Кириллин В. М.

Ересь жидовствующих

В последней трети XV - начале XVI столетия общественность Московской Руси пережила такое бурное брожение умов, какого до той поры никогда не испытывала. Отражения этой, пережитой тогда, смуты выказывались в последующей российской бытийственности многоразлично и, между прочим, все еще не до конца выявлены и не вполне осмыслены. Речь идет о так называемой новгородско-московской ереси, а точнее - о достаточно определенном комплексе умонастроений, которые уже современниками были оценены как "жидовство", "жидовствование", "ересь жидовствующих".

Должно сразу отметить: означенные умонастроения, по справедливым наблюдениям многих исследователей, в своем внутреннем, сущностном развитии не достигли доктриальной цельности и единства. Однако применительно к христианству, православию, собственно русским церковно-религиозным традициям и устоям они все же оказались однозначно деструктивными: питающие их идеи по сути представляли собой полное или частичное неприятие, отрицание принятой на Руси системы духовных ценностей и модели общественного и индивидуального религиозного поведения, конкретно же - выражались в декларациях критики и протеста и соответствующих последним поступках.

В плане ментальном и в контексте европейского средневековья "ересь жидовствующих" явилась как периферийный и, по-видимому, многократно преломленный рефлекс того мощного духовно-интеллектуального процесса, который примерно с конца XIII в. будоражил Западную Европу. Я имею в виду великое, конечно же, по своей значимости и последствиям движение гуманизма, бесспорно, оставившее мировой культуре огромные богатства, но, к сожалению, вместе со всем положительным несшее в себе и отрицательное. В самом деле, не следует забывать: поскольку европейский гуманизм возрастал как дитя метафизической борьбы разума против духа, науки против веры, а смыслом и целью этой борьбы (может быть, тогда - в Средние века - мало кем осознаваемой) была, в сущности, эмансипация идеи и бытия человека от бытия и идеи Бога, постольку внутренняя логика данного движения закономерно и неминуемо вела к постепенному умалению некогда доминирующей сферы религиозной мысли за счет все увеличивающейся сферы секулярной мысли, к неодолимому утверждению рационализма на постаменте всепозволительной и всепроникающей критики и если и не к полному атеизму, то к очевидному стремлению использовать теологию как инструмент общественного управления и таким образом веру в Бога расчетливо подчинить служению сугубо социальным и индивидуалистическим интересам. Отсюда не удивительно, что в лоне гуманизма вызрели умонастроения, подвергавшие сомнению и даже отторжению глубоко гуманистическое содержание христианской религии и религиозного опыта христианской церкви. Выражением таковых умонастроений были, разумеется, ереси, причем - самых различных толков. История христианства немало их знает. В частности, и Средние века по данному предмету доставляют богатейший материал.

Ереси, как известно, возникали в различной среде - например, профанной или элитарной, различались по характеру - скажем, были рационалистическими или мистическими; преследовали разные цели - религиозные, политические, социальные. Но наряду с отличительными чертами ереси всегда имели и нечто общее. Во-первых, все они возрастали на почве субъективного, хотя и нередко объективно обусловленного, неприятия существующего порядка вещей, сложившегося образа жизни, во-вторых, все они так или иначе были критически направлены против догматики и организационно-обрядовых традиций, принятых церковью, в-третьих, все они находили идейную опору, с одной стороны в ранних еретических учениях эпохи вселенских соборов, а с другой - в современных философских концепциях, появлявшихся по мере развития области научного знания, причем часто - в инохристианских культурах: иудейской, языческой, исламской. Собственно, и те умонастроения, которые отличают ересь жидовствующих, вполне отчетливо характеризуются отмеченными общими типологическими для всякой ереси, особенностями.

Итак, в контексте всеевропейского средневекового менталитета ересь жидовствующих представляется, фигурально говоря, порочным плодом гуманизма. И вот что любопытно: родившись в православной "Русии", сей плод оказался нежизнеспособным ребенком, но зато удивительным образом предварил идейно аналогичные порождения Западной Европы - реформацию и протестантизм, столь преобразившие в конце концов духовную жизнь европейских народов, которая некогда - в ограде католицизма - отличалась все-таки известным единством и гармоничностью.

У ереси жидовствующих имелись, конечно же, не только глобальные ментальные предпосылки. В науке много говорено прежде всего о конкретных социально-исторических причинах, экономико-политических и церковно-государственных мотивах ее возникновения и распространения в Московской Руси. Эта внешняя сторона в общем достаточно изучена, и потому здесь вряд ли стоит уделять внимание данному предмету еще раз (тем более, что публикуемый ниже текст позволяет вполне наглядно представить и панораму и остроту случившегося тогда конфликта). Гораздо важнее отметить другое: а именно то, что означенная ересь возникла не вдруг и не на пустом месте; ее появление имело, очевидно, свою довольно длительную предысторию, хотя и плохо освещенную. Во всяком случае, вполне можно говорить о предварительном и постепенном приготовлении отдельных русских умов к ереси, вполне можно указать и на ту злокачественную почву, которая послужила питательной средой для ересемыслия.

Действительно, уже давно выявлена идейная связь "жидовская мудрствующих" с их предшественниками - "стригольниками", явившимися в новгородской епархии столетием раньше и исповедовавшими сходные взгляды, которые, заметим, и к концу XV в. еще не были изжиты. Кроме того, установлено, что само стригольничество, в свою очередь, было идейно связано с ересями "солунских" и "болгарских" жидовствующих XIV столетия. Правда, не все ученые разделяют такой взгляд на стригольничество. Известны и попытки его защиты, особенно в советской медиевистике. Такова, например, позиция академика Б. А. Рыбакова, который свое посвященное стригольничеству исследование построил прямо как апологию ему. Смело раздвигая исторические рамки этого - сугубо русского - движения и расширяя круг источников, якобы сопряженных с ним (храмовые росписи, иконопись, книжная миниатюра и орнаментика, мелкая пластика, памятники литературы и прочее), автор в итоге пришел к заключению, что псково-новгородские стригольники были "той передовой, наиболее культурной частью русского городского посада ХIII-ХIV вв., которая призывала к Разуму, пропагандировала книжность, установила культ Премудрости и подавала пример "чистого жития", а также "вела общество к более высокому уровню понимания своих задач". Думается, это мнение, хотя и принадлежит маститому ученому, не соответствует исторической правде.

Между прочим, идейно предварявшие стригольничество ереси солунских и болгарских жидовствующих тоже имели источник: по-видимому, сформировались не без влияния со стороны караимства - неталмудического (контрраввинистического в изначальной основе) религиозного движения евреев. Следовательно, одно только зарождение ереси русских жидовствующих было обусловлено очевидной традицией: тем именно, что в недрах средневековых православных государств и народов (Византии, Болгарии, Руси) к XV в. накопился уже значительный опыт иноверия и инакомыслия, основанный как раз на принципиальной критике христианства и пересмотре его коренных положений.

Необходимо также иметь в виду и целый пучок духовно-интеллектуальных импульсов, способствовавших данному процессу. К еретичеству могли подталкивать, например, не только импульсы отрицательные (невежество, непонимание, неприятие), но и положительные (пытливое любпытство, стремление к образованию, самостоятельность мысли), не только внутренние (собственное побуждение, истекающее от искаженности религиозных представлений, самомнение), но и внешние (реальное или мистическое воздействие со стороны, слепое, некритическое следование чужому мнению), не только будто бы созидательные (благое намерение что-либо улучшить), но и разрушительные (злой умысел, расчет на уничтожение) и т.п.

Должно, кроме того, помнить, что в плане накопления опыта критицизма именно Новгород Великий - благодаря своим разнообразным связям с окружающим миром, своему старинному вольнолюбию и горделивому стремлению к независимости, включая и духовную, от кого и чего бы то ни было - представлял собой особенно подходящее место: здесь без труда, в непосредственном общении могли быть почувствованы и оценены, например, отличия между православием и католичеством, между христианством и другими религиями; здесь запросто могли быть уловлены любые бродившие по миру идеи и настроения, здесь отлично - в области знания вообще - срабатывала разница потенциалов и, соответственно, легко возникало напряженное поле для умственных беспокойств и блужданий. Так что зарождение ереси жидовствующих не где-нибудь, а в Новгороде совсем не удивительно.

Судя по тому, что известно о начале ереси жидовствующих и характере первых ее проявлений, - данное учение было завозным, иностранным, а его прозелиты ориентировались (и, по-видимому, во многом) именно на нехристианские, чуждые православию идеи и формы. Этому, считается, весьма способствовали: во-первых, теснейшие контакты Новгорода с Литвой и Польшей, где пребывало тогда немало иноверцев, в частности, евреев разных вероисповедных толков - караимов, раввинистов, каббалистов; во-вторых, - известное колебание Новгорода между великим князем литовским и великим князем московским. Однако, будучи привитой извне, ересь жидовствующих распространилась тем не менее уже исключительно в русском обществе - сначала в Новгороде, а потом в Москве, причем поразила собой как простонародье, так и привилегированные сферы, главным образом, белое духовенство и мирян высокого ранга.

Надо признать: хотя в целом еретическое движение не было внутренне - концептуально и дисциплинарно - единым, тем не менее, оно обладало очень сильными качествами, весьма способствовавшими его успеху. Еретиков отличала близость к властным структурам, закрытый, конспиративный характер общения и сравнительная образованность. Особого внимания заслуживает именно последнее свойство. Ибо, анализируя то немногое, что известно об умственных интересах и занятиях еретиков, можно точнее определить идейные корни и лучше понять сущность их учения, - самый спорный предмет в науке.

Действительно, круг чтения еретиков был довольно широк и разнообразен, причем бытовавшие среди них сочинения были: либо достаточно редко встречавшимися в русских библиотеках - по самым разным причинам и, конечно же, не только из-за неготовности русских книжников воспринимать содержательно сложные тексты; либо вовсе не встречавшимися - в силу их несоответствия духу и смыслу православия; либо, наконец, едва лишь известными, но известными под знаком именно вредности, неполезности для жизни во Христе.

Популярные у жидовствующих сочинения являлись в основном переводными и по своему происхождению могут быть разделены на две группы - на христианские и нехристианские.

К первой группе относились сочинения богословско-полемические и агиографические - например, сочинения Дионисия Ареопагита, "Житие папы Сильвестра", "Слова" Афанасия Александрийского против ариан, "Слово" Козьмы Пресвитера против богомилов, послание патриарха Фотия болгарскому царю Борису-Михаилу. Все они, вероятно, привлекали внимание еретиков прежде всего содержащейся в них ортодоксальной аргументацией по поводу различных догматических, церковно-практических и религиозно-философских вопросов. Однако такой сугубо конфессиональной христианской литературой жидовствующие не ограничивались. Их интересовали и светские по содержанию тексты - например, "Мудрость Менандра", сборник нравоучительных афоризмов и сентенций древнегреческого драматурга о любви, дружбе, вражде, добре, зле, труде, учении, лености, семейной жизни и т.д.; причем главной, связующей темой всех этих этико-философских изречений, по преданию, собранных воедино святым Григорием Богословом, был вопрос о силе и возможностях разума, о значении просвещения и образованности. Именно данная особенность сборника, по-видимому, и вызывала специальный интерес еретиков, тяготевших к рационализму.

Итак, популярная среди жидовствующих христианская литратура в целом указывает на их очевидную приверженность к занятиям отвлеченными предметами и принадлежность, соответственно, к интеллектуальной элите. Собственно такой вывод подтверждается и теми ветхозаветными текстами, которые, оказавшись в сфере внимания еретиков, вместе с тем вообще в славянской письменности были весьма редки, либо только-только, к концу XV в., появились в славянских переводах. По-видимому, особый интерес у еретиков вызывали книги Бытия, Царств, Притчей Соломона, Пророков, Премудростей Иисуса, сына Сирахова. Но в чем конкретно состоял этот интерес, какова была его специфика сравнительно с православным подходом, пока не установлено. Можно лишь в самом общем плане предположить, что их интересовали вопросы о судьбах тварного мира, о мессианстве и мессианских чаяниях, о мудрости божественной и человеческой.

Что же касается текстов второй группы - нехристианских, к которым влеклась мысль жидовствующих, то таковые, как установлено, в исконном своем виде принадлежали к еврейской или арабской книжной традиции, но на русский язык были переведены, по мнению большинства ученых, именно с еврейского. Эти тексты также различались в плане содержания.

Одни из них, думается, были вполне адекватны религиозным запросам жидовствующих. Известны, например, некоторые ветхозаветные тексты, переведенные на славянский не с греческого - по "Септуагинте", а с древнееврейского масоретского оригинала. Это "Книга Эсфирь", "Книга пророка Даниила" и др. Известна, кроме того, и так называемая "Псалтирь еврейская", - сделанный неким Федором "новокрещеным" перевод с какого-то еврейского молитвенника (краткого варианта праздничного молитвенника "Махазор"). И совершенно справедливо отмечалось, что подобные тексты, будучи введенными в обиход древнерусского чтения, предназначены были, помимо религиозных целей, к тому, чтобы "ослепить малоосведомленных русских идеей искаженности ветхозаветной Библии, на которую опиралась вся христианская церковь". Особенно показательна в этом отношении "Псалтирь еврейская", ибо в ней, во-первых, отсутствуют какие бы то ни было пророчества о Сыне Божием Иисусе Христе, во-вторых, отчетливо просвечивает "иудейская оппозиция учению о троичности лиц Божества", в-третьих, прослеживается "тенденция восстановления земного царства единого Бога в Израиле". Отсюда не удивительно, что всякий древнерусский читатель, склонный по натуре к критицизму и недостаточно твердо держащийся православия, вполне мог заразиться, прельститься таким текстом и принять его в качестве идейной опоры для собственных произвольных религиозных установлений, которые, естественно, должны были войти в противоречие с комплексом понятий, знаний, убеждений, обрядовых действований, выработанных и откристаллизованных в христианском соборном опыте богопостижения, богоисповедания и богослужения.

Другую разновидность нехристианских книг, популярных у еретиков, составили книги светские. Это - либо научные, либо паранаучные сочинения, которые опять-таки и своим происхождением и своим содержанием связаны были прежде всего с умственной жизнью средневекового еврейства. Так, книга "Шестокрыл" представляла собой славянский перевод трактата "Шеш кнафаим" - руководства по математическому определению лунно-солнечного движения, написанного в 1365 г. евреем Иммануэлем бен Яўаковом Бонфисом. И примечательно, что на Руси данная книга использовалась именно в гадательной практике. Читали жидовствующие и переводные труды по философии. Примером может служить "Книга, глаголемая логика" - пересказ сочинения "Миллот ха-хигайон", автором которого был известный еврейский ученый XII-ХIII в., раввинист Моисей бен Маймун (Маймонид). К текстам из круга еретиков принято относить также "Трактат о сфере" Иоанна де Сакрабоско, или Джона Галифакса, английского ученого XIII в.; это сочинение содержалось в одной из древнерусских "Космографий", переведенной, между прочим, с еврейского оригинала. Следует, наконец, отметить и такие сочинения, как "Учение луннику", "Рафли", "Тайная тайных" (или "Аристотелевы врата"). История названых книг опять-таки связана с еврейской средневековой литературой (связь их, кроме того, с арабоязычной традиций в данном случае не имеет значения). И важно, что, несмотря на различие в содержании, все они обнаруживают известное сходство, поскольку так или иначе касаются темы сокровенного, эзотерического знания. В них, например, имеются гадательно-астрологические разделы, где описаны некоторые способы предвидения будущего, а также приемы магического воздействия на реальность. Особенно показательны книги "Рафли" и "Тайна тайных": будучи текстуально связанными между собой, они, оказывается, близки также и к упоминавшейся уже "Логике" Маймонида. Данное обстоятельство свидетельствует не только о принадлежности означенных сочинений к одному кругу, но, думается, и о том, что их читатели - "жидовская мудрствующие" - сочетали интерес к естественным наукам, к рационалистическому образу мысли и познания с интересом к метафизике, мистике, оккультизму.

Итак, популярная среди еретиков нехристианская литература отличается в генетическом отношении очевидным единством с еврейской средневековой книжностью, причем, судя по указанным произведениям, книжностью именно раввинистического, а не караимского толка. Но вместе с тем нехристианская литература еретиков характеризуется еще и единством времени и места ее внедрения в сферу восточнославянской, в частности, русской умственной жизни. Действительно, по общепризнанному мнению, все названные выше тексты в виде древнерусских переводов появились на Руси во второй половине XV в.; то есть их появление вполне синхронно процессу зарождения и распространения ереси жидовствующих. Все эти переводы, кроме того, обладают заметной языковой общностью: они отражают более или менее плохое знание древнерусскорго литературного языка и содержат малорусские, белорусские, польские диалектизмы, а также гебраизмы. Такие черты позволяют полагать, что родиной данных переводов была литовская Русь, а их авторами, вероятнее всего, были лица еврейской национальности, проживающие здесь в XV столетии в весьма изрядном количестве. Кстати, как раз в Литву и Польшу и как раз к означенному времени переместились из Западной Европы центры еврейской образованности. Этим, несомненно, оправдывается известная убежденность относительно действительного влияния со стороны именно еврейской книжности и мысли на так называемое пробуждение общественного сознания, а точнее - увлечение еретическими идеями, имевшее место в Московском государстве в последней трети XV в. Такая убежденность, между прочим, вполне согласуется с тем, как на Руси интерпретировали саму ересь и еретиков современники-очевидцы, сохранявшие верность православию.

Должно однако отметить: мнение о еврейских корнях ереси не всеми признается. Так, в советской медиевистике учение жидовствующих иногда рассматривали на более широком фоне европейского гуманизма и классовой борьбы, избегая вместе с тем конкретизации в решении вопроса об истоках учения. Но ведь взгляд на жидовствование как на умонастроение, тесно связанное с влиянием со стороны еврейского менталитета, помимо вышеприведенных доводов, подтверждается также характером и существом собственного, оригинального текста, вышедшего непосредственно из среды русских еретиков. Я имею в виду "Лаодикийское послание" Федора Курицына. Действительно, в последнее время многие ученые пришли к выводу о связи этого таинственного текста с еврейской мыслью (правда, высказывались и альтернативные мнения: о связи памятника с античной или даже с христианской святоотеческой традицией). Причем те, кто усматривает в сочинении Федора Курицына еврейские корни, расходясь друг с другом в конкретике своих предположений (Дж. Файн, например, соотносит "Лаодикийское послание" с иудаизмом, Ф. Кемпер - с фарисейством, И. Мейер - с трудами Моисея Маймонида, Ф. Лилиенфельд - с каббалой), по существу, все же сходятся, поскольку так или иначе, но указывают именно на раввинистическую линию развития еврейской религиозной культуры как на очевидный источник влияния, из которого черпал вдохновение и идеи русский еретик Федор Курицын.

В этом отношении особенно реальной представляется связь "Лаодикийского послания" с каббалой. И вот почему. Во-первых, среди жидовствующих были в ходу некоторые ветхозаветные книги, переведенные на русский язык, как уже указывалось, прямо с масоретских оригиналов. Но ведь появление и распространение среди евреев текста "Священного Писания" в виде "Масоры", по мнению некоторых исследователей, связано как раз с каббалистической традицией. Во-вторых, распространяемые еретиками книги "Рафли" и "Тайная тайных" также содержат некоторые элементы, позволяющие судить о связи этих книг с каббалой - точнее, с ее символическим разделом, который посвящен обоснованию правомерности определенных спекуляций с буквами и числами - например, с помощью гематрии и нотарикона, якобы способных раскрывать таинственные пути божественной премудрости. Отмеченные соответствия и совпадения, во всяком случае, указывают на их глубинное, сущностное единство и представляются симптоматичными. Думаю, имея их в виду, исследователь может с полным правом конкретизировать общий вывод о еврейском культурно-религиозном влиянии на русских жидовствующих. И вероятнее всего таковое оказывалось со стороны именно каббалистов, которые в русле средневекового иудаизма представляли весьма сильное учено-религиозное течение, между прочим, конгениальное раввинизму и проистекающее из древнего фарисейства. Кстати, косвенным подтверждением вывода о генетической связи умствований русских еретиков с иудейской каббалой является то обстоятельство, что буквально тогда же - только чуть позже, в конце XV - начале XVI в., - и в Западной Европе каббала использовалась как положительный источник знания. Так, ее всерьез пытались приспособить к христианству (причем с целью создания более совершенной, чем все существующие, универсальной и синкретической теологии) итальянец Джованни Пико делла Мирандола и немец Иоганн Рейхлин. И, между прочим, в лоне католической церкви взгляды названных мыслителей-гуманистов были тоже квалифицированы как еретические. Без сомнения, отмеченная здесь культурно-историческая параллель не только оправдана, но и весьма показательна, - особенно если рассматривать ее в контексте хорошо известных контактов Московской Руси в XV в. как раз с Италией и Германией.

Итак, ересь жидовствующих, если говорить только о ее идейно-содержательной стороне, возникла: во-первых, на исторически подготовленной критикой и ложноучительством почве; во-вторых, как отражение общеевропейского гуманистического движения; в-третьих, под воздействием еврейской религиозной и научно-философской мысли. В результате духовно-интеллектуальное состояние некоторых русских людей было третировано умонастроениями, по существу всецело враждебными православию и основанным на нем устоям жизни. Будучи распространяемы тайно, эти умонастроения оказались тем более заразительны; будучи поддерживаемы в самых верхних сферах светской власти они угрожали быть тем более губительными. Хуле и попранию подверглось самое главное - вера, нормы поведения, святыни христиан. Реальность религиозной революции обрела катастрофические формы, ведь ее победа должна была радикально изменить жизнь нации - и не только в церковном отношении, но также в политическом, экономическом, культурном, а главное - относительно домостроительства Божия о спасении человечества.

Содержание "Просветителя"

Итак, в своем полном виде книга Иосифа Волоцкого состоит из исторического введения, или "Сказания о новоявившейся ереси…", и шестнадцати глав обличительно-полемического содержания, или "слов на ересь новгородских еретиков".

В "Сказании" рассмотрены внешние обстоятельства зарождения ереси в Новгороде и ее обнаружения архиепископом Геннадием. Согласно преподобному Иосифу, виновником ее стал некий "жидовин" Схария, который, явившись в Новгород в 1470 г., увлек здесь своими идеями некоторых новгородских священнослужителей. Личность этого Схарии стала предметом принципиальных научных споров. Одни исследователи признавали свидетельство автора "Просветителя" достоверным и считали Схарию реальной исторической фигурой, другие полагали, что волоколамский игумен прибег в данном случае к тенденциозному вымыслу с целью усиления обличительного пафоса своей критики еретиков, дабы убедительнее показать тождество еретического учения с иудаизмом. Основанием для подобных споров служит факт отсутствия имени Схарии в других древнерусских источниках, рассказывающих о ереси. Имеются лишь косвенные данные.

Так, в 1488 г. инок Савва (насельник Троицкого Сенновского монастыря, находившегося на Корельском перешейке, в Вотской пятине новгородской области) составил компиляцию выписок из различных противоиудейских сочинений - "Послание на жидов и на еретики". В предисловии к "Посланию" Савва, обращаясь к Дмитрию Васильевичу Шеину, ходившему в 1487-1488 гг. послом великого московского князя Ивана III к крымскому хану Менгли-Гирею, писал: "И ты, господине Дмитрей, коли был еси послом и говорил еси с тем жидовином с Захариею с Скарою. И я, господине Дмитрей, молюся тебе: что еси от него слышал словеса добры или худы, то пожалуй, господине, отложи их от сердца своего и от уст своих, якоже некоторое скаредие". Кроме того, по документам Крымского приказа известно, что примерно с конца 1482 - начала 1483 г. по апрель 1500 г. Иоанн III вел переговоры о переходе к нему на службу с неким - проживавшим то в Крыму, то в Черкассах - Захарией Скарой или Захарией Гуил-Гурсисом, причем называл его в разные годы по-разному: "жидовином", "евреянином", "таманским князем", "черкасином", "фрязином". Наконец, последнее косвенное свидетельство о Схарии предоставлено святителем Геннадием, архиепископом новгородским, который самолично обнаружил ересь, произвел розыск и явился первым обличителем этого учения перед великим князем и духовенством. В "Послании" митрополиту Зосиме, написанном в октябре 1490 г. он так писал о начале ереси: "А что которые литовские окаянные дела прозябли в Русской земли… коли был в Новеграде князь Михаило Оленкович (Александрович - В.К.), а с ним был жидовин еретик, да от того жидовина распростерлась ересь в ноугородской земли, а держали ее тайно… и яз послышив то, до о том грамоту послал".

Рассматривая приведенные данные, историки единодушно полагали, что и у инока Саввы, и в делах Крымского приказа речь идет об одном и том же лице - о Захарии Скаре Гуил-Гурсисе. Однако разногласия вызвала национальная и религиозная принадлежность последнего, а также вопрос о его отношении к "жидовину Схарии" Иосифа Волоцкого и к безымянному "жидовину" архиепископа Геннадия. В дореволюционной историографии крымский и черкасский житель Захария, как правило, отождествлялся с ересиархом Схарией, учившим в Новгороде в 1470-1471 гг.; вслед за автором "Просветителя" считали, что последний действительно был евреем и действительно обращал православных новгородцев именно в "жидовскую веру", или в ветхозаветное иудейство.

В советской науке по этим вопросам высказывались различные мнения. Наиболее обстоятельными являются исследования Я. С. Лурье, Г. М. Прохорова и К. В. Айвазяна. Лурье, выражая недоверие к преподобному Иосифу, полностью отрицал реальное существование новгородского ересиарха Схарии, полагая, что автор "Просветителя" измыслил его, использовав при этом "Послания" инока Саввы и архиепископа Геннадия. Что же касается Захарии Скары Гуил-Гурсиса, то, оценивая именование последнего в "Крымских делах" и в "Послании" инока Саввы "жидовином" и "евреянином" как ошибочное, возникшее в результате недоразумения, Лурье отождествлял этого "таманского князя" с упоминаемым в генуэзских документах Захарией Гвизольфи, итальянцем по национальности и католиком по вероисповеданию. Таким образом снимался вопрос об иудаистских корнях ереси жидовствующих. Прохоров полагал, что и Схария Иосифа Волоцкого, и Захария Скара (или Захария Гуил-Гурсис) "Крымских дел" и "Послания" Саввы, и Захария Гвизольфи генуэзских документов - одно лицо, выступавшее под различными именами. По происхождению этот Захария был полуитальянцем-получеркесом, поэтому его называли то "фрязином", то "черкасином"; а по вере он был караимом, поэтому именовался то "жидовином", то "евреянином". Наконец, Айвазян пришел к выводу, что Захария Гвизольфи вообще не имел никакого отношения ни к ересиарху Схарии, ни к Захарии Скаре Гуил-Гурсису, тогда как два последних имени относятся к одному и тому же лицу. В 1470 г. в Новгород вместе с русско-литовским князем Михаилом Александровичем действительно приезжал "жидовин Схария" - тот самый, который позднее переписывался с Иоанном III и упоминался иноком Саввой. Однако он не был евреем и не исповедовал иудаизма. Автор "Просветителя" намеренно "евреизировал" его имя - Скара, чтобы придать большую убедительность своим обвинениям еретиков в отпадении в "жидовскую веру". На самом деле, Скара был армянином и держался распространенного в Венгрии, Валахии и Польско-Литовском княжестве павликианства - "арменской ереси", близкой или даже тождественной к зародившейся в Новгороде с конца XIV в. и сохранявшейся в XV в. ереси стригольников. Кроме того, Айвазян, расссматривая принципиальный вопрос о трактовке употребляемой Волоколамским игуменом применительно к ереси и еретикам терминологии, в частности термина "жидовин", и при этом опираясь на мысль Прохорова о том, что в Средние века людей определяли скорее "по их вере, чем по крови", - полагал, будто в Древней Руси слово "жидовин" использовали не в этническом смысле, а в религиозном. Отсюда армянина-павликианца Захарию Скару называли "жидовином" якобы по сходству исповедуемого им учения с иудаизмом, но не потому, что он был евреем. Подобное происходило и с другими лицами. Однако такой интерпретации противоречат данные русской лексикографии. Согласно последним, слова "жид", "жидовин" во многих древнерусских переводных и оригинальных текстах употреблялись именно и прежде всего в смысле их этнического содержания, а производные от них слова - "жидовитися", "жидовствовати" и др. - в вероисповедническом смысле. Это обстоятельство позволяет усомниться в правомерности отнесения "жидовина Схарии" к какой бы то ни было национальности и вере кроме еврейской.

Несомненно, Иосиф Волоцкий (как и другие древнерусские писатели), говоря "жидовин", подразумевал все же еврея и по крови и по вере. Между прочим, косвенным подтверждением такого вывода является именование крымского адресата Иоанна III "князем". Дело в том, что у евреев - в частности, у фарисеев - долго сохранялся древний обычай, по которому применительно к законоучителям - гиллелитам - использовали титул "князь" - "наси". Этого обычая держались и наследники фарисеев каббалисты. Так, например, в конце ХIII столетия в Толедо местные каббалисты называли князем - в знак особого уважения - каббалиста же Тодроса бен Иосифа Абулафию. Поэтому если жидовин Схария, согласно автору "Просветителя", совративший новгородцев в ересь, действительно был каббалистом и действительно тождественен адресату Иоанна III, "жидовину" и "евреянину" Захарии Скаре, то обращение к нему одновременно и как к "таманскому князю" не удивительно и объяснимо. Наконец, вряд ли вообще справедлив и основателен известный скепсис по отношению к свидетельствам Волоколамского игумена. Думается, жидовин Схария все-таки реальная историческая фигура. Этого, кстати, не отрицают и еврейские ученые. Больше того, они полагают даже, что появление Схарии в Новгороде, как и легкое усвоение новгородцами распространявшегося им учения, было вполне закономерно и обусловлено рядом культурно-исторических причин.

Как бы то ни было, но новое религиозное учение не только широко распространилось, но и глубоко укоренилось в русском обществе, составив серьезнейшую угрозу веками формировавшемуся на Руси церковно-государственному сознанию и образу жизни. Поэтому основное содержание "Просветителя" посвящено было, во-первых, весьма и весьма основательной критике религиозных взглядов жидовствующих как полного отказа от христианства, во-вторых, дискурсивному изложению догматических основ православной веры, обрядов и обычаев, в-третьих, изложению канонических и юридических прав церкви и государства судить и наказывать еретиков. Таким образом, первые одиннадцать глав книги посвящены были весьма значительному кругу основополагающих вопросов: догматам о троичности Бога, о воплощении Сына Божия и о его спасительной миссии, учению о временном и приуготовительном значении ветхозаветной религии, учению о почитании икон, креста, святых подвижников, церковных таинств и обрядов, об авторитетности апостольских и святоотеческих сочинений, о монашестве. В последних пяти главах труда рассмотрены церковно-дисциплинарные вопросы, касающиеся отношения всех без исключения членов церковного сообщества к тем или иным формам проявления иноверия, ереси, отступничества и, соответственно, покаяния. Всю свою аргументацию Иосиф Волоцкий строил на основании проникновеннейшего знания ветхо- и новозаветных библейских тестов, святоотеческих творений (прежде всего, это творения Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Иоанна Дамаскина) и сочинений разных церковных писателей (особенно Никона Черногорца), церковных правил, житийной литературы, используя при этом удивительную силу собственной мысли и логики, а также непревзойденный талант полемиста. По существу, его книга есть первый на Руси опыт собственно богословско-апологетического сочинения. Данная книга во многих отношениях замечательна: она содержит живой, наполненный яркими бытовыми картинами и историческими аналогиями рассказ о деяниях и бесчинствах еретиков, детальный анализ и непримиримую критику их взглядов, проникновенные размышления о Боге, Благовестии, Спасении, о жизненной необходимости веры в евангельские истины и соблюдения апостольских и святоотеческих заветов. Представляя собой интереснейший памятник древнерусского богословия, а также памятник конкретной, остро направленной полемики, глубоко осознанного патриотизма и гражданственности, книга преподобного Иосифа явилась в мир русской умственной жизни как сокрушительное теоретическое оружие, причем одинаково пригодное и для аргументированного опровержения неправомыслящих, и для утверждения, просвещения малосведущих в коренных вопросах православия. Не удивительна поэтому огромная популярность этого сочинения среди древнерусских книжников: к нему, как к источнику истинного христианского знания, неоднократно обращались в своей общественно-религиозной борьбе последователи преподобного Иосифа. Например, в середине XVI в. к этой книге проявлял интерес царь Иоанн Васильевич Грозный, она привлекалась так же при соборных разбирательствах ересей Матвея Башкина и Феодосия Косого, ее использовал в качестве источника Зиновий Отенский, составляя собственное сочинение "Истины показание"; в XVII столетии, полемизирая с раскольниками, на "Просветитель" опирался митрополит Сибирский и Тобольский Игнатий Корсаков.