А.М.Лушников

В кризисные периоды развития любого государства особую роль приобретают его вооруженные силы. Для истории России это вдвойне актуально, так, как начиная с эпохи Петра I, скорее государство существовало при армии, нежели армия при государстве. В первой половине XIX в. до 80% членов Государственного совета составляли лица в генеральских и адмиральских мундирах. Даже в начале 1917 г. они занимали свыше 25% состава Госсовета. До начала XX в. генералы и офицеры в значительном большинстве руководили органами министерства внутренних дел, корпуса жандармов и других карательных структур. В числе создателей и руководителей практически всех политических партий были бывшие кадровые офицеры. Даже в четырех Государственных думах они занимали в среднем до 10% депутатских мест.

Таким образом, политический выбор России во многом зависел от позиции армии и ее организующего начала - офицерства. Как говорил известный военный деятель М.И.Драгомиров, “каковы офицеры, такова и армия”. Вопрос участия офицеров в событиях 1917 г. интересовал исследователей постоянно, а первые публикации на эту тему появились уже в 1918 г. [1]. Но постепенно под влиянием партийной идеологии в советской исторической науке укрепились штампы об “антинародности”, “буржуазно-помещичьем” характере офицерского корпуса, и эта тема к концу 20-х годов была фактически закрыта для обсуждения. Образ царского “золотопогонника” наложился на образ офицера Белого движения и на долгие годы стал символом “контрреволюции”, олицетворением “темных сил прошлого”. Литература русского зарубежья в целом отличается более многосторонним подходом. Но большая ее часть носит мемуарный характер без существенной документальной основы и также далека от беспристрастности [2]. Не удержался от изрядной доли субъективизма и предвзятости даже такой относительно объективный автор, как А.И.Деникин, написавший эпические “Очерки русской смуты”. Надо отметить, что большая часть этих изданий стала доступна читателям относительно недавно.

В советской литературе определенное оживление интереса к заявленной теме произошло на рубеже 50-60-х годов. В два следующих десятилетия вышел ряд публикаций, затрагивающих судьбу офицерства в переломную эпоху. Но основное внимание при этом сосредотачивалось на послеоктябрьском периоде и годах гражданской войны [3]. Только в конце 80-х - начале 90-х годов появились относительно свободные от идеологической заданности работы, анализирующие позицию офицерства в 1917 г. [4]. Задачей автора является рассмотрение политической ориентации офицерского корпуса и факторов, влияющих на ее изменение преимущественно в первой половине 1917 г.

Начать необходимо с основных характеристик командного состава Русской армии, так как устойчивые стереотипы советской историографии до сих пор имеют некоторое распространение. В недавнем прошлом любимым занятием исследователей являлся подсчет численности дворян среди офицеров. Между тем, еще с Петровских времен первый офицерский чин давал дворянство и, строго говоря, все офицеры были дворянами. Другую сторону проблемы составляет социальная среда, из которой выходили будущие руководители армии. Еще в конце 20-х годов XVIII в. до 40% офицеров составляли выходцы не из дворян. К началу Первой мировой войны в офицерском корпусе сыновья потомственных дворян составляли более 53%. Относительно больше (почти 80%) их было в кавалерии, меньше - в пехоте и казачьих формированиях (44%). При этом титулованная знать (князья, графы, бароны) даже среди генералов не превышала 5%, а среди полковников - 2,3 %.

Для подавляющего числа лиц командного состава жалование являлось единственным источником дохода, и даже среди старших офицеров владели недвижимостью 2-3%. Это дало основание А.И.Деникину без всякой иронии назвать их “пролетариями”, т.е. лицами наемного труда без частной собственности. В годы Первой мировой войны численность офицерского корпуса выросла почти в 6 раз. При этом до 80% вновь произведенных офицеров были выходцами из крестьян и только приблизительно 4% - из потомственных дворян. Таким образом, к 1917 г. численность выходцев из дворян в офицерской среде не превышала 10%, а ее социальная структура примерно соответствовала структуре всего общества.

Национальный состав руководства армии также не имел каких-либо существенных особенностей. Известно, что около 2/3 населения России составляли русские, украинцы и белорусы, которых тогда никто не разделял даже в принципе. Их число среди офицеров превышало 87%, поляки составляли порядка 5,4%, немцы - около 2,5%. Прибалтов было около 1%, уроженцев Закавказья - около 2,5%, представителей народов Северного Кавказа - не более 0,5%, а татар - 0,6% состава офицерского корпуса. Десятки из них являлись этническими финнами, шведами, болгарами и сербами, представителями народов Средней Азии. Прямые ограничения на поступление в офицерский корпус сохранились только для евреев, исповедующих иудаизм, а косвенные запреты на некоторые должности - для поляков-католиков. Евреи-христиане и поляки - не католики пользовались равными правами со всеми. После февраля 1917 г. и эти ограничения были отменены.

Значительное влияние на политическую ориентацию офицеров оказывала система военного образования. Общее среднее и начальное военное давали 29 кадетских корпусов, общие классы Пажеского и Морского корпусов. Накануне и в годы Первой мировой войны они готовили ежегодно в среднем около 1300 выпускников, около 90% которых переходили затем в военные училища. До 7 лет пребывания в закрытом пансионе делали их наиболее профессионально ориентированными и преданными престолу офицерами. Бывшие кадеты составляли около 1/3 юнкеров военных училищ, которые готовили офицеров по соответствующим родам оружия (срок обучения 2-4 года). Созданные еще в 1864 г. юнкерские училища открывали путь в офицерский корпус разночинцам и выходцам из бывших податных сословий. Выпускники этих училищ шли только в пехоту и кавалерию и являлись, по сути, пасынками офицерского корпуса. К 1911 г. статус военных и юнкерских училищ был уравнен, и они стали действительно открытыми и всесословными. При этом свыше 48% офицеров являлись выпускниками военных училищ и 43% - бывших юнкерских. Еще не многим более 2% имели только гражданское, в основном высшее, образование. Элиту составляли выпускники военных академий, число которых доходило до 6,7% общей численности кадровых офицеров [5].

Принципиальные изменения в качественные и количественные параметры командного состава армии внесла Первая мировая война. Накануне ее начала общее число офицеров армии и флота превышало 55 тыс. человек. Из запаса было призвано свыше 40 тыс. В 1915-1917 гг. в офицеры произведено около 24 тыс. рядовых и служащих других ведомств. Но потери на фронте, особенно в первые два года войны, были чрезвычайными. За это время была перебита большая часть офицерского корпуса. По данным советского демографа Б.Ц.Урланиса, в среднем потери убитыми на 1 тыс. человек составили среди офицеров 82,9, а среди солдат - 59,5. Всего были убиты или умерли от ран не менее 14 тыс. офицеров, пропали без вести более 3,8 тыс., ранены и контужены почти 41 тыс., попали в плен более 14,3 тыс. человек. Общие потери дошли до 73 тыс., а с учетом заболевших превысили 130 тыс. офицеров. При этом не менее 75% раненых и 94% больных вернулись в строй. За время боевых действий были уволены, исключены по суду, разжалованы или умерли в недействующей армии до 4,5 тыс. офицеров. Таким образом, безвозвратные потери и естественная убыль офицерского состава в годы войны превысили 40 тыс. человек. Уже к весне 1915 г. кадрового офицерского состава осталось в пехоте от 1/3 до 2/5, а к концу войны приходилось по 1-2 человека на полк.

В этой связи был произведен переход на ускоренную (3-8 месяцев) подготовку офицеров военного времени. В 1914 г. ускоренные выпуски превысили нормальный в три раза, в 1915 г. - в девять раз, в 1916 г. - в двенадцать раз. Всего в военных училищах было подготовлено более 103 тыс. офицеров. Специально созданные школы прапорщиков, дававшие элементарные знания за 3-4 месяца, подготовили около 109 тыс. выпускников. Итак, к февралю 1917 г. в наличии было около 240 тыс. офицеров, а к октябрю 1917 г. - около 300 тыс. Напомним, что общее число мобилизованных к этому времени составило 15,5 млн. человек.

Политическая ориентация большинства офицеров до войны была “стихийно-монархической”, но они были в основной массе политически безграмотными, власть эту безграмотность всячески поощряла. Офицерам запрещалось вступать в политические партии, участвовать в сходках, публично высказывать суждения политического содержания. В целом этот запрет соблюдался. Офицеры не имели избирательных прав, а военное образование не предусматривало изучения обществоведческих предметов. У кадрового офицерства была сильная корпоративная психология и развитое чувство собственного достоинства. Большинство из них были государственниками и умеренными националистами. Присяга на верность “царю и отечеству” считалась нерушимой.

По ходу войны активизировались два процесса: депрофессионализация и политизация офицерского корпуса. Особенно в этом отношении отличались школы прапорщиков. В число лиц командного состава стали проникать, с одной стороны, радикалы всех мастей, а с другой - совершенно случайные люди. То, что до сих пор с одобрением именуется “демократизацией”, было не столь однозначно. Наметился приток в офицерский корпус крайне малообразованных бывших лавочников, официантов, полотеров, штабных писарей и прочей экзотической публики. Поведенческие стереотипы и предшествующий опыт этих людей не позволял им стать полноценными командирами, а их мировоззренческая позиция была крайне размытой. К тому же изрядно “пожелтевшая” пресса действовала и на офицеров. Постоянные слухи об измене царицы, о похождениях Г.Распутина, засилии немецких шпионов и продажности высших должностных лиц заставляли офицеров задуматься над политикой. “Министерская чехарда” сказалась и на серии перемещений в армии, когда практически ежегодно менялся высший командный состав.

Решающее влияние на политическую позицию офицеров оказали следующие факторы. Во-первых, военные поражения на фронте и неспособность правительства справиться с военными нуждами. Это вызывало общее недовольство “тылом”, т.е. руководством страны. Во-вторых, разочарование в союзниках по Антанте, наступившее к концу 1915 г. В армии была популярна фраза: “Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата”. В-третьих, влияние письменной и устной пропаганды всех политических направлений. При этом либералы и правые первоначально опережали левый спектр. Достаточно сказать, что тексты официально запрещенных к печати речей П.Н.Милюкова и В.В.Шульгина на заседании Госдумы 1 ноября 1916 г. спокойно ходили в списках по фронтам и даже обсуждались в офицерских собраниях. В-четвертых, активные политические контакты лидеров опозиции с высшим командным составом. Члены “Прогрессивного блока” вели консультации с генералами М.В.Алексеевым, А.А.Брусило-вым, В.И.Гурко, А.М.Крымовым, А.А.Поли-вановым и рядом других. А.И.Гучков в личном письме М.В.Алексееву называл правительственную политику “отвратительной”, а саму власть “жалкой, дрянной, слякотной, гниющей на корню”. В-пятых, гиперкритический подход во всех слоях общества к просчетам высшего армейского руководства, что распространилось и на офицерский состав. В-шестых, общее пессимистическое настроение в обществе, которое перекинулось на армию. Военный писатель М.Лемке свидетельствовал, что уже в марте 1916 г. фактический руководитель армии М.В.Алексеев был уверен в поражении России. В общем, разложение шло по направлению “от тыла к фронту”.

Если проанализировать мемуары бывших офицеров, то можно утверждать, что военные неудачи стали главнейшим фактором, влиявшим на политическую позицию. Вот как, например, писал об этом генерал-лейтинант М.Д.Бонч-Бруевич: “Огромную роль в ломке моего миросозерцания сыграла первая мировая война с ее бестолочью, с бездарностью верховного командования, с коварными союзниками и бесцеремонным хозяйничанием вражеской разведки в наших высших штабах и даже во дворце самого Николая II” [6]. Именно поэтому в решающие дни в конце февраля - начале марта 1917 г. офицерский корпус настороженно, но в общем относительно спокойно отнесся к революционным изменениям и к факту отречения царя. Известны только три случая открытых выступлений промонархического характера. Это неудачная экспедиция генерала Н.И.Ива-нова и публичная поддержка царя генералами Ф.А.Келлером и Ханом-Нахичеваньским. Само отречение Николая II стало возможным только после того, как все пять командующих фронтами высказались за необходимость этого шага. Но данное событие дезориентировало большинство офицеров и привело к целому ряду последствий:

1) Акт отречения формально освобождал от воинской присяги. К тому же переотречение в пользу брата Михаила при живом сыне царевиче Алексее делало этот шаг Николая II незаконным даже с формальной стороны, т.к. нарушало установленный еще Павлом I порядок престолонаследия.

2) 26-27 февраля 1917 г. между офицерами и солдатами Волынского полка, первым перешедшего на сторону восставших, произошел серьезный конфликт, переросший затем повсеместно в настоящую офицерскую бойню. Только в Кронштадте было убито, по меньшей мере, 36 офицеров, а их общее число по стране исчисляется сотнями. Погромы особенно коснулись офицеров с немецкими фамилиями. В этих условиях солдаты официально были провозглашены “героями революции”, следовательно, пытавшиеся навести порядок офицеры автоматически становились ее “врагами”.

3) Назначение гражданского министра А.И.Гучкова и неопределенная военная политика Временного правительства встретили непонимание в офицерских кругах. Резкий резонанс вызвало почти одновременное увольнение более 100 генералов, что получило в армии ироническое наименование “избиение младенцев”. Не была понята “демократиза-ция” воинских уставов так называемой “Комиссии генерала А.А.Поливанова”.

4) Знаменитый Приказ N 1 от 1 марта 1917 г. Петроградского Совета, который поставил офицеров в неопределенное положение и еще более усилил неразбериху. В армии было официально санкционировано создание различных комитетов и советов. В этих выборных органах на одном Юго-Западном фронте, по данным генерала А.Нокса, оказалось свыше 75 тыс. солдат и 8 тыс. офицеров. Но объективно эти органы имели антиофицерскую направленность. Большая часть офицеров не желала втягиваться в политику. Армия по определению должна быть только инструментом политики, проводимой законной властью. Но таких властей было по меньшей мере две, и право выбора между ними вело к дальнейшей политизации.

Неспособность Временного правительства навести элементарный порядок, случайные и немотивированные назначения на высшие командные посты, введение института комиссаров, на должности которых назначались некоторые бывшие политзаключенные, постоянные противоречия с Советами подорвали авторитет новой власти в глазах командного состава. Преобладавшие первоначально прокадетские симпатии постепенно уменьшились. А.Ф.Керенский в качестве военного министра сначала имел некоторую популярность в офицерских кругах, которые “подчинялись обаянию его экзальтированной фразы, его истерического пафоса”. Но после провала июньского наступления ситуация в корне изменилась, и впоследствии большинство офицеров могли бы подписаться под словами А.В.Колчака, назвавшего нового премьера “болтливым гимназистом”.

Корниловский мятеж мог стать кульминацией развития событий, но его неподготовленность в совокупности с почти до неуправляемости разваленной армией привели к новой вспышке антиофицерских настроений, аресту части военного руководства и окончательной дезориентации командного состава. Характерно, что первыми о предполагаемом мятеже оповестили Правительство и Советы офицеры-социалисты, которых было уже несколько тысяч. Партийные ячейки в армии стали почти нормой, а собрания и заседания - любимым видом занятий части офицеров, особенно прапорщиков. Армия постепенно превращалась в “вооруженный народ”. Если численность дезертиров, официально зарегистрированных до февраля 1917 г., составляла около 195 тыс., то к началу августа она почти удвоилась. Реально же число явных и скрытых дезертиров к осени 1917 г. превысило 2 млн. человек, т.е. на трех фронтовиков приходилось не менее одного дезертира. Численность армии в тылу и на фронте приблизительно сравнялась, тогда как в 1915 г. 3/4 личного состава находилось в действующей армии. Гарнизон Петрограда и окрестностей (до 220 тыс. человек) под предлогом “защиты революции” выговорил себе право не идти сражаться.

Позицию офицеров в этих условиях можно классифицировать в соответствии со следующими парными признаками: кадровые офицеры - офицеры военного времени; командный состав пехоты - руководители технических видов вооруженных сил; фронтовой комсостав - офицеры тыловых гарнизонов. Как правило, кадровые офицеры как в тылу, так и на фронте сохраняли приверженность государственной идеологии, а частично и институту монархии. Самыми радикальными монархистами и антисоветчиками была учащаяся молодежь кадетских корпусов и военных училищ, в то же время в среде высшего генералитета было немало желающих сотрудничать не только с Временным правительством, но и с Советами. К их числу можно отнести А.А.Брусилова, А.И.Верховского, М.Д.Бонч-Бруевича, А.А.Цурикова, В.А.Че-ремисова и других. Раскол был налицо, и только с очень большой долей условности офицеров можно было разделить на монархистов и республиканцев, причем в числе последних оказался и Л.Г.Корнилов.

Начавшийся в февральские дни раскол между солдатами и офицерами не был преодолен. Он имел целый ряд причин. Сказались последствия векового социального гнета, стихия знаменитого русского бунта, эмоциональная и физическая усталость от войны и ее тягот в условиях разложения власти, проявилось “коллективное бессознательное” и др. Отсутствие четкой военной политики Временного правительства в условиях нарастающего экстремизма и странных отношений с Советами усугубили ситуацию и привели к дискредитации и расколу офицерства. Это во многом предопределило гибель старой армии, которая погребла под своими обломками остатки императорской и ростки буржуазно-республиканской государственности.  

Список литературы

1. См.: Верховский А.И. Россия на Голгофе. Пг., 1918; Обручев К.М. Офицеры в Русской Революции. Нью-Йорк, 1918 и др.

2. См.: Головин Н.Н. Военные усилия России в Мировой войне //Военно-исторический журнал. 1993. №№ 1, 2, 4, 6, 7, 9-11; Российские офицеры. Буэнос-Айрес, 1959; Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 г. М., 1991 и др.

3. См.: Иовлев А.М. Ленинская политика привлечения буржуазных военных специалистов в Красную Армию. М., 1983; Федюкин С.А. Великий Октябрь и интеллигенция. Из истории вовлечения старой интеллигенции в строительство социализма. М., 1972 и др.

4. См.: Буравченков А.А. Демократическое офицерство в революционном движении в армии и его роль в организации защиты Великого Октября (март 1917-май 1918 гг.). Дис. ... докт. ист. наук. Киев, 1989; Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов, 1917-1920 гг. М., 1988 и др.

5. См. об основных характеристиках офицерского корпуса: Волков С.В. Русский офицерский корпус. М., 1993; Лушников А.М. Армия,

государство и общество: система военного образования в социально-политической истории России (1701-1917 гг.) Ярославль, 1996; Объедков И.В. Военно-учебные заведения России в 1914-1917 гг. Дисс. канд. ист. М., 1989.

6. Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. М., 1964. С.5. Аналогичные высказывания есть в мемуарах А.А.Брусилова, Н.Н.Головина, А.И.Деникина, А.И.Верховского и др.