План
Введение
1 Россия и Речь Посполитая в 70-е годы XVIII века
1.1 Первый раздел Речи Посполитой
1.2 Русско-турецкая война (1768—1774)
1.3 Пугачевское восстание

2 Биография
2.1 Начало похождений
2.2 Проект замужества
2.3 Политические претензии
2.4 Похищение
2.4.1 Алексей Григорьевич Орлов. Ранние годы
2.4.2 Алексей Орлов в Ливорно
2.4.3 Последние похождения
2.4.4 Похищение

2.5 Заключение в Петропавловской крепости и смерть

3 Предание о браке и потомстве Елизаветы Петровны и Разумовского
3.1 Версия Васильчикова

4 В искусстве
5 В литературе
Список литературы

Введение

Княжна́ Тарака́нова (именовала себя Принцесса Елизавета Владимирская; настоящее имя неизвестно; умерла 4 декабря 1775) — самозванка, «всклепавшая на себя имя», авантюристка, кокетка и «искательница приключений», выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского.

2.3. Политические претензии

Начиная с 1772 г. приверженец Барской конфедерации князь Радзивилл вел закулисные интриги при Версальском дворе, пытаясь склонить Францию оказать помощь полякам против Екатерины и Станислава Понятовского. Один из его представителей, Коссаковский, действовал в Турции. Осенью 1773 г. в замке Оберштейн появился ещё один его посланник, приезжавший из Мосбаха и часами беседовавший с хозяйкой с глазу на глаз, никому, однако, не называя своего имени, за что получил у прислуги прозвище «мосбахского незнакомца». Как позднее оказалось, это был небогатый и незнатный польский шляхтич Михаил Доманский, бывший консилиарж Пинской дистрикции^[11].

В результате его хлопот, в декабре того же года появился и устойчиво стал распространяться слух, будто под именем принцессы Владимирской скрывается дочь Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского, великая княжна Елизавета (или как её позднее именовали сторонники «её императорское высочество принцесса Елизавета Всероссийская»). Влюбленный князь Лимбургский был, по всей видимости, рад этому известию, при том, что предостерегал невесту против избыточного риска. «Княжна» встретилась с Радзивиллом в Цвейбрюккене в начале 1774 г. Между ними завязалась длительная переписка, в результате чего был выработан план совместных действий.

Согласно этому плану, «Елизавете» следовало отправиться в Константинополь, где вокруг нее должен был сформироваться добровольческий польско-французский корпус, готовый начать военные действия против России. В дальнейшем во главе этого корпуса, ей следовало обратиться с воззванием к действующей российской армии и склонить её на свою сторону. В обмен на помощь, она обязывалась восстановить польское королевство в границах, которые то имело во времена саксонской династии и, свергнув с престола Станислава Понятовского, утвердить в качестве польского короля приверженца конфедерации. План этот был в тех условиях вряд ли осуществим, однако «Елизавета» и её окружение считали иначе.

На это путешествие князь отдал своей невесте последние, оставшиеся у него деньги, в обмен на что «княжна Елизавета» пообещала выхлопотать в Вене императорское разрешение на передачу во владение князю Шлезвиг-Гольштейна, присоединение которого к Лимбургскому княжеству было давним желанием её жениха, тот же дал ей письменные полномочия на ведение этого дела.

13 марта 1774 г. «княжна» покинула Оберштейн в сопровождении жениха, который сопровождал её вплоть до Цвейбрюккена, где дал ещё раз торжественное обещание на ней жениться. В дальнейшем её путь лежал через Аугсбург, где она встретилась с фон Горнштейном и получила от него дополнительную сумму денег на путевые расходы, затем отправилась в Венецию, где её ожидал Радзивилл. Фон Горншейн, безуспешно пытавшийся убедить князя не ввязываться в опасную авантюру, вновь встретился с «Елизаветой» в Зусмаргаузене, и, передав ей от имени князя дополнительную сумму, постарался уговорить не продолжать поездку. Претендентка на престол, действительно усомнившись в успехе своего предприятия, дала ему слово в самом скором времени вернуться, но затем, поддавшись уговорам сопровождавших её поляков, решилась все же продолжать путь.

Оказавшись наконец в Италии, под именем графини Пинненберг, она остановилась в роскошном доме на территории французского посольства, где завела собственный двор, который постоянно посещали французские и польские авантюристы, рассчитывавшие на будущие выгоды от затеянного «княжной» предприятия.

Вновь испытывая денежные затруднения, «Елизавета» постаралась привлечь Михаила Огинского к составлению проекта «русского внешнего займа», однако осторожный посланник предпочел уклониться от этой чести. Окончательно оставшись без средств, самозваная княжна попыталась взять себе кредит у местных банкиров, обещая в качестве залога якобы принадлежавшие ей в Оберштейне агатовые копи, однако сумела получить лишь весьма скудную сумму, в результате чего стала торопить Радзивилла с отъездом в Константинополь.

16 мая 1774 г. вместе с самозванкой он сел на корабль, однако им удалось доплыть лишь до острова Корфу, где плохая погода и ветер, постоянно дувший в неблагоприятном направлении едва ли не вынудил их отказаться от своего намерения. Часть свиты, сопровождавшая «княжну», в частности, сестра Радзивилла княгиня Моравская, предпочла вернуться в Венецию, она же, перейдя на турецкий корабль, все же попыталась достичь Константинополя, но вместо того бурей была выброшена около Рагузы, где и прожила до конца 1774 г.

В это же время Алина распространяла уже новую версию своего происхождения, которая звучала следующим образом. Она родилась в 1753 г. от брака Елизаветы и её морганатического супруга, которого она считала «гетьманом всего казачества» — перепутав таким образом Алексея Разумовского с братом Кириллом, и до десятилетнего возраста жила при матери. После смерти последней Петр, герцог голштинский, которому по уверениям самозванки следовало лишь исполнять обязанности регента вплоть до её совершеннолетия (номинально называясь при том «императором»), был изменнически лишен трона, в то время как новая императрица — Екатерина II полгода спустя после этого события обеспокоилась выслать соперницу на поселение в Сибирь. Некий священник сжалился над узницей и помог ей бежать и добраться до «Казачьей Донской столицы», где принцессу укрыли сторонники отца. Однако Екатерина обнаружила её и здесь и попыталась извести ядом. Эта попытка провалилась, но чтобы не подвергать более опасности жизнь наследницы престола, её вывезли в Персию, шаху Жамасу (никогда не существовавшему — П. Мельников предположил, что она подобным образом пыталась передать имя «Тахмас — Надир-шах», но последний умер гораздо ранее того времени). Шах дал ей блестящее образование, пригласив из Европы учителей языков и различных наук. Когда принцессе исполнилось 17 лет, он наконец раскрыл ей тайну её рождения и предложил выйти за него замуж. Принцесса, однако же, не пожелала изменить вере своих предков и предпочла вместо того переселиться в Европу, в сопровождении перса Гали, командированного шахом специально для этой цели. На прощание шах снабдил её деньгами и драгоценностями, после чего наследница, переодетая в мужское платье, вернулась в Россию и, в сопровождении верного Гали объехав страну из конца в конец, побывав в Петербурге в гостях у «влиятельных отцовских друзей», отправилась в Берлин, где наконец раскрылась Фридриху II. Вскоре после этого её опекун, Гали, умер, а принцесса отправилась в Лондон, затем в Париж и наконец прибыла в Италию.

Также самозваная принцесса пыталась убедить всех, кто желал её слушать, будто в России у нее много влиятельных приверженцев, в частности Емельян Пугачёв. В письме верховному визирю она писала, будто на самом деле тот был князем Разумовским, сыном Алексея от первого брака, и ныне прилагал все силы к тому, чтобы возвести на престол «сестру».

Интересно, что для европейцев эта последняя версия звучала несколько иначе — Пугачёв был донским казаком «знатного происхождения», состоявший в свите Разумовского в качестве пажа. Заметив его природный талант и тягу к военному делу, Елизавета якобы отправила «пажа Пугачёва» в Берлин, где тот получил блестящее образование, занимаясь, в частности, математикой, тактикой и военным делом. По смерти Елизаветы, «генерал Пугачев» покинул Берлин, и, пользуясь тем, что искусно умел говорить с простонародьем и легко склонял его на свою сторону, возглавил возмущение в восточных областях империи с единственной целью посадить на престол «законную» наследницу. С тем же был связан и его псевдоним — Пётр III, так как подлинный Пётр должен был состоять опекуном при особе принцессы.

Рагузские власти, встревоженные появлением самозванки, дали знать в Петербург, российскому министру иностранных дел графу Н. И. Панину, который, как полагают по приказу Екатерины, не желавшей привлекать к «авантюрьере» повышенного внимания, не счёл нужным дать делу официальный ход.

Приблизительно в это время «княжна» обзавелась подмётными «завещаниями» Петра I и «матери» Елизаветы Петровны, написанном почему-то на французском языке. В последнем предписывалось короновать наследницу «Елизавету Петровну» по достижении последней совершеннолетия и предоставить ей неограниченную власть над империей. Полагают, что к изготовлению подложных документов приложили руку Радзивилл, бывшие в его свите поляки, и, быть может, иезуиты, также пристально наблюдавшие за развитием авантюры.

В это же время отношения между принцессой и Радзивиллом стали заметно портиться. Причиной тому было и высокомерие последней, в качестве «наследницы российского престола» начавшей относиться к владетельному князю свысока, и, в куда большей мере, неутешительные новости, приходившие из Турции и России. Так сообщалось об окончательном поражении Пугачёва и мирных переговорах между Россией и Портой, что лишало конфедератов последнего шанса на успех. Противники Радзивилла в самой Барской конфедерации воспользовались этим, чтобы начать против него кампанию интриг. Так официальный польский представитель в турецкой столице — Каленский — достаточно успешно хлопотал, чтобы представитель Радзивилла, Калишевский, никоим образом не мог получить для своего господина официальное разрешение на приезд в страну. Сам князь же, поняв наконец, что попал в глупое положение, связавшись с самозванкой, любыми путями пытался покончить с этой историей, сохранив при этом лицо. Так, вместо того, чтобы передать в немецкие и французские газеты написанные ею воззвания, он уничтожил их.

Сама же принцесса, впрочем, не собиралась унывать, уверяя всех вокруг, будто слухи о поражении Пугачева и мире между Россией и Портой не соответствуют действительности, и последняя, недовольная условиями Куйчук-Кайнарджийских переговоров, обязательно развяжет против России новую войну (это последнее сообщение в какой-то мере соответствовало действительности). Более того, «княжна» была совершенно уверена, или, по крайней мере, уверяла присутствующих, что одно её появление во главе турецкой армии немедленно изменит положение в пользу последней. В собственноручном письме султану Ахмету^[12] она пыталась его убедить, будто ей содействует шведский король Густав III (при том, что в Европе и в самой России действительно ходили слухи будто он состоит в переписке с Пугачёвым, этим слухам в какой-то мере доверяла и сама Екатерина), что на стороне «законной наследницы» выступит Польша, а также будто ей в самое ближайшее время удастся склонить на свою сторону моряков российской эскадры под командованием Алексея Орлова, находившейся в то время в Ливорно. Копия того же письма должна была быть передана верховному визирю, однако Раздивилл, уже окончательно разочаровавшийся в самозванке, приказал Калишевскому перехватить оба послания, что и было сделано.

2.4. Похищение

Алексей Григорьевич Орлов. Ранние годы

Алексей, третий из братьев Орловых, отличался по воспоминаниям современников, огромным честолюбием, энергией и крутым характером. Он был среди самых преданных сторонников императрицы Екатерины II. Вместе с братьями он принимал самое деятельное участие в перевороте, приведшем её на трон. Как полагается, именно он прискакал в спешном порядке к Екатерине с сообщением об аресте одного из заговорщиков — Пассека^[13], чем подвиг её к немедленным действиям. В награду за содействие новая императрица пожаловала ему 800 душ крепостных, чин секунд-майора Преображенского полка, орден Святого Александра Невского, а также вместе с братьями — село Оболенское (Ильинское) в Серпуховском уезде с 2929-ю душами и титул графа Российской империи. В то время, как Григорий Орлов являлся официальным фаворитом императрицы, Алексей через него оказывал большое влияние на государственные дела и даже открыто похвалялся, что Екатерина обязана троном исключительно ему.

Во время русско-турецкой войны одержал блестящую победу при Чесме, участвовал в фокшанских переговорах, которые прервал — по одним сведениям из-за присущей ему нетерпимости и вспыльчивости, по другим — из-за происков турок, использовавших переговоры как передышку, необходимую для перевооружения и подготовки нового наступления.^[14]

С 1769 г. Алексей Орлов находился за границей, командуя русской эскадрой в Средиземном море. Позднее участвовал в Бухарестском конгрессе, призванном обсудить условия мира с Турцией, который, впрочем, закончился так же безрезультатно.

Алексей Орлов в Ливорно

Русская эскадра прибыла в Ливорно в 1771 г. Здесь была основная стоянка русского флота в Средиземном море. Орлову также приходилось продолжать военные действия в Средиземном море и время от времени навещать Москву и Петербург. В 1772 г., после того, как Григорий потерял место фаворита, влияние Орловых при дворе значительно ослабло, когда же место в алькове императрицы вместо слабого Васильчикова занял энергичный Потемкин, практически сошло на нет. Враги Орловых, немедленно воспринув духом, постарались окончательно уничтожить их, среди прочего донося императрице об опасности для нее бывшего фаворита и его братьев, недовольных потерей своего влияния. Их же происками к Алексею Орлову в Ливорно несколько раз направляли провокаторов, убеждавших его выступить против императрицы; также незадолго до появления самозванки некая дама с острова Парос, не назвавшая в письме своего имени, также пыталась склонить его к измене.

Орлов по собственным уверениям ничего не знал о самозваной «Елизавете», пока не получил от нее 18 августа 1774 г. (за четыре дня до отправки писем в Стамбул) её первый «манифестик» (точнее — «малый манифест» (petit manifeste)), представлявший из себя воззвание, адресованное русским морякам, и письма для Алексея Орлова. «Большой манифест», по её плану, должен был составить сам Орлов, во всеуслышание объявив таким образом о том, что выступает на её стороне. В тот же пакет было запечатано обращенное к нему письмо, и пакет этот отправлен в Ливорно вместе с турецким моряком Гассаном, ставшим к тому времени любовником «княжны». Тот исполнил поручение, передав пакет английскому авантюристу Монтегю, знавшему «Алину» ещё в бытность её в Венеции, Монтегю же озаботился тем, чтобы передать бумаги непосредственно Алексею Орлову.

В письме она говорила о своем происхождении от Елизаветы Петровны, представляя даже вымышленное духовное завещание императрицы, о житье при матери до девятилетнего возраста, затем у шаха персидского, о намерении при помощи Пугачёва занять престол и проч. Алексею Орлову за содействие обещались «опора, защита» и вечная признательность. Пытаясь замести следы, самозванка уверяла, будто находится в Турции и пишет письмо, находясь на борту военного корабля, также она уверяла, что и султан, и «многие монархи» поддерживают её начинание.

Еще один «манифестик» был направлен Никите Ивановичу Панину, канцлеру Российской империи, который (как полагается, по прямому приказу Екатерины, не желавшей привлекать внимание к этой истории) назвал претендентку «побродяжкой» и оставил её письмо без всякого внимания.^[15]

Орлов не был, однако, обманут и немедленно дал знать о полученном письме Екатерине (27 сентября 1774 г.), подозревая, что за спиной самозваной княжны Владимирской как (по его мнению) и за спиной Пугачева стоит французский двор. Орлов писал:

Желательно, всемилостивейшая государыня, чтоб искоренен был Пугачев, а лучше бы того, если бы пойман был живой, чтоб изыскать чрез него сущую правду. Я всё ещё в подозрении, не замешались ли тут Французы, о чем я в бытность мою докладывал, а теперь меня ещё более подтверждает полученное мною письмо от неизвестного лица. Есть ли этакая[16] , или нет, я не знаю, а буде есть и хочет не принадлежащаго себе, то б я навязал камень ей на шею да в воду(…) от меня же послан нарочно верный офицер, и ему приказано с оною женщиной переговорить, и буде найдет что-нибудь сомнительное, в таком случае обещал бы на словах мою услугу, а из-за того звал бы для точного переговора сюда, в Ливорно. И мое мнение, буде найдется такая сумасшедшая, тогда заманя её на корабли, отослать прямо в Кронштадт, и на оное буду ожидать повеления: каким образом повелите мне в оном случае поступить, то все наиусерднейше исполнять буду.

Таким образом, план заманить самозваную принцессу на флагманский корабль и отправить её в Россию по-видимому принадлежал самому Орлову. М. Н. Логинов, однако же, выдвинул гипотезу, будто Орлов, жестоко обиженный своей отставкой, сам искал контакта с самозванкой, отправив к ней в Рим своего офицера Христинека, и в то же время поспешил доложить Екатерине о полученном письме — то есть вел двойную игру, пытаясь определить, на какой стороне окажется победа.^[17] Позднейшие исследования опровергли эту версию, показав, что контакт между Орловым и княжной был установлен в начале следующего, 1775 г., причем сделано это было по прямому разрешению Екатерины, приславшей 12 ноября 1774 г. Орлову прямой приказ арестовать самозванку, а именно: «поймать всклепавшую на себя имя во что бы то ни стало».

В то же время, не дожидаясь ответа из Петербурга, Орлов, подозревавший, что неизвестная с Пароса и «принцесса Елизавета» — одно и то же лицо, отправил на архипелаг своего доверенного офицера — серба на русской службе, графа Марка Ивановича Войновича. Тот в скором времени убедился, что паросская интриганка была всего-навсего женой константинопольского купца, имевшая «заносчивый характер и вздорный нрав», при том, что не исключено было, что за её спиной стоял стамбульский двор, пытавшийся подобным образом скомпрометировать Орлова или же склонить его к измене.

Также в Италию на поиски самозванки был отправлен ловкий и дипломатичный де Рибас, будущий основатель Одессы. Тот, напав на след «Елизаветы» в Венеции, однако уже не застал её там, отправился в Неаполь и Рагузу. В начале декабря курьер Миллер привез ответ из Петербурга.

Если то возможно - писала Екатерина, - приманите её в таком месте, где б вам ловко бы было посадить на наш корабль и отправить за караулом сюда[18].

Несмотря на уверения самозванки, будто её защищает турецкий флот, из донесений рагузских властей в России было хорошо известно место её подлинного нахождения, и потому, не опасаясь противодействия относительно слабой рагузской республики, Екатерина «дозволяла» Орлову в случае отказа городских властей выдать «тварь» «употребить угрозы, а буде и наказание нужно, что бомб несколько в город метать можно»^[18]. Орлов был готов выполнить поручение, однако «принцесса» к тому времени уже успела покинуть Рагузу и перебраться в Рим, где её и нашел де Рибас.

Последние похождения

Сама мнимая принцесса к этому времени оказалась в весьма сложном положении. Заключение мира между Россией и Турцией и окончательный разгром Пугачева сильно поколебали её позиции. В довершение всех бед кончились деньги, добыть их у почти разоренного своей возлюбленной графа Лимбургского было уже невозможно, Радзивилл же, лишившись из-за ссоры с польским королем своих владений, остался без средств. Он окончательно рассорился с княжной, прямо отказавшись отправить её очередное письмо в Стамбул. Как полагают, нервное потрясение подорвало не слишком крепкое здоровье «княжны», у нее начал развиваться туберкулез, и некоторое время ей пришлось провести в постели.

Впрочем, она не сдавалась и продолжала писать Никите Панину в Петербург и Густаву III в Стокгольм. Но осторожный Горнштейн, на которого была возложена обязанность переправить оба письма по назначению, не стал этого делать, более того, прервал всякое общение с самозванкой. Радзивилл в конечном итоге уехал в Венецию, поляки и французы, ранее оказывавшие почтение «великой княжне», стали прямо насмехаться над ней, в рагузских газетах появлялись пасквили и рассказы о её любовных похождениях. И наконец версальский двор отказал ей в помощи, причем сделал это гласным образом, так что посланник в Рагузе — де Риво — принужден был выставить её вон из дома, находившегося на территории консульства. Верность ей продолжал хранить только жених — князь Лимбургский, требовавший, однако, в письмах, чтобы она раз и навсегда изменила свой образ жизни. «Княжна» предпочла разорвать эту связь, при том, что с ней оставались в это время кроме прислуги лишь три поляка — Чармойский, Доманский и бывший иезуит Ганецкий, ссудившие её при том определенной суммой денег в расчете на «агатовые копи Оберштейна» и русские императорские сокровища.

Продолжая упорствовать в своих замыслах, самозваная принцесса обратилась за помощью в Ватикан, обещая в случае успеха ввести в России католическую веру. Из Рагузы она отправилась в Неаполь, оттуда же при содействии английского посланника Гамильтона — в Рим, где назвалась знатной польской дамой и вела очень скромный образ жизни, почти не выходя из дому, при том, что слухи будто она является на самом деле российской великой княжной, путешествующей инкогнито, стали распространяться почти немедленно. Ее здоровье к этому времени было серьезно подорвано, однако желание соблюдать строгий режим как то требовал от нее врач Саличетти немедленно было отставлено, едва Ганецкий достал для нее денег, и «княжна» поспешила вернуться к привычной роскоши.

Незадолго до того умер папа римский Климент XIV, что также мешало планам самозванки, её попытки связаться с кардиналом Альбани (ходившие по Риму слухи прочили именно ему победу) поначалу не имели успеха, так как он, как участник конклава, вплоть до выбора нового папы должен был оставаться взаперти в Ватиканском дворце. Наконец в январе 1775 г. Ганецкому удалось связаться с кардиналом, тот же отправил на свидание с самозванкой аббата Рокотани. Аббат ушел от нее совершенно покоренный умом и красотой собеседницы — впрочем, несколько опасаясь, что перед ним не более чем мошенница, желающая таким образом выманить побольше денег, но в этом его разуверил некий патер Лиадей, служивший когда-то офицером в русской армии. По неизвестной причине Лиадей уверял, будто видел её в Зимнем дворце, и помнил, будто её сватали за голштинского герцога. Аббат после этого оставил всякие сомнения, кардинал также выказал интерес к её намерениям.

Здоровье самозваной принцессы между тем продолжало ухудшаться, и все больше времени из-за кашля с кровью и лихорадочных припадков ей приходилось проводить в постели.

Предоставив кардиналу «духовное завещание матери» и письма князя Лимбургского, в которых он склонял её к переходу в католическую веру, «принцесса» дала понять, что желает также привлечь на свою сторону недовольного разделом Речи Посполитой короля Станислава Понятовского, помощь Густава III, претендовавшего на балтийское побережье, и, конечно же, поддержку Турции. Однако, встреча с польским представителем в Ватикане прошла безрезультатно; указав ей, что Понятовский короной своей обязан Екатерине и не пойдет против своей покровительницы, маркиз д’Античи настоятельно советовал ей оставить свои притязания. Притворно уверив его в этом, княжна продолжала, однако, тайно вербовать себе приверженцев и рассылать письма, продолжая между тем вести роскошный образ жизни, что в очередной раз привело её к банкротству и ссоре с иезуитом Ганецким, и наконец, оказавшись в отчаянном положении, попросила денег у английского посланника Гамильтона, для вящего эффекта открыв перед ним свое «инкогнито». Не желая компрометировать себя связями с самозванкой, тот переслал это письмо в Ливорно к сэру Джону Дику, консулу, а тот немедля передал бумагу Алексею Орлову, до тех пор безрезультатно пытавшемуся напасть на след самозванки.

Узнав об этом, Орлов немедленно отправил в Рим генерал-адъютанта своей эскадры Ивана Христинека с поручением втереться в доверие к «княжне Владимирской» и любым способом заманить её в Пизу, где в то время находился Орлов.

Прибыв в город, Христинек стал постоянно появляться рядом с домом, где жила «княжна», и говорить с прислугой, сочувственно отзываясь о её предприятии. Приглашенный в конце концов к авантюристке, которая из-за нездоровья вынуждена была принять его в постели, Христинек объявил, что представляет графа Орлова и пригласил её прибыть для переговоров в Пизу, где в то время находилась русская эскадра. В то же время, по приказу Орлова и Гамильтона, её посетил английский представитель в Риме Дженкинс, предложивший открыть «княжне» неограниченный кредит.

Однако, видимо, заподозрив неладное, та отказала обоим; при том, что это начальное сопротивление длилось недолго — за невыплаченные долги «княжне Елизавете» грозила тюрьма. Приняв наконец помощь Дженкинса, ей удалось выплатить кредиторам 11 тысяч золотых, и наконец, поддавшись уговорам Христинека, уверявшего, что Орлов целиком на её стороне и даже предлагает претендентке вступить в брак, «Елизавета» собралась в Пизу. Кардиналу Альбани она заявила, будто уезжает из Рима, чтобы постричься в монахини, тот же в ответ на просьбу вернуть ей письма и документы ложно уверил будто давно их сжег.

Похищение

11 февраля, заняв у Дженкинса ещё 2 тыс. золотых на дорогу, «графиня Пинненберг», отныне звавшаяся «графиней Селинской», выехала в сопровождении Христинека в Пизу, принадлежавшую в то время австрийской короне. Ее сопровождали поляки Доманский, Чарномский, горничная фон Мешеде и слуги — всего шестьдесят человек. Орлов озаботился о том, чтобы найти для помещения самозванки и её свиты роскошный дворец, в котором она действительно поселилась 15 февраля, по приезде.

Алексей Орлов поспешил представиться самозванке, причём, по воспоминаниям современников вел себя с ней как с владетельной особой, появляясь в парадной форме с орденами и строго соблюдая все правила этикета. Самозваная принцесса, однако же, отнеслась к нему вначале недоверчиво, лишь кратко пересказав свою историю, которая на сей раз заключалась в том, будто её в младенческом возрасте увезли из России некий священник и несколько помогавших ему женщин, но настигшие их враги пытались извести принцессу ядом, и она лишь чудом осталась жива. Воспитывалась она в дальнейшем будто бы в Персии, где и до настоящего времени имеет сильную поддержку, по совершеннолетию тайно побывала в России, на Волге, в Петербурге, затем через Ригу выехала в Пруссию, где в Потсдаме открыла свое инкогнито Фридриху II, затем жила в Париже, приняв для сохранения тайны имя «принцессы Владимирской».

Также она уверяла, будто в Германии свела короткое знакомство со многими владетельными князьями, в частности с князем Лимбургским, что её безоговорочно поддерживают Швеция, Пруссия и члены Барской конфедерации, почти наверняка она может рассчитывать на Австрию и в скором времени собирается в Стамбул, где в данный момент её представляет некий преданный перс, владеющий девятью иностранными языками. О Пугачёве на сей раз упомянуто не было, так как до «княжны» уже успели дойти сведения о его поимке и казни.

Алексей Орлов, донося обо всем императрице, отметил также: «Я несколько сомнения имею на одного из наших вояжиров, а легко может быть, что я и ошибаюсь, только видел многие французские письма без подписи, и рука мне знакомая быть кажется.» Орлов подозревал в сочувствии самозванке Ивана Ивановича Шувалова, но дальше подозрений дело не пошло — так как сличая почерк в этих письмах, привезенных в Россию вместе с остальными бумагами «княжны», генерал-фельдмаршал Голицын пришел к выводу, что писал их князь Лимбургский.

Самозванка была очарована Орловым, действительно, считавшимся в то время одним из самых видных русских аристократов. Вместе с ним она стала выезжать в открытом экипаже, осматривать достопримечательности города и появляться в опере. Вскоре пошел слух, будто Орлов и «графиня Селинская» состоят в любовной связи. Известно также, что Орлов предлагал ей замужество (и по собственному признанию, сдержал бы слово «лишь только достичь бы того, чтобы волю вашего величества исполнить»), она же отказалась, вплоть до того, как займет «надлежащий ей российский трон».

Однако, похитить самозванку в Пизе не было никакой возможности, так как преданная ей прислуга и городская полиция немедленно воспротивились бы подобному — тем более по городу уже стали ходить слухи, что под именем графини Селинской скрывается наследница российского престола. Также иезуиты, продолжавшие пристально следить за перемещениями своей подопечной, вызывали у Орлова нешуточные опасения. «Находясь вне отечества, в здешних местах, опасаться должен, чтобы не быть от сообщников сей злодейки застрелену или окормлену^[19] — писал Орлов Екатерине уже после ареста самозванки — я всего более опасаюсь иезуитов, а с нею некоторые были и остались по разным местам.»

Потому, чтобы заманить самозванку в Ливорно и далее на борт одного из кораблей эскадры, сообщник Орлова, английский консул Дик написал ему письмо, будто бы в Ливорно происходят некие столкновения между англичанами и русскими (что никоим образом не соответствовало действительности) и для водворения мира необходимо присутствие Орлова. Тот немедленно засобирался туда, причем самозванка, успевшая привязаться к своему кавалеру, взялась его сопровождать. Орлову и Христинеку удалось уговорить её не брать с собой свиту, но ехать лишь в сопровождении горничной фон Мешеде, камердинеров Маркезини и Кальтфингера, а также двух поляков — Доманского и Чарномского.

20 февраля по приезде Орлова и самозванки консул Дик дал в их честь обед в помещении английской миссии, причем его жена сумела притвориться дружески настроенной к «княжне» и втереться к ней в доверие. Кастера, резко порицая англичанина за образ действий, несовместимый с его дипломатическим статусом, считал, что за помощь англичанину была выплачена немалая сумма, его жене подарены были бриллианты.

Так или иначе, на следующий день, 21 февраля консул Дик устроил завтрак в честь прибывших, причем во время его зашел разговор о русском флоте, стоявшем в Ливорно, и «княжна», как полагают, сама пожелала осмотреть корабли. Ее желание немедленно было «уважено», причем в первую шлюпку вместе с самозванкой сели жена консула и жена адмирала Грейга, во вторую — Орлов, Грейг, Христинек, и наконец в третью — сопровождавшая самозванку свита.

С флагманского корабля «Три иерарха» для нее было спущено кресло. Самозванку приветствовали криками «ура!» и царским салютом, на кораблях были подняты флаги. Офицеры и матросы для этого случая надели парадную форму, в каюте адмирала Грейга был накрыт стол и подан роскошный десерт, за здоровье принцессы Елизаветы подняли кубки. Ожидания толпы, собравшейся на пристани в ожидании зрелища не были обмануты, русская эскадра устроила, как и было обещано, демонстрацию военных маневров. «Княжна» поднялась на палубу, чтобы наблюдать за происходящим, и, увлеченная зрелищем, не заметила, что все окружавшее её общество вдруг куда-то исчезло, кроме бывших рядом с ней слуг и двоих поляков, зато гвардейский капитан Литвинов официально объявил об их аресте. Потерявшую сознание «княжну» отнесли в предназначенную для нее каюту.

Существует, впрочем, другая версия, по которой «княжну» заманили в Ливорно под предлогом заключения брака между ней и Орловым, причем венчать их должен был православный священник, находившийся на флагманском корабле. Так или иначе, самозванка попалась в расставленную ловушку. Уже будучи под арестом она написала письмо Орлову, в котором уверяла в его в своей неизменной любви и просила помочь ей освободиться. Продолжая играть комедию, граф, который всё ещё опасался возможной мести со стороны сообщников «злодейки», написал по-немецки ответ, в котором уверял, будто сам находится «под караулом», но приложит все усилия, чтобы бежать и освободить ее. Комедия была направлена среди прочего и на то, чтобы удержать пленницу от попытки самоубийства. В это же время посланные графа в спешном порядке отбыли в Пизу, чтобы захватить имущество и бумаги самозванки, а также распустить её свиту, что и было с успехом проделано.

Арест принцессы вызвал возмущение в Ливорно, Пизе и Флоренции. По сведениям, даже тосканский герцог Леопольд выразил свое возмущение подобным нарушением международного права, не получив из России, впрочем, никакого ответа. В течение двух дней, пока русская эскадра ещё стояла на рейде, её постоянно окружали лодки полные местных жителей, и только цепь солдат на палубе, угрожавших открыть огонь, удерживала их на почтительном расстоянии.^[20]

26 февраля эскадра снялась с якоря. Для пленницы был выделен персональный врач, с ней оставлена прислуга, и наконец по приказу Орлова «княжне» для развлечения в пути доставлены были книги на нескольких языках. Сам Орлов, опасаясь мести итальянцев, спешно выехал из страну сухим путем, не дожидаясь разрешения императрицы, Христинек с донесением о захвате пленницы был отправлен в Петербург, причем все подробности ему было вменено в обязанность передать на словах.

По воспоминаниям адмирала Грейга, выполнить порученное ему оказалось крайне тяжело. Вплоть до прибытия в английский порт Плимут, «княжна» вела себя достаточно спокойно, как видно, все ещё надеясь на помощь Орлова. Однако, во время стоянки с ней вдруг случился нервный припадок, в результате чего она упала в обморок. Когда её вынесли на палубу, желая таким образом привести в себя, она через некоторое время вскочила и попыталась выпрыгнуть за борт, прямо в проплывавшую мимо рыбацкую лодку. В последний момент пленницу удалось задержать.

В дальнейшем, понимая всю отчаянность своего положения «княжна» несколько раз пыталась наложить на себя руки — в частности выбросившись за борт, в результате чего за ней пришлось вести постоянное наблюдение.

В то же время в Европе появился и долгое время держался слух, будто бы русские корабли отправились в Бордо (Франция), где Орлов собственноручно расправился со своей пленницей. Однако, ничего общего с реальностью слух этот не имел; поспешно снявшись с якоря в Плимуте, где по воспоминаниям Грейга, местное население стало проявлять повышенный интерес к русской эскадре, корабли отправились в Балтийское море, 18 апреля бросили якорь в Зунде, где были задержаны плавучими льдами, и наконец, 11 мая прибыли в Кронштадт.

2.5. Заключение в Петропавловской крепости и смерть

По прибытии, выполняя приказ Орлова, Грейг немедленно послал курьера к императрице, в то же время продолжая удерживать пленницу у себя в ожидании именного указа. 16 мая Екатерина подписала приказ о выдаче самозванки в распоряжение петербургского генерал-губернатора фельдмаршала князя Голицына. Вечером 24 мая Голицын отрядил за этим капитана Преображенского полка Александра Матвеевича Толстого, предварительно взяв с него клятву вечно хранить тайну. В тот же вечер Толстой вместе с надежной командой причалил к кораблю «Три иерарха» и дождавшись вновь наступления ночи, 25 мая принял в шлюпку «принцессу», двоих поляков, четырех слуг и горничную, и наконец сдал их с рук на руки коменданту Петропавловской крепости Чернышеву, немедленно разместившего «вояжиров» по казематам в Алексеевском равелине.

Екатерина, находившаяся в то время в Москве, внимательно следила за ходом расследования. Первыми допрашивали слуг, но не узнали от них ничего могущего заинтересовать следствие. Чарномский признал связь самозванки с Барской конфедерацией и рассказал об участии в деле князя Раздивилла, то же после некоторого запирательства подтвердил Доманский.

Первый допрос «принцессы» был проведен на следующий же день — 26 мая, причем секретарь Василий Ушаков заблаговременно составил список тезисов, интересующих следствие. Сам допрос велся на французском языке, секретарь же записывал по-русски, и эту запись переводили пленнице непосредственно перед тем, как просили подписать протокол. На допросах «принцесса» дала подробные показания о своём детстве, утверждая, что провела ранние годы в Киле у некоей госпожи Пере или Перон, затем в 1762 г, в возрасте 9 лет её вместе с нянькой Катериной («немкой из Голштинии»), некие незнакомцы вывезли в Петербург, после чего пообещали доставить в Москву к родителям, но вместо того отвезли к «персидской границе», и поселили у некой «образованной старушки», где «принцесса» чудом осталась жива после попытки Петра III извести её с помощью яда.

В следующем 1763 г. с помощью «татарина» ей вместе с нянькой удалось якобы бежать в Багдад, где её поселил у себя «богатый перс Гамет», откуда год спустя она перебралась в Исфахан к некоему персидскому «князю Гали». Здесь она получила блестящее образование под руководством француза Жака Фурнье, при том что «князь Гали» постоянно называл её дочерью Елизаветы Петровны. В 1769 г. из-за вспыхнувших в Персии волнений Гали под именем Крымова вернулся в Россию, выдавая «принцессу» за собственную дочь. Через Астрахань и Петербург они наконец выехали из России, и через Германию и Францию попали в Лондон, где вынужденная по неизвестной причине расстаться со своим покровителем, «принцесса» отправилась назад в Париж, где приняла имя «принцессы Али», то есть «дочери Гали».

В дальнейшем, по её словам, она отправилась в Италию, чтобы вновь связаться с Гали и раздобыть у него денег, необходимых для хлопот по делу о защите прав князя Лимбургского на Голштинское герцогство, и в то же время собиралась в Россию, чтобы выяснив окончательно, кто она и кто её родители, постараться получить у Екатерины фамилию и титул. Здесь же по её словам, она встретилась с Радзивиллом, который с огромным трудом смог её уговорить отправиться вместе с ним в Стамбул, при том что принцесса якобы всеми силами уговаривала его «отказаться от неосуществимых намерений» и отрицала родство с императрицей Елизаветой, так как не имела тому никаких доказательств. Документы же, захваченные в Пизе были, как она уверяла, получены «от некоей женщины в анонимном письме». Желая заставить говорить её более откровенно, заключённую скудно кормили, в её камере постоянно находились офицер и двое солдат^[21]. Однако «княжна» настаивала на правдивости своих показаний. Она написала несколько писем императрице и Голицыну и просила о личной встрече с Екатериной, уверяя, что может «доставить большие выгоды» империи. Подписываясь «Elisabetta», она вызвала большое раздражение Екатерины, писавшей Голицыну:

… велите к тому прибавить, что никто ни малейшего не имеет сомнения о том, что она авантюрьерка, и для того вы ей советуйте, чтоб она тону убавила и чистосердечно призналась в том, кто её заставил играть сию роль, и откудова она родом, и давно ли плутни сии примышленны^[22].

По свидетельству авантюриста Винского, отбывавшего заключение в Алексеевском равелине через несколько лет после смерти «княжны», тюремщики вспоминали, будто в конце июля 1775 г. к пленнице приезжал граф Орлов, она же разговаривала с ним резко и громко, едва не переходя на крик. Неизвестно, впрочем, насколько достоверны эти сведения. Тот же Винский утверждает, что «княжна» погибла во время наводнения 1777 года, так как для её спасения не было принято никаких мер^[23].

Умерла от чахотки 4 декабря 1775 г., скрыв тайну своего рождения даже от священника, присланного Голицыным по просьбе заключённой^[24]. Её похоронили солдаты из охраны во дворе крепости. Обрядов при погребении не было совершено никаких.

Все лица, задержанные вместе с «княжной», были освобождены. Им вручили деньги для возвращения в Западную Европу с условием никогда более не появляться в России под страхом смертной казни без суда^[25].

Усилия правительства по сохранению тайны в деле самозванки способствовали распространению самых невероятных слухов о её судьбе. Сведения, дошедшие до иностранных дипломатов, были случайны и отрывочны. Так, в феврале 1776 года саксонский посланник, барон Сакен, сообщал, что «сумасшедшая, так называемая принцесса Елизавета», умерла в Шлиссельбурге «два дня тому назад». О судьбе лиц, её сопровождавших, Сакену ничего не было известно.

3. Предание о браке и потомстве Елизаветы Петровны и Разумовского

С XVIII века и поныне существует легенда о якобы тайном браке, в который вступила Елизавета с Алексеем Разумовским. Эта легенда, нашедшая отражение среди прочего в нескольких европейских изданиях, утверждает, будто это событие произошло в 1742 г., его в этом случае относят во время посещения царицей имения Покровское-Рубцово и села Перово, в церкви которого, названной в честь Знамения Св. Богородицы якобы и состоялось венчание. Сторонники легенды ссылаются на собственноручно вышитые Елизаветой «воздухи», действительно долгое время сохранявшиеся в перовской церкви. Также в пользу этой легенды может свидетельствовать факт покупки Елизаветой села в 1743 г. По проекту знаменитого Растрелли здесь был выстроен дворец, после чего Перово преподнесено в дар Алексею Разумовскому.

По иной версии, венчание произошло в церкви Воскресенья в селе Бараши 15 июля 1748 г., где затем в недалеко расположенном дворце «молодые» устроили скромный ужин и провели брачную ночь. В качестве подтверждения указывается, будто церковную главу позднее украсила царская корона (что как считают нынешние исследователи отнюдь не соответствует действительности). Против легенды свидетельствует также факт, что церковь была закончена тридцать лет спустя после указанной даты.^[26]

Среди сторонников правдоподобности легенды также нет единства в вопросе, когда произошло бракосочетание, так называют 1744, 1748 и 1750 гг.

Что касается потомства от этого брака, то Жан-Анри Кастера в своем исследовании «История Екатерины II» (Histoire de Catherine II) предполагает, будто Елизавета родила мужу двоих сыновей и дочь.^[27] Один из этих сыновей по мнению французского исследователя дожил до 1800 г., другой же умер молодым, причем виной тому был несчастный случай — готовясь к карьере горного инженера он якобы изучал химию под руководством профессора Лемана, и задохнулся или насмерть отравился случайно пролившимся из разбитой колбы ядовитым составом. Княжна Тараканова по его мнению, была младшей и родилась в 1755 г.

Со своей стороны Адольф фон Хельбиг в своей «Russische Gunstlinge» утверждает, будто согласно ходившим в России слухам, детей было двое — сын, носивший позднее фамилию Закревский и дочь — княжна Тараканова.^[28] Впрочем, отцом последней фон Хельбиг полагал Ивана Ивановича Шувалова и относил её рождение к 1753 г. Этой же версии придерживался М. Н. Логинов, отождествивший Закревского с тайным советником и президентом медицинской коллегии, чья дочь Прасковья была замужем за Павлом Сергеевичем Потемкиным.^[29]

Шарль-Пино Дюкло в своих «Mémoires Secrets» добавляет к тому будто дети от этого брака воспитывались некоей итальянкой по имени Джованна, доверенным лицом Елизаветы, причем она выдавала обоих за собственных детей.^[30] Хельбиг, также разделявший это мнение, добавлял, будто Шувалов навещал «свою» дочь в Италии. Как полагают иногда, мотивом к возникновению подобных сведений были намеки самозванки Таракановой на якобы имевшиеся у нее письма Шувалова.

И наконец граф Д. Б. Блудов держался мнения, будто у Елизаветы и Разумовского был сын, всю жизнь проведший в заточении в одном из монастырей Переяславля-Залесского и якобы горько жаловавшийся на судьбу и дочь, Августа Тараканова.^[31]

Действительно, некая «Августа Матвеевна» (по иным сведениям — Тимофеевна, отчество считается вымышленным) существовала на самом деле, как полагается, постриженная насильно, и принявшая монашеское имя Досифеи, она в течение 25 лет, до самой смерти, последовавшей в 1810 г. прожила в московском Ивановском монастыре, предназначенном для «для призрения вдов и сирот знатных и заслуженных людей». Для нее было отведено помещение, состоявшее из двух небольших комнат и прихожей для келейницы, располагавшееся в одноэтажном каменном здании в восточной стороне монастыря, по соседству с покоями игуменьи Елизаветы.^[32] Достоверно известно, что вплоть до смерти императрицы Екатерины II она вынуждена была жить почти в полном уединении, навещаемая лишь игуменьей, своим духовником и причетником, а также купцом Шепелевым, торговавшим чаем и сахаром, причем даже церковные службы для нее устраивались отдельно — в надвратной церкви монастыря, прии запертых дверях. Свое время посвящала в основном чтению книг религиозного содержания и рукоделию. Получаемые из государственного казначества деньги а также довольно значительные суммы, время от времени поступавшие на её имя из «неизвестного источника» в основном тратила на украшение монастырской церкви и обильную милостыню. Никогда не участвуя в общих трапезах, имела собственный достаточно изысканный стол.

Уже после смерти Екатерины суровый режим затворничества был смягчен, так Августу несколько раз посетил митрополит Платон, и некое лицо, принадлежавшее к императорской фамилии, по вполне понятным причинам, пожелавшее остаться неизвестным. Так же причетник, по словам Снегирева, видел нескольких «весьма важных лиц», посещавших ее, причем с гостями Августа разговаривала на иностранном языке.

Считается также, что Досифея хранила у себя некоторые бумаги, которые сожгла незадолго до смерти и портрет императрицы Елизаветы.

Последние годы жизни наложила на себя обет молчания, ввиду чего считалась в монастыре «праведной». Воспитанниками Досифеи стали братья Путиловы, в дальнейшем также избравшие монашество. Единственное написанное её рукой письмо адресовано именно им.^[33] Скончалась она в 1808 г. (как указано на портрете) или же 4 февраля 1810 г. (согласно надписи на могильной плите). Отпевал её за болезнью митрополита его старший викарий, архиепископ дмитровский Августин, на похоронах же присутствовали высокопоставленные представители московского духовенства, сенаторы, члены опекунского совета и вельможи елизаветинского времени, сюда же явился тогдашний губернатор Москвы Андрей Гудович в парадном облачении. Автор биографии самозванки Таракановой П. Мельников не преминул заметить, что Гудович был женат на Прасковье Кирилловне Разумовской, которая, если считать Августу дочерью Елизаветы, приходилась бы монахине кузиной. Августу похоронили в Новоспасском монастыре, в усыпальнице рода бояр Романовых, причем на её могиле под номером 122, установлен был камень с надписью

Под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи, обители Ивановскаго монастыря, подвизавшейся о Христгь Иисусе в монашестве двадцать лет, а скончавшейся февраля 4-го 1810 года. Всего её жития было шестьдесят четыре года. Боже, всели её в вечных Твоих обителях!

Как полагает А. Самгин, Августа Тараканова родилась около 1745—1745 гг., крещена, вероятно, 24 ноября, в день праздника мученицы Августы Римской. Предполагается, что принцесса воспитывалась в семье Веры Григорьевны Дараган, сестры графа Разумовского.

По описаниям современников она была среднего роста, стройна и хранила на своем лице «следы редкой красоты».

Гликерия Ивановна Головкина, воспитанница Ивановского монастыря записала её рассказ о себе, и ещё спустя 55 лет он был наконец опубликован в «Русской летописи»^[34]:

Это было давно: была одна девица, дочь очень, очень знатных родителей, и воспитывалась она далеко за морем, в теплой стороне, образование получила блестящее, жила она в роскоши и почете, окруженная большим штатом прислуги. Один раз у нее были гости и в числе их один русский генерал, очень известный в то время; генерал этот и предложил покататься в шлюпке по взморью; поехали с музыкой, с песнями; а как вышли в море — там стоял наготове русский корабль. Генерал и говорит ей: «Не угодно ли вам посмотреть на устройство корабля?» Она согласилась, взошла на корабль, — а как только взошла, её уж силой отвели в каюту, заперли и приставили к ней часовых… Через несколько времени нашлись добрые люди, сжалились над несчастною — дали ей свободу и распустили слух, что она утонула... Много было труда ей укрываться... Чтобы как-нибудь не узнали ее, она испортила лицо свое, натирая его луком до того, что оно распухло и разболелось, так что не осталось и следа от её красоты; одета она была в рубище и питалась милостыней, которую выпрашивала на церковных папертях; наконец пошла она к одной игуменье, женщине благочестивой, открылась ей, и та из сострадания прнотила её у себя в монастыре, рискуя сама подпасть за это под ответственность.

Аналогичные сведения имеются также в РБС под редакцией А. А. Половцова. Воспроизводится также портрет, предположительно изображающий Августу, на обороте которого было написано «Принцесса Августа Тараканова, в иноцех Досифея»^[35].

П. Мельников отметил ходившие в XVIII—XIX веках слухи, будто к монашескому уединению Августу сумела склонить Екатерина, якобы имевшая с ней свидание и уверившая, что в противном случае дочь Елизаветы может сделаться игрушкой в чужих руках.

М. И. Пыляев отмечал:

Орлов, по рассказам современников, живя в Москве, никогда не ездил мимо Ивановского монастыря, где жила настоящая княжна Тараканова; он думал, что там томится в заключении его жертва…^[36]

Современные исследователи замечая, что рассказ этот почти в точности повторяет историю самозванки Таракановой, ставят под сомнение как искренность монахини, так и её принадлежность к царскому роду.

Уже в новейшее время могила Августы была вскрыта, причем, как оказалось, монахиня была горбуньей, видимо, из-за полученной в детстве травмы, круглолицей и внешности весьма посредственной. Впрочем, противники подобной точки зрения заметили, что во время разграбления монастыря солдатами Наполеона, подлинное надгробие могло быть сдвинуто, и на месте захоронения Августы оказалась другая женщина. От их внимания не ускользнуло также, что череп умершей сохранился очень плохо, и делать какие-то выводы уже поэтому достаточно преждевременно. Генетической экспертизы, которая могла бы положить конец спорам проведено не было.

Кроме того, в России XVIII и XIX веков ходили многочисленные слухи об иных «дочерях» Елизаветы и Разумовского. Так Михаил Иванович Семевский в своей статье «Заметка об одной могиле в посаде Пучеж»^[37] приводит рассказ о якобы жившей в Пушавинском монастыре дочери Елизаветы и Разумовского, известной под именем Варвары Мироновны Назарьевой или инокини Аркадии, умершей в 1839 г. Подобные же слухи были зафиксированы в Уфе, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, Костроме и т. д. где в соответствующее время были спрятаны в монастырях несколько женщин, якобы принадлежавших к высшему петербургскому обществу и официально объявленных «умалишенными».^[38]

3.1. Версия Васильчикова

Существует также мнение, что предание о Таракановой произошло из-за созвучия с фамилией Дараган (Дарагонов). Алексей Разумовский воспитывал за границей (в Швейцарии) своих племянников Дараганов, Закревских и Стрешенного. Из-за искажения фамилии Дараган и появилась легенда о дочери Разумовского и Елизаветы Петровны — княжне Таракановой^[39].

4. В искусстве

Известный писатель начала XIX века Д. С. Дмитриев в своей книге «Авантюристка» увлекательно излагает свою версию полной приключений жизни княжны Таракановой.

Популярная пьеса «Царская охота» Леонида Зорина рассказывает историю о «похищении» княжны из Европы и возвращении её в Россию. В киноэкранизации роль Таракановой исполнила Анна Самохина.

Предание о гибели Таракановой во время наводнения в Санкт-Петербурге в 1777 г., послужившее сюжетом для картины Флавицкого (в 1865 г.), не подтверждается исследованиями (она умерла за два года до наводнения). Жизнь её не раз служила темой для романистов, в том числе для Г. П. Данилевского, написавшего в 1883 г. роман «Княжна Тараканова».

5. В литературе

• Данилевский Г. П. «Княжна Тараканова»
• Радзинский Э. «Княжна Тараканова», «Последняя из дома Романовых»
• Лонгинов М. Н. «Княжна Тараканова»
• Гримберг Ф. «Княжна Тараканова»
• Лунинский Э. «Княжна Тараканова»
• Кравцова М. «Досифея. Жизнь за императрицу»
• Пикуль. «Фаворит»
• П. И. Мельников (Андрей Печерский) «Княжна Тараканова и принцесса Владимирская»
• Ирина Чижова «Добродетель и порок»
• Виктор Пелевин «T»
• Е. Карнович «Самозванные дети»

Список литературы: