Посох мой, моя свобода -
Сердцевина бытия,
Скоро лъ истиной народа
Станет истина моя?
О. Мандельштам
Поиск ответа на вопрос, вынесенный в эпиграф сочинения, проходит через все многогранное творчество поэта и его нелегкую судьбу. Осип Мандельштам проявил большой талант и мастерство во многих литературных жанрах. Он и поэт, и прозаик, очеркист, эссеист, переводчик, литературный критик... Но прежде всего Мандельштам - это поэт. Лирическое восприятие мира в его творчестве преобладало над прочим. Поэтому наиболее популярна его лирика.
Имя Мандельштама становится известно в 1910 году, когда в журнале “Аполлон” публикуются его первые стихи. Причем Мандельштам сразу же входит в число наиболее популярных поэтов. Вместе с Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой он стал основателем нового направления - акмеизма.
В творчестве Мандельштама можно условно выделить три периода. Первый приходится на 1908- 1916 годы. Уже в ранних стихах поэта чувствуется интеллектуальная зрелость и тонкое описание юношеской психологии. Трудная адаптация к жизни, ощущение одиночества в годы взросления, перепады настроения, так свойственные этому возрасту, хорошо переданы в следующем стихотворении:
Из омута злого и вязкого
Л вырос тростинкой шурша,
И страстно, и томно, и ласково
Запретною жизнью дыша.
И никну, никем не замеченный,
В холодный и топкий приют,
Приветственным шелестом встреченный
Коротких осенних минут.
Я счастлив жестокой обидою,
И в жизни, похожей на сон,
Я каждому тайно завидую
И в каждого тайно влюблен.
О. Мандельштам сравнивает жизнь с омутом, злым и вязким. Из многих его ранних стихотворений нам передается смутная тоска, “невыразимая печаль”. Но все-таки главное в них - поиск цельности, попытка постичь окружающий мир, “из глубокой печали восстать”.
Со временем восприятие поэтом окружающего мира становится более полным. Таким, что мы сами начинаем его видеть по-новому. Он наполнен чувствами и красками:
На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле,
Березы ветви подымали
И незаметно вечерели.
Образ “незаметно вечереющих” берез поражает нас глубиной ощущения поэтом природы, осознания себя ее частью.
Уже в раннем творчестве О. Мандельштама начинает обрисовываться главная тема его поэзии - тема общечеловеческой, не знающей границ культуры. В стихах Мандельштама мы не найдем прямого изображения важных общественных событий того времени. Каждый этап развития человечества оценивается поэтом как новая степень развития культуры. Это хорошо видно в его цикле “Петербургские строфы”. Городской пейзаж Мандельштама насыщен историческим содержанием. Поэт создает также стихи о музыке и музыкантах, о творчестве. Обращение к этим темам позволяет поэту высказать идею единства мировой культуры. Русскую культуру О. Мандельштам видит универсальной:
И пятиглавые московские соборы,
С их итальянскою и русскою душой,
Напоминают мне явление Авроры,
Но с русским именем и в шубке меховой.
На 1917-1928 годы приходится второй этап творчества О. Мандельштама. Исторические потрясения этого времени не могли не найти отклика в душе поэта. Стихотворение “Век” передает нам ощущение Мандельштамом трагизма истории:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь - строителъница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.
Поэт считает, что в революции есть сила, способная принести ожидаемое, но для этого “снова в жертву, как ягненка, темя жизни принесли”. В стихах Мандельштама появляются образы голодающего, “умирающего Петрополя”, ночи, “темноты”, человека, который “изучил науку расставаний”. Свою неуверенность в успехе политических преобразований того времени поэт высказывает в стихотворении “Проспавши, братья, сумерки свободы!..” Его вывод таков:
Ну что ж, попробуем, - огромный неуклюжий,
Скрипучий поворот руля.
Земля плывет. Мужайтесь, мужи,
Как плугом океан деля...
Циклом стихов об Армении, написанным осенью 1930 года, открывается третий этап творческого пути О. Мандельштама. Эти стихотворения проникнуты чувством любви и братства разных народов, поэт говорит о том, что общечеловеческое выше национального. Как истинный художник, О. Мандельштам не мог закрыть глаза на происходящее вокруг него. И после трехлетнего перерыва (1926-1929) он возобновляет свой разговор с веком. Трагизм судьбы народа и страны вновь становится центральным в его творчестве. В стихах этого периода мы видим и смятение поэта, и его боль, и отчаяние от видений “грядущих казней”. Иногда Мандельштаму становится “страшно, как во сне”-. Такие стихи, как “Старый Крым”, “Квартира тиха как бумага”, “За гремучую доблесть” и резкое стихотворение против “кремлевского горца” (Сталина) фактически стали приговором поэту. О. Мандельштам не мог молчать тогда, когда большинство молчало. В результате мы имеем потрясающе глубокий социально-психологический портрет Сталина:
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкогиеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ -
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз...
С одной стороны, эти строки описывают конкретного человека, с другой - мы видим обобщающий образ диктатора. Типична и обстановка в обществе, задушенном произволом властей:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны...
Реакцией власти на эти стихотворения стал арест О. Мандельштама и его последующая ссылка. После отмены ссылки поэту разрешили поселиться где он захочет, кроме двенадцати крупнейших городов страны. Он едет в Воронеж. Там Мандельштам очень остро ощущает свою оторванность от привычного круга общения. Мы слышим его отчаяние: “Читателя! Советчика! Врага! На лестнице колючей разговора б!”
Фактически оказавшись отрезанным от внешнего мира, поэт начинает терять чувство реальности. В его творчестве появляются мотивы вины перед народом, перед Сталиным. Мандельштам пишет, что он входит в жизнь, “как в колхоз идет единоличник”. Кажется, что он отказался от всего, чем дорожил ранее. В его душе произошел надлом. И в этом был самый большой ужас наказания поэта “полулюдьми”, фактически лишившими его голоса. Трудно представить, что человек, ни за что на свете не соглашавшийся “присевших на школьной скамейке учить щебетать палачей”, мог создать цикл оправдательных стихов о “вожде народов”. К этим стихам нельзя относиться иначе как к воплю загнанного в ловушку человека.