Масштабность любовных чувств и переживаний лирического героя Маяковского

Когда говорят о любовной лирике XX столетия, о Маяковском либо не вспоминают, либо вспоминают в последнюю очередь. Иногда удивляются, как это: Маяковский — агитатор, горлан, главарь (по его же определениям!) — и вдруг любовь! Это как-то не соответствует сложившимся у некоторых стереотипам. Я немного завидую тем, кто, впервые открыв для себя его ранние, «непрограммные» стихи и поэмы, откроет для себя нового Маяковского, великого и в борьбе, и в ненависти, и в любви. Маяковского, измеряющего любовь огромными масштабами — «громада-любовь».

На мне ж с ума сошла анатомия.

Сплошное сердце — гудит повсеместно.

Одной из своих поэм он даже дает название «Любовь». Его любовь не просто большая, она безбрежная — космическая.

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают —

значит — это кому-нибудь нужно?

Значит — это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

Любовь, вырастающая до звезд, охватывает все вокруг, растворяя и поднимая твою душу. Любовь, без которой не жить, не дышать, не творить.

…А мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени…

Стихотворение так и названо именем любимой — «Лиличка». Это не только безграничная нежность, искренность, это открытость души — чуткой, глубоко впечатлительной, действительно великой в проявлении своих чувств:

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

Или в поэме «Облако в штанах»:

Имя твое я боюсь забыть,

как поэт боится забыть

какое-то

в муках ночей рожденное слово,

величием равное Богу.

Тело твое

я буду беречь и любить,

как солдат,

обрубленный войною,

ненужный, ничей,

бережет свою единственную ногу.

Недаром же у Маяковского, причем всерьез, не пародийно, появляется пушкинский мотив:

…я сейчас же

утром должен быть уверен,

что с вами днем увижусь я.

(«Юбилейное»)

Любовь у Маяковского вырастает до символа, до обобщения:

Любить —

это с простынь,

бессонницей

рваных,

срываться,

ревнуя к Копернику…

(«Письмо товарищу Кострову

из Парижа о сущности любви»)

Но главное, что привлекает, притягивает в любовной лирике Маяковского, — это его большая требовательность в любви. Требовательность к себе, к своему чувству, к любимой. Желание быть достойным высокой любви.

Не поймать

меня

на дряни,

на прохожей паре чувств,

Я ж

навекv любовью ранен —

еле-еле волочусь.

(«Письмо товарищу Кострову

из Парижа о сущности любви»)

Жизнь поэта, его выбор своего пути, своей судьбы определяет выбор любви. Нельзя разделить жизнь на общественное и личное — это сплавлено в самом сердце:

В поцелуе рук ли,

губ ли,

в дрожи тела

близких мне

красный

цвет

моих республик

тоже

должен

пламенеть.

(«Письмо Татьяне Яковлевой»)

Любовь в самое трудное время дает возможность не только превозмочь трудности, но и усмехнуться над ними:

Не домой,

не на суп,

а к любимой в гости

две морковинки

несу

за зеленый хвостик.

Я

много дарил

конфет да букетов,

но больше

всех

дорогих даров

я помню

морковь драгоценную эту

и полполена

березовых дров…

(«Хорошо!»)

Может, именно поэтому и веришь, когда поэт говорит: «Я землю эту люблю!» Начинаешь воспринимать Маяковского не плакатно, а человеком, умеющим страдать и зажигать звезды, человеком, которого волнует высокое и вечное.

В ночи Млечпуть серебряной Окою,

Я не спешу, и молниями телеграмм

Мне незачем тебя будить и беспокоить…

(«Неоконченное»)