Когда переведутся Дон Кихоты, пускай закроется книга истории. В ней нечего будет читать

Безумцы!.. Сумасшедшие!.. Недотепы!.. Белые вороны!… Сколько людей, обладавших отвагой, «бессильным подвигом обличенья», заклеймила «благочестивая, благонамеренная» толпа! Кто они, эти «отщепенцы», изображенные в литературе? И была ли их отважная борьба за идеалы такой уж бессмысленной и абсурдной?

И. С. Тургенев, ничуть не сомневаясь, утверждает, что как только переведутся Дон Кихоты, «закроется книга Историй», то есть остановится духовная жизнь общества, притупится желание делать добро, прекратится борьба за идеалы, без которой нет поступательного движения вперед.

…Перелистаем мысленно лучшие страницы классической и современной литературы. С трагическим отчаяньем писатели всех времен говорили, что свободолюбие, благородство, самоотверженная борьба во имя счастья человечества обывателями рассматривались как безумие, донкихотство, то есть нелепость. Сумасшедшими считали Дон Кихота и Гамлета, Радищева и Чаадаева, Чацкого, Рудина, героев Гаршина («Красный цветок»), Чехова («Палата №6»); все они, кем бы ни были, чем бы ни занимались (новая идея, шаг в науке, политике), сталкивались с рутиной, пошлостью, активно вступали в борьбу. Им не могли простить, как писал Гончаров, «ума, нового, свободного образа мыслей, независимости суждений» и, конечно, духовного, нравственного превосходства. Их боялись, как чумы, и потому с такой ненавистью преследовали.

В начале XX века эту тему продолжит М. Горький. Ужу не понятны, ни счастье битвы, ни жажда свободы, света. С самодовольным превосходством он смотрит на Сокола (вспомните, как Молчалин говорит Чацкому: «Жалели вас!»). Для Ужа Сокол — безумец, он считает, что за гордостью Сокол скрывает безумство своих желаний, непригодность для дела жизни, (В том же усматривает причину жизненных неудач Чацкого Молчалин: «Вам не дались чины? По службе неуспех?»)

Увы, история повторяется вновь. До недавнего времени, в период так называемого «застоя», психические лечебницы пополнялись свободомыслящими людьми (генерал Григоренко, писатель В Шаламов, Жорес Медведев, как о «психически больном» писали об академике Сахарове!), Расплата за инакомыслие была жестокой во все времена: в больном обществе нормальная реакция человека на зло, на нарушение прав и свободы личности объявлялась ненормальной. Эту мысль впервые высказал Тургенев в своей статье «Гамлет и Дон Кихот», ее можно считать ключом к пониманию всех героев такого типа в русской литературе.

Под Дон Кихотами Тургенев подразумевал революционеров-демократов, разночинную интеллигенцию, цель и смысл существования которых «не в самих себе», а в истине «вне отдельного человека». Эти герои готовы к жертвам ради торжества идеалов справедливости. Своим энтузиазмом, граничащим, по мнению «толпы», с сумасшествием, они увлекают честные сердца. Исторически Дон Кихот неизбежно оказывается в драматической ситуации: его деятельность обычно расходится с идеалом, которому он служит, и с целью, которую он преследует в борьбе. Однако, отмечает писатель, достоинство, величие Дон Кихота «в искренности и силе убеждения». В эпоху вытеснения дворян разночинцами Тургеневу хотелось видеть в дворянах — гамлетов; в эгоистах, скептиках, вечно «лишних», мятущихся, не знающих, к чему бы «прилепиться душой», — больше смелости, решительности; а в демократах Дон Кихотах — трезвости, самоанализа. Как актуально это сегодня!

Дон Кихоты в романах Тургенева — это и Рудин, и Инсаров, и отчасти Базаров. Рудин — романтик и энтузиаст — увлекается заведомо неисполнимыми делами: перестроить в одиночку всю систему преподавания в гимназии, сделать судоходной реку… В русской жизни он такой же странник-правдоискатель, как и бессмертный Дон Кихот. Судьба его одновременно и трагична, и героична. Рудин поднимается на парижские баррикады в революцию 1848 года с Красным знаменем в одной руке и с кривой тупой саблей — в другой. Встает в полный рост на разрушенной, покинутой защитниками баррикаде и гибнет от выстрела венсенского стрелка.. Сумасшествие, нелепый героизм? Но ведь Рудин искал выход из рутины, хотя и предчувствовал свой трагический конец: «Я кончу тем, что пожертвую собой за какой-нибудь вздор, в который даже верить не буду». Безусловно, перед нами трагическая судьба, но была ли бесплодной жизнь Рудина? Ведь его восторженные речи жадно ловит разночинец Басистов (возможно, будущий Базаров или кто-то из «новых людей» Чернышевского). Да и можно ли считать бессмысленной гибель, если Рудин отстаивал ценность вечного поиска истины, высоту героического порыва?

Таким же «окрыленным» оказывается и Дмитрий Инсаров — болгарин, революционер, свято преданный своей Родине. Чем отличается он от русских Берсеневых, Шубиных? Прежде всего полным слиянием слова и дела. Все его помыслы сосредоточены на высокой цели — освобождение Болгарии от власти турок. В нем слились воедино ограниченность и одержимость — типично донкихотские черты. (Не случайна статуэтка Шубина, запечатлевшая Инсарова в виде героя и упрямого барана). Но Инсаров — болгарин. Зато многие его черты воплотил в себе Базаров, который умирает от случайного пореза пальца сомневаясь, как и Рудин, в своей нужности России: «Нужен ли я России?.. Нет, видно, не нужен…».

Так, действительно, нужны ли Дон Кихоты? Тургенев отвечает на этот вопрос утвердительно: без Дон Кихотов нечего будет читать в будущей истории. А мы, нынешние, сознавая трагический путь России, усеянный революционной жертвенностью, можем ли мы согласиться с Тургеневым? Все чаще в прессе появляются статьи, в которых утверждается, что идея принесения жертв ради «светлого будущего» изжила себя, покинула умы, «донкихотство» надо оставить прошлому. И все же без Дон Кихотов, с их безумно самоотверженной жертвенностью, без подвига во имя прекрасной цели жизнь была бы затхлой, как в ущелье, где «темно и сыро». Пусть безумство храбрых — не мудрость жизни. Но мудрость жизни невозможна без безумства храбрых. Значит, образ Дон Кихота вечен и созвучен нашему времени.