Содержание
  Введение
1. Юрий Иосифович Визбор
2. Анализ песен
Заключение
Список литературы

Введение

Визбор. Юрий Визбор.
Вот он стоит на сцене - мешковатый и в то же время ладный, чуть наклонившись через гитару к микрофону, улыбается.
У него замечательная улыбка, мгновенно располагающая к нему: здравствуйте, мы все тут свои люди, давайте, ребята, споем что-нибудь.
Все его лицо излучает это дружеское приглашение, и так заразительно, что собравшихся разом окатывает волна симпатии к этому человеку и объединяет с ним.
Абсолютно контактный человек. И какой разносторонний!
Журналист, драматург, горнолыжник, радист, сценарист, актер, альпинист, - наверно, не все я перечислил. Но прежде всего и самое главное - поющий поэт.
Году в 1963 Алла Гербер написала в "Юности" о "бардах и менестрелях". Время утвердило слово "бард", А вот все же хочется расшифровать.
Юрий Визбор, поющий поэт. Спой нам, Визбор, что-нибудь старенькое, сочиненное тобой ли одним, вместе ли с кем - все равно это в первую очередь твой голос, твоя гитара, твоя интонация.
- Чутко горы спят. Южный Крест залез на небо...
- Жить бы мне, товарищи, возле Мелитополя...
- Полночь в зените, лунные нити на снегу...
- Мирно засыпает родная страна, и в московском небе золотая луна...
- В Архангельском порту причалил ледокол...
Визбор - это молодая Москва конца 50-х, внезапно открывшая для себя много нового, в том числе - горы, дороги, тайгу, моря и океаны, романтических флибустьеров и реальных геологов, экзотический Мадагаскар и подмосковную осень... Это резкое переощущение пространства и времени, истории и человека в ней...
Бесконечные встречи... в зрительном зале, в аудитории или у стола, или у костра... Поколение жадно знакомилось, искало и находило свое слово, свою музыку. Обретало лицо.
Чтобы кругом была суровая природа, ночь и отсветы огня на лицах. Краткий отдых мужественных людей во время трудного похода. Дух истинного дружества и единодушия в самом важном: в бескорыстии, достоинстве и человечности. И гитара - негромко, и Юра - негромко...
Восемнадцать разлук, восемнадцать кручин,
Восемнадцать надежд на рассвет голубой...
Целью данного реферата является изучение и анализ авторской песни Юрия Визбора.

1. ЮРИЙ ИОСИФОВИЧ ВИЗБОР

(20 июня 1934 - 17 сентября 1984)
Родился, жил и скончался в Москве. Окончил факультет русского языка и литературы Московского государственного педагогического института (МГПИ) им. В. И. Ленина (1955). Работал учителем на Севере, там же служил в армии. Был корреспондентом радиостанции "Юность", журнала "Кругозор". Работал сценаристом на студии документальных фильмов. Киноактер, поэт и прозаик, драматург. Член Союзов журналистов и кинематографистов СССР.
Занимался альпинизмом, участвовал в экспедициях на Кавказ, Памир и Тянь-Шань, был инструктором по горнолыжному спорту.
Первая песня - "Мадагаскар" (1951).
Году в 56-м студентка МГУ Света прислала нам, провинциалам, мы тогда работали после окончания института в Запорожье, магнитофонную кассету с песнями, которые пел под гитару какой-то парень. Так впервые мы узнали о Юрии Визборе и вообще о самодеятельной песне, как тогда называли авторскую песню.
Появление песен Юрия Визбора стало открытием. Романтика и надежда тех дней нашли в них свое поэтическое воплощение. Это были уже не "тексты песен", а поэтические произведения - стихи, органично слитые с принадлежащей только им музыкой, без которой они уже существовать не могли. Но главное - это были песни свободного человека. Нам еще предстояло "выдавливать по капле", а он уже тогда был свободен и независим. Это очень не нравилось "им". Это "их" раздражало. Угрозы, мелкие пакости в виде лишения некоторых почестей на него не действовали, и это "их" унижало. "Они" мстили ему даже после смерти, запретив гражданскую панихиду в городе и изменив маршрут траурной процессии, намеченной мимо Юриного дома. на другой, в объезд всей Москвы. "Они" его откровенно боялись, и не без оснований.
Потом были еще долгие годы творчества, большого успеха и признания. Блестящее остроумие и необыкновенное обаяние автора стали естественным достоянием его песен. В этом одна из главных причин поразительной притягательности песен Юрия Визбора. Плюс поэтическая точность, умение найти фразу, которая станет потом почти лозунгом. "Не верь разлукам, старина!" или "Зато мы делаем ракеты..,". А кто не испытал щемящее, почти физическое ощущение юности, слушая:
"Друзья мои, друзья, начать бы все сначала,
На влажных берегах развить свои шатры,
Валяться б на досках нагретого причала
И видеть, как дымят далекие костры"
И, конечно, музыка - изящная, легко запоминающаяся. Он очень тонко чувствовал грань между простотой и примитивностью.
Юрий Визбор стоял у истоков авторской песни. Собственно говоря, истоков было три: студенческая песня, песни поэтов, поющих свои стихи, и песни непрофессиональных композиторов, сумевших выразить музыкой лучшую современную поэзию. Визбор был наиболее ярким представителем первого из этих трех источников - наиболее массового источника, благодаря которому авторская песня проникла во все слои нашего общества. Прошло 40 лет. Границы трех источников размыты, взаимное проникновение создало жанр искусства, в котором уже трудно различить признаки тех или иных влияний. Но остаются столпы. Их вклад в национальную культуру все очевиднее. Один из них Юрий Визбор.
Хрестоматийно знакомые песни Юрия Визбора вошли в жизнь его поколения, а потом также естественно в жизнь последующих. Сегодня их поют совсем юные ребята, и трудно себе представить широту аудитории песен Юрия Визбора. Уже более 10 лет автора нет с нами, а песни его становятся более популярны. В день рождения Юры - 20 июня 1994 г. - их пел детский хор и большой хор военных, друзья Юры и весь 2.5-тысячный зал. А ночью 3 июля на Грушинском фестивале в Самаре песни Визбора единым хором пели около ста тысяч людей. Так же как и пятнадцать лет назад, там же, вместе с их автором, стоящим на сцене-плоту в виде гитары.
В чем секрет этой необыкновенной популярности и расширяющегося с годами успеха песен Юрия Визбора? Возможно это вам станет ясно, когда вы прослушаете этот диск, побываете на концерте Юрия Визбора и еще раз споете вместе с ним почти все его лучшие песни.

 

2. Анализ песен

По новейшим свидетельствам — он вышел на первое место по «ис-полняемости».
Дети забыли — внуки вспомнили?
И запели песни, которые, казалось, наглухо остались в тех отошедших временах, где этими песнями перекликались молодые тогда будущие их деды?
«Рожденные в года глухие», эти песни откатились в историю, когда грянула Гласность. В ней все потонуло. Ну, пели у костров. Ну, пе­редавали из верных рук в верные руки катушки магнитофонных запи­сей. Потом запели у концертных микрофонов, в открытую. Дым повыветрился, стало меньше огня, больше блеска. К нашим поэтам пристали странные зарубежные определения: шансонье, барды, менестрели. Потом возникло косноязычное, заикающееся буквосочетание КСП. Расцвело это КСП в 60-е годы: из интимного «я» песня вышла на всеобщее «мы», завоевала эстраду, продемонстрировала скепти­кам всесоюзный размах. Потом мероприятие свернулось, измельчало; «каэспэшники» из знаменитостей «всесоюзных» стали «местными» — городскими, районными. По ходу 70-х жанр, порожденный поколением послевоенных мечтателей, все более воспринимался как нечто сентиментально-слабосильное. По словам Юрия Гребенщикова, «должны были прийти ребята более нервные, ироничные, непримиримые, крутые» — представители поколения, которое вообще «не знало общественных взлетов в годы, когда все предлагалось принимать на веру», а оно не хотело. Не буду спорить с Ю.Гребенщиковым по поводу тех изящных определений, которые он дает временам, а нравы он определяет вполне точно.
«Нервные ребята» пришли, и самодеятельная песня съежилась под напором рока. А потом и «нервные» попятились под давлением более молодых конкурентов. Кто стал бы вживаться в тихие вздохи, вырывавшиеся когда-то у молодых людей, которым теперь было за шестьдесят? Кто вспомнил бы, что эти вздохи были первой формой протеста против бодрого обязательного официоза — формой спасения личности? Кому все это могло сгодиться, когда и сам допотопный официоз (я имею в виду певшиеся артистами по радио песни) приказал долго жить, да так, что его уже как бы вообще не существовало?
Но история непредсказуема; запасники ее памяти неспроста так обширны; они могут сослужить службу в самой неожиданной ситуации. Тихая гитара способна вернуть ощущение личности в противовес не только коллективному самогипнозу, ведущему на физзарядку эпохи партпроса и комвоса, но и коллективному самогипнозу в духе «металла», новой эйфории эпохи Рынка и Базара. Всяко бывает. Дети оттолкнулись — внуки могут вспомнить, как их дедушки в эпоху Первой Оттепели, в 1956 году, пели у костров. Могут почувствовать, что такое «тайная свобода» — свобода гитарного аккорда, свобода пропеть с улыбкой: «Снова нас ведут куда-то, и не ясен нам маршрут...» Могут спросить: кто же это спел, кто так улыбнулся когда-то, кто был первым?
Кто начал? Кто эту «костровую» песню вывел на уровень поэзии? Кто первый взял гитару и, подойдя к микрофону, стал не читать стихи, а петь их? Кто — у истока традиции?
Обычно отвечают: Окуджава. Отвечают: Высоцкий. У людей есть основания думать так. Но если быть точными, то у истоков современной звучащей лирики стоит Визбор. Юрий Визбор. Было время недолгое, полтора-два года в конце пятидесятых, когда именно он, ярко выделившийся, как бы выплывший из волн широко разлившейся тогда студенческой песни, единолично овладел вниманием и сердцами слушателей. Это было до Окуджавы, до Высоцкого, до Кима и Коваля, до Новеллы Матвеевой, пожалуй, даже до Городницкого и Ады Якушевой.
Магнитофонные ленты, передаваемые из дома в дом, и живые голоса, подхватывающие песню от костра к костру, были словно отражением облика самого Визбора, веселого, желтоволосого, круглолицего парня в ковбойке, который не то пел, не то шептал, не то рассказывал:
Лыжи у печки стоят,
Гаснет закат за горой...
В самом начале шестидесятых мы недолгое время довольно часто встречались. Я переживал первую безоглядную влюбленность в его песни. С огромным допотопным магнитофоном в рюкзаке я таскался к нему на Неглинку, в старинный дом с широченной лестницей, в комнату о двух окошках, выходящих на скверик ЦУМа. Тот древний дом казался памятником архитектуры, где и жить-то неловко. Он и стал для меня с тех пор памятником — па­мятью о нем, о Визборе, о его стихах и о стихах, его окружавших: «И в этом доме два окна не спят из-за меня...» Записав тогда оче­редную катушку его песен, мы как-то заговорили о том, кто в каких бывал маршрутах, и он показал мне несколько горных пейзажей, свежо и романтично исполненных в гуаши. Я спросил: «И это тоже ты?» Он скромно улыбнулся и кивнул. Тут я брякнул: «Зачем ты разбрасываешься? Тебя сгубят твои таланты. Все разлетится». Улыбка его сошла; я подумал, что попал в больное место, я не воз­вращался более к этой теме.
Он был и впрямь ярко, раскидисто, нерасчетливо талантлив. Песни его уже пело студенчество, это был главный его козырь, дар, его судьба. Но еще писал он прозу, которую уже начинал, кажется, понемногу печатать. И эти гуаши на листах ватмана: «Зеленые озера да черточки лесов...» Главное же — этот, в секунду покорявший вас, уверенный артистизм его! Внешность проказника, «рыжего Шванке», и потаенная печаль в уголках рта — ясно же было, что кино не должно пропустить такого прирожденного артиста.
И не пропустило. Он сыграл свои роли, написал свои пейзажи, издал свои рассказы. Он прокрутился, пробезумствовал, пропел, проликовал, прогрустил отмерянные ему пятьдесят лет. Теперь, слушая его смеющееся пение, я думаю о том, что судьба соблазняла его, отманивала в сторону, отводила от главного его дара. От того главного, что он все-таки сделал.
Он создал современную студенческую песню.
Он дал своему поколению голос, дал жанр, и именно с его голоса, с его легкой руки пошло уже поветрие и явились менестрели следующих поколений — принцип был распознан, почин подхвачен, создалась традиция, артистическая система, оказавшая влияние на поэзию и ставшая ее частью.
Визбор немного потерялся в лавине, им самим вызванной. Аудитория множилась и дробилась; из студенческой среды новый песенный стиль взлетел в профессиональную литературную сферу, где немедленно воцарился Булат Окуджава; новая песенная культура пробудила дальние от студенчества края народа, всколыхнула массу, которую выразил и покорил Владимир Высоцкий. Визбор уступал первому в чистоте тона, второму — в темпераменте, в остроте и резкости типизма; он оставался, прежде всего певцом студенчества, романтиком послевоенного поколения, мальчиком от-тепельных лет, а жизнь бежала дальше. И сам он, Визбор, старался не отстать — гулял со своей гитарой счастливо и ярко; песенная его лирика летала над хибинскими и забайкальскими лесами, над ледниками Кавказа и песками Средней Азии — над всей сказочной страной по имени Хала-бала.
В нем было что-то от бродяги, от счастливого гуляки — в Визборе-репортере, Визборе-журналисте, Визборе-шутнике, Визборе-горнолыжнике, только иногда это запойное кружение вдруг осекалось в его стихе внезапной и непонятой тревогой:
... И лишь меня всё ждут в порту,
Где замолчат турбины Ту...
И кончилось. Замолчали турбины. Пришла пора собирать его стихи и вчитываться в них. Пришла пора понять то место, какое занял Юрий Визбор в нашей лирике. В истории новейшей русской поэзии.
Сложность была в том, что в официальную советскую поэзию он плохо вписался, хотя интонации, найденные Визбором-поэтом, были в ходу в лирике 70—80-х годов: и простое мужество, и неожиданная прямота исповеди; неофициальная же аудитория Визбора-певца — то самое студенчество пятидесятых—шестидесятых годов, которое когда-то первым расслышало его, — среда эта понемногу растворялась. Его давние слушатели — работающий костяк интеллигенции оттепельных и застойных лет — по ходу Перестройки стали сходить в тень.
Но эти люди не дали стихам Визбора забыться.
Иногда думается: вернуться бы сейчас в тот далекий шестьдесят первый год, когда сидели мы вдвоем около огромного доисторического магнитофона и рассматривали оранжевые и синие горы на его гуашках, а за окнами летел снег на кустарники у ЦУМа, вернуться и сказать: «Не думай-ка, брат, ни о чем! Разбрасывайся! Пой, пиши, рисуй, играй! Не бойся! Не пропадут твои песни! Не пропадут».
Или еще с его интонацией: «Уже изготовлены пули, что мимо тебя просвистят».
Так что же это за интонация?
Шутили: у Визбора даже гитара смеется! В его голосе искрилось какое-то полускрытое ликование, у него улыбались каждое слово, каждый звук; эта свободно играющая радость окрашивала любую песню, даже грустную. Вечер его памяти в декабре 1984 года (готовили для его живого пятидесятилетия, а вышел — траурный) показал, сколь прочна его популярность. Я не забуду этого ги­гантского зала: люди словно замерли от переполнявших их слез, но не решались их пролить — такие со сцены неслись ликующие, искрящиеся его песни. А в зале как раз и сидели постаревшие студенты пятидесятых годов, работающая интеллигенция...
Визбор был и остался ее поэтом, выразителем ее душевности, ее судьбы. Нашей судьбы.
Он — поэт товарищества, поэт контакта, поэт тесных человеческих связей. Это чувствуешь, когда сравниваешь его душевную контактность с потаенным одиночеством маленького солдата из песен Окуджавы, который если и скажет: «Возьмемся за руки, друзья...», то тут же и прибавит: «...чтоб не пропасть поодиночке». Или с крутой мятежностью героя песен Высоцкого: тот полагается толь­ко на свои силы, а если идет в связке, то опять-таки — потому что смерть его сторожит. А герой Визбора в связке и в цепочке —легко и естественно. Человек с рюкзаком и ледорубом на крутом склоне, на накренившейся палубе, за рулем мчащейся машины, за штурвалом взмывающего самолета — он всегда улыбается. Визбор — это тепло дружеских рук, улыбка солидарности, ликование встречи.
Его символы — тропа, уходящая в туман, тропа, по круче взби­рающаяся к солнцу. Его язык — скупые жесты: мужская немногословность, стесняющаяся самой себя, как бы прячущая свою силу. Никакой выспренности, все почти по-домашнему просто: лыжи у печки, качнувшийся вагон, намокшая палатка... Дом на колесах. Романтическая мечта выношена не в воображении джеклондоновского героя, а в сознании реального послевоенного студента из тех самых детей войны, что выжили в страшные годы, выросли на «горбатых улицах», а потом, выучившись, освоив книжные премудрос­ти, закинули за плечи рюкзаки и пошли осваивать эту землю. Виз­бор с его нехитрыми, покоряющими мелодиями, с его душевностью, с его улыбающимся компанейским обликом — романтик этого поколения. Поэт доблести, выпестованной в нежном и ранимом сердце. Поэт улыбки, в которой из-под уверенности бывалого человека все еще видно потрясение мальчика, глядевшего в глаза войне.
Все это имело смысл — в контексте его эпохи. Эпоха кончилась. Поколение Визбора, удерживавшее юношескую мечтательность, надеялось завещать свою мечту людям будущего, но люди будущего возмечтали о другом. «Крутое» поколение, выбравшее пепси, запело иные песни. С точки зрения нового поколения, не знавшего «общественных взлетов» и не желавшего ничего «принимать на веру», смеющаяся гитара Визбора была не более чем «прикол шестидесятников», мало, что значивший в реве мировой эстрады.
И вот внуки... Не думал я, что они подрастут так быстро и что именно их спрос выведет Визбора через каких-нибудь десять— двенадцать лет после его ухода в число самых «поющихся» авторов.
Почему именно Визбор? Или это связано с меняющимся пси­хологическим фоном: с тем, что людей 80-х годов одолела по отношению к шестидесятникам презрительная непримиримость, а у людей 90-х по закону маятника возникла по 60-м ностальгия? «Потерянное» поколение, вышедшее из «эпохи застоя» с остервенелым (и понятным) желанием сокрушить все, что этим «застоем пахнет», в том числе и наследие губошлепов-шестидесятников, все чаще об­наруживает себя среди демократических развалин, а из-за спины уже поднимается новое поколение, для которого свобода (в том числе и свобода взять на прилавке диск Визбора — просто взять и купить, а не рвать из цензурной глотки и не переписывать тайком из верных рук), — эта свобода есть нечто само собой разумеющееся. И вот внуки начинают по-новому ощущать воздух, которым дышали деды, когда тайно вынашивали нынешнюю громкую свободу в тогдашних тихих песнях.
Конечно, до тогдашних страстей внукам — как до лампы. Но, может быть, именно тут и таится секрет того, что именно Визбор за пределами тогдашней «борьбы» оказывается самым «поющимся». Положим, Визбор легко вписывается в обязательные лейтмотивы своего времени, а Окуджава и Высоцкий с этими лейтмотивами воюют. Визбор пишет в 1956 году: «Мы учимся уверенно любого бить врага», в 1959-м: «Коммунизм возводить молодым», в 1970-м сравнивает стадион с «полем битвы», а в 1974-м славит «кожаную кепку, маузер в руке».
Люди следующего поколения, выломившиеся из комиссарских мифов и ушедшие в «глухую нетовщину», искали у отцов совсем другого. Они и у Окуджавы подхватывали не патетику «пыльных шлемов», а иронию «песенок протеста» (как с неподдельной аристократической невозмутимостью определил свой жанр сам автор «Леньки Королева»). О Высоцком и говорить нечего: весь из ярости состоит, из бунта.
А тут — никакого «протеста»:
Море синее сверкает,
Чайки белые снуют -
и идет на этом пейзаже солнечный, рыжий герой — ни на что не на­мекает, просто песенку поет.
На ЧТО «не намекает»?
На то самое, с чем яростно воюет Высоцкий и через что с брезгливостью «переступает» Окуджава: на тупость, глупость, косность человеческую. На то, о чем и сам Визбор в тяжкую минуту говорит (с улыбкой «солнечного клоуна»... и между прочим цитируя великий фильм, в котором были предвещаны шестидесятники):
Ты наивно предлагаешь
Мне лекарства от обид...
Дорогая, дорогая,
Я не ранен, я убит.
Первопроходцев убивают. Поэтому их часто воображают в облике тяжелых воинов, ощетиненных оружием, проламывающихся сквозь дебри. А первопроходец-то идет — как по облаку. Иначе он недалеко уйдет. По его следу движутся тяжелые воины, а он — разведчик, вестник — летит на крыльях.
И память о нем остается — легкая, «вечная», освобожденная и от «обязательных лейтмотивов», и от непременного против них «протеста».
Как солнечный зайчик, бежит по черной земле. И песня у него — легкая.
Первопропевец.
Марк Захаров говорил о Юрие Визборе: «Хотелось бы придумать какое-то красивое начало нашего знакомства с Юрием Визбором, но оно было очень прозаичным. В начале семидесятых мы получили квартиры в одном доме, часто ездили в одном лифте, сначала просто не обращали внимания друг на друга, потом стали здороваться.
Потом я узнал, что это "тот самый Визбор".
В те годы я мучительно искал повод для создания современного поэтического спектакля, некой театральной фантазии на современную тему. Я побывал на КамАЗе, следил за грандиозным строительством Волжского автозавода. Набравшись смелости, я предложил Юрию Визбору сделать совместную работу, он согласился, и мы стали сочинять пьесу "Автоград-XXI". Возможно, это оказалось не лучшее произведение, которое украсило бы творчество Визбора да и мою режиссуру, но, тем не менее это было что-то горячее, дерзкое, громкое, странное и очень необходимое в то время и мне, и театру имени Ленинского комсомола. Уже в процессе работы над спектаклем, летом 1973 года, я стал главным режиссером театра, а в конце года "Автоград" был выпущен. Спектакль, что очень важно, привлек внимание - и зритель в театре заметно помолодел. Это был успех нового поколения ленкомовцев. Конечно, мой первый режиссерский успех в этом театре был во многом связан с именем Юрия Визбора, который насытил наше сочинение, помимо драматургии, еще особой поэтической атмосферой. Поэзия была многообразной и несла в себе радостную тайну.
В спектакль вошли несколько старых песен Визбора, но он сочинил и новые.
Вскоре наше содружество продолжилось, и мы сделали с ним собственную сценическую версию по роману Бориса Васильева "В списках не значился", которая понравилась автору и, помимо нашего театра, была поставлена в ряде других. Там не было песен, но и на этот раз поэтическое начало в нашей инсценировке, безусловно, присутствовало.
После "Автограда" началась наша дружба с Юрием Визбором, хотя, когда я переехал со старой квартиры, мы встречались редко и так и не сумели придумать тему для нашей третьей работы. Но между "Автоградом" и "Списками" был очень радостный период в моей жизни. Визбор, конечно, влиял на меня: он был сильной личностью, которой я, очевидно, даже в чем-то подражал.
Огромное впечатление на всех, кто сталкивался с Юрием, оказывало его обаяние. Он был человеком с необыкновенным чувством юмоpa. И очень одаренным актером. В нем сочетались мягкая ирония, сарказм и хорошая сатирическая наблюдательность. Визбор обогатил весь наш актерский коллектив интересными личными наблюдениями, что называется, - из жизни.
Однажды он продемонстрировал нам «номенклатурный» способ общения с людьми, воспроизведя эдакий характерный кашель, когда лицо, занимающее высокий административный пост, искусственно тянет время: якобы обдумывает какую-то важную проблему, а на самом деле в его голове происходит многозначительная имитация какого-то глубинного мозгового процесса.
Визбор делал это смешно, в высшей степени артистично...
Иногда я укорял его, что он занимается сразу многими делами, что времена Леонардо да Винчи прошли, что сегодня надо бить только в одну точку. Он вроде бы соглашался со мной, но тем не менее продолжал заниматься всеми делами одновременно, и, вероятно, был прав. Это было его жизненное предназначение, его тяжелый крест, который он пронес через всю жизнь».

Заключение

В заключении мне бы хотелось подвести итог реферата и процитировать слова Марка Захарова: «Визбор приобщил к театру многих своих друзей. В нашем театре появились Никитины, Берковский. Они пели замечательные песни и увлекли весь театр той поэзией, которая сыграла, очевидно, большую роль в нашем культурном созидании.
Все наши барды того времени - Высоцкий, Визбор, Анчаров, Галич, Окуджава - общались между собой, у них постоянно шел процесс взаимного обогащения. Я очень радовался, что это не случайные единомышленники-сочинители, а целая генерация поэтов особого жанра.
У Визбора, как и у каждого большого поэта-барда, было определенное жанровое многообразие. Я люблю его веселые, острые, сатирические стихи, которые он перелагал на музыку весьма и весьма успешно. Сочинить песню, чтобы народ стал ее цитировать, как анекдот, - это бывает редко. Сейчас так пишет рассказы Жванецкий, а раньше Визбор сочинил: «Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей». Это был очень острый сатирический перл. Подобные вещи играют, с моей точки зрения, роль определенных катализаторов в освобождении от застойных явлений в сознании.
Юрий Визбор обладал гипнотическим даром воздействия и с таким аппетитом рассказывал о своих альпинистских странствиях, что я на какое-то время стал охладевать к драматическому театру и всерьез подумывал о покупке дорогого горнолыжного снаряжения, чтобы, бросив все, отправиться под гитару в неведомые мне горы.
Наверно, у Визбора был какой-то особый дар повышенной контактности. Я всегда завидую людям, которые могут с любым человеком в, любой обстановке вдруг заговорить, или, наоборот, вызвать человека на разговор. В общественном транспорте, на улице, в магазине он даже при случайном знакомстве точно попадал в тональность. И люди мгновенно доверялись ему. Это общение, вероятно, пополняло коллекцию его наблюдений, его поэтических ощущений, оно было ему необходимо.
Конечно, такую сложную, крупную фигуру не стоит упрощать. Жизнь Визбора, в том числе и личная, была достаточно крутой на поворотах.
Официальное признание его как барда пришло поздно. Я даже думаю, что он все-таки не застал того серьезного отношения, которое существует сейчас к этому направлению нашей поэзии и музыки. Он продолжал довольно тяжело, на свой страх и риск, созидать то, что созидал. У него были веселые глаза. И как бы ни было трудно, даже в тот момент, когда мешала болезнь, он оставался оптимистом и дарил свою улыбку людям».

Список литературы

1.  М. Захаров. Юрий Визбор. – М., Просвещение, 1999.
2.  Ю. Ким. Авторская песня. Визбор Юрий. – М., Рассвет, 1998.
3.  Антонов Ю.А. Жизнь замечательных людей. – М., Просвещение, 1998.