и сам противник достойны только смеха. Грозный - пожалуй, первым в истории русской литературы - понял, что высмеять - это значит духовно уничтожить противника, победить. Вот почему в его обличениях так часто противник опровергается тем, что его положение объявляется смешным. При этом в своих скрытых диалогах Грозный показывает высокую степень актерского мастерства. Он не только ясно передает все возражения противника (в форме вопросов, которые Грозный как бы задает от его лица), но и переселяется в его положение, учитывает его характер. Разумеется, он упрощает и превращает в гротеск аргументы противника, но при этом остается все же в пределах возможного, вероятного.

Андрей Курбский прожил в Литве почти два десятилетия, вел обширную переписку, занимался переводом святоотеческих текстов на русский язык и защищал православие в Литве от католиков и протестантов. Там же он написал свою знаменитую "Историю о великом князе Московском", представляющую собой существенно новую ступень в развитии русской исторической литературы. Впервые появился труд, цель которого заключалась не в том, чтобы просто изложить события, связанные с той или иной страной, городом, монастырем, историческим лицом, а вскрыть причины, происхождение того или иного явления. Явлением, вокруг которого Курбский сосредоточил внимание в своей "Истории", были деспотизм и жестокость Грозного, начатое им "лютое гонение" на подданных. Ответ, который дает Курбский, вполне в духе XVI в. - всему тому виной злые советники. Курбский, как и Иван Пересветов, верит в силу слова, в силу разума, в силу убеждения. Поэтому злой или добрый совет может переменить характер царя, направить историю по новому пути. Началось все с того, что Иван остался без отца сиротой а пестуны и "ласкатели" поощряли в нем дурные наклонности. Картинно описываются первые детские жестокости Ивана, как он метал с высоких крылец животных и, собрав вокруг себя таких же юных сорванцов, носился с ними на конях по площадям и торжищам, грабя, избивая и умерщвляя мужей и жен. Начавшиеся жестокости царя были приостановлены двумя мудрыми, хотя и юными мужами - Алексеем Адашевым и священником Сильвестром из Новгорода. Им удалось на некоторое время "исправить" царя разумными советами, направить его на добрый путь и тем доставить славные победы русскому оружию. Здесь Курбский подробно описывает военные деяния Грозного и особое внимание уделяет взятию Казани. Но вскоре появились злые и эгоистичные советники, похожие на детских воспитателей Грозного: как и те, эти стремились утвердить свое влияние на царя, поощряя его страсти. Так пришел к концу благополучный период царствования Ивана IV. Самый же дурной совет был подан царю одним старцем: "И аще хощеши самодержец быти, не держи себе советника ни единаго мудрейшаго себе". После этого в царе постоянно возрастала злоба, подогреваемая страхом независимых мнений и советов.

От объяснения причин гонений Курбский переходит к подробным и картинным описаниям самих гонений и бесчинств Грозного, развращения нравов, наступившего в результате всеобщего страха и разорения страны. Перед нами первый политический памфлет в русской литературе, развернутый до подробной истории царствования Грозного.

Если "кусательный стиль" Ивана Грозного традиционно возводят к традиции "иосифлян", а в качестве непосредственных предшественников называют самого Волоцкого игумена, в "Истории" Андрея Курбского сказались не только традиция русской воинской повести, но и стилистика обличительных проповедей и сочинений Максима Грека, учеником которого князь считал себя всю жизнь и литературную доктрину которого (в частности, в связи с проблемами перевода) настойчиво проводил в жизнь. Но при всем том "История" выделяется своеобразием индивидуального стиля, стройностью и энергией изложения.

Несмотря на существенные различия между двумя оппонентами, исследователи отмечали, что, подобно тому, как произведения Ивана Грозного и их стиль освещаются его поведением, так и характер, стиль и идейная сторона сочинений Курбского являются частью его биографии, его стремления найти свою позицию в жизни. И главное в занимаемой им жизненной позиции - не столько поза правдолюбца перед своими читателями, сколько игра перед самим собой, стремление оправдать себя в своих собственных глазах.

Андрей Курбский занимает очень важное и существенное место в истории переводческой деятельности на Руси. Своим учителем он почитал Максима Грека, а историки литературы называют его деятельность переходным и связующим звеном между трудами афонского монаха и лихорадочной переводческой деятельностью, охватившей Москву в XVII столетии. Андрей Курбский не только переводил восточнохристианских отцов Церкви, но и смело обращался к западноевропейским источникам просвещения. И в то время, как в Москве еще с большим подозрением относились к наукам и "свободным художествам", Курбский настойчиво подчеркивал пользу просвещения для христианина.