«Ежовщина»

В цепи трагических событий, которыми отмечена советская история, массовые репрессии 1937-38 гг., занимают особое место. Репрессии в стране были и раньше и позже этого времени. Количество арестованных и осужденных по разным мотивам постоянно, вплоть до 1953 г., росло, пополняя «население» ГУЛАГа. Однако «ежовщина», названная так по имени наркома Н.И.Ежова, стоявшего в 1937 и 1938 гг. во главе карательного ведомства _- НКВД, и под этим названием запечатлевшаяся в народной памяти, как исторический феномен заслуживает того, чтобы на ней остановиться отдельно. Между тем, на общем фоне огромной литературы о массовых репрессиях в СССР, вышедшей в последние годы, появилась тенденция не рассматривать «ежовщину» как специфическое явление советской действительности второй половины 1930-х гг., а связывать ее с общей репрессивной природой советского режима. Большинство представителей так называемой «тоталитарной школы» на Западе и ее последователей у нас в стране рассматривают массовые репрессии как средство создания тоталитарного государства в СССР, в котором устранены или раздавлены автономные или относительно независимые источники власти, а также как способ «атомизации» социальной структуры общества.

В последние годы стали доступными статистические данные, позволяющие судить о количественных параметрах и характере массовых репрессий в 1937 и 1938 гг. Во-первых, это -так называемая «лагерная статистика». Во-вторых, это данные двух переписей населения 1937 и 1939 гг, сведения которых, в том числе по ГУЛАГу, стали достоянием гласности. Косвенно, для расчетов ущерба, нанесенного «ежовщиной», может быть использована текущая демографическая статистика, которая также была недавно рассекречена и сегодня активно вводится в научный оборот, а также другие материалы. Следует заметить, что данные этих разных по происхождению источников практически совпадают. В источниковедении есть правило, согласно которому подтверждение факта двумя или более «независимыми» источниками значительно повышает степень его достоверности и не оставляет места для разного рода произвольных толкований, манипуляций с цифрами и т.п.

При анализе статистических данных сразу бросаются в глаза несколько особенностей «ежовщины». Прежде всего, обращает на себя внимание расширение «волны арестов». Если в 1936 г. было арестовано 131 тыс. чел., то в 1937 г. _- 937 тыс. чел., т.е. в 7 раз больше, из них 779 тыс. (83%) по 58 статье, т.е. за контрреволюционные преступления. В следующем 1938 г. было арестовано 639 тыс. чел., из них 593 тыс. (90%) - по той же статье. Это было на порядок выше, чем в предшествующие годы и означало, во-первых, то, что мы имеем дело со «взрывом» массовых репрессий, своего рода очередной «кампанией», во-вторых, что эта кампания имела совершенно четкую политическую направленность. Было приговорено судами к различным видам наказания 791 тыс. чел. в 1937 г. и 554 тыс. _- в 1938 г. Тюрьмы страны были переполнены: на конец февраля 1938 г. в них содержалось 549 тыс. заключенных при «лимите» в 155 тыс. мест. Прослеживалось и явное ужесточение карательной политики - рост числа осужденных, тогда как прежде, как говорит статистика, многие задержанные освобождались после ареста. Теперь для большинства людей, взятых агентами НКВД, этот шанс становился призрачным. Нельзя не обратить внимание на рост числа приговоренных к высшей мере наказания: расстрелу или «10 годам без права переписки», что на деле также означало смертный приговор. Согласно справке КГБ, составленной в 1990 г., из 786 тыс. приговоренных к расстрелу за «контрреволюционные и государственные преступления» в период с 1921 по 1953 г. 682 тыс. приходятся на 1937-38 гг. (для сравнения: в 1936 г., по официальным данным, было расстреляно 1118 чел.). Помимо этого, в 1937 г. существенно пополнился ГУЛАГ -примерно на 0.6 млн заключенных, а процент «политических» среди них «скакнул», согласно той же статистике, с 12-18% до 33-34%.

Приводимые данные скорее свидетельствуют о том, что в 1937-38 гг. советское общество пережило небывалый политический катаклизм, чреватый целым рядом важных последствий, по поводу которых и сегодня не утихают споры. Однако и среди авторов, которые обращают внимание на специфические черты развязанных в 1937 г. репрессий, существует широкий диапазон мнений по поводу того, почему они разразились именно в этот момент, против кого, в первую очередь, были направлены, кто были жертвы и сколько их, в конечном счете, оказалось.

Безусловно, что термин «ежовщина», родившийся по «горячим следам» событий, следует признать условным. Ежов сыграл роль своего рода «козла отпущения», на которого сталинское руководство решило взвалить вину за «некоторые перегибы» организованной им же самим «кампании по выявлению и разоблачению врагов народа» и отмежеваться от нее. На самом деле, как было позднее установлено совершенно четко и документально, все партийное и государственное руководство в главе со Сталиным разделяет ответственность за то, что происходило в стране в эти годы, а органы НКВД и Ежов, в частности, были рьяными и усердными исполнителями руководящих установок.

По вопросу о том, почему руководство страны развязало в 1937 г. настоящий террор против своего народа, существуют разные точки зрения. Есть авторы, которые объясняют это стремлением Сталина избавиться от соперников и утвердить режим единоличной власти. Есть и другие мнения, например, что террор был развязан Сталиным в связи с опасностью надвигающейся войны. Дескать, Сталин хотел устранить возможное возникновение в СССР «пятой колонны». Такая точка зрения весьма близка концепции «Краткого курса», в которой говорилось о расправе с «врагами народа», только с действительными, а не мнимыми. Твердолобые сталинисты придерживаются этого взгляда и в наши дни.

Большое число авторов, как в России, так и на Западе, объясняя массовые репрессии, указывают в качестве их главного виновника Сталина как человека, страдающего психическими отклонениями, болезненной подозрительностью, маниакальной депрессией, шизофренией и т.д., порождавшими с его стороны недоверие ко всем окружающим и стремление избавиться от них. В том же ряду стоит концепция сталинского «дьявольского плана» по уничтожению потенциальных соперников, осуществленного «гением злодейства» и одержимого неуемной жаждой власти.

Большие расхождения существуют по вопросу о том, кто в первую очередь становился жертвой политического террора в 1937 г. Явно и неявно те авторы, которые касались этого вопроса, допускали, что большое значение для объяснения причин массовых репрессий имели социальные и политические факторы. Каждый в соответствии со своими представлениями и сферой интересов в качестве главных жертв террора изображали то «старых большевиков», то бывших оппозиционеров внутри партии, то лиц, занимавших ответственные посты в центре и на местах, то военных и дипломатов, то самих сотрудников НКВД, то директоров заводов, специалистов, ИТР, то интеллигенцию, то лучших представителей различных национальностей: украинцев, белорусов, евреев, грузин, армян, казахов и т.п. В подтверждение этого авторы, как правило, приводили множество отдельных фактов. Однако нужно отметить, что систематическая направленность репрессий против той или иной группы этим не доказывается. Более того, сопоставление со статистикой числа репрессированных и не репрессированных в каждой из них чаще всего эти наблюдения не подтверждает. Логика подсказывает, что в качестве жертв террора могли выступать и те, и другие, и третьи..., т.е. в его основе лежало много причин. Однако здесь важнее подчеркнуть другое - все авторы, которые писали о репрессиях в период «ежовщины» предлагали «мотивированное ее объяснение». А раз так, то можно представить себе некую «модель» развязывания массовых политических репрессий в 1937 г.

В этой связи хотелось бы привлечь внимание к статье американских историков Дж. Арча Гетти и У. Чейза, в которой была сделана попытка построить подобного рода модель. Опираясь на биографические сведения о 898 представителях советской элиты 30-х гг., собранные в «Soviet Data Bank» _- своеобразный архив машиночитаемых данных, авторы отобрали для изучения ряд объективных характеристик этой элиты, такие как социальное происхождение, национальность, возраст, образование, партийный стаж, участие в оппозиции, занимаемый накануне «ежовщины» пост или род занятий и др. Ни одна из этих характеристик сама по себе не смогла дать удовлетворительного объяснения причин развязанного террора. Модель многомерного анализа, построенная авторами, показала, что в зоне повышенной опасности в тот период были бывшие оппозиционеры, крупные руководители и военачальники, хотя далеко не все из них подверглись репрессиям. В целом же авторам за счет «объективных» характеристик удалось объяснить лишь 25% суммарного их влияния на изучаемое явление. Это означает, что оно по своей сути во многом лежало за пределами разумного объяснения и имело в своей основе иррациональные и трудноизмеримые факторы.

В последние годы на Западе получил распространение другой взгляд, исходящий из представления о репрессиях не как о едином процессе, у которого был один-единственный дирижер, а связывает «ежовщину» с общественной ситуацией, сложившейся в стране к этому времени. Призывая избегать при анализе репрессий предположений, догадок, спекуляций, нагнетания страстей и опираться на систему точно установленных фактов, извлеченных из архивных документов, в том числе ставших доступными в последние годы, эти авторы считают, что нужно посмотреть на «ежовщину» через призму состояния общества, существовавших в нем институтов и инструментов власти, внутренней борьбы в ВКП(б), групповых интересов и конфликтов в политической сфере.

Разделяя в целом такой подход, все же, как представляется, нужно искать причины вспышки массовых репрессий в 1937 г. не только в ситуации середины 1930-х гг., но и в более глубоких исторических основаниях. В «ежовщине» явно прослеживаются черты, свойственные временам разжигания «охоты на ведьм», которые свидетельствовали, что аномальные явления в развитии советского общества, социальные болезни, загнанные внутрь, вырвались на поверхность и дали своебразный рецидив в виде «ежовщины». К их числу относятся и периодически проводимые «чистки» партии и аппарата, и преследования по социальным и политическим мотивам, и поощрение доносительства, явного и тайного, и постоянные проработки людей по поводу недостатков, искривлений партийной линии, и организованные ранее «показательные» процессы, и постоянный соблазн применить к «несознательным членам общества», наряду с убеждением и воспитанием, пропагандой и агитацией, методы принуждения и насилия, причислить их к врагам существующего строя, а значит и народа. Со своими противниками у советской власти со времен гражданской войны разговор был вообще короткий - пуля в затылок или широко распахнутые для них двери тюрем и лагерей. Таким образом, если в целом «ежовщина» представляла небывалое прежде явление, то все ее компоненты уже просматривались в исторической ретроспективе. Общий взгляд на то, что творилось в стране в эти годы, заставляет отметить еще одну, может быть, главную черту этой кампании - ее открытый, оголтелый, истерический, разнузданный и крикливый характер. Политические обвинения, которые предъявлялись осужденным, сплелись в какой-то не распутываемый клубок, были подчас лишены логики и здравого смысла, и тем не менее легко воспринимались на веру доверчивыми людьми, неискушенными в политике.

Заслуживает внимания точка зрения, что в 1937 г. имела место последняя вспышка революционного террора, связанная с наследием революции и гражданской войны, живущим в сознании людей, синдромом врага, жестокой памятью о взаимном истреблении друг друга представителей различных социальных и политических группировок, атмосфера международной изоляции, определяемая тезисом «кругом враги». Таким образом, многое в понимании «ежовщины» лежит в области социальной психологии, точнее той ее части, которая связана с анализом общественных аномалий.

Но остается вопрос, почему же все-таки массовый террор был развязан именно в 1937 г.? На это был свой комплекс причин, не в последнюю очередь связанный с провозглашением построения социализма в стране. Среди причин экономического характера следует назвать существование постоянных трудностей на производстве и в быту, провалы на различных участках, которых в «социалистическом обществе», казалось бы, не должно быть, сгладить нарастающие напряженность и раздражение, противоречие между тем, что было обещано, провозглашалось со страниц газет и журналов, и тем, с чем человек сталкивался в своей повседневной жизни. Так как эксплуататоров - извечных «врагов трудового народа» уже не существовало, было заявлено об их уничтожении, то все беды и неудачи приходилось списывать на происки врагов, внешних и внутренних. Наиболее опасным становился враг внутренний, затаившийся, которого нужно было выявить, разоблачить его козни. В закреплении этой идеологемы в сознании широких слоев населения большую роль сыграли новые так называемые «открытые процессы», первый из которых состоялся еще летом 1936 г. и был нацелен на то, чтобы привязать бывших оппозиционеров к числу самых ярых противников советского строя. «Козлами отпущения» были избраны Каменев и Зиновьев, ранее осужденные за «нравственное пособничество» убийству Кирова. Путем морального и физического давления в застенках НКВД у них были вырваны признания не только в идейных ошибках и заблуждениях, но и в организации антисоветской деятельности, в заговоре против Сталина и прочих руководителей, в связях с находившимся за границей Троцким. Были названы фамилии и других оппозиционеров, якобы вовлеченных в контрреволюционную деятельность, в том числе бывшие лидеры правых -Бухарин, Рыков, Томский. Это был своего рода вектор, указывающий на дальнейшее развитие событий. Всем обвиняемым был вынесен смертный приговор, что тоже было грозным симптомом предстоящей кампании. Параллельно с организацией процесса велась кампания по усилению «большевистской бдительности», «умению распознавать врагов партии, как бы те ни маскировались». На многочисленных митингах и собраниях принимались резолюции, клеймившие позором изменников и предателей, призывавшие расстрелять их как «бешеных собак». В этой обстановке и был заменен руководитель карательного ведомства. Вместо Г. Ягоды, который, по мнению руководства, оказался не способным полностью разоблачить «троцкистско-зиновьевский блок», был назначен Ежов как человек более подходящий требованиям момента.

Описание того, что происходило в стране в период «ежовщины» подробно и в деталях изложено в литературе и достаточно известно сегодня. Тем не менее, хотелось бы обратить внимание на отдельные вехи разворачивающейся кампании на основе общеизвестных фактов.

В январе 1937 г. состоялся второй «открытый процесс», известный как «процесс Пятакова-Радека». По нему проходило 17 чел., обвиняемых в создании «подпольного троцкистско-зиновьевского центра», якобы ставившего цель реставрации капитализма в СССР, организации массового саботажа, шпионажа в пользу иностранных государств. Последствия этого процесса распространились на сферу экономики и охватили различные звенья и этажи управления. Начался настоящий террор против руководителей и специалистов. Ошибки в планировании, брак в работе, несчастные случаи, поломки оборудования и т.д. и т.п. могли быть использованы для обвинения в актах вредительства и саботажа. Образ повсеместного «вредителя и шпиона на производстве», внедряемый в массовое сознание, создавал атмосферу взаимной подозрительности, настраивал людей на разоблачения. «Ежовщина» обрела антибюрократический, популистский характер. Суровые расправы с мнимыми виновниками трудностей приносили частичное удовлетворение, позволяли «выпустить пар».

Маховик репрессий набирал обороты. Важной вехой стал февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б). Изучение его материалов показывает, что истерия, связанная с репрессиями, и «расстрельная психология» охватила и верхушку партии. Люди, давно знавшие друг друга, работавшие вместе десятилетиями, были тем не менее готовы «растерзать» своих товарищей, требовали безоговорочного признания абсурдных обвинений и покаяния без всякой надежды на снисхождение. Были исключены из партии и арестованы Бухарин и Рыков. Подобная модель поведения распространилась на все руководящие эшелоны ВКП(б).

В своей речи на пленуме Сталин указывал, что страна оказалась в крайне опасном положении из-за происков саботажников, шпионов, диверсантов. Он обрушился на руководящие кадры, якобы пребывающие в самодовольстве и утратившие способность распознавать истинное лицо врага. Подвергались критике те, кто искусственно порождает трудности, создает большое число недовольных и раздраженных, те, кто старается «не выносить сор из избы», те, кто шлет наверх возмутительные фиктивные отчеты. В пример руководителям ставились рядовые члены партии, разоблачающие врагов народа.

Призыв к рядовым членам партии и простым людям разоблачать злоупотребления местных руководителей нашел повсеместный широкий отклик. В июне 1937 г. в газетах было заявлено о вынесении смертного приговора особым военным трибуналом зам. наркома обороны М. Н. Тухачевскому и ряду крупных военачальников. Это послужило началом развязывания репрессий в Красной Армии. Состоялся также ряд открытых процессов на местах, быстро, однако свернутый, так как именно на них наружу выплескивались склоки, грязь, взаимное подсиживание и прочие атрибуты местной жизни. Для организации «показательных процессов» нужна была технология другого уровня, которой не обладало ни местное начальство, ни низовой аппарат НКВД.

Словно пожар, репрессии, касаясь поначалу небольшого круга лиц, охватывали все большее число людей. Подобно тому как проводились кампании по обсуждению конституции, выборам в Верховный Совет, успешной уборке урожая, заготовке кормов и т. п., велась кампания по выявлению и разоблачению врагов народа. Устанавливались даже квоты на то, сколько их должно быть выявлено в пределах той или иной территории. Развертывалось своего рода соревнование, кто больше разоблачит, кто больше проявит бдительности. Руководители, отстраняющиеся от этой кампании, сами рисковали оказаться в числе репрессированных.

В этот момент проявились первые симптомы кризиса репрессивной кампании, еще не осознаваемые руководством. Одно дело - политические мероприятия, пропагандистская шумиха и выкрикивание лозунгов, другое, - когда репрессии начинают затрагивать жизненные интересы большого числа людей, влекут за собой личные трагедии, слезы и боль утрат родных и близких, друзей и товарищей. Не удивительно, что в ряде мест кампания обнаруживает признаки вялости, создает впечатление противодействия. Инициатива репрессий неизбежно закрепляется за аппаратом НКВД и связывается, прежде всего, с этим ведомством и его руководителем. Поддерживать кампанию приходится специальными мерами. Из центра на периферию направляются специальные уполномоченные вместе с сотрудниками НКВД, чтобы «выкурить и разорить гнезда троцкистско-фашистских клопов». Каждая из этих «экспедиций» оставляет по себе недобрую память.

Кульминационным пунктом «ежовщины» следует считать пышное заседание в Большом театре в декабре 1937 г., посвященное 20-летнему юбилею органов госбезопасности. В каждом выступлении сквозило славословие в адрес «карающего меча диктатуры пролетариата» и «остроглазого наркома». Но к этому времени уже скопился огромный негативный материал, связанный с массовыми репрессиями. Неумеренное возвышение карательного ведомства грозило его выходом из-под контроля партийно-государственной верхушки, легкой возможностью обратить террор против нее самой. Стал очевидным и общественный ущерб, наносимый «ежовщиной».

Первый симптом «отката» кампании прозвучал в январе 1938 г., когда пленум ЦК ВКП(б) принял постановление, осуждающее ошибки парторганизаций при исключении коммунистов из партии и формально-бюрократическое отношение к апелляциям исключенных. Осуждались кляузники, карьеристы, создававшие в партии атмосферу недоверия и подозрительности. Упоминались работники НКВД, прокуратуры и судебных органов, которые пошли на их поводу, допустив «ошибки» в осуждении честных коммунистов.

В марте 1938 г. состоялся последний «открытый процесс», известный как «процесс Рыкова-Бухарина», по которому проходил 21 чел. В отличие от других, этот процесс поражает неоднородностью состава обвиняемых. Помимо собственно Бухарина и Рыкова - лидеров правой оппозиции (третий ее лидер Томский еще в августе 1936 г. покончил жизнь самоубийством), среди них оказались и бывшие троцкисты, и руководители наркоматов, и лидеры советских республик, и деятели международного коммунистического движения, и бывший глава НКВД Ягода. Обвинения, которые были предъявлены на этом процессе, особенно поражают явными несообразностями и противоречиями, на которые уже тогда многие обратили внимание (обвиняемым приписывались убийство Кирова, Горького, Куйбышева, заговор против Сталина, саботаж в промышленности, вредительство в сельском хозяйстве, шпионаж в пользу Германии, Японии, Англии, Польши, пособничество националистам и пр.). Любопытно, что в обвинительном заключении генеральный прокурор СССР А.Я.Вышинский перенес акцент на последствия деятельности «врагов народа» для повседневной жизни советских людей. «Задачей всей этой вредительской организации было, - говорил он, - добиться такого положения, чтобы то, что у нас имеется в избытке, сделать дефицитным...».

Хотя почти все обвиняемые были приговорены к расстрелу, процесс не послужил сигналом для дальнейшего развертывания репрессий. Напротив, их вал постепенно идет на убыль. Как свидетельствует статистика, количество заключенных в ГУЛАГе в 1938 г. уменьшилось примерно на 200 тыс. Известны случаи освобождения из под следствия, из тюрем и лагерей. Снизилось число исключенных из партии и, наоборот, увеличился новый прием.

В августе 1938 г. Ежов он был назначен на незначительный пост наркома водного транспорта, а в декабре _- совсем смещен с поста наркома НКВД. На его место был назначен Л.П.Берия. Массовые репрессии продолжались и при нем. В них можно проследить черты, унаследованные от «ежовщины». Сказывалась инерция карательной политики, проводимой в предшествующие годы, сложились формы и методы, механизм ее осуществления. Образовалось огромное ведомство, призванное решать возложенные на него цели и задачи. В то же время как в политических преследованиях, так и во всей карательной политике достаточно явно обнаружились новые черты, которые стоят того, чтобы на них остановиться отдельно.

В связи с «ежовщиной» нельзя не обратить внимание на некоторые тайные пружины действий власти. С развязыванием массовых репрессий в различные инстанции хлынул огромный поток писем и жалоб от самих пострадавших, членов их семей, друзей и знакомых. Хотя в литературе сложилось мнение, что они никак не влияли на политику руководства, изучение архивных документов показывает, что это не совсем так. Большинство писем, по крайней мере, прочитывалось и, видимо, их содержание, так или иначе доводилось до сведения партийных вождей. В письмах идет речь о злоупотреблениях и безобразиях, творимых работниками НКВД, их авторы апеллируют к только что принятой конституции, пишут о необходимости соблюдения социалистической законности. На отстранение Ежова общество ответило новым потоком разоблачений. Вот некоторые выдержки из писем, отражающие реакцию общества на массовые репрессии:

Получился резкий контраст между объявленной у нас Конституцией и проводимым в стране жестоким произволом.

При чрезвычайно низкой у нас заработной плате, при отсутствии предметов первой необходимости, никто еще вдобавок не уверен, что он завтра не окажется в тюрьме...

Сейчас нет в стране почти ни одного дома, откуда кто-нибудь не сидел бы. Получилось, в конце концов, такая картина, что вся страна против советской власти. При этом совершались неслыханные жестокости. Под тяжелыми пытками люди вынуждены были «сознаться» в никогда не деланных преступлениях. Жена арестовывается потому только, что муж сидит. Дети бросались на произвол судьбы. О сосланных никому из родных ничего неизвестно.

Вполне советские люди, преданные советскому государству, чувствуют, что здесь что-то не так, что-то неладно. Создается впечатление, что сознательно все здесь перепутано, сознательно оголили крупные предприятия. Товарищи, все это не помогает советской власти, а только отдаляет людей. Я партийный человек, но я начинаю колебаться, у меня появляется какая-то апатия. Я знаю, какие разговоры и настроения в нашей партийной организации после того, как арестовывают и ссылают вполне честных людей. Если человек сказал, что нет ботинок _- это не антисоветская агитация...

Ни политика, ни законы советского государства, ничто не оправдывает то, что произошло в Туле за этот 1938 год. Тысячи арестов за один-два месяца, из которых очень небольшой процент арестов по законам, по существу. В массы просачиваются сведения, слухи, факты, которые только создают вредные настроения и недоверие. Даже в партийных рядах есть много осторожных разговоров о перегибах, о неверии в то, что справедливо судят и ссылают людей. После того, как распространились в массах слухи о снятии и аресте начальника управления НКВД и снятии бывшего наркома НКВД и аресте по другим городам представителей власти, стали говорить открыто о том, что тысячи невинных людей томятся в тюрьмах и в ссылке...

О том, что творилось в застенках НКВД, в тюрьмах и лагерях нам сегодня известно гораздо больше, ибо в то время многое было скрыто завесой тайны и неведомо рядовым гражданам, и эти отрывки мало что добавляют к общей картине. Они интересны с точки зрения того, какая часть информации доходила до общества и как она воспринималась в массовом сознании. Известно, что и много позже «ежовщина» оставалась в народной памяти как нечто абсурдное, зловещее и ужасное. Естественно, вставал вопрос, кто виноват? Первая реакция _- работники НКВД, творящие произвол и беззаконие:

Обратите серьезное внимание на провинциальные органы НКВД, так как провинция всегда умела перегибать постановления партии и правительства, вот так и получилось у нас в провинции...

Неужели до Вас еще не дошли все те ужасы, которые творятся у нас в провинциальных городах, где в буквальном смысле слова творятся ужасы, что даже не верится, что мы живем в «стране радостей». Ведь мы живем в счастливое время, а между тем нашими НКВД творятся форменным образом безобразия...

Товарищи, вы лучше обратите внимание, что делается в наших НКВД и проверьте не втерся ли туда враг народа или не укрылся ли так кулак, который делает там всякие гадости с целью подрыва советской власти...

Итак, снова «враги народа», на сей раз проникшие в НКВД. Обращает внимание то, что существование изменников и врагов народа не ставится под сомнение. Более того, из самого Ежова «лепится» образ «врага». Этот мотив часто повторяется во многих письмах и откликах:

Как рядовой гражданин СССР не могу не откликнуться на устранение Ежова от руководства НКВД - событие немалой важности. Призванный к работе, чтобы вскрыть предателей и изменников и очистить страну от вражеских элементов, он сам навредил столько, сколько быть может все предатели и изменники вместе взятые...

Со слов десятков и сотен тысяч невинных людей - Ежов просмотрел настоящих шпионов и диверсантов. У нас еще не прекратились пожары и взрывы на предприятиях, которые несомненно организуются диверсантами. Наивно думать, что страна полностью от них очищена. Но Ежов специализировал своих сотрудников на то, чтобы брать мирных граждан из постели, а настоящих диверсантов ловить разучились...

Любопытный отрывок из одного из писем, который показывает, какую роль играли в обществе так называемые «открытые процессы», где вроде бы все было ясно, и как реагировали люди, когда маховик репрессий затрагивал их непосредственно:

Пишу от имени сотен женщин, которые пролили потоки слез, которые называют советскую тюрьму «стеною слез», где молодые следователи, чтобы пробить себе дорогу и проявить, якобы, свою бдительность, издеваются над арестованными... мы, женщины Советского Союза, требуем от власти, чтобы наших мужей судили открытым судом, чтобы мы знали, что наши мужья действительно враги народа и мы тогда сумеем вырвать их из своих сердец и порвать с ними навеки... Ведь когда-то промпартию и троцкистско-бухаринскую партию судили открытым судом, ведь была возможность прямо назвать их: гады, мерзавцы, подлецы, так вам и надо, не покушайтесь на нашу родную страну. А наших бедных мужей стали судить тайно, чтобы никто не знал...

Документов такого рода в наших архивах скопилось огромное количество. Они, пожалуй, наиболее ярко свидетельствуют о противоречиях и коллизиях массового сознания этого времени, о том, почему надо было «спустить пар», устранив Ежова. Удаленный от дел, он пишет письма в ЦК, Сталину, пытаясь оправдаться, представить себя верным сыном партии, добросовестно исполнявшим все ее руководящие указания и директивы. Однако это не спасло его от ареста. Несколько позже он был расстрелян вместе с плеядой своих связанных круговой порукой подчиненных.

Хотелось бы высказать следующие наблюдения о сущности «ежовщины» как социального явления. Очевидно, что развернутая руководством кампания быстро вышла из под контроля и захлестнула общество. Досталось, как говорят, «всем сестрам по серьгам». Яростная и безжалостная машина репрессий в обстановке массового психоза и истерии била зачастую, не разбирая правого и виноватого, оставляя кровавые следы во всех общественных слоях.

Что же заставляло людей поддерживать этот чудовищный конвейер и даже жаждать крови? Объяснение следует искать не только в системе власти и механизмах манипулирования массовым сознанием. Общество оказалось подготовленным к восприятию подобных явлений. В нем не было к тому времени ни одной устойчивой социальной группы. Оно почти сплошь состояло из людей, потерявших связи со старой социальной средой, утративших прежние нравственные и моральные ориентиры, определяемых по пословице «ни в городе Богдан, ни в селе Селифан». Такие люди представляют собой благодатную почву, на которой могут прорасти любые семена. Отсутствие правдивой информации и усиленное внедрение в массовое сознание неких стереотипов и стандартов поведения сопровождались таинственностью и неизвестностью происходившего наверху. Срабатывали примитивные штампы вроде «нет дыма без огня», «зря у нас не сажают», вносившие свою лепту в натужный и поддельный энтузиазм в кампании по выявлению и разоблачению врагов народа, граничивший с кликушеством. Немалую роль играли, как выясняется сегодня, и шкурные интересы, стремление продвинуться по службе и занять должность оклеветанного, получить какие-то выгоды, занять, например, освобождаемую жилплощадь и пр. В какой-то мере «ежовщину», вслед за рядом автором, можно считать порождением «общества разрушенных традиционных структур». Это разрушение происходило в стране, начиная с 1929 г., под знаменем форсированного строительства социализма или «социалистического наступления». Нужно было время, чтобы новые социальные группы, возникающие в этом процессе начали осознавать истинные свои интересы. «Ежовщина», без сомнения, имела свою социальную подоплеку.

Многие ученые и у нас, и на Западе придерживаются убеждения, что формирующаяся сталинская номенклатура была действенным и послушным орудием вождя, монолитной, сплоченной социальной группой, и в этом смысле - органической составной частью тоталитарного режима. Именно ее руками, в первую очередь, осуществлялись массовые репрессии против ее врагов, действительных и мнимых. Интересно, что в данном случае те, кто трактует советское общество 1930-х годов как общество сторонники тоталитарной модели почти смыкаются с адептами «Краткого курса ВКП(б)», которые говорили, что стране в то тяжелое время необходима была монолитная сплоченная партия, способная руководить отсталой крестьянской страной, обеспечивать эффективность малообразованного и неподготовленного управленческого аппарата. Именно их стараниями партия изображалась как действенная мощная сила, сумевшая привести общество к победе социализма, разбить, подавить, уничтожить всех своих врагов.

Однако внимательное изучение документов показывает, что ВКП(б) в 1930-е гг. представляла из себя плохо организованный неуклюжий политический организм. В партии существовали и возникали постоянные конфликты, если не по политическим, то по личным мотивам, а обстановка подвела к возможности физического устранения соперников.

Огромные размеры страны, плохая связь между ее отдельными частями, низкий пока еще уровень культуры и образованности населения, нужда в подготовленных кадрах входили в противоречие с целями, которые провозглашались. Чтобы обеспечить эффективность управления на местах и претворение в жизнь намеченных планов, надо было наделить местных руководителей маломальскими полномочиями, как того требовала логика командно-административной системы, а не сноситься по каждому пустяку с центром. Необходимая власть концентрировалась в руках местных партийных секретарей. Но, поступая подобным образом, руководство страны вынуждено было поступаться частью своих прав, что было отнюдь небезопасно для основ складывающейся централизованной системы. Не были случайными установки на контроль снизу, ответственность перед массами и призывы к критике и самокритике, бдительности, выявлению «врагов народа», антибюрократические настроения. Ирония заключалась в том, что активное насаждение и внедрение этих идей, направленных вроде бы на улучшение работы аппарата, разрушали даже тот минимальный уровень порядка и дисциплины, которые существовали внутри партии. Руководители всех уровней становились уязвимыми для атаки на них и сверху, и снизу. Но и рядовые члены партии не могли чувствовать себя в безопасности, по мере того как разгоралась кампания и настраивала людей друг против друга. С этой точки зрения «ежовщина» представляла собой радикальную и истерическую реакцию на рост бюрократизма, некомпетентность и другие огрехи созданной системы. В волнах развязанных репрессий смешалось многое: хаос в управлении, волокита, бестолковость, ненависть к начальникам, допускающим злоупотребления и произвол, наивные надежды на то, что суровыми мерами можно радикально исправить ситуацию.

Несомненно, что сталинское руководство пыталось дирижировать кампанией, но на практике ему пришлось убедиться в том, что гораздо легче ее развязать, чем направить в нужное русло. Непрерывные искажения в цепи команд, спускаемых сверху и доходивших до нижних звеньев в весьма усеченном и деформированном виде, усугубляли хаос и дезорганизацию. Это одна из причин широкого размаха репрессий на местах.

Выдвижение новых кадров также сказывалось на росте напряженности в обществе, на столкновение интересов новых и старых поколений руководителей, прежних выдвиженцев и новой поросли специалистов, подготовленных в советских вузах. За каждыми из этих групп стояли свои социальные и политические силы, получавшие выигрыш в случае того или иного поворота в линии руководства.

Очень часто власть на местах была в руках малообразованной и неотесанной администрации, которая, несмотря на все ее потуги, не могла соответствовать поставленным перед нею задачам. По сути это были местные «князьки», умеющие в основном кричать, разносить и арестовывать, в то время как проблемы оставались нерешенными, создавая богатую пищу для критики в духе осуществляемой кампании. Каждый, кто, так или иначе, пострадал от произвола и бюрократизма, как бы получал возможность свести свои счеты.

В свете сказанного нужно рассматривать вопрос о сопротивлении «ежовщине», который иногда поднимается в печати. Безусловно, что даже в обстановке массовых репрессий в обществе существовали антисоветские и антисталинские настроения, была масса недовольных. Об этом имеются достаточно многочисленные свидетельства. И все же, видимо, не стоит преувеличивать масштабы этого сопротивления. Режим имел свои социальные подпорки, достаточно укоренился и большинство людей было искренне предано ему, готово было его защищать. Он отождествлялся с революцией, с идеалами социализма и советской государственностью. Это позволяет понять, почему даже многие подвергавшиеся репрессиям люди сохраняли верность существующему строю, рассматривали свою судьбу всего лишь как печальное недоразумение.

Были и такие, особенно среди старой революционной гвардии, которые понимали, что происходит нечто противоестественное, но не пытались бороться против этого, превращаясь в мумии революционного прошлого. Фанатическая преданность революционным идеям стала для многих единственным светлым пятном в биографии. Во имя этих идей они готовы были оправдывать беззакония, унижения, пытки, тем более что сами были не безгрешны, не раз запуская в дело методы, усвоенные еще со времен «военного коммунизма», убежденные, что великая цель оправдывает средства ее достижения. Достаточно было подчас, чтобы их мучители произносили пару фраз из их же собственного революционного лексикона, и они делали то, что им подскажут, если того якобы требуют высшие интересы партии. Таких фактов было достаточно много, и они вносят дополнительный штрих в понимание специфики такого феномена, как «ежовщина».

Главный итог этой кампании состоит в том, что она осталась незаживающей болезненной раной на теле советского советского социализма, поводом для его дискредитации и одним из факторов его разрушения.