Шевчук Ю.В.

Творчество А. Ахматовой периода Великой Отечественной войны оказалось во многом созвучным официальной советской литературе того времени. За героический пафос поэта поощряли: позволили выступить по радио, печатали в газетах и журналах, обещали издать сборник. А. Ахматова была в смятении, поняв, что "угодила" власти.

Поэт использует ключевые слова героической лирики тех лет - "клятва", "мужество", "супостат", "советская пехота", "оскверненная врагами земля" и т.д. Исследователи отмечают характерное хоровое "мы" ("Мы детям клянемся…"), установку на безымянность ("Да что нам имена!.."), ролевой взгляд на участников исторического процесса ("незатейливые парнишки", "ни плохих, ни хороших, ни средних"). В связи с этим В. Тюпа, например, делает вывод: "…Война сместила в сторону соцреалистической парадигмы творчество даже таких художников слова, как Ахматова" [1, с. 144]. С лирикой поэта периода Великой Отечественной войны тесно связали понятие патриотизма. А. Ахматову поощряли за героизм и одновременно ругали за трагизм, поэтому одни стихотворения она напечатать не могла, тогда как другие - "Вражье знамя растет, как дым…", "А та, что сегодня прощается с милым…", "Мужество", "Первый дальнобойный в Ленинграде", "Копай, моя лопата…" - публиковались в сборниках, журналах, газетах. Изображение народного подвига и самоотверженной борьбы не сделало А. Ахматову "советским" поэтом: что-то в ее творчестве смущало власть постоянно.

В войне, считает А. Ахматова, отстаивалась правда "сверхисторическая", "божественная", поэтому лирическая героиня обращается прямо к Богу и к тому, что принято называть Культурой, - к русской речи, статуе в Летнем саду, Царскому Селу ("И осталось из всего земного…", 1941; "Мужество", 1942; "Nox. Статуя "Ночь" в Летнем саду", 1942; "Городу Пушкина", 1944 и др.). Стихотворения А. Ахматовой военных лет содержат религиозный смысл, что, естественно, не удовлетворяло советскую критику. Рецензенты резко рекомендовали поэту изгнать из стихов все "чуждое", "полубиблейское", "архаическое". Обвинение А. Ахматовой в религиозности можно назвать сюжетообразующим мотивом печально знаменитого ждановского доклада 1946 года.

Христианскому мировосприятию не чужды ни трагизм, ни героика: с одним его сближает феномен безвинного страдания, с другим - момент подвига, победы, славы. Религиозному сознанию близки вневременные, вечные понятия добра и зла, жизни и смерти. Только на первый взгляд может показаться, что все, написанное А. Ахматовой в период войны, является советским и своевременным. При этом бесспорно - лирика поэта прежде всего героична: отличается духом непреклонности, волевой собранностью и бескомпромиссностью. Во многих стихотворениях начала войны призыв к борьбе и победе звучит открыто, в них узнаваемы советские лозунги 1930-х - 1940-х годов. Эти произведения издавались и переиздавались десятки раз, за них А. Ахматова получала "необыкновенные" гонорары, называла их "заказными".

…Правда за нами,

И мы победим.

("Вражье знамя…", 1941).

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит!

("Клятва", 1941).

Не пустим супостата

На мирные поля.

("Копай, моя лопата…", 1941).

В годы войны "культурным" героем ахматовской лирики становится Петербург - Петроград - Ленинград, трагедию которого поэт переживает как глубоко личную. В сентябре 1941 года по радио звучал голос А. Ахматовой: "Вот уже больше месяца, как враг грозит нашему городу пленом, наносит ему тяжелые раны. Городу Петра, городу Ленина, городу Пушкина, Достоевского и Блока, городу великой культуры и труда враг грозит смертью и позором" [2, с. 15]. А. Ахматова говорила о "непоколебимой вере" в то, что город никогда не будет фашистским, о ленинградских женщинах и о соборности - чувстве единения со всей землей русской. В своей речи она соединила патриотическое чувство с религиозным - из этого складывается специфика ахматовской героики, которая, при всей своей внешней открытой пафосности, "изнутри" трагична. А. Ахматову раздражал несдержанный героизм: в литературе она не принимала беспримерные случаи мужества (поэтому считала слабой "Ленинградскую поэму" О. Берггольц) [3, т. 1, с. 479], не сочла допустимой в своем творчестве тему "убий!". А. Ахматова отказалась от сомнительной чести присутствовать при казни немецких преступников в 1946 году.

Стихотворение "Мужество" (1942) было оценено советской общественностью как высочайший образец гражданской лирики А. Ахматовой. Поэт находит опору и героический импульс в культуре: "И мы сохраним тебя, русская речь, / Великое русское слово. / Свободным и чистым тебя пронесем, / И внукам дадим, и от плена спасем / Навеки!" (2, 1; 16) [4]. После постановления о журналах "Звезда" и "Ленинград" и это произведение подверглось критике. А. Ахматову никто и не думал упрекать за возможную скрытую полемику с репрессированным О. Мандельштамом, сказавшим "Мне хочется уйти из нашей речи" ("К немецкой речи", 1932), критики указывали на неприемлемый христианский подтекст произведения. Рецензент издательства "Советский писатель" В. Смирнова (8 января 1952 года) во второй строфе стихотворения обнаружила "явное противоречие основной мысли о мужестве". По ее мнению, "гордое утверждение", что "мы сохраним великое русское слово", "не вытекает из первых двух "непротивленческих" строк. Не правильнее ли было бы "Хоть страшно и горько"?" (2, 1; 417). А. Ахматова текст не изменила.

Утверждая героическим пафосом своих произведений непрерывность и торжество жизни, А. Ахматова много размышляет о смерти. В первой половине 1940-х годов развитие этой темы в лирике связано с конкретными историческими событиями. В одних произведениях поэта ситуация войны узнаваема без комментариев, в других - смерть неситуативна, страх экзистенциален. Образ смертоносной войны в ахматовской поэзии складывается посредством системы мотивов, важнейшими из которых являются мотивы ужаса и страха; мученичества и сиротства; истинного и ложного героизма; нравственной вины.

В декабре 1941 года Л. Чуковская записала слова А. Ахматовой, вспоминавшей себя в блокадном Ленинграде: "Я не боялась смерти, но я боялась ужаса. Боялась, что через секунду увижу этих людей раздавленными… Я поняла - и это было очень унизительно - что к смерти я еще не готова. Верно, жила я недостойно, потому и не готова еще" [3, т. 1, с. 350]. Мотив ужаса связан в лирике А. Ахматовой 1930-х годов с темой репрессий. В начале 1940-х он возникает в связи с новой бедой, но при этом страх в стихотворениях периода Великой Отечественной войны почти всегда лишен конкретно-исторических черт. Главное его свойство - тотальность; ужас характеризует состояние мира в целом, именно ему и пытается противостоять лирическая героиня.

Изображение страха, еще не успевшего сковать сознание, усиливает трагическое звучание некоторых стихотворений. Поэт фиксирует "докульминационный" момент: состояние предощущения ужаса, страха самого страха, сознательно не допуская, отказываясь от ужасного в произведениях о войне. Героиня "отстраняет" от себя отчаяние и безысходность, она как будто заговаривает страх.

Кто чего боится,

То с тем и случится, -

Ничего бояться не надо.

("Дорожная, или Голос из темноты", 1941).

А. Ахматова противопоставила войну "книжную" и "настоящую"; особым качеством последней, считает поэт, является ее способность порождать в людях чувство неотвратимости смерти. Не пуля - верней всего сражает страх, отнимающий силу воли. Убивая дух, он лишает человека возможности внутреннего противостояния происходящему. Страх уничтожает героику.

…И нет Ленор, и нет баллад,

Погублен царскосельский сад,

И словно мертвые стоят

Знакомые дома.

И равнодушие в глазах,

И сквернословье на устах,

Но только бы не страх, не страх,

Не страх, не страх… Бах, бах!

("И кружку пенили отцы…", 1942).

К тому, что пугает, лирическая героиня обращается с мольбой. Дверь (порог) в ахматовских стихотворениях "Стеклянный звонок" (1944) и "На стеклах нарастает лед…" (1945) становится чертой, которую только и остается преодолеть страху. Он лишен особых исторических примет, но его не мистическая, а социальная природа сомнений не вызывает.

А. Ахматовой казалось, что войну она не переживет. Именно тогда поэтом было много написано о Конце, последнем сроке, "последней странице" судьбы. Время научило ее и в жизни, и в творчестве быть "мужественно жестокой" (Л. Чуковская). В некоторых стихотворениях А. Ахматова исследует диалектику Конца, который приближается постепенно, но распознается людьми не сразу. Логике художника была близка триада (историческое событие в сознании поэта одновременно представало как бы в трех проекциях - предыстория, "настоящая" история и Высший суд над ней). Конец, по А. Ахматовой, наступает также в три этапа; процесс неотвратим, а ситуация неразрешима потому, что человек не в состоянии ее контролировать. Истоки Конца скрыты от наших глаз, мы пассивные свидетели только третьего этапа - или финала. В эвакуации и после возвращения в Ленинград поэт пишет "Три осени" (1943) и "Есть три эпохи у воспоминаний…" (1945). Первое - трагические размышления об исходе жизни, второе - одно из самых мужественных и жестоких стихотворений ХХ века - посвящено концу памяти. Страшнее смерти, по А. Ахматовой, может быть только забвение.

Стихотворение "Три осени" - о конце времени, отпущенного явлениям природы, человеку, эпохе. Смерть пугает не тем, что погружает в небытие, а тем, что приходит внезапно и не дает возможности подготовиться к встрече с ней. Смерть прекращает земную жизнь, но она не властна над бесконечным существованием духа. Создавая образ Конца, художник использует текст Апокалипсиса, посредством которого обычно вводит в свои произведения мотив справедливого Суда ("Реквием" и др.). Смерть - категория нравственная. Она только пропуск на спектакль, в котором предстоит участвовать каждому. В последней строфе А. Ахматова обыгрывает метафору "жизнь - театр"; и нет никакого парадокса в том, что драма кончается, а занавес, скрывающий бессмертие или небытие, только распахивается.

И в волнах холодных его фимиама

Сокрыта высокая твердь,

Но ветер рванул, распахнулось - и прямо

Всем стало понятно: кончается драма,

И это не третья осень, а смерть.

(2, 1; 47-48).

Жизнь - пьеса; жизнь - книга (см. "книга жизни" в Апокалипсисе), с недолгим началом, когда никто не замечает смерти в вихре жизни (слезы мимолетны, беспорядок праздничен, запах тленья сладок, "все влажно, пестро и светло"), с мучительным развитием действия (страх, мрак, разор, страдания, пытки совести) и последней страницей - смертью. А. Ахматова подчеркивает, что граница между этапами ("главами" жизни) зыбка, "в прошедшем грядущее зреет": в первой осени наступление второй предсказывает ладанно-сладкий запах смерти, во второй - третью предвещают роковые звуки и ароматы.

И труб золотых отдаленные марши

В пахучем тумане плывут…

И в волнах холодных его фимиама…

Обычно земная природа звуков, описанных в стихотворении, исследователями комментируется как "отклик на любопытное мероприятие, происходившее в Ташкенте 5 марта 1942 года, - прослушивание десяти военных маршей" (2, 1; 448). Но ахматовский текст, вероятно, связан и с Откровением Иоанна Богослова, в котором золотые трубы и фимиам предвещают, пророчат, сопровождают видения, праведникам они обещают рай, а нераскаявшимся грешникам - мрак и мучения (трубы и трубные голоса - Откр. 1:10, 4:1, глава 8 и т.д.; фимиам как запах молитвы святых - 5:8; Ангел вознес фимиам перед Страшным судом - 8:3; дым - 9:2; дым мучений - 14:11; дым славы Божьей - 15:8; дым от пожара Вавилона - 18:18 и т.д.). Образ наступления смерти в последней строфе вновь обращает к Апокалипсису. Так, из видения апостола следует, что до момента Суда небо сокрыто (глава 6), оно отверзается (или открывается небесная дверь), когда является Судья, с неба нисходит на землю Новый Иерусалим (1:7, 3:12, 4:1; 6:13-14, 11:19; 19:11). А. Ахматова верила, что за личные поступки и за дела исторические мертвые будут судимы "по написанному в книгах, сообразно с делами своими" (20:12). Итак, на смерть жизнь обречена изначально, страдания приближают конец, и только Высший Судия выносит решение, переживет ли душа свой прах. Смерть может стать пропуском в бессмертие - в этом заключается трагический оптимизм стихотворения.

В поэтической системе А. Ахматовой одной из самых значительных является тема памяти. В стихотворениях 1920-х - 1940-х годов "помнить" - гражданский жест лирической героини, он всегда сопровождается тяжкими страданиями. Память образует целое семантическое пространство, для которого ключевыми становятся понятия вины, долга, искупления. В безумную эпоху ахматовская героиня заставляет себя помнить все; для нее это казнь, для мира - спасение. Помнить - значит вступить в неразрешимый конфликт со временем. Попытка удержать прошлое могла быть только трагической - она породила в поэзии А. Ахматовой образы теней и двойников, мотив памяти-пытки.

"Есть три эпохи у воспоминаний…" А. Ахматова считала стихотворением глубоким, философским, принципиальным. Окончательная редакция элегии появилась лишь в 1950-е годы. Поэт публикует произведение в 1956-м, сразу после этого события оно подверглось резкой критике. Художника упрекают в излишнем трагизме. По словам Л. Чуковской, А. Ахматову больше всего оскорбило слово "слабодушие", сказанное о ней [3, т. 2, с. 250]. Впоследствии она включила стихотворение в цикл "Северные элегии" ("Шестая"), в контексте которого в полной мере выявляется трагическая тональность этого беспощадного произведения. Объективное время по своей природе безнравственно, оно врачует человеческую душу, утоляет "жар сердца" (см. эпиграф из А. Пушкина "Три ключа"), однако даруемый им покой сомнителен. Время разрушает человека, постепенно, поэтапно отчуждая его от прошлого. Как и в стихотворении "Три осени", границы между "эпохами" неуловимы для человека.

Сначала событие кажется незабвенным, но отстранение уже началось - это первый этап.

Есть три эпохи у воспоминаний.

И первая - как бы вчерашний день.

Душа под сводом их благословенным,

И тело в их блаженствует тени.

(2, 1; 99).

Время стирает память бесшумно, оставляя человеку ощущение дискомфорта по отношению к тому, что было. Это второй этап.

Уже не свод над головой, а где-то

В глухом предместье дом уединенный,

Где холодно зимой, а летом жарко…

Куда как на могилу ходят люди,

А возвратившись, моют руки мылом…

Существование таких условностей, как прошлое и настоящее, помогает человеку легко справиться с ощущением безвременья - поделить время-пространство на "там" и "здесь", отождествив себя с последним. Притупляют бдительность новые "названия городов" и отсутствие свидетелей прошлого. Наступает состояние мнимого спокойствия, за которым вдруг (смерть и беспамятство одинаково внезапны) приходит третий этап, страшный своей абсолютной безысходностью, "горчайший". Человек осознает, что его прошлое - сон, "подвал памяти", "не мое". Из жизни выпадает целое звено (то, что было), без которого возможна биография, но не Судьба. Биография и судьба в представлении А. Ахматовой не являются синонимами. Биография - последовательность событий, к которым человек имеет отношение по воле случая и контролировать которые не в состоянии. Судьба - понятие, которое характеризуется цельностью и закономерностью, оно означает время, активно прожитое человеком, одухотворенное его волей и страданием.

Мы сознаем, что не могли б вместить

То прошлое в границы нашей жизни,

И нам оно почти что так же чуждо,

Как нашему соседу по квартире,

Что тех, кто умер, мы бы не узнали,

А те, с кем нам разлуку Бог послал,

Прекрасно обошлись без нас - и даже

Все к лучшему…

В структуре цикла "Северные элегии" произведение занимает предпоследнюю позицию: в нем конфликт выходит за рамки противостояния эпохе, лирическая героиня А. Ахматовой бросает вызов человеческой неспособности помнить все. Время дает человеку биографию, однако отнимает у него Судьбу, "заглушает" необходимое личности чувство пути. Покой беспамятства мнимый, потому что забвение - то же предательство. И смерть, и память - величины, помещенные А. Ахматовой в систему моральных координат.

В стихотворениях, посвященных Великой Отечественной войне, на пересечении тем смерти и памяти возникает мотив мученичества, который А. Ахматова связала с образом воюющего Ленинграда. О судьбе города она написала в "послесловиях" к циклу стихов 1941 - 1944 годов. После окончания блокады поэт изменяет цикл, дополняет его, снимает прежние трагические "послесловия" и переименовывает в "Ветер войны". В последних четверостишиях "Ленинградского цикла" А. Ахматова запечатлела библейскую сцену распятия: как и в "Реквиеме", самый трагический образ здесь - Богородица, отдающая свое молчание Сыну.

…Последнюю и высшую отраду -

Мое молчанье - отдаю

Великомученику

Ленинграду.

("Послесловие", 1944).

Разве не я тогда у креста,

Разве не я утонула в море,

Разве забыли мои уста

Вкус твой, горе!

("Послесловие "Ленинградского цикла", 1944).

Распятие А. Ахматова считала кульминацией евангельского сюжета. Использование сцены давало художнику возможность глубокого обобщения и введения в текст надысторического, или общечеловеческого, плана. В стихотворениях 1930-х - 1940-х годов палач всегда узнаваем - это государство, "зверь", наделенный властью; великомученик Христос - страдающий сын, город, народ, человечество. Во втором "Послесловии" поэт прямо указывает на связь двух бед - репрессий и второй мировой войны, которую А. Ахматова воспринимала не как битву народов, но как столкновение тоталитарных систем. К вождям она испытывала чувство личной ненависти. О. Берггольц сделала запись во время блокады: "На досках, находящих друг на друга, - матрасишко. На краю, затянутая в платок, с ввалившимися глазами - Анна Ахматова, муза плача, гордость русской поэзии… Она почти голодает, больная, испуганная… И так хорошо сказала: "Я ненавижу Гитлера, я ненавижу Сталина, я ненавижу тех, кто кидает бомбы на Ленинград и на Берлин, всех, кто ведет эту войну, позорную, страшную"" [5, с. 59].

Завершение "Ленинградского цикла" образом Богородицы, стоящей у креста, тем более закономерно, что в лирике военных лет одним из важнейших был мотив материнства и детства. В 1943 году с пометой "В бреду" А. Ахматова записывает стихотворение "Ленинградские голубые…". Важной деталью для поэта становятся голубые глаза детей, погибших во время блокады. Глаза - зеркало души, голубой цвет символизирует небесную чистоту и святость ленинградцев. Героиня обращается к ним, как к Божьим ангелам, ее молитвенные слова звучат как просьба о заступничестве за грешную землю.

Ленинградские голубые,

Три года в небо глядевшие,

Взгляните с неба на нас.

(2, 1; 38).

Пронзительны по своей трагической силе стихи, которые А. Ахматова посвятила соседу по квартире в Фонтанном Доме Вале Смирнову. Мальчик умер от голода во время блокады. В произведениях "Постучи кулачком - я открою…" (1942) и "Памяти Вали" (1943) героиня творит обряд поминовения: помнить - значит не предавать, спасать от смерти. Строка пятая стихотворения "Постучи…" первоначально читалась: "И домой не вернусь никогда". Пытаясь избежать ужасного и дать место трагическому оптимизму, А. Ахматова заменила ее строкой "Но тебя не предам никогда…". Во второй части начинает звучать надежда на новую весну, возрождение жизни, появляется мотив искупления, очищения мира от греха (омовение водой), "кровавые следы" на голове у ребенка - раны войны и уколы тернового венца мученика.

Героический и трагический пафос в лирике А. Ахматовой первой половины 1940-х годов связан с переживанием событий второй мировой войны. Реальная действительность подсказывает художнику необходимый ракурс постижения и отражения жизненных коллизий, но при этом в творчестве неизменно присутствует вера в неистребимость нравственных ценностей. Для ахматовской героики патриотическое чувство неотделимо от религиозного; при всей своей внешней открытой пафосности ее героика "изнутри" трагична. Героическое в стихотворениях поэта не побуждало к радикальному преобразованию жизни и не отличалось "чистотой" оптимистического чувства. А. Ахматова подчеркивала превосходство внутренней силы человека над внешней: настоящий герой должен обладать здоровым смирением, верой в сверхличное (божественное) и чувством приобщенности к душе мира, воплощенной в культуре. Слова "мужество", "победа", "слава" в ахматовской поэзии, указывая на конкретный момент истории, входят в семантическое поле "духовность".

Список литературы

1. Тюпа В.И. Постсимволизм: Теоретические очерки русской поэзии ХХ в. Самара: ООО Научно-Внедренческая фирма "Сенсоры, Модули, Системы", 1998.

2. Берггольц О.Ф. Говорит Ленинград… Главы из книги. М.: Сов. Россия, 1964.

3. Чуковская Л.К. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. М.: Согласие, 1997.

4. Ахматова А. Собр. соч.: В 6 т. М.: Эллис Лак, 1998 - 2002. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома, книги и страницы.

5. Цит. по: Черных В.А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. Ч. 3: 1935 - 1945 гг. М.: Эдиториал УРСС, 2001.