Бунтарский характер ранней лирики Маяковского

В. Маяковский — лидер поэтического авангарда ХХ века. В своем творчестве он перевернул прежние представления о поэзии, покусился на устоявшиеся вкусы и традиции, взглянул на мир по-новому, так, как до него не смотрел никто. Его поэзия опередила не только свое, но и наше время. «Оборачиваться на Маяковского нам, а может быть, и нашим внукам придется не назад, а вперед». Маяковский «ушагал далеко за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом, долго еще нас будет ждать», — утверждала Марина Цветаева в «Эпосе и лирике современной России».

Поэт Маяковский пришел в литературу из живописи. В Училище живописи, ваяния и зодчества он с восторгом следил за художниками - бунтарями, отказывавшимися от изобразительной живописи, отрицавшими классические традиции, штампы и искавшими новые средства выражения в искусстве. Товарищи по училищу вспоминали, что Маяковский писал маслом, ярко расцвечивая холст, проявлял авангардистские амбиции. Но почти все оставшиеся после него рисунки выполнены в реалистической манере.

Однако подорвать основы классического искусства Маяковскому суждено было не в живописи, а в поэзии. Его первое появление в печати связано со сборниками футуристов — «Пощечина общественному вкусу», «Дохлая луна», главная идея которых — отрицание существующего искусства слова. Еще в 16 лет, изучив современных поэтов за 11 долгих бутырских месяцев, Маяковский, как вспоминал он в автобиографии «Я сам», попробовал писать. Из тетради стихов, которую при выходе из тюрьмы отобрали, он приводит такие строки:

В золото, в пурпур леса одевались,

Солнце играло на главах церквей.

Ждал я: но в месяцах дни потерялись,

Сотни томительных дней.

То, что впервые опубликовал Маяковский, было принципиально иным:

Угрюмый дождь скосил глаза,

а за

решеткой

четкой

железной мысли проводов

перина.

(«Утро»)

Это стихотворение, как и многие другие, считают графичным: «Бери карандаш, лист бумаги и переводи в рисунок», — писал А. Михайлов («Точка пули в конце»). Талант художника проявлял себя в поэзии.

В одном из выступлений Б. Пастернак отметил внутреннюю революционность Маяковского, т. е. способность произвести переворот, свергнув устоявшиеся понятия, традиции. Футуристы были близки Маяковскому своим бунтарством, духом перемен и новаторства. В «Охранной грамоте» Пастернак писал о Маяковском: «Культура в объятия первого желающего не падает. Все перечисленное надо было взять с бою». Место под солнцем поэзии завоевывалось скандалами, эпатирующими публику выступлениями.

Все ярче выступал поэт-новатор, талант которого не умещался в футуристическую оболочку. Его вхождение в поэзию прекрасно передано А. Ахматовой в стихотворении «Маяковский в 1913 г.». Каковы же эстетические и поэтические принципы раннего Маяковского? Как и у других его сотоварищей по группе, у Маяковского тех лет было повышенное чувство личности, продиктовавшее ему и трагедию «Владимир Маяковский», и лирические стихи, как «Себе любимому, эти строки автор». В первых стихах Маяковского, напечатанных в программных футуристических сборниках, так же много бравады и декларативного преувеличения личности поэта, как и в других стихах этих сборников. При всем этом уже в ранней поэзии Маяковского есть нечто, отчетливо выделяющее его из шумной и разношерстной футуристической компании. Маяковский вместе с другими футуристами сочинял и подписывал хартии «самовитого слова», утверждающие примат формы над содержанием. Он искренне ставил свою подпись под призывом «сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности ». В своих стихах он, как и все футуристы, выделял и подчеркивал авторское «я».

Я знаю —

гвоздь у меня в сапоге

кошмарней, чем фантазия у Гете!

В ранних стихах и поэмах Маяковского было множество строк и образов нарочито, подчеркнуто огрубленных, натуралистических, рассчитанных на то, чтобы резко противопоставить их выхолощенному бесплатному стиху поэтов старшего поколения и эпигонов. Кроме того, в его произведениях этого периода и, в известной мере, последующего периода творчества гиперболизм образов достигал поистине космических масштабов:

Если б был я

маленький,

как Великий океан, —

на цыпочки б волн встал,

приливом ласкался к луне бы.

Но при всем этом уже в самых ранних, дореволюционных, стихах Маяковского своеобразно и сильно зазвучали ноты социального протеста. Это определялось характером его таланта, особенностями его биографии и феноменально ранним развитием политического сознания. Впечатления от революции 1905 года на Кавказе, кратковременное, но активное участием в работе московской большевистской организации — все это наложило неизгладимый отпечаток на жизнь поэта. Острое ощущение себя во всем живом, человеческом, среди людей подсказало Маяковскому в глухое, но уже чреватое грядущей революцией время строки, ярко подчеркивающие особый характер его «индивидуализма»:

Где глаз людей обрывается куцый,

главой голодных орд,

в терновом венце революций

грядет шестнадцатый год.

А я у вас — его предтеча;

я — где боль: везде;

на каждой капле слезовой течи

распял себя на кресте.

Разделяя теоретические заблуждения и дореволюционного, и послеоктябрьского футуризма, Маяковский — поэт революционных предчувствий, — как огромный утес над цепью холмов, возвышался над духовной средой своих единомышленников. Каков же лирический герой Маяковского? Лучше всего он представлен в первом самостоятельном сборнике Маяковского, который вышел в 1913 г. и состоял из четырех стихотворений. Сборник назывался «Я!». Его считают самиздатовским шедевром. Маяковский принес типографскую бумагу, а его друзья Василий Чекрыгин и Леонид Жегин оформили сборник. Стихи написали литографическими чернилами под диктовку поэта, сделали четыре рисунка. На обложке, кроме имени поэта и названия сборника, изобразили темное пятно, которое, по замыслу, должно было изображать галстук-бабочку Маяковского (некоторые литературоведы считают, что обложку оформлял он сам). Итак, книга называлась «Я!». Это не случайно. Лирический герой Маяковского — прежде всего Маяковский. Читая Маяковского, прежде чем задаваться вопросом «что сказано? », всегда нужно понять, «зачем сказано?». В своих стихотворениях Маяковский предстает как новый мессия, проникнутый любовью и состраданием к миру, находящемуся на грани катастрофы:

Это душа моя

клочьями порванной тучи

в выжженном небе

на ржавом кресте колокольни!

Наиболее удачные с его точки зрения строки Маяковский ставил в конце произведения. Они почти афористичны:

Я одинок, как последний глаз

у идущего к слепым человека.

Б. Пастернак писал: «Я очень любил раннюю лирику Маяковского. На фоне тогдашнего паясничанья ее серьезность, тяжелая, грозная, жалующаяся, была так необычна. Это была поэзия мастерски вылепленная, горделивая, демоническая и в то же время безмерно обреченная, гибнущая, почти зовущая на помощь:

Время! Хоть ты, хромой богомаз,

лик намалюй мой в божницу уродца века!

Я одинок, как последний глаз

у идущего к слепым человека!

Время послушалось и сделало, о чем он просил. Лик его вписан в божницу века. Но «каким даром надо было обладать, чтобы это увидеть и угадать!» («Люди и положения»). Маяковский создал новое поэтическое «я». «Я» поэта — это не только он сам. Это — мы.

Поэтическое «я» Маяковского грандиозно, оно вмещает в себя весь мир и ответственно за него, это центр мира. В произведениях Маяковского действие происходит на площадях, на улицах, и даже во всей вселенной.

М. Цветаева называла его «первым в мире поэтом масс». Таким образом, Маяковский — создатель нового лирического героя. «Я» поэта — бунтарь, выразитель масс, взявший на себя тяжелую ношу спасения человечества, любящий и ненавидящий, страдающий от одиночества и непонятости.