Содержание

Вступление

1. Жизнь и творчество Иоганна Вольфганга Гёте

2. Легенда о Фаусте

3. Образ Мефистофеля – воплощение главного замысла Гете

4. Трагедия Гретхен и разоблачение ханжеской морали

5. Вторая часть «Фауста»

Заключение

Список литературы

Вступление

«Умнейшим из всех веков» назвал В.Г. Белинский восемнадцатое столетие.

«Нет, ты не будешь забвенно, столетие безумно и мудрое – писал А.Н. Радищев. По его словам, оно «идолов свергло к земле, что мир на земле почитал».

Век, завершившийся великой революцией во Франции, развивался под знаком сомнения, разрушения, отрицания и страстной веры в победу разума над суевериями и предрассудками, цивилизации над варварством, гуманизма над тиранией и несправедливостью. Это был век Просвещения, как называют его историки культуры. Идеология просветителей восторжествовала в эпоху, когда рушился старый средневековый уклад жизни и складывался новый, прогрессивный для того времени буржуазный порядок.

Эта бурная эпоха рождала своих героев. И не было случайностью, что в конце века на трибуны революционного Конвента в Париже поднялись такие люди, как Дантон, Марат, Робеспьер.

Всем пафосом борьбы за свободу и независимость человеческой личности, гневом ненависти, который они обрушили на старый порядок, европейские просветители деятельно готовили буржуазно-демократическую революцию.

«Раздавите гадину!» – требовал Вольтер, имея в виду католическую церковь и всю систему верований и предрассудков, порожденных ею.

«Дайте мне войско таких молодцов, как я, и Германия станет республикой, пред которой Рим и Спарта покажутся женскими монастырями!» – восклицал герой «Разбойников» Фридриха Шиллера. В Германии, отсталой стране, раздробленной на три сотни феодальных княжеств и герцогств, революционная ситуация в XVIII веке не сложилась. Но и Лессинг, и Шиллер, и Гёте, и многие другие писатели и мыслители страстно и убежденно боролись против средневекового варварства, искренне веря в грядущее торжество разума на земле.

Многообещающими были успехи естествознания и техники в XVIII веке. Все упорнее и настойчивее пытливый взгляд ученых проникал в тайны природы, подготавливая революционный переворот в науке. Таким переворотом в технике и экономике уже явилось изобретение паровой машины в Англии. В XVIII веке не только накапливались факты и ставились опыты (великий американский просветитель В. Франклин и погиб при опытах с громоотводом). Уже возникали смелые теории, объясняющие развитие природы: немецкий философ Кант разрабатывал гипотезу происхождения Солнечной системы, французский ученый Ламетри размышлял над сущностью человеческого организма, рассматривая его как необычайно сложную и тонкую машину, гениально предвосхищая идеи XX века.

Многообразны были художественные вкусы эпохи. В королевских и княжеских резиденциях еще строились и украшались картинами парадные здания в стиле пышного барокко. На театральных подмостках продолжал звучать александрийский стих трагедий, написанных по правилам классицизма. Вместе с тем необыкновенную популярность завоевывали романы, героями которых становились люди «третьего сословия». В середине века возник сентиментальный роман в письмах, и читатели с волнением следили за переживаниями влюбленных и проливали слезы над их горестями и злоключениями.

Таковы лишь некоторые приметы времени, отмеченного многими великими именами и среди них – именем Гёте.

Творчество великого гения, не только начинало новую страницу в истории национальной литературы. Оно явилось итогом исканий и борений целой эпохи, своеобразным синтезом просветительского века.

1. Жизнь и творчество Иоганна Вольфганга Гёте

Гёте понимал: чтобы воздействовать на окружающий мир, надо познать его во всем богатстве и многообразии. «Вот почему я охотно вникаю в жизнь и культуру иноземных народов», – писал он в одной из статей, возвещая наступление новой эпохи, когда из множества национальных литератур возникает единая мировая литература.

Иоганн Вольфганг Гёте прожил долгую жизнь. Он родился 28 августа 1749 года в Франкфурте-на-Майне в семье состоятельного бюргера, учился в Лейпциге и Страсбурге. Именно в Страсбурге в начале 70 х годов XVIII века группа молодых поэтов и драматургов сказала новое слово в немецкой литературе. «Буря и натиск» – называлась одна из драм, вышедшая из этого круга. И эти слова становятся девизом целого литературного направления, во главе которого стоит Гёте.

Это был бунт против средневековой отсталости, против сословных предрассудков, против рутины и невежества, против угодничества перед сильными мира.

Героями «бури и натиска» выступали смелые одиночки, бросающие вызов миру насилия и несправедливости.

И Гёте ищет своего героя. Почти одновременно он начинает работу над несколькими драмами: о Прометее, о Фаусте, о Гёце фон Берлихйнгене.

Герой античного мира Прометей представлен у молодого Гёте мужественным и непримиримым. Он не только бунтует против тирании Зевса («Мне – тебя чтить? За что?»). Он – творец, созидатель, мастер:

Здесь я людей ваяю, И в них – мой образ. Мне подобное племя – Чтоб мучиться, плакать, Наслаждаться, веселить себя, С тобой не считаясь, Как я!

Это было так важно для просветителей: совершенствовать человека, помочь сформировать поколение людей, исполненных мужества и собственного достоинства, воспитать племя Прометеев.

«Самое тяжкое – не сметь быть человеком!» – восклицает герой другой драмы Гёте – «Гец фон Берлихинген».

Поэт воплотил в образы одну из самых интересных страниц национальной историй – эпоху Реформации и Крестьянской войны XVI века.

Герой ее – рыцарь, но рыцарь, наделенный высоким пониманием своего долга, справедливый и честный, и потому презирающий всю княжескую клику. На какое-то время он даже примыкает к восставшим крестьянам и сражается против феодальных насильников.

Читателей поражало мастерство исторической живописи. «Сколько тут жизни и как это все по-шекспировски!» – писал один из современников поэта.

Как живые вставали перед зрителем страницы истории: князь-епископ, окруженный коварными льстецами, беспомощный император Максимилиан, теряющий власть над «Священной» империей, отряды восставших крестьян на дорогах и пламя пожаров, полыхающее над феодальными замками…

Мировую славу принес Гёте его первый роман «Страдания юного Вертера». От истории и легенды здесь поэт обратился к современности. Это было волнующее повествование о молодом человеке, который не находил себе места в тогдашнем обществе. Дворяне унижают его, чиновники и обыватели удручают его своим убожеством и честолюбием. «Как иссякают мои чувства; ни единого мгновения душевной полноты…» – в отчаянии пишет он Шарлотте, девушке, которую он любит за ее благородство, простоту и безыскусственность, но которая не может ответить на его чувство, ибо предназначена другому…

Форма романа в письмах позволила Гёте проникновенно передать переживания Вертера и Шарлотты. Читателю казалось, что он держит в руках подлинные письма и дневники героя, – каждая страница поражала искренностью и непосредственностью. В наше время уже трудно представить, как горячо и остро роман Гёте отвечал чаяниям эпохи, когда нарастал протест против всего, что ограничивало свободное развитие личности. «Казалось, будто читатели всех стран втайне, неосознанно только и ждали, – писал Томас Манн, – чтобы появилась книжка какого-то еще безвестного молодого немецкого бюргера и произвела переворот, открыв выход скрытым чаяниям целого мира, – не книжка, а выстрел прямо в цель, магическое слово».

Это был роман не только о безнадежной любви. Это была книга о выборе пути молодым человеком. Дело совсем не в том, что он не был приспособлен к жизни. Трагичным было несоответствие его представления о человеке и человеческом призвании и той среды, в которой он вынужден был действовать. Вертер не хотел и не мог приспосабливаться, льстить, унижаться, превращаться в жалкую марионетку сильных мира.

Но у него и не было сил для борьбы. К тому же он был одинок и в своем презрении к людям-марионеткам, и в своих стремлениях остаться настоящим человеком…

Богата, эмоционально насыщенна лирика молодого Гёте. Многогранно раскрывается в ней человеческая личность: в радостях и тревогах повседневной жизни. В стихотворениях «Майская песня», «На озере», «Вечерняя песня художника» своеобразно преломляется тема природы. Поэты и мыслители XVIII века видели в. природе некое здоровое начало, которое они противопоставляли испорченности, ненормальности, жестокости современного общества. Мажорно звучат начальные строки «Майской песни»:

Как все ликует,

Поет, звенит!

В цвету долина,

В огне зенит. (Перевод А. Глобы)

О чем эти строки? Они – и о весне, и о радости любви, и об огромном счастье того, кто способен на большое человеческое чувство. Биение молодого сердца как бы сливается с голосами, многокрасочным сияньем пробуждающейся природы. Характерно, что и Шарлотта для Вертера, и Маргарита для Фауста привлекательны не внешней красотой, а естественностью, непосредственностью своих чувств, как бы воплощением самой природы.

Сколько стихотворений о любви, о встречах и расставаньях написано до Гёте и после него. Но навсегда неповторимым останется гётевское «Свидание и разлука». Лирический герой его изображен в стремительном, порыве: «В седло! Я зову сердца внемлю!» На свидание с любимой он мчится сквозь ночную мглу, и мы вместе с поэтом верим, что его герою не страшны никакие препятствия, даже если бы они оказались такими же трудными и жестокими, как перед шекспировским Ромео.

Мировосприятие Гёте не было неподвижным. Оно менялось. Период «бури и натиска» в его творчестве длился недолго. Вскоре он почувствовал бесперспективность бунта одиночек. Но еще раньше им овладела мысль найти реальное приложение своим силам.

В 1775 году он принимает приглашение молодого веймарского герцога и остается в его столице до конца жизни. Герцог присваивает ему разные высокие звания, делает министром. Вскоре власть его превосходительства тайного советника Гёте распространяется на все основные ведомства маленького феодального государства. Ему удается осуществить ряд реформ и полезных мер: сократить армию, построить дороги, открыть школы, упорядочить бюджет. Но главная заслуга Гёте – превращение маленького заштатного городка в крупный культурный центр. Уже сама личность Гёте становится центром притяжения: художники, ученые, поэты со всей Европы вступают с ним в переписку и едут к нему в Веймар, как раньше ехали в Ферней к Вольтеру, а столетие спустя – в Ясную Поляну к Л. Толстому.

Но административная деятельность отнимала много сил и времени у поэта. Целое десятилетие он почти ничего не пишет.

В 1786 году ему удается вырваться из Веймара – два года он проводит в Италии. Там он много работает. Интересы его многогранны: его увлекают памятники римской древности и современная жизнь итальянцев; он составляет геологическую коллекцию, осматривает кратер Везувия, собирает образцы растений, занимается живописью. В Италии

Гёте завершает драмы «Эгмонт», «Ифигения в Тавриде», «Торквато Тассо», пишет цикл элегий.

Памятники античного искусства, образы древних мифов воплощали для мыслителей XVIII века высокое представление о человеческой личности. Обращение к античности не было поэтому бегством от современности, а выражало глубокое неприятие неустроенности окружающего мира и стремление зримо представить просветительский идеал человека.

Благородством и величием привлекает и гетевская Ифигения. На сцене приходят в столкновение две силы: гуманизм и жестокость, цивилизация и варварство. Неравный спор гречанки Ифигении с царем Тавриды Фоантом завершается победой героини. Созданная в строгих нормах классицизма, трагедия Гёте являла пример нравственной стойкости, она призывала к человечности. Какими-то гранями она связана с фаустовской темой утверждения высокого призвания человека на земле. 90 е годы XVIII века – эпоха зрелости поэта и мыслителя.

Громы Великой французской революции эхом отозвались и на немецких землях. В большой эпической поэме «Герман и Доротея» (1797) Гёте живописно представил контраст между патриархальной неподвижностью немецкой провинции и бурными событиями за Рейном:

Все в небывалом движенье, как будто бы впрямь мирозданье В хаос желает вернуться, чтоб в облике новом воспрянуть…

Но отношение Гёте к революции было противоречивым. Как ученый-естествоиспытатель он исследовал процессы эволюции. Именно в эти годы Гёте занимается проблемой метаморфозы растений. Как художник Гёте в 90 х годах тяготеет к античной гармонии, классической строгости формы. Таким образом, сама идея революционного переворота не отвечала сложившимся у него философским представлениям.

Но Гёте не мог не ощутить эпохального значения событий во Франции. Уже в 1792 году, когда прусские и австрийские войска были разгромлены в битве при Вальми революционной армией, Гёте, находившийся вместе с герцогом в зоне военных действий, произнес знаменательные слова о том, что с этого дня начинается новая эпоха всемирной истории.

И духом этого исторического переворота пронизаны все лучшие творения Гёте и прежде всего «Фауст», первая часть которого завершалась в 1797–1800 годах. Как писал Иван Франко, «Фауст» был проявлением революции, той самой, которая вспыхнула в Париже грозным пожаром, разрушила автократическое королевство, господство дворян и попов и провозгласила «Декларацию прав человека».

Литературное наследие Гёте огромно.

В прозе Гёте явился одним из создателей жанра «воспитательного романа», то есть романа, содержание которого – формирование личности, путь молодого человека в жизнь. Это романы о Вильгельме Мейстере («Театральное призвание Вильгельма Мейстера», 1785, «Годы учения Вильгельма Мейстера», 1796, «Годы странствий Вильгельма Мейстера», 1829).

Герой их – не бунтарь, но и не страдающий Вертер; он видит свое призвание в том, чтобы заниматься каким-то практическим делом на пользу людям. В последнем романе Гёте близок утопическому – социализму: Вильгельм мечтает о справедливом обществе, основанном на коллективном труде.

Трудно назвать какой-нибудь жанр, в котором бы не пробовал пера великий поэт. Среди них и сатирическая поэма «Рейнеке Лис», и книга эпиграмм, написанная в Венеции и поэтический сборник «Западно-восточный диван», в котором искусно использованы мотивы персидской поэзии. Нашему читателю хорошо известны баллады Гёте, которые переводили выдающиеся русские поэты (В.А. Жуковский, Ф.И. Тютчев – и др.).

В русской литературе творчество Гёте имело необычайно широкий отклик; достаточно сказать, что первая часть «Фауста» переводилась более двадцати раз.

2. Легенда о Фаусте

Еще в ранние годы внимание Гёте привлекла народная легенда о Фаусте, возникшая в XVI веке.

В XVI веке феодализму в Германии были нанесены первые серьезные удары. Реформация разрушила авторитет католической церкви; мощное восстание крестьян и городской бедноты до основания потрясло всю феодально-крепостническую систему средневековой империи.

Не является поэтому случайностью, что именно в XVI веке зародилась идея «Фауста» и в народной фантазии возник образ мыслителя, смело дерзающего проникнуть в тайны природы. Это был бунтарь, и, как всякого бунтаря, подрывавшего основы старого порядка, церковники объявили его вероотступником, продавшимся дьяволу.

Христианская церковь веками внушала простым людям идеи рабской покорности и смирения, проповедуя отречение от всех земных благ, воспитывая в народе неверие в свои собственные силы. Церковь ревностно охраняла интересы господствующего феодального класса, боявшегося активности эксплуатируемого народа.

Легенда о Фаусте сложилась как выражение страстного протеста против этой унижающей человека проповеди. Эта легенда отражала веру в человека, в силу и величие его разума. Она подтверждала, что ни пытки на дыбе, ни колесования, ни костры не сломили этой веры в массах вчерашних участников разгромленного крестьянского восстания. В полуфантастической форме образ Фауста воплощал в себе силы прогресса, которые нельзя было задушить в народе, как нельзя было остановить ход истории.

«Как влюблена была Германия в своего «Доктора Фауста»!» – восклицал Лессинг. И эта любовь народа только подтверждала глубокие народные корни легенды.

На площадях немецких городов возводились нехитрые сооружения, подмостки кукольного театра, и тысячи горожан с волнением следили за приключениями Иоганна Фауста. Такой спектакль в юные годы увидел Гёте, и легенда о Фаусте на всю жизнь захватила воображение поэта.

К 1773 году относятся первые наброски трагедии. Последние сцены ее написаны летом 1831 года, за полгода до смерти Гёте.

Но основной идейный замысел великой трагедии сложился в 90 х годах XVIII века, в годы, непосредственно следовавшие за французской революцией.

Для читателя, который впервые приобщается к художественному миру «Фауста», многое покажется необычным. Перед нами – философская драма, жанр, характерный для века Просвещения. Особенности жанра проявляются здесь во всем: в характере и мотивировке конфликта, в выборе и расстановке действующих лиц. Острота конфликта определяется здесь не просто столкновением человеческих характеров, а столкновением идей, принципов, борьбой разных мнений. Место и время действия условны, то есть лишены точных исторических признаков.

Когда происходят события в «Фаусте»? – вопрос, на который трудно ответить. Во времена Гёте? Едва ли. В XVI веке, когда жил легендарный чернокнижник Иоганн Фауст? Но совершенно очевидно, что Гёте не стремился создать историческую драму, изображавшую людей того времени. Смещение всех исторических времен особенно разительно во второй части. Елена, героиня древнего мифа (около 1000 лет до нашей эры!) внезапно переносится в эпоху рыцарского средневековья и встречается здесь с Фаустом. А их сыну Эвфориону приданы черты английского поэта XIX века Байрона.

Условны не только время и место действия, но и образы трагедии. Поэтому невозможно говорить о типичности изображаемых Гёте характеров в том смысле, как это мы говорим, например, при рассмотрении произведений критического реализма XIX века.

В Маргарите можно увидеть реальный тип немецкой девушки XVIII века. Но и ее образ в художественной системе трагедии играет особую иносказательную роль: для Фауста она – воплощение самой природы. Образу Фауста приданы общечеловеческие черты. Фантастичен Мефистофель, и, как мы увидим, за этой фантастикой стоит целая система идей, сложных и противоречивых.

В связи с этим следует обратить внимание и на особенности сюжета в «Фаусте». Сюжет, как известно, отражает взаимоотношения персонажей. Но «Фауст» – не бытовая Драма, а философская трагедия. Поэтому главное здесь – не внешний ход событий, а движение гетевской мысли. С этой точки зрения очень важен и необычный пролог, который происходит на небесах. Гёте пользуется привычными для того времени образами христианской легенды, но, конечно, вкладывает в них совершенно иное содержание. Гимны архангелов создают своего рода космический фон. Вселенная величественна, все в природе находится в непрерывном движении, в борьбе:

Грозя земле, волнуя воды,

Бушуют бури и шумят,

И грозной цепью сил природы

Весь мир таинственно объят.

Есть глубокий смысл в том, что сразу же по окончании этого гимна мирозданию начинается спор о человеке, о смысле его существования. Поэт как бы приоткрывает перед нами величие космоса, а затем спрашивает: что же такое человек в этом огромном, бесконечном мире?

Мефистофель отвечает на этот вопрос уничтожающей характеристикой человека. Человек, даже такой как Фауст, по его мнению, ничтожен, беспомощен, жалок. Мефистофель издевается над тем, что человек гордится своим разумом, считая это пустым самомнением. Этот разум, утверждает Мефистофель, служит лишь во вред человеку, ибо делает его «еще более животным, чем любое животное» (в переводе Н. Холодковского: «чтоб из скотов скотиной быть»).

Гуманистическую программу Гёте вкладывает в уста господа, который противопоставил Мефистофелю свою веру в человека. Поэт убежден, что Фауст преодолеет временные заблуждения и найдет дорогу к истине:

И посрамлен да будет сатана!

Знай: чистая душа в своем исканье смутном

Сознаньем истины полна!

Таким образом, в прологе не только обнажен основной конфликт и дана завязка той борьбы, которая развернется вокруг вопроса о призвании человека, но и намечено оптимистическое разрешение этого конфликта.

В первой сцене перед нами кабинет Фауста. Мрачная комната с готическими сводами, уходящими высоко вверх, символизирует тот душный, тесный круг, из которого Фауст стремится вырваться «на волю, в широкий мир». Науки, которые он изучал, не приблизили его к познанию истины. Вместо живой природы его окружают тлен и хлам, «скелеты животных и кости мертвецов».

Отчаяние толкает его к магии. Волшебным заклинанием он вызывает Духа Земли, но тайна его остается недоступной Фаусту. Природа необъятна, путь к ее познанию труден. Недаром Фауст вспоминает о мучениках мысли, сожженных на кострах. Перед мысленным взором поэта, вероятно, вставал образ Джордано Бруно, осужденного на смерть средневековой инквизицией.

Раздумья Фауста переданы в ярких лирических монологах. Поэт находит живые краски для передачи сложного философского рассуждения героя. В уста Фауста он вкладывает выразительную характеристику обстановки. Свой кабинет Фауст сравнивает с «глухой каменной норой», в которую солнечный свет едва проникает сквозь тусклые цветные стекла. Книги изглоданы червями и покрыты пылью.

Живой природы пышный цвет, Творцом на радость данный нам, Ты променял на тлен и хлам, На символ смерти, на скелет!.. – так образно Гёте передает смысл той борьбы, которая происходит в душе Фауста.

Но Гёте не ограничивается этим страстным монологом. Конфликт между подлинной наукой и мертвым знанием он раскрывает, сталкивая Фауста с его учеником Вагнером. Вагнер – это тип обывателя в науке. Кропотливо роясь в пыльных пергаментах, замкнувшись в полумраке средневекового кабинета, Вагнер, в отличие от Фауста, вполне удовлетворен своим жребием. Он далек от жизни и не интересуется жизнью:

…Без скуки безотрадной

Копается в вещах скучнейших и пустых;

Сокровищ ищет он рукою жадной –

И рад, когда червей находит дождевых!.

Следующая сцена, «У городских ворот», – одна из важнейших в трагедии Гёте.

Действие происходит на зеленой лужайке перед городскими воротами. Надо реально представить себе обстановку средневекового немецкого города, чтобы почувствовать глубокий смысл этой сцены. Старинный город с узкими улицами, окруженный крепостной стеной, валом и рвом, предстает как символ средневековой замкнутости.

Пасхальный праздник утрачивает свой религиозный смысл. Народ празднует воскресение природы. Из затхлых, тесных домов, из мастерских, где каждый был прикован к своему ремеслу, из мрака церквей,

Из душного города в поле, на свет Теснится народ, оживлен, разодет…

Эту пеструю толпу народа Гёте не изображает одноликой. Городские бюргеры, подмастерья, девушки-служанки, крестьяне, солдаты, студенты – каждая социальная группа охарактеризована немногими, но выразительными словами. С большим мастерством Гёте пользуется разнообразными стихотворными ритмами, которые подчеркивают социальную характеристику.

Медлительно-тяжеловесна речь бюргера, который мечтает о тихом домашнем уюте и любит потолковать по праздникам:

Как где-то в Турции, в далекой стороне.

Народы режутся и бьются.

Походным маршем звучит песня солдат. Они принадлежат к наемному войску («Славная плата славным трудам!»), и поэтому в их песне ни слова нет о том, за что они сражаются. Удаль их бесцельна, и смерть в бою лишена ореола славы.

Веселый, задорный ритм народной песни «Пустился в пляску пастушок» вводит нас в атмосферу крестьянского праздника:

Народ под липами кишел, И танец бешеный кипел, И скрипка заливалась.

И здесь, среди танцующих крестьян, появляется Фауст. Весь его замечательный монолог пронизывает ощущение жизни, радости бытия, живое восприятие природы:

Умчалися в море разбитые льдины;

Живою улыбкой сияет весна…

…Повсюду живое стремленье родится,

Все вырасти хочет, спешит расцветиться,

И если поляна еще не цветет,

То вместо цветов нарядился народ.

Весенний праздник Фауст ощущает как воскресение самого народа, который покидает тесные пределы средневекового города, как сам он стремится вырваться из мертвых оков средневековой науки.

Когда крестьяне благодарят Фауста за помощь во время эпидемии, слова благодарности отзываются в его душе насмешкой. Фауст понимает, что его наука пока бессильна помочь народу.

В этой сцене еще больше раскрывается противоположность между Фаустом и Вагнером. Вагнер чуждается народа, боится и не понимает его. Так же чужда народу и его книжная мудрость. В конце сцены Вагнер признается, что для него непостижимы стремления Фауста. У него только одно желание и одна радость – переходить от книги к книге, от страницы к странице.

Следующая сцена – решающая для всего идейного замысла «Фауста».

Фауст мечтает о том, чтобы просветить свой народ и перевести на родной язык Евангелие – книгу, которая в те времена заменяла учебники. «Вначале было Слово, и слово было Бог» – так начиналась эта книга. И первая же строчка поднимает в душе Фауста волну сомнений. «Я слово не могу так высоко ценить», – говорит он.

Слово не может быть двигателем прогресса, основой развития цивилизации. Он меняет текст перевода и уверенно пишет: «Д е я н и е – начало бытия».

Не разделяя революционных взглядов, Гёте вместе с тем утверждал идею прогресса, непрерывного движения вперед. И он понимал, что своей деятельностью, созидательным трудом человек сможет проложить себе дорогу в будущее.

А.М. Горький писал по поводу сцены перевода Евангелия: «За сто лет до наших дней Гёте сказал: «В деянии начало бытия». Очень ясная и богатая мысль. Как бы самосильно является из нее такой же простой вывод: познание природы, изменение социальных условий возможно только посредством деяния».

3. Образ Мефистофеля – воплощение главного замысла Гете

Важную роль в развитии этой основной идеи «Фауста» играет Мефистофель. Он воплощает в себе сомнение, отрицание, разрушение. Становясь спутником Фауста, он стремится сбить его с намеченного пути, вселить в него сомнение, повести его «путем превратным за собою». Чтобы отвлечь Фауста от высоких стремлений, Мефистофель ведет его в кухню ведьмы, опьяняет волшебным зельем, увлекает его за собой в погребок Ауэрбаха, устраивает его встречи с Маргаритой, чтобы волнение страсти заставило ученого забыть о долге перед истиной.

Вспомним спор между богом и Мефистофелем в «Прологе на небесах». Речь шла о том, велик человек или ничтожен. И вот в 4 й сцене этот спор продолжается, принимая форму договора или, точнее, пари между Фаустом и Мефистофелем. Удастся ли Мефистофелю соблазнить Фауста, потопить его высокие стремления в потоке низменных удовольствий, так, чтобы ему, наконец захотелось остановить мгновение? Это и будет победа Мефистофеля – он тем самым докажет, что человек мало чем отличается от животного. Но Фауст уверен в себе:

Что дашь ты, жалкий бес, какие наслажденья? Дух человеческий й гордые стремленья Таким, как ты, возможно ли понять?

Он знает, что никогда не найдет покоя, не удовлетворится достигнутым, вечно будет стремиться вперед, охваченный жаждой поиска и познания, и никогда не скажет: «Мгновенье, ты прекрасно, остановись!» Эти слова означали бы, что больше ему ничего не надо…

Но было бы неправильно видеть в Мефистофеле только соблазнителя, злодея, толкающего Фауста на дурные поступки. Тем более неверно считать его неким отрицательным персонажем в произведении. Роль Мефистофеля сложнее, многозначнее. При первом своем появлении перед Фаустом (сцена 3) он сам себя представляет так:

Часть вечной силы я,

Всегда желавшей зла, творившей лишь благое….Я отрицаю все, и в этом суть моя…

Эти слова Мефистофеля и следующие («Достойно гибели все то, что существует») часто приводят как образец диалектики, то есть познания мира в его противоречиях, в борьбе противоположностей.

Гёте однажды обмолвился, что оба – Фауст и Мефистофель – воплощают разные грани его собственного «я». Таким образом, автор подсказал нам, что столкновение этих двух персонажей в трагедии можно понимать и как борьбу двух противоположных тенденций в душе человека: веры и сомнения, безудержного порыва и трезвой, – подчас слишком приземленной и грубо-эгоистической рассудочности. Ведь и сам Фауст произнес знаменательные слова:

Ах, две души живут в больной груди моей, Друг другу чуждые, – и жаждут разделенья!

Своими сомнениями, своими язвительными насмешками, своим грубым, циничным отношением к жизни Мефистофель волнует, возбуждает Фауста, заставляет его спорить, бороться, отстаивать свои взгляды и тем самым толкает его вперед и выше.

Н.Г. Чернышевский писал в своих примечаниях к первой части «Фауста»: «С отрицанием, скептицизмом разум не враждебен: напротив, скептицизм служит его целям, приводя человека путем колебаний к чистым и ясным убеждениям».

Великий русский демократ делал из конфликта между Фаустом и Мефистофелем революционные выводы. Он писал, что Фауст не мог ограничиться теми успокоительными, но чрезвычайно узкими и пошлыми идеями и чувствами, которыми утешаются люди, подобные Вагнеру. «Ему нужна истина более глубокая, жизнь более полная, потому-то он и должен войти в союз с Мефистофелем, то есть отрицанием».

Царская цензура не позволяла Чернышевскому сказать прямо: нужен союз передовых сил общества с отрицанием, то есть решительное ниспровержение отжившего морального порядка.

Отмечая сложную роль Мефистофеля в развитии основной темы – борьбы Фауста за истину, – следует особо выделить сцены, в которых Мефистофель сам выступает с критическим осуждением действительности.

В остроумной сцене с учеником Мефистофель дает меткую характеристику тогдашним наукам, в которых живая природа рассматривалась как неизменная, неразвивающаяся.

Простоватому и не очень умному ученику, которому нужна специальность полегче и подоходнее, Мефистофель издевательски советует: «держитесь слова»:

Словами диспуты ведутся, Из слов системы создаются…

Здесь горькая насмешка Мефистофеля служит утверждению идей Фауста: ведь так важно в борьбе за истинное знание не быть рабом мертвой догмы, пустой фразы.

Слова Мефистофеля, завершающие сцену с учеником, формулируют одну из центральных идей «Фауста»:

Суха, мой друг, теория везде, А древо жизни пышно зеленеет!

Выдающееся художественное мастерство Гёте проявляется в том, что все эти сложные философские проблемы становятся содержанием драматургического, конфликта и раскрываются в живых, полнокровных образах.

С момента, когда в одежде странствующего философа Мефистофель появляется в кабинете Фауста, он предстает перед зрителем как живой участник жизненной борьбы. Он спорит с Фаустом, нередко подшучивая над ним, но никогда не одерживая победы. Лукаво ведет он беседу с Мартой, заставляя ее то плакать, то браниться. Он умеет изысканно вежливо разговаривать с Маргаритой, а в кухне ведьмы в гневе бьет посуду и осыпает ведьму ругательствами. Хотя Мефистофель выступает здесь, в соответствии с сюжетом старинной легенды, как дьявол, но одновременно Гёте придает ему черты скептика и остроумца XVIII века.

4. Трагедия Гретхен и разоблачение ханжеской морали

Важное место в первой части трагедии занимает история Гретхен.

Несчастная судьба соблазненной и покинутой девушки привлекала многих писателей того времени. Чаще всего это были простые бедные девушки, ставшие жертвой «благородных» бездельников.

Лицемерная мораль обывателей и суровые предписания церкви, не признававшей внебрачных детей, нередко толкали несчастных матерей на убийство своего первенца.

Были случаи, когда девушки отстаивали свое право иметь ребенка от любимого человека, если социальные предрассудки (например, сословное неравенство) мешали им вступить в брак.

Гёте в стихотворении «Перед судом» создал образ молодой матери, с презрением отвергающей вмешательство в ее жизнь государства и церкви:

Прошу вас, пастор, и вы, судья,

Оставьте меня и его:

Ребенок – мой и будет мой,

А вам-то что до того?

В годы молодости поэта на площади его родного города Франкфурта-на-Майне была публично казнена 25-летняя служанка гостиницы, убившая своего внебрачного ребенка. На допросе она бессвязно повторяла, что это внушил ей дьявол, а сама она горько раскаивается.

На глазах у всех жителей осужденную провели с веревкой на шее по улицам города. Главный палач Франкфурта в полной парадной форме – с изображением серебряного герба города на красном плаще – сломал в знак смертного приговора красную палочку над головой жертвы и бросил обломки ей под ноги. Через полчаса он доложил специально для этой цели собравшемуся сенату вольного города, что осужденная Сюзанна Маргарита Брандт «благополучно обезглавлена ударом меча».

Обстоятельства этого дела имеют мало общего с историей героини «Фауста», но подобные факты оставляли неизгладимое впечатление у Гёте и в немалой степени определили ту лирическую взволнованность, с какой написаны страницы, посвященные Маргарите в «Фаусте».

Мефистофель стремится отвлечь Фауста от его высоких помыслов и разжигает в нем страсть к девушке, которая случайно повстречалась им на улице.

На какой-то момент Мефистофелю удается его замысел. Фауст требует, чтобы он помог ему соблазнить девушку.

Но девичья комната Маргариты, в которой он появляется, будит в нем лучшие чувства. Он очарован патриархальной простотой, чистотой и скромностью этого жилища.

Сама Маргарита как бы воплощает в себе мир простых чувств, естественного, здорового существования. И чувства Фауста к ней близки тем, что выражены в стихотворении «Майская песня».

Фауст, с презрением отбросивший мертвое знание, вырвавшийся из полумрака своего средневекового кабинета, тянется к ней, чтобы обрести всю полноту жизненного счастья, земной, человеческой радости, не сразу увидев, что маленький мир Маргариты – часть того узкого, душного мира, из которого он стремился вырваться.

Фаусту показалось, что именно здесь он обретет всю полноту счастья. Маргарита поверила в его возможность.

Всю силу большого женского чувства Гете передает в проникновенном монологе Гретхен за прялкой. И хотя вся сцена состоит из одного лирического монолога, она обозначает целый этап в судьбе героини.

Все тяжелее и мрачнее сгущается вокруг нее атмосфера.

Уже исчезли светлые, радостные интонации в голосе Маргариты. В душевном смятении она молится перед бессловесной статуей. Тут же подстерегают ее новые удары: упреки брата и его гибель, смерть матери, отравленной Мефистофелем. Маргарита ощущает себя трагически одинокой.

Гёте выразительно рисует те силы, которые обрушиваются на несчастную жертву и уничтожают ее.

Это обывательская мораль, представленная «общественным» мнением у колодца, церковь, устрашающая мрачными латинскими гимнами о грядущем возмездии, и, наконец, в последней сцене – правосудие феодального государства.

Предшественник Гёте Г. Е. Лессинг, разбирая в одной из своих работ понятие трагического в искусстве, писал, что трагический герой должен быть одновременно виновен и не виновен. Ибо если он целиком виновен, то он преступник и не вызывает у нас сочувствия, если он совершенно не виновен, то он только случайная жертва, пример которой не может нас ничему научить.

С этой точки зрения Маргарита – подлинная трагическая героиня. Она виновна и сама ощущает свою вину.

Сцену в соборе нельзя рассматривать как мистическую. Не фантастический злой дух, стоящий у нее за спиной, а сознание собственной тяжкой, вины повергает ее в смятение.

Но, кроме сознания нравственной вины, в Маргарите говорит и сознание греха, которое привито ей церковью, и страх перед наказанием.

Совершив моральный проступок, она не только не находит поддержки и помощи, но чувствует занесенную над собой карающую руку церкви. Вот почему у нее спирает дыхание от мощных звуков органа и на нее давят готические своды собора. И если она совершила преступление – убила своего ребенка, то только потому, что он не будет признан церковью.

Сцена в тюрьме не имеет себе равных в немецкой литературе. Внешне она вся построена на смене ритмов.

Безумная Маргарита то поет народную песню о распутнице-матери, то, принимая Фауста за палача, умоляет его сжалиться над ней.

Как светлый луч, эти мрачные мысли пронизывает воспоминание о радости недавней любви. В короткий миг просветления она узнает Фауста, но уже не верит в его любовь. И снова встают перед ней картины приближающегося утра казни: палочка, которую сломают над ее головой, и топор, занесенный над плахой…

Мне крутят руки на спине

И тащат силою на плаху.

Все содрогаются от страха

И ждут, со мною наравне,

Мне предназначенного взмаха

В последней смертной тишине!

Перевод Б. Пастернака

Напрасно в финале злорадствует Мефистофель. Пусть Маргарита виновна, но она предстает перед нами как человек, и прежде всего потому, что ее чувство к Фаусту было искренним, глубоким, беззаветным.

Вторая часть трагедии создавалась в последние десятилетия жизни поэта, уже в XIX веке. За эти годы произошло вторжение войск Наполеона, рухнула «Священная Римская империя германской нации» (как официально именовалась тогдашняя раздробленная Германия); французские власти ввели законы, разработанные в послереволюционной Франции. И когда началась освободительная война против Наполеона, Гёте не поддержал ее, ибо видел, что она велась силами старого мира.

Внимательно следил великий поэт за развитием философской и научной мысли, за успехами техники.

5. Вторая часть «Фауста»

Вторая часть «Фауста» перегружена намеками на события и споры тех лет, и многое в наше время нуждается в комментариях.

Но главным остается путь Фауста. Он труден, связан с новыми иллюзиями и заблуждениями. Здесь нет бытовых сцен первой части, преобладают символические образы, но автор раскрывает их с тем же поэтическим мастерством. Стих второй части еще богаче, виртуознее, чем в первой. (Переводчикам это не всегда удается передать).

Гёте свободно смещает времена и эпохи. В III акте мы оказываемся в Древней Греции, в Спарте, за десять веков до нашей эры. Елена Прекрасная, жена спартанского царя Менелая, из-за которой, по преданию, произошла Троянская война, выступает как символ красоты античного мира.

Брак Фауста и Елены символичен. В нем воплощена мечта о возрождении высоких идеалов греческой древности. Но эта мечта рушится: гибнет их сын, исчезает, как призрак, сама Елена.

Всем дальнейшим развитием действия Гёте утверждает прогрессивную, в конечном счете – революционную мысль: золотой век не в прошлом, а в будущем, но его нельзя приблизить прекраснодушными мечтаниями, за него надо бороться.

Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идет на бой! – восклицает состарившийся, ослепший, но внутренне прозревший Фауст.

Фауст осуществляет смелый проект преобразования природы. Осушается часть моря, и на отвоеванной у моря земле строится новый город.

Смерть застает Фауста в момент, когда он мечтает об осушении этих земель. Свой высший и последний подвиг он видит в том, чтобы «прочь отвести гнилой воды застой»:

И пусть мильоны здесь людей живут,

Всю жизнь, в виду опасности суровой,

Надеясь лишь на свой свободный труд.

Финал трагедии возвращает нас к «Прологу на небесах»: спор между господом и Мефистофелем завершился. Мефистофель проиграл пари. Ему не удалось доказать ничтожество человека.

Трагедия «Фауст» блистательно завершала век разума. Но, как уже сказано, вторая часть ее создавалась в новую эпоху. Три последних десятилетия своей жизни Гёте прожил в XIX веке, и от его проницательного взора не укрылись противоречия нового общества. Во вторую часть «Фауста» он иносказательно ввел образ Байрона, может быть, трагичнейшего из романтиков, с такой силой выразившего боль и разочарования своего времени: ведь «Царство разума», обещанное просветителями, не состоялось.

Оптимизм самого Гёте, однако, не был поколеблен. И в этом величие титанов века Просвещения – они без колебаний несли свою веру в человека, в его высокое призвание на всей неустроенной планете.

Но спор между оптимистами и скептиками не закончился. И гетевский Фауст вошел в мировую литературу как один из «вечных образов». Вечные образы в литературе (Прометей, Дон-Кихот, Гамлет) как бы продолжают жить за пределами той эпохи, в которую они созданы. Человечество вновь и вновь обращается к ним, заново решая те задачи, которые перед ними ставит жизнь. Герои эти нередко возвращаются в литературу, появляются под тем же или другим именем в произведениях писателей последующих эпох. Так, у А.В. Луначарского есть пьеса «Фауст и город», Томас Манн написал роман «Доктор Фаустус»…

В наше время проблемы гетевского «Фауста» не только обрели новый смысл, но и необычайно усложнились. Двадцатый век – век революционных переворотов. Это век Великого Октября, исторических побед социализма, пробуждения к общественной жизни народов целых континентов и это век поразительных технических открытий – атомный век, век электроники и покорения космоса.

Перед современными Фаустами жизнь поставила вопросы, бесконечно более трудные, чём перед средневековым чернокнижником, якобы заключившим договор с чертом.

Как справедливо пишет один из современных исследователей, гетевский Фауст во имя своих поисков пожертвовал Маргаритой; цена атомной бомбы Оппенгеймера оказалась дороже: «На ее счет легла тысяча хиросимских Маргарит».

И когда в канун войны в лаборатории датского физика Нильса Бора была впервые разгадана тайна расщепления атомного ядра, Бертольт Брехт написал драму «Жизнь Галилея» (1938–1939). В годы, когда начинался исторический переворот в науке, великий драматург XX века призывал задуматься над тем, какой большой и ответственный долг лежит на каждом участнике этого переворота.

А какая удивительная трансформация фаустовской темы происходит в драме современного швейцарского драматурга Фридриха Дюрренматта «Физики»! Герой ее – ученый-физик Мёбиус симулирует умопомешательство, чтобы не продолжать своих исследований, которые могут привести к гибели мира. Гений стоит перед страшным выбором: «Или мы останемся в сумасшедшем доме, или сумасшедшим домом станет мир. Или мы навсегда исчезнем из памяти человечества, или исчезнет само человечество».

Но фаустовская проблема в наше время не сводится только к вопросу об ответственности ученого перед обществом.

На Западе технический прогресс при общей социальной неустроенности порождает страх за будущее: не окажется ли человек жалкой игрушкой перед лицом фантастической техники, им самим созданной. Социологи уже вспоминают другое произведение Гёте – «Ученик чародея». В этой балладе рассказывается о том, как ученик колдуна, в его отсутствие, заставил простой веник носить воду, но сам чуть не утонул в потоках воды, ибо, сумев вызвать духа, он забыл те волшебные слова, которыми можно было его остановить. В ужасе он зовет на помощь своего наставника:

Вот он здесь! Помилуй,

Горя не избыть.

Мог я вызвать силы,

Но не укротить. (Перевод В. Гиппиуса)

Конечно же, современный человек, создающий крохотные элементы «думающих» машин и мощные многоступенчатые ракеты, меньше всего похож на этого легкомысленного ученика. В его власти – не таинственные заклинания, а фундаментальные научные знания, итог объективного постижения законов природы.

Мрачные сомнения средневековых социологов в плодотворности прогресса нередко напоминают позицию Мефистофеля:

Я отрицаю все – ив этом суть моя.

Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,

Годна вся эта дрянь, что на земле живет…

Понятно, что сомнение может быть плодотворно, когда оно является одним из элементов процесса познания мира. Мы помним девиз Маркса: «Подвергай все сомнению». Это значит, что, исследуя факты и явления, надо придирчиво, досконально проверять их, не принимая ничего на веру. Но в этом случае сомнение служит самому познанию, оно преодолевается ходом исследования и только потому помогает поискам истины.

Чтобы очистить местность, Мефистофель сжигает домик Филемона и Бавкиды. Их гибель не входила в расчеты Фауста. Но такова была изнанка его подвига: воздвигая на берегу моря новый город, он неотвратимо разрушал прежний тихий патриархальный уклад жизни.

Мы знаем, что и современный технический прогресс несет какое-то непредвиденное зло: нервный ритм жизни, психические перегрузки от нарастающего потока информации, загрязнение атмосферы, рек, морей. Однако болезни века, издержки пути, временные неудачи и ошибки не должны заслонять главного итога – величия исторических успехов человека и человечества. Этому учит нас Гёте в «Фаусте».

Надо ли уточнять, что исторический оптимизм Гёте далек от какого-либо прекраснодушия.

«Деяние – начало бытия!» В этом главный урок Гёте – неутомимо, стремительно двигаться вперед, бороться. Пассивность, примирение со злом, всякое равнодушие и успокоенность губительны для человека.

Когда на ложе сна, в довольстве и покое,

Я упаду, тогда настал мой срок!

Когда ты льстить мне лживо станешь

И буду я собой доволен сам,

Восторгом чувственным когда меня обманешь,

Тогда – конец!

Это – клятва Фауста, когда он заключает договор с Мефистофелем: не поддаваться соблазну покоя и довольства!

К Прометееву дерзанию, непрерывному подвигу во имя будущего зовет нас Гёте в своем «Фаусте».

Заключение

«Фауст» – бессмертное творении И.В. Гете, что продолжает интересовать и восхищать многие поколения читателей. Сюжет трагедии взят из народной немецкой книги о докторе-алхимике. Иоганн Фауст жил в XVI веке, слыл магом и чернокнижником и, отвергнув современную науку и религию, продал душу дьяволу. О докторе Фаусте ходили легенды, он был персонажем театральных представлений, к его образу обращались в своих книгах многие авторы. Но под пером великого Гете драма Фауста, связанная вечной темой познания жизни, стала вершиной мировой литературы и обрела бессмертие.

Драма обрела свою популярность благодаря всеобъемлющей философской проблематике. В образе Фауста Гете увидел воплощение исторического пути человечества, выходящего из мрачной обстановки Гете переосмысливает образ средневекового дьявола, губящего душу человека, придав глубокий философский смысл образу. В моральном облике Мефистофеля воплощены циничные стороны феодального общественного развития, а в общем философском содержании образа – идея отрицания как необходимого условия движения вперед. Но Мефистофель не смог подчинить себе Фауста. Сила отрицания не имела для Фауста самостоятельного значения, она была подчинена его беспокойным поискам положительного, борьбе за осуществление своих идеалов. Решение, которое Гете дал основной проблеме этой драмы, имеет глубоко гуманистический смысл, оно полно исторического оптимизма. Драматическая поэма Гете связана с высокой оценкой познавательных и творческих сил человека, смысла его исканий, его борьбы и движения вперед. В поисках настоящего счастья Гете заставляет своего героя пройти через различные стадии и превращения. В последней момент жизни Фаусту открывается, наконец, цель жизни человека на земле.

Список литературы

1. Аникст А. Гете и Фауст. – М., Книга, 1983. – 272 с.

2. Вильмонт Н. Гете. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. 334 с.

3. Жирмунский В.М. Гете в русской литературе. – СПб.: Наука ленинградсвое отделение, 1981. – 560 с.

4. Шагинян М. Гете. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1950. – 192 с.

5. Эккерман И.П. Разговоры с Гете. – М.: Academia, 1934. – 968 с.