Осип Мандельштам поэт искусства

Интерес к поэзии как к способу самовыражения возник у Мандельштама в годы учебы в Тенишевском училище — одной из лучших школ Петербурга. Семнадцатилетний юноша, страстно влюбленный в искусство, увлекающийся историей и философией, уже первыми своими стихами привлек внимание и читателей, и больших мастеров. Раннее творчество Мандельштама испытало явное влияние поэтов - декадентов. Юный автор заявлял о своем полном разочаровании в жизни, едва начав жить:

Я от жизни смертельно устал,

Ничего от нее не приемлю,

Но люблю мою бедную землю.

Оттого, что иной не видал.

Поэтическое начало, дебют Мандельштама говорит о вхождении в мир поэта, обладающего глубоким ассоциативно-образным мышлением, стремящегося к равновесию между стихом и словом и помнящего истину: «В многословии несть спасение».

Звук осторожный и глухой

Плода, сорвавшегося с древа,

Среди немолчного напева

Глубокой тишины лесной…

Этим четверостишием открывается его сборник «Камень», вышедший в 1913 году. Что это, если не автоформула? Юный Мандельштам предвосхитил в ней будущего зрелого Мандельштама — лирика и философа. «Я не знаю в мировой поэзии подобного факта. Мы знаем истоки Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслась до нас новая божественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама?» — говорит о юном поэте А. Ахматова. Очевидно, эти слова можно расценивать как высочайшую похвалу поэту. Но учитель у Мандельштама был, и он сам не раз называл его имя…

С горы скатившись, камень лег в долине.

Как он упал? Никто не знает ныне —

Сорвался ль он с вершины сам собой,

Иль был низринут волею чужой?

Столетье за столетьем пронеслося,

Никто еще не разрешил вопроса.

Это стихотворение Ф. И. Тютчева стало своеобразным «краеугольным камнем» в раннем творчестве Мандельштама. Поясняя смысл заглавия своего первого сборника, поэт в статье «Утро акмеизма » писал, что он поднял тютчевский камень и положил его «в основу своего здания»:

Паденье — неизменный спутник страха,

И самый страх есть чувство пустоты.

Кто камни нам бросает с высоты,

И камень отрицает иго праха?

В книге «Камень» внимание сосредоточено на культурных ценностях человечества. Заглавие сборника иносказательно: автор видит в зодчестве воплощение духа истории.

Камень, тяжесть, тростинка, птица — ключевые образы поэта. Архитектура приводит его к мысли о победе художественного замысла над бездушным материалом. Мандельштама можно назвать не поэтом Жизни, а поэтом Искусства. Он полностью погружен в мир литературы и искусства — отсюда насыщенность его произведений ассоциациями, реминисценциями из чужого творчества. Тютчевский образ получил развитие, но пока для Мандельштама он далек от завершения. Поэт постоянно мысленно возвращается к нему. Неслучайно три первых своих сборника стихов он выпускает под одним и тем же названием — «Камень» и собирается назвать так четвертый. Для поэта тютчевский камень — это символ поиска связи времен, причин, тех или иных явлений, определения места человека в мире природы и разгадки его «космической» жизни:

Так вот она, настоящая

С таинственным миром связь!

Какая тоска щемящая,

Какая беда стряслась!

Мерцающая всегда,

Своей булавкой заржавленной

Достанет меня звезда?

У молодого лирика, мечтающего одолеть «врожденным ритмом прирожденную неловкость», звездное небо поначалу вызывает языческий испуг, загадки космоса внушают почтительное любопытство, граничащее с мистическим страхом:

Я чувствую непобедимый страх

В присутствии таинственных высот…

Над головой поэта, как предзнаменование беды, «роковая трепещет звезда», наполняя сердце «мировой туманной болью»:

Там— в беспристрастном эфире,

Взвешены сущности наши —

Брошены звездные гири

На задрожавшие чаши…

Лирический герой стихов Мандельштама пробует связать цифрами звезды и человеческие чувства, вечность и жизнь человеческую, далекие миры и мир душевный… Иногда ему это почти удается:

Я по лесенке приставной

Лез на всклоченный сеновал, —

Я дышал звезд млечной трухой,

Колтуном пространства дышал…

Звезд в ковше Медведицы семь.

Добрых чувств на земле пять,

Набухает, звенит темь,

И растет, и звенит опять…

Поэта волнуют голоса прошлого, отблески исчезнувших цивилизаций, мифы и предания древних народов. Прислушиваясь к ним, воскрешая их силой своего воображения, он надеется с их помощью разгадать загадку бытия, проникнуть в тайну, которую безуспешно пытался раскрыть Фауст:

При свете дня покрыта тайна мглой,

Природа свой покров не снимет перед нами;

Увы, чего не мог достигнуть ты душой,

Не объяснить тебе винтом и рычагами!

Города и страны, народы и цивилизации… Иногда поэта пугает размах собственной фантазии, но «звездные углы» выводят его из оцепенения, и его душа продолжает «неописуемый полет», слагая «вольные былины о смутно пережитом дне»:

Я вздрагиваю от холода, —

Мне хочется онеметь.

А в небе танцует золото,

Приказывает мне петь.

Томись, музыкант встревоженный,

Люби, вспоминай и плачь,

И, с тусклой планеты брошенный,

Подхватывай легкий мяч!

Поэт знал, что пишет для будущих поколений, и верил, что будет понят. Могли ли несчастья испугать того, кто сказал: «Немногие для вечности живут»? Он верил в свой талант и предназначение, верил, что, если «рассыпать пшеницу по эфиру, будет отклик, «отклик неба», оживляемый «дыханием всех веков»:

И, если подлинно поется

И полной грудью, наконец,

Все исчезает — остается

Пространство, звезды и певец!

Когда-то Осип Эмильевич писал, что стихи Ф. И. Тютчева подобны «альпийским вечным снегам», которые долгое время были недосягаемы. Но изменился читатель — и Тютчев стал открывать тайники своей поэзии. «Тают, тают тютчевские снега, через полвека Тютчев спускается к нашим домам…». Этими словами Мандельштама можно сказать и о его поэзии. Но если «тютчевские снега» — следствие сложности, философичности, то «снега» Мандельштама — в первую очередь следствие «сталинской стужи», а потом уже всего остального.