Реферат Дуэль в дворянской культуре
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Русское дворянство появилось как военная каста. Дворянин был человеком с оружием, и основным его занятием была война. Дворянское общество можно рассматривать как относительно замкнутое объединение людей со своими целями, проблемами, историей. Как и в любом человеческом коллективе внутри этого общества зародилась своя система ценностей, понятие чести. Русское дворянство так органично впитало идею чести, что дворянин из «человека с оружием» превратился в «человека чести». Дворянин, лишившийся чести, в глазах общества становился изгоем в государстве. Если честь играла столь большое значение в жизни дворянства, то понадобился и инструмент для ее восстановления. Таким инструментом явилась дуэль.
«Дуэль - происходящий по определенным правилам парный бой, имеющий целью восстановление чести, снятие с обиженного позорного пятна, нанесенного оскорблением».1 Дворянские дуэли явились элементом новой петербургской культуры поведения. Появление их было следствием перехода от Московской Руси к петербургской России. «В истории дуэли сконцентрировалась драматичность пути русского дворянина от государева раба, каковым он пришел из Московской Руси в Петровскую эпоху, к человеку, взыскивающему свободы и готовому платить жизнью за неприкосновенность своего личного достоинства, как он понимал его на высочайшем взлете петербургского периода - в пушкинские времена»2
В Московской Руси государство регулировало отношения между подданными. Боярину или дворянину допетровских реформ в голову не приходило смывать оскорбление кровью или просто демонстрацией своей готовности убить или умереть ради чистоты репутации. Подданные больше доверяли государству и традиции и меньше связывали понятие чести со своей личностью. Реформы Петра I уничтожили эти представления. Знаменитая формула «знатное дворянство по годности считать» порождала у хорошо служащего офицера самоуважение и сознание своей личной ценности, но одновременно он чувствовал себя рабом без намека на личное достоинство по отношению к царю и государству. Петр мечтал о невозможном : о самостоятельных, инициативных людях - гордых и свободных в деловой сфере и одновременно - рабах в сфере общественной. Борьба этих двух взаимоисключающих начал в умах дворян привела к образованию свободного дворянского меньшинства, достигшего наивысшего уровня самосознания в декабристах. Появление дуэлей в России было неотъемлимой частью бурного процесса образования дворянского авангарда.
Право на поединок , которое, несмотря на жестокое давление власти, отстаивало дворянство и особенно дворянский авангард, становилось сильным знаком независимости от деспотического государства. Самодержавие желало контролировать все сферы существования подданных, распоряжаться их жизнью и смертью. Дворянин , оставляя за собой право на дуэль, резко ограничивал влияние государства на свою жизнь. По праву дуэли равны были все благородные, вне зависимости от знатности, богатства, служебного положения. Право на поединок стало для русского дворянина свидетельством его человеческого раскрепощения. Он получил право сам решать свою судьбу. Оказалось, что для дворянина самоуважение важнее жизни. Но именно это не нужно было деспотическому государству. Самоуважение несовместимо с состоянием раба. Петр I предусмотрел возможность появления дуэлей и понял их реальный смысл. «Патент о поединках и начинании ссор» в «Уставе военном» появился раньше, чем поединки успели распространиться в России. Петр явно ориентировался на германское антидуэльное законодательство. В конце ХYII в. в Германии был издан императорский закон о дуэлях. По нему предусматривалась смерть всех участников поединка и конфискация их имущества. Петровский закон говорит о том же, но предусматривает смерть и для секундантов: « Ежели случится, что двое на назначенное место выдут, и один против другого шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет, без всякой милости , такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки отписать... Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены будут, то как живые, так и мертвые повешены да будут».[1] Такое нетерпимое отношение царей к дуэли объяснялось тем. Что дуэлянты посягали на высшее право государей распоряжаться жизнью подданных. Во Франции дуэль была объявлена оскорблением величества.
Главным источником возможного формирования дуэльной традиции Петр считал европейские офицерские нравы. Он понимал, что появление в русской армии иноземных офицеров, обучение русских дворян в Европе неизбежно приведут в Россию дуэльный обычай и делал все возможное, чтобы его нейтрализовать. Тем не менее европейское влияние сказывалось все сильнее. В сентябре 1711 г. Канон Азотов , надзиравший за молодыми дворянами, постигавшими морское дело во Франции, сообщил кабинет - секретарю Макарову о дуэли на шпагах двух гардемаринов. Узнав об этом, Петр приказал передать их во власть французскому судопроизводству. Он готов был лишиться их, но не желал привнесения извне дуэльной заразы. Право на дуэль, вопреки мнению Екатерины II , оказалось не слепым подражанием, а потребностью общественного самоутверждения, средством защиты своей личности от всеобъемлющих претензий деспотического государства.
Человек дворянского авангарда, выходя на поединок, защищал и свою репутацию реального или потенциального общественного деятеля. Он чувствовал себя защитником и средоточением идеи независимости. Недаром в «Медном всаднике» Пушкин поставил рядом «независимость и честь». Для него в понятие чести входило все это: и независимость дворянина, и способность оказаться на стороне невинно угнетенного, и верность своему долгу вне зависимости от выгоды, и личное бесстрашие в защите своих правил и представлений. Для дворянина следование велению долга определялось понятием чести, а сознание долга , в свою очередь, формировало это понятие. Недаром, видя нравственное и общественное падение дворянства в николаевские времена, Пушкин считал необходимым учить новое поколение дворян «чести вообще». И здесь право на дуэль представлялось ему суровым, но великим средством воспитания. Это право всю жизнь оставалось для Пушкина гарантией окончательной независимости. Отрицая мятеж как средство переустройства мира, он не исключал его неизбежности и необходимости в обстоятельствах чрезвычайных. В последние годы дуэль оказалась для Пушкина узаконенной требованиями чести формой мятежа с оружием в руках.
Идейная дуэль в жизни российских дворян была явлением определяющим, но нечастым. Множество идейных дуэлей на протяжении екатерининского, павловского, александровского царствований окружала буйная , веселая, иногда анекдотическая стихия дуэлей случайных, нелепых, но кончавшихся иногда очень плохо.
До самого конца ХVIII века в России еще не стрелялись, но рубились и кололись. Дуэль на шпагах или саблях куда менее угрожала жизни противников, чем обмен пистолетными выстрелами. «Паршивая дуэль на саблях», - писал Пушкин Дегильи.[2]
В «Капитанской Дочке» Пушкина поединок изображен иронически. И сцена «переговоров с секундантом», и все дальнейшее выглядит как пародия на саму идею дуэли. Однако же, это совсем не так. Пушкин изображает здесь столкновение двух эпох. Героическое отношение Гринева к поединку кажется смешным потому, что оно сталкивается с представлениями людей, выросших в другие времена, не воспринимающих дуэльную идею как необходимый атрибут дворянского жизненного стиля. Она кажется им блажью молодых людей. Иван Игнатьич подходит к дуэли с позиции здравого смысла. А с позиции здравого смысла дуэль, не имеющая оттенка судебного поединка, а призванная только потрафить самолюбию дуэлянтов, несомненно абсурдна. «Да зачем же мне тут быть свидетелем? - вопрошает Иван Игнатьич. - С какой стати? Люди дерутся; что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».[3] Для старого офицера поединок ничем не отличается от парного боя во время войны. Только он бессмыслен и неправеден, ибо дерутся свои. Вряд ли и сам Петр Андреевич сумел бы объяснить разницу между поединком и вооруженной дракой. Но он - человек иной формации - ощущает свое право на это не совсем понятное, но притягательное деяние. С другой же стороны, рыцарские, хотя и смутные, представления Гринева отнюдь не совпадают со столичным гвардейским цинизмом Швабрина, для которого важно убить человека, что он однажды и сделал, а не соблюсти правила чести. Он хладнокровно предлагает обойтись без секундантов, хотя это и против правил. И не потому, что Швабрин какой-то особенный злодей, а потому, что дуэльный кодекс еще размыт и неопределен. Внезапное появление Савельича во время боя помогло Швабрину. Из-за отсутствия секундантов Швабрин наносит предательский удар. Именно такой поворот дела и подсказывает отношение Пушкина к стихии «незаконных», неканонических дуэлей, открывающих возможности для убийства, прекрытого дуэльной терминологией. Возможности такие возникали часто. Особенно в армейском захолустье, среди изнывающих от скуки и безделья офицеров.
Огромное различие присутствовало в периферийных бытовых поединках и ритуальной светской дуэлью, которая и представляется нам типичным случаем. На самом деле по всей России происходили поединки, бескровные и кровавые, где дуэльный кодекс и «рыцарские обычаи» ни малейшей роли не играли. В этих бесчисленных схватках находили выход и смутно представление о своем дворянском достоинстве, и не менее смутное желание проявить себя как людей чести - при весьма туманных представлениях о чести, которая сливалась часто со вздорным самолюбием. И все же даже эти дуэли формировали представление дворянства о своей особой роли в государстве, не соответствующую его реальному бесправному положению, подтверждало эти неопределенные общественные претензии, широко пользуясь, вопреки закону, правом на поединок. Когда дворянин решал драться, он добивался этого, хотя знал, что рискует если не головой в случае удачи на поединке, то уж карьерой - наверняка.
Осенью 1797 года в кавалерийском полку, стоявшем в Могилеве, произошла дуэльная история между ротмистрами Дудинским и Зенбулатовым. Эта дуэль интересна тем, что вызов на нее не бел немедленно принят, а применялось длительное давление на противника, уклоняющегося от поединка, чтобы любыми средствами заставить его драться. И это не избыток темперамента или злобность характера, а невозможность остаться собой не очистившись поединком. Поединок или потеря самоуважения - вот альтернатива, что вставала перед молодыми дворянами, воспитанными неофицальными представителями екатериненской эпохи. Все участники могилевской истории сформировались уже после категорического запрещения дуэлей манифестом 1787 года. И тем не менее, рискуя очень многим, не представляли жизни без права на дуэль. Решением императора Павла Дудинский, Зенбулатов и Ушаков, отсидев два месяца в Печерской крепости, лишились карьеры. Вместе с тем , ясно сознавая свое право на дуэль, они мало интересовались требованиями дуэльного кодекса. Дудинский готов был драться у себя в доме при одном секунданте на двоих. Никаких предварительных условий не составлялось, секунданты даже не пытались осуществить свое главное назначение - примирить противников. По тому что мы знаем о дуэлях Пушкина, он достаточно презрительно относился к ритуальной стороне поединка. Об этом свидетельствует и последняя его дуэль, перед которой он предложил противной стороне самой подобрать ему секунданта - хоть лакея. Это было принципом, который он провозгласил еще в «Онегине», заставив Онегина, светского человека и опытного поединщика, взять в секунданты именно слугу, и при этом высмеял дуэльного педанта Зарецкого. Онегин и Зарецкий - оба нарушают правила дуэли. Онегин опаздал более чем на час. Зарецкий же, являясь распорядителем дуэли вел себя, как лицо заинтересованное в максимально скандальном, кровавом исходе, не делая попыток примирить противников. Он мог вообще не допускать кровавого исхода, объявив Онегина не явившимся. «Явившийся вовремя обязан ждать своего противника четверть часа. По прошествии этого срока явившийся первым имеет право покинуть место поединка и его секунданты должны составить протокол, свидетельствующий о неприбытии противника»[4] Для Пушкина в дуэли главными были суть и результат, а не обряды. Всматриваясь в бушевавшую вокруг дуэльную стихию, он ориентировался на русскую дуэль в ее типическом, а не в ритуально - светском варианте...
Дуэльный кодекс, вобравший в себя мудрость и столетний опыт поединков в России, утверждал: «Дуэль не должна ни в коем случае, никогда и ни при каких обстоятельствах служить средством удовлетворения материальных интересов одного человека или какой-нибудь группы людей, оставаясь всегда исключительно орудием удовлетворения интересов чести». Только в сфере чести, в личных отношениях идеальная дуэль должна была служить регулятором и выходом из крайних положений. На практике же в реальных российских условиях - дуэль служила для разрубания узлов в самых различных сферах жизни. Дуэли применялись и в политике, политической борьбе. Первая из известных нам дуэлей такого рода была, собственно, политическим убийством. Эта дуэль между князем Голицыным и Шепелевым, во время правления Екатерины II. Известно, что Потемкин не любил Голицына и принимал какое-то участие в этом поединке. Князь Голицын - удачник: знатен, богат. При незаурядной внешности, а может быть, и талантах - военном и государственном - князь Петр Михайлович представлял угрозу для Потемкина. Через четыре месяца после получения чина генерала-поручика и вскоре после встречи с Екатериной на московском балу Голицын был убит на поединке14 ноября 1775 года армейским полковником Шепелевым. Этот поединок изменил судьбу П.А.Шепелева: в течении нескольких лет он получает генерал-майора, дивизию в армии Потемкина на Юге и руку его племянницы. В семьдесят пятом году Потемкин, недавний фаворит, ничем себя как государственный муж еще не зарекомендовавший, имел все основания опасаться прославленного боевого генерала князя Голицына с прекрасной внешностью и громким именем. Потемкина пугала не просто потеря места в постели императрицы - он вскоре расстался с ним без особого сожаления, но - прежде всего - утрата власти. И он пресек политическую карьеру князя с помощью нечистой дуэли.
Дуэль как явление массовое подготовлено было атмосферой елизаветинского царствования с разнонаправленностью его тенденций. С одной стороны - явное оскорбление самодержавия, реформаторский напор Шуваловых, небывалое расширение прав Сената, образование специальной «конференции» из сановников и генералитета для обсуждения важнейших проблем, то есть некоторое движение к идеям 1730 года, к рассредоточению власти. С другой - фактическое отстранение рядового дворянства от участия в делах государства. Это усиливало в умах и душах дворян то горькое раздвоение, что пошло с Петра. Попытки правительства откупиться от дворянства крестьянами, последовательно увеличивая власть помещика над крестьянами, замирили далеко не всех.
Для того, чтобы дуэль стала явлением психологически закономерным, понадобился еще один фактор - в плане личном, быть может, решающий: вырванный у самодержавия серией дворцовых переворотов манифест о вольности дворянства. И прежде всего декларированная в манифесте отмена телесных наказаний для благородного сословия. О какой защите чести можно говорить, если тебя могли высечь по воле государя или даже фаворита, если ты мог получить от вышестоящего затрещину или даже палочные удары? Петр, как известно, щедро пользовался дубинкой, осердясь на лиц весьма знатных. Известны случаи, когда гвардейские офицеры по его приказу били плетьми за проступки, а не преступления. Пока дворянин не был огражден от физического унижения, он не мог осознать себя в достаточной мере человеком чести, а стало быть, и ощутить потребность в праве на поединок для защиты своей чести. И после манифеста 1762 года Потемкин бил и унижал дворян. Но воспринималось это как уродливое исключение из правила и вызывало ненависть к диктатору милостью ее величества. Систематические унижения и побои гвардейских офицеров при Павле I не в последнюю очередь стали причиною цареубийства 11 марта 1801 года. И выступающие против Потемкина офицеры, и ворвавшиеся в Михайловский замок соратники Палена, помимо прочего, защищали свою дворянскую честь от незаконных уже посягательств власти. В декабристскую эпоху гвардейский офицер в случае прямого оскорбления отвечал вызовом даже великим князьям. Недаром знаком непростительного посягательства на честь стала пощечина - символ телесного наказания, в то время как удар кулаком воспринимался менее остро, являясь просто элементом драки, боя...
Декабрист Волконский в мемуарах рассказывает чрезвычайно значимый эпизод: генерал Сухозанет, один из будущих усмирителей мятежа 14 декабря, предпочел во время ссоры, отворачиваясь, подвергнуться пинкам от полковника Фигнера, лишь бы не получить пощечину, которая неизбежно влекла бы за собою дуэль...
Знаменитый мемуарист Болотов рассказывал, как в пятидесятые годы ХVIII века, во время Семилетней войны, он, русский офицер, был грубо оскорблен другим офицером, но проявил высокое самообладание и не только не вызвал грубияна, но и не ответил грубостью на грубость. Товарищи Болотова вполне его одобрили, а сам он пишет об этом с гордостью... Через двадцать лет такое поведение было бы сочтено трусливым и позорным для дворянина и офицера. У Лермонтова в «Маскараде» Арбенин, отказав в поединке князю и услышав его возмущение, что «это вовсе против правил», говорит: «...В каком указе есть закон иль правило на ненависть и месть?»1 И значительно позже люди, сформировавшиеся в елизаветинские времена, смотрели на дуэльные обычаи весьма свободно, в результате чего ситуации, которые должны были кончиться кровью, кончались анекдотом. Они обладали сознанием, для которого дуэльные обычаи и вопросы чести в новом ее понимании - глубокая жизненная периферия.
В бурный процесс саморегуляции дворянских взаимоотношений решительно вмешалось правительство. Екатерина не сразу определила свое отношение к поединкам. Еще в «Наказе», в середине шестидесятых годов, она высказалась на эту тему довольно вяло и неопределенно: «О поединках небесполезно здесь повторить то, что утверждают многие и что другие написали: что самое лучшее средство предупредить сии преступления - есть наказать наступателя, сиречь того, кто полагает случай к поединку, а невиноватым объявить принуждаемого защищать честь свою, не давши к тому никакой причины». Это - существенное отступление от петровских установлений. Но после гибели Голицына она, может быть, впервые задумалась над этим всерьез. В записи Вяземского есть такое сообщение: «Князь Александр Николаевич видел написанную по этому случаю записку Екатерины: она, между прочим, говорила, что поединок, хотя и преступление, не может быть судим обыкновенными законами. Тут нужно не одно правосудие, но и правота... что во Франции поединки судятся трибуналом фельдмаршалов, но что у нас фельдмаршалов мало, и трибунал был бы неудобен, а можно бы поручить Георгиевской думе, то есть выбранным из нее членам, рассмотрение и суждение поединков».1 Екатерина понимала общественную природу дуэли и, ведя тонкую игру с дворянством, не хотела отнимать у него права на поединок. Но это в семьдесят пятом году. В восьмидесятые годы она была поражена ростом дуэльной волны и прибегла к силе закона. 21 апреля 1787 года вышел манифест о поединках, фактически подтверждавший забытые уже жестокие петровские законы, хотя и в несколько смягченном виде. Но оппозиционная суть дуэли была в манифесте выявлена и подчеркнута: дуэлянт подвергался суду «за непослушание властей». «Право судить и наказывать за преступления предоставлено Богом одним лишь государям». Но и карательные меры государства не подавили бы дуэльной эпидемии в столь краткий срок. Скорее всего, этот взрыв яростного осознания ценности личного достоинства у молодых дворян уже сыграл свою роль, и нелепые крайности, равно как и массовое использование дуэлей в корыстных целях, оставаясь за пределами осознанной чести, отмирали сами собой.
Процесс политизации дуэли шел с екатериненских времен последовательно и настойчиво. Недаром громкие дуэльные ситуации связывались с именем Потемкина. Пушкин писал в «Заметках по русской истории ХVII века»: «Мы видели, каким образом Екатерина унизила дух дворянства. В этом деле ревностно помогали ей любимцы. Стоит напомнить о пощечинах, щедро ими раздаваемых нашим князьям и боярам."2 Екатериненские фавориты - и Потемкин в числе первых - унижали «дух дворянства», пытались притушить представление о чести и личном достоинстве, которые неизбежно вели к оппозиции самодержавному принципу управления и самой идее рабства. Пощечина, данная аристократу, в этой атмосфере не становилась поводом для вызова, ибо мало кто смел открыто противопоставить свою честь власти временщика. Поединок с Потемкиным был, бесспорно, мечтой многих - оскорбленных за себя, и за Россию. Но он, как мы знаем по голицынской истории, предпочитал на поединках действовать чужими руками.
К началу ХIХ века политический аспект русской дуэльной традиции полностью определился. Конногвардейский полковник Сабулков, человек чести и добросовестный мемуарист, рассказывал, что после убийства Павла офицеры Конной гвардии, не принимавшие участия в перевороте и отнюдь ему не сочувствовавшие, стали провоцировать ссоры со вчерашними заговорщиками, доводя дело до поединков. То есть они начали с помощью дуэлей некую партизанскую войну против победивший партии. Встревоженный Пален, организатор переворота, вынужден был принять специальные меры для примирения враждующих и прекращения откровенно политических дуэлей.
В десятилетие наполеоновских войн - с 1805 по 1815 год - число дуэлей резко упало. Общественная энергия дворян нашла другой выход. А кроме того, это было время патриотического единения дворянства с правительством, и дуэль как форма противостояния была не нужна. Липранди, сам дуэлянт и человек в этой сфере авторитетный, свидетельствует: «В продолжение трехлетнего пребывания нашего корпуса во Франции не было никаких распрей и только две дуэли в Ретелье. Первая происходила в самом городе между дивизионным доктором Маркусом и капитаном тверского драгунского полка Хобжинским на саблях, кончавшаяся царапиной сему последнему. Другая серьезнее была, в трех верстах от Ретеля, в Нантеле, на пистолетах, между бригадным командиром Платоном Ивановичем Каблуковым и Тверского полка подполковником Дмитрием Николаевичем Мордвиновым, кончившаяся прострелом ноги последнего... Вот все бывшие столкновения такого рода до вступления корпуса в Россию». Две дуэли за три года в экспедиционном корпусе - явный признак резкого спада дуэльной активности.
Спад дуэльной активности парадоксальным образом проявился в среде офицерства, воевавшего на Кавказе. Физическая и моральная энергия, как и во время наполеоновских войн, получили иной выход. Но психологическое, нервное напряжение было таково, что способствовало «антидуэльным» срывам. Участник Кавказк ой войны и внимательнейший наблюдатель нравов в среде кавказского офицерства князь А.М.Дондуков-Корсаков писал в мемуарах: «Дуэли на Кавказе не были очень частым явлением, но зато в запальчивости раны, даже убийства товарища случались часто».
После пятнадцатого года поединки снова заняли весьма заметное место в жизни гвардии и дворянства вообще. Снова требовался выход сил и способ противостояния удушающей регламентации - на этот раз аракчеевской. Образование тайных обществ, бурный всплеск самосознания дворянства, стремление людей авангарда во всем противопоставить себя господствующей системе представлений и отношений, внесли в дуэльную идеологию и практику особый - новый - колорит. Именно в декабристской среде выработался тип «идейного бретера» столь близкий Пушкину. Его идеальным образом стал Лунин. Лунин вообще был характернейшим типом человека дворянского авангарда - с его смесью высоких общественных порывов, глубоким пониманием политических проблем, обступивших Россию, жаждой героического самопожертвования и в то же время гвардейской лихостью, доходившей до озорства, порывами к смертельному риску, доходившими до бретерства, постоянной готовностью взорвать установившиеся нормы поведения своей дерзостью.
Его поединок с Алексеем Орловым сразу же стал легендой и сохранился в нескольких версиях. По двум из них, Лунин вызвал Орлова без всякого повода. Но если повод вызова представлен был современниками по-разному, то ход дуэли они описывали совершенно согласно. Орлов был плохой стрелок. Нелепое положение в которое он попал, оказавшись перед необходимостью драться и тем, возможно, испортить карьеру, не прибавляло ему уверенности. Он выстрелил и промахнулся. Лунин же разрядил пистолет в воздух и стал давать противнику издевательские советы «попытаться другой раз, поощряя его и обнадеживая его, указывая при этом прицеливаться то выше, то ниже», чем довел Орлова до бешенства. Вторым выстрелом Орлов прострелил Лунину шляпу. Лунин снова выстрелил вверх, «продолжая шутить и ручаясь за полный успех после третьего выстрела». Но секунданты, одним из которых был Михаил Орлов, развели противников. «Я вам обязан жизнью брата», - сказал после Михаил Орлов Лунину.
Самым явным проявлением оппозиционной сущности дуэлей были попытки получить сатисфакцию у представителей императорского дома - великих князей. И первым такую попытку сделал именно Лунин. «Дело было , скорее всего, в 1815 году и заключалось в следующем: на полковом учении великий князь Константин, разъярившись за какой-то промах на конногвардейского поручика Кошкукля, в недалеком будущем члена тайного общества, замахнулся на него палашом. Кошкукль парировал удар, выбил палаш из руки Константина со словами: «Охолонитесь, ваше высочество!». Константин ускакал... Через некоторое время он извинился и лично перед Кошкулем, и перед офицерами кирасирской бригады, в которую входили кавалергарды и конногвардейцы. При этом он, стараясь не выйти из образа солдата-рыцаря, полушутя «объявил, что готов каждому дать полное удовлетворение». Лунин ответил: «От такой чести никто не может отказаться». Это была не просто эффектная фраза и не просто гвардейская бравада. Для человека дворянского авангарда возможность поединка с вышестоящим - тем более великим князем! - была и возможностью оппозиционного акта. Константин отшутился».1
Различным было отношение к дуэли представителей императорского дома. Хорошо известно было серьезное и положительное отношение к поединкам цесаревича Константина. «Когда в семнадцатом году два полковника лейб-гвардии Волынского полка поссорились по служебному поводу и решили драться, а потом помирились, вняв уговорам своих товарищей, то Константин возмутился. Историк рассказывает: «Однако об этом узнает цесаревич и, пославши к обоим своего адьютанта, а с ним и пару своих пистолетов, приказывает передать им, что военная честь шуток не допускает, когда кто кого вызвал на поединок и вызов принят, то следует, то следует стреляться, а не мириться. Поэтому Ушаков и Ралль должны или стреляться, или выходить в отставку». (Тем самым Константин пошел против дуэльного кодекса, вполне допускавшего примирение.) В результате полковник Ралль, любимый офицерами полка, был убит. Император Александр прислал Константину гневный рескрипт. Ушаков был наказан месяцем гауптвахты».2
В отличии от Константина отношение к дуэлям Николая I было резко отрицательным. «Я ненавижу дуэли; это-варварство; на мой взгляд , в них нет ничего рыцарского.» - говорил он. Дуэль для Николая была проявлением ненавистной стихии нерегламентированного поведения и мышления. Подавив мятеж, организованный дуэлянтом Рылеевым, он после вступления на престол ничего не прибавил к антидуэльному законодательству . Он считал, что имеющихся законов достаточно. Но его отношение к поединкам сразу же стало широко известно. Пушкин писал из Москвы в Тригорское: « Много говорят о новых , очень строгих постановлениях относительно дуэлей и о новом цензурном уставе.» Никто из российских монархов после Петра не высказывал так резко свою ненависть к дуэльной идее, как Николай I.
Русская дуэль была жестче и смертоноснее европейской не потому, что французский журналист или австро-венгерский офицер обладали меньшей личной храбростью, чем российский дворянин. Вовсе нет. И ценность человеческой жизни представлялась здесь не меньшей, чем в Европе. Но потому, что Россия, вырвавшаяся из представлений феодальных одним рывком, а не прошедшая многовековой естественный путь, трансформировавший эти представления, обладала совершенно другой культурой регуляции частных отношений. Здесь восприятие дуэли как судебного процесса оставалось гораздо острее. Отсюда и шла жестокость дуэльных условий не только у гвардейских бретеров, а и у людей зрелых и рассудительных, - от подспудного осознания, что победить должен правый, и не нужно мешать высшему правосудию искусственными помехами.
Главные усилия секундантов в России сводились к тому, чтобы поставить противников в равные условия. Для этого и требовался свод твердых правил. Такого, писанного и утвержденного какими-либо авторитетами, дуэльного кодекса не было. Пользовались традицией, прецедентами - это оказывалось достаточно расплывчато. Такого писанного и утвержденного кодекса не существовало и в Европе - до 1836 года.
Такой кодекс появился во Франции, на которую после революции 1830 года обрушилась дуэльная лавина. В ситуации внезапно возросшей свободы печати появилась необходимость ввести публичную полемику в пределы исключающие личные оскорбления. С тридцать второго по тридцать пятый год в Париже зафиксировано было 180 «журналистских поединков».
В России подобный повод для дуэли казался нелепым. На прямые оскорбления, которым подвергался Пушкин, он никогда не думал отвечать вызовом. Дуэль для него была средством разрешения конфликтов куда более серьезных, чем литературные склоки. Он прямо об этом писал: «Если уж ты пришел в кабак, то не прогневайся - какова компания, таков и разговор ; если на улице шалун швыряет в тебя грязью, то смешно тебе вызывать его биться на шпагах, а не поколотить его просто». Он писал с уважением об английском аристократе, который равно готов и к благородному поединку, и к кулачному бою с простолюдином. Но особенность русской дуэли была ему ясна: в Англии для защиты чести человек располагал полным арсеналом правовых средств, в самодержавной , деспотической России - только дуэлью...
В Париже дело обстояло иначе. И знаменитый аристократический Жокей - клуб обратился к графу Шатовильяру с предложением составить и издать дуэльный кодекс. Кодекс, составленный Шатовильяром на основе традиции и рукописных правилах, подписали около ста аристократов, известных своей щепетильностью в делах чести, и он стал непререкаемым руководством для секундантов и дуэлянтов. На его основе изданы были кодексы и других европейских стран.
Ко времени последней пушкинской дуэли кодекс этот, быть может, и дошел до Петербурга. Основные его положения в России знали давно, но корректировали смело. Одно из основополагающих правил гласило: «За одно и то же оскорбление удовлетворение можно требовать только один раз». Раненый Пушкин сказал: «Когда поправимся, начнем сначала». Одной из главных задач европейских кодексов было не допускать заведомо смертельного характера дуэли: «Ни в коем случае не должны секунданты предлагать дуэль «на жизнь или смерть» или соглашаться на нее». В России такие поединки происходили постоянно.
В России дуэль подразумевала наличие строгого и тщательно исполняемого ритуала. Дуэль начиналась с вызова. Ему, как правило, предшествовало столкновение, в результате которого какая-либо сторона считала себя оскорбленной и в качестве таковой требовала удовлетворения (сатисфакции). С этого момента противники уже не должны были вступать ни в какое общение: это брали на себя их представители - секунданты. Выбрав себе секунданта, оскорбленный обсуждал с ним тяжесть нанесенной ему обиды, от чего зависел и характер будущей дуэли - от формального обмена выстрелами до гибели одного или обоих участников. «Сам оскорбленный должен решить (правильное решение свидетельствует о степени его владения законами чести): является ли бесчестие настолько незначительным, что для его снятия достаточно демонстрации бесстрашия - показа готовности к бою (примирение возможно поле вызова и его принятия - принимая вызов, оскорбитель тем самым показывает, что считает противника равным себе и, следовательно, реабилитирует его честь) или знакового изображения боя (примирение происходит после обмена выстрелами или ударами шпаги без каких-либо кровавых намерений с какой-либо стороны). Если оскорбление было более серьезным, таким, которое должно быть смыто кровью, дуэль может закончиться первым ранением (чьим - не играет роли, поскольку честь восстанавливается не нанесением ущерба оскорбителю или местью ему, а фактом пролития крови, в том числе с своей собственной). Наконец оскорбленный может квалифицировать оскорбление как смертельное, требующее для своего снятия гибели одного из участников ссоры. Существенно, что оценка меры оскорбления - незначительное, кровавое или смертельное - должна соотноситься с оценкой со стороны социальной среды (например, с полковым общественным мнением). Человек, слишком легко идущий на примирение, может прослыть трусом, неоправданно кровожадный - бретером».1 После этого секундант направлял противник письменный вызов (картель).
Роль секундантов сводилась к следующему: как посредники между противниками, они должны были приложить максимальные усилия к их примирению. Даже на поле боя они должны были предпринять последнюю попытку в этом. Если примирение оказывалось невозможным, как это было в дуэли Пушкина с Дантесом, секунданты составляли письменные условия и тщательно следили за строгим исполнением всей процедуры. Условия дуэли Пушкина с Дантесом были максимально жестокими (дуэль была рассчитана на смертельный исход).
Дуэльный кодекс, вобравший в себя мудрость и опыт поединков, подробно описывал все связанное с дуэлями: субъекты дуэли, степень тяжести оскорблений, права оскорбленного, роды дуэлей, правила их проведения. Например в одном из пунктов написано: «Поражать упавшего противника есть бесчестный поступок, влекущий за собой законные последствия».1
Страшной особенностью русской дуэли, требовавшей от поединщика железного хладнокровия, было право сохранившего выстрел подозвать выстрелившего к барьеру и расстрелять на минимальном расстоянии как неподвижную мишень. Поэтому-то дуэлянты высокого класса не стреляли первыми. Так обычно поступал и Пушкин.
Даль писал: «Я слышал, что Пушкин был на четырех поединках, из коих первые три кончились эпиграммой, а четвертый смертию его. Все четыре раза он стрелялся через барьер, давал своему противнику, где можно было, первый выстрел, а потом сам подходил к барьеру и подзывал противника». Европейский кодекс требовал: «Кто выстрелил, тот должен остановиться и выждать выстрел в совершенной неподвижности». Это требование было внесено в условия последней пушкинской дуэли по настоянию д’Аршиака, ориентированного на европейский гуманный кодекс.
Европейский кодекс требовал: «Для всех дуэлей на пистолетах одно и то же правили: Дистанция между противниками никогда не должна быть менее 15 шагов». 15 шагов было для Европы минимальным расстоянием, а обычным считалось 25 - 35 шагов.
В русских поединках минимальным расстоянием было 3 шага, как собирался стреляться Чернов, дуэли на 6 шагах не были экзотикой, а средним расстоянием считалось 8 - 10 шагов. 15 шагов как минимальное расстояние, а тем более 25 - 35 шагов не встречались никогда. 20 шагов в дуэли Лермонтова с Барантом в 1840 году были явной уступкой французской стороне. В европейском дуэльном кодексе дуэль на 10 шагах считалась столь же «необычайной», как и дуэль с одним заряженным пистолетом. Подобные варианты секундантам предлагалось «решительно отвергать». По имеющейся статистике, во Франции при обилии поединков погибало в год (с 1839 по 1848) не более шести человек. Это говорит о том, что составители европейских дуэльных правил думали прежде всего именно о демонстрации готовности участников поединка к риску, к бою. В европейской дуэли оставался смертельный риск, но все возможное было сделано для того, чтобы кровавый исход оказывался уделом несчастного случая.
В русской дуэли все ставилось так, что бескровный вариант был уделом счастливой случайности. Идея дуэли-возмездия, дуэли-противостояния государственной иерархии, дуэли как мятежного акта, требовала максимальной жестокости.
Когда в николаевские времена оказалась размыта эта идея, с нею одрябли и прежние представления о дуэли. Жестокость осталась. Ушел высокий смысл...
С петровских времен репутация офицера прочно зависела от мнения сослуживцев. Петр понимал, что для нормального функционирования жесткая государственная структура, схваченная единой самодержавной волей, должна иметь некий противовес. Этот противовес он видел в принципе коллегиальности. Принцип этот положенный им в основу деятельности юридических, дипломатических и экономических учреждений, распространялся и на армию. Во время войны все крупные решения Петр предварительно отдавал на обсуждение военных советов. И хотя неизменно торжествовала его собственная точка зрения, но генеральское самочувствие много выигрывало от возможности бесстрашно изложить свою позицию. В отсутствие же царя военные советы приобретали реальный смысл.
Петр чувствовал, что самоуважение каждого офицера - основа боеспособности армии. И с другой стороны, подавляя это самоуважение полным бесправием их перед лицом самодержца, он - с другой - пытался возместить это правом коллегиальности решений, касающихся офицерской репутации. С 1714 года производство в следующие чины штаб-офицеров производилось только по согласию «всей дивизии генералитета и штаб-офицеров», а для производства обер-офицеров требовалось свидетельство штаб- и обер-офицеров соответствующего полка. В скором времени для замещения вакантных должностей введено было баллотирование - при участии всех офицеров. То есть решающим при определении профессиональной и человеческой репутации офицера становилось общественное мнение. Принцип баллотирования был отменен Павлом.
Владимир Раевский вспоминал о начале двадцатых годов: «Аркачеев не успел еще придавить или задушить привычных гуманных и свободных митингов офицерских. Насмешки, толки, желания, надежды... не считались подозрительными и опасными».
Особенно сильно было влияние офицерских союзов в гвардии, где интелектуальный и моральный уровень офицерства был достаточно высок.
Для Николая понятие чести дворянина было чем-то глубоко второстепенным по отношению к его верноподданическим и чисто служебным обязанностям. «Что вы мне со своим мерзким честным словом!» - крикнул он декабристу, пытавшемуся объяснить ему, что предательство против чести. Представления офицерских сообществ о чести - даже деморализованных расправой с авангардом - существенно не совпадали с новой моралью. Исходивший из принципа максимальной концентрации всякой власти Николай не собирался допускать рассредоточения и нравственного авторитета. Он хотел быть - лично и через доверенных начальников - единственным судьей и в делах чести. В двадцать девятом году полномочия офицерских собраний выносить приговоры по делам чести были официально ликвидированы.
Николай, в котором, по словам Пушкина, было куда больше «от прапорщика, чем от Петра Великого», радевший об укреплении власти в узком и вульгарном смысле, не понимал , да и не мог понять , какой удар наносит он нравственным устоям офицерства и всего дворянства.
Атмосфера менялась стремительно. Теперь можно было совершить некрасивый поступок на глазах у всех и пренебречь общественным мнением без всякого ущерба для своих положения и карьеры.
Когда в конце тридцатых годов аристократ Лев Гагарин публично оскорбил графиню Воронцову - Дашкову, ее друг аристократ Сергей Долгоруков не счел нужным вмешаться. Более того, вызванный на дуэль возмущенным свидетелем этого позора Гагарин сумел избежать поединка и продолжал благоденствовать. Общая атмосфера столь изменилась, что даже люди достойные и храбрые оказывались в глупом и непристойном положении. Теперь торжествовала не столько дуэльная, сколько хамская стихия. Наглая грубость заменяла гордость и, соответственно, всегда готова была пойти на попятный, встретив отпор. Ссор стало больше, дуэлей - меньше. Алексей Вульф, младший приятель Пушкина, человек другого поколения не столько даже по возрасту, сколько по мировосприятию, служивший в кавалерии, записал в дневнике в ноябре 1830 года: «К чести нынешнего времени можно отнести, что поединки становятся реже. Забияки или бретеры носят на себе заслуживаемое ими справедливо презрение всякого благовоспитанного человека.» У приятеля Пушкина было принципиально иное отношение к поединкам.
Гвардейцы, теряющие представления о чести и благородстве, могли позволить себе любую дерзость, ибо отказ от дуэли стал возможен, и решение конфликта прилично стало отдавать в руки властей. А власть охотно принимала сторону сильного. В том же тридцать шестом году двое офицеров от нечего делать оскорбили на петербургской улице чиновника. Чтоб избежать объяснения, они сдали его полиции.
В середине тридцатых годов оказалось, что для искоренения поединков вовсе не надо ужесточать наказания. Новая эпоха, теперь уже явно определившаяся и проявляющая себя , лишала дуэль ее главной функции - самостоятельной регуляции отношений внутри дворянства , поддержания представлений о правах личности в обществе политического бесправия. С изъятием , разгромом, оттеснением дворянского авангарда деморализованное, нравственно опускающееся российское дворянство отступалось от права на поединок, от права на противостояние вмешательству деспотического государства в личные дела человека чести.
«Как человек с предрассудками - я оскорблен»,- сказал Пушкин в конце тридцать шестого года. Он был оскорблен бесчестностью, взявшей верх над честью, оскорблен самим стилем злорадно наступающей на него жизни. Чужой жизни, в которой неприменимы были его правила.
Распад дуэльного сознания давал устрашающие плоды. Еще в тридцать втором году погиб добрый знакомый Пушкина Александр Ардалионович Шишков. Петр Киреевский сообщал поэту Языкову: «В Твери случилось недели две назад ужасное происшествие: зарезали молодого Шишкова! Он поссорился на каком - то бале с одним Черновым, Чернов оскорбил его, Шишков вызвал его на дуэль, он не хотел идти, и ,чтобы заставить его драться, Шишков дал ему пощечину ; тогда Чернов, не говоря ни слова, вышел, побежал домой за кинжалом и , возвратясь, остановился ждать Шишкова у крыльца, а когда Шишков вышел, чтобы ехать, он на него набросился и зарезал его. Неизвестно еще, что с ним будет, но замечательна судьба всей семьи Черновых: один брат убит на известной дуэли с Новосильцевым, другой на Варшавском приступе, третий умер в холеру, а этот четвертый, и говорят последний».1
Право на поединок превращалось в право на отказ от поединка. Пощечина воспринималась как повод для предательского удара кинжалом. Угроза огласки бесчестного поступка хладнокровно игнорировалась...
Пушкин внимательно следил за всеми сколько-ни6удь известными историями и вообще смертельными столкновениями. Они давали возможность сравнивать эпохи, в них с кровавой громкостью говорило время. Пушкин с отвращением видел вокруг странных людей с понятиями гибельно чуждыми. Они не хотели бы стать иными, потому что так жить удобнее и не надо было нести бремя чести. Поместив людей в бесчестный, лживый мир, ограничив их стремления казенным преуспеянием , подменив высокие цели фальшивыми кумирами, странно было ждать от них рыцарских добродетелей.
И раньше отношение к дуэли было неоднозначно. Сомнения в необходимости кровавого поединка подробно описаны Толстым в романе «Война и мир», когда Пьер Безухов перед поединком с Долоховым размышляет: « К чему же эта дуэль, это убийство?... Уйти отсюда, бежать, зарыться куда-нибудь.» И уже после выстрела он твердит, морщась: «Глупо... Глупо! Смерть....Ложь...»2. Но понятие чести требовало определенного поведения. « И от тебя весь свет с презреньем отвратится. Отныне ты пойдешь отверженца путем,»- вот какова раньше была судьба труса. Но нравственный распад дворянского большинства был необратим. Пушкин понимал это. Нравственный распад был необратим и неизбежен, ибо молодых дворян воспитывала эпоха, явившая себя в последние два - три года во всей своей отвратительности и теперь спокойно и уверенно налагавшая холодную руку на всю российскую духовную жизнь. В это время Пушкин сказал одному из своих близких знакомых, «что уже теперь нравственность в Петербурге плоха, что скоро будет полный упадок». Для него реализация своего великого предназначения, которое Пушкин сознавал с полной непреложностью , не существовала вне понятия чести. Его жизненная задача была задачей человека чести, как и для людей дворянского авангарда вообще.
Ритуал дуэли вырождался, превращаясь в самопородию. Гениальный наблюдатель происходящего Лермонтов рассказал историю дуэли Печорина с Грушницким. Грушницкий и его секунданты - дети эпохи, они готовы использовать дуэль как убийство, зарядив всего один пистолет. Дуэль, призванная защитить честь, служит к усугублению бесчестия. И подтверждением этому же служит фраза, брошенная Грушницким Печорину на дуэли : «...Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из - за угла».1 От честного поединка до мести «из -за угла» - вот путь дуэли в России. Причины оскудения дуэльной традиции были многообразны. Разрушался - стремительно и драматично - дворянский мир, а с ним рушилось и соответствующее миропонимание. От поединков отказывались теперь не только от трусости или презрения к правилам чести. Другими становились сами эти правила.
История дуэлей в России петербургского периода с екатерининских времен по тридцатые годы ХIХ века - история самовоспитания личности, защиты и укрепления личного достоинства дворянина как необходимое условие свободы. Крах высокой дуэльной традиции произошел в ситуации краха надежд на свободу, в ситуации проигранной битвы за личное достоинство. Дуэлей в России будет еще много. Идея поединка приобретет самые неожиданные формы, имевшие, впрочем, корни в классических дуэльных временах. В 1881 году дворянин-народоволец Гриневский швырнувший бомбу под ноги Александру II , совершивший убийство и самоубийство, реализовал замысел другого декабриста Якушкина, который говорил, что в таком поступке видит не убийство, а поединок обоих на смерть. Премьер-министр Столыпин вызовет на поединок думского депутата кадета Родичева, употребившего в публичной речи выражение «столыпинские галстуки», символизирующее виселицу. Октябрист Гучков вызовет на дуэль кадета Милюкова после политической полемики. Будут стреляться Гумилев и Волошин. Мандельштам вызовет на дуэль Шершеневича, от которой последний откажется. Но это будут уже не те понятия и не те дуэли.
Дуэль часто называли предрассудком, а позднее и пережитком. При этом имелась ввиду неподчиненность дуэли законам логики. Она строилась на особом типе логики, традиционно связываемом с понятием ритуала и мифа. Возможно, и сама дуэль была одним из основных мифов «петербургского» периода русской истории. 1
СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
Востриков А.В. «Мифо - логика дуэли», Историко-краеведческий сборник,
Москва - Санкт-Петербург, 1993г.
Гордин Я.С. « Дуэли и дуэлянты», Санкт-Петербург, «Пушкинский фонд»,
1996г.
Лермонтов М.Ю. «Герой нашего времени», Мурманск, «Мурманское книжное издательство», 1972г.
Лермонтов М.Ю. «Избранное», Ленинград, «Лениздат», 1969г
Лотман Ю.М. «Беседы о русской культуре», Санкт-Петербург, «Искусство СПб.», 1994г.
Толстой Л.Н. «Война и мир» 1 и 2тт., Самара, «Самарский дом печати», 1996г.
1 Лотман Ю.М. «Беседы о русской культуре», С-ПБ., «Искусство-СПБ»,1994г., с.164
2 Гордин Я.С. «Дуэли и дуэлянты», С-Пб., «Пушкинский фонд», 1996г., с.6
[1] Лотман Ю.М. «Бесе6ды о русской культуре», С.-Пб., «Искусство - СПБ», 1994г., с.165
[2] Гордин Я.А. «Дуэли и дуэлянты», С.-Пб., «Пушкинский фонд»,1996г., с.23
[3] «Русская литература», М., Учпедгиз, 1960г., с.278
[4] Лотман Ю.М. «Беседы о русской культуре», С-Пб., «Искусство - СПБ», 1994г., с.171
1 Лермонтов М.Ю. «Избранное», Л., «Лениздат», 1969г., с.51
1 Гордин Я.А. «Дуэли и дуэлянты», С-Пб., «Пушкинский фонд», 1996г., с.43
2 Гордин Я.А. «Дуэли и дуэлянты», С-Пб., «Пушкинский фонд», 1996г., с.45
1 Гордин А.Я. «Дуэли и дуэлянты», С-Пб., «Пушкинский фонд», 1996г., с.48
2 Гордин А.Я. «Дуэли и дуэлянты», С-Пб., «Пушкинский фонд», 1996г., с.49
1 Лотман Ю.М. «Беседы о русской культуре», С-Пб., «Искусство - СПБ», 1994г., с.165
1 Гордин Я.А. «Дуэли и дуэлянты», С-Пб., «Пушкинский фонд», 1996г., с.229
1 Гордин Я.С. «Дуэли и дуэлянты», С.-Пб., «Пушкинский фонд», 1996г., с.104
2 Толстой Л.Н. «Война и мир» 1и 2 т., С., « Самарский дом печати», 1996г.,с.345
1 Лермонтов М.Ю. «Герой нашего времени», Мурм., Мурм. книжн. изд., 1972г., с.90
1 Востриков А.В. «Мифо - логика дуэли», М. - С.-Пб.,1993г., с.424
