Министерство образования Российской Федерации

Шадринский Государственный Педагогический Институт

Филологический факультет

Кафедра литературы

ГАЛАНИНА Ольга Фёдоровна

Роль моральной оценки в характеристике

героев «Тихого Дона» М. А. Шолохова

Дипломная работа

Шадринск, 2002г.

Содержание:

I Введение

Жизнь и творчество Михаила Александровича Шолохова совпали с одним из трагических периодов в истории нашей Родины. Сложная обстановка сложилась не только в обществе, но и литературе. Врагами объявлялись те, кто не вписывался в рамки общественных норм. Столь жестокие требования относились, конечно, к наиболее талантливой части русских художников. Они клеймились «попутчиками», подвергались всяческим оскорблениям и преследованиям.

В литературе царствовала РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), которая занималась «завоеванием гегемонии пролетарской литературы».¹ Представители пролетарского искусства, поддерживаемые новой властью, заполонили литературу. Это отвечало идее «перековки» общества.

«...Н. И. Бухарин говорил: «У нас еще нет коммунистического общества, а если нет коммунистического общества, то на нас лежит обязанность заботится о судьбах страны. Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике. «Процесс» штамповки интеллигенции» сопровождался жестоким преследованием вплоть до физического уничтожения национальной духовной элиты».²

Но «...как ни старались люди ... изуродовать ту землю, на которой они жались; как ни забивали ее камнями, чтобы ничего не росло на ней, как они не счищали всякую пробившуюся травку... Весна была весною, солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахнущие листья...»¹

Отечественная литература стойко переносила невзгоды. Есенин, Горький, Вересаев, Серафимович, Макаренко продолжали классическую традицию, и уже начинали заявлять о себе писатели, которым выпал тяжкий жребий, - Фурманов, Островский, Булгаков, Шолохов, Леонов, Волошин, Платонов и многие другие. Русская литература несмотря ни на что, продолжала жить.

Но пора «перековки», «переделки» человека, пора воспевания личности требовала оптимизма, героизма, прометеизации главного действующего лица. «А. Фадеев, обосновывая главную идею романа «Разгром» говорил: «В гражданскую войну происходит отбор человеческого материала ... Происходит огромнейшая переделка людей, и чтобы ни у кого не возникло сомнения на этот счёт добавлял: «Переделка людей происходит успешно потому, что руководят большевистской идеей переделки такие, как Левинсон, - человек « особой, правильной породы...».²

Роман Фадеева был объявлен новым и этапным произведением метода социалистического реализма. После этого советская литература оказалась сплошь усеянной подобными сочинениями, но им не доставало мастерства, настоящего показа противоречивых взаимоотношений человека и окружающего мира. Давал о себе знать и избыток ложного героического пафоса, декларативности. Конечно сейчас об этой литературе можно говорить, что угодно, но только не о ее равнодушии, ведь люди свято верили в то, о чем они писали.

И у Михаила Александровича Шолохова были такие герои – «особой, правильной породы». В литературу он вошел со своими повестями «Батраки», «Путь - дороженька», сборники рассказов: «Донские рассказы» (1926) и «Лазоревая степь» (1926). Долгие годы при оценке этих рассказов преобладал восторг, молодому автору было уготовано место в группе революционных, пролетарских писателей, писавших о счастье идти «сквозь револьверный лай», и никакой тоски, раздвоенности, сострадания.

Но к осени 1927 года появляется рукопись первой книги «Тихого Дона», и автор решает попытать счастья в Гослитиздате. Но книгу не принимают, приходится искать нового издателя. В журнале «Октябрь» роман прочитали, посоветовались и потребовали больших сокращений. Отпугивала не только острота и непривычность темы, но и жестокие установки на развитие пролетарской литературы.

И все-таки «Октябрь» начинает публиковать роман: в январе-апреле – первую, а с мая по октябрь 1928 г. – вторую книгу. Успех романа у читателей был ошеломляющим. А вскоре на Первом съезде пролетарских писателей произведение Шолохова было отнесено к числу лучших в советской литературе. В печати выходят статьи, анализирующие роман.

Но талант Шолохова был не удобен. «11 декабря 1928 года в краевой ростовской газете «Молот» рапповец Ю. Юзовский ехидничал: «Шолохов – это наша большая задача», и тут же добавлял «И такой размах – в двадцать три шолоховских года ?!» В этом восклицании – удивлении главная суть: великое произведение написано юношей – возможно ли такое?»¹ Начинается травля писателя, ему и отказывают в авторстве, а он продолжает работу над эпопеей.

«Тихий Дон» сначала выходит частями, а затем отдельно в четырех томах в течение двенадцати лет (1928-1940). Хотя причина длительного перерыва в 7 лет между публикацией третьего и последнего томов точно неизвестны, несомненно, что свою роль сыграли возражения некоторых членов Союза писателей и самого Сталина по поводу отдельных политических аспектов романа.

Известно, что на Шолохова пытались давить такие литературные авторитеты, как Александр Фадеев, Федор Панферов, пытавшиеся убедить его сделать Григория Мелехова «своим».

«Шолохов писал: «Фадеев предлагает сделать такие изменения, которые для меня неприемлемы никак. Он говорит, ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан… Делать Григория окончательным большевиком я не могу… Заявляю это помимо своего желания в ущерб и роману, и себе… И пусть Фадеев не указывает мне, что «закон художественного произведения требует такого конца, иначе роман будет объективно рациональным…»¹

Предполагалось, что Шолохов приведет своего героя на сторону большевиков или даст ему погибнуть в рядах Красной Армии, совершить подвиг в искупление участия в казачьем мятеже и белом движении, но писатель был против, так как это противоречило бы всему развитию характера главного героя.

Встреча со Сталиным произошла в начале 1931 года на даче у Горького. «Когда я присел к столу, - вспоминал Шолохов, - Сталин со мной заговорил… Говорил он один, Сталин начал разговор со второго тома «Тихого Дона» вопросом: «Почему в романе так мягко изображен генерал Корнилов? Надо бы его образ ужесточить». Писатель объяснил Сталину свою позицию. Затем речь зашла о третьей части романа. Сталин сказал: «А вот некоторым кажется, что третий том «Тихого Дона» доставит много удовольствий белогвардейским эмигрантам. Что вы об этом скажете?» Шолохов ответил: «Хорошее для белых удовольствие. Я показываю в романе полный разгром белогвардейщины на Дону и Кубани». Помолчав, подумав, раскурив трубку, Сталин ответил: «Да, согласен. Изображение хода событий в третьей книгу «Тихого Дона» работает на нас». И подвел итог: «третью книгу «Тихого Дона» печатать будем!»²

Но Шолохова продолжали обвинять в идеализации кулачества и белогвардейщины. Слишком беззлобно изобразил он ряд персонажей не «нашего» лагеря – Калмыкова, пана Листницкого, его сына Евгения, семью Коршуновых (исключая Митьку). Изображение казачьих генералов, атаманов, рядовых повстанцев – казаков не укладывалось в традиционные представления о них. Возможно ли было, что о Каледине, покончившим самоубийством, кто-то из авторов написал так: «На походной офицерской койке, сложив на груди руки, вытянувшись, лежал на спине Каледин. Голова его была слегка повернута набок к стене; белая наволочка подушки оттеняла синеватый влажный лоб и прижатую к ней щеку. Глаза сонного полузакрыты, углы сурового рта страдальчески искривлены. У ног его билась упавшая на колени жена. Вязкий одичавший голос ее был режуще остр. На койке лежал кольт. Мимо извилисто стекала по сорочке тонкая и веселая черно-рудная струйка».¹

Вряд ли оставят кого-либо равнодушными сцены, когда Мелеховы хоронят Петра, Лукинична провожает арестованного Мирона Коршунова или трагическая сцена развала фронта.

Вот, например, казачий офицер Листницкий видит царя сквозь стекло уезжающего автомобиля: «За стеклом, кажется, Фридерикс и царь, откинувшийся на спинку сиденья, обуглившееся лицо его с каким-то фиолетовым оттенком. По бледному лбу косой, черный полукруг папахи, формы казачьей конвойной стражи. Листницкий почти бежал мимо изумленно оглядывавшихся на него людей. В глазах его падала от края папахи царская рука, отдававшая честь, в ушах звенел бесшумный холостой ход отъезжающей машины и унизительное безмолвие толпы, молчаньем провожавшей последнего императора».¹

В 20-30^е годы такие интонации, такое сожаление толпы, унизительно молчавшей по поводу такой персоны, как царь было просто немыслимым, так как в то время и в жизни и в литературе царствовал закон: «кто не снами, тот - наш враг». Но у Шолохова другое: у него главное – правда, человечность. И Михаила Александровича продолжали шельмовать за беспристрастность в описании борьбы против контрреволюции, за неспособность показать механизм классовой борьбы.

«…Что же касается героев, то они страдают умственной неразвитостью, дикой необузданностью и примитивизмом. «Даже лучший, Григорий – тугодум. Мысль для него непосильное бремя», - восклицал В. Кирпотин.

В общем Григорий и его близкие – «односторонние и узкие люди, «бедные разумом, лишенные духовной жизни…»²

Действительно, героям Михаила Александровича чужды интеллектуальные споры, глубокомыслие, подкрепленное высказываниями мудрецов разных стран. Но оказалось, что полуграмотная казачка Аксинья Астахова способна любить не менее глубоко и страдать не менее сильно, чем Анна Каренина, что метущаяся душа Григория Мелехова не менее сложна, чем душа Андрея Болконского…»³

Умение Шолохова понять и глубоко раскрыть человеческую душу сделали его любимым писателем народа, миллионы людей зачитывались и зачитываются «Тихим Доном», следят за судьбами его героев, потому что у Шолохова «…ни одной единицы толпы – всегда лицо, независимый характер, даже если ему досталось всего две-три строчки».¹

«Автор «Тихого Дона», кого бы он ни изображал – белогвардейца или коммуниста, казака или интеллигента, - стремился как можно глубже погрузиться, в его человеческую природу, постичь характер изнутри, выяснить, какое же сердце бьется под генеральским мундиром или кожаной курткой, казацким зипуном или рабочей блузой…»²

Настоящему писателю противопоказана избирательность, так как его должен интересовать человек, а не то, какие у него достоинства или недостатки, или то, к какому лагерю он принадлежит.

Но в процессе работы, ведя героя через все перипетии его жизни, он делает свой выбор, выявляя в той или иной форме свое отношение к мыслям и действиям персонажа – положительное или отрицательное, хотя поначалу автор, наверное, не ставит перед собой такую цель, но по ходу создания произведения все ярче становится очевидно – кому симпатизирует автор, а кому – нет.

Какую же роль при характере героев играет моральная оценка образов? Данный вопрос является целью нашей работы:

1. Проанализировать с точки зрения моральной оценки героев романа.

2. Сопоставить разные образы героев.

3. Рассмотреть, как развивается характер героев в ситуации бурных перемен.

II Основная часть.

Общие принципы моральной характеристики героев.

Шолохов создал широкое повествование, вобравшее в себя множество индивидуальных судеб, неповторимых характеров, насыщенное массовыми сценами. Сохраняя широту изображения, многосторонность охвата явлений действительности, Шолохов раскрывает внутренний мир человека. Как это удается писателю?

Конечно же, все дело в его мастерстве. Ведь лепка человеческих характеров, создание художественного образа большой впечатляющей силы – трудное и сложное искусство. А «…читая «Тихий Дон», мы не думаем, как сделана его проза, не замечаем затраченных писателем усилий, не видим их следов… Все запрятано в тексте произведений, причем запрятано так надежно и глубоко, что удается обнаружить лишь в результате долго и тщательно анализа».¹

Каждый образ у Шолохова художественно закончен, и невольно возникает желание узнать, как, какими средствами, приемами, автор добивается правды изображения того или иного героя.

Конечно же, большое значения для создания образа имеет внешний вид героя, то есть его портрет. Не секрет, что внешний облик человека скрывает в себе его внутренние, нравственные качества. А портрет у Шолохова обладает способностью изображать человека в постоянном движении, то есть передавать его изменчивость.

Например, на первых страницах мы видим главного героя «Тихого Дона» молодым парнем «…с юношески круглой и тонкой шеей и беспечным складом постоянно улыбающихся губ». Но идут годы, и он, пройдя все потрясения, житейские невзгоды, войну, превращается в «большого, мужественного, пожившего и много испытавшего казачину, с усталым прижмуром глаз, с порыжелыми кончиками черных усов, с преждевременной сединой на висках и с жесткими морщинами на лбу».¹

Мы видим, как постепенно меняется Григорий, его портрет как бы раздробляется, дается частями, для того, чтобы показать, как из улыбчивого мальчишки появляется уставший, измотанный жизнью человек.

При первом описании Мелеховых писатель не стремился создать детальный портрет, на котором равноценно выглядели бы все члены семьи:

«…Под уклон сползавших годков закряжистел Пантелей Прокофьевич: раздался в ширину, чуть ссутулился, но все же выглядел стариком складным. Был сух в кости и хром (в молодости на императорском смотру на скачках сломал левую ногу), носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, до старости не слиняли на нем вороной масти борода и волосы, в гневе доходил до беспамятства и, как видно, этим раньше времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь спутанную паутинками морщин, дородную жену. Старший. Уже женатый сын его Петро напоминал мать: небольшой, курносый, в буйной повители пшеничного цвета волос, кареглазый; а младший, Григорий, в отца попер: на полголовы выше Петра, хоть на шесть лет моложе, такой же, как у бати, вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей. Так же сутулился Григорий, как и отец, даже в улыбке было у обоих общее, звероватое».¹

В семейном портрете Мелеховых ярко изображены только Пантелей Прокофьевич и Григорий. Ильинична, Петро, Дуняша, Дарья описаны скупо от того, что только в главе семейства и его младшем сыне запечатлено наиболее яркое Мелеховское.

«Михаил Шолохов при описании внешности своих героев стремится дать запоминающийся зрительный образ, воссоздать человека в неповторимом движении. Сами живописные подробности у него почти всегда приобретают отчетливо психологическую характерность. Его занимает в потрете не только выразительность, характерность внешнего облика, но и тип жизненного поведения, темперамент человека, настроение данной минуты. Портрет в романах Шолохова запечатляет героя в определенной жизненной ситуации, настроении».²

В семейном портрете Мелеховых мы видим и определенный характер членов семьи. Например, из портрета Пантелея Прокофьевича мы узнаем не только то, что он был хромой и носил серьгу в ухе, но и то, что при определенных обстоятельствах «...в гневе доходил до беспамятства и, как видно, этим раньше времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь опутанную паутиной морщин, дородную жену...»¹ За этой, короткой строчкой кроется драма семейной жизни, объясняется ранняя старость Ильиничны и крутой нрав ее супруга.

«Шолохову при описании человека важна не только живописная характерность облика, но и то впечатление, которое он произвел или мог бы произвести. Поэтому почти всегда портрет Шолоховских героев пронизан определенным настроением, чувством, это можно назвать психологически-описательным элементом».²

Вот например, Аксинья увидела, как на мелеховский двор въехала подвода, на которой лежал Григорий, жив он или нет она не знала. «...Ни кровинки не было в белом Аксинькином лице. Она стояла, прислонившись к плетню, безжизненно опустив руки. В затуманенных черных глазах ее не блестели слезы, но столько в них было страдания и немой мольбы, что Дуняшка, остановившись на секунду, невольно и неожиданно для себя сказала: «Живой, живой!».³

Потрясение, которое испытала Аксинья, выразилось не только внешне (побледневшее лицо, безжизненно опущенные руки), но и в выражении глаз: «В затуманенных черных глазах ее не блестели слезы ... столько было в них страдания и немой мольбы...» Именно глаза Аксиньи передают ее психологическое состояние. В дальнейшем черные глаза героини – постоянная, внешне запоминающаяся черта ее облика. Шолохов использует здесь «...принцип индивидуализации образов. У большинства его персонажей есть какая-то бросающаяся в глаза отметина: у Аксиньи –завитки волос на шее, без конца обыгрываются Митькины кошачьи глаза. Шолохов – художник-гуманист, для которого неприемлем утилитарный подход к человеку, отношение к нему как к винтику...»¹

Писатель выделяет во внешности то, что характерно для духовного склада, нравственного облика героя.

Так например, черные глаза Аксиньи изображаются не только в цвете, они то горят страстью, то страхом – все это указывает на ее порывистость, неудержимость. Михаил Александрович так же делает акцент на гордом лице героини, черных, с огоньком глазах, и читатель все время ощущает красивого, внутренне богатого человека. Несоответствие же внешнего и внутреннего используется писателем для обнажения скрытого, истинного.

Так, например, один из участников банды Фомина, Чумаков, говорит о себе после того, как убил Капарина и намеревался убить Мелехова: «Такая уж у меня должность убивать людей…»² Эти слова заставляют Григория внимательно приглядываться к своему спутнику: «Смуглое, румяное и чистое лицо Чумакова было спокойно и даже весело. Белесые с золотистым отливом усы резко выделялись на загорелом лице, оттеняя темную окраску бровей и зачесанных назад волос. Он был по-настоящему красив и скромен на вид, этот заслуженный палач фоминовской банды…»¹

Художник сталкивает, казалось бы, несовместимые понятия: внешняя красота , скромность и заслуженный палач – для того, чтобы показать за внешним уродливое и безобразное.

У Митьки Коршунова «желтело маслятся круглое с наглинкой глаза». Сам по себе желтый цвет вызывает у нас ассоциацию с чем-то наглым и похабным, а «круглые с наглинкой глаза» завершают описание человека, лишенного каких-либо нравственных качеств.

Сопоставляется у Шолохова красота Дарьи и ее внутренняя опустошенность, цинизм. «Красивые дуги бровей» ­- это не просто внешняя деталь, которую писатель повторяет раз за разом в различных обстоятельствах, они дают представление об одном из ее нравственных качеств: игривости, кокетстве.

«Искусство портретной живописи необычайно усложняется в многоплановом эпическом повествовании. Герои нередко исчезают на весьма продолжительный срок, вновь появляются. Они не должны, не могут забыться. Но писателю не надо всякий раз вновь описывать своих героев. Бывает достаточно упомянуть характерное, важное, чтобы читатель по одной или нескольким приметным деталям смог восстановить облик человека… Постоянно, повторяющееся, «мелеховское» в портрете Григория, Дуняшки, Мишатки, так же как и хромота Пантелея Прокофьевича или черные глаза Аксиньи, полноватый стан ее, красивые дуги бровей Дарьи, пухлая грудь Листницкого и т. д. – лишь один, хотя и весьма существенный, элемент портретной живописи в «Тихом Доне». Едва ли не большее внимание писателя привлекает и то неуловимое – меняющееся, те отметины, которые время и пережитое оставляют на облике человека».¹

Так например описание главного героя Михаила Александровича строит на сочетании врожденного, характерного и нового, приобретенного им. Это служит средством передачи психологического раскрытия образа.

Григорий на войне, после первых боев, в которых ему довелось участвовать, испытывает тоску, мечется, не может забыть убитого им австрийца. Страдает от ненависти, которая охватывает оба противоборствующих лагеря. Он говорит брату: «Я, Петро, уморился душой. Я зараз будто недобитый какой... – голос у него жалующийся, надтреснутый, и борозда (её только что с чувством внутреннего страха заметил Петро) темнела, стекаясь наискось через лоб, незнакомая, пугающая какой-то переменой, отчужденностью...»²

Эта «борозда», которую со страхом увидел Петро, была внешним, видимым выражением того душевного надлома, который пережил Григорий в первые месяцы войны.

По мере развития событий описания Григория Мелехова становятся все более драматичными, он постепенно теряет свою красоту, и этим передается его душевные метания, нелады с самим собой. Все чаще при изображении героя звучат эпитеты: суровый, злой, жестокий. «Мешковатые складки под глазами», «огонек бессмысленной жестокости в глазах», «мертвенно-бледное лицо с невидящими открытыми глазами», «усталый прижму глаз», «преждевременная седина в висках» - все это новые черты, приобретенные Григорием.

Одно из последних его развернутых описаний дано после бегства из банды Фомина. Аксинья, всматриваясь в спящего Григория, видит не то, что ей хорошо знакомо, а что-то суровое, незнакомое: «Черные ресницы его, с сожженными солнцем кончиками, чуть вздрагивали, шевелилась верхняя губа, обнажая плотно сомкнутые белые зубы, Аксинья всмотрелась в него внимательнее и только сейчас заметила как изменился он за эти несколько месяцев разлуки. Что-то суровое, почти жестокое было в глубоких поперечных складках между бровями ее возлюбленного, в складках рта, в резко очерченных скулах... И она впервые подумала, как, должно быть, страшен он бывает в бою, на лошади, с обнаженной шашкой. Опустив глаза, она мельком взглянула на его большие узловатые руки и почему-то вздохнула...»¹ В нем почти не осталось от того прежнего, постоянно улыбающегося парнишки.

Нравственные изменения происходят одновременно с быстрым старением Мелехова, и все окружающие его люди говорят и думают об этом с горечью и болью. «Ох, и постарел же ты братушка! – сожалеюще сказала Дуняшка. – Серый какой-то стал, как бирюк...»¹ Замечает это и Аксинья: «Милый мой, Гришенька, сколько седых волос – то у тебя в голове...»² Видит это и Мишатка: «Мишатка испуганно взглянул на его и опустил глаза. Он узнал в этом бородатом и страшном на вид человеке отца...»³

Вот так меткими, точными средствами портретной характеристики Шолохов обрисовывает нравственное превращение человека.

Конечно же, только с помощью описания героя создается его образ, этому помогает косвенная и несобственно – прямая речь.

«Посредством несобственно – прямой речи чаще всего выражаются мысли, чувства, протекающие в глубине сознания и часто им не осознанные, не выраженные в характерной индивидуально – речевой манере. Писатель как бы начинает говорить за героя, именно говорить, а не описывать, но так, что всегда ощущается подвижная, гибкая граница между повествователем и действующим лицом...»⁴

Так, например, Григорий, загнанный вместе с фоминской бандой на необитаемый, отрезанный половодьем островок, сидит на берегу, смотрит на воду. «Хорошо было смотреть на разметавшуюся у берегов бешено клокочущую быстрину, слушать разноголосый шум воды и ни о чем не думать, стараться не думать ни о чем, что причиняло страдания...»⁵ Шолохов выражает чувство, настроение Григория, но не в прямом описании от автора или в прямой речи героя, а пользуясь косвенной или несобственно – прямой речью. Это позволяет ему соединить объективность описания с интимностью человеческого чувства.

После неторопливо умиротворенного «хорошо было смотреть...» звучит напряженное, доходящее до крика «и ни о чем не думать, стараться не думать ни о чем». Лексический и ритмический повтор приобретет необычайную психологическую выразительность. Григорий пытается утишить боль пережитого, словно уговаривает себя: «ну думать». Все изболелось в этом человеке, так много страдавшем, так жестоко ошибавшемся.

С помощью косвенной речи писателю удается передать моральное состояние героев.

Ильинична напутствует Григория перед отъездом на войну: «Ты Бога-то... Бога, сынок, не забывай! Слухом пользовались мы, что ты каких-то матросов порубил ... Господи! Да ты Гришенька, опамятуйся! У тебя ить вон, гля, какие дети растут, и у энтих, зарубленных тобой, тоже небось детки поостались... Ну как же так можно? В измальстве какой ты был ласковый да деланный, а зараз так и живешь со сдвинутыми бровями. У тебя уж, гляди-кось, сердце, как волчиное исделалось... Послухай матерю, Гришенька!»¹ Этими словами Шолохов фиксирует наше внимание на том, как изменился главный герой: «от ласкового да желанного» до «сердце, как волчиное исделалось».

М. А. Шолохов – еще и мастер диалога, монолога. Речь его персонажей отражает особенности из жизненного уклада, среды, характеров.

«На диалоге строятся незабываемые картины в «Тихом Доне». У Михаила Александровича диалог нельзя заменить, скажем, повествованием или описанием. У него нет того, чтоб он говорил за героев, даже очень близких ему, как-то вмешаться в их споры, от чего несвободны были многие художники. Здесь строгая объективность, установка на такое искусство, когда сами от себя говорящие образы становятся носителями идейного содержания».¹

Характерен в этом отношении разговор Мелехова с большевиком Потляровым: «Ты говоришь - равнять, - обращается Григорий к собеседнику...- Этим темный народ большевики и приманили. Посыпали хороших слов и попер человек, как рыба на приваду! А куда равнение делось? Красную армию возьми; вот шли через хутор, взводный в хромовых сапогах, в «Ванек» в обмоточках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ведь это год ихней власти прошел, а укоренятся они – куда равенство денется?...

- Твои слова – «контра»! – холодно сказал Иван Алексеевич, но глаза на Григория не поднял...»² А не поднял, потому, что чувствовал в словах собеседника правду, но не принял чужого «метания», так как не свойственно оно Котлярову. Даже понимая правильность слов Григория, не будет мучится он и не изменит единожды принятого решения. Мелехов же с его тонкой душой понимает многое, от этого его сомнения, ощущение неправоты того и другого лагеря. И единственное, что мог сделать Иван Алексеевич пригрозить: «Ты такие думки при себе держи. А то хоть и знакомец и Петро ваш кумом доводится, а найду я против тебя средства... Поперек дороги нам не становись. Стопчем!»¹

И топтал бы, а вот Мелехов, узнав об аресте Котлярова, бросился в погоню, чтобы от смерти, вырвать из плена. Из этого диалога видны два совершенно разных человека. Один охвачен ненавистью, переедет всех, кто встанет на его пути, другой – великодушный, всепрощающий.

Михаил Александрович Шолохов совершил художественное открытие в характеристике героев. Ученые назвали это открытие «хоровое начало».

« ... Начиная с Шолохова в историю литературы входит новый вид повествования: хоровое начало, которое в романе выступило как художественное открытие эпохальной значимости.

«Тихий Дон» поражает гармоничностью и завершённостью глав, каждой в отдельности и тома в целом. Начинается ли глава авторским описанием, внутренним монологом героя, диалогом действующих лиц, все её нити стягиваются к особой форме психологического анализа, выступающего неизменно в виде несобственно-прямой речи. «Эта новая, более укрупнённая и расширенная форма психологического анализа представляет собой такую всеобъемлющую форму соединения разных голосов и мнений, что трудно определить её составные элементы. Традиционные для прозы виды психологического характера приобретают у Шолохова своеобразную, синтетически- аналитическую форму, - пишет современный исследователь. – перед нами нечто близкое по своему внутреннему существу , «хору» в древне греческой трагедии: суждение о человеке, о его мыслях, чувствах, жизни, судьбе. Но шолоховский хор существует не как отдельное персональное лицо, а внутри размышлений героя, что укрупняет его характер. « Хоровое начало» выступает не только в психологическом анализе героя, но и в прямой авторской речи, картинах природы, описаниях событий. ( А. Киселёв)».¹

Таким образом, Михаил Александрович Шолохов обладает замечательным искусством характеристики героев. Причём его мастерство состоит в том, что он многое заставляет додумывать читателя, не навязывая ему готовых выводов и решений.

В последующих главах мы постараемся показать на отдельных героях, каким образом писатель создаёт тот или иной моральный облик персонажа.

2. Комическое и трагическое в образе Пантелея Прокофьевича Мелехова.

Для того, чтобы узнать, какие человеческие качества и свойства обнаруживает Пантелей Прокофьевич. Нужно проанализировать. Как он относится к семье, как ведёт себя в ней, какие симпатии и антипатии испытывает.

Образ Пантелея Прокофьевича дан прежде всего для того, чтобы понять, в какой семье вырос главный герой «Тихого Дона», в каких условиях, под чьим влиянием.

Из мельчайших бытовых деталей мы узнаём, что Мелеховы отличались крепким достатком, во всём этом чувствуется твёрдая хозяйская рука Пантелея Прокофьевича. Из портретного описания- то, что глава семьи был вспыльчив до беспамятства, не терпел малейшего возражения или ослушания. При случае, не задумываясь, бил Пантелей Прокофьевич Григория костылём по спине, порол вожжами загулявшую без мужа Дарью. Вспыльчивость и властность - его характерная черта, которую Шолохов раскрывает через поведение героя.

Так, например, узнав о связи Григория с Аксиньей, Пантелей Прокофьевич кричит:

« – На сходе запорю! ... Ах, ты чёртово семя! –он сучил ногами, намереваясь ещё раз ударить. – На Марфушке - дурочке женю! ... Я те выхолощу! ...

На шум прибежала мать.

• Прокофьич, Прокофьич! ... Охолонь трошки! ... Погоди! ...

Но старик разошёлся не на шутку: поднёс раз жене, опрокинув столик со швейной машинкой и, навоевавшись, вылетел на баз. Не успел Гришка скинуть рубаху с разорванным в драке рукавом, как дверь крепко хлястнула и на пороге вновь тучей буревой укрепился Пантелей Прокофьевич.

• Женить сукина сына! ... ».¹

Он сам выбрал невесту для Григория, и это было слишком уж сурово даже для патриархальной, крестьянской семьи начала века. Характерно, что младший сын ( человек тоже своенравный и самолюбивый - черта, которая роднит его с отцом) безропотно подчиняется решению и выбору Пантелея Прокофьевича. И понятно: он в душе сам, очевидно, понимает, что скандальным романом с Аксиньей виноват перед семьёй.

Старшего Мелехова тяготит то, что Наталья в их семье стала нелюбимой женой, он всячески помогает ей, проявляет нежность и деликатность. Через отношение к невестке, автор показывает всю неоднозначность этого образа.

Для Пантелея Прокофьевича, главы семейства, существующий уклад жизни был освещён временем, обычаем. Много усилий приложил он для того, чтобы вернуть Григория к жене, для него мнение хутора было законом, а хутор считал, что Григорий опозорил Мелеховых, уйдя с Аксиньей от законной жены. Старик тяжело переживал несчастье, и, когда Григорий вернулся в родительский дом, к жене, Пантелей Прокофьевич не может сдержать радости.

Он очень гордится сыновьями, которые дослужились на фронте до офицерских чинов, не может удержаться от смешного бахвальства, усердно расписывает достоинства Григория, Петра. Приехавшего на побывку младшего сына везет через хутор. «Сыновей на войну провожал рядовыми казаками, а выслужились в офицерья, что ж, аль мне не гордо прокатить сына по хутору? Пущай гуляют и завидуют. А у меня, брат, сердце маслом обливается!»¹ - простодушно придается Пантелей Прокофьевич.

Смерть Петра была первым ударом для Мелехова. Крепким стариком, гневливым, вспыльчивым до самодурства изображает его писатель. Война, тревога за сыновей, которые сражаются на фронтах, известие о смерти Григория, оказывается ложным, подкосили Пантелея Прокофьевича, состарили его. Он поседел, «слабый на слезу стал». Жизнь то била его нещадно, то миловала радостью, и старик, не выдерживая, меняется на глазах.

Суровый, державшийся ранее с большим достоинством. Пантелей Прокофьевич становится со временем суетливым, болтливым, любящим прихвастнуть. Когда купец Мохов, узнав, что Григорий награжден георгиевским крестом, передает герою подарки, старик безудержно хвастается: «Пошли, грит, своему герою от меня поклон и подарки, пущай он и в будущие времена так же отличается. Ажник слеза его прошибла, понимаешь, сват?»²

Эта хвастливость проходит через весь роман как одна из комических черт образа Пантелея Прокофьевича. Шолохов показал, что эта черта возникла в тяжелых, меняющихся обстоятельствах жизни. Старик, хвастался геройством своего сына, как бы вознаграждая себя за то горе, которое было испытано им. В этом раскрывается трагикомический характер образа Пантелея Прокофьевича.

Гражданскую войну он использует для личного обогащения. «Да и что ж не взять у энтих, какие к красным подались? Грех у них не брать!»¹ - доказывал Пантелей Прокофьевич возмутившемуся Григорию.

Всю свою жизнь стремился Пантелей Прокофьевич к достатку и богатству. Сам работал, не жалел семьи, все тащил в дом. Но началась гражданская война, и приходилось бросать свой дом, идти в «отступ». Но еще большей бедой было разрушение крепкой, дружной семьи. Как ни старался не мог он сохранить в доме нерушимый старинный порядок. Вместе с этим меняется характер Пантелея Прокофьевича. Все еще пошумливает он на домашних, но хорошо знает, что нет у него былой власти. Постоянно пререкается с ним Дарья, не слушается Дуняшка, его вспыльчивость теперь вызывает только смех.

Комизм образа Пантелея Прокофьевича вырастает из несоответствия между тем, каким был совсем недавно и каким стал этот герой, он все чаще попадает в смешное положение.

Так, например, когда после отступления Красной Армии, Пантелей Прокофьевич возвращается в хутор, приезжает Григорий, вся семья собирается за столом. Григорий говорит Дуняшке: «О Мишке Кошевом с нонешнего дня и думать позабудь». Дуняшка возражает ему. Пантелей Прокофьевич кричит на дочь: «Ты, сукина дочь, цыц у меня! Я то я тебе такое сердце пропишу, что и волос с головы не соберешь! Ах ты, паскуда этакая! Вот пойду зараз, возьму вожжи...»

Ситуацию разряжает острую на язык Дарья: «Батенька! Вожжей-то ни одних у нас не осталось. Все забрали!» – со смиренным видом прерывает она Пантелея Прокофьевича.

«Пантелей Прокофьевич бешено сверкнул глазами и, не сбавляя голоса, продолжал отводит душу:

• ...Возьму чересседельную – так я вам таких, чертей...

• И чересседельную красные тоже взяли! – уже громче вставила Дарья, по-прежнему глядя на свекра невинными глазами. Этого Пантелей Прокофьевич снести уже не мог. Секунду глядел он на сноху, багровея в немой ярости, молча зевая широко раскрытым ртом (был похож он в этот миг на вытащенного из воды судака), а потом хрипло крикнул:

• Замолчи, проклятая, сто чертей тебе в душу! Слова не дарует сказать! Да что это такое?»

Дарья не только не боится старика, она вступает с ним в поединок, дразнит его, сохраняя внешнюю почтительность. Само слово «смиренный» несет в себе иронию, а под «смиренным видом» Дарья скрывает совсем другие чувства. И старик терпит поражение в стычке со снохой. В последних его словах: «Замолчи проклятая...» слышится явное бессилие и растерянность.

Затем Шолохов усиливает комическое начало: Пантелей Прокофьевич вновь обрушивается на Дуняшку: «...тебя и убить мало! Нашла присуху! Запек ей душу висельник! Да ничто ж это человек? Да чтобы такой христопродавец был моим зятем?! Попадись он мне зараз – своей рукой смерти предам! Только пикни ишо, возьму шелужину, так я тебе...» Тут Ильинична окончательно сразила старика: «Их, шелужинов-то, на базу днем с огнем не сыщешь... По базу хоть шаром покати, хворостины на растопку и то не найдешь. Вот до чего дожили!

Пантелей Прокофьевич и в этом бесхитростном замешательстве усмотрел злой умысел. Он глянул на старуху остановившимися глазами, вскочил, как сумасшедший, выбежал на баз.

Григорий бросил ложку, закрыл лицо руками и трясся в беззвучном хохоте... Смеялись все, кроме Дуняшки. За столом царило веселое оживление».¹

Комизм возникает из того, что Пантелей Прокофьевич как будто не может привести в исполнение свои угрозы из-за отсутствия в его разоренном хозяйстве привычных орудий наказания. Писатель сравнивает Пантелея Прокофьевича с судаком, которого вытащили из воды, и это смешное сравнение, как нельзя лучше передает то оглушение, которое испытал старик, его бессилие и раздражение. Портретная характеристика способствует выявлению комического. Мимоходом высказанное замечание о хворостинах, которых «днем с огнем не сыщешь», окончательно сразило Пантелея Прокофьевича. Он вне себя от гнева и возмущения. У него «остановившиеся глаза», он вскакивает «как сумасшедший». Шолохов прибегает в портретной характеристике к преувеличению, чтобы показать смешным гнев Пантелея Прокофьевича.

Но комическое в образе этого героя граничит с трагическим. Именно на примере этого героя автор показывает всю трагичность времени. Пантелей Прокофьевич не может найти себя в нем. Без тяжелого труда, постоянной заботы об урожае, беготни по базу герой не мыслит своего существования.

Постоянное чувство опасности, тоски ухудшает ситуацию. Это состояние Пантелея Прокофьевича Шолохов выражает через авторскую и несобственно-прямую речь. Так, например, старик, узнав, что в хутор привезли убитых Христоню и Аникушку, боясь волнений, страданий, не пошел на похороны, уехал в лес.

«Погребальный звон заставил его в лесу снять шапку, перекреститься, а потом он даже подосадовал на попа: мыслимое ли дело звонить так долго. Ну, ударил бы в колокол, по разу – и все, а то заблаговестили на целый час. И что проку от этого звона? Только разбередят людям сердца да заставит лишний раз вспомнить о смерти. А о ней осенью и без этого все напоминает: и падающий лист, и с криком пролетающие в голубом небе станицы гусей. И мертвенно полегшая трава...»¹

Но как бы ни была велика растерянность перед историческими событиями, как бы далеко ни зашла междоусобная война, Пантелей Прокофьевич знает, что поступать так, как делает картель Митька Коршунов, который не щадит ни старых, ни малых, нельзя. После того, как Митька зверски расправляется с престарелой матерью Михаила Кошевого, Мелехов, не впускает его в дом:

«- Поворачивай обратно! ...

Не хочу, чтобы ты поганил мой дом! – решительно повторил старик. – И больше чтоб и нога твоя ко мне не ступала. Нам, Мелеховым, палачи не сродни, так-то!»¹

Сумятица времени не дала старику спокойно сидеть дома, пришлось идти «в отступы», где он заболел типичной болезнью неустроенности – тифом. В суматохе паники и общего смятения схоронили Пантелея Прокофьевича в чужой, далекой от дома стороне, где он отродясь не бывал.

«Григорий, наклонясь вперед, смотрел на отца. Черты родного лица изменила болезнь, сделала их странно непохожими, чужими. Бледные, осунувшиеся щеки Пантелея Прокофьевича заросли седой щетиной, усы низко нависли над ввалившимся ртом, глаза были полузакрыты, и синеватая эмаль белков уже утратила искрящуюся живость и блеск. Отвисшая нижняя челюсть старика была подвязана красным шейным платком, и на фоне красной материи седые курчавые волосы бороды казались еще серебристее, белее.

Григорий опустился на колени, чтобы в последний раз внимательнее рассмотреть и запомнить родное лицо, и невольно содрогнулся от страха и отвращения: по серому, восковому лицу Пантелея Прокофьевича, заполняя впадины глаз, морщины на щеках, ползали вши. Они покрывали лицо живой, движущейся пеленой, кишели в бороде, серым слоем лежали на стоячем воротнике синего чекменя...»²

Мастерство Шолохова проявляется здесь в противопоставлении: «прежний Пантелей Прокофьевич» и «мертвый Пантелей Прокофьевич». Эта антитеза заостряется восприятием Григория, тем каким он увидел отца в последний раз, и каким мы видим его в течение романа: крутым, суровым, но справедливым человеком.

Изображением смерти Пантелея Прокофьевича Шолохов оттеняет дальнейшую трагическую судьбу главного героя.

3. Ильинична как воплощение материнства.

В первых томах «Тихого Дона» редко упоминается эта героиня, она как бы сопутствует образам Героиня Пантелея Прокофьевича. Старая женщина, мать, неугомонная и хлопотливая, вечно занятая бесконечными домашними заботами, казалось незаметной, и в происходящих событиях мало принимала участия.

Даже ее портретной характеристики нет в первых главах книги, а есть только некоторые детали, по которым можно судить, что эта женщина многое пережила на своем веку: «сплошь опутанная паутиной морщин, дородная женщина»¹, «узловатые и тяжелые руки»², «шаркает старчески дряблыми босыми ногами».³ И только в последних частях «Тихого Дона» раскрывается богатый внутренний мир Ильиничны.

Писатель показывает ее силу и стойкость. «Норов у вас, молодых, велик, истинный бог! Чуть чего – вы и беситесь, - говорит Ильинична Наталье. – Пожила бы так, как я смолоду жила, что бы ты тогда делала? Тебя Гришка за всю жизнь пальцем не тронул, и то ты недовольна, вон какую чуду сотворила: и бросать-то его собралась, и омороком тебя шибало, и чего ты только не делала, бога и того в ваши поганые дела путала... Ну скажи, скажи, болезная, и это – хорошо? А идол мой хороший смолоду до смерти убивал, да ни за что ни про что, вины моей перед ним нисколько не было. Сам паскудничал, а на зло срывал. Придет бывало, на заре, закричу горькими слезами, попрекну его, ну он и даст кулакам волю... По месяцу вся синяя, как железо ходила, а ишь выжила же, и детей вскормила, из дому ни разу не сочинялась уходить».¹

В том монологе Ильинична предала всю свою горькую, беспросветную жизнь, но при этом она не жалуется, не жалеет себя, она лишь хочет пробудить в снохе такое же мужество и стойкость.

Через авторскую речь Шолохов свое восхищение и поклонение перед этой матерью: «Мудрая и мужественная старуха», «гордая и мужественная Ильинична».²

Ильинична не разбиралась в событиях революции и гражданской войны, но она оказывалась намного человечнее, умнее, прозорливее Григория и Пантелея Прокофьевича. Так, например, она упрекает младшего сына, порубившего в бою матросов, поддерживает Пантелея Прокофьевича, который выгоняет со своего обоза Митьку Коршунова. «Этак и нас с тобой и Мишатку с Полюшкой за Гришу могли порубить, а ишь не порубили же, поимели милость».³ - Говорит возмущенна Ильинична Наталье. Когда Дарья застрелила пленного Котлярова, Ильинична, по словам Дуняши, «забоялась ночевать с ней в одной хате, ушла к соседям».⁴

Во всех этих поступках проявляется человечность, нравственность этой героини.

В последних главах Шолохов раскрывает трагедию матери, потерявшей мужа, сына, многих родных и близких. «Она жила, надломленная страданием, постаревшая, жалкая. Много пришлось испытать ей горя, пожалуй даже слишком много...»¹ Эта строчка передает сострадание и любовь, которые испытывает автор к своей героине.

Только о Григории думает Ильинична. Только им жила она последние дни. «Старая я тала... И сердце у меня болит о Грише... Так болит, что ничего мне не мило и глазам глядеть больно»², - говорит она Дуняше. В тоске по сыну, который все не возвращался, Ильинична достает его старую поддевку и фуражку, вешает их на кухне «Войдешь с базу, глянешь, и как-то легче делается... Будто он уже с нами...», - виновато и жалко улыбаясь, говорит она Дуняшке».³

Короткое письмо от Григория с обещанием осенью прийти на побывку доставляет Ильиничне большую радость. Она с гордостью говорит: «Маленький-то вспомнил про матерю. Как он пишет-то! По отчеству, Ильиничной, повеличал... Низко кланяюсь, пишет дорогой мамаше и еще дорогим деткам...»⁴

Война, смерть, тревога за любимого человека помирили Ильиничну с Аксиньей, и глазами Аксиньи мы видим горе безутешной матери, которая понимает, что больше не увидеть ей сына.

«Ильинична стояла, придерживаясь руками за изгородь, смотрела в степь, туда, где, словно недоступная далекая звездочка, мерцал разложенный косарями костер. Аксинья ясно видела озаренные голубым лунным светом припухшее лицо Ильиничны, седую прядь волос, выбившуюся из под черной старушечьей шальки. Ильинична долго смотрела в сумеречную степную синь, а потом не громко, как будто он стоял тут же, возле нее, позвала: «Гришенька! Родненький мой! – Помолчала и уже другим, низким и глухим голосом сказала: - кровинушка моя...»¹

Если раньше Ильинична была сдержана в своих чувствах, то сейчас все изменилось, она словно вся состоит из материнской любви.

Но ее образ раскрывается не только через ее сына, но и через Михаила Кошевого. Она примирилась с мыслью, что убийца Петра входит в Мелеховский дом будущим хозяином. Примеряется, видя, как Дуняша тянется к этому человеку, как теплеет нервный, жесткий взгляд Кошевого при виде внука ее, Мишатки. Ильинична благословляет их, казалось бы противоестественный союз, зная, что жизнь, какую она знала до сих пор, не вернуть, и она не в силах ее исправить. В этом проявляется мудрость Ильиничны.

Последние дни ее описаны Шолоховым с большой силой. «Удивительно, как коротка и бедна оказалась жизнь и как много в ней было тяжелого и горестного, в мыслях обращалась она к Григорию.. И на смертном одре жила она Григорием, думала только о нем...»¹

Безответная Ильинична возвышается Шолоховым до высоты народной подвижницы, всю жизнь свято соблюдавшей заповеди православной морали, заповеди доброты, любви к ближнему.

4. Петро Мелехов.

«Петро напоминал мать: небольшой курносый, в буйной повители пшеничного цвета волос, кареглазый».¹ Нет в портретном описании старшего брата Григория и намека на турецкую кровь, которая выделяла Мелеховых от остальных селян. Нет в нем и тех качеств, которые передавались из поколения в поколение, и так роднили Пантелея Прокофьевича, Григория, Дуняшку: независимого характера, свободолюбия, гордой непокорности.

Пока семья Мелеховых живет миной, спокойной жизнью, в атмосфере дружбы, взаимной заботливости, любви, фигура Петра не вызывает каких-либо негативных чувств. Он по-настоящему любит свою семью, младшего брата. Но уже с первых страниц автор дает понять, что Петро не обладает тем обаянием, которым веет от его младшего брата. Рисует ли писатель картину косьбы, он не забывает обратить внимание на грацию сильного тела Григория, заметить, как отзывчив он на очарование природы; идет ли речь о скачках, непременно отмечет, что Гришка взял первый приз.

Петро же уступает брату и в красоте: «Григорий надел мундир с погонами хорунжего, с густым завесом крестов и, когда погляделся в запотевшее зеркало, - почти не узнал себя: высокий, сухощавый...

- Ты – как полковник! – восторженно заметил Петро, без зависти любуясь братом...»², и в умении петь, о котором мимолетно упоминается в разговоре: « - Да ты ить не мастак», - говорит Степан Аксаков Петру, - «Эх, Гришка ваш дишканит! Потянет, чисто нить серебряная, не голос»¹, но все это не принижает образ Петра. Он покупает своей искренностью, веселостью. В первых главах первой книги герой у Шолохова «улыбается, заправив в рот усину»², «посмеиваясь в пшеничные усы»³, по-доброму подтрунивает над Григорием:

«Григорий шел... хмурился... От нижней челюсти, наискось к скулам, дрожа, перекатывались желваки. Петро знал: это верный признак того, что Григорий кипит и готов на любой безрассудный поступок, но посмеиваясь в пшеничные в сои усы, продолжал дразнить брата...

• Гляди, Петро подеремся, - пригрозил Григорий...

• «Заглянула, мол, через плетень, а они, любушки, лежат в обнимку». – «Кто?» - спрашиваю, а она: «Да Аксютка Астахова с твоим братом». Я говорю...

• Оскалив по-волчьи зубы, Григорий метнул вилы. Петро упал на руки, и вилы, пролетев над ним, на вершок вошли в кремнисто-сухую землю.

Потемневший Петро держал под уздцы взволнованных криком лошадей, ругался:

• Убить бы мог, сволочь!

• И убил бы!

• Дурак ты! Черт бешеный! Вот в батину порода выродился, истовый черкесюка!..

Через минуту, закуривая, глянули друг другу в глаза и захохотали...»¹

Ссора быстро начинается и быстро погасает, братья снова вместе, снова готовы втихомолку посмеиваться над своим вспыльчивым, властным отцом. Происходит это от того, что им нечего скрывать друг от друга, между ними нет тайн, их отношения построены на искренности, они могут говорить о самом сокровенном. Вот, например, перед женитьбой Григория Петро спрашивает, как же тот поступит с Аксиньей:

«– Гришка, а как же с Аксюткой?

• А что?

• Небось жалко кидать?

• Я кину – кто-нибудь подымет, - смеялся тогда Гришка.

• Ну гляди, - Петро жевал изжеванный ус, - а то женишься да не в пору...

• Тело заплывчиво, а дело забывчиво, - отшутился Гришка».²

Петро здесь мудрее Григория, он понимает, что не так-то просто справиться с чувством, на которое брат «... в жениховском озорстве играючи рукой помахивал, - дескать, загоится, забудется...»³

Нет еще у Петра той хитрости, приспособленчества, которые проявляются у него в войне. Так, например, не держится он в стороне, когда вспыхивает ссора на мельнице между «мужиками» и казаками: «Петро кинул мешок и, крякнув, мелкими шажками затрусил к мельнице. Пристав на возу, Дарья видела, как Петро втесался в середину, валял подругных; охнула, когда Петра на кулаках донесли до стены и уронили, топча ногами».¹ Герой с легкостью, не думал о себе, бросает свою поклажу и вступается за односельчан. Эта необдуманность пропадает у Петра во время войны.

Война становится для Петра проверкой всех его качеств, она заостряет, выделяет те черты его характера, которые, которые не были видны в мирной жизни. Это для него своеобразное испытание, из которого герой не сможет выйти с достоинством. В первые дни войны встречаются два брата, Шолоховым дано их описание: Петра – «...загорелое лицо, с подрезанными усами пшеничного цвета и обожженным солнцем серебристыми бровями...» и Григорий с незнакомой, пугающей бороздой на лбу. Если в портрете главного героя, испытавшие душевные потрясения из-за убитого человека, произошли изменения, то в описании Петра ничего не изменилось. Нет у этого героя душевных страданий, смятения, он не задумывается, как Григорий, для чего, с какой целью умирают на войне люди. Он приспособился, привык к ней, понял что из нее можно извлекать выгоду. Грозным обвинением звучат слова автора: «... быстро и гладко шел в гору, получил под осень шестнадцатого года вахмистра, заработал, подлизываясь к командиру сотни, два креста и уже поговаривал в письмах о том, что бьется над тем, чтобы послали его подучится в офицерскую школу ... прислал свою фотографическую карточку. С серого картона самодовольно глядело постаревшее лицо его, торчмя стояли закрученные белые усы, под курносым носом знакомой улыбкой щерились твердые губы. Сама жизнь улыбалась Петру, а война радовала, потому что открывала перспективы необыкновенные: ему ли, простому казаку, с мальства крутившему хвосты быкам, было думать об офицерстве и иной сладкой жизни»¹. Если Григория мало радуют чины и кресты, то для Петра офицерские погоны кажутся несбывшимся счастьем, если Григорий всегда отстаивает свое достоинство, то Петр подобострастен, льстив, готов к услугам, война гнула главного героя, Петру же рисовались радужные горизонты привольной жизни – «дороги братьев растеклись врозь...»²

Революция развеяла мечты героя, но и здесь он быстро сориентировался: «Я, Гришка, шататься, как ты, не буду... Меня к красным арканом не притянешь... незачем мне к ним, не по дороге»³. В годину смуты, бед, смертей Петр возами отправляет домой награбленное. «Петро - он гожий, дюже гожий к хозяйству!»⁴ - нахваливает Пантелей Прокофьевич старшего сына, «поджившегося» под Калачом. В противовес Григорию, который не только сам не брал чужого, но и запрещал своим подчиненным, Петро ничем не брезговал для приумножения своего. Если Пантелей Прокофьевич тащит в дом все, что подвернется, для того, чтобы сохранить свое рушащееся гнездо, свою привычную жизнь, то его старший сын – ради наживы. Накопительство Пантелея Прокофьевича трагично и напоминает нервный поединок с перипетиями судьбы, стяжательство Петра смешно и никчемно. Доказательством служит сцена примерки Героем дамского белья, прихваченного им в отбитом поезде: «...покашливая и хмурясь, попробовал примерить панталоны на себя. Повернулся и, нечаянно увидев в зеркале свое отображение с пышными складками назади, плюнул, чертыхнулся... Большим пальцем ноги зацепился в кружевах, чуть не упал на сундук и, уже разъярясь всерьез, разорвал завязки... панталоны, которые неизвестно какой пол шились, Дарья в тот же день, вздыхая сложила в сундук (там лежало еще немало вещей, которым никто из баб никто не мог найти применения)».¹

Как ни умел Петро гибко приспособляться к изменившимся обстоятельствам, пережидать трудные времена, но война не обошла его стороной, умер он от руки Михаила Кошевого так же суетливо и приниженно, как и жил:

«- Кум! – чуть шевеля губами, позвал он Ивана Алексеевича...

- Кум, Иван, ты моего дитя крестил.. Кум, не казните меня! – Попросил Петро и, увидев, что Мишка уже поднял на уровень его груди наган, - расширил глаза, будто готовясь увидеть нечто ослепительное, как перед прыжком вобрал голову в плечи».²

5. Дарья Мелехова. Трагедия ее бесплодной жизни.

Дарья Мелехова упоминается уже в первой главе и появляется затем во второй, третьей четвертой, восьмой и девятой главах первой части романа, нов них еще нет изображения характерных дарьиных черт.

Если, например, при первом появлении в романе «Тихий Дон» генерала Николая Александровича Листницкого изображаются его лицо, фигура, одежда – все характерное, что живо бросилось в глаза Григорию Мелехову, - то появление Дарьи дано совсем иначе. При первом ее появлении упоминаются лишь «икры белых ног».¹

В четырнадцатой главе, рассказывая о возвращении Аксиньи Астаховой ранним утром от знахарки домой, Шолохов обращает внимание на брови повстречавшейся Дарьи: «Мелехова Дарья, заспанная и румяная, поводя красивыми дугами бровей, гнала в табун своих коров».²

В следующей пятнадцатой главе снова упоминаются брови Дарьи («тонкие ободья бровей»), которыми поиграла, оглядывая Григория, собравшегося ехать к Коршуновым сватать Наталью. Когда на свадьбе Григория и Натальи дядя Илья шепчет Дарье непристойности, она суживает глаза, подрагивает бровями и посмеивается. В манере Дарьи играть своими бровями, щурить глаза и во всем ее облике улавливается что-то порочное.

Порочность эта связана и с нелюбовью Дарьи к труду. Пантелей Прокофьевич говорит о ней: «... с ленцой баба, спорченная... румянится да брови чернит...".¹

Постепенно черты Дарьи вырисовываются более отчетливо. В потрепанном наброске, сделанным Шолоховым, за легкостью красивых движений ощущается житейская цепкость, ловкость этой женщины. «Дарья бегала, шаркая валенками, грохотала чугунами, под розовой рубашкой, с засученными под локоть рукавами, трепыхались маленькие груди. Замужняя жизнь не изжелтила, не высушила ее – высокая, тонкая, гибкая, как красноталая хворостинка, была она похожа на девушку. Вилась в походке перебирая плечами; на окрики мужа посмеивалась; под тонкой каймой злых губ плотно просвечивали мелкие частые зубы».²

Крупным планом образ Дарьи показан спустя два месяца после мобилизации ее мужа Петра на войну. С циничной шутливостью говорит она Наталье об игрищах, о своем желании «побаловаться» и подтрунивает над ней, «тихонюшкой». Слова, движения, мимика Дарьи так органично сочетаются, что перед нами встает поистине живой человек.

Шолохов постепенно раскрывает ее характер и делает это по мере развития сюжета. Война по-особому повлияла на эту женщину: почувствовав, что можно не приспосабливаться к старым порядкам, укладу, она безудержно отдается своим новым увлечениям.

«Смерть Петра словно подхлестнула ее, и, чуть оправившись от перенесенного горя, она стала еще жаднее к жизни, еще внимательнее к своей наружности».¹

«...Совсем не та стала Дарья... Все чаще она противоречила свекру, на Ильиничну и внимания не обращала, безо всякой видимой причины злилась на всех, от покоса отделалась нездоровьем и держала себя так, как будто доживала она в мелеховском доме последние дни...»²

Для раскрытия образа старшей снохи Мелеховых Шолохов использует множество деталей, они определяются ее характером.

Дарья – щеголиха, поэтому огромную роль играет здесь детали одежды. Мы видели разбитую Дарью, «принаряженной»³, «нарядной»⁴, «одетой богато и видно»⁵, «разнаряженной, словно на праздник»⁶. Рисуя ее портрет, Шолохов на протяжении, романа упоминает все новые и новые детали дарьиной одежды: малиновую шерстяную юбку, бледно-голубую юбку с расшивным подолом, добротную и новую шерстяную юбку и т.д.

Дарья у Шолохова ещё и постоянно прихорашивается. Так, например, она «раз пять переодевалась, примеряя к какой кофточке больше всего идет полосатая георгиевская ленточка...»⁷

Детали одежды и такие детали, как черные дуги бровей, значительны для раскрытия скользкого характера Дарьи, которую Пантелей Прокофьевич назвал «заразей липучей»².

У Дарьи своя походка, всегда легкая, но вместе с тем многообразная: вьющаяся, скользкая, смелая, развязная, виляющая, быстрая. В различные конкретные моменты эта походка по-разному связана с другими движениями Дарьи, выражением ее лица, ее словами, настроениями, переживаниями. Например, в том, как после бурного столкновения со свекром в мякиннике, она идет «влияющей быстрой походкой» и скрывается, не оглянувшись, сказываются вызывающая наглядность, злоба, неуравновешенности Дарьи.

Существенную роль в изображении ее портрета играют косвенные характеристики. «От работы хоронится, как собака от мух», «совсем отбилась от семьи»³, - говорит о ней Пантелей Прокофьевич.

Сравнение Дарьи с красноталой хворостинкой выражает сущность характера Дарьи, а также эмоциональное отношение к ней автора. «А вот Дарья была все та же. Кажется никакое горе не было в силах не только сломать ее, но даже пригнуть к земле. Жила она на белом свете, как красноталая хворостинка: гибкая красивая и доступная.

- Цветешь? – спросил Григорий».¹

С годами постепенно меняются характер Григория, Аксиньи, Натальи, Дуняшки и других героев «Тихого Дона», «а вот Дарья была все та же»². Это подчеркивает изменчивость характера Григория: «Нет, нет, Григорий положительно стал не тот!... «Ох, и постарел же ты, братушка! – сожалеюще сказала Дуняшка, - серый какой-то стал, как бирюк»³.

Хотя характер Дарьи мало изменяется, он противоречив. Так, например, она, не задумываясь, изменяет мужу в пути на фронт. Однако, приехав, «со слезами искренней радости обнимает мужа, смотрит на него правдивыми ясными глазами»⁴. Она очень бурно переживет горе, когда казаки привозят домой убитого Петра. «Дарья, хлопнув дверьми, опухшая, выскочила на крыльцо, рухнула в сани. – Петюшка! Петюшка, родимый! Встань! Встань!»⁵. Сцена эта нарисована Шолоховым очень драматично. Когда Дарья начинает голосить по Петру, у Григория чернь застилает глаза. Но горе ее оказалось непродолжительным и не оставило на ней никакого следа. «Первое время тосковала, желтела от горя и даже состарилась. Но как только дунул вешний ветерок, едва лишь пригрело солнце, - и тоска тоска дарьина ушла вместе со стаявшим снегом».¹

«Мастерство изображения движений и мастерство диалога одинаково основываются у Шолохова на прикосновении в индивидуальный мир переживаний человека. Герои Шолохова говорят иногда улыбками, выражением своих глаз и различными движениями больше, чем словами. Иной раз в одной фразе действующего лица появляется все, что выражают его лицо и движения, - так что портретные детали оказываются тога излишними. Поскольку же и за художественными деталями и за словами, которые произносят персонажи, скрываются сложные, противоречивые развивающие чувства и настроения, детальное изображение движений и диалог естественно дополняют друг друга и как бы сливаются воедино.

Яркость диалога или внутреннего монолога сказывается в романе Шолохова на изображении движений, а яркость изображения движений отражается на диалоге или на внутреннем монологе...»².

Так, например, цинизм Дарьи не только в том, как, она, «молча улыбалась», «без особого стеснения» разглядывала генерала, выдавшего ей денежную награду и медаль, но и в том, как она думает в этот самый момент: «Дешего расценили моего Петра, не дороже пары быков... А генералик ничего себе, подходящий...»¹

Цинизм ее проявляется и в том, как охотно она шутит «непотребными словами», колко отвечает на расспросы, смущает и озадачивает окружающих. Чем быстрее разрушается мелеховская семья, тем легче Дарья нарушает моральные нормы. Шолохов добивается этого нагнетанием характерных деталей. Так, например, убив Ивана Алексеевича Котлярова, она обычным жестом поправила головной платок, подобрала выбившиеся волосы – все это подчеркивает ее мстительность, злость и то, что Дарья не осознала свой поступок. Затем после убийства Шолохов описывает женщину глазами Григория для того, чтобы передать чувство отвращения. «...Наступил кованным каблуком сапога на лицо Дарьи, черневшие полудужьями высоких бровей, прохрипел: «Ггггадю-ка».²

После того как Дарья рассказала Наталье о «прилипчивой болезни», ее «поразила перемена, происшедшая с дарьиным лицом: щеки осунулись и потемнели, на лбу наискось залегла глубокая морщина, в глазах появился горячий тревожный блеск»³. Все это не шло в сравнение с тем, каким циничным тоном она говорила, поэтому это очень ярко передавало настоящее душевное состояние героини.

«Чем многогранней и глубже характер героя и чем более яркой и напряженной жизнью он живет, тем более широко использует Шолохов изображение окружающего мира для раскрытия образа. Отсюда сочетание реализма с самым тонким лиризмом...»¹

Внутренний мир Григория, Аксиньи, Натальи, других героев раскрывается через восприятие ими природы, этого нельзя сказать о Дарье. И это не случайно, так чувство природы не играло роли в ее переживаниях. Но после случившейся беды она обращает на нее внимание: «Гляжу на Дон, а по нем зыбь, и от солнца он чисто серебряный, так и переливается весь, аж глазам глядеть на него больно. Повернусь кругом, гляну – господи, красота-то какая! А я ее и не примечала»². Через этот монолог ощущается дарьина драма, бесплодность ее жизни. Дарья со всей непосредственностью проявляет в этой речи светлые, человеческие чувства, которые таились в ее душе. Шолохов показывает, то эта женщина все-таки обладает способность ярко воспринимать мир, но оно появляется только после осознания безысходности своего горя.

Шолохов неоднозначно относится к своей героине, через художественную деталь, через прямую авторскую речь, через диалоги он показывает цинизм, внутреннюю пустоту этой женщины, но вместе с тем Дарья Мелехова подкупает своим озорством, чувством юмора, жизнелюбием.

6. Прекрасное и нравственно в образе Натальи Мелеховой.

Наталья – это верная, покорная, но нелюбимая жена Григория. Драма ее изображена Шолоховым с волнующей глубиной.

Воспитанная в стародавних казачьих традициях она, несмотря на предостережения своего отца, выходит замуж за Мелехова. «Люб мне Гришка, а больше ни за кого не пойду», - решительно она, и никакие уговоры не могли повлиять на нее».¹

Провожая Григория, приехавшего проведать свою невесту, «Наталья отворила ворота, из-под ладони глядела вслед: «Григорий сидел по-калмыцки, слегка свесившись на левый бок, ухарски помахивая плетью. «Одиннадцать ден осталось», - высчитала в уме Наталья и засмеялась»². В этой внутренней речи автор выразил все нетерпение, радость ожидания замужества.

Но действительность оказывается совсем иной, безрадостной. Вскоре после свадьбы муж признается ей: не люблю я тебя, Наташка, ты не гневайся...»³

Молча, затаенно она переживает свое горе, надеясь, что Григорий рано или поздно вернется к ней. Прощает ему все, ждет его. Все хуторские сплетни и пересуды вызывают на ее сердце тупую, ноющую боль, но и это она сносит терпеливо. Любовь ее смиренно-страдальческая. Достаточно вспомнить ее письмо мужу: «Григорий Пантелеевич! Пропиши мне, как мне жить, и навовсе или нет потерянная моя жизня? Ты ушел из дому и не сказал мне ни одного словца. Я тебя ничем не оскорбила... Думала, сгоряча ты ушел, и ждала, что возвернешся, но я разлучать вас не хочу. Пущай лучше одна я в землю затоптанная, чем двое. Пожалей напоследок и пропиши...»¹

После оскорбительного ответа Наталья решает покончить жизнь самоубийством и только чудом выживает, изуродовав себя на всю жизнь.

После выздоровления она сделает попытку вернуть Григория, выпросить Аксинью «отдать» ей мужа. Но Аксинья только глумится над ней, а из колыбели «...глянули на нее с лица ребенка угрюмовато – черные глаза Григория».²

В те же короткие периоды, когда Мелехов возвращался к ней и жил с ней, она никогда и нив чем не упрекала его, боясь чем-нибудь нарушить его покой.

В образе Натальи Шолохов подчеркнул наиболее обаятельные ее черты: целомудренную чистоту, стыдливость, робость.

Так, например, для нее характерна сдержанная улыбка. Когда Григорий, приехавший в дом Коршуновых сватать Наталью, взглянул на нее, он увидел, как на ее « упругой щеке дрожала от смущения и сдержанной улыбки неглугобокая розовая ямка».³

Иначе улыбается Наталья своей несмелой улыбкой много лет спустя, пережив глубокую душевную драму.

«- А ты гладкая, как будто и не хворала», - ласково говорит Григорий, выздоравливающей после тифа Наталье. – Поправилась… Мы бабы, живучие, как кошки. – Сказала она, несмело улыбаясь и наклоняя голову».¹

От улыбки Натальи веет домом, уютом, и Григория невольно тянет к ней. Замужняя женщина, она остается такой же сдержанной и стыдливой, как в девичестве. Сцена родов передает самую сущность Натальи. Почувствовав приближение предродовых схваток, Наталья поспешно уходит из куреня за хутор, ложится в зарослях дикого терна и рожает. «Я от стыда ушла… Батю не смела… Я чистая, маманя, и их искупала… Возьмите…»²

А вот Шолохов описывает роды Аксиньи: «Аксинья отползла в сторону, стала на четвереньки, воткнув голову в ворох пыльного ячменя, выплевывая изжеванные от муки колючие колосья. Она распухшими чужими глазами непонимающе уставилась на подбежавшего Григория и, застонав, въелась зубами в скомканную занавеску, чтобы рабочие не слышали ее безразборного животного крика».³

Автор подчеркивает в Аксинье чувственное, звериное начало, в Наталье же – ее целомудренность, чистоту.

В образе Натальи одна из наиболее обаятельных черт – пафос материнства. Всю свою любовь, всю силу нерастраченной женской ласки она перенесла на своих детей, в заботах о них забывала свои обиды и горести. В те же недолгие дни, когда Григорий был рядом с ней, не переставая страдать, чувствовала себя все же счастливой. В четвертой книге романа есть такая сцена: Григорий вместе с Прохором Зыковым на рассвете приехали в хутор Татарский, чтобы повидаться со своими. «Полуодетая Наталья вышла зачем-то в сенцы. При виде Григория заспанные глаза ее вспыхнули таким ярким брызжущим светом радости, что у Григория дрогнуло сердце, и мгновенно и неожиданно увлажнились глаза. А Наталья молча обнимала своего единственного, прижималась к нему всем телом, и потому, как вздрагивали ее плечи, Григорий понял, что она плачет».¹ Но когда прошли первые, всегда необычные минуты встречи, и в семье все пришло в свое обычное состояние, Наталья расцвела. «Она была рядом с ним, его жена и мать Мишатки и Полюшки. Для него она принарядилась и вымыла лицо. Торопливо накинув платок, чтобы не было видно, как безобразна стала ее голова после болезни, слегка склонив голову набок, сидела она такая жалкая, некрасивая и все же прекрасная, сияющая, какой-то чистой внутренней красотой… Могучая волна нежности залила Григория. Он хотел сказать ей, что-то теплое, ласковое, но не нашел слов и молча, притянув ее к себе, поцеловал белый лоб и скорбные глаза. Нет, раньше никогда не баловал он ее лаской. Аксинья заслоняла всю его жизнь. Потрясенная этим проявлением чувства со стороны мужа и вся вспыхнувшая от волнения, она взяла его руку, поднесла к губам».² Эта сцена лучше каких бы то ни было комментариев раскрывает возвышенные и благородные качества души Натальи. Аксинья здесь, всю жизнь заслонявшая от Натальи Григория, отходит на второй план.

Может быть, Наталья многого не понимает в муках Григория, в его метаниях. Григорий искренен, открыт в самооправданиях перед женой. Он признает, что ему трудно жить «без забытья»: трудно мне, через это и шаришь, чем забыться: водкой ли, бабой ли…» У Натальи один ответ – с позиции семьи: «Напакостил, обвиноватился, а теперь все на войну беду сворачиваешь. Все вы такие-то»¹. В этом видна искренность и человечность ее борьбы за свое достоинство. Ей безумно трудно: ей противостоит не только Аксинья, но и война, забирающая Григория.

Наталью ранят отношения Григория с Аксиньей, связь с другими женщинами. Она не хотела прощать человеку, которому отдала все. Измены его были оскорбительны для нее, матери его детей, и Наталья восставала против них всем своим существом.

Так, например, дошли до нее слухи о гулянках Григория, и она в день его приезда стелет себе постель отдельно от него. Этим Наталья показала, что Григорий, замаравший себя случайными связями, не мог быть ее мужем. «За что же ты меня опять мучаешь? – упрекала она Григория. – Дети у тебя уж вон какие!»²

Наталья долгое время таила в себе все свои переживания, старалась забыться в работе, но все это прорывается в ней и выплескивается наружу. В каком-то полубезумном состоянии она проклинает Григория, насылая на него смерть.

Она, «повернувшись лицом на восток, молитвенно сложив мокрые от слез ладони, скороговоркой, захлебываясь, прокричала:

- Господи! Всю душеньку мою он вымотал» Нету больше силы так жить! Господи, накажи его проклятого! Срази его там насмерть! Чтобы больше не жил он, не мучил меня!…

Черная клубящаяся туча ползла с востока. Глухо грохотал гром. Пронизывая круглые облачные вершины, извиваясь, скользила по небу жгуче-белая молния. Ветер клонил на запад ропщущие травы, нет со шляха горькую пыль, почти до самой земли пригибая отягощенные семечкам шляпки подсолнухов.

Ветер трепал раскосмаченные волосы Натальи, сушил ее мокрое лицо, обвивал вокруг ног широкий подол серой будничной юбки.

Несколько секунд Ильинична с суеверным ужасом смотрела на сноху. На фоне вставшей в полнеба черной грозовой тучи она казалась ей незнакомой и страшной».¹

В этой сцене выразилось все отчаяние Натальи, жизнь, для которой без верности и любви Григория, не имела смысла. Гроза же передает всю глубину душевного потрясения Натальи.

«Нету больше силы так жить!» - кричит она. Но Возвращаясь домой с Ильиничной, Наталья говорит: «смерти я ему не хочу… Сгоряча я там все говорила… из сердца его не вынешь, но и так жить тяжелехонько!»¹

Гордая и оскорбленная Наталья не захотела родить от Григория, нарушившего верность. После аборта, сделанного неумелой повитухой, она умирает.

Но и умирая, она думала только о нем: «Маманя, вы меня оденьте в зеленую юбку, в энту, какая с прошивкой на обороте… Гриша мой любил, как я надевала».²

Прощаясь с детьми, она передает сыну свою последнюю просьбу: «- Мамынька, когда лежала в горнице.. Когда она ишо живая была, подозвала меня и велела тебе так: «Приедет отец – поцелуй его за меня и скажи, чтобы он жалел вас»³. И в этом слышится отголосок любви к Григорию, раскаяние в своем порыве мстить, надежда на доброе воспоминание о себе.

«…Прощание и примирение Натальи – результат огромного нравственного потрясения, внушений борьбы и страданий. Это один из пленительных образов мировой литературы».⁴

7. Аксинья – тип настоящей русской женщины.

Аксинья – одна из замечательных героинь романа. Это тип настоящей русской женщины, умеющей по настоящему любить, подчинившей любви всю свою жизнь.

Любовь Аксиньи к Григорию – это протест против горькой доли. «За всю жизнь за горькую отлюблю!… А там хучь убейте! Мой Гришка! Мой!»¹ - в каком-то исступлении кричит она Пантелею Прокофьевичу.

Роман между Аксиньей и Григорием Мелеховым начат просто и прямо. Зашел Григорий к соседям: «В кухне на разостланной полости спит Степан, под мышкой у него голова жены. В поредевшей темноте Григорий видит взбитую выше колен Аксиньину рубаху, березове-белые, бесстыдно раскинутые ноги. Он секунду смотрит, чувствуя, как сохнет во рту, и в чугунном звоне пухнет голова»². Аксинья просыпается: «Осталось на подушке пятнышко уроненой во сне слюны; крепок зоревый бабий сон».³

Все начато с самого простого. Аксинья описывается Шолоховым без всякой поэтизации. При второй встрече – «Ясно вылегла под рубахой продольная ложбинка на спине. Григорий видел бурые круги слинявшей под мышками от пота рубахи».⁴ После такого введения героини в роман рассказывается ее предыстория. Автор ничего не утаивает из жизни Аксиньи: ни то, что ее, шестнадцатилетнюю, изнасиловал пьяный отец, ни того, что потом бил муж. Молодость ее была смята надругательством отца и истязаниями мужа. Любовь для героини – это своеобразный выход из беспросветного прошлого, вот почему вся отдается своему чувству: «…Не лазоревым алым цветом, а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветет поздняя бабья любовь.

С лугового покоса переродилась Аксинья. Будто кто отметину сделал на ее лице, тавро выжег. Бабы при встрече с ней ехидно ощерялись, качали головами вслед, девки завидовали, а она гордо высоко несла свою счастливую, но срамную голову».¹

Аксинья чувственно любит Григория, и в первой книге отношения между ними описываются очень сурово: «Он упорно, бугаиной настойчивостью ее обхаживал. И это-то упорство и было страшно Аксинье»². Сближение их дано по-звериному: «Рывком кинул ее Григорий на руки – так кидает волк к себе на хребтину зарезанную овцу»³. Утолив свое звериное желание, Григорий легко отказывается от этой женщины, оскорбляя ее при этом похабной пословицей: «Сучка не захочет – кобель не вскочит»⁴. Но не само оскорбление важно – важно его равнодушие.

Аксинья же, своенравная и безоглядная в своей страсти, готова на все, даже на убийство мужа.

Григорий начинает: «Надумал я, давай с тобой прикончим…» Аксинья додумывает про себя страшные слова: «…прикончим Степана, - но «он досадливо облизнул губы…» - и добавляет «прикончим эту историю. А?»¹

История не приканчивается, хотя главный герой сосватан ненравящейся, но привлекательной и хорошей женщиной. Он любит Аксинью. Для него она пахнет не только знакомым запахом пота, но и цветком-дурнопьяном, запахом зимнего ветра и свежего степного сена.

«На губах Григория остается волнующий запах ее губ, пахнущих то ли зимним ветром, то ли далеким, неуловимым запахом степного, вспрыснутого майским дождем сена…»² Все это предает свежесть, здоровье, чистоту героини. Но писатель также подчеркивает ее «порочную и манящую красоту», ее губы «бесстыдно жадные, пухловатые», глаза вспыхивающие «балованным отчаянным огоньком», улыбку.

Когда Аксинья узнает о решении Мелехов уйти из хутора и жить вместе с ней, «на губах ее, скрытая от глаз Григория, дрожала радостная, налитая сбывшимся счастьем улыбка».³

В ее улыбке отражаются самые противоречивые чувства. Так, например, давняя боль и тоска, удивление и нежность отразились в улыбке Аксиньи, когда она после долгой разлуки встретила Григория на берегу Дона, у пристани: «Она улыбнулась такой жалкой, растерянной улыбкой, так не приставшей ее гордому лицу, что у Григория жалостью и любовью дрогнуло сердце…»¹

Чуткость, поэтичность натуры ее сказываются иногда в улыбке: «Проглянувший сквозь туман клочек чистого неба ослепил ее холодной синевой; запах прелой соломы и оттаявшего чернозема был так знаком и приятен, что Аксинья глубоко вздохнула и улыбнулась краешками губ».²

Шолохов не один раз говорит о своей героине, что она - гордая. У нее «гордое лицо», презирая сплетни, она «гордо и высоко несла свою счастливую, но срамную голову»³. После ссоры с Мелеховым она не здоровается с ним, «с сатанинской гордостью, раздувая ноздри, проходила мимо…»⁴ Несколько раз повторенное определение «гордая» служит для выделения одной из самых главных черт характера героини. Но Аксинья не гордится своей яркой, волнующей красотой, гордость ее проявляется в отстаивании своего человеческого достоинства. Оно определяет правдивость, искренность и прямоту Аксиньи. «Ну люб мне Гришка, - с вызовом говорит она Пантелею Прокофьевичу. – Ну? Вдаришь, что ль?… Мужу пропишешь?… Пиши хуть наказному атаману, а Гришка мой!»¹ Вернувшемуся из лагеря мужу со страхом и тоской прямо и открыто говорит: «Не таюсь – грех на мен. Бей, Степан!»²

Аксинья не может солгать, извернуться, обмануть, как может это сделать Дарья. Лицемерие ей противно. Когда Наталья пришла ней поговорить о Григорие, который по слухам встречался с соседкой, Аксинья пытается отклониться от ответа. Но достаточно было Наталье упрекнуть ее, как Астахова, вспыхнув, гордо и резко подтверждает предположения обманутой жены.

Правдивость и прямоты были в ее характере. Вот например, сидят за одним столом Григорий и Степан. Когда Аксинья увидела их вместе, в глазах ее «плеснулся ужас». Муж с ненавистью и тоской предлагает ей выпить за долгую разлуку. Он хорошо знал, ради кого пришел к ним этот человек. Аксинья Отказывается:

«- Ты же знаешь…

- Я зараз все знаю… Ну, не за разлуку! За здоровье дорого гостя, Григория Пантелеевича.

- За его здоровье выпью! – звонко сказал Аксинья и выпила стакан залпом»³. И в этом порыве вся главная героиня, свободно и бесстрашно выражающая свои чувства. Если Наталья никла под ударом судьбы, укоряла себя за то, что не могла изменить, ход событий, то Астахова встречала опасность с высоко поднятой головой, вступала в борьбу за счастье.

Отдавшись любви она готова ради Григория пожертвовать всем. Это ведь она первая уговаривает своего любимого: «Гриша, дружечка моя… родимый, давай уйдем. Милый мой! Кинем все уйдем. И мужа и все кину, лишь бы ты был… на шахты уйдем, далеко. Кохать тебя буду, жалесть»¹. Она выносит бессердечный отказ Григория покинуть с ней хутор, побои мужа, насмешки, позор, но решает отнять его «…у счастливой, ни горя, ни радости не выдавшей Натальи Коршуновой…»² Причем она уверена в правильности и нравственности своего решения. Позднее она окажет Наталье: «Ты первая отняла у меня Гришку! Ты, а не я… Ты знала, что он не жил со мной, зачем замуж шла?»³

Через всю жизнь героиня пронесла любовь к Григорию. На ее долю много выпало тяжелого, страшного, постыдного. Потеряв ребенка, по-прежнему любя Григория, она отдается Листницкому, «со всей душой, давно забытой страстью», потом ненавидит его. («Не подходи, проклятый!») «Через три дня ночью Евгений пришел в половину Аксиньи, и Аксинья его не оттолкнула».⁴

Героиня стыдилась своей связи с Листницким. Так, например, Степан, вернувшийся из плена, спрашивает:

«- Слыхал, будто с панским сыном… Правда?

- Щеки Аксиньи жгучие, до слез, проступивших под веками отягощенных стыдом глаз, крыла кровь.

- Живу теперь с ним. Верно».¹

Она отвечает правдиво, но сколько горечи в ее признании! Комментарий же автора лаконичен: «Свои, неписанные законы диктует людям жизнь»². «Жизнь» – главное слово в романе, объясняющее все, что происходит с героями.

Эта женщина, много испытавшая на своем веку, сумела сохранить и пронести через всю свою жизнь чистоту и силу своих чувств к Григорию. В самом начале из романа она страшится свой любви. «Тоскую по нем, родная бабунюшка. На своих глазенках сохну… Пройдет мимо база, а у меня на сердце закипает… упала б наземь, следы б его целовала... Может присушил чем? Пособи бабунюшка!»³ - умоляет она знахарку бабку Дроздиху. Аксинья осознает, что она не в силах противиться своему чувству, поэтому прибегает к последнему средству, но и оно бессильно перед беспредельной женской любовью.

Вот Аксинья встречает Григория у Дона. Это была их первая встреча после возвращения Степана из лагеря. На спине Мелехова «трепыхается клочек свежепорванной грязной рубахи, желтел смуглый треугольник оголенного тела. Аксинья целовала глазами этот крохотный, когда-то ей принадлежавшей кусочек любимого тела; слезы падали на улыбавшиеся, побледневшие губы»¹. Она ласкает след от ноги своего любимого. Не каждая женщина способна на такие проявления любви!

Любовь Аксиньи к Григорию похожа на пламя, и силу ее переживаний сравнивает Шолохов с «полымем».

Так на луговом покосе в тот день, когда они в первый раз сблизились, Григорий прижимает к себе Аксинью, «послушную, полыхающую жаром»². Или вот, например, «Аксинья ходила на цыпочках, говорила шепотом, но в глазах, присыпанных пеплом страха, чуть приметно тлел уголек, оставшийся от зажженного Гришкой пожара...»³

Всякий раз при мысли о нем, при встрече с ним она словно бы загорается. Вот Аксинья увидела Григория, и «жаром осыпала кровь виски»⁴. В лесу, при Петре и Аникушке, она останавливает Мелехова, недавно женившегося, отзывает в сторону. «Стыд и радость выжигали ей щеки, сушили губы»⁵. Или вот другой раз она встретилась с ним, осыпая его поцелуями, «у нее на щеках все сильнее проступал полыхающий жаром румянец, и словно синим дымком заволакивались зрачки»⁶. Постаревшая Аксинья после возвращения Григория из Красной армии глядит в зеркало и с удивлением видит свой «молодые, с огоньком глаза»¹. Счастье встречи с любимым так велико, что оно как - будто возвращает ей молодость. Сравнение с огнем, «полымем» отражает всю силу неостывающей любви к Григорию.

Внутренне богатство Аксиньи Михаил Александрович выражает при помощи сравнений, сопоставлений с природой. При помощи таких сопоставлений он передает не только прекрасное в образе, но и изменения, происходящие с героиней.

Так постаревшая, много выстрадавшая героиня сравнивается с увядшим, но еще прекрасным ландышем. Аксинья присела отдохнуть под кустом боярышника и «уловила томительный и сладостный аромат ландыша. Пошарив рукой, она нашла его. Он рос тут же, под непроницаемо-тенистым кустом. Широкие, некогда зеленые листья все еще ревниво берегли от солнца низкорослый горбатенький стебелек, увенчанный снежно-белыми поникшими чашечками цветов. Но умирали покрытые росой и желтой ржавчиной листья, да и самого цветка уже коснулся смертельный тлен: две нижних чашечки сморщились и почернели, лишь верхушка – вся в искрящихся слезинках росы – вдруг вспыхнула под солнцем слепящей пленительной белизны.

И почему-то за этот короткий миг... вспомнилось Аксинье молодость и вся ее долгая жизнь. Что ж, стара, видно, стала Аксинья... Станет ли женщина смолоду плакать оттого, что за сердце схватит случайное воспоминание?»²

Писатель создает глубоко психологический образ постаревшей героини. В описании гибнувшего цветка («листья его умирали, чашечек коснулся смертельный тлен») есть указание на трагическое будущее Аксиньи.

Героиня меняется не только внешне, меняется ее внутренний мир. Любовь ее вырастает, становится человечнее, страсть, владевшая героиней, со временим соединяется с материнской нежностью: «Аксинья испытывала к нему еще большую любовь и почни материнскую нежность»¹. Свою материнскую любовь она переносит на детей Григория, после смерти Натальи она заменяет им мать, и это еще больше возвышает и облагораживает героиню.

В четвертом томе книги в Аксинье пропадает то «порочное», что неоднократно подчеркивается писателем. Она доказала всей своей жизнью любовь и верность Григорию: «И о чет бы ни думала, что бы ни делала, всегда неизменно, неотрывно в думках своих была около Григория, - говорит писатель об Аксинье, - Так ходит по кругу в Чигире слепая лошадь, вращая вокруг оси поливальное колесо...»²

Ничего в мире не хотела видеть Аксинья кроме своего любимого, из-за него жила всегда в страшном напряжении и волнении, никогда не задумываясь над тем, на чьей стороне он воевал. По первому его зову могла расстаться с чем и кем угодно, лишь бы быть рядом с ним. И в последний раз, когда он ночью пришел за ней, она без колебаний и даже с радостью собралась и пошла, сама не зная куда. На вопрос Григория: «Ну? Едешь? – она отвечает: «А как бы ты думал?... Сладко мне одной? Поеду, Гришенька, родненький мой! Пеши пойду, поползу следом за тобой, а одна больше не останусь! Нет мне без тебя жизни... Лучше убей, но не бросай опять!»¹ Видя ее опухшие от слез но сияющие счастьем глаза, Григорий, усмехаясь, подумал: «Собралась и пошла, как-будто в гости... Ничего ее не страшит, вот молодец баба...»²

Но и эта, последняя, попытка Аксиньи наконец-то обрести счастье обернулась для нее гибелью. Вдали от хутора нашла она свое пристанище.

Образ этой героини изумителен в своем драматизме, прямоте и страстности чувства.

8. Михаил Кошевой как идеологический антипод Григория Мелехова.

Образ Михаила Кошевого отражает то, как революционные изменения жизни влияли на развитие характера героя на изменения, его нравственных качеств.

В первой книге, где изображается мирная жизнь, Михаил Кошевой – друг Григория Мелехова, участник кружка Штокмана почти не показан в действии. Автор только набрасывает его портрет. «Был он коренаст, одинаково широк в плечах и бедрах, оттого казался квадратным; на чугунно крепком устое сидела плотная, в кирпичном румянце, шея, и странно выглядела на этой шее красивая в посадке небольшая голова с женскими очертаниями матовых щек, маленьким упрямым ртом и темными глазами под золотистою глыбою кучерявых волос...»¹ Мужественные черты сочетаются здесь с нежными чертами. Михаил Шолохов подчеркивает детскость, ласковость Кошевого. Так, например, он ласков в обращении с женщинами. Когда Валет в разговоре героем называл Марью Богатыреву распутной, «Михаил, томительно и нежно улыбаясь, поправил его: - Не распутная, а веселая»².

Но простой, веселый деревенский парень в течение бурных лет резко меняется и из второстепенного образа превращается в одного из главных героев.

Повествуя о событиях 1918 года, автор отмечает, что за годы войны «лицо Михаила возмужало и как бы вылиняло...»¹ Когда Григорий Мелехов встречается с Кошевым, которого не видел более полутора лет, он не без удивления разглядывает «...посуровевшее лицо бывшего друга...»²

С годами изменяются глаза Михаила. В первой книге у него «...красивое темноглазое лицо...», «...темные глаза...»³, в третьей книге Григорий, здороваясь с ним, «...засматривается в голубые его глаза...»⁴

После убийства Штокмана, когда до Михаила дошел слух о зверской расправе в хуторе Татарском с Иваном Алексеевичем, Шолохов описывает героя: «Голубыми и холодными, как лед, глазами смотрел на станичника, спрашивал: «Поборолся с советской властью?» - и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил Безжалостно...»⁵

У Михаила, который вернулся с фронта, потухшие, мутные глаза. Но они «оживились», когда он увидел Дуняшку. «Ильинична с удивлением заметила, что потухшие глаза «душегуба» теплели и оживлялись, останавливаясь на маленьком Мишатке, огоньки восхищения и ласки на миг вспыхивали в них и гасли...»¹ Когда же Григорий, вернувшись с фронта домой вслед за Кошевым, хотел обнять его, он «увидел в безулыбчивых глазах его холодок, неприязнь...»²

В приобретенной Кошевым с годами манере сжимались губы, стискивать зубы, «...в упрямой складке, которая ложилась у него промеж бровей...»³, в твёрдой походке, в пристальном взгляде, который он всаживал в собеседника, заставляя того потупиться...»⁴, и в том, как «рывком вскидывал свои глаза, и они смотрели прямо в зрачки врага, вонзались в них...»⁵ во всём этом видно ожесточение Михаила Кошевого.

Герой не сразу научился действовать уверенно, ранее не раз он испытывал чувство растерянности и стыд. Когда, например, Валет сообщил, что восставшие казаки разбили под станицей Мигулинской красную гвардию, «по лицу Михаила... скользнула растерянность, он сбоку глянул на Валета, переспросил:

• Как теперь?»⁶

У Михаила, который униженно просит отарщика Солдатова не выдавать его, - «растерянно бегали глаза...»⁷.

Возвращаясь из Вешенской в хутор Татарский, и не зная ещё, что там происходит, Кошевой колеблется: «Что делать? А если и у нас такая заваруха? Кошевой затосковал глазами...»¹ Позднее, когда он спасся от грозившей ему в хуторе смерти, «вспомнил, как брали его в плен, беззащитность свою, винтовку, оставленную в сенях, - мучительно до слёз покраснел...»².

Чувство растерянности в различных его оттенках выражают не только глаза, движения Кошевого, но и тон его голоса.

Когда, например, Михаил узнаёт от встречного красноармейца, что хутор Горбатов, в который он направляется, занят белыми, он расспрашивает этого солдата недоумённо и растерянно. «Как же на Бобровский проехать? – растерянно проговорил Михаил...»³.

В первых трёх книгах «Тихого Дона» растерянность Кошевого проявляется иной раз так резко, как не проявляется растерянность Григория Мелехова. Тем контрастнее выглядят его действия, когда он уверен в своей силе и превосходстве.

Так, например, приступая к обязанности председателя хуторского ревкома, герой не испытывает ничего, кроме раздражения: «Злой донельзя на себя и на все окружающее, Мишка встал из-за стола, оправил гимнастёрку, сказал, глядя в пространство, не разжимая зубов: «Я вам, голуби, покажу, что такое советская власть!»¹

Сдержанно и решительно ведёт он себя, явившись в дом дезертира. Михаил, «спокойно улыбаясь», просит его выйти «на минутку»².

Когда Ильинична укоряет его за убийство деда Гришаки, Мишка «добродушно улыбнулся и сказал: «Станет меня совесть точить из-за такого барахла, как этот дед...»³

Беспощадность Кошевого происходит не от природной жестокости, как, например, у Митьки Коршунова, а диктуется и объясняется им классовой борьбой. Матери, убитого им, Петра Мелехова, Мишка говорит: «...Не с чего моим глазам зажмуряться! А ежели Петро меня поймал, что бы он сделал? Думаешь, в маковку поцеловал бы? Он бы тоже меня убил...»⁴

Чувство классовой ненависти господствует у этого героя над всеми другими проявлениями души. Он всё готов сделать ради советской власти.

Так, например, Михаил Кошевой отвечает на сетования земляков о нехватке соли: «Наша власть тут ни при чём... Тут одна власть виновата: бывшая кадетская власть! Это она разруху такую учинила, что даже соль представить, может, не на чем! Все железные дороги побитые, вагоны – то же самое... долго рассказывал старикам о том, как белые при отступлении уничтожали государственное имущество, взрывали заводы, жгли склады, кое-что он видел сам во время войны, остальное вдохновенно придумывал с единственной целью – отвести недовольство от родной советской власти. Чтобы оградить эту власть от упрёков, он безобидно врал, ловчился, а про себя думал: «Не дюже большая беда будет, ежели я на сволочей и наговорю немножко. Все одно они сволочи, и им от этого не убудет, а нам явится польза...»¹

Даже Дуняшке, единственно родному человеку, Кошевой делает суровое предупреждение из-за того, что та нелестно отозвалась о красных: «ежели ишо раз так будешь говорить – не жить нам с тобой вместе, так и знай! Твои слова - вражьи...»² Всё это характеризует фанатизм, бескомпромиссность его позиций.

С другой стороны Михаил Шолохов не скрывает иронии, изображая этого героя. Так, например, повествует автор о наивной удали, которой блеснул Мишка, возвращаясь летом 1919 года в родной хутор:

«...Испокон веков велось так, что служивый, въезжавший в хутор, должен быть нарядным. И Михаил, еще не освободился от казачьих традиций, даже будучи в Красной Армии. Собрался свято соблюсти старинный обычай... Он отвинтил с углов кровати полые внутри шары, привесил их на шелковых шарах к уздечке... Несмотря на то, что зрение коня страдало от блеска... Михаил не снял с уздечки ни одного шара...»³

Юмором проникнуты также сцены, когда Михаил впервые отправляется в хуторской ревком исполнять свои обязанности председателя: «...походка его была столь необычна, что кое-кто из хуторных при встрече останавливался и с улыбкой смотрел ему вслед...»¹

Для изображения образа Кошевого автор использует внутренние монологи героя. Монолог раскрывает то, что думает говорящий, и что не связано с произносимыми словам. Таков, например, диалог с Мишаткой.

«- Сделаю, тезка, ей богу сделаю, только отойди трошки, а то как бы тебе стружка в глаза не попала, - уговаривал его Кошевой, посмеиваясь и с изумлением думая: «Ну до чего похож, чертенок... вылитый батя! И глаза и брови, и верхнюю губу также подымает... Вот это работенка!»² Здесь прямая речь и внутренний монолог помогают представить одновременное добродушие и изумление на лице Кошевого без каких-либо указаний со стороны автора.

Хотя с годами внешний облик героя изменяется, что-то женственное и ребяческое в Кошевом остается. Так, например, слушая, как Штокмана с невозмутимым видом рассказывает какую-то смешную историю, Михаил «...смеется детским, заливчатым смехом, захлебываясь, и все норовил заглянуть под башлык Штокману...»³ Когда он, жестоко избитый повстанцами, узнал от матери о восстании, об убийстве Фильки, Тимофея и о бегстве Алексея Ивановича, Штокмана, Давыдки, - «за долгое время в первый раз заплакал Михаил, по-ребячьи всхлипывая...»¹

Но все это не вносит в образ Кошевого необходимой гармонии, и в сознании читателей он так и остается отрицательным героем. Михаил Кошевой – это воплощение преданности партии, но по шкале человеческих ценностей он оказывается ниже Григория. Однажды, услышав, что Михаилу угрожает смерть от рук казаков, Григорий, не думая о собственной опасности, мчится к нему на помощь: «...Кровь легла промеж нас, но ить не чужие мы?»² Если он постоянно колеблется в политической борьбе, то это происходит потому, что он верен себе, человеческому достоинству, порядочности.

Каковы бы были намерения Шолохова при изображении этого героя, из него едва ли получится светлый образ нового советского человека.

9. Федор Подтелков – «человек особой, правильной породы».

Б. Дайреджиев в своей книге «О «Тихом Доне» пишет: «Коммунисты «Тихого Дона» не такие, какими их привыкли и хотим видеть в литературе, каких мы знаем по общественной и государственной деятельности внутри страны...»¹

Конечно, коммунисты в изображении Шолохова отличаются от того описания, к которому привыкла советская литература 20-30^х годов. К этому времени писатели уже располагали опытом исследования психологии вожаков – это всегда были люди слова, дела, большого мужества, несгибаемой воли. Михаил Александрович внес свои черты в складывающуюся традицию изображения характера большевика. Эта черта состоит в его реалистичности, объективности. Важнее для него не перечислять достоинства, а постичь человеческую природу героя. Достигает он этого различными приемами и средствами, используя в том числе, «прием «зеркального отражения», когда то или иное событие или действующее лицо дается через восприятие разных людей, что служит средством характеристики, как воспринимаемого, так и воспринимающего и создает ощущение объемного изображения».²

Так, например Федора Подтелкова дан Шолоховым в восприятии Григория Мелехова: «В комнате сидел... здоровый, плотный казак... Ссутулив спину, он широко расставил ноги в черных суконных шароварах, разложив на круглых широких коленях такие же широкие рыжеволосые руки... На большом, чуть рябоватом выбритом лице его светлели заботливо закрученные усы, смоченные волосы были приглажены расческой... Он бы производил приятное впечатление, если бы не крупный приподнятый нос за глаза. На первый взгляд, не было в них ничего необычного, но, присмотревшись, Григорий почти ощутил их свинцовую тяжесть. Маленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжелым упорством... Подтелков почти не мигал, - разговаривая, он упирал в собеседника свой невеселый взгляд, причем куценькие обожженные солнцем ресницы его все время были приспущены и недвижны. Изредка лишь он опускал пухлые веки и снова рывком поднимал их, нацеливаясь картечечками глаз, обегавшими все окружающее».¹

«Глаза-картечины» не только доносят силу воли, упорство Подтелкова, но и вносят ощущение тяжеловесности, злобы. В вся его портретная характеристика говорит о том, что в этом человеке скрыты портретные черты. Рисуя Федора Подтелкова в начале повествования, Шолохов намечает яркого, волевого, смелого человека, способного на дружбу, умеющего ответить шуткой на шутку, не роняющего своего достоинства перед белыми генералами. Но постепенно автор показывает, как «хмелем била власть» в голову простого от природы казака. Мужество, высокомерие, месть переплелись в этом человеке. Власть дала ему чувство превосходства, безнаказанности, и он сознательно идет на террор, оправдывая свои действия целесообразностью: «Лес рубят – щепки летят... крови боятся нечего, ежели ты революционер...»²

Облик этого человека раскрывается в сцене убийства пленных офицеров. «Подтелков, тяжело ступая по проваливающемуся снегу, подошел к пленным. Стоящий впереди всех Чернецов глядел на него, презрительно щуря светлые отчаянные глаза, вольно отставив левую ногу, покачивая ею, давил белой подковкой верхних зубов прихваченную изнутри розовую губу. Подтелков подошел к нему в упор. Он весь дрожал, немигающие глаза его ползали по изрытвленному снегу, поднявшись, скрестились с бесстрашным, презирающим взглядом Чернецова и обломились его тяжестью ненависти:

- Попался... гад! – клокочущим низким голосом сказал Подтелков и ступил шаг назад: щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка.

- Изменник казачества! Под-лец! Предатель! – сквозь стиснутые зубы зазвенел Чернецов.

Подтелков мотал головой, словно уклоняясь от пощечин, - чернел в скулах, раскрытым ртом всасывая воздух.

Последующее разыгралось с изумительной быстротой. Оскаленный, побледневший Чернецов, прижимая к груди кулаки, весь наклоняясь вперед. Шел на Подтелкова. С губ его, сведенных судорогой, соскакивали невнятные, перемешанные с матерной руганью слова. Что он говорил – слышал один медленно пятившийся Подтелков.

- Придется тебе... ты знаешь? – резко поднял чернецов голос.

Слова были эти услышаны и пленными офицерами, и конвоем, и штабными.

- Но-о-о-о – как задушенный захрипел Подтелков, кидая руку на эфес шпаги.

Сразу стало тихо. Отчетливо заскрипел снег под сапогами Минаева, Кривошлыкова и еще нескольких человек, кинувшихся к Подтелкову. Но он опередил их, всем корпусом поворачиваясь вправо, приседал, вырвал из ножен шашку и, выпадом рванулся вперед, со страшной силой рубанул Чернецова по голове...

Подтелков рубанул его еще раз, отошел постаревшей грузной походкой, на ходу вытирая покатые долы шашки, черневшие кровью.

Ткнувшись о таганку, он повернулся к конвойным, закричал выдохшимся, лающим голосом:

- Руби-и-и их... такую мать!! Всех! Нету пленных... в кровину, в сердце!!

Лихорадочно застукали выстрелы».¹

«Автор «Тихого Дона» максимально обострил эпизод гибели Чернецова, сделал противостояние жестче, чем оно было в действительности. Ведь исторически Чернецов фактически погиб при попытке к бегству, а большинство его дружинников спаслось. В «Тихом Доне» Чернецов никак не мог надеяться спастись от вооруженного Подтелкова, и расправа над ним и всеми сорока офицерами здесь выглядит лишенной всякой рациональной основы».²

Действия Подтелкова не сглаживаются автором, он осуждает их и в чертах портрета («щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка») и в натуралистической детализации описания расправы над пленными. Если через эту смертельную схватку можно разглядеть какие-то человеческие черты в образе Чернецова, то Подтелкову здесь присущи злобы, мстительность.

Шолохов изображает Федора в острых ситуациях, наполненных драматизмом, когда проверяются его человеческие качества. Такой сценой является эпизод гибели отряда Подтелкова, захваченного белоказаками. В этой ситуации герой проявляет твердость духа. Даже люди мужественные и смелые в последнюю минуту надламывались. Когда стали подводить к яме, то один из красноармейцев «запрокидывался, чертил землю безжизненно висящими ногами и, цепляясь за волочивших его казаков, мотая залитым слезами лицом, вырываясь, хрипел:

- Пустите, братцы! Господи неповинный я!»¹

Подтелков же не дрогнул пред смертью, лишь поседел. Так, Лагутин, вглядываясь в него говорит: «- Поседел ты за эти деньки… Ишь песик-то тебе как покропило…

- Небось поседеешь, - трудно вздыхает Подтелков; вытирая пот на узком лбу, повторяет: - Небось поседеешь от такой приятности… Бирюк – и то в неволе седеет, а ить я – человек».²

Сцена казни Подтелкова и Кривошлыкова, их соратников выглядит, как своего рода возмездие. И не случайно с той же интонацией и почти в тех же выражениях несколько месяцев спустя другие судьи решают судьбу героя:

«Февралев, старик – старообрядец Милютинской станицы, вскочил, как подкинутый пружиной.

- Расстрелять! Всех! – Он по-оглашенному затряс головой; оглядывая всех изуверским косящим взглядом, давясь слюной закричал: - Нету им, христопродавцам, милости! Жиды какие из них есть – убить!… Убить!… Распять их! В огне их!»¹

Шолохов правдиво показывает жестокость того и другого лагеря, будь то фанатизм казака-старовера или фанатизм большевика, он не приемлет их в обеих случаях, т.к. это порождает нетерпимость, стремление убить того, кто думает не как ты. Неслучайна предсмертная речь Подтелкова: «Мы за трудовой народ, за его интересы дрались с генеральской псарней, не щадя живота, и теперь вот гибнем от вашей руки! Но мы вас не клянем!…»² Перед смертью герой приходит к мысли о необходимости прощения, а не мести. Нет сомнения, что эта мысль совпадает и с мыслью автора.

10. Бунчук – герой, сломанный революцией.

Одним из убежденных идейных борцов против старого режима является Илья Бунчук. Он предан своему делу до последнего вздоха, и это отражается даже в его внешнем облике, в котором будто сосредоточились приметы многих его предшественников – «железных комиссаров»: «загнутые челюсти… глаза, ломающие встречный взгляд»¹. Автор передает серость, будничность героя: «…все было обычно в нем»², выделяет его среди других только упрямство и какая-то злость. И дальше, по мере развертывания сюжета даны некоторые штрихи, которые дополняют его портрет: жестокий взгляд, сумрачный вид, земляной румянец лица, виски со вздувшимися венами, «в штатском чувствовал себя неуверенно и неуютно»³. Так мелкими мазками художник создает яркий тип рабочего-революционера, отвыкшего от мирной жизни, для которого все сосредоточено на классовой борьбе. Зная идейную непоколебимость Бунчука, бросают на него самые опасные и трудные дела: агитацию среди бурлящих солдатских масс, боевую подготовку ополченцев на фронте, наконец, назначают комендантом Революционного трибунала, осуществляющего расстрелы «классовых врагов». Во имя торжества революционной идеи он был готов на любое дело. Ненависть к старому режиму не беспочвенна у Бунчука. Так Илья вспоминает встречу в Петрограде с тринадцатилетней дочерью своего друга, убитого на войне: «Вечером иду по бульвару. Она – этот угловатый, щуплый подросток – сидела на крайней скамье, ухарски раскинув тоненькие ноги, покуривая. На увядшем лице ее – усталые глаза, горечь в углах накрашенных, удлиненных преждевременной зрелостью губ. «Не узнаете дяденька?» - хрипло спросила она, улыбаясь с профессиональной заученностью, и встала, совсем по детски беспомощно и горько заплакала, сгорбясь, прижимаясь головой к локтю Бунчука.

Он чуть не задохнулся от хлынувшей в него ядовитой, как газ, ненависти, бледнея, заскрипел зубами, застонал»¹. Бунчук верит в то, что советская власть принесет будущее его земле, по которой «…может, сын мой будет ходить, которого нет»², поэтому он с таким фанатизмом отстаивает ее.

Терпеливо герой сносит все оскорбления, которыми осыпает его арестованный офицер – корниловец Калмыков:

«- Подлец!…

Бунчук, уклонившись от плевка взмахом поднял брови, долго сжимал левой рукой кисть правой, порывавшейся скользнуть в карман.

- Иди… - насилу выговорил он…

- Ты предатель! Изменник! Ты поплатишься за это! – выкрикивал он, часто останавливаясь, наступая на Бунчука.

- Иди! Прошу… - всякий раз уговаривал тот».

Но только Калмыков начинает порочить имя Ленина, герой не выдерживает и, «протяжно заикаясь», кричит: «Становись к стенке!» С безжалостной яростью, почерневшим лицом стреляет он в офицера. «Пуля вошла ему в рот. За водокачкой, взбираясь на ступенчатую высоту, взвилось хриплое эхо. Споткнувшись на втором шагу, Калмыков левой рукой обхватил голову, упал. Выгнулся дугой, сплюнул на грудь черные от крови зубы, сладко почмокал языком. Едва лишь спина его выпрямилась, коснулась влажного щебня, Бунчук выстрелил еще раз. Калмыков дернулся, поворачиваясь на бок, как засыпающая птица, подвернул голову под плечо, коротко всхлипнул»¹. Как страшна эта картина! Смерть всегда неприглядна у Шолохова, кто бы ни умирал. А если это – смерть насильственная, то в натурализме ее описания всегда содержится немой укор убийце.

Объясняя затем свою беспричинную жестокость, ярый революционер говорит: «- Они нас или мы их!… Середки нету. На кровь - кровью. Кто кого… Понял? Таких как Калмыков, надо уничтожать, давить как гадюк! Злым будь!»² А затем, наблюдая, как двое красноармейцев расстреливают пленного офицера, герой говорит «…чуть вызывающе: - Вот это мудро! Убивать их надо, истреблять без пощады!… Сгребать с земли эту нечисть! И вообще – без сантиментов, раз дело идет об участи революции»³. Для Бунчука не может быть метаний, нет середины, нет отдельных людей, главное для него - конечный результат. После этих злобных слов идут авторские слова: «…На третий день он заболел»¹. Будто заболел герой не от тифа, а от накопившейся в нем ярости, ненависти и как-будто в наказание.

Анна Погедко, которую Илья встретил в пулеметной команде, ухаживает за ним во время болезни. Между ними возникает любовь, основывается она не только на взаимной симпатии, но и на их общем стремлении к победе советской власти. Причастность к делу революции налагает на них некую ответственность, они сдерживают свои чувства. Так, например, первый раз поговорив с Анной, Илья думает о ней не иначе, как о «умной девушке, хорошем товарище»², встретясь после долгой разлуки, они начинают говорить не о том, как они соскучились друг по другу, а о делах: «О мы там качнули дело! Сколотили целый отряд в двести одиннадцать штыков. Вели организационную и политическую работу…»³ В советской критике установилось мнение, что чувству, зародившемуся между героями, «не хватает того полного изображения, с которым выписаны… отношения Григория и Аксиньи, Григория и Натальи…»⁴ Действительно, мало между влюбленными чувственности, порывистости.

Выздоровев, Бунчук вновь возвращается «в строй», и партия, выказывая ему полное доверие, назначает его на новую должность – коменданта при трибунале Донского ревкома. Председатель предупреждает его: «Работа грязная, но нужно сохранить и в ней целенькое сознание… человечность…»¹. «Целеньким» сохранить сознание на этой работе трудно, и «за неделю Бунчук высох и почернел, словно землей подернулся. Провалами зияли глаза, неровно мигающие веки не прикрывали их тоскующего блеска».²

Анна просит Илью: «Уйди оттуда! Погибнешь ты на этой работе»³. В последующем за этим разговоре проявляется весь фанатизм Бунчука: «Истреблять человеческую пакость – грязное дело. Расстреливать, видишь ли, вредно для здоровья и души… На грязную работу идут либо дураки и звери, либо фанатики. Так, что ли? Всем хочется ходить в цветущем саду, но ведь – черт их подери! – прежде чем садить цветы и деревца, надо грязь чистить! Руки надо измарать!»⁴ В этом монологе, сказанном, по сути, для себя, он пытается оправдать свои действия. Но, истребляя «человеческую пакость», уничтожая «клещей, гадов», герой испытывает угрызения совести: «…вот вчера пришлось в числе девяти расстреливать трех казаков… тружеников… Одного начал развязывать… Тронул его руку, а она… проросла сплошными мозолями…»⁵ Осознает Бунчук, что его работа не до конца правая, и то, что он делает –страшный грех. С «большим удовлетворением» уходит он из ревтрибунала, так как чувствует, что еще немного и он сломается. Но революция уже опустошила и раздавила его. Гибель Анны Погудко становится последней каплей, после этого несчастья герой не может найти в себе силы жить дальше. Смерть становится для него счастливым случаем, чтобы избавиться от страдания: «Меньше всего пугали его думы о смерти. Он не ощущал, как бывало, невнятной дрожи позвоночного столба, сосущей тоски при мысли о том, что к него отнимут жизнь… усталость так велика, так ноет тело, что волновать уже ничто не в состоянии».¹

11. Григорий Мелехов – «образ мятущегося человека – правдоискателя».

Образ Григория Мелехова вобрал в себя правду времени. В том, как раскрывается личность этого героя, проявляется духовность прозы, художественное мастерство Михаила Александровича Шолохова.

Уже на первых страницах романа происходит неназойливое выделение персонажа из яркой казачьей среды. Иногда это всего лишь один эпитет. Так Аксинья Астахова стразу приметила «черного ласкового парня»¹. Или, казалось бы, бытовой эпизод: во время косьбы Мелехов случайно зарезал косой утенка. «Григорий положил на ладонь прирезанного утенка. Изжелта-коричневй, на днях только вылупившийся из яйца. Он таил в пушке живое тепло. На плоском раскрытом клювике розовенький пузырек кровицы, бисеринки глаз хитро прижмурены, мелкая дрожь горячих еще лапок. Григорий с внезапным чувством острой жалости глядел на мертвый комочек, лежавший у него на ладони».²

Ни один из многочисленных персонажей романа не способен на такую острую жалость, отзывчивость к красоте природы.

На протяжении всего повествования Мелехов словно окружен пейзажем, в то время как многие герои живут, действуют будто в пустоте.

Вот, например, Григорий перед проводами брата Петра в летние лагеря повел к Дону поить коня. «По Дону наискось – волнистый, никем не езженный лунный шлях. Над Доном – туман, вверху звездное просо. Конь позади строжко переставляет ноги. К воде спуск дурной. На этой стороне утиный кряк, возле берега в тине взвернул и бухнул по воде омахом охотящийся на мелочь сом. Григорий долго стоял у воды. Прелью сырой и пресной дышал берег. С конских губ ронялась дробная капель. На сердце Григория сладостная пустота. Хорошо и бездушно».¹

Здесь пейзаж дан как бы в восприятии Григория. Он в привычном, обыденном мире, герой гармонично слит с природой. Писатель точно и убеждающе доносит восприимчивость Мелехова.

Много также говорит о чутком сердце Григория рассказ о том, как красиво и вдохновенно он «дишканит», как льется его голос, «словно нить серебряная», как может расплакаться, слушая задушевную песню.

Огромное впечатление производит сцена, когда в ночной кубанской степи Григорий слушает, как поют отступающие белоказаки:

«Ой, как на речке было, братцы,

на Камышинке,

На славных степях, на саратовских…

Словно что-то оборвалось внутри Григория… Внезапно нахлынувшие рыдания потрясли его тело, спазма перехватила горло. Глотая слезы, он жадно ждал, когда запевала начнет, и беззвучно шептал вслед за ним знакомые с отроческих лет слова: «Атаман у них – Ермак, сын Тимофеевич, есаул у них – Асташка, сын Лаврентьевич».¹

Песня сопровождает героя в самые сложные периоды его жизни. Вот один из таких эпизодов: «До имения Ягодного осталось несколько десятков верст. Григория, будоража собак, шагал мимо редких деревьев, за приречными вербами молодые ребячьи голоса вели песню:

А из-за леса блестят копии мечей:

Неизъяснимо родным, теплым повеяло на Григория от знакомых слов давнишней казачьей и им не раз игранной песни. Щиплющий холодок покалывал глаза, теснил грудь… Давно играл я, парнем, а теперь высох мой голос и песни жизнь обрезала. Иду вот к чужой жене на побывку, без угла, без жилья, как волк буерачный…»² Песня здесь вошла в сознание героя, соединила его прошлое и настоящее.

Всей душой Григорий любит свои песни, своих женщин; свой дом, свою Родину – все казацкое. Но главное для него, крестьянина – это земля.

Находясь в Ягодном, работая «наймитом», он тоскует по своему кусочку земли: «…жирным косым квадратом лежала деляна, та, что осенью пахал от с Натальей . Григорий нарочно направил жеребца через пахоту, и за те небольшие минуты, в которые жеребец, спотыкаясь и качаясь, пересекал пахоту, в сердце Григория остывал охвативший его охотничий пыл».³

Водоворот гражданской войны сделал его мечту о мирном труде чем-то нереальным: «…Ходить по мягкой пахотной борозде плугатарем, посвистывать на быков, слушать журавлиный голубой трубный клич, ласково снимать со щек наносное серебро паутины и неторопливо пить винный запах осенний, поднятой плугом земли. А взамен этого – разрубленные лезвиями дорог хлеба. По дорогам толпы раздетых трупно – черных и пыли пленных».¹

В романе наиболее поэтичными являются именно такие, овеянные извечной тоской человека по мирному быту страницы. Писатель придавал им особо важное значение, считая из ключевыми, обнаруживающими источник мучений, первопричину трагедии Григория Мелехова».²

После семи лет войны, после очередного ранения, во время службы в Красной Армии главный герой строит планы на будущее: «…сниму дома шинель и сапоги, обуюсь в просторные чирки… хорошо бы взяться руками за чапиги и пойти по влажной борозде за плугом, жадно вбирая ноздрями сырой запах взрыхленной земли…»³

Сбежав из банды Фомина и собираясь на Кубань, он твердил Аксинье: «Никакой работой не погнушаюсь. Моим рукам работать надо, а не воевать. Вся душа у меня изболелась».⁴

Именно за нее, за землю, готов сражаться Мелехов до последнего: «Колчака разбили мы. Краснова вашего копнем как следует – и все. Во как! А там ступай пахать, земля целая пропастина, бери ее, заставляй родить. А кто поперек станет – убить».¹

Спор о новой власти сводился для нее к тому, кто будет владеть землей. В этой мысли еще раз утверждается Григорий, «скрываясь зверем в кизячном логове», и ему начинает казаться, что за его плечами будто и не было поисков правды, шатаний, внутренней борьбы, что всегда была и будет борьба за кусок хлеба, за право на жизнь, за землю. Путь казачества скрестился с путями «мужиков», «…биться с ними насмерть, - решает Мелехов. – Рвать у них из-под ног тучную донскую, казачьей кровью политую землю. Гнать их, как татар, из пределов области»². И мало-помалу стал проникаться злобой: Они вторглись в его жизнь врагами, отняли его от земли... бьемся за нее будто за любушку».³

Григорий заметил, что такое же чувство завладевает и остальными казаками, которым тоже казалось, что только по вине большевиков идет эта война: «…И каждый, глядя на неубранные волны пшеницы, на полегший под копытами нескошенный хлеб, на пустые чумна вспоминал свои десятины, над которыми хрипели в непосильной работе бабы, и черствел сердцем, зверел».⁴

А ведь в начале первой мировой войны Григорий остро переживал первую (от его руки) смерть. Даже во сне являлся к нему убитый им австриец. «Срубил зря человека и хвораю через него, гада, душой»¹, - жалуется он брату Петру.

В Поисках социальной правды ищет он ответа на неразрешимый вопрос о правде у большевиков (Гаранжи, Подтелкова), у Чубатого, у белых, но чутким сердцем угадывает неизменность их идей. «Земли даете? Воли? Сравняете? Земли у нас хоть заглотнись ею. Воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать. Атаманов сами выбирали, а теперь сажают… Казакам эта власть окромя разору, ничего не дает! Мужичья власть им она и нужна. Но нам и генералы не нужны. Что коммунисты, что генералы – одно ярмо».²

Григорий хорошо понимает трагизм своего положения, осознает, что его всего - лишь используют в качестве винтик: «…спутали нас ученые люди… стреножили жизню и нашими руками вершают свои дела».³

Душа Мелехова страдает, по его словам, «оттого, что стал он на грани в борьбе двух начал, отрицая оба их…»⁴ судя по его поступкам, он был склонен искать мирные пути решения жизненных противоречий. Он не хотел отвечать жестокостью на жестокость: приказывал отпускать пленного казка-хопреца, освободил из тюрьмы арестованных, бросился спасать Котлярова и Кошевого, первым протянул руку Михаилу, но тот не принял его великодушия:

«- Враги мы с тобой…

- Были.

- Да видно и буде.

- Не понимаю. Почему?

- Ненадежный ты человек…

Григорий усмехнулся:

- Крепкая у тебя память! Ты брата Петра убил, а я тебе что-то об этом не напоминаю… Ежели все помнить – волками надо жить.

- Ну, что ж, убил, не отказываюсь! Доведись бы мне тогда тебя поймать я и тебя бы, как миленького!»¹

И выплескивается у Мелехова наболевшее: «Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция, и контрреволюция. Нехай бы все это… Нехай оно все идет пропадом!»²

Это человек устал от горя утрат, ран, метаний, но он намного добрее Михаила Кошевого, Штокмана, Подтелкова. Григорий не растерял человеческого, его чувства, переживания всегда искренние, они не притуплялись, а пожалуй, обострялись. Проявления его отзывчивости и сочувствия людям особенно выразительны в завершающих частях произведения. Героя потрясает зрелище убитых: «обнажив голову, стараясь не дышать, осторожно» объезжает он мертвого старика, печально останавливается перед трупом замученной женщины, поправляет на ней одежду.

Встречаясь со множеством маленьких правд, готовый принять каждую, Григорий попадает в банду Фомина. Пребывание в банде – одна из самых тяжелых и непоправимых его ошибок, герой сам ясно понимает это. Вот, как Михаил Александрович Шолохов передает состояние героя, лишившегося всего, кроме умения наслаждаться природой. «Шумела вода, прорываясь сквозь гряду вставших на ее пути старых тополей, и тихо, певуче, успокоенно лепетала, раскачивая верхушки затопленных кустов. Погожие и безветренные стояли дни. Лишь изредка в ясном небе проплывали белые, распушившиеся на вышнем ветру облака, и по разливу лебединой стаей скользили их отражения и исчезали, коснувшись дальнего берега».¹

Мелехов любил смотреть на разметавшуюся у берега, бешено клокочущую быстрину, слушать разноголосый шум воды и ни о чем не думать, стараться не думать ни о чем, что причиняет страдания»². Глубина переживаний Григория соединена здесь с эмоциональным единством природы. Это переживание, конфликт с самим собой разрешается для него отказом от войны и оружия. Направляясь к родному хутору, он выбросил его, «тщательно вытер руки о полу шинели».³

«В конце произведения Григорий отказывается от всей своей жизни, обрекает себя на тоску и страдания. Это тоска человека, смирившегося с поражением, тоска покорности судьбе».¹

Кто же он, Григорий Мелехов, главный герой романа? Сам Шолохов отвечая на это вопрос, говорил: «Образ Григория – это обобщение исканий многих людей… образ мятущегося человека – правдоискателя… несущего в себе отблеск трагизма эпохи».² И права была Аксинья, когда в ответ на жалобу Мишатки, что ребята не хотят с ним играть, потому что он – сын бандита, говорит: «Никакой он не бандит твой отец. Он так… несчастный человек».³

Только эта женщина всегда понимала Григория. Их любовь – самая замечательная история любви в современной литературе. В этом чувстве раскрывается душевная тонкость, деликатность, страстность героя. Безоглядно отлается он любви к Аксинье, воспринимая это чувство как дар, как рок. Поначалу Григорий еще будет пытаться разорвать все связи, соединяющие его с этой женщиной, с неприсущей ему грубостью и резкостью скажет ей он известную поговорку. Но ни эти слова , ни молодая жена не смогут его оторвать от Аксиньи. Не будет он таить своих чувств ни ль Степана, ни от Натальи и на письмо отца ответит прямо: «Вы спрашивали, чтоб я прописал, буду я аль нет жить с Натальей, но я вам, батя, скажу, что отрезанную краюху не приклеишь».¹

В этой ситуации основное в поведении Григория – глубина, страстность чувства. Но такая любовь несет людям больше душевных страданий, чем любовных радостей. Драматизм еще и том что любовь Мелехова к Аксинье – это причина страданий Натальи. Григорий отдает себе отчет в это, но уйти от Астаховой, избавить от мучений жену – на это он не способен. И не потому, что Мелехов – эгоист, просто он – «дитя природы», человек плоти и крови, инстинкта. Природное переплетается в нем с социальным, и для него такое решение немыслимо.

Аксинья манит его знакомым запахом пота, дурнопьяна, и даже ее измена не может вырвать любовь из его сердца. Он пытается забыться от терзаний и сомнений в вине и разгулье, но и это не помогает. После долгих войн, напрасных подвигов, крови этот человек понимает, что его опорой остается лишь давняя любовь. «Единственно, что оставалось ему в жизни, - это с новой и неуемной силой вспыхнувшая страсть к Аксинье. Одна она манила его к себе, как манит путника в знобящую черную, ночь, далекий трепетный огонек костра».²

Последняя попытка к счастью Аксиньи и Григория (бегство на Кубань) заканчивается смертью героини и черным диком солнца. «Как выжженная папами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу. Остались только дети. Но сам он все еще судорожно цеплялся за землю, как будто на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность для него и других».¹

Сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григория. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына. Это было все, что осталось у него в жизни.

«Автор оставляет героя на грани, черте между светом и тьмой, черным солнцем мертвых и холодным солнцем огромного сияющего мира.

Судьба казака, воина, проливающего свою и чужую кровь, мечущегося между двумя женщинами и разными лагерями – становится метафорой удела человеческого».²

III Заключение

Время вносит свои поправки в образ Шолохова – художника и человека, вносит оно изменения и в трактовку героев его произведения. Но какова бы ни была эпоха, ясно одно – «Тихий Дон» – это шедевр русской литературы.

А «...великие произведения обладают вечно неиссякаемой способностью удивительного обновления заключенного в нем смысла не только в не только перед каждым новым поколением читателей, но и перед каждым читателем в отдельности».¹

Эта книга останется вечной и актуальной из-за правдивости Шолохова – писателя. Он был большим художником, чтобы пожертвовать действительностью ради идеологических соображений, Михаил Александрович выступает лишь как заинтересованный наблюдатель людей и событий. Но позиция автора видна через моральную оценку героев, которую он доносит посредством портретной характеристики, внутреннего монолога, диалога героев, косвенной, или несобственно-прямой речи, а чаще всего с помощью их поступков. Причем писатель всегда объективен. «...Его полная объективность – нечто несвойственное советскому писателю – напоминает раннего Чехова. Но Шолохов идет дальше... Стремление Чехова дать возможность персонажам говорить от своего имени не исключает права автора комментировать происходящее... Шолохов же как бы дает отчет о своих персонажах, никогда не отождествляет себя сними. Он избегает ассоциировать себя с их поступками или философским размышлениям по поводу их мыслей и переживаний... Он отступает от русского классического реализма назад в 18 век...»¹

Автор предоставляет право самим героям рассказать о себе, раскрывать свои сильные и слабые стороны в поступках. И они делают это, обнажая нравственные качества, присущие им, в ситуации бурных перемен, по мере того, как история все больше приникает в их устоявшийся быт.

Вот, например, Пантелей Прокофьевич – старый казак, несносный, грозный в быту. Не будь войны остался бы он крепким хозяином, держащим в узде весь дом, но она безжалостно врывается в его жизнь, и уже не только интонация юмора, но и некое раздумье, жалость господствует над этим героем. Сначала он еще пытается скрепить кусочки своего старого быта, вести борьбу за сохранение своего дома, но постепенно им овладевает равнодушие, и Пантелей Прокофьевич начинает хулить свое же, недавно утраченное – полушубок ли, поросенка ли, - смутно догадываясь: «...какие-то иные, враждебные ему начала вступили в управление жизнью...»²

Гибель героя на чужбине – трагедия не просто семьи Мелеховых, но всего народа.

Ильинична – покорная, сдержанная женщина, во всем повинующаяся своему мужу, в годину смертей превращается в величавую старуху, отстаивающую нормы нравственности, живущей идеей дома, материнским долгом.

Ведут свой сложный поединок с судьбой и друг с другом Наталья я Аксиньей, но общие беды, разлука с любимым человеком делает их добрее. Уже и Аксинья иначе видит свою соперницу; уже можно сказать, что когда вернется Григорий, он сам выберет ту, которую любит. Женщины в детях, рожденных от другой, видят лицо любимого. Жизнь изменилась в их восприятии, они начали забывать себя в новой любви.

Война, Революция раскрывает героях то, что было заложено в них, но могло бы остаться и в дремлющем состоянии – при ровном течении жизни, не перерытой испытаниями: в Дарье – цинизм, испорченность, душевную пустоту; в Степане – приспособленчество, стяжательство, лесть.

И лишь Григорий – единственный человек, «спасшийся» от всеобщего похабства, посрамления нравственных устоев в хаосе гражданской войны. Все же, кто самоуверенно говорил, что «середки нет», что вся Россия – лишь два ожесточенных лагеря, гибнут или теряют смысл жизни. Так гибнет после работы в ЧК Бунчук, мужественно (в личном плане) гибнут Штокман, Подтелков. Но они так и не обретают полного понимания событий, не постигают всей катастрофы. И главный герой вплоть до последних финальных страниц романа интуитивно различает добро и зло. Он – человек совести, поставлен в такие условия, что вынужден постоянно соприкасаться с жестокостью, но автор через отдельные поступки героя показывает, что Григорий Мелехов, в отличие от других, не растерял своего нравственного потенциала.

Таким образом, герои Шолохова выражают сложность народной души в переломные периоды: в ней есть и непреклонность, и чуткость, и самоотверженность, и гибкая приспособляемость, но обо всем этом писатель повествуем честно и прямо. Он принимает жизнь такою, какая она есть на самом деле.

Библиография.

1. Барог Л. Г. О мастерстве пластического изображения человека в романе М. А. Шолохова «Тихий Дон». //Ученые записки. Выпуск 8. Серия филологическая №2. Уфа, 1956. – С. 36-74.

2. Бекедин П. В. Проверяйте литературу жизнью. (О некоторых эстетических принципах М.А. Шолохова). //Творческие взгляды советских писателей. - Л., 1981. – С. 46-70.

3. Бирюков Ф. Г. Мастер речевых характеристик.//Русская речь. – 1987. - №1. – С.31-40

4. Бирюков Ф. Г. Художественные открытия М. Шолохова.: Современник, 1976

5. Дайреджиев Б. О «Тихом Доне». – М.: Советский писатель, 1962

6. Круглов Ю. Великий писатель Земли русской. //Слово. – 2000. - №4. – С.9-14

7. Кулинич А. В. Классовое и общечеловеческое в романе «Тихий Дон». //Русский язык и литература в средних учебных заведениях УССР. – 1991. - №2. – С.29-34

8. Небольсин С. Шолохов, Пушкин, Солженицын. //Наш современник. – 1992. - №5. – С.177-186

9. Палиевский П. Шолохов сегодня. //За строкой учебника. – М.: Молодая гвардия,1989. – С.230-238

10. Симмонс Э. Он избрал свой путь. //Вопросы литературы. – 1990. - №5. – С.40-62

11. Соколов Б. В. Донская волна в «Тихом Доне». //Вопросы литературы. – 1990. - №5. – С.3-24

12. Сухих И. Одиссея казачьего Гамлета. //Звезда. – 2000. - №10. – С. 220-224.

13. Толстой Л. Н. Собрание сочинений: В 22-х т. – Т.13. – М.: Худ. лит., 1983.

14. Федин К. Слово о Шолохове. – М.: Правда, 1973.

15. Федь Н. Обреченная любовь. //Слово. – 1998. - №3. – С. 89-106.

16. Федь Н. Парадокс гения. //Молодая гвардия. – 1995. – №3. – С. 254-264.

17. Федь Н. Художник и власть. //Молодая гвардия. – 1994. - №3. – С. 191-203.

18. Хватов А. На страже века. – М.: Современник, 1975.

19. Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1-4. – М.: Правда, 1975.

20. Якименко Л. Г. «Тихий Дон» М. Шолохова. – М.:Советский писатель, 1958.

21. Якименко Л. Г. Избранные работы: в 2-х т. – Т.2. – М.: Худ. лит., 1982.