Права женщин и их статус
Вопрос о том, равноправны ли мужчина и женщина, занимал ума людей на протяжении всей истории человечества. Шло время, и менялись представления о роли женщины и роли мужчины в обществе. А если учесть, что вся человеческая цивилизация является практически полностью мужской, то становится понятным, что ответ чаще всего давался отрицательный. Тенденция отношения к женщине как существу низшему по рангу, чем мужчина, прослеживается с самого зарождения цивилизации и по сей день.
Во многих древних обществах женщины являлись собственностью мужчин, и их положение было немногим лучше участи домашних животных. Арабы-бедуины считали рождение девочки большим несчастьем и нередко либо приносили этих несчастных в жертву, либо просто зарывали живьем в песок, чтобы не тратиться на воспитание. Мудрейший Сократ однажды ляпнул: «Три вещи можно считать счастьем: что ты не дикое животное, что ты грек, а не варвар, и что ты мужчина, а не женщина».
В средневековой Европе мужчина был объявлен высшей формой человеческой жизни; женщину, даже крещеную, иногда даже не признавали человеком.
В Европе только с середины XIX века женщины получили законное право распоряжаться своим собственным имуществом в замужестве. Как отмечала в одной из своих статей английская исследовательница Джин Гримшоу, традиционное представление о женской этике, сформулированное в Европе в ХVIII в. сводилось примерно к следующей схеме: женщина создана для того, чтобы угодить мужчине, она обязана почитать его, потому что тогда он, работающий и добывающий хлеб насущный, даст и ей на пропитание, и женщины сами были склонны к тому, чтобы их недооценивали и принижали, почитая существами морально слабыми и второсортными. Принижение это касалось не только самих женщин, но и сферы их деятельности и интересов.
 Равенство мужчин и женщин – это вопрос равенства человеческого существования. Недопустима дискриминация между мужчинами и женщинами. Выстраданный кровью и слезами исторический опыт требует относиться ко всем, как к людям, соблюдать права человека, в том числе и безотносительно пола.
Но каждое общество, каждое поколение, каждый человек должен сам, своей совестью утвердить накопленный человечеством гуманистический опыт, и именно поэтому вновь и вновь встают вопросы, животрепещущие как будто в первый раз, как будто на них уже не давали полные и окончательные ответы мыслители всех тысячелетий...
В 1879 году была опубликована очередная драма Генрика Ибсена «Кукольный дом», которая оказалась одним из наиболее спорных, вызвавших ожесточенные дискуссии произведений шведского драматурга. Камнем преткновения стал образ Норы. Нет, она отнюдь не была первой солгавшей героиней, да и образ женщины, уходящей от мужчины (как и из семьи), тоже не был новаторским.
Что же вызвало поток нареканий? Ибсена обвиняли в том, что он оправдывает ложь Норы, но главное обвинение — что его развязка является своеобразным и громким призывом к пренебрежению супружеским долгом, что драматург посягает на святость семейных устоев, дает апологию права на «дезертирство» из семьи. И так далее, и тому подобное.
Нора, Нора — веселая, озорная, живая — что же так задело тебя, что ты решилась уйти из теплого, уютного дома в зимнюю ночь, почти в никуда? Ответ ты дала сама, назвав свой дом «кукольным». А люди не могут жить в кукольных домах, им там слишком тесно: однажды картонные стены распадутся от одного неловкого движения, и взору открывается реальный мир — в котором надо каждый день самому решать свою судьбу, в котором каждый шаг это шаг в неизвестность. Право на выбор — одновременно гарантия свободы и источник экзистенциальной тревоги — позволяет человеку самому решать, куда лежит его путь, даже если окружающие будут негодовать.
Кто может всерьез оспорить это право, принадлежащее каждому свободному человеку?
И если кто делает это в отношении Норы, не означает ли, что этим он за ней не признает ее свободное человеческое существование?
Нора, кто ты для своего мужа? Как он тебя называет — жаворонок... белочка... птичка... О, простите, наконец-то из его уст доносится признание о ее более высоком месторасположении на эволюционной лестнице: «Нора, Нора, ты еси женщина!» Кланяйся благодарно, Нора! И выбрось из головы, что, исходя только из того, что ты женщина, тебя тут же просят быть посерьезнее, и что от этого тебе нужно беспрекословно следовать мужниным взглядам на жизнь.
Что мы знаем о главной героине? По меркам её соседей у неё вполне счастливая жизнь: любящий, понимающий муж, прелестные дети, незапятнанная репутация и, не в последнюю очередь, очаровательный, милый характер. Довольно ли она сама своей долей? О, стоит только посмотреть, как весело поет птичка в самом начале пьесы, чтобы понять — птичка счастлива. Ее подруга даже не может сдержаться от полуупрека-полузависти: «Тебе так мало знакомы житейские заботы и тяготы» [1, 385].
Но вот, из реального мира на кукольный дом налетает шквал, порыв сильного ветра, который то ли прихотью судьбы, то ли желанием самого Ибсена в самый последний момент щадит и дом, и его обитателей. Почему же Нора с ужасом озирается вокруг?
Потому что она увидела, как качаются картонные стены, как дрожит полотняная дверь, как рушится мир ее иллюзий и самообмана. Слова фру Линне «Пусть эта злополучная тайна выйдет на свет божий. Пусть они наконец объяснятся между собой начистоту. Невозможно, чтобы это так продолжалось — эти вечные тайны, увертки» [1, 434] оказались пророческими. Но вряд ли фру Линне могла предполагать, что есть еще тайны, которые тоже просятся на свет божий.
Да и правда, что за беда — подлог, — если рушится привычная жизнь.
Любящий, понимающий муж? «Целых восемь лет... больше... с первой минуты нашего знакомства мы ни разу не обменялись серьезным словом о серьезных делах» [1, 447] — осознает наконец Нора. «Я была здесь твоей куколкой-женой, как дома у папы была папиной куколкой-дочкой» [1, 448] — идет горечь признаний. «Меня поили, кормили, одевали, а мое дело было развлекать, забавлять тебя, Торвальд. Вот в чем проходила моя жизнь» — продолжает с ужасом понимать она.
Дети? «А дети были уж моими куклами» [1, 448]. И как она может быть им матерью, как может воспитывать их, если она чувствует, что всю жизнь была лишь чьей-то игрушкой: «Эта задача не по мне. Мне надо сначала решить другую задачу. Надо постараться воспитать себя самое» [1, 448].
Дом? Да была ли она хозяйкой в своем доме, если «прислуга знает все, что и как в доме, лучше чем я»? [1, 453].
Незапятнанная репутация? В камине еще тлеет бумага, которая по закону грозила навлечь на нее позор. Нора поднимает голову: «Но чтобы эти законы были правильными — этого я никак не пойму. Выходит, что женщина не вправе пощадить своего умирающего старика отца, не вправе спасти жизнь мужу! Этому я не верю» [1, 450].
Все рушится, опоры уходит из-под ног. Где она сможет найти пристанище? В религии, последнем убежище для многих? Нора качает головой: «Я ведь не знаю хорошенько, что такое религия. Я знаю это лишь со слов пастора Хансена, у которого готовилась к конфирмации» [1, 450].
Но не все колеблется, не все рушится от простого прикосновения. Есть что-то, что остается прочным и незыблемым. Больше нет семьи, нет мужа, и нужно расстаться с детьми, у нее уже нет дома, репутации, денег — нет даже обручального кольца... Но есть решимость — быть самой, найти себя, есть «священная обязанность перед самой собой» [1, 449]. «Когда я разберусь из всех этих пут, останусь одна, я разберусь и в этом. Я хочу проверить, правду ли говорил пастор Хансен или, по крайней мере, может ли это быть правдой для меня» [1, 450].
...Вы спросите меня: не отвлекся ли я от темы сочинения о правах женщин? Вряд ли. Ведь что такое право? «Право» само по себе не существует. Оно всегда — явно или неявно — употребляется в сочетании с еще одним коротким словом, так что выходит «право на...». Право на что-то, на какую-то ценность. Есть ценность — понимать мир, в котором ты живешь, а это помогает осуществить право на образование; есть ценность управлять своей жизнью — а это, в том числе, право на осуществление политической деятельности.
Но само желание обладать какими-либо ценностями не дает права на них. К примеру, что является самой большой ценностью для маленького ребенка? Мать, материнская любовь. Но можно ли сказать, что у него есть право на это? Нет, тут уж — как повезет. Процесс приобретения (и владения) правами всегда активен; права не получают в дар, их берут и охраняют.
И есть еще одна, очень важная грань понятия права. Ответственность — другая сторона медали. Без нее невозможен процесс осуществления прав, без ответственности права становятся привилегиями.
Что мы видим в случае с Норой? Можно ли говорить, что у нее были настоящие, полноценные права? Отнюдь. Владела ли она некими человеческими ценностями? Да — отец, муж, общество предоставляли ей некоторые из них. Привилегии? Тоже да, кто же станет спорить. Но вот ответственности — ответственности у нее-то как раз и не было, и не было даже необходимости в ней.
Пока однажды налетевший шквал не опрокинул ее игрушечное существование, открыв ей взамен одну великую истину, которая стоит множества потерянных иллюзий: у нее есть право быть самой собой. Неотъемлемое право — неотъемлемое ни мужем, ни людьми; священное право, так что даже слова пастора не обладают для нее бόльшим весом, чем ее собственные убеждения; рискованное право, ибо теперь ей самой придется решать свою жизнь, и она прекрасно осознает — у нее совершенно нет никаких гарантий, что все ее решения будут правильными и что в них не закрадется ошибка, может быть даже и трагическая...
А все остальные права — избирательные, политические, экономические — все это будет потом.
Потом, когда возникнет необходимость в них.
Первый шаг в их обретение Нора сделала, шагнув из кукольного дома в реальную жизнь...
Примерно в это же самое время на вопрос о правах женщины был дан совсем иной ответ. В 1888 году Август Стринберг пишет пьесу «Фрекен Жюли», в которой главная героиня обладает по праву своего рождения графской дочерью высоким статусом и — потенциально — большими правами. Но на что эти права недоразвитой форме человеческого существа? Дадим слово автору; в предисловии к пьесе, в этом своего рода программном выступлении Стриндберга-драматурга, он прямо называет свою героиню «жертвой заблуждения, охватившего и передовые умы, что женщина, эта недоразвитая форма человеческого существа, вершина которой — мужчина, творец и созидатель культуры, должна быть или может быть наравне с ним; она стремится к недостижимому и погибает. Невероятно, потому что недоразвитая форма, несмотря на социальный уровень, всегда рождается недоразвитой и не может прыгнуть выше себя. Приведем пример: предположим, по формуле А (мужчина) и В (женщина) выходят из пункта С; А (мужчина) со скоростью, например, 100 и В (женщина) со скоростью 60. Вопрос: когда В догонит А? Ответ: никогда! И ни равная степень образованности, ни право участия в выборах, ни разоружение, ни трезвость ничего не меняют — все равно две параллельные линии не смогут пересечься» [2, 483—484].
Математическая логика Стринберга непогрешима: 100 больше 60, а спортсмен, прыгающий вниз с девятого этажа, несомненно быстрее достигнет поверхности планеты, чем бабушка - божий одуванчик, осторожно спускающаяся по лестнице!
Однако, на мой взгляд, раньше и надежнее достигнет цели не тот, кто быстр, а кто лучше знает, где она и как преодолевать препятствия на пути к ней.
Но вернемся к образу фрекен Жюли. Имея многое — знатное происхождение, богатство, власть, раболепие слуг — она ещё решилась достичь невозможного — всерьез сравняться с мужчиной (Стриндберг, правда, говорит, что не она сама додумалась до такой глупости, а получила ее в наследство от матери). Фу, как нехорошо-то!
Но какими же достижениями отмечен ее путь к этой цели? О, там найдется и разорванная помолвка, и порочащая ее связь с лакеем, и откровенное неуважение со стороны простонародья, и воровство, а итог всему этому подведен бритвой — собственной рукой, но по приказу слуги!
Очень символично выглядят два факта: графский род «основал мельник, с женой которого провел одну ночь король» [2, 508], а концовкой его, по сути, стала такая же связь, только с обратным знаком — ночь, проведенная дочерью графа с простолюдином.
И вот, над стремительно пронесшимся действом закрывается занавес и потрясенные зрители не могут решить, то ли им жалеть ли несчастную героиню, то ли презирать ее как «выродившуюся женщину» [2, 484]. И только один из них, молодой австрийский врач что-то лихорадочно записывает в записной книжке, весьма довольный представившимся доказательством своей спорной (причем так и не доказанной до сих пор) гипотезы о существовании внутри каждого человека стойкого желания собственной смерти. Напомним герр Зигмунду слова героини: «Мне часто видится один сон... Будто я взобралась на высокий столп, а спуститься нет никакой возможности, как гляну вниз — сразу голова кружится, а мне надо вниз, и броситься не хватает духу; держаться мне не за что, и я даже хочу упасть, да вот не падаю. И я не могу успокоиться, пока не спущусь вниз, вниз, на землю! А если спустилась бы вниз, на землю, мне сразу захотелось бы в нее зарыться» [2, 496].
Да, это был смелое решение со стороны Стриндберга: взять личность с мощными суицидальными склонностями, показать ее во всей наготе, а потом воскликнуть: «Вот вам — недоразвитая форма человеческого существа!»...
Я иногда пробую представить себе, чтобы получилось, если бы смогли встретиться Нора и фрекен Жюли. Интересно, о чем бы они говорили? К чему бы пришли? Поняли ли бы они друг друга? Стали бы они поднимать тему прав и статуса женщин? Вряд ли — разве что наверняка более начитанная фрекен Жюли смогла бы похвастаться своим знанием движения эмансипации женщин, современницами которого они обе были.
Но она смогла бы только поговорить на эту тему — повторимся, для процесса реализации своих прав нужно обладать ответственностью, а вот с нею у фрекен Жюли были явные проблемы. Не отвечала она даже за свою собственную жизнь — иначе хотя бы решение о самоубийстве приняла сама, а не ждала приказа слуги.
А вот Нора пока не осознает важность обладания полноценными правами. Перед ней сейчас стоят другие проблемы — найти себя, свое место в жизни. И когда она добьется первых результатов, когда она увидит свою силу и убедится в умении твердо стоять в жизни на своих ногах, вот тогда-то проблема умаления обществом ее прав встанет перед ней во весь свой немаленький рост.
И совсем не исключено, что повзрослевшая Норма однажды даже свяжет свою судьбу с движением суфражисток. А, может, и нет — в жизни любого человека есть много интересных и захватывающих дел, кроме как отстаивать свои права и статус...
...Древняя восточная мудрость рассматривает взаимоотношения полов как "Инь" и "Янь", черное и белое, соединенные воедино в идеальный круг. Само слово “пол” означает половину чего-либо, неполноценное, половину целого, и чтобы стать полноценным должны соединиться две половины. Следуя этой логике, мужчина и женщина являются половинками чего-то целого, и чем больше они спорят о том, кто лучше, у кого больше прав, тем более они неполноценны...
1.      Ибсен Г. ПСС. Т.1. — М., Худ. лит-ра, 1968.
2.      Стриндберг А. Избранные произведения. Т. 1. — М., Худ. лит-ра, 1986.