Міністерство освіти і науки України

Відділ освіти Андрушівської райдержадміністрації Житомирської області

Нехворощанська загальноосвітня школа І-ІІІ ступенів

Чехов и Украина

Виконала учениця

Нехворощанської ЗОШ І-ІІІст.

Мельник Аліна

2007

’

А. П. Ч е х о в

( 1860 - 1904 )

Чехов родился и вырос в Таганроге. Это совсем близко от Украины. Естественно, что и украинский язык, и эле­менты украинской культуры были ему близки с детства. Интерес к Украине, тяготение к ней остались характерными для всей жизни писателя. Вот почему он с таким интересом готовился к первой длительной поездке на Украину летом 1888 г.

До этого времени все многочисленное чеховское семей­ство несколько лет подряд отдыхало в Бабкине, именин Киселевых. Там, в средней полосе России, было очень хо­рошо, весело: молодость, поэзия, разговоры об искусстве, музыке... И все-таки хотелось перемен. В ответ на пригла­шение А. С. Киселева провести еще одно лето в Бабкине Чехов писал 15 февраля 1888 г.: «...мать и батька, как дети, мечтают о своей Хохландии». Дело, конечно, было не только в родителях. Самому Антону Павловичу очень хотелось по­бывать на Украине, в гоголевских местах, поездить по яр­маркам (подобно Ноздреву, как он шутливо писал), насла­диться чарующей природой...

С помощью доброго знакомого Чеховых А. И. Иваненко сняли дачу в излучине Пела (отсюда и название Лука), недалеко от города Сумы.

Еще до лета далеко, а Чехов уже только о поездке и думает. Он еще и не видел дачу, а уже с необыкновенным гостеприимством приглашает туда добрых друзей и знако­мых. Известного поэта Я.П.Полонского он соблазняет идеей совместного путешествия от Дона до Днепра; А. Н. Плещееву желает, чтобы тот «понюхал украинский сенокос», зовет на Псел В. Г. Короленко. Наконец, уже при­ехав в Луку, он почти сразу же пишет И. А. Леонтьеву (Щеглову) 10 мая 1888 г.: «Вы найдете здесь немало сю­жетов и запасетесь гарниром на пять повестей. А сколько здесь декораций, которые пригодились бы Вам!»

Летняя поездка 1888 г. была для молодого писателя не только и не просто отдыхом. Новые впечатления оказались очень важными для него в творческом отношении. Во-пер­вых, его очень заинтересовала сама семья Линтваревых. Это были по-настоящему интеллигентные люди, с широ­кими культурными запросами, принципиальные и беском­промиссные. В семье сохранялись и ценились демократи­ческие традиции.

Старшие дочки Зинаида и Елена принадлежали к числу немногих женщин-врачей и пользовались искренним и глу­боким уважением крестьян. Младшая — Наталья — закон­чила Бестужевские курсы, построила школу для крестьян­ских ребятишек и сама преподавала там. Старший сын — Павел — был исключен из университета за участие в сту­денческих волнениях; младший — Георгий — обладал неза­урядным музыкальным талантом (Чехов потом писал о нем П. И. Чайковскому).

Как вспоминал впоследствии брат Антона Павловича Михаил, все Линтваревы «были необыкновенно добрые люди, ласковые, отзывчивые и, я сказал бы, не совсем сча­стливые. Приезд к ним брата Антона, а с ним вместе и раз­ных знаменитостей, вроде Плещеева, которому они при­выкли поклоняться еще в дни своего студенчества в Пе­тербурге, по-видимому, пришелся им по вкусу».

Насколько атмосфера, окружавшая Чехова на Сумщине, была интересной и даже до некоторой степени необычной для него, можно понять из сравнения. Выше уже упомина­лось, что предыдущие несколько лет Чеховы провели в Бабкине. Владельцами усадьбы были вполне приличные люди, с которыми у Чехова надолго сохранились хорошие отношения: А. С. Киселев — земский начальник (он же — «прогоревший» помещик, послуживший в какой-то мере прототипом Гаева), племянник известного дипломата графа П. Д. Киселева; его жена, писательница, внучка известного журналиста и издателя XVIII в. Н. И. Новикова, дочь ди­ректора императорских театров в Москве В. П. Бегичева... Таковы были бабкинские знакомые Чехова — добрые и образованные, в меру либеральные, в меру причастные к искусству (не отсюда ли взяты какие-то черточки для изоб­ражения Туркиных в «Ионыче»?)

Семейство же Линтваревых было совсем иным. Перед Чеховым предстала повседневная жизнь не разорившихся помещиков, сохранивших, однако, привычки барского быта, а интеллигентных тружеников. И не случайно он пишет 30 мая 1888 г. письмо с подробнейшей характеристикой всех Линтваревых, заключая его выводом: «Семья, достойная изучения».

Привлекает внимание форма обращения в письмах к вла­дельцам Бабкина и Луки. К А. С. Киселеву Антон Павлович обращался так: «Ваше высокородие!» Или: «Барин!» Это, конечно, шутка, но в ней есть и доля правды. К Киселевой: «Многоуважаемая Мария Владимировна!» Или (не без иро­нии): «Талантливая Мария Владимировна!» А к Е. М. Лингваревой совсем иначе: «Уважаемый товарищ,..» (письма от 9 октября и 23 ноября 1888 г.). Мы сегодня воспринимаем такое обращение как стандартную формулу, но в XIX веке оно звучало необычно. Вдумаемся: Чехов называет Елену Михайловну самым уважительным словом товарищ, ибо она тоже врач, тоже, подобно самому Антону Павловичу, лечит крестьян, не зная дня и ночи, всю себя отдает этой работе. Вот она — не барыня, а товарищ, коллега, соратник. А ведь в те времена женщина-врач — редкость. Было что изучать...

Примечательно, что кто-то из Линтваревых всячески от­говаривал Чехова от дружбы с Сувориным. Чехов писал: «Она боялась политического влияния на мою особу. Да, эта барышня хорошая, чистая душа...».

Правда, он тогда считал, что «барышня» ошибается, но ведь она-то была права! И сам Чехов впоследствии это понял.

Дружеские отношения с семьей Линтваревых у Чехова продолжались долго. Об этом свидетельствуют письма, со­хранившиеся в архиве. Так, после пребывания в Москве в гостях у Чеховых Н. М. Линтварева писала 29 ноября 1889 г.: «Вы были так добры ко мне, многоуважаемый Антон Павлович, что у меня не хватает слов для выражения моей глубокой благодарности всему Вашему семейству. На Луке мне скучно, и я не перестаю вспоминать про «Че­ховский гостеприимный кров».

На Луке с самым живым интересом относились ко всем новым произведениям Чехова. 14 октября 1889 г. Е. М. Линт­варева писала ему: «К нам доходят восторженные отзывы о Вашей «Скучной истории», привезла их Антонина Федо­ровна жена Павла Линтварева от слышавших ее у Пле­щеева, и сам Алексей Николаевич Плещеев писал Жор­жу Георгию Линтвареву. Конечно, мы относимся к этому далеко не хладнокровно; не хладнокровно также ржидаем мы и Вашей пьесы».

Не меньшее значение имели для Чехова новые впечат­ления от природы, украинских просторов, приволья.

Пребывание на Украине так взволновало Чехова, пока­залось ему «так ново, хорошо и здорово», что он даже за­хотел купить хутор в Полтавской губернии. 27 августа 1888 г. А. П. Чехов писал А. Н. Плещееву с обычным юмо­ром: «...не успеет наступить унылый октябрь, как я стану подписываться так: «Полтавский помещик, врач и литератор Антуан Шпонька». ...Если в самом деле удастся купить, то я настрою на берегу Хорола флигилей и дам начало ли­тературной колонии».

Хутора, правда, Чехов так и не купил, но очень харак­терно для него желание купить место не столько для себя, сколько для братьев-писателей, целой литературной колонии.

Забыть о Луке он не сможет уже никогда, ни в Ялте, ни в Италии. Из Крыма он писал М. П. Чеховой, что там он, «сидя на берегу моря, воображает себя на Луке»(письмо от 18 июля 1889 г.). И через несколько лет, 1 ок­тября 1894 г. напишет Н. М. Линтваревой из Италии: «Ве­неция чрезвычайно напоминает Луку».

В 1889 г. Чеховы также поехали к Линтваревым. Но этот год был печальным: там скончался брат Антона Павлови­ча — Николай, талантливый художник.

В дальнейшем Чехов неоднократно ездил на Украину, побывал и в больших городах — Харькове, Одессе... Но для творческого развития писателя особо важное значение име­ли все же летние месяцы 1888 и 1889 годов. Впечатления, которые он тогда получил, надолго остались в его памяти.

Через несколько лет, в 1894 г., ему снова пришлось по­бывать в знакомых местах и он писал А. С. Суворину 15 ав­густа 1894 г.: «Это такая поэзия, что хоть отбавляй. Тихо, просторно, масса воды и зелени и прекрасные люди».

Как же эти впечатления отразились в чеховском твор­честве?

Тут важно выяснить, какое идейно-художественное зна­чение имели для писателя его украинские впечатления, как они отразились в его творчестве, быть может, даже в таких его произведениях, сюжет которых вовсе не связан с Украиной. Самое главное — не сбиваться на мелочи, не увле­каться мелкими деталями.

В качестве некоторой аналогии можно вспомнить, что знаменитое чеховское путешествие на Сахалин прямо и не­посредственно отразилось всего лишь в нескольких его рассказах. Но никто не сомневается в значении этой поездки для творческого развития писателя. Однажды Чехова спро­сили: почему Сахалин занял такое малое место в его творчестве? Писатель сначала ответил какой-то шуткой, а после долгого раздумья сказал: «А ведь кажется — все просахалинено» . Примерно так же обстояло дело и с его путеше­ствием по Украине. Первоначально делались выводы о бес­плодности в литературном отношении его пребывания на Луке. Такое мнение высказал брат писателя — М. П. Че­хов: «...Жизнь на Украине почему-то не давала ему столько тем, как в предшествующие годы в Бабкино».

Затем ту же мысль повторил И. А. Бунин: «И странно, как много дали его произведений подмосковные места, так ничего не дал Псел, где он прожил два лета 88, 89, хотя восторгался этими местами выше меры, но в литературе они не отразились».

Обратим все же внимание на те годы, которые упоми­нает Бунин: 1888, 1889... Это ведь не случайные даты в твор­ческой биографии Чехова. Совершенно справедливо на это в свое время обратил внимание М. А. Левченко: «Два лета, проведенные на Украине, сыграли важную роль в том пере­ломном периоде жизни и творчества писателя, которые приходятся именно на эти годы».

Действительно, есть основания полагать, что пребыва­ние Чехова на Украине дало ему не просто новые впечат­ления (в смысле расширения кругозора), но заставило за­думаться над большими и важными проблемами. Так слу­чилось, что поездка на Украину, задуманная прежде всего ради летнего отдыха, во многом помогла писателю укре­питься на новых позициях, начать новый этап в творчестве. Что же могло так воздействовать на Чехова? Знакомство с семейством Линтваревых, о чем речь уже шла, но не только это.

Не менее важными оказались для Чехова и другие встре­чи: с простыми людьми, украинскими крестьянами. «А ка­кие разговоры! — писал Чехов брату Ивану Павловичу.— Их передать нельзя, надо послушать!» (10 мая 1888 г.), И несколько позже Суворину — коротко, но многозначи­тельно: «Разговоры бывают интересные».

«Все, что я видел и слышал, писал Чехов 21 июня 1888 г. Лейкину,— так ново, хорошо и здорово, что во всю дорогу меня не оставляла обворожительная мысль — забро­сить литературу, которая мне опостылела, засесть в каком-нибудь селе на берегу Пела и заняться медициной».

Стоит обратить внимание на два обстоятельства: во-пер­вых, на подчеркиваемую Чеховым новизну впечатлений, а во-вторых, на недовольство профессией литератора. Может быть, повышенная требовательность к себе, к литературе (а отсюда и недовольство) вызвана как раз тем новым, что открылось писателю летом 1888 г.? В этом смысле пре­бывание на Украине оказалось важным не для одного Че­хова. Гостил у него на Луке писатель К. С. Баранцевич. По возвращении в Петербург он писал Чехову (9 июля 1888 г.), пораженный разительным контрастом, который теперь открылся ему: «Какая насмешка! Город чиновников, биржевиков, литераторов и прохвостов, оторванный от Рос­сии, замкнутый в свои узкие, специальные интересы,— ка­ким он мне показался приниженным, мелким...».

Это не случайные слова, вырвавшиеся, как говорится, «под настроение». Вот мнение самого Чехова, высказанное до получения письма Баранцевича, 28 июня 1888 г.: «Под влиянием простора и встреч с людьми, которые в большин­стве оказываются превосходными людьми, все петербург­ские тенденции становятся необыкновенно куцыми и бледными». И далее Чехов добавляет, что тот, кто в Петербурге близко к сердцу принимал лишь интересы узкого литера­турного круга, здесь, «ознакомившись с простором и людьми, заявляет громогласно: «Нет, не то мы пишем, что нужно!»

Важнейший смысл этого признания Чехова несомненен. Здесь явно слышится отзвук тех новых идей и настроений, которые чем дальше, тем все увереннее и последовательнее будут проявляться в творчестве писателя. Вот что дала Че­хову Украина. И не так уж существенно количество произ­ведений, прямо написанных на украинском материале. Это легко проиллюстрировать на примере повести «Скучная история» (1889), значение которой в творчестве Чехова об­щеизвестно. Здесь появляется новый мотив: тоска по «общей идее», убеждение, что, как писал Чехов, «осмысленная жизнь без определенного мировоззрения — не жизнь, а тя­гость, ужас». Действие повести в основном про­исходит в Москве. Но в высшей степени знаменательно, что при первой публикации повести в журнале «Северный вест­ник» после подписи автора стояла помета: «Село Лука, Сумск. уезд, 1889». Чехов не так уж часто специально оговаривал место создания своих произ­ведений. Однако в данном случае он посчитал такую ин­формацию необходимой.

Разумеется, не нужно абсолютизировать факты. Не стоит, конечно, делить творчество Чехова на периоды до поездки на Украину и после поездки... Но ведь факт остается фак­том: к концу 1880-х годов в творчестве писателя происходят существенные перемены. Он перестает сотрудничать в юмо­ристических журналах; его «Степь» (опубликованная вес­ною 1888 г.} восторженно встречена подлинными ценителя­ми литературы. Затем Чехов печатает «Именины», «При­падок», «Княгиню», «Скучную историю» — произведения, утвердившие его в ряду самых крупных русских писателей. Есть основания говорить о начале нового этапа творчества. И среди многих причин, обусловивших этот этап, нельзя забывать о тех новых жизненных впечатлениях, которые дали Чехову его украинские путешествия 1888 и 1889 годов.

Пребывание на Украине усилило и укрепило новые тенден­ции, которые уже появились у Чехова к тому времени.

Вот первый, по существу, отклик на пребывание у Линтраревых: рассказ «Именины». Это своего рода программное произведение тех лет (рассказ написан в 1888 г). Чехов теперь стремится дать читателям более четкое представле­ние о своей позиции, в письме к Плещееву (10 или 11 ок­тября 1888 г.) он настойчиво спрашивает: «Неужели и в последнем рассказе не видно «направления»? Вы как-то го­ворили мне, что в моих рассказах отсутствует протестующий элемент, что в них нет симпатий и антипатий... Но разве в рассказе от начала до конца я не протестую против лжи? Разве это не направление?»

Правда, исследователи обычно относят этот рассказ к числу произведений, которые написаны под явным влиянием Л, Н. Толстого. Однако стремление А.П.Чехова наметить некую положительную программу (хотя бы и морально-этического плана прежде всего) не случайно становится доминирующим как раз с 1888 г.

Впоследствии Чехов многое переделал в рассказе «Име­нины». При первой публикации там были страницы, вызвав­шие серьезные замечания А. Н. Плещеева. И хотя сначала Чехов с этими замечаниями не согласился, в дальнейшем он все же исправил текст. Одно изменение особенно знаме­нательно. В журнальном варианте рассказа был некий пер­сонаж (даже без имени), которому Чехов придал черты украинофила. Плещеев специально остановился на этом эпи­зоде: «...в Вашем рассказе Вы смеетесь над украинофилом, «желающим освободить Малороссию от русского ига». ...Украинофила в особенности я бы выбросил. ...Мне кажет­ся, что Вы, изображая этого украинофила, имели перед со­бой Павла Линтварева».

Понятно, что в данном случае Чехов имел в виду совершенно определенный тип людей, с которыми ему также приходилось встречаться на Украине — тип буржуазного на­ционалиста. Вот почему он самым решительным образом возражал против отождествления этого персонажа с кем-либо из семьи Линтваревых: «Я не имел в виду Павла Линтварева. ...Павел Михайлович умный, скромный и про себя думающий парень, никому не навязывающий своих мыслей. Украинофильство Линтваревых — это любовь к теплу, к костюму, к языку, к родной земле! Оно симпатично и трогательно. Я же имел в виду тех глубокомысленных идиотов, которые бранят Гоголя за то, что он писал не по-хохлацки, которые, будучи деревянными, бездарными и бледными бездельниками, ничего не имея ни в голове, ни в сердце, тем не менее стараются казаться выше среднего уровня и играть роль, для чего и нацепляют на свои лбы ярлыки».

Эти слова Чехова свидетельствуют о его проницатель­ности: он не смешивал подлинной любви к родине с теми националистическими тенденциями, которые ничего общего не имели с высокими и благородными чувствами украинской демократической интеллигенции. И все-таки Чехов в после­дующих публикациях исключил из рассказа строки об украинофиле, очевидно, чтобы не подавать никакого повода к кривотолкам и чтобы хотя бы невольно не бросить тень на ставшую ему близкой семью его новых знакомых.

О том, что в творчестве Чехова в 1888 г. происходили существенные перемены, свидетельствует также его автоха­рактеристика следующего (по времени написания) расска­за— «Княгиня». 18 ноября 1888 г. Чехов писал Суворину: «...Хочу я в этом сезоне писать рассказы в протестующем тоне— надо поучиться». Показательно, что у Чехова возни­кает стремление к новой тональности именно в этом сезоне. Иными словами, мы снова имеем возможность говорить — теперь уже с ссылкой на мнение самого писателя — об осо­бом значении для его творчества лета 1888 г. И действи­тельно, начиная с этого сезона, протестующее начало укрепляется в творчестве Чехова и, пожалуй, наиболее отчет­ливо проявляется в рассказе «Человек в футляре» (1898).

Известно, что в этом рассказе явно отразились воспоминания Чехова о пребывании на Сумщине.

Уже давно отмечено, что в «Человеке в футляре» образы учителя Коваленко и его сестры Вареньки прямо противо­поставлены хмурой, зловещей фигуре учителя греческого языка Беликова. Тут многое знаменательно: и контрастное сопоставление портретов, и манер поведения, и языка. Не случайно, разумеется, Чехов придает речи Коваленко, когда он возмущается Беликовым, ярко выраженный украинский колорит, резко противостоящий обесцвеченным фразам древнегреческого (мертвого) языка. Коваленко же дал Бе­ликову прозвище «Глитай або ж паук». Не менее интересен в рассказе яркий, колоритный образ Вареньки, также соз­ванный в контрастном сопоставлении с унылым, каким-то серым и однообразным Беликовым. Здесь был очень удачно воссоздан национальный характер, прямо связанный с давними воспоминаниями Чехова. Несомненно, что писатель наделил Вареньку некоторыми чертами, присущими Н. М. Линтваревой, о которой он писал еще в 1888 г.: «Мускулистая, загорелая, горластая... Хохочет так, что за версту слышно».

Очевидно, не случайно Варенька поет с чувством «Виют витры» (из оперы «Наталка-Полтавка»), с таким же чувст­вом рассказывает о своей родине — Гадячском уезде (Пол­тавской губернии). Но дело в конце концов не в деталях, а в общем принципе использования в рассказе украинских впечатлений писателя, в идейно-художественном значении включенных в повествование украинских мотивов.

И еще один пример, имеющий целью подтвердить мысль о принципиальной важности для творчества Чехова украин­ских впечатлений и образов. Речь идет о пьесе «Вишневый сад».

И. А. Бунин несколько скептически отнесся и к названию, и к сюжету последней пьесы А. П. Чехова: «...вопреки Чехову, нигде не было в России садов сплошь вишневых...». В другом месте Бунин язвительно заметил, что «вишневый садок» «был только при хохлацких хатах», утверждая тем самым его нехарактерность для России.

Но в том-то и дело, что действие «Вишневого сада» происходит на Украине, чего не хотел увидеть Бунин и что не всегда отмечается в современных литературоведческих исследованиях. Отсюда, в частности, и звук сорвавшейся в шахте бадьи, и упоминания о Харькове, куда постоянно по делам ездит Лопахин.

О. Л. Книппер-Чехова вспоминала, что Чехову не по­нравились декорации спектакля «Вишневый сад» в Москов­ском Художественном театре: «...во втором акте он хотел видеть более южную природу, ему не нравился унылый север, в обстановке которого казался страшным звук сорвав­шейся бадьи в шахте». И действительно, откуда на се­вере шахты?

Наконец, особо пристальное внимание должно вызывать в этой связи самое название пьесы, которое, как известно, становится символом красоты, счастья.

В русском фольклоре определение «вишневый» встреча­ется не очень часто. Обычно оно имеет «идеальный, качест­венно-оценочный смысл, оно из того же ряда, что и эпитеты золотой, серебряный, жемчужный». Но образ вишневого сада в русских песнях вообще не упоминается. Он обычен в фольклоре украинском, который Чехов хорошо знал. Там нередко слова «вишневый сад» (или «вишневі сади») «на­чинают первую строку песни и по своей функции близки к заглавию литературного произведения».

В данном случае на память сразу же приходят стихи Г. Г. Шевченко «Садок вишневий коло хати...» Возможно, У Чехова и не было сознательного использования именно этих строк великого украинского поэта. Но существует па­мять искусства — то, что вошло уже в культурную тради­цию. И в этом смысле вполне правомерно говорить об опре­деленной ориентации Чехова при создании «Вишневого сада» и на украинские впечатления, и на его память об украинском фольклоре и украинской литературе.

Украинская литература всегда живо интересовала Че­хова. Он знал произведения многих представителей украин­ской культуры. Так, еще в детстве Чехов познакомился с пьесой И. П. Котляревского «Москаль-чарівник». Но особенно ценил он творчество великого сына украинского народа Тараса Шевченко.

Порою проявление интереса Чехова к Шевченко связы­вают с пребыванием русского писателя у Линтваревых. Это не совсем верно. Еще в 1887 г. И. А. Белоусов, тогда начинающий поэт, прислал Чехову книжечку «Из Кобзаря Шевченко (Украинские мотивы)», изданную в Москве. Че­хов ответил ему 3 августа 1887 г.: «Самый выбор Шев­ченко свидетельствует о Вашей поэтичности, а перевод ис­полнен с должной добросовестностью».

Это очень важное письмо. Из него следует, во-первых, что Чехов хорошо знал стихи Шевченко и высоко ценил их: по его убеждению, сам по себе выбор произведений вели­кого Кобзаря для перевода уже давал представление о вкусе переводчика, о его поэтичности. Во-вторых, из письма можно сделать вывод, что Чехов достаточно хорошо знал украинский язык, ибо имел возможность судить о добро­совестности перевода.

Нельзя, конечно, исключить и воздействия на Чехова разговоров с Линтваревыми, особенно с Натальей Михай­ловной, которая буквально боготворила великого украин­ского поэта. Не случайно именно ей написал Чехов 21 сентября 1894 г.: «Был я в Львове (Лемберге), галицийской столице, и купил здесь два тома Шевченки».

Украинская общественность знала о постоянном инте­ресе русского писателя к украинской культуре, В 1898 г. вышла в свет книга О.Е.Судовщиковой-Косач (под псев­донимом Грицько Григоренко) «Наші люди на селі. В са­мом начале следующего года начинающая писательница послала свою книгу Чехову: «Зная, что Вы хорошо владеете тем языком, на котором написана моя книга.., решаюсь по­слать Вам ее. Не откажите высказать о ней, если это Вас не затруднит, откровенно Ваше мнение».

Неизвестно, на чем основывалось убеждение О.Е.Су­довщиковой-Косач, что Чехов хорошо владеет украинским языком. Неизвестно также, ответил ли ей Чехов; но книгу ее он прочел.

Еще при жизни Чехова начались переводы его произве­дений на украинский язык. Особенно много сделал для по­пуляризации творчества А. П. Чехова И. Я. Франко. Он высоко ценил творчество Чехова и даже посвятил ему отдельную статью, которая, к сожалению, до сих пор не найдена. О статье мы знаем только из письма М. Горького Чехову (конец апреля 1899 г.): «...еще о Вас написал Франко, галициец, в своей газете — говорят, удивительно за­душевно написано. Мне пришлют газету — хотите — пере­шлю Вам».

Под непосредственным воздействием Франко очень вли­ятельный в ту пору львовский журнал «Літературно - науковий Вісник» систематически печатал переводы великого русского писателя. Некоторые из этих переводов были по­сланы Чехову известным писателем и ученым А. Е. Крым­ским в ноябре 1901 г. Крымский сообщал, что делает это по просьбе редакции журнала. 21 ноября 1901 г. Чехов в письме сердечно поблагодарил Крымского за присланные издания и добавил: «Насколько я понимаю, переводы сдела­ны... очень хорошо». Сами журналы переслал в Таганрог (из­вестно, что он всю жизнь заботился о пополнении таганрогской библиотеки). Интересен и следующий факт: обращение украинских писателей к жанру короткого рассказа (И. Фран­ко, М. Коцюбинский, В. Стефаник, Л. Мартович, М. Черем­шина и др.). Эти жанровые поиски объяснялись многими при­чинами. Здесь можно говорить о быстро меняющейся дейст­вительности, которая требовала от писателя и быстроты ху­дожественного отклика. Но, очевидно, можно говорить и о творческом опыте А. П. Чехова, мимо которого, конечно, не могли пройти украинские демократические писатели.

Особенно показательна в этом отношении творческая близость М. М. Коцюбинского и А. П. Чехова. Исследова­тели давно уже обратили внимание на типологическое сход­ство рассказов Чехова «Крыжовник» и Коцюбинского «В до-роз!» (1907). И Чимша-Гималайский («Крыжовник»), и Мария вместе со своим мужем («В дороге») превратились в жалких и ничтожных обывателей, думающих только об удовлетворении самых примитивных потребностей. Напро­тив, положительные герои Чехова и Коцюбинского никогда не заботились о личном благополучии. Собственно, это была уже устоявшаяся традиция и русской, и украинской демо­кратических литератур.

Наиболее «чеховским» является у Коцюбинского рас­сказ «Сон», где особенно отчетливо звучит протест против обывательщины, принижающей и уродующей человека. В научной литературе также отмечалась прямая близость к чеховским настроениям и темам рассказа Коцюбинского «Лялечка» (1901), героиня которого, Раиса Левицкая, глубоко несчастна, ибо потеряла высокую цель в жизни. Можно также наметить определенную творческую пере­кличку двух писателей и в разработке детской темы.

Когда речь идет о творческом восприятии чеховских тра­диций украинской прозой, никак нельзя обойти молчанием В. Стефаника. Еще в гимназии Стефаник с увлечением чи­тал произведения Чехова. С Чеховым его роднят жанровые поиски, стремление передать в небольшой эпической форме большое содержание, «скрытый психологизм», расчет на «домысливание» читателей, внешняя авторская объектив­ность, умелое использование деталей и т. д. Для того, чтобы показать их творческую близость, можно сопоставить че­ховский рассказ «Горе» и «Катрусю» Стефаника.

После Великой Октябрьской социалистической револю­ции появляются новые переводы произведений А. П. Че­хова на украинский язык. Особенно важное значение имел трехтомник «Вибрані твори» (1930). Во втором томе была опубликована статья «Чехов по українському», написанная выдающимся поэтом Максимом Рыльским. М. Рыльский был также редактором издания избранных произведений Чехова на украинском языке, которое вышло в годы Оте­чественной войны (Киев, 1944). В предисловии он писал: «Пусть эта книжечка, изданная в дни священных боев за Отечество, будет почтительным знаком нашей памяти, скромным венком на могилу... гениального художника слова и верного сына братского народа».

Еще одна статья М. Рыльского была написана к 100-ле­тию со дня рождения А. П. Чехова. В ней М. Рыльский писал о любви к Чехову его современников, о связях с его творчеством всей новейшей украинской литературы.

А. П. Чехов внимательно и заинтересованно следил за развитием украинского театра. Из театральных деятелей Украины ближе всего он знал замечательную актрису М. К. Заньковецкую, которая оставила о встречах с писа­телем очень теплые воспоминания. Они сравнительно недавно были перепечатаны в «Литературном наследстве». Очень интересный материал (который можно ис­пользовать на заседании литературного кружка или на ли­тературном вечере) учитель найдет во вступительной за­метке к этим воспоминаниям А. М. Борщаговского. Там собраны сведения как о самой актрисе, так и о ее встречах с Чеховым. Мы узнаем о дружбе двух замечательных пред­ставителей братских культур, о высокой оценке Чеховым самобытного искусства Заньковецкой.

А. П. Чехов не мог не знать о мучительно трудном пути Марии Константиновны на сцену: «Ведь ей пришлось пре­одолеть много препятствий... Все было — и мольбы родных, и отречение отца от дочери, и каверзы мужа, который ее не любил, и колючие шпильки и едкие насмешки посредст­венностей — коллег по труппе... И все это было преодолено во имя высокого идеала — служения родному искусству, народу, родине». Вполне справедливо предположение, что ее судьба дала Чехову некоторый материал для образа Ни­ны Заречной из «Чайки».

Положение украинского театра в те годы было очень трудным. После долгой борьбы все же удалось отстоять его существование, но с очень большими ограничениями. Было запрещено играть по-украински классические пьесы, а так­же пьесы из жизни интеллигенции. Но даже и в этих тя­желых условиях передовые украинские драматурги и деятели театра создали ряд выдающихся спектаклей, про­никнутых социальным протестом и демократическими идеа­лами.

Большим событием были гастроли украинского театра в Петербурге и Москве. Во время таких гастролей (в ок­тябре 1887 г.) и увидел впервые А. П. Чехов Марию Заньковецкую. В письме к брату Александру он написал: «Заньковецкая — страшная сила».

Личное знакомство произошло несколько лет спустя —3 января 1892 г.

Мария Константиновна вспоминала: «Чехов очень хо­рошо ко мне относился, дорожил моим обществом, но не кавалерствовал и не влюблялся. Я потом часто виделась с ним в Москве. Он любил беседовать со мною, навещал меня, когда я тосковала. Говорил, что у меня «красивая душа» и много милого, задушевного, чеховского».

Вполне вероятно, что в Заньковецкой Чехов увидел та­кую актрису, которая была рождена для воплощения на сцене созданных им образов. По словам Марии Констан­тиновны, он «обещал написать пьесу, в которой для меня будет одна роль исключительно на украинском языке».

Мария Павловна Чехова вспоминала впоследствии: «М. К. Заньковецкая очень интересовала покойного брата и своим талантом заставляла его любить украинский театр».

Сохранилось письмо А. П. Чехова Марии Заньковецкой от 12 января 1892 г. В нем, между прочим, упоминается проект костюма бродячей цыганки. Судя по всему, Чехов помогал актрисе в выборе костюма для роли цыганки Азы в одноименной пьесе М. П. Старицкого.

В школах можно организовать краеведческий поиск: «Чеховские спектакли на сценах нашего города». Ведь еще не выявлены все театральные рецензии, фотографии акте­ров, истории постановок чеховских пьес на Украине. Здесь нужно поднять старые газеты, обратиться в местные ар­хивы. Такого рода работа может иметь и научное значение. Исходный материал для поисков находится в коммен­тариях к пьесам Чехова в новом академическом издании (т. XIII).

Интересно, например, отметить, что первый успех к че­ховской «Чайке» пришел именно на Украине. Это было прежде всего заслугой актера и режиссера Н. Н. Соловцова, который много сделал для пропаганды чеховской драма­тургии на Украине. В 70-е годы прошлого века Соловцов играл в Таганрогском театре (там Чехов и познакомился с ним), в 80-х годах — в театре Корша (Москва), позднее переехал на Украину, был антрепренером Киевского теат­ра. Он выстроил для него здание, в котором теперь поме­щается Украинский Академический театр им. И. Я. Франко.

Как известно, пьеса «Чайка», поставленная впервые 17 октября 1896 г. в Петербурге на сцене императорского Александрийского театра, провалилась. Чехов переживал это очень тяжело. И тогда Соловцов, зная о судьбе пьесы в Петербурге, не побоялся поставить ее через несколько недель в Киеве. Текст пьесы, тогда еще неопубликованный, в Киев послал сам автор. Спектакль имел большой успех — и это задолго до той реабилитации «Чайки», которую обыч­но связывают с ее постановкой на сцене Московского Художественного театра в конце 1898 г.

И после «Чайки» все пьесы Чехова с успехом шли в раз­личных городах Украины. Так, осенью 1898 г. «Дядя Ваня» ставился драматической труппой под руководством того же Н. Н. Соловцова в Одессе и Киеве. Есть сведения, что А. П. Чехов видел этот спектакль и остался им доволен.

В Харькове весной 1901 г. проходили гастроли великой русской актрисы В. Ф. Комиссаржевской. С ее участием был поставлен «Дядя Ваня».

Одной из лучших постановок «Трех сестер» на провин­циальной сцене был спектакль, поставленный в день мо­сковской премьеры Н. Н. Соловцовым в Киеве. После киев­ского спектакля Соловцов послал Чехову восторженную те­леграмму: «Давно я и мои товарищи артисты моей труппы не испытывали высокохудожественного наслаждения, какое доставила нам постановка Вашей пьесы. Репетированье ее вызвало среди нас тот нравственный подъем, то редкое на­строенье, вдохновенье и то сценическое единенье, какие спо­собны вызвать только произведения глубокого, яркого та­ланта...» В начале следующего сезона Соловцов приглашал Чехова в Одессу, сообщая, что там «Три сестры» имеют громадный успех».

В 1902 г. один из актеров Московского Художественного театра (в будущем выдающийся режиссер) В. Э. Мейер­хольд переехал в Херсон и основал там собственную труппу. В связи с этим Чехов писал О.Л.Книппер 13 марта 1902 г.: «Я хотел бы повидаться с Мейерхольдом и поговорить с ним, поддержать его настроение; ведь в Херсонском театре ему будет не легко!»

Новый театр открыл сезон спектаклем «Три сестры». В первую же херсонскую зиму были поставлены все пьесы, которые Чехов к тому времени написал (и даже водевиль «Медведь»).

По просьбе Мейерхольда Чехов прислал в Херсон текст новой своей пьесы «Вишневый сад». Премьера состоялась 4 февраля 1904 г. Сам Мейерхольд играл Петю Трофимова.

Еще раньше, в день премьеры в Московском Художест­венном театре, т. е. 17 января 1904 г., «Вишневый сад» был сыгран в Харьковском-драматическом театре. Сохра­нилась телеграмма, адресованная Чехову: «Харьковский театр гордится честью, Вами ему оказанной, счастлив успе­хом «Вишневого сада», благодарит за украшение своего репертуара новым истинно художественным произведением». Но лишь после Великой Отечественной войны «Вишневый сад» был поставлен на украинском языке. Премьера состоялась в марте 1946 г. одновременно на сценах Киев­ского театра им.И. Я. Франко и Львовского театра им. М. К. Заньковецкой. Как знаменательно, что чеховская пьеса была поставлена в театрах, носящих великие имена: Ивана Франко, так много сделавшего для пропаганды чеховского творчества на Украине, и Марии Заньковецкой, которую связывала с Чеховым большая человеческая друж­ба и глубокое взаимное уважение.