“Архипелаг ГУЛАГ” был написан А. И. Солженицыным между 1958 и 1967 годами и стал составной частью потока документальной литературы в послесталинскую эпоху. В “Послесловии” к этому произведению автор признал: “Эту книгу писать бы не мне одному, а раздать бы главы знающим людям... Уж я начинал эту книгу, я и бросал её... Но когда вдобавок к уже собранному скрестились на мне еще многие арестантские письма со всей страны - понял я, что раз дано все это мне, значит я и должен”.
    Сам автор “Архипелага” определил его жанр и способ изображения в нем истории как “опыт художественного исследования”. Солженицын предлагает нам воспринимать эту книгу скорее как “художественный”, чем как исторический текст. При этом он рассматривает правду с точки зрения нравственного выбора.
    Подтверждение этому можно найти в рассуждениях рассказчика в четвертой главе первого тома: “Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был - вполне подготовленный палач... Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обличением. Если б это было так просто! - что где-то есть черные люди, злокозненно творящие черные дела, и надо только отличить их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека... В течение жизни одного сердца линия эта перемещается на нем, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство рассветающему добру.
    Один и тот же человек бывает в свои разные возрасты, в разных жизненных положениях - совсем разным человеком... А имя - не меняется, и ему мы приписываем все. Завещал нам Сократ: познай самого себя!”
    Допуская возможность того, что он сам, либо кто-нибудь из его сокамерников, либо кто-то еще мог бы стать палачом, Солженицын говорит о главном в своей книге - поиске правды и человеческой душе. Проблема нравственного выбора человека - выбора между добром и злом - для Солженицына важнее любой политической истины.
    Для раскрытия главной темы произведения Солженицыну понадобилось хорошо разобраться в исторической обстановке, которую он описывал в “Архипелаге”. Поэтому можно сказать, что во внутренней структуре этой книги переплелось личное и историческое.
    Из вводной части “Архипелага ГУЛАГ” становится ясно, что многое в нем основано на личном опыте рассказчика - опыте одиннадцати лет заключения. Автор говорит о том, что личный опыт неотделим от истории, от пережитых событий и опыта поколения. Кроме того, свидетельства эпохи, описываемой Солженицыным, подкреплены показаниями 227 человек. Автор пишет: “Эту книгу непосильно было бы создать одному человеку. Кроме всего, что я вынес с Архипелага... материал для этой книги дали мне в рассказах, воспоминаниях и письмах [перечень из 227 имен]. Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий дружный памятник всем замученным и убитым”.
    Эти рассказы привлекаются Солженицыным не только для большей объективности описания, но и для того, чтобы получить право говорить от имени всего поколения. Можно сказать, что личная память Солженицына расширяется за счет показаний свидетелей, а они, в свою очередь, дополняются документами описываемых времен (политическими манифестами, партийными докладами, судебными отчетами и др.).
    И все же автор “Архипелага” постоянно напоминает о невозможности “объективной истории”. В начале четвертой главы первого тома (“Голубые канты”) он объясняет читателю свою точку зрения: “Мы слишком страдаем, углублены в свою боль слишком, чтобы взглядом просвечивающим и пророческим посмотреть на бледных ночных катов, терзающих нас. Внутреннее переполнение горя затопляет нам глаза - а то какие бы мы были историки для наших мучителей!” В десятой главе (“Закон созрел”), где рассказывается о процессах периода чисток, Солженицын вновь говорит об искаженном восприятии событий жертвами. Он пишет, что на партийных лидеров - например, на Бухарина - смотрели, как на “сверхлюдей”, как на выдающихся личностей. Солженицын отвергает это, подчеркивая, что эти люди были простыми смертными, а действительно выдающиеся личности среди них встречались редко.
    Множество голосов свидетелей в книге противопоставлены Солженицыным единогласию идеологии. Она представлена в книге прямыми цитатами из политических манифестов, документов, судебных отчетов, речей партийных деятелей, газетных статей. Эту “объективную” историю мы встречаем на протяжении всего повествования. Солженицын гневно осуждает идеологию: “...это она дает искомое оправдание злодейству и нужную долгую твердость злодею”. По Солженицыну, идеология - это “та общественная теория, которая помогает ему (злодею) перед собой и перед другими обелять свои поступки, и услышать не укоры, не проклятья, а хвалы и почет”.
    Можно сделать вывод, что исторический взгляд Солженицына не только субъективный, но и пристрастный. Он резко выступает против духовного и физического подавления человека системой, которую и обслуживает идеология. Своей ярко выраженной оценочностью “Архипелаг ГУЛАГ” отличается от традиционных исторических повествований. Потому что художественная правда неотделима для Солженицына от правды нравственной, правды о человеческой душе, о борьбе между добром и злом, между истиной и ложью. Выбранный автором для “Архипелага ГУЛАГ” способ описания истории, несмотря на сильные элементы субъективности и оценочности (а может, и благодаря им?), создает у нас значительно большее ощущение истории, чем любой самый достоверный исторический источник.
    “Скажут нам: что ж может литература против безжалостного натиска открытого насилия? А не забудем, что насилие не живет одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ложью, - писал Солженицын. - А нужно сделать простой шаг: не участвовать во лжи. Пусть это приходит в мир и даже царит в мире, - но не через меня”. Про самого Солженицына можно сказать, что он сделал этот “простой шаг”. Он не только не участвовал во лжи, но и всем своим творчеством постарался разоблачить ее.