Реферат Проблема истории в художественных произведениях А.С. Пушкина
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Курский ордена «Знак почета» государственный
педагогический университет
Кафедра литературы
дипломная работа
проблема истории в художественном мире А.С.Пушкина
выполнила: студентка 52 группы
филологического факультета
Терехова е. а.
Научный руководитель:
Кандидат филологических наук, доцент Коковина Н.З.
Курск - 1998
содержание
I. Введение. Пушкин и философско-историческая мысль 19 века………………………………………………………………………………….2
II. Проблемы истории в художественном мире А.С. Пушкина………………………………………………………………………………….8
1. Формирование пушкинского исторического мышления в 20-е годы.
2. «Судьба человеческая, судьба народная» в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов».
3. Осмысление исторической противоречивости самодержавной власти Петра I.
4. 30-е годы: новый этап в развитии исторических взглядов.
5. Тема крестьянского восстания в художественной прозе и публицистике А.С. Пушкина: человек в водовороте истории.
III. Заключение………………………………………………………………100
IV. Список использованной литературы (библиография)……..105
ВВЕДЕНИЕ
Пушкин и философско-историческая мысль 19 века.
…Пушкин явился именно в то время, когда только что сделалось возможным явление на Руси поэзии как искусства. Двадцатый год был великою эпохою в жизни России. По своим следствиям он был величайшим событием в истории России после царствования Петра Великого…
В.Г. Белинский
Вопрос, обозначенный в названии работы, никак нельзя считать обойдённым: слишком очевидно его значение для творчества Пушкина. Он относится к числу таких, к которым всегда полезно возвращаться. Ведь наиболее важные вопросы обычно бывают и наиболее сложными. Хотя, казалось бы, для удовлетворительного их освещения необходимы размеры обширных монографий, рамки дипломной работы позволяют сосредоточить внимание на самой общей и, думается, самой существенной стороне дела. Речь идёт о мировоззренческой позиции и основных положениях новой эстетической программы, которая имела бы смысл литературного манифеста, будь она изложена Пушкиным пункт за пунктом. Но основных положений всегда немного, и манифест всегда краток. В попытке обсудить ещё раз конкретное содержание его важнейших понятий и заключается цель этой работы.
Мифологема «история» в художественном мире Пушкина постигается в диалектике частного и общего. Наряду с большой историей, историей государства, существует история частного человека, не менее значимая и драматичная.
Историческое прошлое Пушкин понимал как предысторию своего времени. Для Пушкина история органично переходила в личность, они неразрывно связаны с принципами свободолюбия, гуманизма и просвещения.
Одним из величайших завоеваний Пушкина, основополагающим его принципом явилось изображение личности человека, в неразрывной связи с общественной средой, изображение личности человека в процессе его развития, в зависимости от объективных, конкретно-исторических условий жизни. В своих произведениях Пушкин показывает, что достоинство и ограниченность его героев, формы их духовной и нравственной жизни вырастают на определённой исторической почве, в зависимости от общественной среды.
Так, в «Арапе» Ибрагим нарисован как человек, в характере которого нашли своё отражение черты новых людей петровской эпохи.
Историзм сочетается в реализме Пушкина с глубоким пониманием роли общественных различий.
Историзм - это категория, заключающая в себе определённое методологическое содержание. Историзм предполагает рассмотрение явлений в их развитии, взаимосвязи, в процессе становления, с исторической точки зрения. Применительно к искусству речь должна идти об особом творческом принципе восприятия действительности, своеобразном художественном качестве. Сложившийся как осознанный принцип художественного мышления в начале XIX века, историзм с огромной силой проявился в творчестве Пушкина.
Историзм явился одной из основ пушкинской реалистической системы, с ним связано воспроизведение действительности в её закономерном движении, в процессе развития, понимания личности в её исторической обусловленности. Историзм открыл новые возможности познания жизни; от него неотделим самый характер художественной типизации и в конечном итоге - эстетической концепции действительности.
Совершенно очевидно, что проблема историзма актуальна и в настоящее время.
Разработкой проблемы историзма в творчестве Пушкина А.С. занимались многие известные литературоведы.
В свое время историзм Пушкина нередко интерпретировался как выражение его разрыва с вольнолюбивыми традициями; обращение поэта к истории истолковывалось в духе некоего объективизма и фатализма /Б. Энгельгардт/, полного разрыва с наследием просветительства /П.Н. Сакулин/, примирения с николаевской действительностью /И. Виноградов/ и т.п. Несостоятельность подобных представлений давно раскрыта в нашей литературной науке. Ныне это уже пройденный этап пушкиноведения.
И всё же, как ни значительны достижения в изучении пушкинского историзма, мы не можем ими довольствоваться. Сейчас нужно идти дальше в познании Пушкина и его художественной системы, а следовательно, и в понимании специфики пушкинского историзма. Целый ряд аспектов данной проблемы настоятельно требует уже новых подходов и иных решений.
Дело в том, что представления о пушкинском реализме нередко носят слишком общий, суммарный характер и недостаточно учитывают неповторимые особенности творческой индивидуальности поэта. Справедливо отмечалось /в частности, Б.Н. Бурсовым/, что, говоря о Пушкине, мы больше стремимся установить общие принципы реализма вообще и нередко оставляем в стороне вопрос о данном, специфическом характере именно к пушкинской художественной системы. Это имеет прямое отношение к проблеме историзма. Мы подчас больше думаем о выявлении его общих принципов /изображение явлений в закономерном развитии и исторической обусловленности и т.д./, чем об индивидуальном и своеобразном их преломлении в творчестве поэта.
«Историзм, - по мнению И.М. Тойбина, - не тождественен историческим или философско-историческим взглядам. Это, разумеется, верно. И всё-таки формирование историзма как определённого художественного качества проходило в тесной связи с развитием философско-исторической мысли»[1].
В работах о пушкинском историзме преимущественное внимание уделяется, как правило, характеристике взглядов поэта на историю, рассматриваемых к тому же изолированно от общего движения современной ему философско-исторической мысли. При таком подходе специфика историзма как особого «творческого качества» /Б.В. Томашевский/, как органического элемента художественной системы стирается. Всё ещё сохраняется заметный разрыв между анализом исторических и философско-исторических представлений поэта, с одной стороны, и исследованиями его художественной практики - с другой.
В конечном итоге это связано с тем, что исследователями пушкинского историзма недостаточно учитывается эстетическая природа искусства. Имеет место тенденция - ставить знак равенства между теоретической и художественной мыслью. Поэтому на художественное творчество Пушкина прямо, непосредственно переносится система теоретических (исторических) взглядов поэта. Такое положение приводит к неоправданному логизированию и схематизации его творчества, мешает понять в полной мере природу художественных явлений, равно как и своеобразие художественного историзма. Между тем подлинное соотношение между теоретической и художественной мыслью более сложны, чем это представляется в работах о пушкинском реализме и историзме. Принципы историзма, всё сильнее проникавшие во все сферы человеческого знания, хотя и вели к неизбежному сближению научного и художественного творчества, их взаимному обогащению, тем не менее по-разному преломлялись в каждой из этих сфер.
Разумеется, сам по себе исторический метод универсален, всеобщ. Он составляет одну из важнейших сторон диалектики. Однако конкретные формы, в которых исторический метод проявляется в сфере художественного творчества, многообразны. Это многообразие форм художественного историзма заключено в самой природе искусства, в неповторимости и вечности художественного произведения, в творческой индивидуальности писателя.
Общие, универсальные /«генерализирующие»/, в сущности философские принципы исторического подхода получают конкретное преломление в специфических нормах, неотделимых от характера образного мышления, национального своеобразия, от категорий жанра, поэтики и стиля - всего того, без чего нет художественной индивидуальности.
Таким образом, проблема историзма пушкинского творчества - это по существу одновременно и проблема возможностей его реализма, своеобразия его художественной системы.
Хотя вопросы пушкинского историзма затрагивались во многих работах, специальных исследований, посвящённых им, немного. Известная работа Б. Энгельгардта «Историзм Пушкина» /в кн. Пушкинист, под ред. С.А. Венгерова, издана в 1916 году/, опубликованная давно, содержит немало интересных наблюдений и мыслей, но теперь она методологически устарела. Работа С.М. Петрова «Проблема историзма в мировоззрении и творчестве Пушкина» посвящена в основном общей характеристике пушкинской философии истории. Наиболее ценной специальной работой о пушкинском историзме является статья Б.В. Томашевского «Историзм Пушкина», в которой выдвинуто определение сущности пушкинского историзма и намечены основные вехи его развития. И всё же, как ни значительна и ни содержательна эта статья, она не решает проблемы, оставаясь скорее лишь введением в тему. Ведь в ней анализируются главным образом высказывания Пушкина по вопросам истории; что же касается непосредственно анализа творчества, то такая задача автором не ставится. Большой вклад в разработку этой проблемы внёс И.М. Тойбин. В его монографии «Пушкин. Творчество 1830х годов и вопросы историзма» подробно анализируется пушкинская лирика, «маленькие трагедии», «Медный всадник», «Капитанская дочка».
В своей дипломной работе мы попытались систематизировать имеющийся критический материал по проблеме историзма в творчестве А.С. Пушкина; проследить эволюцию исторических взглядов Пушкина на примере произведений разного времени.
Проблемы истории в художественном мире
А.С. Пушкина.
Историзм по праву считается одной из ключевых проблем мировоззрения и творчества Пушкина. Именно историзм, духом которого проникнуты создания поэта, открыл в литературе невиданные прежде возможности художественного постижения действительности, внёс живое и трепетное ощущение динамики и непрерывности исторического процесса, стал основой реалистического метода и стиля.
В своё время Б.В. Томашевский справедливо подчеркнул, что «историзм не является врождённой чертой творческого облика Пушкина, особенностью, с которой он родился»[2]. К этому можно добавить, что он не был также результатом одного только личного опыта поэта. Историзм формировала эпоха, время, отмеченное повсеместным и необычайным побуждением исторического сознания, исторических интересов; он был тесно связан с общим движением западноевропейской и русской философско-исторической мысли. Вот почему одна из актуальных задач пушкиноведения - выявить этот процесс, раскрыть его на конкретном материале.
Обозначившаяся с конца 18 в. новая эпоха национально-освободительных движений, грандиозных потрясений и сдвигов в судьбах народов и государств дала мощный толчок формированию исторического мышления. На смену рационалистическим и метафизическим концепциям 18 в. приходят идеи исторической закономерности, признание власти исторических законов, понимание исторического процесса в его внутреннем единстве, в его динамике. Наступает пора интенсивного развития исторической мысли, расцвета исторической науки. В этом общеевропейском движении можно выделить несколько ведущих тенденций.
Одна из них - сближение истории с философией, обострённый интерес к вопросам исторической методологии, к проблемам философии истории. Наряду с разработкой конкретных историографических тем бурно развивается философско-историческая проблематика; история становится предметом и объектом философских построений.
С другой стороны, наблюдается не менее интенсивное сближение истории с социальными исканиями. Социальность становится существеннейшим признаком исторического сознания, исторического мышления. Сложный процесс формирования исторического метода, тесно связанный с общим движением исторической мысли, нашёл своё отражение и в России. Здесь особая его интенсивность падает на период после 1825 года, когда в связи с разгромом декабристов и необходимостью решить важнейшие вопросы, выдвигавшиеся ходом общественного развития, резко возрос интерес к исторической проблематике.
Новая эпоха, когда открытая политическая борьба практически оказывалась невозможной, как никогда прежде обострила внимание к вопросам теории, к проблемам философского, исторического, морального порядка. Отсюда - широкое распространение философских интересов среди интеллигенции. Философия была призвана дать метод для решения важнейших вопросов действительности. В этих условиях само развитие исторических знаний тесно сплелось с философией. В первую очередь предстояло определить методологические принципы исторического исследования, выработать новое качество исторического мышления. Вот почему особую остроту и актуальность в русской общественной жизни этих лет приобретают вопросы философии истории; обнаруживается стремление приложить общие философские принципы к истории человечества, выяснить характер и смысл исторического процесса и места в нем человеческой личности, народа, государства. История в таком плане – это тоже «наука наук», как и сама философия, это «практическая проверка понятий о мире и человеке, анализ философского синтеза»[3].
На страницах журналов, в публицистике этих лет появляется обильная литература, посвященная философско-историческим проблемам; повсеместно выдвигается требование философского подхода к истории. Вопросам философии истории посвящает свои «Философские письма» П.Я Чаадаев /он и называл их «Письмами о философии истории»/. В статье «Философия истории» /из Кузена/, опубликованный в «Московском телеграфе» /1827, ч.14/ разграничивается история, освещающая отдельные события, этапы и эпохи человечества, и философия истории, призванная ответить на ее общие, философские вопросы.
Само понятие философии истории оказалось при этом многозначным; в него вкладывалось различное содержание, различный смысл.
Прежде всего речь шла о выработке наиболее общих, теоретических принципов понимания исторического процесса, о философских основах исторической науки. Старая рационалистическая философия истории, бравшая в качестве исходного пункта своих настроений идею отвлеченного, всегда себе равного «естественного человека», явно обнаружила свою несостоятельность.
Вместе с тем очень скоро становится очевидным, что в России 1850-х годов содержание философии истории необъятно расширяется, что она все больше выходит за свои непосредственные границы, преломляя важнейшие грани общественного сознания; она оказывалась на стыке философии, истории, морали, психологии, соприкасаясь со всеми этими сферами.
В целом движение русской философской исторической мысли 1830-х годов можно условно выделить два течения, одно из которых опиралось преимущественно на идеи немецкой идеалистической философии, на романтические идеи шеллигианства прежде всего, другое – ориентировалось на методы французской исторической школы, на ее социологические доктрины. Практически, однако, течения эти не существовали в их чистом виде; напротив, они тесно переплетались между собой.
Параллельно с общей эволюцией русской философско-исторической мысли конца 1820-х – начала 1830-х годов акцент в ней все больше передвигается с усвоения шеллигианских концепций на восприятие идей и методов французской исторической школы с ее обостренным интересом к социальной истории и ее конфликтам. Углубление социальных противоречий в жизни русского общества, необходимость понять эти процессы в свете исторического прошлого и в сопоставлении с ходом истории на Западе – все это побуждало обратиться к опыту французских историков эпохи реставрации.
Вопрос об особенностях и принципах романтической историографии с конца 20-х годов приобретает в русском обществе большую актуальность. На страницах журналов все чаще появляются имена Тьерри, Гизо; печатаются извлечения из их работ и отзывы о них. Идеи и методы новой историографии оказывают влияние на русских историков, публицистов, писателей, людей различных убеждений и взглядов. В спорах, развернувшихся вокруг идей и методов названных историков, по-своему преломлялись соответствующие идеологические расхождения.
Названный круг проблем, в котором слились воедино вопросы философии истории, ее методологии и вопросы осмысления истории России, с особой остротой обозначился на рубеже 20-х и 30-х годов в связи с выходом в свет XII тома «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина и появлением «Истории русского народа» Н. Полевого. Ожесточенные дискуссии, разгоревшиеся вокруг указанных «Историй», стали важнейшей вехой в истории духовного развития общества, в истории русского самосознания. В ходе дискуссий сложились основные концепции русского исторического процесса и наметилось то идеологическое размежевание, к которому восходят истоки будущего славянофильства и западничества.
Эти дискуссии, явившиеся своеобразной школой философско-исторической мысли, оказывали серьезное влияние на развитие русской литературы. Они сыграли так же важную роль и в формировании пушкинского историзма.
Философско-историческая проблематика занимала огромное место в раздумьях и в творчестве Пушкина. Именно в 30-е годы окончательно складывается система Пушкинских философско-исторических воззрений, представлявшая собой несомненно одно из наиболее значительных достижений тогдашней русской философско-исторической мысли.
Для понимания глубины и своеобразия пушкинских взглядов их надлежит рассматривать не изолированно, а в процессе становления, на соответствующем историческом фоне. Это необходимо не только потому, что именно на окружающем фоне особенности пушкинской философии истории предстанут в наиболее рельефном виде, но и потому, что лишь такой путь исследования даст возможность выявить подлинный процесс формирования пушкинского исторического мышления, понять его в реальных исторических связях, в соответствующем историческом контексте.
Известно, что роль одного из важнейших идеологических и философско-эстетических центров в России после разгрома декабристов выпала на долю любомудров, группировавшегося вокруг «Московского вестника». Историческая проблематика занимала исключительно большое место в их теориях и размышлениях. Эволюция любомудров – идеологическая, философская, литературная – неотделима от общего движения исторической мысли. Необходимо рассмотреть соотношение Пушкина с кругом любомудров, с эволюцией их исторических и философско-исторических воззрений. Так как речь идет о проблеме формирования исторических принципов Пушкина, то, естественно, что особый интерес должен представить вопрос о соотношении его с такими московскими шеллигианцами, как С. Шевыревым и тем более М. Погодиным – несомненно крупнейший историк, связанный с кругом любомудров. Философско-историческая проблематика занимала огромное место в раздумьях и творчестве Пушкина. Именно в 30-е годы окончательно складывается система Пушкинских философско-исторических воззрений, представлявшая собой несомненно одно из наиболее значительных достижений тогдашней русской философско-исторической мысли.
Пушкиным было сделано до «гоголевского периода» самое главное: решительный поворот к народу как силе, определяющей исторические судьбы науки, и к изображению действительности, осмысленной с точки зрения этих народных и исторических судеб. Поэту принадлежала честь открытия, в русле которого двигалась в дальнейшем /в лице наиболее ярких своих представителей, включая и Гоголя/ русская литература. Современному читателю довольно трудно оценить радикальность переворота, совершенного Пушкиным в середине 1820-х годов. Но только потому, что высказанная поэтом и подхваченная его преемниками мысль давно стала нашим достоянием.
А между тем это была действительно «руководящая» мысль, т.е. принцип, легший в основу целого направления, которое на русской почве дало бесспорные и впечатляющие результаты. И Достоевский, стоявший у истоков движения, уже тогда сумел их правильно разглядеть и обдумать во всей глубине и плодотворности возможных следствий. Чем дальше шло время, тем более оно подтверждало фундаментальное значение сказанного Пушкиным «нового слова». В конце 1870-х годов Достоевский писал: «…”слово” Пушкина до сих пор еще для нас новое слово»[4]. Иначе говоря, никто из тех, кто явился за Пушкиным, при всем блеске индивидуальных дарований /Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Гончаров, Герцен, Некрасов/ не выразил иной, более капитальной, более всеобъемлющей идеи, которая могла бы потеснить или стать рядом с «руководящей» пушкинской мыслью.
Путь Пушкина к установкам реалистического творчества начинался с размышления над проблемами современной истории и споров вокруг «Истории государства Российского» Карамзина. В «Истории…» Пушкин увидел реализованную возможность такого повествования, при котором субъективные убеждения и пристрастия автора не исключают иных суждений, необходимо вытекающих из «верного /т.е. полного, не урезанного и не искаженного в пользу собственной концепции/ рассказы событий». Эта возможность показалась Пушкину настолько важной, что он воспользовался ею уже как приемом тогда, когда, будучи в том же положении, что и Карамзин, писал «Историю Пугачевского бунта» /1834/. Не случайно поэтому главный недостаток томов «Истории русского народа» Н. Полевого Пушкин усмотрел в тенденциозности, в легкомысленном и мелочном желании поминутно противоречить Карамзину, в «излишней самонадеянности». «Уважение к именам, освященным славою…первый признак ума просвещенного. Позорить их дозволяется только ветреному невежеству, как некогда, по указу эфоров, одним хносским жителям дозволено было пакостить всенародно» /т.11, стр.120/. Презрительные нападки Н. Полевого на Карамзина тем более странны, что мнения, высказанные Н. Полевым, не опирались ни на личные убеждения автора, как бы оно ни соотносилось с реальной историей русского народа, ни на эту историю. Своевольная трактовка исторических лиц и событий, «насильственное направление повествования к какой-нибудь известной цели» /т.11, стр.121/ в виде собственной или заимствованной любимой идеи сообщают истории характер романа, тогда как самый роман на современном этапе развития литературы должен иметь, по мысли Пушкина, все достоинства реальной истории – правдивого, беспристрастного рассказа о прошлом и настоящем.
На этом убеждении, сформированном во время работы над «Борисом Годуновым», «Полтавой», «Евгением Онегиным», Пушкин прочно утвердился к 1829-1830 году, когда писал рецензию на Н. Полевого. Жанр произведения /драма, поэма, роман/ ничего не менял в существе новой эстетической позиции: по отношению к ней Пушкину был безразличен не только выбор между тем или иным драматическим и эпическим жанром, но и выбор между всеми этими жанрами вместе и наукой /историей/, поскольку там и тут безусловное преимущество было на стороне строгих выводов исторической науки. В исторических работах Пушкина занимали проблемы, вне которых он не представлял себе дальнейшей эволюции ведущих жанров новейшей литературы. Проблемы истории были для него проблемами литературы.
Первый шаг от романтизма к реализму выразился в отказе от произвольного истолкования характеров и событий. Заключительные главы «Евгения Онегина» в отличие от начала романа /1823/, написаны художником, окончательно сбросившим оковы романтического подхода к изображению действительности и нашедшим твердую опору для реалистического повествования. Отныне оценка людей, событий в эпическом и драматическом рассказе дается не с личной точки зрения, чем бы она не диктовалась, но с точки зрения народа и исторических перспектив его судьбы. Такова природа пушкинской объективности, отметившей особой печатью оригинальную суть его реализма. «Что развивается в трагедии, - рассуждал Пушкин в 1830 году, разбирая драму М. Погодина «Марфа Посадница,» – какая цель ее? Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная…Что нужно драматическому писателю? Философию, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой мысли. Свобода» /11,419/. Эта «свобода» предполагала полную зависимость от исторической правды. «Драматический поэт, беспристрастный, как судьба, - писал Пушкин в том же разборе драмы М. Погодина, - должен был изобразить столь же искренно, сколь глубокое, добросовестное исследование истины и живость воображения…ему послужило, отпор погибающей вольности, как глубоко обдуманный удар, утвердивший Россию на ее огромном основании. Он не должен был хитрить и клонится на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие /по отношению к самодержавным притязаниям Иоанна или, напротив, к новгородской вольности/ должно было говорить в трагедии, но люди минувших дней, их умы, их предрассудки. Не его дело оправдывать или обвинять. Его дело воскресить минувший век во всей его истине» /11,181/.
Эпическому и драматическому писателю, так же как историку, нужно было вглядываться в факты, правильно их сопоставлять, отыскивая внутреннюю связь, отделяя главное от второстепенного, и делать лишь те выводы, которые подсказывает логика исторических ситуаций, их видоизменений, их взаимной обусловленности. Возражая Н. Полевому по поводу его рассуждений о средневековой Руси, Пушкин писал: «Вы поняли великое достоинство французского историка /Гизо/. Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, введенные Гизотом из истории христианского Запада».
Интерес Пушкина к социальной разнородности внутри одного государственного единства идет от все более настойчивого желания изучить не статику, но динамику общественной жизни, проникнуть в скрытые закономерности исторических перемен. Отсюда преимущественное внимание поэта к тем сословиям, чьи интересы решительнее прочих влияют на судьбы науки: крестьянство – дворянство.
Все подвижно, все меняется. Всякая ущемленность терпима до известной поры. Задевая одного или немногих, она не влияет на ход вещей. Но дело принимает другой оборот, когда стеснение грозит помешать / «Медный всадник»/. Вот почему /и это было ясно Пушкину уже в «Борисе Годунове»/ решающее слово на любом этапе исторической жизни нации принадлежит народу, хотя это отнюдь не свидетельствует о его непогрешимости, не избавляет от возможных ошибок и заблуждений. Но как бы то ни было, не только слово, само молчание народа достаточно красноречиво, ибо в любом случае – кричит он или безмолвствует – народ является главным действующим лицом истории / «Борис Годунов»/. Это убеждение стало основным положением пушкинской реалистической системы. К концу 1820-х годов ее специфика четко выразилась двумя важнейшими понятиями: историзм и народность. Б.В. Томашевский писал: «Основными чертами пушкинского реализма являются передовые гуманистические идеи, народность и историзм. Эти три части в их неразрывной связи и характеризуют своеобразие пушкинского творчества в его наиболее зрелом выражении»[5].
Для зрелого Пушкина нет истории вне народа и нет народа вне истории. Если народ творит историю, то история, в свою очередь, творит народ. Она формирует его характер / «образ мыслей и чувствований»/, она определяет его нужды и чаяния, которые следует формулировать не с точки зрения каких бы то ни было, в том числе и «самых передовых гуманистических идей», а с точки зрения уловленной в своем своеобразии конкретно-исторической реальности. Все насущные, общественно важные потребности возникают изнутри народной жизни. «…Одна только история народа, - писал Пушкин, - может объяснить истинные требования оного» /12,18/. И, объясненные и необъясненные, они всякий раз и непременно влияют на дальнейший ход вещей. Точно так же, как творимая народом история не завершена и открыта в каждый момент наступающего настоящего, точно так же подвижен и незавершен творимый историей народный характер. Пушкин не мог быть создателем ни завершенной и прогнозирующей будущее исторической концепции, ни игнорирующей будущее и завершенной концепции национального характера.
Если у Пушкина обращение к истории означало изучение скрытых пружин исторического процесса и национального характера, о обращение к истории у Гоголя означало изучение именно национального характера, причем в отличительных его чертах, резко выделяющих народ среди других народов и резко выражающих природные свойства его души. В прошлом Гоголь стремился разглядеть исконные, незамутненными никакими позднейшими привнесениями стихии народного бытия, возникающие из глубины первозданной гармонии между человеком и органическими условиями его жизни. Характер народа здесь не что иное, как воплощение творческого «духа земли», действующего во всех естественных проявлениях народной жизни и лишь в них и благодаря им находящего неповторимый вид, и мысли, и образ.
Пушкин опирался в первую очередь на документы и летописи, тогда как Гоголь старался вникнуть в дух народа, и документированная канва событий, скупое изложение фактов, наивное летописное морализирование были менее плодотворны для его размышлений, чем произведения народного творчества. Рисуя прошлое, Гоголь не смущался неточностью хронологических сближений: день и число битвы, верная реляция не входили в его планы, поскольку стихии национального характера заявляли о себе в каждом событии народной истории, когда бы оно не происходило, и ни в одном – с исчерпывающей полнотой /ср. «Тарас Бульба»/. Отсюда и возникала необходимость сближений.
Что касается Пушкина, то он не отступал от хронологии, старался держаться точного изложения фактов, а в прошлом его привлекали эпохи глубоких общественных сдвигов и намечающихся предпосылок уже обнаружившегося в настоящем или вероятного в будущем хода вещей /Смутное время, время Петра I, крестьянские войны/. Однако любая эпоха могла бы стать в принципе предметом его художественного исследования, так как своеобразие каждой из них предполагалось само собой.
Между крайностями героики и идиллии, войны и мира протекает жизнь науки, и, взятые вместе, они исчерпывают все возможности выражения национальной духовной субстанции. Как всякая субстанция, она в своих свойствах постоянна. Это устойчивая сущность любых исторических явлений, которые лишь фиксируют ее переменчиво зримые формы. Эта смена явлений в общем историческом процессе не представляла для Гоголя, в отличие от Пушкина, никакой загадки, потому что понятие хода вещей у него целиком совпадало с понятием органического роста и законосообразность исторического развития – с законосообразностью органических превращений.
Народ как хранитель духовных зиждительных начал нации и история как длящаяся во времени возможность их реализации – вот что стояло у Гоголя за теми понятиями, которые у него, как у Пушкина оказались в центре философско-эстетической программы. Несмотря на разницу конкретного содержания этих понятий, и там и тут народ был главным деятелем истории; и там и тут его благо решали судьбы нации; и там и тут эти убеждения влекли за собой выводы, открывавшие новые пути художественного осмысления мира. Они указывали объективные размеры, соотношения предметов и явлений /иерархию вещей/ в этом мире и одновременно – объективную точку зрения, с позиций которой следует о них судить /иерархию ценностей, не зависящую ни от личных пристрастий, ни от официально признанных и узаконенных догм/.
Для Пушкина не существовало и не могло существовать вопроса о «нужных» и «ненужных» вехах, о заблуждениях ложных дорогах длиною в целые столетия. Оценка с точки зрения нравственной пользы и нравственной истины и лжи, оправданием по отношению к конкретным людям, их словам и поступкам, не приложима, по убеждению Пушкина, к историческому процессу. В частности, потому что она предполагает отвлечение от времени и места и абсолютизацию некоторых нравственных нужд и истин в ущерб всем прочим.
История и отдельных народов, и человечества не подчинена закону непрерывного морального совершенствования. Завоевания в одних областях не предполагают завоеваний во всех прочих. Поэтому наряду с нравственными достижениями возможны и нравственные утраты. Кассий и Брум – выразители традиционной римской доблести, республиканских достоинств – не удержали в прежнем русле хода вещей, споспешествовал Цезарю – «честолюбивому возмутителю» «коренных постановлений отечества /11, 46/. Как раз потому, что не всегда нравственная доблесть соединяется с силою обстоятельств». /11, 43/.
Моральный фактор – не единственный фактор среди тех, которые действуют в истории. Это не значит, что позволительно сбросить со счета. Движениями людей руководят разные побуждения, и нравственные представления здесь играют немалую роль. Но эти представления подвижны. Брут не выиграл дела не потому, что явился «защитником и мстителем коренных постановлений отечества», а потому, что в глазах большинства они утратили этот смысл и уже не выражали общего мнения. Иначе говоря, Брут сражался за благородные идеи, которые потеряли значение реальной силы.
По убеждению Пушкина, история нуждается не в моральной оценке, а в правильном объяснении.
Народ воспитывается собственным историческим опытом. Дело писателей заключается в том, что бы облегчить этот тяжелый опыт, предупредив возможные издержки исторического процесса глубоким анализом настоящего, тех социальных его тенденций, которые пробивают себе дорогу уже теперь и могут стать реальной силой в ближайшем или отдаленном будущем. Ведь не все эти тенденции, выступающие как обычно, под лозунгом общего блага и справедливости, действительно отражают народные требования и соответствуют народным идеалам.
Понятно, почему с конца 1820-х годов внимание Пушкина так настойчиво привлекала не только русская история, но и история Западной Европы. Начиная с эпохи Петра I и позднее, когда Россия вследствие наполеоновских войн была вовлечена в круговорот европейских событий, она вступила в новый фазис существования. «По смерти Петра I, – писал Пушкин, – движение, переданное сильным человеком, все еще продолжалась… Среди древнего порядка вещей были прерваны навеки; воспоминания старины мало-помалу исчезли» /11, 14/. Завершился период более или менее обособленного развития, и восточнославянское государство явилось на европейскую сцену в качестве новой и мощной державы. Поражение Наполеона и влияние России на политическую ситуацию в Европе показали это со всей очевидностью:
Гроза двенадцатого года
Настала – кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?
Но бог помог – стал ропот ниже.
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.
/6, 522/.
С этого момента проблемы настоящего и будущего России не могли рассматриваться иначе, как в контексте общеевропейских проблем. Отсюда вся особенность его европеизма – важнейшей черты создаваемой им литературы. Европейский характер русской литературы Пушкин понимал как необходимость, как задачу времени, как обязательное условие искусства, которое хотело бы оставаться на почве реальной действительности. Теперь настала пора, когда Россия и могла, и должна была принять самое деятельное участие в умственной жизни Европы. Речь шла о полноправном участии творческого гения России в постановке и решении общих вопросов настоящего и будущего всей европейской цивилизации, которая с недавним появлением победоносной славянской страны на европейской сцене тоже утрачивала свою западную исключительность и отныне волей-неволей обнимала европейский Восток.
Во французской литературе Пушкин не видел идей, которые были бы в размер прежде всего ее собственному историческому опыту, недвусмысленно указавшему значение народа: «Мы не полагаем, чтобы нынешняя раздражительная, опрометчивая, бессвязная французская словесность была следствием политических волнений. В словесности французской свершилась революция, чуждая политическому перевороту, ниспровергавшему старую монархию Людовика XIV» /12, 70/. Пушкина отталкивала «близорукая мелочность нынешних французских романистов» /19, 9/ /По мнению Б.В. Томашевского здесь имеется ввиду Бальзак/ и, главное, отсутствие положительных идей, которые могли бы служить надежным ориентиром на трудных исторических путях европейского человечества. «Цель искусства художества есть идеал, а не нравоучение» /12, 70/.
Пушкин не видел в современной ему западной литературе принципиально важных, новых идей, отвечающих духу и смыслу революционной эпохи. Далеко не случайно у него мелькнула мысль: «Освобождение Европы придет из России, потому что только там совершенно не существует предрассудка аристократии. В других странах верят в аристократию, одни презирая ее, другие ненавидя, третьи из выгоды, тщеславия и т.д. В России ничего подобного. В нее не верят» /12, 207/. Аристократия здесь означает замкнутую обособленность, противопоставление части целому, противопоставление интересов и верований немногих интересам и верованиям большинства. Под освобождением здесь следует понимать освобождение именно от аристократии, какой бы она ни была, следовательно – от любых предрассудков породы богатства, таланта и от любых корыстных интересов в пользу интересов народа и его идеалов. Этим путем и пошла реалистическая русская литература, тем более приближаясь к народу, чем более она приближалась к гению великого поэта. Народность и историзм стали общим и отличительным принципом русского реализма. Чтобы охарактеризовать специфические особенности пушкинского историзма, как он сложился ко времени наиболее зрелых его произведений, необходимо рассмотреть на протяжении всего творческого пути Пушкина обращения к исторической теме, его трактовку исторических фактов, его исторические взгляды в эволюции, равно как их взаимоотношение с общей системой творчества Пушкина.
Если обращаться к Пушкину и его биографии, то мы заметим, что и самый его интерес к истории возрастал на протяжении всей его жизни и постепенно концентрировался на тех исторических эпохах, какие ему представлялись узловыми в судьбах русского народа, и самое понимание исторического процесса и отношение к историческим вопросам видоизменялись и прогрессировали, пока не превратились в неотъемлемую основу его творческого мышления.
В лицейские годы мы не замечаем особого интереса Пушкина к истории. Собственно исторические сюжеты почти совершенно отсутствуют.
Но у Пушкина мы всегда находим удивительное соединение личного и общего, исторического. Уже лицеист Пушкин, воспевший победу русского оружия, в борьбе с наполеоновским нашествием и утверждение мира на земле, представляет собой человека, способного выразить стихию больших чувств, имеющих общий, национальный смысл и значение: «Этот мальчик, прозванный в Лицее «французом», знает, оказывается, дивное, великое русское слово «мир», которое по-русски означает и «покой», и «тишину», и «вселенную», и «свет», и «согласие», и «общество», и «крестьянскую общину»... Откуда же знал молодой поэт то великое слово - мир? Где подслушал его? В русской природе, в русской деревне, в русской стихии, в русском народе. Вот почему оно так свежо, так сильно зазвенело в лицейской мраморной зале среди римских значков» [6].
В 1815 году в русской печати впервые появляется имя: Александр Пушкин. Так подписаны «Воспоминания в царском Селе» в «Российском музеуме», где их сопровождало необычное редакционное примечание о «молодом поэте, талант которого так много обещает». А через год общество любителей отечественной словесности включает 2 стихотворения многообещающего автора в свое «Собрание образцовых русских сочинений». 17-летний Пушкин уже включен в круг отечественных классиков. С 1816 г. он готовит для печати сборник своих стихов. Среди них такие жемчужины, как «Лицинию», «Воспоминания в Царском Селе», «Певец».
Лицейские записи Пушкина поражают разнообразием своих тем, идей, образов, жанров, строф и размеров. От эпиграмм и шутливых поэм до элегий и патриотических од здесь испробованы все основные лирические виды, в т.ч. и такие своеобразные, как ноэль, кантата, моя эпитафия, мое завещание и дp. Юноша Пушкин с одинаковой уверенностью владеет легким, игривым размером / «Леди смеется»/ и гневным, коварным и гремучим стихом / «Квириты гордые под иго преклонились»/.
Все это соответствует разнообразию лирической тематики Пушкина: дружеская шутка и заунывный романс пишутся почти одновременно с гражданским воззванием и военным гимном. Беспечные песенки о «страсти нежной» и «кубке янтарном» сменяются тревожными раздумьями о великих политических событиях, как пожар Москвы или битва под Ватеpлоо. В «римской» негодующей сатире звучит протест против царского деспотизма. Сквозь античную мифологию прорывается современная политическая тема, напрягающая юношеский стих и сообщающая ему первый боевой закал.
Это брожение различных поэтических стилей не заслоняет все же основного стремления начинающего автора к жизненной правде, к точному отражению мира, к живописи отчетливой и верной. Сущность пушкинского реализма - в сочетании жизненной правды с облагороженным и очищенным восприятием мира. Жизнь прекрасна на взгляд великого художника, и он передает ее правдиво и восхищенно во всей ее подлинности, во всем очаровании.
Творческая отзывчивость поэта обращает его к печальным явлениям окружающего быта, воспринимаемого часто через исторический материал. В 1815 г. поэт написал политическую сатиру - стихотворение «Лицинию», одно из наиболее зрелых достижений лицейского периода:
Любимец деспота сенатом слабым правит,
На Рим простер ярем, отечество бесславит...
Впервые в поэзии Пушкина назван «народ несчастный», котоpый останется до конца его главной темой. В стихотворении остро поставлены проблема порочной власти, разрешенная в духе резкого гражданского протеста: «Я сердцем римлянин, кипит в груди свобода». Освободительная идея здесь облечена в яркие пластические образы. Гражданскую патетику усиливает и мужественная энергия стиха. Ощущение римского негодующего красноречия достигается не механическим воспроизведением античного размера, а внутренней интонацией речи, сообщающей «александрийцам» XVIII века звучание коварных формул классической латыни.
В июне 1816 года в лицей приехал старый вельможа и видный поэт Юрий Нелединский-Мелецкий, автор знаменитой песни «Выйду ль я на реченьку». Он получил во дворце повеление написать кантату в честь бракосочетания великой княжны Анны Павловны с принцем Вильгельмом Оранским. Но престарелый лирик, не рассчитывая на свои силы, обратился за помощью к Карамзину, который и направил его в лицей к племяннику Василия Львовича.
Поэт-лицеист искренне любил Нелединского, который считался предшественником Батюшкова и даже числился в почетных рядах «Арзамаса». И этот сладкозвучный лирик склонялся перед молодым дарованием. Можно ли было уклониться от такого предложения?
Нелединский сообщил тему и наметил ее возможное развитие. Приняв предложенную программу, поэт сейчас же написал чрезвычайно мужественным и живописным стихом исторические стансы, в которых беглыми штрихами очерчены события наполеоновского эпилога - пожар Москвы, Венский конгресс, «Сто дней», Ватерлоо. Некотоpые строфы, выдержанные в условном стиле декоративного Батализма XVIII в., великолепны по своим образам и силе стиха:
Гpозой он в бранной мгле летел
И разливал блистанье славы.
Пушкин весьма удачно применил здесь прием, который и впоследствии служил ему при вынужденной разработке официальных приветствий: он обращался к историческим картинам или к портретной живописи, только в заключении сдержанно произнося необходимую хвалу.
Лектоpы лицея не сумели возбудить в своем самом живом и восприимчивом слушателе глубокого интереса ни к одному предмету, вне собственной любознательности их ученика, и даже не смогли по-настоящему поддержать его творческие запросы в соответствии с его громадным талантом.
Увлекаясь русским прошлым, задумывая поэмы об Игоре, Ольге, Владимире, начинающий поэт не встретил в лицее достойного наставника, способного правильно направить его живые исторические запросы. Адъюнкт - профессор Кайданов проводил в своих лекциях официальный курс, резко противоречивший слагающимся воззрениям его блестящего слушателя.
Как будущий великий историк Пушкин в лицее не имел учителя. Рост Пушкина перерастал опыт его лучших учителей и бурно обгонял проблематику школьных программ. Он стал величайшим писателем не благодаря лицейским педагогам, а вопреки их системе, поверх которой не переставал подниматься своими замыслами и видениями этот «отрок с огненной печатью, с тайным заревом лучей» /как прекрасно сказал о нем его друг Вяземский/.
С 1816 года поэт начинает сходится с Карамзиным. В эту пору Карамзин выступал с публичными чтениями еще не изданной истории, нередко обсуждавшейся его учеными слушателями. Для молодого поэта такие собеседования были исключительно ценны. Интерес старших поэтов – Жуковского и Батюшкова – в эпохе князя Владимира отразился и на творческих замыслах их ученика. Но мотивы русской древности Пушкин думал развивать не в торжественной эпической форме, а в излюбленном жанре комической поэмы, задуманной им еще в 1814 году. Необычайные приключения витязей в манере веселых повестей и волшебных сказаний, казалось, открывали ему путь для живого рассказа в духе его любимых шутливых и народных поэтов.
После «Толиады», «Монаха», «Бовы» – целого ряда неоконченных опытов – Пушкин снова берется за этот ускользающий от него и соблазнительный жанр. Для насыщения забавного рассказа характерными чертами прошлого он запоминает из чтений Карамзина героические эпизоды древности и живописные подробности быта. Глубоко чуждый монархическим тенденциям историографа, юный поэт увлекается преданиями о подвигах киевских витязей и запоминает архаические славянские термины и редкие варяжские наименования. Всё это отразилось в песнях большой поэмы, которую Пушкин начал писать в последний год своей лицейской жизни.
У Карамзина летом 1816г. Пушкин встретил гусарского корнета Чаадаева. Чаадаев приходился внуком известному историку и дворянскому публицисту екатерининского времени князю Щербакову, видному собирателю рукописей и книг, автору «Летописи о многих мятежах» и «Повести о бывших в России самозванцах». Карамзин широко пользовался материалами «Истории Российской» Щербатова и с неизменной приветливостью принимал у себя внука своего видного предшественника.
Сам Чаадаев, несмотря на свою молодость – ему было в то время 22 года, - уже принимал участие в крупнейших событиях современной истории: сражался под Бородином, Кульмом, Лейпцигом и Парижем. Военные походы не прерывали его напряжённой умственной работы. Знакомство с ним Пушкина оказало огромное влияние на формирование мировоззрения поэта.
26 марта 1820 года была закончена последняя песнь «Руслана и Людмилы».
В эпоху создания поэмы чрезвычайно расширился круг исторических представлений Пушкина. Шестая песнь «Руслана и Людмилы» уже даёт первый очерк истолкования поэтом судеб России: подлинный герой для него прежде всего народен, органически слит со своей страной – убеждение, которое Пушкин сохранит до конца. Если его философия истории ещё не сложилась в 1820 году в своих окончательных формах, перед нами уже выступает в заключительной песне «Руслана и Людмилы» певец могучих подъемов отечественной истории. На вершинах древнего сказания высится героический представитель народа, осуществляющий его историческую миссию. Так, сохраняя традицию волшебно-рыцарского романа, Пушкин к концу поэмы по-новому сочетает фантастические элементы старославянской сказки с драматическими фактами древнерусской истории. В шестой песне поэма наиболее приближается к историческому повествованию: осада Киева печенегами уже представляет собой художественное преображение научного источника. Эта первая творческая переработка Карамзина. Картина сражения, полная движения и пластически чёткая в каждом своём эпизоде, уже возвещает знаменитую боевую картину 1828 года: «Горит восток зарёю новой…»
Пушкин особенно ценил эту последнюю песнь «Руслана». Тон поэмы здесь заметно меняется. Фантастику сменяет история. Сады Черномора заслонены подлинной картиной стольного города перед приступом неприятеля:
…Киевляне
Толпятся на стене градской
И видят: в утреннем тумане
Шатры белеют за рекой,
Щиты, как зарево блистают;
В полях наездники мелькают,
Вдали подъемля черный прах;
Идут походные телеги,
Костры пылают на холмах.
Беда: восстали печенеги!
Это уже достоверное и точное описание войны X века с ее вооружением, тактикой и даже средствами сообщения. Это уже начало исторического реализма. Картина обороны Киева предвещает баталистическую систему позднего Пушкина, изображавшего обычно расположение двух лагерей перед схваткой, - в «Полтаве», «Делибаше», «Путешествии в Арзум».
«В творческой эволюции Пушкина значение последней песни «Руслана» огромно. Здесь впервые у него выступает народ как действующая сила истории. Он показан в своих тревогах, надеждах, борьбе и победе. В поэму вступает великая тема всенародной борьбы и славы. На последнем этапе своих баснословных странствий герой становится освободителем родины. Весь израненный в бою, он держит в деснице победный меч, избавивший великое княжество от порабощения. Волшебная сказка приобретает историческую перспективу. «Преданья старины глубокой» перекликаются с современностью: сквозь яркую картину изгнания печенегов звучит тема избавления России от иноземного нашествия в 1812 году»[7]. В поэму вплетаются стихи, прославлявшие еще в лицее великие события Отечественной войны. Руслан вырастает в носителя исторической миссии своего народа, и волшебная поэма завершается патриотическим аккордом.
Так легкий жанр веселого классицизма, развертываясь и устремляясь к прославлению освободительного подвига, приближается к последней стадии повествования к историческому реализму.
Творческий рост Пушкина за три года его работы над «Русланом и Людмилой» поистине поразителен. Даровитый лицеист превращается в первого писателя страны. Под его пером «бурлеска» перерождается в героику. Эпическая пародия перерастает в историческую баталию. Легендарные приключения витязей и волшебников отливаются в могучий волевой подъем русского воина, отстаивающего честь и неприкосновенность своей земли. В развитии своего замысла Пушкин из поэта – комика вырастает в певца национального величия и всенародной славы. Если корни его поэмы ещё переплетаются с «Монахом» и «Тенью Фонвизина», её лиственная крона уже поднимается к «Полтаве» «Медному всаднику».
26 июля 1820 года Пушкин создает свое первое романтическое стихотворение – эпилог к «Руслану и Людмиле». Этот заключительный фрагмент в определенной мере расходится по стилю с духом поэмы, которую призван завершить. Это не столько послесловие к волшебной саге, сколько увертюра к циклу современных поэтических новелл.
В Петербургский период жизни Пушкина мы встречаем примеры его обращения к историческим событиям в оде «Вольность». Но эти примеры там присутствуют лишь как аргументы, доказывающие основной тезис незыблемости закона. Та историческая философия, которая вложена в интерпретацию этих примеров, сводится к формуле: «Клии страшный глас», т.е. приговор истории, роковое возмездие, постигающее всех нарушителей извечного закона. Мировоззрение, заключенное в основе «Вольности», при всех исторических примерах, в ней заключенное, следует охарактеризовать как антиисторическое. В этой оде Пушкин исходит из основных положений просветителей XVIII века, сформулированных в учении о естественном праве. В этот период Пушкин не ставит вопроса об историческом происхождении социального зла. Борьба внутри общества рассматривается как борьба человека против человека, сильного против слабого. Не люди, а неизменный «вечный закон» спасет общество от бедствий. Этот эпитет «вечный» в сочетании с эпитетом «роковой» в достаточной мере характеризуют отношение к действительности, по природе своей метафизическое. Нарушение вечного закона, от кого бы оно не исходило, влечет за собой историческое возмездие – новое преступление и новые общественные бедствия. Подобная система взглядов характерна для идеологии дворянских революционеров: в их просветительской программе естественно выступали идеи абстрактного эгалитаризма – юридического равенства перед законом, чуждые всякого стремления существенной социальной перестройке. Это были несколько ослабленные идеи буржуазной революции, идеи, по своей психологии филантропические. Основное зло усматривалось в тирании государственной и полицейской, т.е. в злоупотреблении правом управления и собственности; спасение общества от тирании видели в «разумном» ограничении власти, но с сохранением социальной структуры общества.
Не во многом изменилось это мировоззрение и в романтический период творчества Пушкина. В южных поэмах Пушкина в несколько абстрактной форме изображен романический герой – одиночка, своим сознанием поднявшийся выше порочного общества, окружающего его. Он изображен беглецом из этого общества, вступающего в конфликт с ним. Но конфликт этот индивидуалистического порядка, выражение его – измена дружбе и любви. Для обострения конфликта Пушкин переносит героя в экзотическую среду примитивного сознания, близкого к гармонической природе. При таком типе осознания действительности о подлинном историзме говорить нельзя. Такое изображение действительности исключает историческое изучение.
Между тем именно на юге Пушкин чаще возвращается к исторической теме. Глубокое сочувствие Пушкина к отверженцам современного общества становится темой его неоконченной кишиневской поэмы 1821 года «Братья разбойники». Она связана с замыслом поэмы о знаменитом вожде восстаний XVII века.
Сохранившийся отрывок изображает обыкновенных разбойников, но это только введение в большую поэму на другую тему – о казачьих набегах разинского типа и о любовной трагедии на струге предводителя волжской вольницы. Это явствует из плана, где выступают уже не лесные душегубы, убивающие одиноких путников, а боевые казаки – есаул и его атаман, как чины и представители казачьего войска.
Заглавие поэмы было, видимо, свободно от уголовного или обывательского понимания термина «разбой» как позорного и страшного дела; оно сохраняло некоторый оттенок удальства, молодечества, смелого вызова, даже социального протеста /как и в ряде позднейших замыслов творца «Дубровского»/. Для разработки этой запретной темы Пушкин обращается к фольклору. Основываясь на исторических преданиях он предполагает свободно изложить события старинной вольницы. Предводитель восставшей голытьбы выступит в лице анонимного атамана, действующего в другую эпоху, но сохраняющего основные черты своего характера.
Вступление к главной части поэмы / «На Волге в тишине ночной Ветрило бледное белеет…»/ представляет собой обычный зачин целого цикла песен о Степане Разине, который Пушкин разработает в своей народной балладе 1826 года / «Как по Волге по реке по широкой выплывает востроносая лодка…»/.
Неудивительно, что такая поэма была сожжена в 1823 году. Судя по плану, продолжение показало бы исторические казачьи походы, раскрывающие во весь рост могучие натуры их знаменитых атаманов.
Уже в эпилоге первой романтической поэмы – «Кавказский пленник» - Пушкин обещал воспеть «Мстислава древний поединок». Он уже приступил к составлению плана новой поэмы, но и здесь дело дальше не пошло. Из этого плана можно только заключить, что Пушкин, поощренный успехом «Руслана и Людмилы», хотел написать вторую поэму-сказку, избрав местом действия Северный Кавказ, знакомый ему по свежим впечатлениям. Из истории Пушкин хотел взять только эпизод поединка Мстислава с Редедею, князем носорогов. Все остальное бралось из былин и сказок.
В поэме соединились эпизоды поездки Ильи и Добрыни, эпизоды поединка Ильи Муромца с его сыном, эпизод меча - кладенца из сказки о Бове, какие-то эпизоды о Еруслане и т.п. Эти исторические темы подсказывали Пушкину его друзья – декабристы, патриотически увлеченные русскими древностями, идеализировавшие вечевой строй древней Руси. Дольше всего Пушкин задержался на подсказанном ему сюжете о восстании Вадима против самодержавной власти Рюрика. Можно почти с уверенностью сказать, что тему эту подсказал Пушкину Владимир Раевский. Романтик Пушкин собирался написать драму по самому последнему классическому образцу. Исторический маскарад, свойственный классицизму, присутствует в «Вадиме» Пушкина в полной мере. Кстати, необходимо выяснить, какие темы понимались в эти годы как темы исторические. Интерес к историческим темам в декабристской среде сочетался с идеализацией вечевого строя в Новгороде. Эпизоды, связанные с борьбой за вольность, особенно привлекают внимание декабристов. Поэтому в особенной степени достойными исторического изучения и исторического изображения в художественных произведениях считался ранний период Новгородского и Киевского государств, затем эпоха длительной борьбы Новгорода за свою независимость.
Более поздние эпохи менее интересуют декабристов. Из них только А.Корнилович сосредоточил свое внимание на петровской эпохе. События XVIII века представлялись уже как бы современностью, и где-то в средние века проходила граница, отделяющая историю от настоящего времени. Критерием историчности была древность. Исторические повести 20-х годов тяготеют к средневековью.
К тем же годам, что и «Вадим», относится записка Пушкина, известная под названием «Заметки по русской истории XVIII века». Эта записка охватывает события русской истории от Петра до Павла с замечательными оценками Петра /который «не страшился народной свободы, ибо доверял своему могуществу»/ и Екатерины, «этого Тартюфа в юбке и короне». Со всей четкостью формулируется новейшее задание русской государственности: «Политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян». С обычным страстным вниманием поэта к политической борьбе русских писателей дается замечательная сводка «побед» прославленной императрицы над родной литературой: заточение Новикова, ссылка Радищева, преследование Княжинна. Внимательный анализ этой публицистической записки показывает, что она имеет характер введения в какое-то произведение, до нас не дошедшее. Дошедшая до нас записка, датированная 2 августа 1822 года, в качестве предисловия вводила в события, сопутствовавшие сознательной жизни автора. Центральное место занимает критический обзор политики. Эту записку и по ее назначению, и по содержанию правильнее отнести к публицистическим, а не к историческим произведениям. В ней, впрочем, содержится одна историческая идея, которой Пушкин остается верен и тогда, когда коренным образом меняет свои исторические взгляды. Он доказывает, что самодержавие Петра до какой-то поры являлось прогрессивным историческим фактором, так как противостояло притязаниям крупных феодалов на еще большее и порочное закрепощение крестьянства.
Победа верховников могла бы привести Россию к «чудовищному феодализму». Но затем роль самодержавия меняется. Из силы прогрессивной оно превращается при Екатерине в силу, разлагающую русское общество, пагубно отражающуюся на судьбах всего народа. Пушкин выдвигает декабристскую программу, состоящую из двух пунктов: представительное правление и отмена крепостного права. Пушкин видел в своих друзьях – молодых передовых дворянах – тех, кто призван совершить политический переворот и уничтожить зло, сопряженное с самодержавием и крепостным правом.
В своем поэтическом творчестве Пушкин коснулся исторической темы в балладе «Песнь о вещем Олеге». В то время как в «Вадиме» Пушкин совершенно не заботился ни об исторической точности, ни об историческом колорите, здесь именно исторический колорит является предметом особой заботы Пушкина. Он обращается к определенной летописи и старается соблюсти возможную точность в упоминаемых событиях. Данную балладу характеризует некоторая оторванность исторического сюжета от больших вопросов, занимавших Пушкина в годы весьма острого политического напряжения внутри страны. Баллада написана в один год с «Вадимом» и «Запиской», но в ней совершенно не отразились центральные вопросы времени. Вообще для исторической темы в творчестве Пушкина характерна тесная связь между современными запросами и избираемой для изображения эпохой. Почти никогда Пушкин не обращается к истории вне ее связи с современностью, а «Песнь о вещем Олеге» кажется какой-то картинкой, никак с прочим творчеством Пушкина не связанной.
Рубежом в творчестве Пушкина является 1823 год, когда он приступил к созданию «Евгения Онегина». Для него начинает выясняться истина, что народ – не объект.
«Драгоценный для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина» Пушкин «с благоговением и благодарностью» посвятил «Бориса Годунова» – «сей труд, гением его вдохновенный».
Эпоха Смутного времени /конец XVI – начало XVII вв./ привлекала внимание русских драматургов как исключительно драматический, переломный этап отечественной истории. Характеры ее основных действующих лиц – Годунова, Лжедмитрия, Шуйского – были исполнены подлинного драматизма, острых противоречий. Наиболее яркое отражение в русской драме первой трети XIX века эта тема нашла, как известно, в трагедии Пушкина «Борис Годунов» /1825г./.
Пушкин считал написание этой трагедии своим литературным подвигом, понимал ее политический смысл и говорил: «Никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого – торчат». Интерес к истории Пушкина закономерен и глубок. Самые горькие раздумья над судьбой России не рождали у него исторического пессимизма. К этому времени вышли X и XI тома «Истории государства Российского» Карамзина и это обострило внимание к эпохе «смутного времени». Это было время переломное, критическое в истории России: польская интервенция, народное недовольство, шаткая власть самозванцев.
«Борис Годунов» зарождается как замысел, из потребности постижения мира через историю, историю России. Пребывание в Михайловском, соприкосновение с народной жизнью играли тут роль не меньшую, чем великое творение Карамзина – «История государства Российского». Попытки постижения «механизма» человеческой истории – не абстрактная философская задача, но жгучая личная потребность Пушкина, начинающего осознавать себя социальным поэтом, наделенным к тому же, некой пророческой миссией; «это попытка проникнуть в тайну исторических судеб России, постигнуть научно как неповторимую личность, восстановить историческую и духовную родословную, которую «отменяла» революция Петра. Он всматривается в характер русской государственности, связанный с характером народа, изучает эпоху одного из тех потрясений, которым эта государственность подверглась»[8].
У Карамзина Пушкин нашел и версию о причастности Бориса к убийству царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного, в Угличе. Современная наука оставляет этот вопрос открытым. Пушкину же эта версия помогает с психологической глубиной показать муки совести Бориса. Сомнения в причастности Бориса к преступлению были весьма распространенными.
В письме к С.Шевыреву Погодин пишет: «Напиши непременно трагедию «Борис Годунов». Он не виноват в смерти Дмитрия: в этом я убежден совершенно… Надо же снять с него опалу, наложенную, кроме веков, Карамзиным и Пушкиным. Представь человека, которого обвинить стеклись все обстоятельства, и он это видит и дрожит от будущих проклятий». Именно эту трактовку Погодин и положил в основу своей драмы о Борисе Годунове, противопоставив ее пушкинской. В 1831г. им была закончена драма «История в лицах о царе Борисе Федоровиче Годунове».
Само заглавие «История в лицах…» по-своему подчеркивает авторскую точку зрения на историю и особенности художественной разработки исторической темы. Прошлое раскрывается им не через борьбу социальных сил, а через столкновение добродетельных и порочных лиц. Погодин приходит к убеждению: цель истории – «научить людей обуздывать страсти», что звучит совсем в духе Карамзина, и этот специфический, достаточно рассудочный морализм останется и впредь одной из характерных особенностей его воззрений.
Но Пушкин во многом разошелся и с Карамзиным в истолковании этого материала. Проблема соотношения драмы «Борис Годунов» с историей Карамзина является очень сложной, ее нельзя упрощать. Надо видеть и то, что связывает ее с Карамзиным, и глубокое различие между ними. Дело в том, что «История» Карамзина – это и исторический научный труд, и одновременно художественное произведение. Карамзин воссоздавал прошлое в картинах и образах, и многие писатели, пользуясь фактическими материалами, расходились с Карамзиным в оценках. Карамзин в историческом прошлом России хотел видеть полюбовный союз и согласие между царями и народом / «История принадлежит царю»/, а Пушкин увидел глубокий разрыв между самодержавием царя и народом.
Драма отличается совершенно новым качеством историзма. До Пушкина ни классицисты, ни романтики не смогли воссоздать точную историческую эпоху. Они брали лишь имена героев прошлого и наделяли их мыслями людей 19 века. До Пушкина писатели не могли показать историю в ее движении, они модернизировали ее, осовременивали.
Пушкинский историзм мышления заключается в том, что он видел историю в развитии, смене эпох. По мнению Пушкина, для того, чтобы сделать материал прошлого злободневным, ее не надо искусственно приспосабливать к современности. Девиз Пушкина: «Надо воссоздавать историческую правду и тогда прошлое уже само по себе будет актуально, потому что прошлое и современность связаны единством истории».
Пушкин удивительно точно воссоздал историческое прошлое. Перед читателями пушкинской драмы возникает эпоха смутного времени: здесь и летописец Пимен, бояре, «юродивый» и т.д. Пушкин не только воссоздает внешние черты эпохи, но он раскрывает основные социальные конфликты. Все группируется вокруг главной проблемы: царь и народ.
Прежде всего Пушкин показывает трагедию Бориса Годунова и дает нам свое объяснение. Именно в понимании Бориса Годунова и его трагической судьбы прежде всего Пушкин расходится с Карамзиным.
По мнению Карамзина, трагедия Бориса целиком коренится в его личном преступлении, это царь – преступник, вступивший на престол незаконно. За это он наказан Божьим судом, муками совести. Осуждая Бориса как царя – преступника, пролившего невинную кровь, Карамзин выступил в защиту законности престолонаследия. Для Карамзина это нравственно – психологическая трагедия. Трагедию Бориса он рассматривает в религиозно – назидательном плане.
Многое в таком понимании жизни, судьбы Бориса было близко Пушкину. Это тема преступления и наказания. Пушкин эту нравственно-психологическую драму еще больше усиливает тем, что для Пушкина Борис – незаурядная личность. Трагедия преступной совести раскрывается в монологах Бориса, сам Борис признается: «жалок тот, в ком совесть нечиста». В отличие от трагедий классицистов характер Бориса показан широко, многогранно, даже в эволюции. Если вначале Борис непроницаем, то потом он показан как человек со сломленной волей. Он показан и как любящий человек, отец.
Он забоится о просвещении в государстве и учит сына управлению страной / «Сначала затяни, потом ослабь»/, обнаженностью страданий он несколько напоминает шекспировских героев /Макбет, Глостер в «Ричарде III»/. И то, что он к юродивому обращается по имени – Николка и называет его несчастным, как и себя, роднит с собой, это не только свидетельство безмерности страдания Бориса, но и надежда на возможное искупление этих страданий.
Важно учесть, что Пушкин показывает народную точку зрения на содеянное. Борис не просто царь-узурпатор. Пушкин подчёркивает, что убит не взрослый соперник, а младенец. Борис ступил через кровь невинного младенца – символ нравственной чистоты. Здесь, по мнению Пушкина, оскорблено нравственное чувство народа и оно выражено устами юродивого: «Не буду, царь, молиться за царя Ирода, Богородица не велит».
Как не велико значение нравственно-психологической драмы Бориса, всё-таки для Пушкина в драме главное – это трагедия Бориса как царя, властителя, государственного деятеля, на которого он смотрит с политической точки зрения. Акцент Пушкин переносит с личных страданий Бориса на последствия преступления для государства, социальные последствия.
Как изображён Борис как царь? Он незаурядный государственный деятель. Он хотя и вступил на престол через преступление, но ставил перед собой не только честолюбивые цели. Он искренне хотел блага государству и счастья подданным.
Он наметил обширные планы преобразования государства. Он вслед за Иваном Грозным ведёт прогрессивную политику – политику централизованного государства. Он опирается не на родовитое барство, а на служивое дворянство, он хочет ценить людей не по их родовитости, а по их уму. Заботится о развитии науки. И всё же, несмотря на его субъективные намерения и даже на определённые щедроты, посулы народу, народ его не принимает, он натолкнулся на глухую стену непонимания народа, народ отвернулся от него. И трагедия Бориса в том, что он остаётся для народа царём-деспотом, тираном, крепостником. В знаменитом монологе «Достиг я высшей власти» он наедине с самим собой ставит этот вопрос: чем объяснить, что народ против, терпит неудачи? Сам он видит божий суд, который послал ему наказание за преступление. Мысль, которая будет подхвачена русской литературой: никакие благородные цели не могут быть оправданы и достигнуты аморальными поступками. В этом же монологе своеобразный ответ и на другую сторону проблемы: почему народ его не поддерживает? Ведь Борис относится к народу как к черни, как к зверю, «они любить умеют только мёртвых».
Для народа главный вопрос – это вопрос о крепостном праве, о социальном порабощении, но именно Борис уничтожил Юрьев день. Он считает, что народ понимает только язык силы, поэтому в стране существуют казни. И вот объективно, из глубины драмы возникает мысль, что дело не в личных качествах Бориса, дело в принципе, в том, что царская власть деспотическая и что во все времена между самодержавием и народом был глубокий разрыв.
Аморализм Бориса в повседневной практике царской власти. И чтобы доказать, что дело не только в личном преступлении, Пушкин показывает судьбу Дмитрия Самозванца – Лжедмитрия /Гришки Отрепьева/. Самозванца Пушкин называет «милым авантюристом». По своим человеческим качествам он во многом отличается от Бориса, он капризен, непостоянен, приспосабливается к условиям. Он является орудием польских аристократов. Вначале народ стекается к нему. Но когда самозванец вступает на престол через убийство Фёдора и Марии /жены Годунова/ и становится игрушкой в руках бояр по сути дела, народ отшатнулся от него. Пушкин заканчивает трагедию многозначительной фразой:
«Народ в ужасе молчит.
Народ безмолвствует.»
Пока самозванец не имел реальной власти. Народ поддерживал его, желая выразить своё неприятие Бориса, народ хранил мечту об идеальном царе, связанную с образом невинно погубленного младенца. Но когда самозванец вступил на престол через преступление, народ понял, что перед ним деспот, тиран.
Таким образом, в пушкинской драме показана не только трагическая судьба царей, оторванных от народа, но и трагедия самого народа, победившего и в то же время оказавшегося побеждённым вследствие отсутствия у него определённой политической программы, которая позволила бы ему закрепить свою победу.
Тема народа проходит через всё пьесу. О народе в пьесе не только говорят, но впервые в драматургии Пушкин вывел народ на сцену. Народ стал в центре трагедии «Борис Годунов», но в общем понятии «народ» пока слиты воедино и представление о крестьянстве и городская «чернь» всяких сословий. Но важно отметить, что все сословия в их противопоставлении боярству объединены в одно понятие «народ». Если у Шекспира народ являлся фоном действия, то у Пушкина он является действующим лицом /народные сцены на Девичьем поле/. Пушкин показывает разнородность мнений толпы. Одни искренне упрашивают Бориса принять царский венец, но большинство лишено каких-то особенных монархических чувств, глубоко равнодушно ко всему происходящему. Пушкинское изображение народа отличается двойственностью и противоречивостью. С одной стороны, народ – это могучая мятежная сила, грозная стихийная масса. От поддержки народа зависят судьбы царей и судьбы истории, и с другой стороны народ показан как масса политически незрелая, он – игрушка в руках бояр, бояре пользуются подами выступлений народа, а народ по-прежнему остается в рабской зависимости. Таким образом, ведущая основная философско-историческая мысль Пушкина: народ источник нравственного суда. Она особенно актуальна была в период создания - накануне декабря 1825 года. Пушкин объективно обращался к передовой дворянской молодежи, говорил о слабости дворянского движения, призывая приобщиться к народу.
В исторической концепции, положенной в основу трагедии, есть еще одна черта, ограничивающая широкое понимание исторических событий, черта, отмеченная в письме Бенкендорфу /16 апреля 1830 года/: отклоняя намерения намекать на близкие политические обстоятельства, но допуская, что какое-то сходство с событиями последнего времени в трагедии найти можно, Пушкин добавляет: «Все мятежи похожи друг на друга». Пушкин считал совершенно согласным с исторической истиной, если в художественном обобщении он будет основываться не только на опыте русской истории начала XIX века, но и на исторических примерах самозванства, узурпации, народных смут других времен, других народов, ибо все мятежи одинаковы. Во время работы над «Борисом» он обращается к Тациту, которого изучает в тех главах, где говорится о самозванцах императорского Рима. Пушкин считал, что достаточно сохранить исторический колорит обычаев, речи, внешнего поведения, чтобы избежать упреков в искажении исторической истины. Но психологию действующих лиц следовало восстанавливать не только по памятникам, но и на основании знания «человеческой природы». И поэтому не только в летописях, но и у Тацита искал Пушкин исторических аналогий, типических черт, характерных формул для изображения событий царствования Бориса Годунова. Отзывы Пушкина о героях трагедии постоянно опираются на исторические аналогии. Так, в письме Раевскому /1829г./ пишет: «В Дмитрие много от Генриха IV. Как тот он храбр, незлоблив и такой же бахвал, как тот равнодушен к вере, оба отрекаются от своего закона ради достижения политической цели, оба приверженцы удовольствий и войны, оба увлечены химерическими планами, на обоих ополчаются заговоры». Когда речь идет о причастности Бориса к убийству Дмитрия, Пушкин, возражая Погодину, пишет: «А Наполеон, убийца Энгенского, и когда? Ровно 200 лет после Бориса».
Каков же был тот политический подтекст «Бориса Годунова», на котором так настаивал Пушкин?
На площадях мятежный бродит шепот,
Умы кипят – их нужно остудить…
Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ…
В исторической трагедии 1825 года, как и в раннем «Вадиме», это явные отзвуки эпохи Священного союза и военных переселений. В духе прежних пушкинских характеристик Александра I, как участника гвардейского заговора 11 марта, звучат в трагедии возгласы Пимена: «Владыкою себе цареубийцу мы нарекли», и крик юродивого: «Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода!» Конец царствования Бориса /»шестой уж год»/ отмечен мрачным мистицизмом царя: он запирается с кудесниками, гадателями, колдуньями, ища в их ворожбе успокоения своей возмущенной совести. Аналогия с Александром I эпохи его последнего сближения с архимандритом Фошием и митрополитом Серафимом здесь очевидна.
Чрезвычайно характерен и возглас Годунова: «Противен мне род Пушкиных мятежный», очевидно отражающий реакцию разгневанного императора на знаменитые эпиграммы, ноэли и «Вольность».
В стороне от главного потока событий, как бы в тени и в отдалении раскрывается одна из самых значительных и величавых фигур этой исторической фрески. Как почти всегда у Пушкина, это деятель мысли и слова, в данном случае старинный писатель, ученый средневековой Руси, историк, биограф и мемуарист – летописец Пимен. В первоначальной редакции его монолога еще рельефнее сказалось художественное влечение ученого монаха к творческому воссозданию прошлого:
Передо мной опять выходят люди,
Уже давно покинувшие мир, -
Властители, которым был покорен,
И недруги, и старые друзья,
Товарищи моей цветущей жизни
И в шуме битв и в сладостных беседах…
Он не бесстрастен и не оторван от жизни, этот старинный публицист, гневно восстающий на зло мира и пороки строя. Под монашеским клобуком это политический мыслитель, превыше всего озабоченный «управой государства». Неопытный инок Григорий Отрепьев ошибся, сравнив его с невозмутимым приказным, который «спокойно зрит на правых и виновных, добру и злу внимая равнодушно…». На самом деле летописцы отстаивали свою идею о служении родине и об охране ее национального могущества. Недаром Пимен «воевал под башнями Казани и рать Литвы при Шуйском отражал…». Он остается верным воином и в своей «Повести временных лет». Это не спокойная регистрация текущих происшествий, это грозный приговор и «голос ужасный» потомству во имя неуклонного торжества правды и справедливости хотя бы в отдаленном будущем.
Таков был этот родственный образ. Сам автор «Бориса Годунова» не раз клеймил в своих стихах «венчанного солдата» во имя борьбы за свободную родину отразил в облике старинного властителя черты монаха, чья ущемленная совесть и мрачный мистицизм грозили новыми бедствиями стране и народу. Но когда Пушкин заканчивал «Бориса Годунова», Александр I умирал в Таганроге.
«Борис Годунов» знаменует новую стадию в обращении к исторической теме. От предшествующего времени этот этап отличается принципом исторической верности. Для создания трагедии Пушкин обращался к изучению исторических источников, по которым старался восстановить не столько истинное сцепление обстоятельств, сколько тот колорит эпохи, национальное своеобразие, «дух времени», который и придавал произведению характер исторической подлинности. Но само понимание исторического процесса не лишено еще черт исторического романтизма.
Известно, что Пушкин хотел в дальнейшем продолжить свою историческую хронику и задумывал написать после «Бориса Годунова» «Лжедмитрия» и «Василия Шуйского».
У Пушкина к этому времени уже сложился определенный взгляд на историю, отличный от шекспировского. Взгляд этот исходит из того, что в истории есть цель. Применительно к сюжету «Бориса Годунова» цель эта состоит в пробуждении совести людей и «задается» она в самом начале трагедии, в словах Пимена: «Прогневали мы Бога, согрешили: /Владыкою себе цареубийцу/ Мы нарекли». Весь исторический процесс, изображенный в трагедии, словно направлен к тому, чтобы эти слова стали выражением всего народа, «мнения народного»; и тут необходимо отметить, что процесс этот очищен у Пушкина от случайностей; в нем есть «правильность» и целеустремленность; и каждая оценка подвигает действие к той ремарке, которая станет окончанием трагедии: «Народ безмолвствует», - и будет означать, что народ, однажды согрешивший, больше не хочет потворствовать лжи и преступлению. «Самое поразительное то, что Пушкин, еще недавно писавший об «уроках чистого афеизма» и до сих пор считающий себя не столько верующим, сколько ищущим веру, на практике создает – не без влияния Карамзина – глубоко религиозную концепцию исторического процесса как такого действия, главным лицом которого является та высшая, направляющая воля, которая на европейский манер именуется провидением, а на русский – Промыслом. В отличие от безликого «рока» античной трагедии и столь же безликой и слепой «судьбы» европейского рационализма сила Провидения – Промысла ценностно определена, т.е. связывает ход истории с состоянием совести человека и народа. Отсюда полное отсутствие «случайностей» в историческом процессе: то, что кажется случайным, в конечном счете всегда обосновано конечной целью исторического процесса», - считает В.Непомнящий.
В этом смысле травестийную параллель «Борису Годунову» составляет забавная и блестящая поэма – шутка «Граф Нулин», в которой Пушкин, по собственному признанию, «пародировал историю и Шекспира» /поэму «Лукреция»/.
Соотношение большой истории и частной, серьезности и пародии мы находим в предыстории «Графа Нулина». Пушкин писал: «В конце 1825 года находился в деревне. Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал, что, если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? Быть может это охладило его предприимчивость и он со стыдом вынужден был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те. Итак, республикою, консулами, диктаторами, Котонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобно тому, что случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде. Мысль пародировать Шекспира мне представилась. Я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть»[9].
Пародирование как подражание, утрировано повторяющее особенности оригинала, насмешливо-критическое отношение к источнику при возможном его почитании и даже восхищение его качествами мы находим и в «Истории села Горюхина».
Смысл пародирования событий римской истории, описанных в шекспировской поэме, состоит в том, что исторические события и события частной жизни людей подчиняются, оказывается, одинаковым или по крайней мере сходным законам, человеческий микрокосм и исторический макрокосм обнаруживают свое единство /так в «Борисе Годунове» едины исторический процесс и состояние человеческой совести/, и ни там, ни там нет места слепой случайности: в её обличии являет себя воля, двигающая историю. Несколькими годами позже Пушкин выскажется на эту тему прямо, назвав «случай» «мощным, мгновенным орудием Провидения». Ещё позже, вспоминая в «Заметке о «Графе Нулине» о том, как он «пародировал» историю и Шекспира, роняет фразу: «Граф Нулин» писан 13 и 14 декабря. Бывают страшные сближения».
Если это действительно так, то Пушкин в очередной раз продемонстрировал свой пророческий, чуть ли не визионерский дар: поэма, изображающая неудачную попытку любовного приключения и тем пародирующая трагические события истории Рима, написана одновременно с выступлением декабристов, которое закончилось разгромом. Пушкин обладал крайне скудной информацией о том, что происходит в столице, однако есть предание, идущее от него, о его неудачной попытке тайно приехать в Петербург накануне восстания.
Если у декабристов, стремившихся возвеличить идеи вольности, ведущими историческими темами были темы Новгорода и Пскова, то начиная со второй половины 20-х годов в соответствии со сложившейся обстановкой и выдвижением проблемы государства, важнейшее место в литературе и публицистике приобретает тема Петра I.
Обе эти темы /новгородская вольность и Петр I/ воспринимаются во взаимосвязи, рассматриваются в свете событий 14 декабря получают различные интерпретации.
Петра I Н.М.Карамзин оценивал весьма противоречиво. С одной стороны, это государь, много сделавший для величия России, укрепления в ней самодержавия, а с другой он пошел на такое «совершенное присвоение обычаев европейских», которое нанесло стране огромный ущерб.
Страсть к новому в его действиях переступила все границы. «Мы стали гражданами мира, но перестали в некоторых случаях быть гражданами России – виною тому Петр».
Сама жизнь к тому времени обнаружила трагическую слабость военной революции. Поражение декабристов стало реальным, хотя и печальным фактом. Наступила промежуточная, переходная пора в истории России. В этих условиях Пушкин приходит к идее «мирной революции», к мысли о возможности достижения желаемых перемен, ликвидации крепостничества путем расширения просвещения и гуманности, выступает как великий просветитель. Он возлагает свои надежды на просвещенный абсолютизм, просвещенного монарха. Примером для Пушкина был ПетрI.
Историческое мировоззрение Пушкина сложилось в попытках поэта разрешить противоречия между идеями разума и практическими результатами истории; между великими идеями, рожденными французской революцией, и той реакцией и деспотизмом, которые установились позднее по всей Европе; между величием и славой русского народа и страшной действительностью его жизни. Пушкин понял, что вопрос об идеальном государстве решается не умозрительно, как это было свойственно многим мыслителям XVIII века, а изучением исторических закономерностей, объективных законов действительности в их национально – историческом преломлении и развитии. «Одна только история народа может объяснить истинные требования оного», - писал Пушкин[10]. Вот почему он придавал большое значение практической ценности исторической науки, правильности ее метода. Он завоевал эту идею горьким опытом своим и своих друзей – декабристов.
По возвращении из ссылки в Москву, Пушкин говорил своим друзьям: Бог даст, мы напишем исторический роман из русской жизни, на который и другие полюбуются»[11].
Пушкин имел ввиду задуманный им исторический роман из эпохи Петра I. Поэтический замысел, связанный с темой Петра, возник у Пушкина еще в 1824 году. К этому году относится стихотворный отрывок «Как женится задумал царский арап», сюжетно близкий к «Арапу Петра Великого».
Обращение Пушкина к теме Петра Н.Л.Бродский объясняет политическими мотивами, стремлением поэта использовать образ Петра для напоминания о его прогрессивных реформах в целях воздействия как на общественное мнение, так и на политику правительства[12]. Однако Пушкин давно отверг романтический метод аллюзий, применении истории к современной обстановке. Политические взгляды Пушкина после 14 декабря строго обусловливались той концепцией русского исторического процесса, которая складывалась у Пушкина во второй половине 20-х годов. Понимание и изображение Пушкиным личности и деятельности ПетраI следует рассматривать, прежде всего, в аспекте этой концепции.
Одним из самых основных положений пушкинской философии истории является идея о том, что национальная история каждого народа – часть всемирной истории. Проблемы исторического развития России осмысливаются Пушкиным во всемирно-историческом аспекте. Так, эпоху Петра он сопоставляет в романе с Францией времен регентства.
Таким образом, тема ПетраI входит в творчество и мировоззрение Пушкина как отражение его понимания русского исторического процесса. Мысли Пушкина после 1825 года всегда были заняты поисками путей и сил прогрессивного развития России в духе «истинного просвещения», то есть народной свободы. С этой проблемой тесно связана эволюция тем и идей пушкинского исторического романа, в том числе «Арапа Петра Великого».
Рассматривая «Арапа» на фоне исторической беллетристики 30-х годов Белинский писал: «Будь этот роман кончен так же хорошо, как начат, мы имели бы превосходный исторический русский роман, изображающий нравы величайшей эпохи русской истории…»[13].
В начале романа Пушкин дает выразительную и исторически верную картину быта высшего дворянского общества Франции первой четверти XVIII века. Подчеркивает материальный и моральный упадок беспечной и легкомысленной аристократии. Этот упадок сопровождался блеском и свободомыслием в жизни и духовной культуре Франции.
Такую всестороннюю и контрастную характеристику Пушкин дает и времени Петра, новой культуре. Образу распадающегося государства, моральному упадку старой аристократии, развращенности, беспечности ее главы – регента герцога Орлеанского – Пушкин противопоставляет образ молодой Петровской России, суровую простоту петербургского двора, заботы Петра о государстве. Молодая Россия показана полной творческой силы и созидательной работы.
Эпоха Петра раскрывается, главным образом, со стороны культуры, нравов, обычаев. Проявление национального характера, жизни народной Пушкин в эти годы усматривает в особенностях культуры, быта, образах мыслей. Автор стремился раскрыть эпоху Петра в столкновении нового со старым, в противоречивом и комическом сочетании старых привычек и новых порядков, вводимых Петром. Туго воспринимались русским дворянским обществом нравы и обычаи западноевропейского общества.
Замечательная по своей художественной выразительности, внутреннему комизму и исторической верности картина петровской ассамблеи показывает, что западноевропейское просвещение лишь внешне воспринималось русскими. Только непосредственно вблизи Петра складывается группа подлинно просвещенных людей – Феофана Прокоповича, Конневича и других, упоминаемых в романе. Так, Пушкин в петровской эпохе отмечает и подлинное просвещение, отличавшее самого Петра и некоторых деятелей его времени, и то «полупросвещение», которым Пушкин будет характеризовать большинство дворянского общества 18 и начала 19 века.
Пушкин отмечает возникновение петровской интеллигенции, одним из представителей которой и был царский арап Ибрагим. Он – один из сподвижников Петра, дворянин, сознающий свою ответственность перед государством. Чувство долга, а не страх перед царем и не карьеристские соображения вернули его из блестящей, но легкомысленной и клонившейся к упадку Франции. Во имя долга, во имя чести быть помощником великого человека Ибрагим жертвует весельем и наслаждениями, меняет утонченную жизнь на суровую обстановку и труд. Он даже решается покинуть любимую женщину, ставя долг свой выше личного чувства.
Пушкин рисует Ибрагима как незаурядного по уму и образованного человека. Петр высоко ценил своего крестника. Характерно, что ни одной черты холопской придворной психологии нельзя найти в Ибрагиме. Ибрагим - не льстец-фаворит, а занимает свое положение по личным заслугам, он почтителен к Петру и в то же время полон достоинства и независимости. Все эти черты Ибрагима импонировали Пушкину. В историческом смысле Ибрагим – «птенец гнезда Петрова», представитель новой петровской интеллигенции. Ибрагиму противопоставлен Корсаков – пустой и легкомысленный щеголь, не думающий ни о долге перед родиной, ни о ПетреI, ни о государстве. Корсаков не глуп, но у него нет подлинной образованности; он стремится только к развлечениям, восхищается Парижем и пренебрежительно удивляется простому образу жизни царя. Духовному облику Ибрагима и Корсакова соответствуют и их моральные и психологические качества. Ибрагим любит дорогую ему женщину страстно и серьезно, как он относится ко всему. Корсаков же смотрит на любовь со свойственным ему легкомыслием. Философия Корсакова – это сибаритская, гедонистическая философия, пышно расцветшая в дальнейшем среди русского дворянства 18 века.
Исторически правдиво воспроизводя нравы и быт петровской эпохи, Пушкин раскрывает и один из ее основных конфликтов – борьбу между новыми принципами жизни и морали и устоями старой допетровской Руси, представленной в романе семьей родовитого боярина Ржевского. Действие романа отражает последние годы царствования ПетраI, и Пушкин исторически правильно смягчает остроту и силу этой борьбы, продолжавшейся в это время преимущественно в области бытовых и моральных отношений. Пушкин показывает старое боярство с тонкой дифференциацией: князь Лыков, ограниченный, неумный, олицетворяет собою отказавшееся от былой оппозиции боярство, Ржевский, все еще цепляется за старую Русь и недоволен новыми порядками. Ржевский не является политическим противником Петра. В годы юности, когда царевна Софья боролась за укрепление своей власти, Ржевский был, по-видимому, на стороне Нарышкиных; ему пришлось спасать свою жизнь во время стрелецкого бунта. Но все-таки он остался в дальнейшем в тайной оппозиции к новым порядкам, несмотря на успехи петровских преобразований. Он кичится своим боярским родом, не любит неродовитых людей, пришедших к власти. Ржевский – человек с характером и природным умом. Но характер часто проявляется у него в самодурстве, а ум не мешает ему быть смешным и ограниченным с его боярской спесью. Этими событиями, и вместе с тем, типическими сторонами личности старого боярина, подчеркиванием духовного превосходства над ним Петра, как носителя новых принципов жизни, Пушкин пользуется для раскрытия ограниченности старой боярской Руси. Таким образом, Пушкин рисует в своем романе широкий исторический фон, показывает все еще проявляющуюся, но уже затихающую борьбу старого, допетровского, с новым, дает конкретно-исторические характеристики трех типов культуры: аристократической Франции, петровской России и старой боярской Руси. На этом фоне нарисован пушкинский образ Петра I.
Рисуя Петра I, Пушкин развивал основные мотивы «Стансов» / «На троне вечный был работник» и «Самодержавною рукою он смело сеял просвещенье»/. Устами Ибрагима автор подчеркивает в Петре быстрый и твердый разум, силу и гибкость мысли и разнообразие интересов и деятельности. Ибрагим «день ото дня более привязывался к государю, лучше постигал его высокую душу. Ибрагим видел Петра в Сенате, оспариваемого Бутурлиным и Долгоруким, разбирающего важные запросы законодательства, в адмиралтейской коллегии утверждающего морское величие России, видел его с Феофаном, Гавриилом Бужинским и Конневичем в часы отдохновения рассматривающего переводы иностранных публицистов или посещающего фабрику купца, рабочую ремесленника и кабинет ученого»[14]. Образ Петра I Пушкиным рисуется примерно в духе того идеала просвещенного, соблюдающего законы, любящего науку и искусство, понимающего свой народ правителя, образ которого рисовали в своей публицистике Гольбах и Дидро.
Европеизм Петра, его вражда к реакционной старине не мешают ему быть вполне русским человеком. Как изображает Пушкин, Петр любил те русские нравы и обычаи, которые не казались ему проявлением патриархальной династии. Склонность Петра к широкому простому веселью, добродушное лукавство – все это дополняет образ Петра, воплощающего в себе, по мысли Пушкина, черты национального характера. Некоторые декабристы усматривали в самой личности Петра, в его поведении, вкусах и симпатиях проявление антинационального характера. Своим романом Пушкин оспаривал такую точку зрения.
Подчеркивая демократические обычаи Петра, его простоту и человечность, Пушкин полемизировал с тем казенно-официальным помпезным изображением Петра как возвышающегося над своими подданными императора, которое импонировало высокомерному в своем холодном и пустом чванстве Николаю II.
Трактовка образа Петра как великого исторического деятеля показывает, насколько далеко шагнул Пушкин в своем философско-историческом мировоззрении по сравнению с чисто просветительскими заметками 1822 года. Отнюдь не снижая выдающихся личностных качеств Петра, Пушкин помогает читателю понять и почувствовать историческую закономерность петровских преобразований и их необходимость. Петр нарисован как сын своего века.
Пафосом «арапа Петра Великого» является прославление преобразовательной, созидательной деятельности Петра I и его сподвижников. Пушкин своим романом так же, как и «Запиской о воспитании», утверждал ценность того, что было так ненавистно Николаю I. В противовес реакционному дворянскому национализму Пушкин всем циклом произведений о Петре отстаивал программу декабристов, провозглашая необходимость и неизбежность дальнейшей прогрессивной, антикрепостнической политики. К преобразованию России в этом направлении Пушкин и призывал правительство. Образом Петра Великого он вскрывал убожество и никчемность Николая I. Показывая гуманность Петра, Пушкин как бы требовал прощения «милых каторжников» – декабристов. Весь роман, являясь строго объективным изображением времен Петра I, был, как выразился однажды Пушкин при чтении последних томов истории Карамзина, «так же животрепещущ, как вчерашняя газета»[15].
К 1829 году тема Петра теряет для Пушкина не общий интерес, а политическую актуальность. Поэт убеждается, что никакая прогрессивная политика для правительства Николая I неприемлема. Отношения Пушкина и царя становятся все более натянутыми.
В 1828 году Пушкин создает произведение, в котором раскрыты другие стороны образа Петра – поэму «Полтава». Здесь перед нами борьба Петра, преобразованной им России против внешних врагов. Петр – герой Полтавской битвы. Пушкин старается точно воссоздать историческую эпоху – «когда Россия молодая». Прошлое он раскрывает через живые человеческие судьбы, характеры. Поэтому большое место занимает и лирическая тема, тема необычной любви юной Марии и старого гетмана Мазепы. Эта любовная тема связывает «Полтаву» с предыдущими романтическими поэмами Пушкина. Но эта тема отступает на второй план по сравнению с главной темой – героизацией Петра как полководца. Пушкин понимает огромную роль в исторических судьбах России этого сражения. Битва могла быть выиграна лишь преображенной Россией. Романтическая поэма как бы перерастает в национально – героическую эпопею. В основу произведения положено не событие из личной жизни, а событие, имеющее национальное значение.
Образ Петра, творца победы, раскрывается в контрастном сопоставлении с гетманом Мазепой и шведским королем Карлом XII. В изображении этих исторических лиц, равно как и в целом исторического прошлого Пушкин стоит на прочных позициях историзма, исторической точности. Он тщательно изучает разработку этой темы своими предшественниками / «Мазепа» Байрона, «Войнаровский» Рылеева/. В изображении Пушкина Мазепа – преступник, преследующий личные, корыстные цели, он хочет оторвать Украину от России, ведет переговоры с иезуитами, мечтает даже о троне, и народ не поддерживает его. «Мазепа действует в моей поэме точь-в-точь как и в истории, а речи его объясняют его исторический характер», - замечает Пушкин.
Точен поэт и в изображении Карла XII. Пушкин не скрывает его личной храбрости, но ведь он ведет захватническую войну, у него нет прогрессивных целей, он действует из честолюбивых соображений. Его поражение предопределено, это чувствует и сам Карл.
Позиция Пушкина, его глубокий историзм особенно подчеркнут в эпилоге. Оказывается, что подлинную оценку событий и исторических лиц дает сама история. Памятником Петру стала Полтавская битва: «Лишь ты воздвиг, герой!»
Пушкин глубоко изучает историю Петра и приступает к написанию научно-исторического труда «История Петра I». Он поднял огромный материал, и хотя труд оставался незаконченным, концепция Петра, данная здесь, совершенно ясна. Пушкин начинает различать в деятельности Петра и светлые, и темные стороны. Если в 20-е годы Пушкин показывает Петра только как великого и просвещенного монарха, то теперь он видит и жестокого деспота. Он показывает, что реформа Петра строилась на крови народной, теперь он видит избирательное влияние на человека любого, даже просвещенного самовластья.
Такое, более глубокое, чем раньше, истолкование темы Петра, Пушкин воплотил в последней гениальной поэме «Медный всадник» /1833год/.
«Медный всадник» - эта поэма свела воедино все мотивы, прежде разведенные по разным произведениям и разным жанрам. Отсюда и немыслимая смысловая нагруженность.
Во время первой болдинской осени Пушкин уже захвачен идеей всемирности, мыслью о выпадении современно человека из исторического бытия в частную жизнь. Первая идея развивается в цикле «Маленьких трагедий», последовательно представляющих «историю человечества» в новое время[16].
Второй цикл – «Повести Белкина» и «История села Горюхина». Циклы относятся друг к другу также, во всяком случае, аналогично тому, как пятью годами ранее в Михайловском трагическому «Борису Годунову» противостоял анекдотический «Граф Нулин», рожденный «мыслью пародировать историю и Шекспира» / «Заметки о “Графе Нулине”», 1830/.
«Медный всадник» – поэма философско – историческая, лиро-эпическая, отразившая всю сложность и глубину раздумий Пушкина над историей. Вместе с тем поэма носит обобщенно-символический характер, ее образы и картины получают метафизическое, символическое истолкование. Сам образ Медного всадника – это реально существующий памятник Петру, Фальконе, но в поэме Пушкина эта статуя наделяется чертами живого существа. Лицо всадника возгорается гневом, «какая дума на челе», он скачет за Евгением, становится символом государства, основанного Петром. Символична картина наводнения, разгула природной стихии.
В «Медном всаднике» прямо упоминаются три царствования. Они и есть три узловые эпохально-временные точки поэтического действия, три культурно-исторических слоя:
1. Эпоха Петра и строительства Петербурга:
На берегу пустынных волн
Стоял он дум великих полн,
И вдаль глядел.
2. Эпоха Александра I: «Прошло сто лет», основное действие поэмы – тревожные дни наводнения 1824:
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С божией стихией
Царям не совладать». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
3. И, наконец, некоторые обозначенья и приметные вехи «третьего» царствования; третьей эпохи – Николая I:
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва…
Таким образом, автор вводит современность – 30-е годы, обогащая поэму новым социальным и историческим опытом. Эта цепочка свидетельствует о стремлении Пушкина к широким историческим обобщениям, о притязании на художественное выражение философии истории.
Во вступлении возникает историческое прошлое. Мы видим Петра I, обдумывающего великие планы преобразования России, «в Европу прорубить окно», основав новую столицу. Самый фон, на котором он изображен – хмурая дикая природа, еще более подчеркивает грандиозность планов Петра, взгляд, который устремлен в даль.
Здесь, как и в «Полтаве» судьей деяний Петра явилась история, последнее слово за ней. Прошло сто лет, и мы видим, как чудесно преобразился суровый край. Строгая красивая северная столица является как бы доказательством необходимости, разумности деятельности Петра и все вступление звучит как торжественный гимн во славу Петра и его деяний. Таким образом, во вступлении совершенно ясно определена позиция Пушкина по отношению к петровским реформам: эти реформы оправданы необходимостью, т.е. во вступлении ничего нового в оценку Петра по сравнению с 20-ми годами Пушкин не вносит.
Вслед за одическим вступлением идет основная фабульная часть поэмы, где он рассказывает о наводнении 1824 года, т.е. пушкинской современности. И чем значительнее вступление, тем контрастнее современная петербургская жизнь. В этой части сохраняется связь с прошлым, с основанием Петербурга, и связь эта устанавливается через памятник Петру. Петр как живое лицо замене монументом. Медный всадник – это как бы Петр, взятый в историческом аспекте, это дело Петра. Пушкина теперь интересует не жизнь Петра, а жизнь России после петровских преобразований. Перед нами город социальных контрастов, человеческого горя и забот, даже природа мрачна в Петербурге. И вот появляется единственный живой человек – мелкий чиновник Евгений. Пушкин не идеализирует этого героя. Евгений бедный труженик, хотя и потомок старинного рода, все его заботы о куске хлеба, с ним входит в русскую литературу тема «маленького человека». Но у него есть светлые мечты, в его сердце живет любовь. И вдруг он оказывается свидетелем страшного наводнения, его невеста гибнет у него на глазах. Евгений потрясен, его тревожат теперь думы, кто повинен в гибели людей, и опустившийся, крайне истощенный, он оказывается перед Медным всадником. И у него появляются мысли: это Петр Iзаложил город на гнилом болоте, безумие просветляет ум короля Лира, и у Евгения впервые прояснились мысли во время безумия, впервые его мысли от житейских восходят к размышлениям о России и государстве, которое Петр основал. Евгений видит причину бедствий в столице и государстве. Последняя встреча с отлитым в металл монументом «державца полумира» на миг превращает «бедного безумца» в исполненного ненависти и возмущения бунтаря:
Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! –
Шепнул он, злобно задрожав, -
Ужо тебе!…» И вдруг стремглав
Бежать пустился.
Но бунт Евгения бесперспективен, это бессильная вспышка протеста одиночки, он ничего не может сделать против самодержавного властелина России.
Заканчивается поэма картиной заброшенного, пустынного острова, где похоронен Евгений. Печальная картина заброшенности могилы говорит о сочувствии автора к Евгению.
В этом произведении светлый и величественный образ созидателя, творца – Петра, противопоставлен образу страшного и беспощадного Медного всадника, топчущего все живое. И думается, что одной из глубоко скрытых политических идей этой поэмы, запрещенной Николаем I, была идея о том, что русский абсолютизм, некогда сыгравший прогрессивную роль в развитии страны, через сто лет после Петра превратился в реакционную силу, задержавшую всякое движение вперед.
И чем враждебней становилось отношение Пушкина к Николаю I, тем светлее казался поэту образ Петра I / «Пир Петра I»/ как великого деятеля своей страны. Пушкин отметил в своих заметках, что Петр простил многих знатных преступников, пригласил их к своему столу и пушечной пальбой праздновал свое примирение с ними.
Это Пушкин и отразил в стихотворении «Пир Петра I»: Петр с подданными мирится, с опальным Долгоруким:
Виноватому вину
Отпуская, веселится:
Кружку пенит с ним одну;
И в чело его целует,
Светел сердцем и лицом;
И прощенье торжествует,
Как победу над врагом.
Оттого-то шум и клики
В Петербурге – городке,
И пальба, и гром музыки,
И эскадра на реке;
Оттого-то в час веселый
Чаша царская полна,
И Нева пальбой тяжелой
Далеко потрясена…
Степень трезвости в оценке фактов свидетельствуют, насколько Пушкин превосходил современников, даже позднее приступавших к петровской теме. Вот что, например, говорится о царе в труде Н.А.Полевого «История Петра Великого»: «Он родился предназначенный, он совершал предопределение божее, он не мог жить иначе, и бытие его составлял подвиг его…», «…Указывать на ошибки его нельзя, ибо мы не знаем: не кажется ли нам ошибкою то, что необходимо в будущем, для нас еще не наставшем, но что он уже предвидел… В частной, семейной жизни добродетели человека и христианина соединялись в Петре Великом. Он был добрый сын, нежный брат, любящий супруг, чадолюбивый отец, домовитый хозяин, тихий семьянин, верный друг»[17]. Разве это характеристика Петра? Уж каким христианином и радетелем в семейной жизни был Петр, этого Пушкин не обошел. Какая была нужда в бесконечных строгостях, чтобы бывшая царица – монахиня Евдокия Лопухина была высечена и перевезена из Суздаля в Москву и затем в новую Ладогу, а царевна Мария Алексеевна заключена в Шлиссельбург? А дражайшая императрица Екатерина, «марленбургская девка», примерно была наказана за прелюбодеяние с камергером фон Монсом: Петр провез ее вокруг эшафота, на котором торчала отрубленная голова любовника; только на одре смерти, кажется, Петр простил жену.
В 1830г. всемирность истории и внеисторичность современного человека разошлись у Пушкина по разным циклам. Новый этап в развитии исторических взглядов связан с политическими событиями 1830 года. Этот год ознаменовался волной новых революций, докатившихся до русских границ, а главное - волнениями русского крепостного крестьянства, поводом к которым послужила холера, но в которых Пушкин явно обнаружил иные, более глубокие причины.
Исторические взгляды Пушкина этого времени отразились с особенной чёткостью в двух его статьях. Одна из них - разбор исторической драмы Погодина «Марфа Посадница», вторая - о втором томе «Истории русского народа» Н. Полевого, она являлась введением к задуманной им произведением о французской революции.
Смысл его исторических размышлений в следующем замечании: «Ум человеческий, по простонародному изречению, не пророк, а угадчик; он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения».
История прошлого - источник предположений о будущем. В статье о Полевом намечаются и особенности русского исторического процесса, связанного с судьбами русской аристократии в её борьбе с меньшим дворянством. В такой именно форме Пушкин осмыслил социальную борьбу, определявшую судьбу господствующего класса в России.
Для периода 30-х годов характерно и то, что Пушкин приступает к самостоятельным историческим изученьям. За неоконченной историей французской революции следует «История Пугачёва» и затем «История Петра». До сих пор Пушкин, разрабатывая тот или иной исторический сюжет, опирался преимущественно на уже готовые исторические труды, заимствуя из них фактическую сторону и подвергая её своей интерпретации. Так, в основе «Бориса Годунова» лежит «История государства Российского» Карамзина, в основе «Полтавы» - «История Малой России» Д.Н. Балмыша-Каменского. К первоисточникам Пушкин обращался мало, больше для исторического колорита.
Совершенно другую картину представляют изыскания Пушкина 30-х годов. Ради «Истории Пугачёва» Пушкин изучает архивы, делает огромное количество выписок из документов, критически пересматривает все предыдущие работы с их фактической стороны, выезжает на места событий, где собирает устные свидетельства об интересующих его событиях.
До 1830г. Пушкину не всегда существенной казалась даже достоверность изображаемых событий, и поэт не отказывался от заведомых легенд или от фактов, в достоверности которых у него не было полной уверенности, лишь бы эти факты имели своё поэтическое достоинство.
Для новых исторических тем, возникших в связи с размышлениями о русском бунте, Пушкин стремился установить факты в их подлинности и точности, так как только из точных фактов прошлого можно делать умозаключения о будущем. И Пушкин уже не доверяет выводам других историков, т.к. знает, что от точки зрения историка и того освещения, какое он дает фактам, зависит и самый отбор фактов, и степень доверия источникам, и достоверность рассказа. Основные исторические темы, отраженные в художественном творчестве 30-х годов, предварительно разрабатываются в самостоятельном историческом разыскании. При этом историческая тема отныне берется в непосредственном, генетическом отношении к настоящему, а не в той аналогии с современными событиями, как это было в 20-х годах.
Для 30-х гг. характерны исторические обзоры, в которых, оправляясь от событий прошлого, Пушкин доводит рассказ до современности. В 1830 г. мы имеем два обзора в стихотворениях «Моя родословная» и «Вельможе». В первом из них Пушкин останавливается на узловых событиях русской истории, упоминание о которых подчинено сюжету стихотворения – истории рода. Войны Александра Невского, борьба Ивана IV с боярством, Козьма Минин и освобождение Москвы, Петр и сопротивление его деятельности, дворцовые перевороты XVIII в., новая знать из потомков царских лакеев, оскудение старинных родов – вот основные темы этого обзора.
«Лицейская годовщина» 1836 г. тоже представляет, по существу, исторический пробег по основным событиям истории минувшей четверти века.
Но наиболее развитым обзором исторических событий является поэма «Езерский» («Родословная моего героя»), представляющая собой введение к сюжету, разработанному в «Медном всаднике», непосредственно вышедшем из неоконченного «Езерского». Все эти обзоры имеют теснейшую связь с историческими замечаниями, сохранившимися в отрывочном виде в черновых записях Пушкина.
«Рославлев» Пушкина мало изучен. Это – пробел в пушкиноведении. Тема романа была тесно связана с другими творческими замыслами поэта и с романом «Евгений Онегин». И здесь Пушкин глубоко проникал в исторические и политические связи современной ему действительности. 1812 год был исходным пунктом в развитии дворянского освободительного движения. Роман был начат Пушкиным в пору его глубоких раздумий над судьбами передовой дворянской интеллигенции и ее исторической роли, в годы уже начавшихся ожесточенных споров вокруг проблемы народности и отношения России к Западу. Пушкин работал над романом после того, как сложилось его общее историческое мировоззрение и взгляды на проблему исторического жанра. «Рославлев» является важным этапом в развитии пушкинского исторического романа. Это был второй, после «Арапа Петра Великого», опыт Пушкина в жанре исторического романа, он предшествовал созданию «Капитанской дочки». Даже выбором жанра Пушкин стремился подчеркнуть историческую правдивость своего произведения. Форма «записок» была с успехом использована поэтом в «Повестях Белкина», в «Истории села Горюхина» а позднее – в «Капитанской дочке». Исторической недостоверности беллетристического повествования Пушкин как бы противопоставлял документальное свидетельство очевидцев.
Сохранился следующий набросок плана «Рославлева». «Москва тому 20 лет. – Полина г.Загоскина. – Ее семейство, ее характер. – M-me де Сталь в Москве. – Обед, данный ей князем. – Ее записка. – Война с Наполеоном. Молодой граф Мамонтов. – Мы едем из Москвы».
Сопоставление этого плана с текстом написанной части романа показывает, что Пушкин в очень немногом пошел дальше плана, рассказав еще только о пленении французских офицеров, в том числе и Синекура, и о действии на Полину известия о пожаре Москвы. По-видимому, центральные события должны были после этого начаться, а написанный или сохранившийся отрывок является только введением, вступлением к роману.
Этот отрывок представляет из себя обычный в историческом романе Пушкина композиционный прием. Таким вступлением является в «Арапе Петра Великого» рассказ о пребывании Ибрагима в Париже, а в «Капитанской дочке» - о семье и воспитании Гринева. И в том, и в другом случае рассказы эти предшествуют основному содержанию повествования. Точно так же и в «Рославле» перед тем как рассказывать о главнейших событиях в жизни Полины, Пушкин характеризует ее и окружавшую ее среду. Несомненно, что текст введения обрывается перед самым началом романа, так как патриотическая настроенность Полины достигает того высшего напряжения, за которым должно следовать действие. Судить о перипетиях сюжета, о следующих событиях и судьбе героев трудно. «Историческое происшествие» в романе должно было захватить изгнание Наполеона из России, а «романтическое», естественно и органично входя в раму исторических событий - показать дальнейшие отношения, очевидно любовь Полины и Синекура, и окончиться трагической гибелью героя.
В «Рославле» Пушкина народа выступает не только как судья, исторически решающая сила, но и как активный участник событий. Правда, это все еще стихийное сила. Но Пушкин показал в романе, что этой силой, стихией движет сознание необходимости борьбы с врагом-захватчиком. «Никогда, - замечает Полина, - Европа не осмелится уже бороться с народом, который рубит сам себе руки и жжет свою столицу». В этой новой трактовке роли народа в истории сказался отход Пушкина от воззрений просветителей XVIII века.
Народ – стихийная, но активная и решающая сила в крупных исторических событиях, народ добр, но ожесточается против врага. Сознание национальной независимости и чувство патриотизма ему в высшей степени свойственны, и это чувство движет им в минуты «бедствия отечества». Чувство это пробудилось в 1812 году, когда проявились могучие силы русского народа. Такова трактовка роли народа в романе Пушкина. Выразителем патриотических чувств народных масс, истинной патриоткой является в «Рославле» Полина. Она – наглядное свидетельство тому, что русская женщина-патриотка и в крепостную эпоху несла в себе героические черты и обладала высоким сознанием. Образ Полины вносит существенное дополнение в галерею образов русских женщин, созданных Пушкиным: его гений нарисовал не только милую и пленительную, но покорную своему жребию Татьяну, но и образ мужественной и решительной патриотки. Гордая и молчаливая, Полина пробуждается в грозный для родины час. Она полна не только внутренней, но и внешней активности, у нее возникает мысль об убийстве Наполеона, она обращается к прошлому, к образам героических, на ее взгляд, людей, напоминает Марфу Посадницу, княгиню Дашкову и других.
«Рославлев» Пушкина – исторический роман о 1812 годе. Но его проблемы были политически актуальны и для 30-х годов. Будучи в изображении 1812 года правдивым историком, Пушкин показал, однако, такие черты жизни дворянского общества, какие сохранились и через 20 лет.
Пушкин снова ставит и положительно решает вопрос об отношении России к европейскому просвещению. Пушкин считал, что русский исторический процесс имеет свои отличия от «истории христианского Запада», но прогресс России возможен только на пути просвещения. В развитии просвещения Пушкин видел основное содержание исторического развития России после «толчка», сообщенного ей Петром I.
Проводя в своем романе идеи революционного патриотизма и просветительства, рисуя образ Полины, Пушкин защищал тени «милых каторжников», то передовое, просвещенное дворянство, представителями которого были декабристы. Показывая передовую дворянскую интеллигенцию своего времени как носителя исторического прогресса, как выразителя чувств и стремлений народа, Пушкин не только боролся с самодержавно-крепостническим строем и реакционной идеологией, но и объективно верно отражал действительность, раскрывая историческую истину.
Чем более непроглядной и тяжелой казалась Пушкину действительность николаевского времени, тем возвышеннее и светлее представлялась поэту славная эпоха 1812 года и ее деятели.
Роман Пушкина о 1812 годе остался незаконченным. Что послужило причиной прекращения работы над «Рославлевым»? Некоторые исследователи полагают, что из-за явной невозможности проведения его через царскую цензуру, так как от романа веяло духом политической критики и оппозиции.
Н.В.Измайлов высказывает предположение о том, что Пушкин бросил свою работу потому, что сама тема потеряла свою актуальность в связи с окончанием польских событий.
Но настоящая причина прекращения работы над романом заключается в общей эволюции политических исканий и раздумий Пушкина, что и отразилось в смене его творчества в 1832 году.
Роман «Евгений Онегин» и примыкающие к нему произведения 1829-1831 годов, вплоть до романа о 1812 годе, раскрывали общественную слабость той группы дворянства, из которой вышли декабристы и к которой принадлежал сам поэт. Разорение упадок, бессилие и вынужденная зависимость от власти – таковы характерные черты, установленные Пушкиным в социальной судьбе этого дворянства. И если рассмотреть последовательно историческое содержание «Родословной моего героя», «Арапа Петра Великого», «Капитанской дочки», «Рославлева», «Евгения Онегина», «Романа в письмах», а затем «Медного всадника» и «Повестей Белкина», то возникает широкая картина исторического развития, постепенного упадка прогрессивного дворянства, из которого вышли декабристы; после 1825 года остались одинокие протестанты.
В драматической судьбе просвещенного дворянства Пушкин винил политику монархии на протяжении XVIII века и вплоть до своего времени. Однако в 1829-1831 гг. Пушкин обратил внимание и другую, субъективную причину, зависевшую от самого дворянства – его политику в крепостной деревне.
Пушкин считал, что материальное разорение передового дворянства лишало его и общественной независимости. А последняя была необходимой предпосылкой осуществления важнейшей исторической линии просвещенного дворянства – быть защитником и представителем народа перед государственной властью /«Заметки о дворянстве»/. С другой стороны, обнищание народа глубоко волновало Пушкина, все острее ощущавшего кризис феодально-крепостнического строя. Он пишет «Историю села Горюхина», в которой констатирует глубокий упадок крепостной деревни именно в результате полного «небрежения» помещика к крестьянству.
Крестьянская тема постепенно захватывает Пушкина, и как художника, и как историка и публициста. Естественно, что судьба Полины и вообще протестанта-одиночки теперь меньше занимает Пушкина и начинает объединяться с проблемой положения крестьянства /«Дубровский»/. Этим, думается, и следует объяснить прекращение работы над «Рославлевым». Вопрос об истоках и развитии декабристского движения терял для Пушкина свою недавнюю актуальность. Декабристы как бы остались в историческом прошлом. Поэтому роман о 1812 годе, декабристская глава «Евгения Онегина» и другие творческие замыслы Пушкина, связанные с этой темой, остаются незавершенными.
В 1773-1775 годах на юго-востоке Российской империи вспыхнула крестьянская война – антикрепостническое восстание, предводительствуемое Емельяном Пугачевым. События восстания получили отображение в двух произведениях Пушкина: в монографии «История Пугачева» и повести «Капитанская дочка». Работая над ними, поэт-историк стал признанным знатоком «Пугачевщины», сам он в одной из записок А.И.Тургеневу аттестовал себя – в шутливой форме – историографом Пугачева. Но с его «Истории Пугачева» собственно и началась научная историография последней Крестьянской войны в России. К созданию этой книги Пушкин подошел с арсеналом и навыками опытного профессионала, собрал и критически изучил массу исторических источников и, опираясь на них, мастерски исполнил свою главную задачу, заключавшуюся в «ясном изложении происшествий, довольно запутанных», дал впечатляющие картины стихии народного движения и отчаянной борьбы повстанцев с войсками Екатерины II. О кропотливой работе Пушкина с источниками свидетельствуют как страницы «Истории Пугачева», так в особенности многочисленные рукописные заготовки к этой книге: копии и конспекты документов в «архивных» тетрадях, записи рассказов современников восстания и заметки в дорожной записной книжке, Некоторые из этих материалов были использованы потом при написании «Капитанской дочки».
Среди источников пушкинских произведений о Пугачеве особое место принадлежит материалам, собранным в поездке, предпринятой в августе-сентябре 1833 года в Поволжье и Оренбургский край, где он встречался со стариками, в том числе и с бывшими пугачевцами, живо еще помнившими и Пугачева и его время. Рассказы, предания и песни, услышанные и записанные Пушкиным в поволжских селениях, Оренбурге, Уральске, Бердской слободе освещали события восстания и фигуру Пугачева с позиции народа. Это помогло Пушкину преодолеть официально-казенную оценку восстания, отчетливее уяснить его социальный смысл, глубже понять личность Пугачева – подлинного вожака народного движения, увидеть в его характере те положительные свойства, которые составляют неотъемлемые и типичные черты русского человека из простого народа. Такая трактовка образа Пугачева с особенной силой и выразительностью была воплощена в повести «Капитанская дочка». В этом произведении, как и в «Истории Пугачева», Пушкин стоял на позиции историзма, а при освещении событий и в характеристиках действующих лиц во многом опирался на реальные факты, документы и предания, органично и в образной передаче введя их в ткань художественного повествования.
Следуя установившимся правилам своей художественной прозы, Пушкин стремился к углубленному раскрытию родной старины в сжатых и четких зарисовках. Принцип предельного лаконизма и высшей выразительности лег в основу «Капитанской дочки».
Трудно было бы назвать другой исторический роман с такой предельной экономией композиционных средств и с большей эмоциональной насыщенностью. В «Капитанской дочке» интимно-исторический рассказ сочетается с русской политической хроникой и дает широкую картину эпохи в ее домашних нравах и государственном быту: вымышленные образы, героя фамильных записок, неизвестные представители провинциальных семейств соприкасаются с такими фигурами как Пугачев, Екатерина II, оренбургский губернатор Рейнсдорп, пугачевцы Хлопуша и Белобородов.
Отвергнув принцип документальности, локальности, Пушкин в «Капитанской дочке» достиг большего – подлинной художественной и исторической правды. Этой активности творческого приобретения не противоречит и то обстоятельство, что «Капитанская дочка» написана в форме мемуаров очевидца. Но эти мемуары Гринева – лишь условная художественная форма, и эту условность хорошо чувствует читатель: не сомневается в том, что имеет дело не подлинными документальными записками, а с искусством, с созданием писателя, с эстетической иллюстрацией.
К оценке своей «Истории Пугачева» Пушкин подошел как взыскательный исследователь, отметив, что книга эта – плод добросовестного двухлетнего труда, но в то же время указывал на ее несовершенство. Последнее выражалось в том, что ему не удалось с необходимой полнотой осветить отдельные события Пугачевского движения из-за недоступности важнейший документальных источников, находившихся в государственном архиве на секретном хранении. Кроме того, в предвидении вероятных цензорских замечаний Николая I, Пушкин был вынужден ограничить себя в освещении ряда политически острых вопросов кануна Пугачевского движения, самого его хода и непосредственных результатов.
Нашли отражение в книге и впечатления от поездок по памятным местам Крестьянской войны: в Оренбург, Бердскую слободу, бывшие приуральские крепости Татищеву, Нижне-Озерную, Рассыпную.
Когда Пушкин заканчивал роман о мятежном дворянине Дубровском, до него дошли устные рассказы об офицере XVIII века Шванвиче, который перешел на сторону Пугачева и служил ему «со всеусердием».
Такая историческая фигура чрезвычайно заостряла тему о классовом отступничестве молодого барина в пользу подвластной ему крепостной массы. Гвардеец, участвующий в народной революции, выступал как новый романтический герой. В правительственном сообщении 1775 года о наказании Пугачева и его сообщников имелась сентенция о подпоручике Шванвиче, которого предполагалось, «лишив чинов и дворянства, ошельмовать, переломя над ним шпагу», за то, что он, «будучи в толпе злодейской, слепо повиновался самозванцевым приказам, предпочитая гнусную жизнь честной смерти».
В 1833 году, во время работы над «Историей Пугачева», сюжетно встретились всемирность истории и всеисторичность современного человека. Их встрече предшествовали три года изучения истории: русского величия – Петр и русского бунта – Пугачева. Новая поэма предполагала, что история будет не просто увидена из современности, в судьбе и характере выпавшего из исторического бытия современного человека. Вот почему первоначальный замысел сюжета отрабатывался биографически.
31 января 1833 года Пушкин набрасывает план исторического романа из эпохи Пугачева с главным героем, сосланным за буйство в дальний гарнизон: «степная крепость – подступает Пугачев – Шванвич предает ему крепость… делается сообщником Пугачева», и пр. [Гроссман, Пушкин, 1958 г., 432 стр.].
Долгое время считалось, что сначала Пушкин работал над «Дубровским» /осень 1832 – февраль 1833/ и только в конце января 1833 года появился план «Повести о Шванвиче». Однако недавно Н.Н.Петрунина окончательно установила, что «Шванвич» задуман еще раньше «Дубровского» – «не позднее августа 1832 года, может быть и ранее»[18] .
Таким образом, некоторое время в мыслях поэта как бы существовало два замысла, где в центре был народный бунт и вовлеченный в него дворянин. «Повесть о Шванвиче, - замечает Н.Н.Петрухина, - на определенном этапе подвела Пушкина к «Дубровскому». Опыт же художественной работы над «Дубровским» вернул поэта к повести о Шванвиче и вместе с тем заставил его искать новых путей для разработки старого замысла».
В одном случае героем становится исторически реальный Шванвич, и действие повести сразу же определилось 1770-ми годами, в другом же произведении вымышленный В.А.Дубровский, - судя по человеку, – попадал примерно в ту же эпоху, но затем Пушкин сделал датировку более неопределенной и явно приблизил повествование /по языку, бытовым подробностям/ к своему времени.
Истинное происшествие, случившееся в начале 1830-х гг. с небогатым дворянином, «который имел процесс с соседом за землю, был вытеснен из именья, и, оставшись с одними крестьянами, стал грабить, сначала подьячих, потом других», поначалу могло быть воспринято самим поэтом как аналог истории дворянина-пугачевца, как еще один, недавний случай сотрудничества дворянина с бунтующим народом, к тому же случай, самой жизнью облеченный в готовую романическую форму.
Любовь, брак, личное счастье – вот магический круг, очерчивающий сферу женского бунта в пушкинскую эпоху. Для мужчины больше случаев вступить в конфликт с обществом, поскольку его общественные функции и его система зависимости от общества сложнее и многообразнее.
В «Дубровском» герой оказывается жертвой не случайного личного чувства, хотя бы и глубоко социально мотивированного. Старинный дворянин и гвардейский офицер остается без куска хлеба и без крова над головой, у него не только беззаконно отобрано имение, на владение которым он имел неоспоримое право, но попраны его честь и нравственное достоинство.
«Дубровский» стал опытом органического слияния картин реальной действительности и авторской исторической концепции. Конфликт между Дубровским и Троекуровым здесь реальная завязка повествования. Причем, облекаясь в плоть живых образов, излюбленная социально-историческая идея Пушкина теряет свою отвлеченную прямолинейность, углубляется и обогащается.
В первоначальном наброске, где будущий Троекуров назван Нарумовым, его «большой вес во мнении помещиков, соседей» объяснен «его званием и богатством». В дальнейшем Пушкин дал своему персонажу другую, историческую фамилию – Троекуров и подчеркнул его принадлежность к старинному русскому барству /князья Троекуровы значатся среди потомков Рюрика от князей Ярославских/, объяснив его власть над соседями-помещиками и губернскими чиновниками не просто богатством и связями, но и знатным родом. Тем самым пушкинское представление о противоборствующих силах, существовавших в русском дворянстве, известное по ряду других произведений поэта, подверглось в романе определенному усложнению. Упадок одних старинных фамилий в XVIII – начале Х1Х вв. не мешал возвышению других. Многократно отмечалось, что первоначально Пушкин мотивировал различие между судьбами Троекурова и Дубровского тем, что «славный 1762 год разлучил их надолго. Троекуров, родственник княгини Дашковой, пошел в гору» /VIII, 755/. Эти слова были зачеркнуты, так как они противоречили хронологической приуроченности событий. Но в них можно увидеть знак того, что к моменту работы над романом Пушкину стало ясно, что 1762 г. и другие дворцовые перевороты XVIII в. сопровождались не только возвышением новой знати, но и расслоением старинного дворянства.
Уже В.О.Ключевский увидел за литературным, романтическим бунтарством Дубровского реальный исторический тип русского дворянина александровской эпохи, благородного бунтаря с искалеченной судьбой[19]. Но в центре романа Пушкина не столько самый бунт против общества или отражение его в сознании героя, сколько его предпосылки и последующая судьба бунтаря; не пароксизм социально-критической страсти и даже не идея индивидуального мщения, а роковое влияние беззакония на всю судьбу Дубровского. Самое разбойничество свое герой характеризует как неизбежный шаг, вынужденный актом самодержавного произвола /«Да, я тот несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба, выгнал из отеческого дома и послал грабить на больших дорогах» – VIII, 205/. Бунт оказывается бунтом поневоле, а осознанный самим героем безысходный трагизм его положения – оборотной стороной романтической удали и пафоса справедливости, которые связала его с разбоями мирская молва.
Широкая картина жизни русского провинциального дворянства, встающая со страниц «Дубровского» и имеющая своим основанием пушкинскую концепцию исторического развития дворянского сословия, принадлежит к высочайшим достижениям русского социального романа нового времени. В этой картине пафос высокого историзма парадоксально совмещается с противоречивостью указаний на время, к которому приурочены события романа, - противоречивостью, выдающей колебания Пушкина. По-видимому, в момент написания «Дубровского» Пушкина занимала задача воспроизведения не только жизни общества в определенный исторический момент /как было при работе над «Рославлевым»/, сколько общественной ситуации, которая оставалась типичной со второй половины XVIII века до современности, сложившись, по убеждению Пушкина, как результат процессов, вызванных петровскими реформами.
Эта особенность «Дубровского», позволяющая относить его действия и к концу XVIII века, и к пушкинской современности, привела к тому, что в исследовательской литературе взгляд на «Дубровского» как на социальный роман из современной жизни долгое время сосуществовал с попыткой видеть в нем опыт исторического повествования. Именно эта особенность /а не отсутствие в «Дубровском» исторических лиц и событий/ позволяет с уверенностью утверждать, что перед нами роман, в котором для авторского замысла существо изображаемых общественных явлений важнее осязаемой конкретности исторического момента.
В «Дубровском» нет крестьянского восстания, а есть только неустойчивый порыв крестьян и дворовых к бунту. За исключением сцены на барском дворе, крестьяне не появляются в написанных главах романа. Герои «Дубровского», принадлежащие к народной среде, - дворовые, т.е. личные слуги господ, крепостные ремесленники, работники дворовых служб и т.п. Они связаны с барином теснее, чем крестьяне. Патриархальная связь дворовых с «доброродным» помещиком укоренена, по мысли Пушкина, в давней традиции. Да и слияние владений Дубровского и Троекурова неминуемо затрагивает их личные судьбы и интересы, толкая вслед за молодым Дубровским. Однако и действия дворни ничем не напоминают восстание. В разбойничьей крепости сохраняют силу законы барской усадьбы: Дубровский управляет всеми действиями разбойников, он волен наложить табу на владения ненавистного для его людей Троекурова и даже распустить свою шайку.
Тема народа органически входит в социально-политическую проблематику «Дубровского», но не является в ней доминирующей. Народ – это естественная среда, в которой протекает деревенская жизнь дворянина. В «Дубровском» Пушкин показал, что среда эта отнюдь не пассивна. И распря господ, и бесчинства приказных электризуют народную массу и вызывают ее ответную реакцию. Народные сцены в «Дубровском» можно сопоставить с народными сценами «Бориса Годунова»: крестьяне и дворовые, толпящиеся на барском дворе, озабочены не только своей будущей судьбой. Их этическое чувство возмущено творимым на их глазах беззаконием. В «Дубровском», как и в «Борисе Годунове», Пушкин делает народ судьей происходящего, апеллирует к его чувству справедливости как высшему моральному критерию. Причем, в отличие от «Бориса Годунова», в «Дубровском» толпа дифференцирована. В ней выделены группы крестьян и дворовых, которые характеризуются разными настроениями и разной степенью активности. Более того, в числе дворовых находятся зачинщики, способные повести толпу за собой. Таков кузнец Архип, в определенный момент выступающий на авансцену повествования. Заходя в своем мщении дальше, чем предполагал молодой барин, он по существу направляет последующие события, отрезая для Дубровского пути к отступлению, ставя его своими действиями вне закона.
Постепенно герой Пушкина приходит от мнимых ценностей к истинным. Пушкин заставляет молодого Дубровского познать, что в существующем обществе жертва общественных институтов – человек, однажды оказавшийся вне закона, не может обрести скромного человеческого счастья, что все попытки изгоя вернуться к гражданскому существованию обречены на неудачу.
В «Капитанской дочке» Пушкин перенес действие из помещичьей усадьбы в «степную крепость». «Капитанская дочка» – последнее крупное произведение на историческую тему. Тема повести – крестьянское восстание 1773-1775 годов – так же закономерна и важна в идейной и творческой эволюции поэта, как тема Петра I и тема 1812 года. Но, в отличие от «Арапа Петра Великого» и «Рославлева», «Капитанская дочка» была закончена: интерес Пушкина к проблеме крестьянства оказался более устойчивым.
Содержание романа определилось не сразу, и первоначальный замысел, в основ которого был положен исторический факт участия в восстании Пугачева гвардейского офицера Шванвича, претерпел почти полное изменение. Сюжет «Капитанской дочки», сочетавшей историческое событие – восстание Пугачева с хроникой одной дворянской семьи – сложился лишь в 1834 году, после путешествия Пушкина на Волгу и Урал и окончания «Истории Пугачева». В ноябре 1836 года роман появился на страницах «Современника».
Тема «Капитанской дочки» необычна для русской литературы конца XVIII века. Радищев призывал к крестьянской революции, но не дал ее художественного образа. В декабристской литературе нет изображения восстания крестьянства. Рылеев в «Думах» не создал образов ни Разина, ни Пугачева.
Несмотря на небольшой объем, «Капитанская дочка» – роман широкого тематического охвата. В нем нашли яркое отражение жизнь народа, его восстание, образы крестьян и казаков, помещичий быт, губернское общество и жизнь затерянной в степях крепости, личность Пугачева и двор Екатерины II. В романе выведены лица, представляющие разные слои русского общества, раскрывающие нравы и быт того времени. «Капитанская дочка» дает широкую историческую картину, охватывающую русскую действительность эпохи пугачевского восстания.
Проблематика «Капитанской дочки» необычайно остра и разнообразна. Положение и требования народа, взаимоотношения помещиков и крестьянства и проблемы государственной внутренней политики, крепостное право и морально-бытовые стороны жизни дворянства, обязанности дворянства перед народом, государством и своим сословием – таковы основные вопросы, поднятые Пушкиным в повести. Важнейшим из них является вопрос об историко-политическом смысле и значении крестьянского восстания.
Историческая повесть о XVIII веке, вместе с тем, является политическим романом 30-х годов. Изображение борьбы народа с дворянством – крестьянское восстание – дано в «Капитанской дочке» в наиболее развернутом виде. Противоречия внутри самого дворянства привлекают внимание в гораздо меньшей степени. Пушкин стремится раскрыть и показать всю совокупность явлений, связанных с восстанием крестьянства. Широкое распространение движения, его причины, истоки и начало восстания, его ход, социальный и национальный состав участников движения, рядовая масса восставший и ее вожди, расправа с помещиками и отношение восставших к мирным жителям, психология крестьянских масс, политика дворянской монархии и дворянская расправа с крестьянством – все это отражено в романе.
Важнейшие стороны крестьянского восстания раскрыты и показаны Пушкиным. Социальную направленность движения, ненависть народа к дворянству Пушкин, несмотря на цензуру, показывает достаточно четко. В то же время он раскрывает и другую сторону пугачевского движения- присущую участникам восстания гуманность по отношению к «простому народу». При взятии Белогорской крепости казаки растаскивают только «офицерские квартиры». Страшен гнев самого Пугачева на Швабрина, угнетающего сироту из народа (Маша Миронова). И в то же время автор рассказывает в «Пропущенной главе»: «Начальники отдельных отрядов, посланных в погоню за Пугачевым… самовластно наказывали и виноватых, и безвинных»[20]. Пушкин был беспристрастен, рисуя исторически верную картину крестьянского восстания, показывая чисто феодальные методы расправы с крепостными крестьянами.
То, что крестьяне при первом приближении пугачевских отрядов мгновенно «пьянели» от ненависти к помещикам, показано Пушкиным поразительно верно.
Народ, изображенный в «Капитанской дочке», не безличная масса. Со свойственным ему художественным лаконизмом Пушкин индивидуализировано показывает крепостное крестьянство. Он не рисовал при этом картины повседневной жизни крестьянства, их быта. На первом плане стояли темы восстания и расправы с помещиками, поэтому образы крестьян Пушкин индивидуализировал в аспекте их политического сознания, их отношения к помещикам и к Пугачеву как вождю движения.
Политическое сознание восставшего крестьянства Пушкин характеризует как стихийное. Типичной стороной, основой этого сознания является, однако, отчетливое понимание каждым участником движения его социальной направленности. Пушкин очень ясно показывает это в сцене приезда Гринева в Бердскую слободу. Караульные крестьяне захватывают Гринева и, не задумываясь о причинах странного явления, каким им должен был показаться добровольный приезд офицера к Пугачеву, не сомневаются в том, что «сейчас» или на «свету божьем», но «батюшка» прикажет повесить дворянина-помещика. Но это типическое с разной силой логики и действия появляется у бердского караульного, у мужичка на заставе в «Пропущенной главе», у Андрюшки – земского, у белогорских казаков, у ближайший помощников Пугачева. Пушкин показывает различные ступени этого сознания и, таким образом, добивается индивидуализации образов. Вместе с тем создается и единый образ восставшего народа.
В изображении Пушкина народ – стихийная, но не слепая, не рассуждающая сила. Хотя сознание его незрело, народ не воск, из которого руководители лепят то, что им угодно. Изображение народа как пассивной массы, покорной своим дворянским руководителям, дано в историческом романе Загоскина. Пушкин, напротив, показывает, что отношение народа к Пугачеву есть результат понимания народной массой социальной, антикрепостнической направленности восстания. Образ народа и образ его вождя сливаются в романе воедино, отражая историческую истину.
Пушкин подчеркивал отсутствие идеализации, реалистичность в изображении Пугачева, художественную и историческую верность образа. Образ Пугачева раскрыт во всей сложности и противоречивости его личности, совмещающей в себе качества выдающегося человека, руководителя массового народного движения с чертами лихого бывалого казака, немало побродившего по свету. Первая и главная черта пушкинского Пугачева – его глубокая связь с народом. Подлинный реализм проявляется во всей силе в типичном противопоставлении отношения дворянства и народа к Пугачеву.
В мотиве «заячьего тулупчика» некоторые критики видели чисто формальный прием удачного развертывания сюжета. Несомненно, что этот мотив глубоко содержателен, раскрывая в образе Пугачева черты природного благородства и великодушия.
Благородство и гуманность Пугачева противопоставлены жестокости и эгоизму «просвещенного» дворянского Швабрина. Образ Пугачева раскрывается во взаимоотношениях с Гриневым. Весьма полно автор вкладывает в представления Гринева о Пугачеве официальную трактовку вождя крестьянского восстания: изверг, злодей, душегуб. На всем протяжении романа Пушкин показывает обратное – гуманизм Пугачева, его способность к проявлению милосердия и справедливости к добрым и честным людям. Это отнюдь не было идеализацией Пугачева. Пушкина интересовала деятельность Пугачева как вождя крестьянского восстания. Пушкинский Пугачев даровит, талантлив как военачальник, противопоставлен в этом плане бездарному и трусливому оренбургскому губернатору генерал-поручику Рейнедорпу.
Много раз в романе Пушкин подчеркивает пытливость, ум, сметливость Пугачева, отсутствие в нем черт рабского унижения. Все эти черты раскрывают облик подлинного Пугачева. Для Пушкина они выражали, вместе с тем, национальный характер русского народа.
Но в образе Пугачева и его ближайших соратников показана и слабость движения, его политическая незрелость. Монархическая форма политической программы Пугачева, весь его образ царя-батюшки коренился в настроениях самого народа, в его чаянии «народного царя». Пугачеву свойственно недоверие и недоброжелательство ко всякому «барину». Добродушие и простосердечие Пугачева - также черты характера народного. Ведущее в образе Пугачева - величие, героизм, столь импонирующие Пушкину. Это выражено символическим образом орла, о котором говорит, сказка, образом, в котором Пушкин показывает и трагизм судьбы Пугачева.
Некоторыми, характерными для части крепостного крестьянства чертами и особенностями, Пушкин наделяет Савельича. Это тип, в котором отразилась одна из сторон крепостнической действительности, которая обезличивала крестьянина.
В образе Швабрина изображены типические черты «золотой» дворянской молодежи екатерининского времени, воспринявшей вольтерьянство только как основание для циничного скептицизма и для чисто эгоистичного и грубо-эпикурейского отношения к жизни. В характере и поведении Швабрина содержатся и черты того авантюристического дворянского офицерства, которое осуществляло дворцовый переворот 1762 года. Он исполнен равнодушия и презрения к простому и честному мелкослужилому люду, чувство чести в нем развито очень слабо. Внешняя образованность и блеск соединились в Швабрине с внутренней моральной опустошенностью. Большое значение в идейном содержании романа имеет образ Екатерины II.
Рисуя образ Екатерины II, Пушкин раскрывает ту связь, которая реально существовала между «казанской помещицей» и широкими кругами дворянства. Эта связь показывается с помощью такой детали, как высокая оценка Екатериной личности капитана Миронова. В изменении лица Екатерины при чтении просьбы о помиловании Гринева, дружившего с Пугачевым, в ее холодном, спокойном отказе раскрывается беспощадность царицы к народному движению. Не обличая Екатерину прямо, Пушкин просто нарисовал образ самодержицы, как «казанской помещицы», исторически правдиво. Пушкин показал, что было действительно существенным в политике Екатерины II в момент пугачевского восстания и в ее отношении к восставшим.
Своей «Историей пугачевского бунта» и «Капитанской дочкой» поэт ставит «вопрос вопросов» - о прошлом, настоящем и будущем народа, просвещенного дворянства, власти; куда реже рассматривалась одна, особенная причина этих поисков: влияние внутренних, личных мотивов самого Пушкина на «формирование» его героев. Пугачевское время, несомненно, давало Пушкину больше простора для архивных изысканий, общих исторических рассуждений, нежели недавняя современность; но притом пушкинскому «шекспировскому» историзму решительно претил аллюзионный метод, когда рассказ о восстаниях в 1770-х годах целиком сводился бы к прямолинейным намекам на последние бунты: для поэта важно, что существовала действительная, не умозрительная историческая связь; преемственность тех и этих событий, когда взаимодействие прошлого и современного обнаруживается как бы само собою.
Бунты 1831 года явились особым «введением» к «Истории Пугачевского бунта», а также - к секретным пушкинским «Замечаниям о бунте», опубликованным только через несколько десятилетий.
Чрезвычайное сходство 1770-х годов с 1830-ми было замечено, конечно, не одним Пушкиным, но вряд ли еще хоть один человек в стране мог представить, что вскоре «История Пугачева» будет написана и напечатана.
Тема Пушкин - Пугачев изучена неплохо, и последовательность событий в общем ясна. В январе 1830 года Пушкин написал и тогда же напечатал в «Литературной газете» следующие слова: «Карамзин есть первый нам историк и последний летописец. Своею критикой он принадлежит истории, простодушием и анофермами хронике. Критика его состоит в ученом сличении преданий, в осторожном изыскании истины, в ясном и верном изображении событий. Нравственные его размышления, своею иноческою простотою, дают его повествованию всю неизъяснимую прелесть древней летописи» /XI,120/.
Как видим, поэт ощущает грань времен; конец одной эры писания истории - и начало совсем иной. Последний летописец - эти слова означают, что карамзинская манера, особое сочетание современной науки и старинной «иноческой простоты», более невозможен, уходит в прошлое.
Будущее за серьезной исторической критикой - Пушкин это ясно видит, но при том не скрывает сожаления об исчезновении «неизъяснимой прелести древней летописи». Поэт даже как будто завидует Карамзину, который мог еще так писать: и Пушкин бы хотел, но нельзя, поздно - эпоха другая, проблемы иные... Он работает над «Историей Пугачева» и над «Капитанской дочкой» отдельно, тогда как «по-карамзински» тут требовалось бы единое историко-художественное повествование.
Полтора года было затрачено на «Историю Пугачева», причем с выходом ее работа не заканчивалась… Пушкин хотел написать о том, что интересовало и волновало, поделиться с мыслящим обществом своими идеями насчет важнейших событий прошлого и настоящего.
* * * * * *
Трижды упомянуто в пушкинских письмах и черновиках заглавие «Замечание о бунте» – но не «Замечания о Пугачеве»: Пушкин, обращаясь к царю, как бы принимает царскую формулировку – «История…бунта».
В финальной части своей работы Пушкин ясно высказал те мысли, из-за которых во многом он взялся писать «Историю Пугачева»: в стране две главные силы – правительство, народ; разумеется общество, дворянство также принимается в расчет, но созидающие; разрушительные силы или консервативные возможности власти представляются в 1830-х годах неизмеримо большими.
Куда, в какую сторону направится эта сила, по Пушкину, вопрос еще не решенный: цивилизация, просвещение, европеизм – исторический курс, начатый реформами Петра, дорог поэту, желающему сохранения и улучшения достигнутого.
Но какова цель? Что народ скажет? Пушкин обнаруживает такие проблемы российского прошлого, которых «почти не существовало» лет за 10 – 15 до того в кругу как Карамзина, так и декабристов.
Поэт – историк рассуждает не о том, плох или хорош Пугачев, - но о существовании, не случайном, историческом, пугачевской правды, народного пугачевского энтузиазма, таланта, массовой энергии, народной нравственности, крестьянского взгляда на вещи.
Доказывая, что «История Пугачева» должна быть опубликована, Пушкин замечал: «Историческая страница, на которой встречаются имена Екатерины, Румянцева, Суворова, Бибикова, Михельсона, Вольтера, не должны быть затеряны для потомства».
История для Пушкина - источник понимания настоящего и ключ к предугадыванию будущего. Поэтому в историческом изучении для него важно уловить действительные тенденции хода вещей, независимо от субъективных симпатий и антипатий. В его исторических обзорах уже нет возвеличивания знати и ее попыток добиваться политических преимуществ.
Именно закон исторической необходимости, определяющий «общий ход вещей», и определяет то истолкование событий, какое мы встречаем в произведениях Пушкина 30-х годов. В этом он решительно отошел от той точки зрения, которая ему диктовала изображение людей и поступков в 20-х годах.
Для Пушкина история является уже картиной поступательного движения человечества, определяемого борьбой социальных сил, протекающей в разных условиях для каждой страны. Именно это непрерывное движение вовлекает и настоящее в общий ход. Для Пушкина критерий историзма уже не определяется более исторической отдаленностью событий прошлого, так и в изображении настоящего. В этом отношении особенно характерна повесть «Пиковая дама», писавшаяся одновременно с «Медным всадником». В ней каждое действующее лицо является представителем определенной исторической и социальной формации. Графиня - представительница уходящей власти, Лиза - обнищавшая компаньонка, Германн - хищный искатель счастья, пробивающий дорогу в новом обществе и готовый на всякий риск и даже на преступление. Смена поколений в этом романе характеризует смену разных укладов жизни русского общества.
Так в 30-е годы на смену романтическому характеру Алеко появляется типический характер, обусловленный исторически и социально. И это именно является основной чертой созданного Пушкиным реалистического искусства.
Исторический роман Пушкина - одно из значительнейших явлений творчества великого русского поэта. В нем нашли свое отражение горячая любовь к Родине, многие заветные его думы и подлинно патриотические чувства. Пушкинский исторический роман и до сих пор поражает глубиной мысли, правдой изображения прошлого, исторической типичностью созданных в нем картин и героев, высоким совершенством и красотой художественной формы. «Борис Годунов» и «Капитанская дочка» обеспечили торжество реализма в разработке исторической темы, в развитии исторического жанра в русской литературе. Реализм Пушкина, его исторического жанра подготовит «Войну и мир» Л. Н. Толстого.
Заключение
Трудно назвать другого писателя XIX века, который обладал бы столь же разительным историческим чутьем, столь сильным и глубоким историческим сознанием, как Пушкин.
Читаем мы строфы его «славной хроники» или вслушиваемся в могучие ямбы «петербургской повести», погружаемся ли в образный мир «Капитанской дочки» или лирические раздумья о смене поколений, о «превратности времен» - нас невольно захватывает масштабность исторических представлений поэта, та чуткость , с которой им передается динамика истории. Перед нами во всей реальности возникает образ самой истории. Зрелый Пушкин не только мыслит историческими категориями. Огромная вера в историю, в ее поступательный ход, в торжество ее разумных сил становится одним из источников неповторимого светлого колорита пушкинской поэзии, придает ей особое очарование. Эта сторона творческого облика Пушкина настолько существенна и органична, что она не могла не обратить на себя внимания исследователей. По мере ее изучения все более выяснялось, что проблема историзма имеет не частное значение, что она во всех отношениях является одной из ведущих и наиболее значительных проблем пушкиноведения.
* * *
Но нельзя сказать, что Пушкину был свойственен какой-то особенный тип историзма повествования. Самый характер историзма, а следовательно, и художественного мышления поэта в целом претерпел значительную эволюцию. Согласно утвердившейся в настоящее время концепции, развитие пушкинского историзма прошло два этапа. Первый, когда Пушкин осуществил в своем творчестве национально-исторический принцип, и второй, когда на смену ему пришел принцип социологический. Это значит, что поначалу в творчестве Пушкина преобладал национально-исторический принцип подхода к явлениям действительности, без учета социального фактора. В характеристике условий преобладали не социальные признаки, а историко-национальные. В 1830-е годы внимание Пушкина привлекают обострившиеся сословные и классовые противоречия. И он приходит к новому взгляду на действительность. Теперь в его мировоззрении на первый план выдвигается социальный фактор: сама идея развития в применении к общественной жизни тесно связывается с пониманием сословных и классовых различий и столкновений; понятие нации дифференцируется; в характеристике человека доминируют уже не общие национально-исторические черты, а именно социальные, в соответствии с местом и положением, занимаемым человеком в обществе.
И все же следует признать, что названная концепция эволюции пушкинского реализма и историзма нуждается в существенных уточнениях и дополнениях. Во-первых, в творчестве Пушкина этого периода национальный принцип продолжает сохранять свое значение, и поиски поэтом национальных форм по-прежнему остаются актуальными.
Во-вторых, названная концепция в ее чистом виде приводит к неизбежной схематизации позднего творчества. В действительности картина творчества гораздо сложнее и трудно укладывается в какие-либо рамки.
Итак, решать проблему историзма пушкинского творчества можно лишь при условии, если будет учитываться природа самого искусства. Вопросы соотношения эстетического и научного познания, их сходства и различия, выдвигавшиеся самой жизнью, всем художественным развитием и многократно освещавшиеся в мировой эстетической мысли, глубоко волновали Пушкина и его современников.
Частным и специфическим выражением этой общей проблемы соотношения искусства и науки являлся вопрос о соотношении художественной литературы и истории.
Названный процесс проникновения истории в духовную жизнь русского общества находил многообразные проявления и имел не менее многообразные последствия: повсеместно пробуждается пристальный интерес к старине, к различного рода документально-историческим материалам.
В отличие от авторов, придерживающихся принципа иллюстративности в освещении истории и усиленно апеллировавших к документам, Пушкину-художнику чужд голый документализм. Пушкин обычно лишь отталкивается от документа, но затем становится на путь творческого преображения, художественного вымысла.
В случае, если этого активного творческого преображения не достигалось и Пушкин пытался пассивно включить в произведения «скрытые» документы, в их «натуре», он терпел неудачу. Приведем такой факт. В ходе работы над «Дубровским» его привлек процесс между подполковником Крюковым и поручиком Муратовым, рассматривавшийся в октябре 1832 года в Козловском уездном суде. Копию решения суда, как известно, без всяких переделок, Пушкин включил в свою рукопись. Комментаторы давно отметили, что постановление по делу Дубровского и Троекурова в Пушкинской повести представляет собой подлинный документ. Но вот что характерно: произведение осталось незаконченным, и не последнюю роль в этом сыграло, то обстоятельство, что оказалось невозможным достичь органического единства противоположных принципов, в частности эмпирического документализма и традиции книжной «разбойничьей» романтики.
В основу создания «счета Савельича» в «Капитанской дочке» положен архивный документ. Любопытно, однако, как обошелся с этим документом Пушкин. Оказывается, будучи включенным в художественную систему «Капитанской дочки», документ этот стал выполнять функцию, прямо противоположную источнику. В «Капитанской дочке» «счет Савельича» служит выявлению не только таких черт крепостного дядьки, как усердие, преданность. но и в еще большей степени - пусть косвенно - великодушия Пугачева. Как видим, в процессе творчества эмпирический документ эстетически преображен до неузнаваемости.
Отвергнув принцип документальности, локальности, Пушкин в «Капитанской дочке» достиг большего - подлинной художественной и исторической правды. Этой активности творческого преображения не противоречит и то обстоятельство, что «Капитанская дочка» написана в форме мемуаров очевидца.
Надо сказать, что мемуары Гринева - это лишь условная художественная форма, и эту условность хорошо чувствует читатель. Иначе говоря, читатель не сомневается в том, что имеет дело не с подлинными документальными записками, а с искусством, с созданием писателя, с эстетической иллюзией. С самого начала между автором и читателем налаживается процесс «сотворчества». Читатель активно вовлекается в этот процесс, происходит мобилизация его воображения и мысли, чему служит все многообразие средств: система эпиграфов (которые необходимо продумывать и «сопрягать» с содержанием глав), тон повествования, а подчас и непосредственное обращение к читателю, которому ставятся своеобразные эстетические задачи.
Такая природа искусства с его условностью и одновременно активностью воспроизведения движущейся истории определяет, естественно, и специфический характер самой историчности художественных произведений - в отличие от историчности документальной, научной.
список использованной литературы
1. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти т. – Л., 1997. /далее в тексте указан том и страница/.
2. Абрамович С.Л. Пушкин в 1836 году. – Л., 1989. – 311с.
3. Алексеев М.П. Пушкин: сравнительно-историческое исследование. – Л., 1987. – 613с.
4. Алексеев М.П. Пушкин и мировая литература. – Л., 1987. – 613с.
5. Аношкина В.Н., Петров С.М. История русской литературы в 19 веке. 1800 – 1830-е годы. – М.,1989.
6. Архангельский А.Н. Стихотворная повесть А.С.Пушкина «Медный всадник». – М., 1990. – 93с.
7. Ахматова А.А. О Пушкине: статьи и заметки. – М., 1989.
8. Бабаев Э.Г. Из истории русского романа 19 века. – М., 1984.
9. Бабаев Э.Г. Творчество А.С.Пушкина. – М., 1988. – 204с.
10.Балашов Н.И. «Борис Годунов» Пушкина. Основы драматургической структуры. // Известия АН СССР. Серия –литературы и языка. 1980. №3.
11.Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. – М., 1953.
12.Белый А. «Из Моцарта нам что-нибудь…» // Литературная учеба. 1990. №3. С.151-157.
13.Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина /1826 – 1830/. – М., 1967.
14.Блок Г. Пушкин в работе над историческими источниками. – М.-Л., 1949.
15.Бонди С.М. О Пушкине: статьи и исследования. – М., 1978.
16.Борев Ю.Б. Искусство интерпретации и оценки: опыт прочтения «Медного всадника». – М., 1990.
17.Бочаров С.Г. О художественных мирах. – М., 1985.
18.Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина: Очерки. – М., 1974.
19.Булгаков С.Н. Пушкин в русской философской критике. – М., 1990.
20.ВашкевичВ.С. «Руслан и Людмила» – ключ к истории русской мысли. // Молодая гвардия. 1994. №9. С.179 – 195.
21.Ветловская В.Н. Проблемы истории в художественном мире Пушкина // Русская литература. 1982. №1. С.6 – 36.
22.Викторова К.В. Петербургская повесть // Литературная учеба. 1993. №2. С.197 – 209.
23.Гей Н.К. Проза Пушкина: Поэтика повествования. – М., 1989.
24.Гессен А.Н. «Все волновало нежный ум…» – М., 1983, - 343с.
25.Гиллельсон М.Н. Повесть Пушкина «Капитанская дочка». – Л., 1977. – 230с.
26.Гиллельсон М.Н., Мушина И.Б. Повесть А.С.Пушкина «Капитанская дочка»: Комментарий. Пособие для учителя. – Л., 1977. – 192с.
27.Гроссман Л.П. Пушкин. - М., 1958. – 526с.
28.Городецкий Б.П. Трагедия А.С.Пушкина «Борис Годунов». Комментарий. – Л., 1969.
29.Городецкий Б.П. Лирика Пушкина. – М.; Л., 1962.
30.Городин М.А. Величие «ничтожного героя» // Вопросы литературы, 1984, №1, с.149 – 167.
31.Гуревич А.М. Сокровенный смысл «Полтавы» //Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1987, №1, с.7 – 19.
32.Дейч Г.М. Все ли мы знаем о Пушкине? – М., 1989. – 268с.
33.Дегожская А.С. Повесть А.С.Пушкина «Капитанская дочка» в школьном изучении. – Л., 1971. – 128с.
34.Иванов В.А. Пушкин и его время. – М., 1977. – 445с.
35.Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина. – Л., 1976. – 339с.
36.Карпов А.А. «Борис Годунов» А.С.Пушкина. // Анализ драматического произведения. – Л., 1988. – с.91 – 108.
37.Коровина В.Я. Пушкин в школе. Пособие для учителей. – М., 1978. – 303с.
38.Лежнёв Проза Пушкина. Опыт стилевого исследования. – М., 1966. – 263с.
39.Лобикова Н.М. «Тесный круг друзей моих…» – М., 1980. – 125с.
40.Лотман Ю.М. Идейная структура «Капитанской дочки» // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова – Пушкин. Лермонтов. Гоголь. – М., 1988.
41.Лотман Ю.М. А.С.Пушкин. – Л., 1981.
42.Макогоненко Г.П. Творчество А.С.Пушкина в 1830-е годы /1830 – 1833/. – Л., 1974. – 374с.
43.Макогоненко Г.П. Творчество А.С.Пушкина в 1830-е годы. /1833 – 1836/. – Л., 1982.
44.Мясоедова Н.Е. Из историко-литературного комментария к лирике Пушкина. // Русская литература. 1995. №4. С. 27 – 91.
45.Непомнящий В.С. Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина. – М., 1987.
46.Непомнящий В.С. Лирика Пушкина // Литература в школе, 1995, №1. С. 2 – 14.
47.Овчинников Р.В. Над «пугачевскими» страницами Пушкина. – М., 1981. – 159с.
48.Петров С.М. Исторический роман Пушкина. – М., 1953. – 151с.
49.Петров С.М. Великий русский поэт // Литература в школе, 1973. №5. С.6 – 15.
50.Петрухина Н.Н. Проза Пушкина /пути эволюции/. – Л., 1987.
51.Померанц Г. Медный всадник // Октябрь – 1994. №8. С. 134 – 162.
52.Прийма Ф.Я. Проблема общенационального и общечеловеческого в творчестве Пушкина // Русская литература. 1972, №2, с.207 – 220.
53.Пушкин в работе над архивными документами / «История Пугачева»/. – Л., 1969.
54.Рассадин Ст. Драматург Пушкин. Поэтика. Идеи. Эволюция. – М., 1977.
55.Розанов В.В. Мысли о литературе. – М., 1989.
56.Скатов Н.Н. Далекое и близкое. – М., 1981.
57.Соболева Т.П. Повесть А.С.Пушкина «Дубровский». – М., 1963.
58.Степанов Л.Н. Проза Пушкина. – М., 1962.
59.Степник Ю.В. О роли национальных поэтических традиций XVIII века в поэме Пушкина «Руслан и Людмила» // Русская литература, 1968. №1. С.107 – 122.
60.Тойбин Н.М. Пушкин. – М.; 1964. – 238с.
61.Тойбин Н.М. Пушкин и философско-историческая мысль в России на рубеже 1820-х и 1830-х годов. – Воронеж, 1980. – 123с.
62.Тойбин Н.М. Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. – Воронеж, 1976. 278с.
63.Тойбин Н.М. Особенности историзма Пушкина // Вопросы литературы, 1978, №3, с.257 – 261.
64.Тойбин Н.М. Формула Пушкина «Феодализма у нас не было, и тем хуже». – В кн.: Искусство слова. – М., 1973. – с.112 – 121.
65.Томашевский Б.В. Пушкин. кн.2. – М.-Л., 1961. – 575с.
66.Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. – М., 1990.
67.Фельдман О.Н. Судьба драматургии Пушкина. «Борис Годунов». «Маленькие трагедии». – М., 1975. – 310с.
68.Филиппова Н.Ф. Народная драма А.С.Пушкина «Борис Годунов». – М., 1972.
69.Фомичев С.А. Драматургия А.С.Пушкина // История русской драматургии /XVII – первая половина XIX века/ - Л., 1982.
70.Франк С.Л. Пушкин как политический мыслитель. // Русское зарубежье: Сборник. – М., 1993. – с.65 – 86.
71.Цветаева М.И. Пушкин и Пугачев // Цветаева М.И. Мой Пушкин. – М., 1981. – 222с.
72.Чистова Н.А. «Люблю России честь…» // Русская речь. 1992. №5. С.47 – 62.
73.Шайтанов В.Н. Географические трудности русской истории /Чаадаев и Пушкин в споре о всемирности/ // Вопросы литературы. 1995. №6. С. 160 – 203.
74.Шутовой В.Е. Историзм «Полтавы» А.С.Пушкина // Вопросы истории. 1974. №12. С.114 – 126.
[1] И.М. Тойбин Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. – Воронеж, 1976. – С.5
[2] Б.В.Томашевский Б.В. Историзм Пушкина. – в кн.: ТомашевскийБ.В. М.-Л., 1961, кн.2, с.155.
[3]Полевой Н. «История государства Российского» Соч. Карамзина, 1829, т.27, с.476. Цит. по: Тойбин Н.М. «Пушкин и философско-историческая мысль», с.10.
[4] Достоевский Ф.М. ПСС в 30-ти томах. – Л.,1984,т.26,с.117
[5] Томашевский Б.В. Пушкин, кн.2, с.154.
[6] В.Н. Иванов. Александр Пушкин и его время. М., 1977, с. 18.
[7]Гроссман Л. Пушкин. М., 1960, с.203.
[8] В.Непомнящий. Лирика Пушкина. // Литература в школе. 1995, №1, с.8.
[9] Пушкин А.С. ПСС в 10-ти т., т.VII, с.226.
[10] А.С.Пушкин. ПСС в 10-ти т., т.2, с.146
[11] П.В.Анненков «Материалы для биографии Пушкина. СПб., 1873г., с. 191. Цит. по С.Петров «Исторический роман Пушкина».
[12] См.: Н.Л.Бродский. А.С.Пушкин. Биография. Госполитиздат, 1937, с.507-520, 570. Цит.по: С.М.Петров. Исторический роман А.Пушкина, Изд-во АН СССР, М., 1953, 107с.
[13] В.Г.Белинский. ПСС, т.12, с.216.
[14] А.С.Пушкин, ПСС в 10-ти т., т.4, с.17.
[15] А.С.Пушкин. Письма. Т. I, с.155.
[16] А.Файнберг. Заметки о «Медном всаднике», М.,1993, с.15.
[17] Полевой Н. История Петра Великого. ч.IV. 1843, с. 305, 312. Цит. по: Тойбин Н.М. Пушкин и философско-историческая мысль в России.
[18] Н.Н.Петрухина, Проза Пушкина, Л.: Наука, 1987, с.165.
[19] См.: Ключевский В.О. Речь, произнесенная…6 июня 1880г… - в кн.: Ключевский В.О. Соч. в 8-ми томах, М., 1959, т.7, с.151.
[20] А.С.Пушкин, ПСС, т.4, с.366.
