Т.С. Злотникова

Массовая культура призвана откликаться на ожидания.

Если публика ждет падения кометы Галлея - создаются произведения о космических пришельцах. Если публика интересуется проблемой глобального потепления - возрождается миф об Атлантиде, затопленной в силу никому не известных, но роковых причин. Если публика жаждет избавления от не оправдавшей ожидания демократии, то ей предлагаются напоминания о тиранах, злодеях и застенках.

Современная российская публика далеко не так сильно расслоилась интеллектуально и психологически, как это кажется при взгляде на расслоение экономическое. Понятие «массовый тираж» характеризует готовность представителей самых разных профессиональных и социальных групп приобретать одни и те же книги. Кстати, в одном из массовых изданий даже обсуждалась проблема «пиратских» тиражей (А. Маринина, «Стилист»), после чего читатель-обыватель, даже взглянув из любопытства на выходные данные новой книги, вряд ли получит истинную информацию о количестве продаваемых экземпляров любимого автора.

Миллионные тиражи произведений любимых авторов изготовлены в разном исполнении, учитывающем как раз имущественные притязания: в твердой глянцевой обложке, стандартного формата - и в мягкой обложке, «pocket book». Но это - для взрослых. Для детей же на смену крупноформатным и иллюстрированным в духе самих абсурдных текстов книгам Г. Остера со всеми его вредными советами и поистине занимательными школьными предметами пришел новый, романтический герой нашего времени.

Поскольку массовая культура тяготеет к расчленению и личности, и продукта ее деятельности - художественного образа - на элементарные, простейшие и часто не связанные взаимно частицы, анализ ее явлений в аспекте архетипичности является вполне адекватным исследовательским дискурсом. Отталкиваясь от известного представления К. Юнга о том, что «элементарный образ, или архетип, есть фигура - является ли она демоном, человеком или событием, - которая в процессе истории повторяется там, где свободно проявляется человеческая фантазия», мы в связи с массовой культурой доподлинно убеждаемся: эти образы «… являются в определенной степени обобщенной равнодействующей бесчисленных типовых опытов ряда поколений». (4,стр.57).

Значение архетипа для массового сознания было отмечено тем же К. Юнгом. «Любая связь с архетипом, - писал он…, - освобождает в нас голос более могучий, чем наш собственный. Тот, кто разговаривает первообразами, разговаривает тысячью голосами» (4,стр.59). Следует также напомнить, что, по К. Юнгу, совокупностью архетипов является бессознательное как осадок «всего, что было пережито человечеством, вплоть до его самых темных начал», а сам архетип - проявление инстинкта (4, стр.131).

Мы строим осмысление опыта создателей популярных произведений современной массовой культуры, исходя из мысли К. Юнга о соотношении архетипа с социальным и нравственным опытом в его конкретном, зримом воплощении: «Архетипы представляют собой системы установок, являющихся одновременно и образами, и эмоциями» (4,стр.136). Юнг, не вдаваясь в детальные доказательства, высказал суждение о том, что современные люди, лишенные простодушия и конкретности первобытных обрядов как воплощения коллективного бессознательного, оказывается «в затруднительном положении», они уже «слишком критичны и психологичны» (4, стр.239). Но самое важное, с точки зрения проблемы, которую мы хотим обсудить, - это потребность современных людей в своеобразной защите, которую нужно найти в чем-то ином, чем упомянутые обряды.

Вот тут на помощь нам приходит опыт массовой культуры со всем ее принципиальным простодушием и откровенной апелляцией к элементарности коллективного бессознательного. И мы видим, что массовое сознание начала ХХI века опирается на выявленные К. Юнгом архетипы.

Сравним описания Юнга и варианты, предлагаемые современные массовой культурой.

У Юнга мужской архетип характеризуется сдержанностью, которая «достигается путем вытеснения эмоций» (4, стр.147), в то время как по сути своей мужчине свойственно стремление к особой чувствительности.

В отношении женского архетипа Юнг утверждает чувство как «специфически женскую добродетель» (4,стр. 147), видя парадокс в том, что «очень женственным женщинам» бывают свойственны сила и стойкость (4,стр. 148).

Детский архетип, или архетип ребенка Юнг связывал с динамикой роста человека, как и человечества в филогенезе. Так, существенно для нашего дальнейшего рассмотрения детского архетипа на сказочном материале то, что именно в мотивах сказок, например, в мотиве инфантильного страха ночи, Юнг видел корни архетипа ребенка (4, стр.138). «Подобно тому, как детская сказка является филогенетическим повторением древней религии ночи, так и детский страх является филогенетическим повторением психологии первобытного человека… » (4,стр. 139). Для детского архетипа, по Юнгу характерна утрата нежных связей - теряется «незаменимое чувство непосредственной связи и единства с родителями» (4,стр. 143). Потребность ребенка в разрыве связей ощутима масскультовской системой: если у элитарного О. Уайльда  «звездный мальчик» был одинок в силу бесчеловечного эгоизма и высокомерия, то в массовом американском рождественском опусе «Один дома» суетливая и примитвная семейка сама то и дело «теряет» нестандартного живостью характера и чуткостью «малыша». Сурова реальность - «вторжение  мира в туман детства уничтожает бессознательное единство с родителями», а если какой-нибудь ребенок «чересчур поддается своему бессознательному и становится слишком простодушным, закон и общество быстро приводят его в сознание» (4, стр. 144).

Наблюдения за появлением бестселлеров на российском книжном рынке позволяют отметить вполне определенное качество архетипов, характеризующих современную массовую культуру как в ее гендерном, так и в ее возрастном аспекте. Имеется в виду (в первом случае) сочетание половых признаков автора и героя:

• мужской архетип представлен в романах Б. Акунина об Эрасте Фандорине (и не стоит удивляться тому, что именно «мужская хватка» важна была автору у героини второй его серии, Пелагии, которую, дабы отдалить от женского естества, автор «определил» в монахини, да, впрочем, цикл захирел после первых двух романов) (1);

• женский архетип представлен в так называемых женских (в том числе «иронических») детективах, из которых, по нашему мнению наиболее показательны сочинения Д. Донцовой, которая создала триаду дилетанток - Дашу Васильеву, Виолу Тараканову и Евлампию Романову - с одинаковыми внешними данными, но нарочито различающимися судьбами и кругом общения(2);

• детский архетип представлен в романах Дж.К. Ролинг о Гарри Поттере, причем стремительное приближение современной российской школьной системы в ее образовательных и нравственных интенциях к системе западноевропейской и североамериканской делает английского мальчика-сиротку понятным и любимым в России именно в силу узнаваемости атмосферы его жизни, а не в силу увлечения скромными волшебными историями (3).

ГЕНДЕР и ВОЗРАСТ мы рассматриваем как смыслообразующие факторы: сила слабого становится основанием для создания «захватывающего» повествования. Слабый у Б. Акунина - интеллектуал. Слабая у Д. Донцовой - женщина. Слабый у Дж.К. Ролинг - ребенок.

Следует пояснить, почему в качестве объекта рассмотрения поставленной проблемы выбраны именно эти авторы.

У Б. Акунина - нарочитое отдаление от современной эпохи с ее брутальными поведенческими стереотипами (у него - джентльмен), потерей речевой культуры (у него - изысканный ритор), средой (даже катакомбы, где обитают воры и бандиты начала ХХ века, живут по законам, более гуманным, чем кварталы современных городов, показываемых в кино-, теле- и видеопродукции).

У Д. Донцовой, вклинившейся в достаточно плотный ряд авторов «женских детективов» - Маринина, Дашкова, Полякова, Серова, Бояджиева etcetera, - героиня и не профессиональный следователь (как у Марининой), но и не обыденная личность, которая сама попадает в экстравагантные ситуации. Она в большинстве романов могла бы и не вмешиваться в чужие коллизии, но становится, тем не менее участницей их. Там же, где события погружают ее в детективную интригу, она проявляет активность не как «пострадавшая», желающая защитить себя от внешней среды, а как азартный игрок, пытающийся навязать событиям собственную логику. Героини Донцовой вливаются в ряд таких «междунарожных» персонажей, как Джессика Флетчер из американского телесериала «Она написала убийство», шедшего в США с 1984 по 1996 гг., а затем «осчастливившего» и российский телеэкран. Обе героини (если типаж Донцовой считать составленным из трех персонажей-близнецов) не только обнаруживают состоявшееся преступление, но и соучаствуют в происходящем по мере его существления.

У Дж.К. Ролинг:

• в отличие от «бедных сироток» Ч. Диккенса (как естественного английского предшественника в изображении такой коллизии), ребенок погружен не в бытовую, а в экзотическую среду;

• в отличие от Малыша у А. Лингрен Гарри Поттер именно сирота; Малыш имел многочисленное, но не слишком нежное к нему семейство, а компенсацию ласки и радостей получал у одинокого (сказочного) Карлсона;

• в отличие от именитых и популярностью только и способных соперничать с Поттером толкиенивых хоббитов, новый герой живет в среде, максимально приближенной к среде обитания обычного современного школьника;

• в отличие же от современных масскультовских персонажей Гарри -живое существо из плоти и крови (а не какой-то там мультиплиационный Бэтмен), в то же время человек (а не черепашка Ниндзя или Телепузик). Соответствие его возраста классу, в котором он обучается, адекватность нравственных, психологических проблем персонажа состояниям современных подростков превращает Гарри скорее в «типичного представителя» подростковой субкультуры, чем в абстрактного мальчика из страны грез.

Для продукции массовой культуры важен явно выраженный компенсаторный характер деятельности русских авторов. Акунин продемонстрировал, что ему, специалисту-филологу, надоело писать о других, он может и сам такое сочинить… Писательство Донцовой стало путем преодоления последствий тяжелой болезни. Она словно напоминает: кто из женщин не любит (не хочет, не может) с коробочкой шоколадных конфет и с новым детективчиком (журнальчиком, любовным романчиком) залечь под уютный плед? Кто из подростков, намекает Роллинг, не жаждет оборвать визг обличающего, всесильного учителя или увидеть как другой учитель карает однокашника-негодяя, казавшегося неуязвимым из-за «мохнатой лапы» папаши? Кто из мужчин, иронизирует Акунин, не хотел бы оборвать связи без сожалений, с верой не в чужую власть и силу, а в собственные физические и духовные возможности?

Для архетипов массовой культуры важны имена как авторов, так и героев.

Вдвойне парадоксален псевдоним Георгия Чхартхишвили. Ибо грузинская фамилия заменяется русской (шаг сам по себе весьма странный для представителя гордой кавказской нации). К тому же не анархизм и жестокость (если читать вместе инициал и фамилию - «БАкунин»), но галантность даже «бездны на краю» пропагандируется любителем японских таинств.

Игра с именем героя ведется в широком культурном контексте - от предков, живших во времена Ивана Грозного и при Екатерине Второй до персонажа чеховской «Чайки» Дорна (фон Дорна) и современного английского долговязого баронета («Алтын Толобас», «Внеклассное чтение»). Обыгрывается история имени, его вариации, отразившие доблесть и услужливость представителей расслоившегося старинного рода.

Но игры с именами Акунин ведет не только на уровне главного героя, но и на уровне героев второстепенных. Чего только стоит его Анисий Тюльпанов («Особые поручения»), которого писатель не только именует в духе раннего Достоевского, Сухово-Кобылина или А. Островского, но и откровенно отсылает к трилогии последнего, упоминая в числе прочих бурсацких фамилий Бальзаминова.

Героини Донцовой трансформируются вместе с трансофромацией имен. Даша Васильева должна восприниматься непосредственным alter ego Дарьи Донцовой (автор носит свою реальную фамилию, принадлежащую мужу, декану факультета психологии Московского государственного университета). Евлампия Романова берет себе новое имя, столь же нелепое и архаичное, как и прежнее - Ефросинья; вместе с именем меняет и судьбу, и образ жизни. Но Евлампия Романова и Виола Тараконова носят гордые имена только на обложках книг, а в быту предпочитают именоваться сокращенно. Виола - Вилка, Евлампия - Лампа (Лампудель и т.п.). Принадлежность своих героинь нашей повседневности автор вполне очевидно подчеркивает называнием обиходных предметов, которые «звучат» с большой буквы. Мы ими пользуемся так же постоянно, как читаем романы - не так ли?..

Жанровым разнообразием, как и разнообразием архетипов, массовая культура не поражает, тяготея, как известно, к максимальной привычности воспринимаемого материала. Поэтому сказка здесь преломляется через детективную коллизию (исчезновения, кражи, слежка и т.п. у Роллинг), а детективы русских авторов тяготеют к сказке о сильном, справедливом и галантном сыщике и о дамочке-растеряхе, у которой, тем не менее, все получается.

Старинные детективы чаще всего отличаются серьезностью. Острить может персонаж (как же без юмора мог бы обойтись Шерлок Холмс или Ниро Вулф?), но ситуации, которые он расследует, меньше всего вызывают легкое к себе отношение. Именно так строится цикл романов Акунина: ирония содержится в речи, но коллизии весьма серьезны, они затрагивают даже высокие государственные сферы и интересы («Коронация»).

Иронический детектив - жанр, понятый Донцовой буквально и простодушно: персонажи спотыкаются о тела спящих собак, многократно роняют решетки с куриными яйцами, издеваются над худобой одних и плотным телосложением других. Автор из романа в роман описывает их передвижения словом «понеслась», а характер речи - что в непосредственном диалоге, что по телефону - словом «забубнил».

Ирония Акунина прежде всего адресована читателю-единомышленнику, она не «приправа» к основному «блюду», а контекст повествования. Кажется, многие ситуации русской классической литературы даже не переосмысливаются, а в чуть искривленном зеркале отражаются далеко не в самых важных, с точки зрения сюжета, эпизодах романов. Достоевский и «достоевщина» присутствуют в жутких «натюрмортах» из человеческих внутренностей (новелла «Декоратор» в «Особых поручениях»). Лермонтовым и ранним Л. Толстым «отдают» военные эпизоды «Турецкого гамбита». От Гиляровского и Горького трудно отрешиться в описаниях Хитрова рынка в «Любовнике смерти». Атмосфера «Левиафана» то и дело дает наплыв бунинского «Господина из Сан-Франциско». «Карточные» эпизоды «Азазеля» не могут не встроиться в один ряд с «Пиковой дамой», гоголевскими «Игроками» и «Игроком» Достоевского, отчасти напоминают и лермонтовский «Штосс». Чернышевским, пропущенным через призму набоковского «Дара», откровенно веет от истории Боевой группы и «стального человека», игнорирующего привычные способы человеческого отдыха («Статский советник»). Проезд царского кортежа по Москве в «Коронации» весьма определенно вызывает в памяти эпизод на Ходынском поле из «Жизни Клима Самгина» М. Горького. Мы с вами, читатель, знаем подлинник, - не подмигивает, а скорее прищуривается автор «глянцевых детективов», - и потому можем пропустить подробные описания, детали игры и поведения игроков (босяков, офицеров, светских дам и т.п.). Нас с вами, читатель, -продолжает щуриться автор, - интересует не ход действия, а утраченный аромат жизни; но sapienti sat (для понимающего достаточно) - мы восстановим картину по деталям. Это и будет наш с вами главный детективный ход. А уж кто кого убил или предал - это такая мелочь, вы же с самого начала вместе со мной шли именно к такому завершению.

Масскультовский архетип невозможен без узнаваемости воспроизведения эпохи жизни и реалий быта.

• У Акунина - начало века ХХ и конец века ХIХ - рубеж, загадка, повод для аллюзий (в романах с Эрастом Фандориным); переломные эпохи  (становление государственности, национального самосознания - в романах с Николасом Фандориным).

• У Донцовой - современность в ее узнаваемых, отталкивающих и соблазнительных приметах (легкая смена машин на новые при малой неисправности, покупка одежды в дорогих бутиках, богемный быт и быт «коттеджных поселков», возможность и готовность за мало-мальски значимую информацию или услугу расплачиваться «зелеными», московское метро и «спальные районы»);

• У Роллинг - вневременное существование волшебных детей и их не менее волшебных учителей (замок, куда, тем не менее, можно приехать на поезде - однако номер платформы будет «девять и три четверти»; зелья, заклинания, превращения, чары, оборотни, мантии-невидимки, кусающиеся книги и требующие пароль портреты-стражи, наконец, волшебные палочки и золотая цепь с песочными часами, возвращающими время вспять); однако здесь же - разница в материальном положении Гарри и семьи его друзей Уизли (Рону покупают подержанную мантию для магических обрядов). Эмоциональный посыл авторов опирается на рифмующиеся и этим даже вызывавшие иронию у А.С. Пушкина «кровь» и «любовь».

«Кровь». Несмотря на традиционное (2-4 и более) количество трупов у Донцовой, романы не выглядят кровавыми. Читатель почти никогда не успевает узнать, полюбить и проникнуться сочувствием к убитым. Чудаки, проститутки, пьянчужки, лгуны и воры, эти жертвы - лишь повод для веселой беготни или езды героини.

«Любовь». Рядом с дилетантом у Донцовой обязательно присутствует специалист. Причем получше, чем у мисс Марпл. Агате Кристи, чтобы утвердить авторитет и успешность своей «бабульки», нужен был негативный контраст - неуклюжий, недогадливый, нерасторопный, лишенный чувства юмора полицейский. Не то - у Донцовой. Здесь рядом с каждой из трех героинь - соратник. У Даши Васильевой - полковник Александр Михайлович, милый толстячок, умный и влиятельный полковник милиции. У Евлампии Романовой - сосед Володя Костин, горящий на работе и в геенне любовных историй следователь. У Виолы Таракановой - вовсе даже и муж Олег, с которым она познакомилась во время своего первого «расследования».

У Фандорина «любовь» и «кровь» неразделимы начиная с гибели невесты в «Азазеле». Кровь акунинских персонажей - донельзя эстетизирована. Это касается даже не декадентских стилизаций «Любовник смерти» и «Любовница смерти», но кровопролитий во время начальных выстрелов и финального взрыва в «Азазеле», злодейского покушения на роскошного воителя в «Смерти Ахиллеса», трупов несчастных собачек в «Пелагии и белом бульдоге». Смерти являются одним из обязательных условий игры, которую ведет с жизнью любитель чистых линий (будь то японские иероглифы или шахматные партии).

Условность смерти делает жизнь изящной комбинацией, завершение которой не вызывает ни страха, ни тоски - лишь сожаление о неизбежном расставании.

Архетипы массовой культуры могут быть в полной мере таковыми лишь при наличии определенного (позитивного) нравственного посыла автора и персонажа.

Фандорин - дразнящая нетривиальность элегантного господина с ранней сединой на висках.

Даша, Вилка и Лампа - победительное бесстрашие дилетантки, ощипанной блондинки весом с ротвейлера.

Гарри, мальчик в очках и с непослушным темным ежиком волос, -надежда на радость и чудо, живущая в жестокой обыденности учебных занятий и интриг.

Во всех произведениях - несомненный дидактический посыл. Гарри являет ценность учения, значимость знания. Здесь утверждается личностный фактор в обучении, ибо среди современных детей слишком много таких, которым важно не «чему учиться», а «у кого учиться», слишком отчетливо деление на «хороших учителей», «плохих учителей», «любимых», «справедливых» и т.п. Героини Донцовой являют ценность дружбы и инициативности в любых, подчас безнадежных или опасных ситуациях. Герой Акунина являет ценность чувства собственного достоинства в сочетании с высокими представлениями о чести, долге (личном, государственном).

Для читателя важно видеть в персонаже человека, общение с которым не опозорило бы перед привычным кругом людей. Момент идентификации, столь характерный для массовой культуры, учитывается «нашими» авторами более чем определенно.

В Фандорине читатель-мужчина видит воплощение друга, на которого можно положиться в любой ситуации, которому не стыдно доверить тайну и у которого хочется попросить помощь. Читательница-женщина видит в нем (в зависимости от своего возраста) замечательного сына/зятя или возлюбленного/мужа; сочетание неназойливого внимания и безоглядной решимости в защите интересов, умение держать слово, хранить тайну и прощать - вот те «сладкие» черты мужского характера, о которых тоскует и которые с радостью видит в литературном персонаже современная дама. Его всегда направленная на добрые цели физическая сила удачно противостоит тому культу мышечной массы и кровавого насилия, который утверждается визуальными и литературными образцами. Недаром основой силы, терпения и мудрости своего героя писатель-востоковед сделал японские философские представления о мире, а вместе с ловкостью тела он показывает чудеса владения каллиграфией. Романтический ореол окутывает и фандоринского потомка поселяющегося в России конца ХХ века, этакого догловязого, помешанного на порядочности и любви к русской истории Дон Кихота… Для всех ипостасей Фандорина и его предков и потомков нет противоречия между «нужно» и «хочу»: это взаимосвязанные и неотторжимые нравственные понятия.

Донцову мужчины не читают вовсе или читают редко. Женщины же во всех трех ее героинях видят главное: они с читательницами одной крови. Это касается прежде всего социального и семейного статуса. Даша Васильева, конечно, шикует в «коттеджном поселке», но в каждой книге упорно повторяется ее история - бедной преподавательницы французского языка, чья подруга случайно и феерически вышла замуж за французского же миллионера (заметьте: не сама героиня), а тот по завещанию облагодетельствовал приемных детей Даши, которых она по нелепым совпадениям воспитывала после развода с их отцами. Следовательно, она - пролетарий умственного труда, и к тому же мать-одиночка, воспитавшая двух чужих детей. Не менее распространенной оказывается судьба Виолы Таракановой, с ее отцом-пьянчужкой и приемной матерью, которая ее кормила блинами, но не успела дать ей образование; впрочем, и у Вилки в руках блестящее знание немецкого языка как следствие учебы в спецшколе, а также закадычная подруга из благополучной семьи. Наконец, Евлампия Романова с ее консерваторским образованием и никому не нужной арфой, - также близка многим читательницам, ибо, сбежав от мужа, едва не ставшего ее убийцей, она превращается в невольную нахлебницу, а затем экономку спасшей ее на улице замечательной «врачихи». Во всех трех циклах - большие семьи, где собраны не только прямые родственники; собаки, кошки, стирка белья, приготовление ужинов на всю голодную компанию - тот образ жизни, который убеждает читательниц: у нас с вами все похоже, значит, и у вас все может сложиться хорошо, как уже сложилось у меня…..

В Гарри Поттере читатель видит (в зависимости от своего возраста) отражение своего успешного и своего неудачливого - ребенка, приятеля. События каждой из книг об этом мальчике предлагают прежде всего уверовать в то, что вряд ли пропагандировали сказки прежних, менее прагматичных эпох: волшебство не всесильно. Когда-то в «Золушке» Е. Шварца прозвучала замечательная ироническая сентенция: «Связи связями, но никакие связи не сделают сердце большим, а ножку-маленькой». Жизнь Гарри Поттера позволяет увидеть, что интриги работников Министерства магии могут привести к гибели невинного волшебного животного, а гнусные в обыденном представлении черты характера - склонность к предательству, трусость, зависть - присущи волшебникам в полной мере и приводят к гибели родителей Гарри, изгнанию Сириуса Блэка. Но и доброта, отзывчивость, милосердие, которыми так щедро наделен директор школы волшебников Дамблдор, -суть свойства человеческие, волшебством не даруемые.

А волшебство остается для изготовления забавных игрушек, конфет, для проникновения в запретные места с помощью мантии-невидимки или особой карты; такое, можно сказать «наивное» волшебство издавна было и, по-видимому, навсегда останется мечтой человека.

Как запретной мечтой ребенка останется существование без родителей. Сиротой Гарри, думается, сделан не случайно, ибо жизнь без опеки, назиданий и необходимости отчитываться прельщает практически любого подростка. Ему и показывают: вот, ты один, более того, сила присущего тебе волшебного потенциала значительнее, чем у многих взрослых. Счастлив ли ты от этого своего одиночества? Оказывается, Гарри и в кошмарных видениях слышит крик гибнущей матери; и в качестве охранительного образа, Патронуса, ему предстает отец; и в родителях школьного приятеля ему драгоценно внимание и теплота; и в учителях он готов видеть замещение родительского отношения. Не гневи Бога, намекает цикл историй о Гарри Поттере, не позволяй себе даже в случайных мечтах думать о возможности жизни без родителей; твоя сила -в них, в их опыте, любви, надоедливом подчас внимании ….

Таким образом, произведения массовой культуры в полном соответствии с традициями этой сферы осуществляют не столько эстетическую, сколько адаптационную функции. Их жанр - «детектив-не-детектив», «сказка-несказка» - делает главным смыслом «держания в руках книги» или «пробегания глазами по строчкам» не выяснение сакраментального вопроса о том, кто убийца, а удовольствие от процесса коммуникации.

Приходится признать: произведения, вольно или невольно построенные их авторами на основе отчетливо сложившихся у современного человека представлений о мужском, женском и детском архетипах, находят самую широкую аудиторию. И каждый, кто вошел в ее состав - стесняясь признаться в этом самому себе или окружающим, либо убежденно отстаивая свое право на взаимопонимание хотя бы с понятными и доступными литературными персонажами, - чувствует себя в компании. Коллективное бессознательное действует безотказно, объединяя людей ХХI века на тех же простых основах, что их далеких предков вокруг костра у входа в пещеру ….

Список литературы

1. Акунин Б. 1)Азазель. Левиафан. Турецкий гамбит. «Левиафан». Смерть Ахиллеса.  Особые поручения. Статский советник. Коронация. Любовница смерти. Любовник смерти. 2)Пелагия и белый бульдог. Пелагия и черный монах. 3)Алтын-Толобас. Внеклассное чтение.

2. Донцова Д. Любительница частного сыска Даша Васильева (17романов).

Евлампия Романова. Следствие ведет дилетант (10 романов). Виола Тараканова. В мире преступных страстей (5 романов).

3. РолингДж. К. Гарри Поттер и философский камень. Гарри Поттер и

Тайная комната. Гарри Поттер и узник Азкабана. Гарри Поттер и Кубок огня.

4. ЮнгК.-Г. Проблемы души нашего времени. - М.,1996.