Реферат

Реферат Философия 8

Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28

Поможем написать учебную работу

Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.

Предоплата всего

от 25%

Подписываем

договор

Выберите тип работы:

Скидка 25% при заказе до 26.12.2024


Философия


Учебник / Под ред. В.Д.Губина, Т.Ю.Сидориной, В.П.Филатова. - М.: Русское слово, 1996. - 432 с . (Фрагменты)

Часть I. Исторические типы философии

Глава 1. Философия Древнего и Средневекового Востока

Древнекитайская философия

Периодизация истории китайской философии

Школы и течения в древнекитайской философии

Становление китайской философии. Культура Дао

Графическая формула генетического кода спирали Дао

Переходный тип самосознания. Рождение философа-мудреца

Философия "Книги Перемен"

Философия древнего даосизма

Философия древнего конфуцианства

Философская культура Древней Индии

Предфилософия ведического периода

Эпический период развития философии

Классический период развития индийской философии

Глава 2. Античная философия

Проблематика и содержание учений

Глава 3. Средневековая философия.

Периодизация философии

Особенности средневековой философии

Виды философии

Спекулятивная философия, или теология

Практическая, или моральная философия

Рациональная философия, или логика

Глава 4. Философия Нового времени (от Декарта до Гегеля)

Фрэнсис Бэкон (1561-1626)

Рене Декарт (1596 - 1650)

Эмпиризм и рационализм после Бэкона и Декарта

И.Кант (1724-1804)

Школа классического немецкого идеализма (Фихте, Шеллинг, Гегель)

Глава 5. Философия XIX века

Глава 6. Русская философия: опыт метафизики истории

Истоки русской религиозной историософии

Историософия русского романтизма: В.Ф.Одоевский

Проблемы метафизики истории в полемике славянофилов и западников

Проблема единства культурно - исторического развития и его перспективы: Н.Данилевский и К.Леонтьев

Историософская тема в метафизике всеединства Вл.Соловьева

"Экзистенциальная диалектика" Н.Бердяева

Опыт метафизического оправдания культуры в историософии Г.Федотова

Часть II. Теоретическая философия

Глава 1. Онтология: учение о бытии

Истоки и смысл онтологической проблематики

Космология и онтология

Проблема бытия в XX веке

Глава 2. Эпистемология: философское учение о знании

Предмет эпистемологии и характер ее вопросов

Онтологизм, скептицизм и критицизм в эпистемологии. Эпистемологический поворот

Что такое знание?

Виды знания. Контрпример стандартному пониманию знания

Классический эпистемологический фундаментализм

О "первичности"

Перцептивное знание

Здравый смысл. Наивный реализм

Научное знание. Критический, научный реализм

Истина и достоверность

Часть I.

Исторические типы философии

Глава 1. Философия Древнего и Средневекового Востока

Древнекитайская философия

Периодизация истории китайской философии

Китайская философия сложилась на рубеже эпох Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.) - Чжаньго (V-III вв. до н.э.) во время правления династии Чжоу (XI-I1I вв. до н.э.). Свое начало китайская философия ведет от первых философов даосизма, конфуцианства и авторов учения ⌠Книги Перемен■ (КП). В историко-философской науке нет общепринятого критерия периодизации китайской философии. Периодизация осуществляется по различным основаниям.

1. История китайской философии подразделяется на хронологические и содержательные периоды по порядку смены правящих династий, то есть эволюция философской мысли отсчитывается мерами политической истории ⌠философия периода Чуньцю - Чжаньго■, ⌠философия периода двух династии Хань■ ⌠философия периода Вэй, Цзинь, Южных и Северных династий■, ⌠философия в период династий Суй и Тан■ и т.д.

2. В основу периодизации кладется европейская линейная матрица со смещением хронологических вех. Выделяются четыре периода развития китайской философии: древний (Х1-111 вв. до н.э.), средневековый (111 в. до н.э. - XIX в. новый (середина XIX в. - 4 мая 1919 г.), новейший (с 1919 г. - по настоящее время).

3. Китайская философия берется в разветвлении по основным направлениям и каждое из них делится на собственные периоды в зависимости от точки зрения на изменение содержания. Например: древнее (или раннее) конфуцианство официальное конфуцианство, сунское неоконфуцианство, современное неоконфуцианство; ранний философский даосизм, религиозный даосизм; древняя ицзинистика, сунская ицзинистика и т.д. Относительно древнего периода китайской философии у исследователей нет принципиальных разногласий. При любых критериях он устанавливается в рамках VII-III вв. до н.э.

Школы и течения в древнекитайской философии

Первую классификацию философских школ провел Сыма Тань (11-1 вв. до н э ) в трактате ⌠Основные указания о шести школах■. Его сын, знаменитый историк Сыма Цянь (11-1 вв. до н.э.), включил этот трактат в качестве 130-и главы в свои ⌠исторические записки■. Сыма Тань называет шесть школ: ⌠натурфилософов■ (инь-ян цзя), ⌠конфуцианцев■ (жу цзя), ⌠моистов■ (мо цзя), ⌠имен■ (мин цзя), ⌠законников■ (фа цзя), ⌠даосистов■ (дао дэцзя). Классификацию школ продолжил Лю Синь (11 в. до н.э. - 1 в. н.э.). Она сохранилась в повторении ее Бань Гу (32-92 н.э.) в ⌠Истории ранней династии Хань■ К числу названных Лю Синь добавил еще четыре школы: ⌠дипломатов■ (цзун хэн цзя) ⌠эклектиков■ (цза цзя), ⌠аграрников■ (нун цзя), ⌠литераторов■ сяо шо цзя) Последняя не имела самостоятельного значения, и общее число школ сводилось к девяти. Группа авторов работ по военному делу также не включалась в разряд школ.

Сыма Тань и Лю Синь положили начало традиционной версии классификации школ (в ⌠Истории династии Суй■ их насчитывается уже четырнадцать). Оба они не философы, а историки. Их классификация имеет явно выраженный библиографический характер. С позиций историко-философской науки она во многом условна В ней нет единого критерия классификации: одни школы называются по имени основоположника (моисты - последователи Моцзы), другие - по групповому составу (конфуцианцы - ученые), третьи по основной категории или символу (даосисты получили имя от Дао, законники - от фа - закона и т.д.)

В древности существовало мнение, согласно которому происхождение школ связывалось с родом занятий их первых представителей: конфуцианство зародилось в среде чиновников, даосизм произошел от официальных историков, натурфилософия обязана своим появлением астрономам и астрологам, легизм разработан чиновниками судебного ведомства и т.д. Однако при всей их разновидности учения всех школ можно свести к двум основным течения - даосизму и конфуцианству, между которыми особое место занимает ицзинистика.

Становление китайской философии. Культура Дао

Школы и течения китайской философии объединяет общее происхождение. Их единый корень - культура Дао. Различия между ними заключаются в мировоззренческой ориентации и методах последующей реставрации Дао. Отсюда вытекают основополагающие характеристики китайской философии:

китайская философия в своих истоках и эволюции есть философия Дао;

китайская философия носит реставрационный характер, реализующей ее творческие потенции.

В социально-историческом и теоретическом срезах становление китайской философии охватывает два периода: родовой и переходный от рода к государству периоды с соответствующими им типами мировоззрений. Дао вызревает в первый период. Это не понятие, выработанное познавательными усилиями мудрецов, а живой символ и живая органическая культура. Согласно древним философским представлениям Дао рождается в космической пустоте (сюй). Под действием вселенско-космических ритмов инь-ян пустота-вакуум заворачивается в воронку, происходит вспышка, и в этом огненно-световом спиральном вихре рождается эмбрион Дао (мировое яйцо). В себе он несет телесно-духовно-идеальную и тео-зоо-антропоморфную сущность. Под действием собственного вращения эмбрион Дао расширяется и претерпевает дифференциацию. По горизонтали он делится на пять элементов в виде креста: один элемент остается в центре, четыре другие занимают позиции по сторонам света. По вертикали он тоже делится на пять элементов. Они располагаются один над другим и образуют вертикальный столб. Элементы горизонтали и вертикали являются зеркальными аналогами друг друга. Такой принцип деления выполняет роль структурно-функционального архетипа Дао и называетсятся син - ⌠пять-на-пять агентов движения■. В динамике элементы горизонтального креста вращаются в круговой связи. Каждый из них попеременно заходит в центр. Элементы вертикального столба пронзают центр и снуют туда-сюда. При этом зеркальные аналоги встречаются в центре и сливаются в один бинарный элемент. Полный цикл сопряжения пятичасовой горизонтали и пятичасовой вертикали сплетает 25-частную спираль Дао. Элементы горизонтального кольца улавливают и генерируют вселенско-космический ритм инь. Это ⌠женские■ элементы. Элементы вертикального столба улавливают и генерируют ритм ян. Они являются ⌠мужскими■ элементами. Бинарные элементы центра соединяют противоположные ритмы и генерируют новый ритм цзы. Это ⌠детские■ элементы. Противолежащие относительно центра элементы инь и ян вместе с центральным цзы образуют в вертикали и горизонтали по две зеркальные триады инь-изы-ян, которые выполняют функции энергетических движителей спирали Дао. Спираль Дао сепарирует телесно-духовно-идеальную смесь эмбриона Дао и создает космос. Телесная тяжелая и темная сущность осаждается и образует Землю. Идеальная легкая и светлая поднимается и образует из светящихся образов солнца, луны, звезд и созвездий Небо. Духовная (пневматическая) веет невидимым ветром посередине. Аналогичная сепарация осуществляется и с тео-зоо-антропоморфной сущностью: первопредок - бог помещается на Небе, вещи - на Земле, человек - в центре. В едином сферическом объеме Дао они сплетают три генетических спирали, где элементы одной, имея преимущество собственного качества, свободно превращаются в элементы двух других. Таким выглядит организм культуры Дао. Его нескончаемая жизнеспособность обеспечивается ритмами инь-ян, поведенческая сторона выражается в космическом танце (у), словесно-смысловая в песнопении (гэ). Расцвеченный пятью цветами и настроенный на пять тонов сферический организм-космос Дао поет и танцует в ритмах собственного естества (цзы жань). Телесная, духовная и идеальная сущность спирали Дао несут на себе смысловые узоры (вэнь ли), которые человек использует в качестве иероглифических знаков для обозначения ее элементов. Для иллюстрации возьмем горизонтальный пятичастный крест.

Графическая формула генетического кода спирали Дао

Спираль Дао несет в себе генетический (он же и диалектический) код, который выражается графически. Из всех проанализированных историко-философской наукой текстов только древнекитайский памятник ⌠Хуайнаньцзы■ воспроизводит полный цикл спирали Дао в варианте с телесными элементами: Дерево крепнет. Вода стареет, Огонь рождается, Металл становится пленником, Земля умирает. Огонь крепнет, Дерево стареет. Земля рождается, Вода становится пленником, Металл умирает, Земля крепнет. Огонь стареет. Металл рождается. Дерево становится пленником, Вода умирает. Металл крепнет, Земля стареет, Вода рождается, Огонь становится пленником, Дерево умирает. Вода крепнет, Металл стареет, Дерево рождается, Земля становится пленником, Огонь умирает.

Плоскостная развертка спирали Дао представляет собой сопряжение пяти горизонтальных (иньских) витков (1-V) и пяти вертикальных (янских) столбов (а-д). В витках элементы связаны по кругу, в столбах по траектории ⌠восьмерки■. В среднем витке, имеющем генетическую модальность ⌠рождения■, стоят бинарные элементы цзы. Они служат центрами десяти диагональных и десяти прямых пятичастных крестов, пяти правых одноименных и пяти левых разноименных генетических ⌠восьмерок■ (сомкните плоскостную развертку в цилиндр. Линейное воспроизведение сопряжения элементов пяти горизонтальных витков и пяти вертикальных столбов проявляет графическую формулу генетического кода спирали культуры Дао. Она является ключом к дешифровке и адекватному прочтению всех сфер китайской культуры, основывающихся на Дао.

Переходный тип самосознания. Рождение философа-мудреца

С переходом человека к техническому производству происходит деформация гармоничной спирали Дао. В ней выбивается центральный элемент цзы, и на его месте образуется пустота (сюй). Поток генерации природно-естествен-ной жизни (цзы жань) в звене цзы прерывается; телесная, духовная и идеальная сущность расслаивается; единство первопредка-бога, человека и вещи распадается. Космос Дао ввергается в хаос. Трагические условия действительности побуждают человека к поиску путей умиротворения хаоса. Из среды людей выделяются мудрые личности, которые занимают место цзы пустого центра сферы Дао. Они пытаются соединить прерванные телесно-духовно-идеальные потоки спирали Дао и воссоздать былую гармонию, что оборачивается саморефлексией и рождением в недрах переходного мировоззрения первой философии. Попытка сведения телесных противоположностей в непротиворечивое тождество дает эффект философской онтологии, духовных противоположностей - психологии идеальных - гносеологии. В направленности на человека, первопредка - бога и вещь они дифференцируются еще на антропологию, теологию и космологию. В дополнение к предыдущим здесь проявляются другие характеристики китайской философии. Во-первых, все древнекитайские философы по наименованию занимаемого ими центра цзы (дитя) в спиральной системе инь-цзы-ян Дао называются цзы -Лаоцзы, Чжуанцзы, Кунцзы, Мэнцзы, Ханьфэйцзы, Сюньцзы и т.д. Во-вторых, философствование принимает ценностную направленность - на гармонию, что закладывается в вертикальную составляющую спирали и космоса Дао: все ценности символически фиксируются вверху на Небе, откуда они философской работой сознания совлекаются вниз на Землю. Космос Дао в природном и социальном значении приобретает наименование Поднебесной (тянь ся; буквально, ⌠вниз от Неба■). В-третьих, философ занимает срединное положение между природно-социальным Верхом и Низом, он становится проводником идеально выраженных ценностей сверху вниз и материальных запросов людей снизу вверх. ⌠Золотая середина■ отныне становится исконным ⌠философским местом■ (в конфуцианстве имеется даже специальный трактат ⌠Чжун юн■ - ⌠Учение о середине■). В-четвертых, позицию цзы занимает человек, а это звено в системе инь-цзы-ян Дао является духовным центром. Поэтому человек получает здесь прежде всего духовную определенность, и его философствование по реставрации Дао наполняется антропологическим содержанием и начинается с духовной проблематики син - Дэ (добродетель), Жэнь (человеколюбия), И (долга). Ли (ритуала), Синь (доверия). В-пятых, философ-мудрец центра Дао сводит в тождество распавшиеся противоположности инь и ян и разводит их в зеркальном различии на вертикальную и горизонтальную составляющие спирали Дао. Его философствование при этом насквозь пронизывается живой диалектикой. В-шестых, Дао в диалектической спирали генерируется в вертикальном социоприродном векторе Поднебесной на трех уровнях в трех качествах: рождается в ритмах инь и ян вверху на Небе, наследуется в центре добротой (шань) и завершается внизу на Земле человеческой природой-натурой (син). Мудрец утверждается в центре Дао как ставленник естественности (рода) и искусственности (цивилизации, государства). Он попадает в двойственное: род как форма спонтанно регулирующей общности уже исторически умирает, цивилизация как форма законодательной упорядоченности еще только нарождается. Воздействие той и другой форм на человека отдает противоборством, и люди увязают в хаосе войн. Ни та, ни другая формы не удовлетворяют запросам умиротворения, и мудрец прибегает к единственно возможному способу - коллективной мантике, которая сочетает в себе принципы родовой и государственной регуляции обществом. Исходные основания такой мантики заложены в ⌠Книге Перемен■ (КП). Собственно философствование, таким образом, предваряется переходным типом раннефилософского сознания, а философу предшествует совершенномудрый человек.

Философия ⌠Книги Перемен■

КП в настоящем виде имеет графико-иероглифический состав. В основе системы КП лежит дихотомия Великого Предела (Тай цзи), который делится в порядке 1 -2-4-8-16-32-64. Великий Предел (ВП) - это единораздельная целостность инь и ян и по сути своей есть эмбрион Дао (цзы). Деление ВП выражается в символике графических черт: ян обозначается цельной чертой --, инь - прерванной - - . На третьей стадии деления ВП образуется спиральная генетическая матрица из восьми элементов. Графически они изображаются каждый в составе из трех черт и в современной ицзинистике называются триграммами (ТГ). Примером такой матрицы служит вариант ⌠порядка восьми символов по Фу Си■

По горизонтали ТГ располагаются в пределах основных и промежуточных сторон света, образуя с центральным символом эмбриона ВП диагональный и пятичастный кресты. Нижняя черта в каждой ТГ символизирует Землю, верхняя - Небо, средняя - Центр. Динамика черт в трех позициях отображает динамику космоса. В вертикальном столбе ТГ располагаются в зеркальном отражении (поворот на 180 градусов). При этом ТГ Дуй и Сюнь, Чжэнь и Гэнь (ТГ диагонального креста) трансформируются друг в друга, ТГ Цянь, Кунь, Ли, Кань (ТГ прямого креста) остаются неизменными. Сопряжение ТГ горизонтального кольца и вертикального столба дает в полном цикле 64-частную спираль гексаграмм (ГГ) (ТГ поочередно прилегают друг к другу и образуют символы из шести черт, то есть ГГ). Эта спираль замыкает дихотомическую генерацию ВП. Иероглифическая часть включает названия ТГ и ГГ, афоризмы и ГГ в целом, афоризмы к каждой черте ГГ и комментаторские тексты, получившие название ⌠Ши и■ - ⌠Десять крыльев■ (три из них делятся надвое соответственно делению порядка 64 ГГ на ⌠верхнюю■ и ⌠нижнюю■ части): Туань чжуань, Сянь чжуань, Сицы чжуань (все из двух частей), Сюйгуа чжуань, Цзагуа чжуань, Вэньянь чжуань, Шогуа чжуань - итого десять текстов. Графическая система КП не изобретается мудрецами, она выводится из ар-хетипических глубин Дао на поверхность человеческого сознания и фиксируется в графической символике. Авторами ее в равной степени называются человек, первопредок и природа (Небо). Эта система с пустым центром (всего восемь возможных наборов ТГ из черт инь и ян) отражает именно этап деформации Дао в переходный период. Центр ее занимает человек, который пыгается совместить и согласовать родовые и цивилизованные запросы. По системе КП он буквально пытается высчитать благоприятный и неблагоприятный исход грядущих событий. Для этого в мантические операции вовлекалось большое количество людей и спецов-гадателей во главе с ваном-царем. Мантические действа проводились чуть ли не ежедневно и имели первостепенное хозяйственно-экономическое, военное и политическое значение. Известны даже центры, наподобие Дельфийского оракула греков. Один из таких центров располагался на местности вблизи современного г.Аньян. Собственно философия КП вырастает в комментариях графики и афоризмов (Сицы, Шогуа), что и является философской продукцией мудреца. Отчетливо просматривается наличие трех типов философских субъектов: совлршеи-номудрых людей глубокой древности (шэн жэнь) и даоского совершенномудрого человека (шэн жэнь)конфуцианского благородного человека или сына правителя (цзюньцзы). В центре их внимания природно-социальный космос, человек и первопредок. Основная цель - гармонизировать жизнь Поднебесной по ритмам инь-ян Дао системы КП. Диалектическая стилистика философствования полностью соответствует диалектике спиральной матрицы Дао ТГ и ГГ. Система категорий выстраивается в порядке смены космологических циклов Дао. Мантические операции как таковые в философском мышлении опускаются, они трансформируются в философские приемы и методы индивидуального сознания. Истина здесь логически не доказывается, ложь не опровергается. В спиральном пространственно-временном объеме Дао истина открывается. Система КП в хронологических координатах прошлого, настоящего и будущего постоянно работала на тогдашнее настоящее.

Философия древнего даосизма

Философский даосизм представлен авторским творчеством Лаоцзы (VI-V вв. до н.э.), Ян Чжу (прибл.440-334 до н.э.), Лецзы (VI в до н.э.), Чжуанцзы (ок.369-ок.286 до н.э.), авторов ⌠Хутайнаньцзы■ (II в. до н.э.), в произведениях ⌠Даодэ цзин■, ⌠Лецзы■, ⌠Чжуанцзы■, ⌠Хуйнаньцзы■ (сочинения Ян Чжу утрачены). Основоположником даосизма является Лаоцзы.

Даосизм базируется на горизонтальной (иньской) составляющей архетипа син Дао и выступает его философской парадигмой. В мировоззренческо-ценностной ориентации даосизм обращен на родовое прошлое, в котором усматривает природно-социальный идеал. В центр Дао на место цзы даосизм выдвигает своего ставленника-совершенномудрого человека. В его задачу входит умозрительное считывание (видение) в архетипе Дао естественных принципов жизни и ретрансляция их в человеческую Поднебесную.

Лаоцзы отрицательно оценивает настоящее и квалифицирует его состояние как всеобщий хаос. Причина усматривается им в некогда совершенном цивилизацией нарушении естественного космогенеза (тео-зоо-антропогенеза) Дао. В пределе своих космических истоков Дао есть вселенская пустота с ⌠перпендикулярной■ натяженностью силами (= ритмами) инь и ян. Свою философскую обязанность Лаоцзы видит в том, чтобы вывести Поднебесную из трагических границ цивилизации, вернуть ее по инволюционному маршруту к пустоте-Дао и оттуда уже вновь пройти вместе с ней путь естественной генерации без цивилизационных помех. Лаоцзы не приемлет борьбы, так как это есть способ существования цивилизации и движущий мотив ее развития. Он вводит принцип естественности (цзы жань), посредством которого снимает цивилизационные атрибуты с общества. Гармония Дао достигается не через цивилизацию и не вопреки ей, а вне ее. Поэтому все вытекающие из естественности принципы звучат с отрицанием ⌠не■: недеяние, недвижение, неслужение, неучение, неговорение, неименование, неборение, ненасилие, незнание и т.д. Человек обращается к естеству, и естество приходит само. Несомненно, людям трудно отказаться от отвоеванного у природы и других людей, а ведь Лаоцзы проповедует именно такой отказ и смерть цивилизации. Однако он не требует от людей никаких чрезвычайных усилий. Нужно только, чтобы человек восстановил в себе телесную, духовную и идеальную триады инь-цзы-ян, и тогда постоянное Дэ (духовный аналог Дао, чан Дэ) возвратит каждого и всех вместе к эмбриональным истокам естества.


В этом ракурсе Лаоцзы проводит учение о генезисе и структуре космоса Дао, космической душе, вещах, человеке и первопредке, государстве, правителе, познании, совершенномудром человеке и в критике конфуцианства выступает как первый историк философии.

⌠Лецзы■, ⌠Чжуанцзы■, ⌠Хуайнаньцзы■ детализируют и развивают исходные положения ⌠Дао дэ цзина■, меняют стили, критическую направленность вплоть до сближения в отдельных положениях с конфуцианством. В ⌠Лецзы■ интерес представляет развернутая телесно-духовно-идеальная космогония Дао, ⌠Чжуанцзы■ наряду с философскими мифологемами (в жанре притч) дает изоморфную космосу подвижную диалектическую систему понятий, ⌠Хуайнаньцзы■ делает широкие обобщения, включая дофилософскую мифологию и данные древних наук - астрономии, этнологии, этнографии, математики и т.д. В центре внимания у них все также остается Дао.

Философия древнего конфуцианства

В истории китайской философии конфуцианство представлено творчеством Конфуция (551-479 до н.э.), его ближайших учеников, Мэнцзы (ок.372-ок.289 до н.э.) и Сюньцзы (ок.313-ок.238 до н.э.) и отражено в текстах ⌠Лунь юй■, ⌠Ли цзи■ ⌠Мэнцзы■, ⌠Сюньцзы■ (впоследствии в литературно-философских корпусах ⌠Сы шу у цзин■ и ⌠Ши сань цзинь■).

Конфуцианство базируется на вертикальной (янской) составляющей архетипа у син Дао и представляет его мыслительную парадигму. В мировоззренческо-ценностной ориентации конфуцианство обращено в будущее, идеалом его является сильное государство и богатое общество. В качестве действующего и размышляющего субъекта конфуцианство выдвигает своего ставленника - благородного человека. В задачу его входит генерация Дао, управление государством и воспитание подданных.

Так же как и Лаоцзы, Конфуций отрицательно оценивает состояние тогдашней Поднебесной. ⌠Великое Дао сокрылось во мраке■, общество ⌠великого единения■ разрушилось, теперь нужно через общество ⌠малого процветания■ прийти к ⌠великому процветанию■ (⌠Ли цзи■). Выход к нему Конфуций видит через цивилизационные начала. Мудрец обращается к духовному архетипу у син - Дэ, Жэнь, И, Ли, Синь, избирая человеколюбие (Жэнь) и долг (И) путеводными нитями. Поднебесная считается одной семьей. Все звенья ее скрепляются отношениями сыновней почтительности и отцовской любви. Посредством этих отношений в процессе исторической динамики благородным человеком генерируется новое цивилизационное Дао. Связи между социальными верхами и низами ритуализуются (Ли), скрепляются доверием (Синь) и почитанием предков. Для предания системе устойчивости и постоянства она замыкается на циклы природного космоса. Космос социоморфизируется и духовно-поведенческие нормы архетипа у син действуют на человека с силой естественной необходимости.

Одна из основных проблем, с которой сталкиваются Конфуций, Мэнцзы и Сюньцзы в методе генерации Дао по социоприродному вектору Поднебесной - это проблема о духовном качестве природы - натуры человека. По свидетельству учеников Конфуций уклонялся от ответа. Мэнцзы считал, что природа человека добра. Сюньцзы, напротив, признавал, что она зла, но ее можно исправит нормами ритуала и долга. От решения этой проблемы зависела и оценка качества самого Дао.

Древний даосизм, конфуцианство и ицзинистика оказали определяющая влияние на всю культуру китайцев и в модифицированном виде существуют сегодня, составляя неотъемлемый арсенал философских традиций.

Философская культура Древней Индии

Индийская культура является одной из самых древних в истории мировой цивилизации. Оригинальность и мощь древнеиндийской философии оказал большое влияние на творчество крупнейших мыслителей Нового и новейшего времени, среди которых Вольтер, Руссо, Гегель, Шопенгауэр, Ницше, Л.Толстой, Р. Роллан, А.Швейцер, А. Эйнштейн, В.Гейзенберг и др. В самой Индии много вековое духовное наследие всегда являлось источником вдохновения не только для философов, но и выдающихся политических и общественных деятелей: М.Ганди, Дж. Неру, С.Радхакришнана и др. И чем глубже и всестороннее изучается ее далекое прошлое, тем яснее и очевиднее становится роль Индии в судьба мировой цивилизации и культуры.

Обычно под философским наследием Индии понимают философские учения периода древности и средневековья, т.е. - индийскую классическую (традиционную) философию в отличие от индийской философии Нового времен XVIII-XX вв. В рамках этого исторического периода выделяется три этапа развития индийской философии, в общем и в целом соответствующих основным узловым моментам социально-экономической истории древней и средневековой Индии: ⌠одический - первая половина I тыс. до н.э. (время разложения первобытнообщинного строя, возникновения раннеклассовых рабовладельческих обществ); эпический - вторая половина I тыс. до н.э. (время закрепления системы хозяйственных, политических, нравственных и т.п. связей и отношений форме варно-кастового деления общества); классический - с первого тыс. н.э. вплоть до XVII-XVIII вв. (возникновение и развитие феодализма на основе сословно-классовой социальной структуры). Мы ограничимся рассмотрением ведического, эпического и классического раннесредневекого (до Х в.) периоде ( истории индийской философии.

Предфилософия ведического периода

Источники ведического периода - обширные и многослойные тексты Beд (11-1 тыс. до н.э.), записанные на языке ариев - ведическом санскрите. Поскольку ведическая литература оформлялась на протяжении почти тысячелетия, она отразила различные стадии развития мировоззрения древнеиндийского общества - от мифологического до предфилософского и философского. В целом Веды представляли собой священные тексты - шрути, которые были результатом откровения мудрецов -риши и выражали идеологию брахманизма, а затем - индуизма. Ведический комплекс составляют: собственно Веды или сборники гимнов в честь богов (Ригведа и Самаведа), жертвенных формул, что природа чело магических заклинаний и заговоров на все случаи жизни (Яджурведа и Атхарваведа); Брахманы - мифологические, ритуальные и другие объяснения к самхитам; непосредственно примыкавшие к Брахманам Араньяки, или ⌠Лесные книги■ - поучения для лесных отшельников, ставших ⌠на путь знания■; примыкавшие к Араньякам и Брахманам - Упанищады - тексты эзотерического знания. Составной частью вед были также веданги - совокупность текстов, посвященных различным отраслям предфилософской науки (фонетики, этимологии, метрике, астрономии и т.д.), являющихся плодом не сверхъестественного откровения (шрути), а ⌠запоминания■ (смрити).

Древняя ведическая мифология представляет собой дофилософскую форму мировоззрения, отражающую различные этапы развития родовых отношений оказал эпохи матриархата и патриархата). При этом, в силу тождества человека и природы (единства природо-родового организма), коллективные идеи родовой жизни фиксировались как свойства вещей природы и тела человека, доступных чувственному восприятию. Простые вещи природы, как бы несущие в себе ⌠родовые идеи■, становились смысловыми знаками для человека родового общества, поскольку идеи родового сознания закреплялись в вещах природы и теле человека, это давало эффект чувственного восприятия всей родовой идеологии. Например, мы находим фиксацию родовой идеологии в антропоморфном теле первочеловека Пуруши: ⌠Из него, принесенного в жертву, было получено жертвенное масло, (Его) обратили в те существа, которые (обитают) в воздухе, в лесу и селениях. От него, принесенного в жертву, возникли риги и саманы, стихотворные размеры возникли от него, яджусы от него возникли■

Мировоззренческое восприятие движения природных вещей в качестве образца родового сознания и есть один из механизмов поддержания последнего. Поскольку идеи родового сознания закрепляются не только в природе-, но и родовом теле, то воспроизводиться к жизни они могут только действия всего коллектива. И для того, чтобы передавать традиции и опыт родовой жизни от поколения к поколению, должны использоваться эффективные способы их на основе ее задачи, основанные на физических способностях человека. Такими средствами -выступают: слово-миф, когда человек в коллективном общении проговаривает (поет) в громкой речи родовые правила жизни, передавая их таким образом молодым поколениям; ритуал-жест, движение (танец), когда человек, проговаривая правила, одновременно совершает движения их практического исполнения; табу как ритм, порядок, длительность слов и движений. Миф, ритуал, табу производят порядок, упорядоченность, ⌠порядочность■ функционирования единого природо-родового организма вплоть до эпохи патриархата и последующего разложения родовых отношений.

Появление предфилософского и в дальнейшем - собственно философского сознания было связано с кризисом родо-племенной организации общественной жизни. Действительно, переход к систематическому производству растении и животных, развивающееся техническое творчество привели к резкому изменению порядков, ритмов функционирования природы и рода, к их все большему дистанцированию, избыточности человеческого рода по отношению к природе (фактическому исходу человека из сакрально-мифологического бытия природо-родового организма). Эти обстоятельства выразились также в кризисе родового мировоззрения. Если ранее сакрально-мифологическое единство природы и рода носило непосредственно телесно-идеально-духовный характер, то теперь диалектика тождества и различия духовно-телесного макро- и микрокосма должна быть выражена в виде обобщающих образов-понятий, и обобщение мировоззренческих смыслов природного и родового бытия - в категориях духовных и телесных пределов. А для этого, во-первых, ⌠объективный смысл■ (идеальная составляющая) должен быть ⌠снят■ с тела природы и стать объектом не коллективного (родового), но - индивидуального философского творчества. Во-вторых, этот ⌠объективный смысл■, перенесенный с тела природы на почву личного духовного опыта, должен быть понят не как сама сущность, но - как сущность, отраженная в слове и имени. В-третьих, слово, освоенное в его мысленной динамике как образ-понятие, не должно направляться философствующим мудрецом на сотворение нового варианта конечного бытия, а - на поиски ⌠бесконечной■ основы своего собственного творчества. При этом мыслящий дух будет в этом поиске ограничен феноменами природы - телом космоса и телом человека. И поэтому, в-четвертых, обогащая исходные смыслы возможного тождества макро- и микрокосма, мудрец сможет их объективировать только на теле космоса и теле человека. Выполнение всех этих условий мы находим в Упанишадах, которые являются наглядным примером перехода от мифологического к философскому мировоззрению. Упанишады являются заключительной частью вед, одним из самых замечательных образцов литературного, поэтического и философского творчества народов древней Индии. Всего имеется (по разным данным) от 108 до 200 Упанишад, которые создавались на протяжении более, чем 2000 лет. Среди них имеется около десяти самых древних, предфилософских, или классических, которые создавались в XIII-VI1 вв. до н.э. (Брихадараньяка, Чхандогья, Айтарея, Кауши-таки, Кена, Тайттирия и др.). Наряду с анонимным, в Упанишадах представлено и личностное творчество древних мыслителей: Махидасы, Айтареи, Шандильи, Сатьякамы, Джабалы, Джайвали, Уддалаки, Шветакету и др. Наряду с живым мифологическим богом Брахманом (слово мужского рода), в Упанишадах мы находим учение о Брахмане (слово среднего рода) как о генетическом и субстанциональном начале всего сущего. Все природные вещи и стихии, все многообразные миры суть Брахман. Из него все вещи происходят, им поддерживаются и в нем растворяются: ⌠Поистине от чего рождаются эти существа, чем живут рожденные, во что они входят, умирая, то и стремись распознать, то и есть Брахман■. Ясно, что в подобных контекстах речь идет уже об отвлеченном философском начале, некоем мыслимом духовном и телесном пределе, выражаемом образом-понятием.

В аналогичном аспекте в Упанишадах развивается учение об Атмане как индивидуальном и универсально-космическом психическом бытии. Согласно Упанишадам, Атман есть универсальная основа, заключенная во всех индивидах, всех вещах, охватывает все творения. Это вместе с тем некое универсальное, неизменное, сохраняющееся при любых обстоятельствах (и в бодрствующем состоянии, и во сне, и при смерти, и в оковах, и при освобождении) ⌠Я■, в одно и то же время - универсальный субъект и универсальный объект, который одновременно воспринимает и не воспринимает себя: ⌠... в том случае, когда он не видит, все же он видящий, хотя он и не видит; поскольку для провидца нет перерыва в видении, потому что он неразрушим; но кроме него, нет второго, нет другого, отличного от него, кого бы он мог видеть■ . Это целое, бесконечное, универсальное ⌠Я■ не может быть воспринято по самой своей природе, так как это не предмет для восприятия но принцип всякого восприятия.

Брахман и Атман как объективное и субъективное, космическое и психическое начала отождествляются, и они оба, как сверхчувственные начала всего сущего, отождествляются с человеческим ⌠я■. Тем самым, человек в своих высших духовных проявлениях (тождестве ⌠я■ с Атманом и Брахманом) становится и богом, и космосом: ⌠Кто знает: "Я есмь Брахман", тот становится всем. И даже боги не могут помешать ему в этом, ибо он становится их Атманом■. В Упанишадах видимо уже осознается сам факт антропоморфное≥ мира (стихийное перенесение на природу свойств человека). Об этом свидетельствует и отождествление Атмана и Брахмана с Пурушей - главным символом антропоморфности природы эпохи сакрально-мифологического мировоззрения. Но осознание антропоморфности мировоззренческой позиции в Упанишадах не приводит к изменению последней. Скорее наоборот: очеловечивание мира становится здесь главной целью мировоззрения, подкрепляемой и высшими нравственными ценностями (растворение человеческого ⌠я■ в Атмане и Брахмане как главный смысл человеческой жизни). Таким образом, в целом мировоззрение Упанишад не является еще личностным философским творчеством, но именно остается предфилософским творчеством, носящим спорадический характер.

Эпический период развития философии

В эпический период философия в Индии постепенно превращается в особую отрасль знания, специальную науку. Об этом в частности свидетельствует памятник III в. до н.э. ⌠Артхашастра■: ⌠Философия всегда считается светильником всех наук, средством для совершения всякого дела, опорой всех установлении■. Автор ⌠Артхашастра (Каутилья) употребляет для философии даже специальный термин - ⌠анвикшики-тарка-видьям■ (⌠рационально-логическое знание■) в отличие от религиозного учения, обозначаемого понятием ⌠трайи-видья■ (⌠знание трех■, т.е. - трех ведических текстов - Ригведы, Самаведы и Яджурведы).

Среди главных источников эпического периода развития философской мысли выделим следующие:

1) эпическая поэма Махабхарата (начала создаваться не позднее Х в. до н.э., окончательное оформление получила в V в. н.э.), состоящая из 13 книг, содержащих около 100 000 стихов, написанных Вьясой. Основа поэмы - песни, баллады, народные предания и сказания о родовых героях. Махабхарата в идейном плане есть попытка синтеза народных верований, мифологии пришельцев (греков - яван, парфян - пахлавов, скифов - шаков) с брахманистской догматикой Вед;

2) поэмы ⌠Рамаяна■, состоящая из 7 книг, написанная Вальмики. Состав поэмы многослоен: здесь и ведические боги во главе с Индрой, и новые боги, отождествляемые с различными первопредками, и политеистические культы и т.п. Со временем поэма из литературного произведения стала трактатом по идеологии вишнуизма;

3) Свод законов Ману (1250 г. до н.э.) - этический кодекс, дающий разъяснения по поводу прав и обязанностей различных варн древнеиндийского общества, порядка жертвоприношений, моральных критериев различных действий и т.д.

Развитие философии мы рассмотрим более обстоятельно по тексту Бхагавадгиты (шестой книги Махабхараты), самого выдающегося литературно-философского памятника Индии. С нравственно-философской точки зрения ⌠Гита■ есть йога-шастра - этический трактат, в котором йога повсеместно сохраняет чисто практическое, а не созерцательное, как в Упанишадах, значение. Йога понимается как такое волевое усилие, которое противостоит любому соблазну. Вместе с тем, йога здесь - метод психического воспитания, очищение интеллекта от эмоциональных заблуждений, позволяющий непосредственно и истинно воспринимать реальность. Йога основана на познании духа, а последнее - на метафизике Бхагавадгиты. Согласно ⌠Гите■, на всех чувственно воспринимаемых вещах лежит печать преходящего, они постоянно стремятся стать иными, качественно неопределенными. Иначе говоря, все чувственные вещи постоянно находятся в процессе становления. Первичное, устойчивое бытие есть Брахман - вечный дух. Но так как вечный дух всегда в вещах, то он качественно неотличим от их конечности. Брахман есть одухотворение всякого конечного существования, олицетворение бесконечного бытия как бытия духа. В сознании человека тоже заложено что-то постоянное, о нем свидетельствует постоянная неудовлетворенность индивидуального ⌠я■, его стремление к вечности - бесконечности. Каждое ⌠я■, следовательно, причастно вечному духу. Таким образом, вещественное начало (Пракрита) не действует само по себе, собственно развитие обусловлено наличием вечного духа, последний есть основа и объединитель всего сущего. На этой основе строится и корпус этических идей ⌠Гиты■.

Драматическая сюжетная завязка ⌠Гиты■ (битва пандавов и кауравов) вынуждает главного героя (Арджуну) не просто руководствоваться естественно природными склонностями, чувствами и т.п., но искать нравственные оправдания своих действий в предельных, сверхчувственных глубинах духа. Ведь в нравственном отношении выбор действительно кажется противоестественным - противниками на поле брани являются его родственники.

Долгое время Арджуна пребывает в ⌠темной ночи души■ (мятущихся текучих и неустойчивых ее состояниях - вожделениях, желаниях и т.д.). А самые ответственные нравственные решения возможны лишь в божественном ее состоянии когда решения мотивируются свободой, свободным выбором. Именно вечный дух, Брахман соответствует глубинной сущности вещей. Для его достижения требуется не жертвоприношение, а самопожертвование, жертва ДУШОЮ эмпирической (связанной с многообразием чувственного опыта) как мудрый свободный выбор Себя и преодоление собственного эгоизма. Нравственное действие в таком случае обретает почти ригористический характер- оно не для человека, но во имя человечества и человечности (неизменного духа мира, который только и может гарантировать порядок, упорядоченность ⌠порядочность■ человеческих отношений как основу нравственного поведения). Как это следует из сюжетной завязки Бхагавадгиты, самопожертвование возможно лишь на грани жизни и смерти, когда всяческие чувственные притязания - суета сует. Ведь в жертву безвозмездно и безвозвратно отдается, как кажется, самое дорогое, что есть у человека - его самолюбие И при этом не гарантируется никакое воздаяние. Более того, как следует из диалога Арджуны и Кришны (бог Вишну, принявший облик возничего боевой колесницы Арджуны), возможное воздание и словами маловыразимо Единственно, что о нем можно сказать, - оно есть полная свобода и ее вкушение То есть - ⌠субстанция■, столь же загадочная для формального определения и обычного человеческого понимания, как и другие, подобные ей: ⌠любовь■, ⌠бессмертие■, ⌠Бог■ и т.д. Итак если в Ведах, как правило, речь шла о внешнем ритуальном жертвоприношении (в жертву приносились люди, а затем - животные) как основе нравственного порядка, то в ⌠Гите■ - о внутреннем, духовном самопожертвовании, что свидетельствовало о более высокой ступени развития философского мировоззрения Возможно поэтому Бхагавадгита и воспринимается как само-произведение творческого духа, великий образец человеческой культуры. Ведь по большому счету культура есть творческое самопожертвование человеческого духа, раздвигающего горизонты обыденного человеческого существования до восприятия таких таинственных феноменов бытия, как красота, истина, добро, свобода и т.п. Как мы уже заметили, спецификой рождающегося философского сознания Индии являлось постоянное обращение к основам культурной традиции древнеиндийской цивилизации: ведическим мифам, ритуалам, табу. Теперь посмотрим, как эта тенденция реализовалась в становлении классических школ древнеиндийской философии.

Классический период развития индийской философии

Эпоха перехода от родового общества к раннеклассовому и классовому растянулась на многие века. Поэтому кризис родовой идеологии, сопровождавший становление новой общественной организации, был исходным пунктом постоянной творческой реконструкции сакрально-мифологических элементов родового мировоззрения. В преобразованном виде они выступали предельными основаниями всей последующей культуры древней Индии . Как мы отметили, суть кризиса родового общества состояла в том, что единство природно-родового организма все более опосредовалось ⌠внеприродными элементами■ - активизацией творческой энергии человека в сфере хозяйственной, технической и интеллектуальной деятельности. Поддерживать и воспроизводить это исходное ⌠единство■ возможно было, лишь постоянно ⌠соразмеряя■, ⌠согласовывая■ движения природы и общества, что требовало выхода за их чувственно воспринимаемые пределы, т.е. - все более систематической и системной духовной деятельности. В контексте становления философии это означало движение от спорадического предфилософского творчества - к появлению собственно философских культур и традиции. Исходным материалом для подобной интеллектуальной работы было духовное наследие Вед. Понятно, что формирование соответствующих школ и направлений древнеиндийского философствования зависело от отношения к различным элементам ведических традиций и характера их переосмысления. Окончательное закрепление философских школ как целостных мировоззренческих систем, имеющих собственную историю, произошло в первые века н.э., со становлением и развитием раннефеодальных отношений в Индии. Все многообразие школ классического периода развития индийской философской мысли можно разделять и классифицировать по различным основаниям. Мы будем их классифицировать в зависимости от того, принимают или отвергают они Веды как авторитетные источники философской традиции.

Выделенные школы древнеиндийской философии условно разделены на две большие группы в зависимости от их отношения к основным догмам ведической литературы, поскольку все они в большей или меньшей степени использовали мировоззренческий опыт Вед. Так, например, для философии Веданты спекулятивная часть ведического комплекса (Упанишады) есть то же самое, что для христианства Новый завет: из Упанишад заимствовано учение о Брахмане-Атмане как абсолютной духовной субстанции, основе всего сущего. В целом ведантизм воспринимал Упанишады как основу откровения.

Очень древние ведические корни у классической йоги, основателем которой был Патанджали (2 в. до н.э.). Упанишады постоянно ссылаются на йогу как на путь достижения сверхъестественного состояния через аскетическую практику. Все восемь частей философии классической йоги (яма - воздержание, нияма самодисциплина, асана - сидение в позе, пранаяма - регулирование дыхания, поатьяхара - прекращение деятельности чувств, дхарана - сосредоточенность, дхъяна - размышление и самадхи - прекращение деятельности сознания) восходят к элементам йогической практики, содержащимся в ряде Упанишад: Шветашватаре, Брихадараньяке, Мандукье и др.

Прямое отношение к ведической традиции имеет и философия санкхьи (основатель Капила). В частности, учение о Пуруше (подлинное ⌠я■, вечный, бесконечный неизменный дух) и Пракрита (материальная субстанция, природа, жизненная энергия), о свойствах последней - гунах, проявление и взаимодействие которых образуют видимый мир, доктрина мокши (освобождение от страданий с помощью техники йоги) видимо, первоначально складывались в ряде Упанишад - Чхандогье, Шветашватаре, Майтри и др.

Истоки умозрения школ ньяя (основал Гаутама -111 в. до н.э.) и ваишешика (родоначальник - Улука, IV в. до н.э.) о пяти элементах бытия (земля, вода, воздух огоньи эфир), индивидуальной духовной субстанции (Атмане), о пространстве можно обнаружить в ранних Упанишадах - Брихадараньяке и Чхандогье. И нчконец философия Мимансы, основанная Джаймини (11-111 вв. до н.э.), трактующая вопросы ритуала в духе наиболее архаичных и догматичных традиций ранних Вед (самхит), имеет наименьшее отношение к Упанишадам. Но и здесь например, положение о необходимости сочетать знание и исполнение питуала восходит к Брихадараньяке, Ише и другим Упанишадам. В соответствии с доминирующей традицией Вед, все учения ведического канона принимали догмат о возможности жизни после смерти, хотя большинство из них решительно отвергали идею божественного творения мира (миманса, йога, санкхья, ньяя и вайшешика).

Неортодоксальные школы индийской философии отрицали основную догматику ранних Вед (или, чаще всего, были равнодушны по отношению к ней). Одновременно очевидна их идейная преемственность и связь с Упанишадами. Например идеи выдающейся религиозно-философской традиции древней Индии - буддизма (основал Сиддхартха Гаутама, Будда - ⌠просветленный■ в VI в. до н э ) о первенстве небытия (не-сущего) над бытием, об иллюзорности, неистинности индивидуального человеческого существования, о возможности достижения состояния блаженства путем отказа от желаний и чувственных притязаний и др., - все эти идеи в неразвернутом и несистематизированном виде содержались в Чхандогье, Катхе- упанишадах. Близки ряду Упанишад некоторые нравственные идеи буддизма, его сдержанно-критическое отношение к кастовым предрассудкам (согласно буддизму, принадлежность к той или иной варне не играет существенной роли для личного спасения, главное - нравственные заслуги человека) и др.

Менее очевидной выглядит связь с Упанишадами джайнизма - еще одной значительной религиозно-философской школы Индии (основана Махавирой в VI в. до н.э.). Критический аспект джайнизма по отношению к ранним ведиче-ским традициям - более нагляден: здесь и отрицание роли традиционных богов, и резкое осуждение ритуала (в особенности - связанного с жертвоприношением людей и животных), и более ⌠либеральное■ отношение к женщине (в отличие от брахманизма, где женщина низводилась до уровня варны шудр, джай-ны в религиозной жизни практически дали ей права, равные с мужчинами - от допуска к священным книгам и до возможности стать монахиней). Связь же с идейным наследием Упанишад, хотя и более опосредованная, у джайнизма, конечно же, имеется. В дуалистическом (допускающем одновременное существование материальной и духовной субстанций) учении джайнов весь мир одушевлен. Единая душа (джива) распадается на множество частиц, которые облекаются в различные материальные оболочки и, подобно ⌠атомам■, могут переходить из тела в тело. Благодаря этому ⌠непосредственному смыканию■ души с любым, сколь угодно малым и удаленным, телом, становится возможным непосредственное (минуя чувства и разум) познание прошлого, настоящего и будущего, по сути дела - духовное видение. Такого рода интеллектуальная конструкция в значительной мере воспроизводит аналогичные мыслительные схемы из Каушитаки-упанишады, где речь идет о непосредственно познающем Атма- не, свободно перемещающемся от одного тела к другому (слово ⌠атман■ означает ⌠бегающий■).

И уж совсем неясной представляется связь материалистической и ⌠атеистической■ философии чарваки с наследием Вед, поскольку эта школа считалась их самым непримиримым противником. Абсолютное большинство положений всех разделов ведического комплекса подвергалось чарваками уничтожающей критике: например, по их мнению, гимны Вед отличаются только тремя характеристиками - лживостью, противоречивостью и многословием . Аналогичную оценку с их стороны получают и ведические боги, и ритуалы, и теоретические положения. И все же, хотя и в завуалированной, ⌠негативной■ форме, связь философии чарваков с Ведами просматривается. К примеру, конструктивный момент учения чарваков о первоэлементах бытия - материальных стихиях (земля, вода, воздух, огонь, эфир) в Чхандогье-упанишаде представлен в чисто деструктивном плане. Натурфилософские идеи чарваков высказываются не богами, а - асурами (демонами), с целью продемонстрировать ложность чувственного познания, поскольку материальный мир, поддерживаемый асурами, не может обладать полнотой бытия. И даже боги, отступающие от пути истинного познания Атмана - Брахмана, становятся бессильными и обречены на гибель. Возможно что в Чхандогье речь идет не только о рассмотрении путей познания истины но и об опровержении конкретно существовавшей точки зрения. Таким образом неортодоксальные школы (кроме философии чарваков) не столько противостояли идейному содержанию Вед, сколько специфической, по преимуществу - брахманистской его интерпретации. Это было выражением общекультурной оппозиции по отношению к идеологии и практике брахманизма, сходящего с арены общественной жизни. Место и роль брахманского жречества вполне соответствовали родоплеменной раздробленности и совершенно не отвечали потребностям возникающих централизованных государств эпохи раннего феодализма, когда все главные функции постепенно переходили в ведение воинского и чиновничьего сословия кшатриев.

А теперь вкратце рассмотрим философские идеи двух типичных и равных по своему общественному и культурному влиянию направлений древнеиндийской философии - буддизма и ведантизма (на примере монистической, адвайты - веданты Шанкары). Этот выбор тем более уместен, что именно между этими течениями религиозно-философской мысли древней Индии существовали принципиальные расхождения в понимании основных философских проблем. Есть еще одно не менее важное, соображение в пользу выбора этих школ: сложность в понимании их идей, которая порой выражается в прямо противоположных оценках их значения в культурном развитии как самой Индии, так и других стран Южной и Юго-Восточной Азии.

Как отмечал выдающийся русский буддолог академик Ф.И.Щербатской, величайшая из мировых религий, имевшая прямое отношение к становлению цивилизации многих народов Азии, оказавшая значительное влияние на европейскую культуру подарившая миру оригинальнейший образец нравственного учения тем не менее, не знала ⌠ни Бога, ни бессмертия души, ни свободы воли■ . Тех самых ⌠краеугольных камней■, без которых, согласно европейской культурной традиции, невозможно всерьез говорить о религии и морали. Конечно, буддизм не имел ничего общего с атеизмом. Но боги здесь, как и люди, не являются творцами мироздания, подчинены действию безличного мирового порядка, закону кармы (морального воздействия за прошлые добродетельные или греховные поступки) и не имеют никаких преимуществ по сравнению с простыми смертными перед суровой необходимостью закона сансары (перевоплощения в различные телесные облики в зависимости от прошлых деяний).

Как бы сознательно множа парадоксы, буддизм отрицает не только бессмертие души но и само ее существование. Душа, как и тело, есть процесс мгновенного взаимодействия конечных и постоянно изменчивых особых элементов бытия - дхарм комбинация которых составляет то, что принято в обыденном мнехии считать телом, ощущениями, впечатлениями, переживаниями и т.д., - душевной жизнью и душой. Отсюда следовал важный для буддизма вывод: душа и

тело не образуют чего-то постоянного и устойчивого, находятся в непрерывном изменении, состоянии рождения и смерти, хотя человек и не отдает себе в этом отчета. Жизнь есть бесконечно волнующийся океан, где за каждым подъемом водной стихии неизбежно следует ее спад, и за непрекращающимся мельтешением волн невозможно обнаружить никакой основы. Действительно, для любого случившегося события невозможно однозначно указать причину, а - лишь неопределенную совокупность условий, его породившихся. Для этих последних нужно искать ⌠условия условий■ и т.д. до бесконечности, нигде не имея возможности остановиться на чем-то, что было бы ⌠конечным основанием■ случившегося. Получается, что факты материального и духовного существования человека безосновны, все они из ⌠ничего■ возникают и туда же возвращаются. И человеческий мир в целом есть ⌠огромный лабиринт без плана■, а его восприятие - иллюзия. Возможно поэтому Будда и отказывался обсуждать с непосвященными сложные проблемы бытия, его предельных оснований, что неоднократно давало повод обвинять буддизм и его сторонников в невнимании к вопросам онтологии (учения о бытии).

С точки зрения современного естествознания подобные выводы буддизма уже не кажутся столь абсурдными: например, если бы человек мог непосредственно воспринимать движение элементарных частиц, электромагнитных, электростатических, гравитационных и т.п. полей, то с учетом скорости и характера их взаимодействия, ⌠границы■ привычных нам предметов, видимо, исчезли бы. Точно также, как низким ⌠порогом разрешимости■ и инерционностью органов нашего зрительного восприятия объясняется то обстоятельство, что ⌠дискретная■ последовательность кадров кинопленки воспроизводится человеком как единое целое, непрерывно длящееся. Не менее естественно может быть воспринята идея о первичности ⌠ничто■ по отношению к существующему с учетом представлений современной авангардной физики о том, что наша вселенная произошла из вакуума и последний является неисчерпаемым энергетическим резервуаром ее постоянной ⌠подпитки■ (⌠порождения■).

Итак, то, что мы можем воспринять и выразить в образах и понятиях, есть лишь экзистенциальные (⌠жизненно-человеческие■) определения. На деле же, согласно буддизму, все сущее - движение дхарм, их мгновенное взаимодействие , о которых человек не ведает в силу несовершенства своего познания. И сами ⌠состояния■ сознания, как нечто устойчивое, суть продукты привычки, памяти и человеческого воображения. Построено оригинальное и малодоступное для простого смертного учение о бытии, не требующее для своего объяснения ни Бога-творца, ни свободно творящих сознания и воли. Но остается вопрос: как на этой объективной основе возможно возвести и обосновать нравственность? Ведь она не может носить эзотерического характера как учение о бытии, должна быть адресована любому страждущему, независимо от его этнической, социальной принадлежности, от уровня образования, воспитания и т.д. и т.п. И это последнее, по собственному признанию Будды, было главной целью его усилий. Но вот здесь-то и начинаются настоящие трудности. Относительно легко обосновать нравственность, опираясь на признание существования супранатурального существа - Бога, который, создавая мир, становится также и его нравственным законодателем. Следуя божественным установлениям или пренебрегая ими человек получает воздаяние, попадая в ад или в рай. Но подобный путь категорически отвергается Буддой. Не лучшим образом служит и опыт современных Будде материалистических течений философской мысли. Таково например учение адживиков (джива - душа, аджива - не-душа; основал Макхали Госале) отрицавших богов и признававших лишь всевластие естественной закономерности, впадающих в моральный нигилизм, поскольку человек в их доктрине - марионетка в руках обстоятельств и поэтому не может нести ответственности за свои моральные или безнравственные действия. И несмотря на то, что адживики были главными противниками традиционного брахманизма, Будда объявил их учение самым вредным.

И Будда находит свой, ⌠срединный путь■, избегая как крайностей столь характерного для древней Индии аскетизма, так и - чрезмерного эмоционально-чувственного отношения к жизни. При этом учение о пути нравственного спасения излагается им на общедоступном языке обыденных образов и понятии. ЯДРОМ учения становятся ⌠четыре благородные истины■:

1 Страдание есть универсальное свойство человеческой жизни. Оно охватывает все без исключения ее стороны и этапы: рождение, старость, болезни, смерть, стремление к обладанию вещами и их потеря - все проникнуто страданием.

2. Имеется причина человеческих страданий. Это, с одной стороны, объективное и безначальное движение дхарм, создающее бесконечные спады и подъемы - волнение ⌠океана жизни■. Для человека этот процесс есть бесконечное перерождение (сансара) и претерпевание как действие прошлых рождении на настоящее и будущее в виде морального воздаяния (карма). Поэтому, с другой стороны, причиной страданий является безмерная привязанность человека к жизни удовлетворению своих чувственных страстей. 3 Можно страдания прекратить еще в настоящей жизни. Поскольку человеческое желание согласно буддизму, охватывает фактически все эгоистические мотивы человеческой деятельности как стремление весь мир ⌠сделать моим■, то выход - не в подавлении воли или ее ⌠переключении■ с одного естественного объекта на другой. Воля должна быть направлена вовнутрь, на отвращение нашего ⌠я■ от предметов внешнего мира, на разрушение как эго-привязанности к миру так и главной иллюзии внутренней жизни человека - абсолютности его я■ Тем самым чисто онтологическая предпосылка учения буддизма об иллюзорности и текучести духовных состояний человека приобретает здесь явно нравственный оттенок: намечается путь преодоления нравственных пороков, преодоления собственного эгоизма, нравственного самосовершенствования посредством радикальной трансформации своего ⌠я■. . 4 Есть путь избавления от страданий. Это - восьмеричный путь, ведущий к нирване (⌠угасанию■, преодолению круга перерождений, как высшей цели). Этапы пути- правильная вера - признание четырех благородных истин как фундаментальной основы внутреннего самосовершенствования; правильная решимость как отказ от дурных намерений, вражды к ближним и т.п.; правильная речь - результат правильной решимости, воздержание в речи от лжи, клеветы, оскорблений и т.п.; правильное поведение как отказ от причинения зла всему живому, воровства, удовлетворения дурных желаний; правильный образ жизни - обеспечение своих потребностей честным трудом; правильное усилие - постоянное вытеснение дурных намерений и идей и замена их добрыми намерениями; правильное направление мысли - взгляд на вещи, подлежащие вытеснению из сознания, как на чуждые и чужие, а не как на ⌠мои■, неразрывно связанные с ⌠я■; правильное сосредоточение - принятая в йоге психотехника, ведущая к нирване, ⌠обузданию мысли и чувства■, когда окончательно преодолеваются привязанности и страсти, суетные и греховные отношения к миру . Человек, достигший духовного совершенства в нирване, становится архатом (буддийским святым). Таким образом, восьмеричный путь Будды включал целостный образ жизни, в котором, по замыслу автора, единство знания, нравственности и поведения должно было завершиться нравственным очищением человека в свете истины. Мы вкратце рассмотрели только идеи раннего буддизма. В дальнейшем, после смерти Будды (483 г. до н.э.) эти идеи непрерывно и с различных точек зрения переосмысливались и развивались его учениками и последователями. Канонизация буддизма как теологии произошла на соборе в Кашмире (II в. н.э.), когда были записаны на языке пали собрание поучений и проповедей учителя (Сутта-питтака), правила и нормы управления буддийской общиной (Винная-питтака) и собственно философское учение буддизма (Абдхидхарма-питтака). Три-питтака (три корзины) и стала основным каноном для любого последователя буддизма. После четвертого собора происходит разделение буддизма на Махаяну (большую колесницу - широкий путь спасения) и Хинаяну (малую колесницу - узкий путь спасения), - на северную и южную ветви. В III в. буддизм выходит за границы Индии и становится доминирующим явлением индийской культуры, в V в. открыт первый буддийский университет, получивший к VII в. международное признание. Но уже к VIII в. влияние буддизма постепенно ослабевает, главное влияние в средневековой Индии приобретает индуизм. Веданта есть философия Упанишад, пытавшаяся представить несистематизированные предфилософские и философские идеи последней в виде теоретической системы. Поэтому все теоретики этого направления (Гаудапада, Шанкара, Рамануджа, Нимбарка, Мадхва и др.) постоянно занимались комментированием текстов Упанишад. Мы рассмотрим ведантизм и его проблемы на примере учения Шанкары, крупного поэта, философа и теолога древней Индии (VI-VII вв. н.э.). Одна из главных проблем в адвайта-веданте (адвайта - недвойственный) Шанкары - проблема Брахмана как истинной основы мира и чистого сознания. Реальный мир, множество предметов и явлений не содержат в себе своей собственной основы, сущности. Они суть лишь совокупность феноменов, неистинная иллюзорная реальность (майя), скрывающая иную, неизменную СУЩНОСТЬ Брахман. Брахман - самотождественен, един, лишен всяческих свойств. Это есть нечто вроде актуальной бесконечности (множество всех возможных и действительных множеств), от которой ничего не убавить и к которой ничего не поибавить Феноменальный мир является ⌠разверткой■ Брахмана, его обратной стороной Мир феноменов обычно познается средствами чувственного и логического познания, которые имеют в виду противопоставление субъекта и объекта познания (⌠я■ и ⌠мира■). Эти формы познания, однако, не вскрывают сущности вещей и служат лишь средствами практической ориентации в ближайших, феноменологически представленных обстоятельствах. Согласно Шанкаре такое познание есть неведение, истинные причины бытия остаются скрытыми Но вместе с тем, в силу причастности каждого познающего сознания к высшей сущности мира. Брахману, истинное познание возможно: в каждой человеческой душе имеется неизменная сущность, чистое сознание - бескачественный Атман тождественный Брахману. Именно реализация этого тождества Атмана- Брахмана, чистого индивидуального и всеобщего сознания, снимающего оппозицию ⌠я■ и ⌠не-я■, словом - растворение в Брахмане и будет означать истинное познание сущности мира.

Атман представляется как некое самосознание в каждом акте мысли, как то что до всякого мышления придает ей единство, что как бы ⌠стоит■ за ⌠каждом■ каждой мысли. Невозможно отрицать существование Атмана, поскольку любая мысль о нем (включая его отрицание) и есть Атман, он - основа самосознания и любого знания как ⌠чистая непосредственность■ неопределимость ведь невозможно мыслить то, что является последним субъектом мысли ее предельным основанием. Но в самой основе языка есть нечто, что намекает на высшую реальность мысли. Всякий раз мы пытаемся поймать истинное бытие на фрагментах слов, полуслове, где слышится отзвук Истинного Слова Несказанного и Несказанного. Отсюда проистекают и неопределенность и метафоричность языка, в той мере, в какой он касается истинно сущего Всякое заблуждение обычного познания есть результат наложения случайного внешнего содержания на внутренний Атман. Но это искажение существует до времени, поскольку Атман, его сознание, избыточны по отношению к любому внешнему содержанию, любым пространственно-временным и смысловым границам последнего. То есть, в конечном итоге, Атман проявляется как истинно сущее познание.

Как было сказано, Атман тождественен Брахману, а последний есть сущность бытия Он есть такая вневременная и внепространственная тотальность которая имеет в себе пространственно-временную развертку - феноменальный множественный мир. При этом феноменальный мир, как отражение и воплощение Брахмана, лишь усиливает и подчеркивает его тотальности И, таким образом, истинно-сущее и феноменальное, истинное познание и заблуждение (авидья) находятся в необходимом единстве и гармонии. Брахман в самом себе содержит возможность освобождения (мокши) от действия кармы и сансары, поскольку сама мокша как непосредственное слияние с Атманом-Брахманом - в непричинно-следственной связи феноменального мира. Таким образом выглядят основные идеи адвайты-веданты, влияние которых на последующую культуру Индии - колоссально. В заключение подчеркнем некоторые особенности древнеиндийской философской мысли.

Во-первых, как мы обнаружили на примере становления и развития философских школ, древнеиндийская философия всегда носила непрерывный характер, опиралась на предшествующую традицию, а часто - становилась комментарием, разъяснением, теоретизированием по отношению к существующему культурному наследию.

Во-вторых, не вызывает сомнения самобытность индийской философской культуры, значительное отличие ее от, скажем, европейской философской традиции.

В-третьих, огромное, порой необозримое, число источников и текстов по древнеиндийской философии и совершенно неопределенная их датировка или даже - ее полное отсутствие. И последнее, неперсонифицированный характер, а порой - отсутствие конкретного автора многих текстов. Большинство названных нами авторов, их жизнеописания обросли таким количеством мифов и легенд, что невозможно порой точно судить об авторстве. Все вышесказанное свидетельствует также о малоизученной философии древней Индии, имеющей безусловно мировое общекультурное значение.

Глава 2. Античная философия

Как и древнегреческая цивилизация в целом, эллинская философия - во многих отношениях уникальное явление. Подобно тому, как греческие полисы представляли собой особый вид человеческой цивилизации, качественно отличный от Древнего Востока, так и философское творчество эллинов впервые демонстрирует нам автономную, самостоятельную философию, быстро освобождающуюся от власти чуждых ей авторитетов мифа и ритуала. Вместе с тем именно греческая философская традиция стала основой позднейшей западноевропейской, а потому, изучая ее наследие, мы в известной мере знакомимся с собственными духовными предками.

Античная культура многим обязана Востоку. Греческие авторы охотно говорят о египетском, финикийском или персидском происхождении самых различных ее элементов. Более того, протоэллинская Крито-микенская цивилизация была в высшей степени близка цивилизациям Ближнего Востока по своему внутреннему устройству. Разрушенная в результате нашествия варваров-дорийцев, она осталась в образах эпических поэм Гомера и археологических памятниках.

⌠Илиада■ и ⌠Одиссея■ - поэмы-сказания, которые традиция приписывает легендарному слепому поэту-певцу (аэду) Гомеру - самый древний из дошедших до нас памятников духовной культуры Эллады. Из них мы узнаем о мировоззрении древних греков и в первую очередь об Олимпийской религии - представлениях о многочисленных божествах, местопребыванием которых народная фантазия считала гору Олимп.

Изучая пантеон древних греков, нельзя не обнаружить близкого родства жителей Олимпа с богами, которым поклонялись самые различные народы, говорящие на языках индоевропейской семьи - от Индии до Прибалтики.

В XIX в. европейские филологи сделали примечательное во многих отношениях открытие, обнаружив тождество трех древних богов. Их навело на эту мысль созвучие имен: одним из древнейших ведийских культов в древней Индии был культ божества, которое арии называли Дьяус-Питар, или Дьяус-отец. И этот же образ мы встречаем в мифах античного мира; у греков это Теос-Патер (Зевс), а у римлян Диес-Питер (Юпитер).

Исследователи установили тождество ведийской богини зари Ушас и греческой Эос, бога солнца Сурьи и солнечного божества древних греков Гелиоса. Находя бесчисленное количество параллелей между верованиями греков и других индоевропейских народов, прежде всего, индийцев, отметим также одно существенное различие.

Это различие связано с источниками, по которым мы можем судить о религиозных традициях и мифах эллинов и индийцев.

Простое сравнение античных материалов с индийскими указывает на отсутствие в культуре Древней Греции памятника (или памятников), подобных индийским Ведам, т.е. текстов, зафиксировавших греческие мифы в ⌠первозданном виде■. Не следует забывать, что мифы эллинов дошли до нас благодаря позднейшим художественным и философским произведениям, т.е. пройдя через множество фильтров, будучи многократно переработанными и переосмысленными. Поэтому многого о религиозно-мифологических представлениях древних греков мы просто не знаем. Даже произведения Гомера не могут считаться во всех отношениях авторитетным источником в силу своей жанровой природы. Ведь эпические сказания - не ритуальный текст, содержащий строгие нормативные предписания относительно того, как следует приносить жертвы богам, что олимпийские божества представляют собой и т.д. То же самое можно сказать о другом памятнике греческой поэзии, из которого мы черпаем сведения о богах-олимпийцах - ⌠Теогонии■ Гесиода. Между двумя древнейшими представителями греческой словесности существуют большие различия. Если Гомер - фигура легендарная от начала до конца, то Гесиод вполне реален. Это не означает, разумеется, что текст ⌠Теогонии■, в том виде, в каком он до нас дошел, непременно оригинален. Напротив, скорее всего его следует рассматривать как результат последующей редактуры и переработки, что весьма характерно для древних литературных традиций. Но, в отличие от Гомера, труд Гесиода - по крайней мере, в основных его частях - можно датировать, хотя и не вполне точно, VII-V1II веками до н.э. И в то же время нельзя не учитывать того обстоятельства, что от ⌠изначальной■ стихии греческой религии Гесиода отделяет еще большее расстояние, чем Гомера. Олимпийских богов он трактует в значительной степени аллегорически, как безличные силы, или первоначала природы. Гесиод задается вопросом, ⌠что прежде всего зародилось?■ Его поэт-мыслитель вопрос адресует Музам. В ответ он слышит рассказ о происхождении богов (теогонию).

Мировой процесс начинается с Хаоса - первичного, изначального, бесформенного состояния Вселенной. Предметы не имели четких очертаний, даже земля и небо не были отделены друг от друга. Последующая история Вселенной - это история ее упорядочения. Из Хаоса рождаются боги - Гея-Земля, Уран-небо и страшный подземный мир - Тартар, а затем - прекрасный Эрос, Нюкта-Ночь и т.д. Всего во Вселенной сменили друг друга шесть поколений богов. Начиная с пятого, мир представляет собой царство Зевса - бога-громовержца. Многочисленные боги и богини, подчиненные ему, - это дети, рожденные от Зевса богинями и смертными женщинами.

Максимально целостное и объективное, насколько это возможно, воссоздание картины греческой мифологии предполагает сопоставление данных Гомера и Гесиода с родственными мифологическими традициями за пределами Эллады. В первую очередь это относится к несравненно лучше сохранившейся мифологии древней Индии, зафиксированной в таком памятнике, как Веды. Подобного рода сопоставление становится особенно важным, когда речь заходит о тех сторонах античной мифологии, которые имели значение для становления философии.

Сходство двух древних традиций проявляется, в частности, в одинаковом отношении к богам. И боги, которым приносили жертвы индоарии, и жители Олимпа - отнюдь не идеальные персонажи. Они тщеславны, корыстны, обуреваемы страстями. Самая поразительная их черта, о которой часто идет речь в античной словесности, - зависимость. Боги завидуют смертным людям, и человек, добившийся успеха, прежде всего боится гнева бессмертных богов. Они предстают перед нами как сильные, нередко опасные существа, с которыми необходимо держать ухо востро. Главным способом ублажить их (и в то же время леожать под контролем) является искусство жертвоприношений.

В то же время боги отнюдь не всесильны. Они, как и люди, находятся во власти судьбы Эту таинственную и беспощадную силу греки именовали по-разному- мойра, ананке, морос и т.д. Перед судьбой равны все - и простые люди и герои и сами бессмертные боги. Представление о ней можно рассматривать как прообраз закона, управляющего мирозданием, поиск которого позднее стал одной из главных задач греческой философии.

Отношение эллинских философов к народной олимпийской религии всегда было скорее критическим. Они толковали мифы иносказательно. Значительно ближе к построениям ранней греческой философской мысли оказалось другое религиозное течение - орфизм.

В основе этого учения лежит культ Орфея - мифического музыканта и певца отправившегося в царство мертвых за своей погибшей женой Эвридикой, но утративший ее вновь, нарушив запрет не оглядываться во время обратного пути из Аида История Орфея и Эвридики вдохновляла поэтов и музыкантов Генделя до Р.М.Рильке. Однако, ⌠подлинный■ Орфей, или Орфей - персонаж античного мифа, конечно, сильно отличается от эстетизированного образа позднейшей европейской культуры. Этот миф и связанный с ним культ существовали в контексте более широкого течения - дионисийской религии. Дионис считался богом растительности и виноделия. Мистерии, посвященные ему, приобретали характер оргий, во время которых должно было происходить ⌠раскрепощение■ человека, освобождение его от норм повседневного поведения. Как и у сторонников олимпийского культа, у орфиков были свои мифы о происхождении мира - например, представление о его рождении из гигантского зародыша-яйца Но вероятно, самое интересное в орфизме, с точки зрения становления греческой философии - это учение о метемпсихозе - переселении душ, роднящее эту эллинскую традицию с индийскими воззрениями на сансару и закон кармы Преодоление этого закона, разрыв цепи перевоплощении и достижение душой после смерти ⌠острова блаженных■ было основной целью очистительных обрядов, практиковавшихся орфиками. Еще одним явлением, сыгравшим важную роль в подготовке становления философии, было творчество мудреца Ферекида. Полная реконструкция приписываемого ему учения едва ли возможна прежде всего потому, что идеи Ферекида дошли до нас главным образом В пересказе (От его труда под названием ⌠Гептамихос■ сохранились лишь фрагменты) Принято считать, что в интерпретации Ферекида боги окончательно утрачивают антропоморфные черты и превращаются в первоначала мира: Зевс (Зас) - в огонь, Гея (Хтония) - в землю, а Кронос (Хронос) - во всепобеждающее время.

Малое число источников, относящихся к периоду становления греческой философии, их разрозненность и связанная с этими обстоятельствами необходимость пользоваться позднейшими свидетельствами, содержащими, помимо фактов также и их интерпретацию, зачастую модернизирующую древнейшие философские памятники, - все это сильно затрудняет ответы на многие вопросы Может сложиться впечатление, будто речь идет лишь о развитии познания

о сугубо интеллектуальном, умозрительном процессе. Однако едва ли это было так. Брожение умов V1I1-V1I вв. до н.э., кризис ритуальной олимпийской религии и отход от нее (во всяком случае, от буквального ее истолкования) наиболее образованной, мыслящей части элинского общества являлись, как об этом свидетельствуют сходные ситуации в истории других цивилизаций (сохранивших больше свидетельств о распаде ритуальных религий), следствием острого осознания в первую очередь духовно-практических, экзистенциальных проблем - проблемы смысла человеческого существования, соотношения индивида и Вселенной и т.д. Именно нерешенность этих вопросов, сама постановка которых была невозможна на языке традиционной народной религии, вызывала к жизни целый спектр религиозно-этических течений. В их рамках со временем и зародилась философская мысль.

Скудость источников, упомянутая выше, сама по себе примечательна. Она свидетельствует о быстром забвении, исчезновении промежуточных форм духовного творчества, о стремительном прохождении этапов, о поразительной скорости процесса формирования философии в Древней Греции. Поэтому многие формы духовной деятельности, характеризующие переход от старого, мифологического мировоззрения к философскому, не сохранились (как это было, в частности, в Индии), а в позднейших изложениях нередко предстают в модернизированном, слишком ⌠философизированном■ виде. Прежде всего это относится к тем, кого принято считать первыми греческими философами. Античная традиция донесла до потомков память о ⌠семи мудрецах■. Существует несколько списков этих древних ученых мужей, самых авторитетных для греческого сознания. Однако во всех вариантах непременно присутствовало имя Фалеса Милетского. Его-то и принято считать первым философом Эллады. Таково, во всяком случае, было мнение Аристотеля. Правда, Аристотель жил двумя столетиями позже и - что еще более существенно - в совершенно иную эпоху. Что же касается более близких к времени жизни Фалеса сообщений, то, анализируя их, мы находим в его образе не слишком много черт, отличающих этого философа от остальных ⌠мудрецов■. Всех их - и законодателя Солона, и Клеобула, и Хилона - занимала, судя по сохранившимся свидетельствам, проблема правильного - т.е. нравственного и разумного - поведения человека. И в основе их воззрений лежала идея меры. Именно следование ей обеспечивало, согласно общим представления, счастье и преуспевание людям.

⌠Мера - наилучшее!■ - утверждал Клеобул. ⌠Ничего сверх меры!■ - вторил ему Солон. Понять границы своих возможностей, осознать пределы самого себя - вот условие истинно благого образа жизни. И, наоборот, зло ассоциировалось у семи мудрецов с безмерностью, в потворством человеческим страстям, с беспредельностью, с переходом границы допустимого. Соотношение меры и безмерного, предела и беспредельного стало главной темой ранней греческой философии.

Здесь, однако, необходимо снова обратиться к вопросу об источниках, находящихся в распоряжении исследователя античной философской традиции. С этой точки зрения всю историю греческой философии принято подразделять на два периода: досократовскич (творчество философов, живших до Сократа) и послесократовский. О воззрения досократиков мы можем судить лишь по немногим сохранившимся фрагментам (от них до нас не дошло ни одного целостного произведения) и позднейшим пересказам. С мыслителями-постсократиками дело обстоит иначе. Их труды сохранились и не только дают возможность детально охарактеризовать построения зрелой греческой философии, но и представляют собой важнейший источник для изучения взглядов ее предшественников - досократиков, которые при этом неизбежно воспринимаются до известной степени по образу и подобию своих духовных наследников.

Рассмотрим вкратце основные свидетельства, характеризующие досократические школы древнегреческой философии. Их обзор принято начинать с Милетской школы. Сведений о ней сохранилось не так уж много, однако, и того, что известно о трех ее представителях Фалесе, Анаксимандре и Анаксимене - достаточно, чтобы оценить роль мыслителей - милетцев в том духовном перевороте, результатом которого, собственно, и стало формирование в Элладе философской традиции. Правда, далеко не обо всем в мировоззрении милетцев мы можем судить достоверно. И прежде всего потому, что философию милетской школы уже в древности было принято рассматривать как начало, исходный пункт всей античной философии.

Милет - один из греческих полисов, находившихся на восточной границе эллинской цивилизации, в Малой Азии. Именно здесь - переосмысление мифологических представлений о начале мира раньше всего приобрело характер философских рассуждений о том, как многообразие явлений, окружающих нас, возникло из одного источника - изначальной стихии, первоначала - архэ.

По мнению Фалеса, архэ является вода. Это означает, во-первых, что когда-то все вещи произошли из воды - из океана. Во-вторых, вода представляет собой сущность каждой отдельной вещи - иными словами, закончив срок своего земного существования, любая вещь теряет свои очертания, утрачивает качественную определенность и возвращается в исходное ⌠водное■ состояние. И, наконец разрушение мира по истечении ⌠мирового цикла■ будет означать погружение всего сущего в океан. Согласно многим свидетельствам, Фалес считал все вещи одушевленными, т.е. живыми. В качестве иллюстрации присутствия души в вещах которые обычно принято считать неживыми, он приводил .магнит.

Самое яркое учение о первоначальной стихии, из которой возникают все вещи и явления мира, позднейшая греческая традиция (в первую очередь Аристотель) приписывает Анаксимандру. Эта стихия (впоследствии названа Алейрон, т.е. Беспредельное), не ассоциируемая ни с каким конкретным веществом, порождает многообразие предметов, живых существ, в том числе людей. Но, родившись из вечной и неуничтожимой стихии беспредельного, все эти явления сами по себе не вечны. Люди и животные смертны, вещи приходят в ветхость и подвержены разрушению. Такая судьба всего сущего объясняется тем, что апейрон мстит своим созданиям за обособление от себя, зато, что, возникнув, они в противоположность ему, обретают предел. И в конце концов эта кара за ⌠индивидуализм■ выразится в том, что, ограниченные своим пределом, определенные вещи, наполняющие собой мир, исчезнут, и вновь ничто не будет нарушать единства беспредельного.

Примерно так же рассматривал начало мира третий представитель Милетской школы - Анаксимен. От Анаксимандра его отличало лишь то, что образ Беспредельного был для него слишком абстрактным. Поэтому архэ, дающую жизнь всему живому, он связывал с той стихией, присутствие которой, собственно, и означает возможность жизни, - с воздухом.

Немногим моложе мыслителей-милетцев и почти что их земляком был знаменитый философ Гераклит. Его родина - Эфес, полис, также расположенный в Малой Азии. Акмэ Гераклита - т.е. согласно античным представлениям, расцвет его жизни, приходится на 504-505 гг. до н.э. Гераклит происходил из царского рода и, кроме того, был верховным жрецом. Однако в его времена в Эфесе, как и во многих других полисах, на смену монархии пришел республиканский образ правления, и царское происхождение не приносило никаких выгод. Быть может, эти биографические обстоятельства, помимо всего прочего, помогают объяснить одиночество, характерное, согласно сохранившимся свидетельствам, для эфесского мыслителя, мрачные краски, которыми написан его традиционный образ, трагические мотивы его философии. Но, разумеется, не следует и преувеличивать значение этих - неизбежно до известной степени легендарных (во всяком случае, стилизованных и отредактированных позднейшей традицией) сообщений. Не подлежит сомнению, однако, другое: по мнению самых различных авторов, Гераклит считал человеческое существование настолько трагичным, что единственно правильной реакцией на него могут быть только слезы, из-за чего он и был прозван ⌠Плачущим■. Сохранились фрагменты большого сочинения, приписываемого Гераклиту. Среди их особенностей необходимо отметить чрезвычайно трудный для понимания стиль. Очевидно, именно он послужил причиной того, что Гераклита еще в древности называли также ⌠Темным■. Хотя традиция рисует Гераклита как философа-одиночку, несомненно, что его воззрения пользовались значительным влиянием. О последователях Эфесца представители других направлений говорили как о целом сообществе. Известны имена некоторых его учеников, например, Кратила. Поэтому, несмотря на скудность сведений, можно говорить о школе Гераклита.

Несравненно больше знаем мы о внутреннем устройстве другой школы древнегреческой философии, возникшей уже не на востоке античного мира, как Милетская школа и школа Гераклита, а на его дальнем западе - в Великой Греции, т.е. Италии, точнее, на Сицилии. Речь идет о школе пифагорейцев. Характеризуя эту школу более точно, следует сказать, что в первую очередь она представляла собой мощное религиозное движение, орден, сложившийся в рамках орфизма. Во многих случаях этот орден играл и важную политическую роль; иногда пифагорейцы даже стояли у власти в полисах Великой Греции. И, подобно всякой религиозной общине, орден пифагорейцев свято хранил предания о своем основоположнике - великом аскете, чудотворце и ученом - Пифагоре. Согласно этим легендам, Пифагор был сыном бога Гермеса. О Пифагоре рассказывали настоящие чудеса: сообщали, например, что река Кас, увидев его, приветствовала мудреца человеческим голосом. Существует несомненное сходство легенд о Пифагоре и об основателях восточных, в частности, индийских, религий. Так, например, ему, как и Будде, приписывается знание всех своих прошлых рождений (не забудем, что пифагорейцы, подобно многим в Древней Греции, разделяли представление о переселении душ).

В пифагорейском ордене существовали сложный ритуал и строгая система посвящения. Пифагорейцы хранили многие свои обряды и наиболее важные стороны своего учения в тайне от чужих. Даже не все члены общины имели доступ ко всем таинствам пифагорейского союза. Такое право принадлежало лишь математикам - элите ордена. Что же касается акусматиков (послушников), то им была доступна исключительно внешняя, упрощенная часть пифагорейской доктрины. Пифагорейцы практиковали аскетический образ жизни, одной из самых интересных сторон которого были многочисленные пищевые запреты. Однако как бы ни была своеобразна пифагорейская этика, она основывалась на том же, на чем и моральные нормы, которые проповедовали ⌠семь мудрецов■- ее фундамент составляло учение о надлежащем, о правиле, о пределе, который нельзя было переходить. Добродетель понималась как контроль над страстями, как мера, а ее отсутствие- как безмерность.

На западе эллинского мира сложилась еще одна философская традиция, имевшая, пожалуй, даже большее значение, чем остальные, для становления самого метода философского мышления. Ее представители жили в Элее, и потому школу стали именовать элейской, а ее участников - элейцами, или элеатами Традиция называет четыре имени - Ксенофан, Парменид, Зенон и Мелисс Родоначальником элейской школы считают Ксенофана, хотя, строго говоря, он происходил не из Элеи, а на Колофона. Но Колофон был захвачен персами, и Ксенофан должен был в течение длительного времени вести жизнь бродячего аэда - поэта и певца. Ксенофан воспел создание нового полиса - Элеи, а затем основал здесь философскую школу.

Одним из мотивов поэзии Ксенофана является критика народных представлений о богах. Боги, настойчиво объяснял он, - не что иное, как создания человека Высмеивая рассказы о них (или, как говорится в его стихах, ⌠вымыслы прошлых времен■), колофонский аэд указывал на аморальность и несправедливость богов в изображении Гомера и Гесиода. Но еще более существенно то, что эти боги ничем не отличаются от людей. Боги эфиопов, говорил Ксенофан, черны и курчавы, а боги фракийцев - голубоглазы, и волосы у них рыжего цвета. Если бы, продолжал он, быки, лошади и львы могли рисовать, то их бога оказав лись бы похожи на них. Подлинный бог, по мнению Ксенофана единичен, ин не имеет ничего общего с людьми. Кроме того, он неподвижен, ибо к чему движение тому, кто являет собой абсолютное совершенство? А так как самой совершенной фигурой древние греки считали шар, то и бог Ксенофана шарообразен. И наконец, этот необычный, с точки зрения обыденного сознания, бог представляет собой не тело, а мысль. Далее мы увидим, как идеи бродячего поэта были переосмыслены элейскими философами.

Учеником пифагорейцев был уроженец сицилийского города Агригента Эммдокл Его акмэ принято датировать 444-м годом до н. э. Предания сохранили образ Эмпедокла как знаменитого врача, поэта и оратора. Впрочем, сам он, по некоторым сведениям, стремился внушить окружающим представление о себе , как о божестве. С такими претензиями, возможно, были связаны, во-первых, его конфликт с пифагорейским орденом - Эмпедокл разгласил таинства пифагорейцев и был изгнан из общины, а во-вторых - его странная смерть. Чувствуя ее приближение и желая, чтобы люди решили, будто он, как и подобает божеству, взят на Олимп, философ бросился в кратер вулкана Этны.

Эмпедоклу приписывается своеобразная космогония, т.е. учение о возникновении Космоса. Однако, строго говоря, он создал теогонию - еще одно учение о богах, точнее, о богинях, борьба которых и определяет фазы мирового процесса. Одной такой богиней является, по его мнению, Афродита, которую он называет ⌠Филия■ - ⌠Любовь■, а другой - Нейкос - ⌠Вражда■ Эмпедокл отказался от представления о порождении одних явлений другими, составляющего основу предшествующих ему теогоний - например, Гесиода. Вместо ⌠рождения■ и ⌠смерти■ он говорит о ⌠смешении■ и ⌠разделении■, причинами которых он считает две космические силы: Филию и Нейкос, одна из которых соединяет четыре ⌠корня вещей■, четыре стихии - землю, воду, воздух и огонь, а вторая - разделяет их. Кроме того, известно, что Эмпедокл разделял учение о метемпсихозе.

Хронологически следующее имя, донесенное до нас греческой философской традицией, связано уже не с Малой Азией и не с Великой Грецией, а с Афинами - центром классической образованности и очагом демократии. Эту роль Афины начинают играть с первой четверти V в. до н.э. На это золотое для античной культуры время приходится творчество Анаксагора. Анаксагор был близок к великому деятелю Афинской демократии Периклу и входил в созданный им интеллектуальный кружок. Судьба философа не была легкой. Козни врагов, которые стремились в первую очередь повредить Периклу, привели к тому, что Анаксагор оказался вынужден покинуть Афины. Его последним пристанищем стала Иония, где он незадолго до смерти основал свою школу. Впрочем, Анаксагору, по преданию, принадлежат слова, что дорога в Аид (царство мертвых) отовсюду одна и та же. ⌠Истинная родина■ всякого философа - полагал он - это солнце, луна и небо.

Известны имена учеников Анаксагора - Метродор и Архелай. Учение, создателем которого считается первый философ, творивший в Афинах, родилось из обсуждения проблемы возникновения одних вещей из других, вопроса о соотношении следствия с породившей его причиной. Как, например, волос возникает из неволоса? Как то или иное явление может родиться из того, чем оно не является? Это казалось Анаксагору невозможным, и он, подобно Эмпедоклу, призывал говорить не о возникновении и разрушении, а о смешении и разделении. В мире никогда ничто не уничтожается, как и не рождается ничто новое. Но речь при этом идет, разумеется, не о людях или животных, а о ⌠семенах вещей■, или ⌠гомеомериях■. Эти-то мельчайшие частицы (слово ⌠гомеомерия■ переводится как ⌠подобночастная■) и суть носительницы всех качеств, всех свойств, которыми обладают вещи. Однако необходимо нечто, управляющее гомеомериями, закон, которому они подчинены. Таким законом, такой организующей силой Анаксагор считал Нус, или ум. Объяснял он вывод тем, что ум представляет собой самое совершенное явление во Вселенной - именно он хранит высшее знание обо всем.

Если идеи Эмпедокла и Анаксагора давно уже представляют интерес в основном для историков античной культуры, то наследие атомистов стало одной из основ позднейшего европейского научного мировоззрения, неотъемлемой чертой самого образа науки. Традиция греческого атомизма связана с двумя именами -Левкиппа и Демокрита. При этом, если ни о каких различиях во взглядах этих философов источники не сообщают, то образы их непохожи. Вернее сказать, что никакого образа Левкиппа, строго говоря, не существует, ибо о нем отсутствуют не только достоверные свидетельства, но и легенды. Античные авторы расходятся в своих сообщениях о его предполагаемой родине. Уже в античную эпоху возникали сомнения, существовал ли он в действительности. Единственное внятное сообщение о его творчестве состоит в том, что ему приписывается сочинение (разумеется, не дошедшее до нас) под названием ⌠Большой мирострой■. Совершенно иначе выглядит фигура Демокрита. Считается, что его акмэ - 460-й год до н.э. О Демокрите существует немало преданий, которые, вместе взятые, создают яркий, убедительный и чрезвычайно привлекательный образ, образ настоящего философа, жизнь которого была полностью подчинена служению истине. Сохранились рассказы о путешествиях Демокрита на Восток - в Вавилон, Египет и даже Индию - и о его знакомстве с достижениями восточных мудрецов. Для него, судя по этим сообщениям, как и для многих других ранних греческих философов, было характерно скептическое отношение к народньм верованиям, обыденному сознанию и устремлениям большинства людей. Их жизнь философ считал суетной и, по существу, абсурдной. Но в отличие от Гераклита, он полагал, что человеческий род достоин не слез, а смеха за что был прозван ⌠Смеющимся■. Единственной настоящей ценностью Демокрит считал обладание знанием. Знаменитыми стали его слова, что одно причинное объяснение он предпочитает обладанию персидским престолом.

Конечно, в этом случае, как и во многих других, мы имеем дело не с достоверными свидетельствами, а с легендами. Но для воссоздания интеллектуального контекста становления греческой философии такие традиционнее предания возможно, более важны, нежели точные факты биографии. И в самой невозможности ответить на вопрос, что же в учении атомизма принадлежит Демокриту, а что он унаследовал от Левкиппа, скрывается, как мы вскоре убедимся, глубокий смысл.

О каком бы направлении ранней греческой философии ни заходила речь, всякий раз мы обнаруживаем не просто сведения о философах, но сообщения о философских школах. При этом в некоторых случаях, например, при характеристике пифагорейцев, не может быть сомнения в том, что это были не ⌠научные сообщества■, подобные объединениям философов Нового времени, а религиозные общины, с своим уставом, обрядами, техникой самоконтроля. Примитивной с их точки зрения, народной религии они противопоставляли религию элитарную, явившуюся результатом изощренных интеллектуальных поисков. Именно поэтому исследователи так часто обращали внимание на черты сходства пифагорейцев с религиозно-философскими школами Индии, где такие объединения представляли собой основную единицу измерения историко-философского процесса и чаще всего невозможно определить вклад отдельного мыслителя в формирование системы взглядов школы, ибо всякий философ стремился не к ⌠личному самовыражению■, но к точному следованию традиции.

Однако и в тех случаях, когда у нас нет таких материалов, как свидетельства о Пифагорейском союзе, есть немало оснований для обнаружения подобного сходства. Речь идет о своеобразном соотношении ролей греческих философов в рамках почти каждой из известных нам традиций. И у элейцев, и у атомистов есть легендарный основоположник, о котором не известно практически ничего достоверно - причем легендарны не только сообщения о его жизни, но и характеристики его учения. Несомненно, сходной была роль Гераклита. Иногда на таком основоположнике процесс развития школы заканчивается (Эмпедокл) или оказывается по каким-то причинам не слишком длительным (Анаксагор). Но в некоторых случаях на смену основоположникам приходили мыслители иного типа, развивавшие, систематизировавшие идеи учителей в дискуссиях с представителями других направлений. Ведь они стремились сделать эти идеи более известными, более влиятельными. А для этого требовалось проповедовать их не своим собратьям по секте-школе, а чужим людям, придерживавшимся зачастую противоположных взглядов. И тут было необходимо играть по совершенно определенным правилам: не апеллировать к авторитету основоположника - какое бы имя он ни носил - Пифагор или Ксенофан - а доказывать истинность его учения.

Почему же греческая традиция сохранила так мало свидетельств об организационной и практической стороне философских школ, в сравнении с восточными культурами? Нетрудно заметить, что это вполне согласуется с общей закономерностью греческой истории, уже знакомой нам в связи с проблемой эволюции греческой религиозно-мифологической традиции в целом: речь идет о чрезвычайно быстром темпе, о ⌠взрывном■ характере и социальных, и духовных изменений, не дававшем возможности сохранить многие формы интеллектуального творчества - как это имело место на Востоке.

Проблематика и содержание учений

От греческой мифологии первые философы Эллады унаследовали проблему архэ - первоначала. Вернее сказать, унаследованы были определенные представления о первоначале, которые в новом, философском контексте превратились в проблему, так как сделались предметом дискуссии. Уже в рамках Милетской школы архэ мыслилось как единое, из которого возникает многое - многообразие вещей. Это возникновение рассматривалось как драматический процесс - так, апейрон одновременно выступает в качестве источника всякого отдельного, индивидуального существования и угрозы ему: он порождает вещи и мстит им за их обособление от себя, т.е. собственно, за возникновение. И центральной темой дискуссии становится именно вопрос о том, как изначальная стихия соотносится , с порожденными ею явлениями, как мера соотносится с безмерным. В величественной и вместе с тем парадоксальной форме эту проблему рассматривает Гераклит. В его учении роль, которая у милетцев принадлежит воде, апейрону и воздуху, играет огонь - стихия, вызывавшая пристальный интерес во всех древних культурах - сила созидательная и разрушительная, дающая жизнь и отнимающая ее. Огонь живет в очаге, согревающем человеческое жилище, и он же - в форме погребального костра - обозначает финал человеческого существования. Поэтому эфесский философ, усматривавший в огне высший закон, управляющий миром, или логос, не мог не прийти к неожиданным выводам. Подобно тому, как пламя согревает дом и сжигает его, человек, рождаясь т е обретая жизнь, в то же время делает первый шаг навстречу смерти. Противоположности совпадают. Путь вверх, по словам Гераклита, есть вместе с тем и путь вниз.

Следствием такого отождествления противоположностей становится представление Гераклита об абсолютной изменчивости и текучести бытия, знаменитое PANTA REI - все течет. Назвав любое свойство любого явления, можно тут же поменять эту характеристику на противоположную: например, об одном и том же человеке можно сказать, что он молод и стар одновременно, весь вопрос в том, по сравнению с кем. Всякое определение относительно. Становясь старше, юноша ⌠рождается■ в качестве взрослого человека, но ⌠умирает■ в качестве юноши Гибель одного явления есть рождение другого. Эта всеобщая изменчивость стремительна и необратима. Известен афоризм Гераклита о том, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. (Примечательно, что последователь Гераклита Кратил еще более усилил этот тезис, сказав, что это невозможно сделать и один раз: пока мы входим, вода уже утекла, река уже перестала быть тем, чем она была

Такие рассуждения Гераклита часто оценивались в позднейшей литературе как ⌠диалектические■, т.е. отражающие фундаментальную противоречивость бытия Однако признать их ⌠диалектичность■ можно с одной, по крайней мере, существенной оговоркой. Главным принципом учения мудреца из Эфеса было представление о тождестве бытия и небытия - ведь бытие вещи в одном качестве одновременно означает ее небытие в другом. А коль скоро это так, определенное суждение о чем бы то ни было оказывается невозможным.

Примечательно и даже символично, что альтернатива учению Гераклита возникла на противоположной окраине эллинского мира - в Италии. Это противоположное по своему характеру мировоззрение было свойственно уже пифагорейцам.

В сознании эллинов имя Пифагора ассоциировалось не только с чудесами и аскетическими подвигами. Не менее громкой была его слава как математика. Достаточно вспомнить хотя бы приписываемое ему доказательство знаменитой ⌠теоремы Пифагора■. С образом Пифагора вообще тесно связана идея меры и порядка: некоторые античные авторы даже приписывали ему введение мер и весов.

Интересно, что представление о царящем во Вселенной порядке имело в пифагорейском учении совершенно буквальный характер. Структуру мироздания пифагорейцы связывали с существованием такого явления, как число. Именно числа выражают точные, не зависящие ни от какого произвола соотношения причин. ⌠Число владеет вещами■ - учили они. Изучить, понять то или иное пение - значит измерить его. Это правило последователи Пифагора распространяли не только на природные явления, но и на область морали, на нормы человеческого поведения. Справедливость в пифагореизме определялась как ⌠число, помноженное само на себя■. Филолай, один из самых выдающихся мыслителей, принадлежавших к пифагорейскому ордену, вообще высказал мысль, что предметом познания может быть лишь то, что доступно количественному измерению. Космос - надлунный мир - есть мир порядка и чисел. Относительно него возможна мудрость. Каждая вещь в нем имеет свой предел. Беспредельное, т.е. то, что, по мнению ионийских мудрецов, составляет сущность мироздания, в действительности характеризует только Уран - подлунный мир. Здесь все текуче и изменчиво, а потому невозможно и познание. В таком мире возможна только добродетель.

В пифагорейских представлениях о числе и мере едва ли допустимо отделять философские разъяснения сущности мироздания от религиозных предписаний. Мистика чисел одновременно выражала и воззрения италийских аскетов на устройство Вселенной, и их учение о том, как, повинуясь высшему закону, должен вести себя подлинно добродетельный человек. Превращение этих критериев благого образа жизни в настоящую философию произошло не без их влияния, но уже не в рамках пифагорейской общины, а именно - в творчестве философов-элпод-лежащийейцев. Такая трансформация была связана с именем Парменида.

Парменида принято считать современником Гераклита. Что же касается его учения, то оно не оставляет сомнений в том, что глава элейской школы был самым решительным противником эфесского философа. Единственным сохранившимся текстом, принадлежащим Пармениду, является фрагмент его поэмы ⌠О природе■. В ней идет речь о посещении Парменидом богини справедливости Дике, которая и раскрывает ему тайну устройства мира.

Монолог Дике делится на две части. Первая из них называется ⌠Путь истины■, а вторая - ⌠Путь мнения■. Противопоставление истины и мнения, о котором говорится в аллегорической форме в поэме Парменида, ознаменовало замечательное философское открытие элеатов. О любой вещи можно высказать самые различные мнения. Но лишь в одном случае мнение будет истинным - в том, когда оно совпадает среальнымч ее характеристиками. Сколько бы ни было мнений, истина всегда одна.

Что же представляет собой мир не в общем мнении, а по истине? Ответ на этот вопрос может быть получен лишь при том условии, если мы будем руководствоваться не чувствами, а разумом. Однако и следование разуму не гарантирует обладания истиной. На этом пути существуют свои препятствия, свои ловушки, которых необходимо научиться избегать. Первой такой ловушкой в монологе Дике названо допущение существования небытия. Второй - мнение, согласно которому бытие и небытие суть одно и то же.

Сегодня сами эти проблемы могут показаться надуманными. Однако не забудем, что речь идет о становлении философского мышления, о формировании его основ. Поэтому постараемся представить себе, какая реальность скрывается за туманными и загадочными рассуждениями Парменида. Можно ли действительно признать, что небытие существует? Едва ли такое мнение следует признать осмысленным суждением. Если мы согласимся с тем, что небытие реально значит, мы полагаем, что оно существует, а следовательно, обладает бытием. Но тогда почему оно называется небытием? Думать о чем-либо - это и значит приписывать данному явлению бытие. Вторая ошибка, о которой говорит Парменид - черта мировоззрения ⌠двухголовых■ - т.е. сторонников Гераклита. Отождествлять бытие и небытие нельзя, ибо в этом случае очевидно противоречие: об одном и том же явлении высказываются два противоположных суждения, каждое из которых претендует на истинность. Но истина, как уже постулировал Парменид, одна. Следовательно, такое отождествление ложно.

Примечателен сам характер рассуждений Парменида. В отличие от всех предшествующих ему философов, он не просто прибегает к сравнениям и образам, а доказывает то, что представляется ему истиной. И, идя по пути доказательства логической аргументации, он приходит к нетривиальным и неожиданным, хотя и безусловно спорным, выводам. Если небытия нет, и существует единственно бытие (не случайно и то, что основной термин, применяемый философом для обозначения бытия, это единое), то это бытие должно быть неделимо и неподвижно. В самом деле, признав, что бытие делится на части, нельзя не сделать вывода о существовании границ, промежутков между этими частями. И они, естественно, должны быть заполнены чем-то таким, что бытием не является, т.е. небытием. Но небытия нет. А значит, недопустимо и представление о делимости бытия.

То же самое относится и к движению. Последнее возможно в какой-то среде, иными словами, опять-таки в каком-то пространстве, не заполненном бытием. Снова человеческий разум подходит к порогу, за которым его подстерегает запретная мысль о небытии.

Что же лежит в основе отстаиваемого Парменидом тезиса об этом странном бытии - неподвижном, неделимом и доступном, к тому же, только разуму? Ответить на это этот вопрос нетрудно, если вспомнить, что элейский философ был приверженцем школы, основанной Ксенофаном. Единое Парменида - не что иное как бог, о котором говорил аэд, единственно реальный, в отличие от многочисленных персонажей олимпийского пантеона. Но в его сочинении представление об этом божестве оказалось существенным образом переосмыслено Логика доказательства привела Парменида к новым и в высшей степени важным идеям - прежде всего к идее тождества бытия и мышления. Знание истины есть результат мышления, и этот результат следует признать, с ним необходимо считаться, даже если разум приходит к выводу, находящемуся в резком противоречии с той картиной мира, которую рисуют нам наши чувства.

Разрыв умопостигаемой реальности и очевидного стал основной темой творчества ученика Парменида - Зенона Элейского. Зенон не создал своего оригинального учения, но ему принадлежит изобретение остроумного способа доказательства доктрины Ксенофана - Парменида. Речь идет о так называемых апологиях Зенона, или примерах затруднений, возникающих на пути мышления, если оно признает существование небытия и следствия такого признания - движение и делимость бытия. Зенон доказывал то, что явно противоречило очевидности - он говорил, что летящая стрела на самом деле не летит, ибо в каждый момент полета находится в определенной точке, и зафиксировать момент движения не удается. Он утверждал, что быстроногий Ахилл не сможет догнать медлительную черепаху, так как каждому его шагу соответствует шаг черепахи. За этими парадоксальными рассуждениями, несоответствие которых данным человеческих ощущений не подлежит никакому сомнению, обнаруживается все то же представление о несовместимости пути истины и пути мнения, с констатации которого начинает свое философское построение Парменид.

Интересный и не вполне подлежащий логическому объяснению факт состоит, однако, в том, что сам Парменид (вернее, богиня Дике), рассказав о ⌠пути истины■, переходит к характеристике ⌠пути мнения■. Рассказ Дике заканчивается словами: ⌠На этом месте я кончаю достоверное учение о размышлении об истине... Узнай затем мнения смертных, слушая обманчивый строй моих стихов■. За этими словами следует рассказ об эфире, луне, огне, земле и т.д., а также об Афродите и Эросе - вполне традиционных греческих божествах. Исследователи по-разному объясняли присутствие в поэме изложения этих идей, столь чуждых, казалось бы, учению Парменида. Возможно, однако, что такая двойственность учения Парменида связана с элитарным характером самого философского умозрения, всю трудность соединения которого с опытом повседневной жизни и человеческой практикой не мог не сознавать элейский мыслитель. Выводы философа едва ли может выдержать обыденное сознание. Но они и не предназначены для него. Удел обыденного сознания - довольствоваться мифом и здравым смыслом.

Последующая греческая философия являет нам различные формы компромисса между Гераклитом и элеатами. ⌠Темное■ и противоречивое учение о тождестве бытия и небытия находило все меньше последователей. Но и принять безоговорочно концепцию элатов мешало ее слишком явное несоответствие опыту. И потому те, кто пришел им на смену, стремились, по существу, к решению одной центральной проблемы - в каком смысле можно, не впадая в противоречие, допустить существование небытия?

Первой среди таких компромиссных концепций стал атомизм. Демокриту принадлежит тезис, на первый взгляд, очень далекий от проблемы бытия и небытия, но точно выражающий принцип отношения великого атомиста к задачам философии: ⌠Мудрец - мера всех вещей■. Философия Демокрита - это система воззрений мудреца, единственной целью которого является созерцание мира, но ни в коем случае не активное действие. Поэтому и картина мира мудреца радикально отличается от той, которую создают обычные люди.

Демокрит различал два рода познания: темное (незаконнорожденное) и истинное (законнорожденное). Как и у элейцев, первое основано на чувствах, второе - на разуме. В общем мнении, или, иначе говоря, согласно данным органов чувств, существует то, что обычно представляется людям несомненной реальностью - многообразие явлений, мир, полный движения и красок. Однако такая картина мира обусловлена устройством человеческого восприятия. Предметы обладают свойством испускать специфические образы, повторяющие их очертания; эти-то образы вещей - эйдосы, или ⌠виды■, и становятся доступны зрению человека. Но если бы в человеческих силах было увидеть, каков мир по истине, т.е. как он выглядит независимо от субъекта, перед нами предстала бы совершенно иная картина. Мы увидели бы, что ничего этого на самом деле нет, а есть лишь атомы и пустота.

Резкое противопоставление истины и мнения роднит атомистов с элеатами. Однако легко заметить, что, согласно учению атомистов, по истине существует не только бытие, но и небытие. Еще Левкипп утверждал, по свидетельству Аристотеля что ⌠небытие существует нисколько не менее, чем бытие■. Пустота в представлении атомистов - это и есть то самое небытие, благодаря которому только и может иметь место движение. Причем и то, и другое - и бытие, и небытие - недоступно органам чувств. И атомы, и пустота постигаются только умом.

Атом (дословно - неделимый) есть, с точки зрения Левкиппа и Демокрита, мельчайшая абсолютно плотная и непроницаемая частица. Атомы не подвержены никаким изменениям, не имеют ни цвета, ни запаха. Все качества вещей - сплетений атомов - существуют лишь в общем мнении, иными словами, они носят до известной степени иллюзорный характер. Самим же атомам присущи -только определенная форма и положение (повтор).

Истинная картина мира отличается, согласно атомистическому учению, от ⌠обыденной■ еще в одном отношении. В действительности не происходит ничего случайного Все сцепления и расщепления атомов и, следовательно, всеобусловленные этими процессами события суть проявления необходимости. Если какое-либо явление кажется нам случайным, то только потому, что нам неизвестна его причина. Этот тезис Демокрита был настолько радикален, что его не могли принять даже некоторые позднейшие атомисты, в частности, Эпикур. Последний говорил, что скорее готов признать существование богов, которых можно умилостивить, чем всевластие неумолимой необходимости.

Итак разрыв между двумя уровнями осмысления мира - обыденным и философским - не только не исчезает в атомизме, но и обретает более четкие очертания философская истина не просто трудна для понимания. Ее нелегко выдержать Тяжело жить, зная, что все в мире иллюзорно, кроме атомов и пустоты, причем поведением атомов целиком и полностью управляет безличная необходимость Античный атомизм оказался гениальным предвосхищением атомизма естественнонаучного. Но следует помнить, что применение атомистического принципа в позднейшем естествознании предполагало и существенное переосмысление античного наследия.

Следующий этап развития греческой философской традиции снова связан с Афинами и в первую очередь с теми явлениями, о которых уже шла речь при характеристике взглядов Анаксагора. Становление и укрепление демократического общества привело и к важным изменениям интеллектуального климата крупнейшего эллинского полиса. Для успешного ведения дел, отстаивания своих интересов в самых различных ситуациях образованным афинянам потребовалась совершенно иная философия, нежели та, о которой шла речь до сих пор. философия изменила не просто методы исследования, но и сам статус ее подвергся серьезной трансформации. Из мудреца-созерцателя философ превратился в служащего за деньги помогающего своему клиенту научиться вести дискуссию, доказывать свою правоту в суде и народном собрании. Решение этих новых для греческой философии задач взяли на себя философы особого типа, которых стали называть софистами. Феномен софистики неоднозначен по существу и нередко вызывал, да и продолжает вызывать, споры. Подобно многим понятиям древних культур, это слово сделалось нарицательным. Зачастую софистами именуют беспринципных полемистов, способных в корыстных целях отстаивать то, что в данный момент представляется им выгодным, а затем, повинуясь изменившейся конъюнктуре, менять свои убеждения на прямо противоположные. И действительно, эти свойства присутствовали в реальной афинской софистике, особенно у софистов второго поколения. Однако ее основоположники сыграли огромную роль в становлении техники философской дискуссии, в развитии искусства логической аргументации - в том, что в Элладе было принято именовать диалектикой. И, кроме того, для последующих философских изысканий не прошли бесследно и размышления софистов о практическом значении философии. ⌠Наука же эта - смышленность в домашних делах, уменье наилучшим образом управлять своим домом, а также в делах общественных: благодаря ей можно стать всех сильнее и в поступках, и в речах, касающихся государства■, - так определял задачи философии основатель софистики Протагор. Акмэ Протагора приходится на 444-й г. до н.э. Легенды о нем рисуют образ великого мастера полемики и, помимо этого, смелого вольнодумца. С одной стороны Протагор, по преданию, первым стал брать деньги за обучение философии и риторике. С другой - он написал по просьбе Перикла свод законов для Афин. Судьба его была драматической: за книгу, в которой философ отрицал существование богов, его приговорили к смертной казни, и только бегство из Афин спасло его от гибели.

Основу мировоззрения первого софиста составляла, по-видимому, упрощенная трактовка учения Гераклита - прежде всего идеи всеобщей изменчивости. По мнению Протагора, любое мнение является истинным, так как о каждой вещи возможны два противоположных суждения. Например, высказывания: эта стена - белая■ и ⌠эта стена - небелая■ - вполне могут быть одинаково справедливы просто потому, что с течением времени белая стена становится грязной. Раз это так, все суждения относительны, и нет ни истины, ни лжи. Отсюда - знаменитый афоризм Протагора: ⌠Человек - мера всех вещей■.

Другой софист - Горгий - распространил эту релятивистскую установку Протагора на область морали. Если все истины относительны, то невозможны и абсолютные, от века данные, нормы нравственности. Поэтому любые представления о добре и зле созданы людьми, а, следовательно, искусственны и могут быть подвергнуты сомнению и пересмотру.

Кризис, а затем и упадок афинской демократии, ставший особенно очевидным после поражения Афин в Пелопонесской войне, стал почвой и для всеобъемлющего духовного кризиса, в развитие которого внесли свой вклад и поздние софисты. Вместе с тем эти болезненные явления сыграли роль своеобразного вызова времени, ответом на который стал небывалый духовный подъем, правда, не только не всеобщий, но, напротив, локализованный в узком кругу интеллектуалов. Этот подъем был связан в первую очередь с именами Сократа и Платона и ознаменовал начало нового этапа в истории философии.

Сократ и Платон - самые знаменитые персонажи древнегреческой философии. Это не означает, конечно, будто все античные авторы относятся к ним с безоговорочным пиететом. Однако не только их идеи, но прежде всего их личности стали предметом философских размышлений и дискуссий - и в античной и в не меньшей степени в позднейшей европейской философии.

При этом необходимо иметь в виду, что сведения о них - в первую очередь о Сократе - носят, как и сообщения о большинстве их предшественников, легендарный характер, и это обстоятельство ставит перед исследователем целый ряд Проблем. В особенности это касается вопроса о взаимоотношениях Платона и Сократа.

Для историко-философских работ характерно представление о Сократе как о предшественнике Платона и даже как о его учителе. В самом деле, в диалоге Платона точку зрения автора чаще всего выражает Сократ. Но, строго говоря, тогда нельзя с точностью определить, действительно ли ученик воспроизводит суждения учителя, или, напротив, Сократ является скорее персонажем, назначение которого - служить авторитетным защитником платоновской философии В пользу последнего предположения говорит и то обстоятельство, что о Сократе существуют и другие сообщения, и его образ в них значительно отличается от героя сочинений Платона. Так, если у Платона Сократ высказывает оригинальные неожиданные философские суждения, обычно ставящие его собеседников в тупик, то, например, у Ксенофонта он не более, чем носитель житейской мудрости, добродетельный человек, но никак не выдающийся мыслитель А в комедиях Аристофана, относившегося к Сократу резко критически, перед нами вообще предстает напыщенный и неумный демагог.

Все эти различия в интерпретации образа Сократа связаны с тем обстоятельством что в афинской традиции этот образ носил почти фольклорный характер. Мало кто сомневается в реальности фигуры Сократа; однако верно и то, что в сообщениях о нем трудно отделить правду от вымысла. Рассказы о странностях Сократа о его друзьях и учениках, с которыми он обсуждал философские проблемы (в отличие от софистов, бесплатно), о его сварливой и вместе с тем самоотверженной жене Ксантиппе, слишком напоминают анекдоты о чудаковатом мудреце присутствующие в культуре многих народов. Однако затем в ткань этих ∙забавных историй вплетается трагический мотив: Сократ был обвинен в вольнодумстве и развращении юношества новыми ложными богами, судим и приговорен к смерти. Смертный приговор Сократ встретил со спокойным мужеством, отказался от предоставленной ему возможности бежать из Афин и принял -Смерть, выпив чашу с ядом.

Несколько школ греческой философии признавали афинского мудреца своим родоначальником и апеллировали к его авторитету. Такой плюрализм трактовок его воззрений упрощался в связи с тем, что Сократу не приписывались никакие сочинения; по преданию, он никогда ничего не писал и лишь в устной форме проповедовал свои взгляды. К сократическим школам относят мегарскую. Ее представителями были Эвклид, Стилпон и Диодор Крон), злидо-эретрийскую (Федон и Менедем), киническую (Антисфен из Афин и Диоген Синопский) и киренскую (Аристипп). В них на разные лады варьировалось учение о правильном образе жизни, об этических принципах, о счастье и преодолении страстей, существовании, достойном философа.

Совершенно особое, исключительное место среди учеников Сократа занимает Платон. В отличие от жизнеописаний Сократа, сведения о Платоне, по-видимому, в основном достоверны. Его жизненный путь, насыщенный событиями и полный драматизма, известен хорошо Настоящее имя Платона - Аристокл. Прозвище ⌠Платон■ означает ⌠широкоплечий■. Философ, превративший образ Сократа в героя своих произведений, жил с 427 г. до н. э. по 347 г. до н. э. Платон много странствовал. Меньше всего он был отрешенным от социальных противоречий и страстей наблюдателем, и его неуемная активность иногда выходила ему боком. Так, стремясь воплотить в жизнь свой идеал государственного устройства при дворе сиракузского тирана Дионисия, философ вызвал гнев ограниченного властодержца и был продан им в рабство, из которого ему, правда, удалось вскоре освободиться благодаря философу - киренаику Анникериду.

После возвращения в Афины Платон основал Академию - философскую школу, сочетавшую, как это и было свойственно греческой философской культуре, черты научного сообщества и религиозной общины. Именно ученики Платона (академики) создали традицию почитания великого мыслителя и изучения его произведений.

Платон - первый из греческих философов, от которого в целостном виде до нас дошли подлинные тексты. По количеству их значительно больше, чем фрагментов, сохранившихся от досократиков. Но далеко не обо всех произведениях Платона можно твердо сказать, что они действительно принадлежат ему. Многие из них исследователи считают подложными. Однако и соотношение произведений, несомненно принадлежащих Платону, не следует считать простым. Зачастую в одних диалогах в краткой форме рассматривается то, что подробно изложено в других. Нередки и противоречия между диалогами. Строго говоря, сочинения Платона не содержат целостного учения, философской системы в том смысле, в каком это понятие использовалось позднейшими философами. ⌠Учение Платона■ - это, по существу, результат упорядочения различных мотивов его творчества. Удивляться таким противоречиям, однако, не приходится: великий философ был основателем и руководителем Академии, представлявшей собой не только сообщество ученью, а прежде всего религиозный орден. Творения родоначальника Академии, несомненно, были отредактированы, возможно, даже не один раз, и определить, что именно в них восходит к самому Платону, а что является итогом позднейшей обработки, едва ли когда-нибудь удастся. В этом отношении Платона можно сравнить с Пифагором. Следует отметить, что диалоги все-таки предназначались для внешнего употребления, т.е. для простого, непросвещенного читателя - иначе говоря, для тех, кого необходимо было обратить в свою веру, доказав им с помощью логических аргументов истинность платоновского учения. Кроме диалогов, создателю Академии приписываются сочинения, адресованные посвященным, т.е. членам платоновского ордена. Правда, эти тексты не сохранились. А родственные платонизму явления в культурах Востока (например, Индии) позволяют предположить, что и распространялись они в устной форме.

Отправным пунктом платоновского философствования является смерть Сократа. Для Платона это событие, как никакое другое, демонстрирует и символизирует всевластие зла и страдания в мире. Поиск избавления от этого зла, осмысление его и выяснение его природы составляют основу проблематики платонизма.

Философия Платона облечена в художественную форму. Среди произведении диалогического жанра, в целом весьма характерного для древней философской литературы, его диалоги занимают особое место. По сравнению с индийскими и средневековыми европейскими философскими диалогами они скорее напоминают пьесы с яркими и психологически убедительными характерами, правда, без драматургического действия.

Как уже отмечалось, выразителем точки зрения Платона в диалогах является Сократ. Метод, используемый им, получил наименование майевтики. Этим словом в греческом языке называлось искусство повитух. Смысл этого образа заключается в том, что Сократ не выдвигает собственных утверждений, но, находя противоречия в рассуждениях собеседника, помогает тому самому ⌠родить■ истину, самому сформулировать правильный вывод.

Именно так строится разъяснение центральной концепции, Платона - его учения об идеях. В качестве введения в него можно рассматривать диалог ⌠Гиппий Больший■. Гиппий - реальное историческое лицо, известный философ-софист. Платон, подобно Сократу, относившийся к софистам с глубокой неприязнью, представляет его как недалекого, но чрезвычайно самоуверенного человека. Сократ и Гиппий обсуждают вопрос, что такое прекрасное Гиппий сначала недоумевает, как можно не понимать таких простых вещей. Прекрасное он отождествляет то с прекрасной девушкой, то с лошадью, а то и с кувшином. Сократ без труда показывает своему незадачливому оппоненту, что прекрасное - это качество, которое может быть присуще самым разным явлениям, в которых оно воплощено Но Сократа интересуют не эти конкретные воплощения, а прекрасное само по себе. И он убеждает Гиппия, что если у разных людей - одно и то же представление о прекрасном, и если эта идея способна принимать различный вид, то единственным объяснением этого обстоятельства может быть вывод, что прекрасное - это идея, существующая сама по себе, независимо от человеческого сознания, и тем более - от отдельной вещи, в которой она находит свое воплощение.

С идеей прекрасного сходны другие идеи - прежде всего центральная для Платона идея блага. Идеи представляют собой образцы вещей. Каждый предмет имеет свою идею, своеобразный эталон, в соответствии с которым он ⌠изготовлен■. Например, стол существует потому, что есть идея стола, дерево - потому, ч го есть идея дерева, человек - потому, что есть идея человека. Но между вещью и ее образцом существует и принципиальное различие. Если первая существует лишь в течение определенного срока, то второй - вечен и не подвержен разрушению.

Однако с точки зрения Платона еще более существенно другое: такими же идеями-эталонами являются важнейшие этические принципы - благо, добро, справедливость. В окружающем нас мире могут попираться их конкретные и несовершенные воплощения, но не они сами. Идеи неподвластны никакому человеческому произволу.

Но что же представляют собой платоновские идеи? Платона принято считать основоположником объективного идеализма, т.е. философской доктрины, согласно которой мысли и понятия существуют объективно, самостоятельно, независимо от человеческого сознания. Но такое представление о древнем платонизме - не что иное, как модернизация, или приписывание Платону убеждений, сложившихся значительно позже и в совершенно иной исторической и интеллектуальной обстановке. ⌠Идеи■ Платона - это совсем не то, что мы подразумеваем под идеями сегодня. Однако в другом, психологическом и моральном смысле слова, он безусловно был идеалистом, ибо самой важной проблемой для него был вопрос о соотношении идеала и действительности. Платону было очевидно, что мир, в котором возможны осуждение и казнь Сократа, не знает справедливости и не живет в согласии с ней. Идеи блага, прекрасного, справедливости не могут быть его порождениями. Но если они присутствуют в сознании людей, значит, этот мир не может быть настоящим, поистине реальным миром. Следовательно, кроме него должен существовать какой-то иной мир, мир подлинных ценностей и незыблемого порядка, не нарушаемого никаким человеческим произволом. Уверенность в существовании такого высшего, горнего мира являлась для Платона жизненной необходимостью. А потому нетрудно представить себе, какое раздражение вызывали у него те, кто отрицал саму возможность высшей реальности, недоступной зрению, слуху и осязанию. Свою концепцию Платон иллюстрирует с помощью замечательного образа, который мы обнаруживаем в его позднем произведении ⌠Государство■. Это знаменитая картина пещеры. В пещере сидят пленники, прикованные цепью и не имеющие возможности выйти наружу. Через небольшое отверстие в пещеру проникает свет, и люди видят на стенах тени. И так как ничего, кроме этих теней, они видеть не в состоянии, им кажется, будто это и есть подлинные вещи. В действительности же это только отражение того, что делается за пределами пещеры. Такой пещерой, темницей, Платон считал и обычное повседневное существование людей вообще, и существование человеческой души, заключенной в теле.

Значение образа пещеры не следует, однако, и переоценивать. Это только иллюстрация, но отнюдь не объяснение взаимоотношений идей и вещей. Для того, чтобы прояснить его, напомним, что по-гречески идея, или эйдос, означает ⌠образ■, ⌠внешний вид■. Речь идет не о мыслях, а о моделях, об идеальных предметах, облик которых копируют вещи. Картина мира, по Платону будет неполной, если не обратиться еще к одному важному понятию платонизма - к понятию материи. Такого термина у греческого философа мы, разумеется, не встретим. Латинскому слову ⌠материя■ в его сочинениях соответствует термин ⌠хора■ - вещество, материал. Не только в языковом, но и в концептуальном отношении материя Платона радикально отличается от материи в понимании позднейшей европейской философии. Если в Новое время под материей подразумевалось то, что человек видит, слышит, осязает, то материя Платона недоступна чувственному восприятию. Она вообще не имеет никаких свойств, и ее существование необходимо лишь потому, что из соприкосновения идеи с материей возникают вещи.

Между идеей - первообразом вещи и самой вещью, получившейся в результате соединения идеи с материей, существуют еще некоторые различия. Если вещей, воплощающих идею, много, то идея одна. Идея Платона в известной мере соответствует понятию единого в элейской школе. И, кроме того, если с идеями связаны такие свойства вещей, как прекрасное и благо, то материя, напротив, символизирует в глазах Платона злое начало. Воплощаясь в материи и формируя отдельную вещь, единая идея не только расщепляется на множество единичных предметов, но и подвергается осквернению.

При всем том, несмотря на абсолютное противопоставление Платоном идеи вещам, у них, как это ни странно, обнаруживаются и некоторые общие черты. Идеи Платона обладают свойством, присущим предметам, - они занимают место в пространстве. Творец учения о мире идей так и называет его - ⌠умное место■ В нем и пребывают идеи, причем образуя строгую иерархию - частные идеи, т.е. идеи вещей, подчинены более общим. Во главе же мира идей находится идея блага.

Если вещам, не говоря уже о материи, идеи противостоят как порядок - хаосу и как добро - злу, то между идеями и душой человека существует тесная связь. Платон глубоко верил в переселение душ. Эта концепция играет в его философии, помимо всего прочего, важную роль при объяснении процесса познания. сущностью последнего создатель Академии считал анамнезис - воспоминание. Это явление Платон иллюстрировал с помощью геометрии: человек способен решать геометрические задачи, имея дело с идеальными треугольниками, окружностями и параллелограммами, хотя в чистом виде в природе, окружающей его, они не встречаются. По мнению Платона, душа при этом вспоминает то, что она до своего воплощения в этом теле созерцала, находясь в мире идей. Рассматривается у Платона и посмертная судьба души. Душа, пришедшая в мир с неба, не возвращается назад в течение десяти тысяч лет - мирового года. Исключение составляют лишь души, которые оказались троекратно воплощены в телах философов. Зато, выбравшись назад, душа вновь созерцает идеальные сущности.

В некоторых диалогах Платона появляется еще один персонаж - демиург дословно ⌠мастер■, ⌠ремесленник■). Это своеобразное божество, задача которого состоит в том, чтобы, ориентируясь на идеи как на образцы, из материи создаешь вещи, подобно тому, как гончар, имея в голове образ кувшина, лепит из вины.

Платоновская Академия просуществовала до 386-го года, когда она была закрыта по распоряжению императора Юстиниана. Но влияние платоновской традиции, принимавшей различные конкретно исторические формы, оказалось - непреходящим.

Последним великим философом Эллады, деятельность которого завершает по - настоящему творческий период ее истории, был ученик Платона - Аристотель, он жил с 384-го по 322-й г. до н. э. Родной город Аристотеля - Стагира, полис, положенный на северо-западе Греции. Придя в Афины и став ⌠академиком■. Аристотель обнаружил необыкновенный философский и научный дар. Но Аристотель оказался непокорным учеником. Его расхождение с учителем объяснялось прежде всего тем, что в облике Аристотеля полностью отсутствуют черты пророка и религиозного учителя. К учению Платона он отнесся как к концепции, описывающей мироздание, а не как к попытке преодоления царящего в мире зла, а потому не мог не обнаружить в ней многих неясностей и противоречий. О несогласии с учителем он заявил открыто и был вынужден покинуть Академию. В 40-е годы он был приглашен на должность воспитателя сына македонского царя Филиппа, наследника престола Александра. После того, как Александр сделался царем, он расстался со своим учителем. Аристотель вернулся в Афины и, подобно Платону, основал здесь философскую школу - Ликей. В отличие от платоновской Академии, Ликей Аристотеля - это только учебное заведение и научный союз.

Творчество Аристотеля поражает своей энциклопедической разносторонностью. Он занимался естественными науками и поэтикой, проблемами государственного устройства; был создателем логики и психологии. Однако центральную часть его наследия образует философия. С философскими текстами Аристотеля связаны серьезные источниковедческие проблемы. Главный его труд - Метафизика - представляет собой, строго говоря, не написанный им текст, а конспекты лекций философа, сделанные его слушателями. Поэтому не следует удивляться многочисленным противоречиям и повторам, встречающимся в них. Свое название Метафизика (в переводе с греческого - после физики; под физикой в Древней Греции подразумевалось естествознание) получила в силу совершенно случайного обстоятельства. В 1 в. до н. э. комментатор сочинений Аристотеля Андроник Родосский разбирал его рукописи и вслед за естественнонаучными сочинениями обнаружил трактат по философии. Таким образом, выражение ⌠после физики■ не выражает никакой философской концепции. В действительности то, что впоследствии стали называть метафизикой, есть не последняя, а первая философия. Она предшествует всякому другому знанию и образует его основу.

Эту первую философию Аристотель определяет как науку ⌠о причинах и началах■, или как науку о ⌠сущем как таковом■. В некоторых вопросах Аристотель следует даже не за Платоном, а за элеатами. Так, например, в его построении значительное место занимает тезис, согласно которому ⌠нельзя вместе существовать и не существовать■. Но что значит существовать? Что обладает подлинным существованием? Этот вопрос Аристотель считал главной философской проблемой.

Обсуждая ее, Стагирит, в сущности, анализирует наследие своего учителя Платона - при этом, разумеется, выходя за пределы платоновской традиции. Его интересует взаимосвязь идеи и вещи. Но ничего похожего на рассуждения создателя Академии об осквернении идеи материей, мы у Аристотеля не найдем. Для него имеет значение лишь сугубо познавательная проблема - вопрос о соотношении единого и многого - как идея вещи, существующая ⌠в единственном экземпляре■, дробится на множество единичных предметов. Аристотель стремится сузить пропасть между идеей и вещью, вырытую Платоном. Старый вопрос греческого умозрения - что существует по истине, а, не в общем мнении - обретает у него новую форму: что может существовать в качестве сущности? Под сущностью Аристотель понимает нечто, удовлетворяющее двум требованиям: сущность должна быть, во-первых, мыслима, а во-вторых, способна к самостоятельному существованию.

Что делает возможным существование отдельной вещи, определяет ее своеобразие?

Ответом на этот вопрос является учение Аристотеля о четырех причинах, обуславливающих существование вещи. Представим себе любой предмет, например, кувшин. Его существование невозможно без глины, материала (материи), которой он может быть вылеплен. Но сама по себе глина, разумеется, не есть длин. Чтобы стать им, она должна быть соединена с формой (морфе), структурой, определяющей качественную определенность вещи. Но и этого мало. Кроме формы - т. е., говоря платоновским языком, идеи кувшина, необходим гончар, т.е. активное деятельное начало. Его Аристотель называет действующей, или инструментальной причиной. И, наконец, должна быть четвертая причина иль, ради достижения которой создается вещь.

Если продолжить мысленный эксперимент Аристотеля, материю можно так Как и кувшин, разложить на материю и форму, материю, которая выделится в этом случае - тоже, и так далее. Итогом этого движения по нисходящей станет обнаружение некоей первоматерии. Сказать о ней что-либо определенное едва будет возможно: ведь все определенное, все качества мы уже исключили из у. И точно также, анализируя формы, мы придем к первоформе- форме форм. философским образом, и в начале каждой вещи, и в основе мироздания, по Аристотелю, лежат два начала. Они совечны.

Учение Аристотеля о сути бытия пережило свое время и, конечно, своего сознания. В средние века с его помощью Фома Аквинский стремился рационально мыслить сверхразумные истины христианства, а естествоиспытатели старались согласовывать с ним свои представления о мире вещей. Наконец позднейшая философия унаследовала от Аристотеля не только концепции, но и нерешенной проблемы. Из изучения текстов Стагирита остается неясно, о каком действовании идет речь - отдельного предмета, в частности, кувшина, или о кувшине как таковом, т. е. о целом классе предметов, объединенных общим понятием. В средневековой европейской схоластике стремление понять, что думал об этом великий философ древности, привело философов и ученых к постановке проблемы универсалий.

Глава 3. Средневековая философия.

До недавнего времени средневековая философия изучалась в весьма урезанном виде: ее представляли зачастую как конгломерат эклектических и релятивистских идей. Дело в том, что господствующим мировоззрением средних веков было христианство, магистральными идеями, разрабатываемыми выдающимися мыслителями этого времени, оказывались идеи теологические, касавшиеся того, как понимать Бога, Троицу, творение и пр. Философия полагалась ⌠служанкой богословия■, в чем философы Нового времени, а зачастую и современности, усматривали ее приниженный статус. Само понятие о том, что такое философия, калькировалось с понятием о ней в античности или в Новое время, и иным оно не мыслилось. Потому средневековое ее положение зачастую представлялось как пара- или псевдофилософия, внутри которой встречались отдельные свободные умы, перекраивавшие христианское мировоззрение в духе платонизма, аристотелизма, стоицизма. При таком подходе это означало: самостоятельного философствования в ту пору не существовало, оно являлось консервантом античных традиций при одном инструменте теоретизирования - формальной логике и при одном инструменте согласования всеобщего и единичного - символе.

Действительно - и в этом состоит ее исключительность - философия этого периода была тесно сопряжена с теологией проблематика же основывалась на бытийном отношении Бог - человек. Августин в трактате ⌠О граде Божием■ полагал философа, мудреца, богослова, пророка, учителя этики одной фигурой. Все остальные области, традиционно входившие в состав философии - онтология, гносеология, этика, эстетика - рассматривались под этим углом зрения. Как и теолог, философ строил свои системы, обращаясь к изначально Божественному смыслу бытия, отвечая на запросы религии и вопрошая заповеди веры. Однако при этом у философии были свои, отличные от религии, функции, связанные с основным ее свойством - сомнением (в истинности вероисповедных догматов) и со свойствами разума, призванного в конечном счете эти сомнения побеждать и причащаться высшей истине.

Периодизация философии

В отличие от истории средних веков, отсчет которой ведется, как правило, с IV в., истоки средневековой философии усматриваются в раннехристианском периоде. Средневековую философию условно можно разделить на следующие периоды: 1) введение в нее, которое представляет патристика (II-VI вв.); 2) анализ возможностей слова - важнейшая проблема, связанная с христианской идеей творения мира по Слову и Его воплощения в мире (V11-X вв.); 3) схоластика (XI-XIV вв.). В каждом их этих периодов обычно различают ⌠рационалистическую■ и ⌠мистическую■ линии. Однако стоит подчеркнуть, что мысль ⌠рационалиста■ была направлена на постижение чуда Слова-Логоса (ибо иначе как чудом наделенность им мыслящего существа назвать нельзя), а мысль ⌠мистика■ обретает логическую форму. Обеим этим линиям свойственно то, что называлось ⌠схождением ума в сердце■; это в свою очередь требовало новых способов бытования души: ими были умозрение, молитва, исповедь, наставление, как правило, облеченное в форму притчи. Именно потому, что философия составляла с мифологией, называвшейся вплоть до XII в. спекулятивной философией, единый идейный комплекс, она развивалась не только в светских школах (с XI в.), а затем в университетах (с Х111 в.), но прежде всего в монастырях, религиозных орденах, среди которых наиболее известными стали францисканцы (Александр Гэльский, Бонавентура, Иоанн Дунс Скот, Уильям Оккам) и доминиканцы (Альберт фон Больштедт, Фома Аквинский). Даже имена средневековых философов Я школ связаны с наиболее известными соборами и обителями (Гуго Сен-Викторский, Бернард и Теодорик Шартрские, Бернард Клервоский, Ансельм Кентерберийский).

Патристика подразделяется на раннюю, доникейскую (11-1V вв.) и посленикейскую (IV-VI вв.), греко-византийскую (Ориген, Григорий Нисский, Дионисий Ареопагит, Максим Исповедник, Иоанн Дамаскин и др.) и латинскую (Августин, Боэций и др.). При этом греко-византийская философия отводит решающее место непосредственному созерцанию Бога в схватывающем интуитивном акте, то есть ⌠мистицизму■, в то время как католическая мысль развивается внутри пересекающихся линий ⌠мистицизма■ и ⌠рационализма■. Огромное значение в этот период играли споры с неоплатонизмом, гностицизмом и возникавшими внутри христианства ересями.

Философствование, выявляющее возможности слова, - это фактически все средневековое философствование, его можно выделить в отдельный период тоже весьма условно, поскольку это было философствованием внутри новых охватываемых христианством ареалов - территории будущей Западной Европы. Важнейшими представителями такого философствования являются папа Григорий Нисский, Исидор Севильский, Бэда Достопочтенный, магистры Каролингской Академии, прежде всего Алкуин. Особняком в этом ряду стоит великий философ Иоанн Скот Эриугена. Л

Период, связанный со схоластическим методом исследования, также можно подзделить надвое: ранний (X1-XI1 вв.) и поздний (XIII-XIVBB.). Представителями раннесхоластического периода являются Иоанн Росцелин, Ансельм Кентерберийский, Петр Абеляр, Бернард Клервоский и др. Представителями позднесхоластического периода - Раймонд Луллий, Фома Аквинский, Бонавентура, Сигер Брабантский, Иоанн Дунс Скот, Уильям Оккам, творцы ⌠экспериментальной философии■ Роберт Гроссетест и Роджер Бэкон и др. Позднесхоластический период является периодом влияния арабской философии (Авиценна, Аверроэс), физических и метафизических идей Аристотеля; это привело к формированию идеи двух истин: разума и веры, что способствовало потере равновесия между разумом и верой.

Особенности средневековой философии

В отличие от античности, где истиной надо было овладевать, средневековый мир мысли пребывал в уверенности об открытости истины, об откровении в Священном Писании. Идея откровения была разработана отцами церкви и закреплена в догматах. Так понятая истина сама стремилась овладеть человеком, проникнуть в него. На фоне греческой мудрости, как говорил Х. Ортега -и- Гассет, эта идея была совершенно новой. Полагалось, что человек рожден в истине, он должен постичь ее не ради себя, но ради нее самой, ибо ею был Бог. Считалось, что мир сотворен Богом не ради человека, но ради Слова, второй Божественной ипостаси, воплощением которой на земле являлся Христос в единстве Божественной и человеческой природы. Потому дольний мир изначально мыслился встроенным в высшую реальность, соответственно встраивался в нее и человеческий разум, определенным способом причащавшийся этой реальности - в силу врожденности человека в истину. Причащенный разум - это определение средневекового разума; функции философии заключаются в том, чтобы обнаружить правильные пути для осуществления причастия: этот смысл и заключен в выражении ⌠философия - служанка богословия■. Разум был мистически ориентирован, поскольку направлен на выявление сущности сотворившего мир Слова, а мистика рационально организована в силу того, что иначе как логически Логос и не мог быть представлен.

2. В силу этого основаниями средневековой философии были теоцентризм, провиденциализм, креационизм, традиционализм. Опора на авторитеты, без которых немыслима обращенность к традиции, объясняет идейную нетерпимость к ересям, которые возникали внутри ортодоксального богословствования. В условиях заданности истины основными философскими методами были герменевтический и дидактический, тесно связанные с логико-грамматическим и лингвистически-семантическим анализом слова. Поскольку Слово лежало в основании творения и соответственно было общим для всего сотворенного, то оно предопределило рождение проблемы существования этого общего, иначе называемой проблемой универсалий (от лат. universalia - всеобщее). С попытками решения проблемы универсалий связаны три философских течения: концептуализм (существование общего вне и внутри конкретной вещи), реализм (существование общего вне и до вещи) и номинализм (существование общего после и вне вещи). В то время, когда средневековая философия представлялась хранителем античных традиций (с одной из главных идей - существования эйдосов, образов вещей до вещей), реализм считался единственно правильным подходом к познанию того, что такое бытие; появление номинализма свидетельствовало о распаде средневекового мышления, а концептуализм был сочетанием умеренного реализма с умеренным номинализмом.

Попытки разрешения проблемы универсалий открывали возможности обнаружить процедуры сопричастности земного и горнего миров. В контексте теологически ориентированной культуры логика, бывшая вместе и инструментом философии и самой философией, представляла собой особые способы созерцания Бога, позволявшие строить между Ним и человеком субъект - субъектные отношения. По существу такая логика непременно становилась теологикой.

3. Средневековое слово в зависимости от того, откуда и куда оно было направлено, претерпевало двойное преображение: воплощение (Божественного слова) и развоплощение (при направленности слова от человека к Богу). Слово было наивысшей реальностью именно в силу его существования в двух модусах. Мир мыслился существующим потому, что было сказано, что он существует. Сказание вело к существованию, но при этом любое сотворенное существо, оставаясь Причащенным Творцу, не могло быть пассивным: вещь начинала вещать о себе, иной вещи средневековье не знало. Любая вещь в силу акта творения Богом - у верховным субъектом, была субъектной и соответственно личностной.

4. Идеи субъектности и личностности находятся в теснейшем отношении со смыслом воплощенного Слова, не имевшего аналогов ни в одной из предшествующих религий и философских умозрений. Инкарнация (воплощение) - не вселение Бога в тело. Явление богов в человеческом облике, известное у греков, не означало их становления человеком. Вселяясь в тело, боги полностью сохраняли сверхчеловеческую сущность. В христианстве вочеловечение Бога включает в себя жертву, принимаемую распятым Сыном человеческим, то есть предполагает внутренние таинственные богочеловеческие отношения, теологическим истолкованием которых служит учение о Троице. Воплощение Слова, приобретение духом своей окончательной действительности означает, что логос освобождается от спиритуалистического характера. Единственность и неповторимость акта искупления привели к включению исторического в сферу европейской мысли; это придает совершенно особый статус средневековой философии как философии истории.

Идея воплощенности Слова означала, что зрение и слух становятся важнейшими органами чувств, видение же как умозрение - условием философствования.

5. Принцип креационизма, лежащий в основании христианского отношения к миру, предполагал, что всеобще-необходимое знание принадлежит только Богу, следовательно, возникшая в античности логика, рассчитанная на выявление истинного и ложного суждения, перестает быть равноправной с логикой диспута. На человеческом уровне роль всеобще-необходимого знания начинает исполнять этика, цель которой состоит в поисках регулятивов для реализации идеи спасения. Они выражают в идеях самосознания, поступка, совести. как нравственного отношения к поступку, интенции осознанности поступка, личной ответственности. Путь к достижению спасения лежал через вопрошание собственной души, прямо ставящее человека перед Богом, то есть самопознание понимается как богопознание, но совершаемое определенным образом: При таком самопознании мысленно расставляются основания мышления и основания веры. Потому исповедь есть не только процедура причащения Богу, но есть философствование, примером чему является ⌠Исповедь■ Аврелия Августина (354-430), где наиболее очевидна личная, вопросительная, осомневающая позиция философии относительно несомненности веры.

6. В силу акта творения человека по образу и подобию Бога, в силу дарованной человеку способности разумного причащения Богу человек впервые рассматривается как личность, деятельность которой основана на свободе воли. Вопрос о свободе воли тесно связан с вопросом о Высшем благе, которым является Бог, зле, которое толкуется как нехватка блага, и предопределении (выразителем этой идеи являлись Августин, Иоанн Скот Эриугена и др. Идея предопределения, однако, не стала ортодоксальной идеей). Смысл свободы воли связывался не с подчинением необходимости, а с определением поступков совестью и свободным выбором человека (Боэций, Абеляр, Бернард Клервоский, Альберт фон Больштедт, Фома Аквинский и др.). Творец мира брал залог для испытания духа опытом мира в виде любви или ненависти, что было тесно связано с возможностью знания: чем больше любовь к Богу, тем точнее знание.

7. Богооткровенность истины в Священном писании предполагала необходимость его комментария, который есть речевая встреча смыслов Божественного откровения и человеческого постижения. В речевом диалоге, принявшем форму диспута, была создана возможность формирования такой диалектики, понятия которой одновременно - двуосмысленно - направлялись на сакральное и мирское, образуя особый способ познания. Человеческий взор, направленный на Бога, совершенствуется в Его видении. Божественный, направленный на человека, высвечивает его смертность, конечность. Философствование осуществляется в момент чтения авторитетного текста или в момент его комментирования, то есть оно всегда в настоящем, где вечное прикасается к временному. Это не бесконечное совершенствование в умозрении, а моментальное реагирование на мысль, эту мысль одновременно продолжающее и останавливающее, познающее и обнаруживающее полное незнание Философия через комментарий обнаруживала в себе теологическую сущность, понимая удвоение сущего как общего для мира людей и как Божественного всеобщего, отчего проблема универсалий была средоточием средневековой философии.

Виды философии

Ко времени Боэция (ок 480-524/526) философия рассматривалась как одно из искусств, подразделяясь на три вида спекулятивную, практическую (или моральную) и рациональную (или логику). Спекулятивная философия разрабатывала собственно теологические проблемы В практическую философию входили уже не этика, политика и экономика, как это было у Аристотеля, а только и исключительно этика, благостью, любовно/ненавистным отношением к Богу определявшая правдоподобности суждений. Третья составляющая философии - рациональная, или логика, заместила аристотелеву риторику и поэтику. Все три вида философии находились между собой в тесном сопряжении

Спекулятивная философия, или теология.

Впервые термин ⌠теология■ применительно к философским спекуляциям употребил Аристотель Его деление умозрительной философии на математику, физику и теологию сохранялось весь период раннего и развитого средневековья - вплоть до XII в Теология считалась ⌠первой философией■, которая исследует, как говорил Аристотель, ⌠самостоятельно существующее и неподвижное■, являясь источником и целью бытия Однако в средние века термин ⌠теология■ прочно входит в быт лишь с первой половины XIII в., когда в Париже был открыт теологический факультет.

Можно выделить три этапа становления средневековой спекулятивной философии. первый имеет начало в ранней патристике и длится до Х в , второй охватывает Х1-Х11 вв., третий - X111-X1V вв.

С момента, когда раннехристианская церковь в борьбе с язычеством и ересями осознала эпоху ⌠апостольских мужей■ как завершенную, были созданы предпосылки для канонизации текстов Библии и создания к ним исторического (буквального), аллегорического, мистического, символического и тропологического (теория иносказаний) комментариев Все рациональные способы суждения, душевные порывы, аскетическое воспитание были обращены к изначальному смыслу бытия, отвечая на вопросы религии Поскольку, как полагалось, истина была открыта, то земной мир считался ее свидетельством, а человек в триединстве души, плоти и духа врожденным в нее и причащенным ей Когда Тертуллиан хотел выразить новое мировоззрение, то есть философствующее богословие, он называл его ⌠христианством■ или ⌠христианским основанием■, объясняя смысл такого именования тем, что ⌠философы только стремятся к истине, христиане же владеют ею■. Такие представления обусловили двуосмысленную природу ⌠первой философии■, она, с одной стороны, опирается на сверхразумное откровение Бога (им-то и владеет христианин), а с другой, на рациональный анализ откровения с помощью выработанных собственно христианством мыслительных приемов, преобразивших систему античных категорий, в которой Традиционно воспитывался богословствующий философ Разум находился в - прочном родстве с верой Можно даже сказать, что христианское средневековье открыло способность разума быть верующим Как полагал Тертуллиан, интуитивное, дологическое знание Бога дано душе Пытаясь отрефлектировать это .Дологическое, разум расчищает к нему путь до тех пор, пока не натыкается на НЕЧТО предельное, о чем уже ничего нельзя сказать, на что можно только указать: вот оно, и оно есть. Поскольку Бог как первая реальность обнаруживает себя именно таким образом, в Него можно лишь уверовать, уверовав одновременно и в то, что этот предел положен Богом, ⌠не желавшим, чтобы ты верил во что-то иное, кроме установленного Им, а потому не желающим, чтобы ты еще что-то искал■ На вопрос, что вначале - Афины или Иерусалим, - поставленный Тертуллианом и повторявшийся впоследствии в христианстве Петром Дамиани, Бернардом Клервоским, сам Тертуллиан дает ответ в пользу второго по следующим основаниям. В правильность поисков Бога необходимо верить, если акт веры, нет и правильности, то есть правила ⌠Нашел ты тогда, когда поверил, ведь ты не поверил бы, если бы не нашел, равно как ты не стал бы искать, если бы не надеялся найти Значит, для того ты ищешь, чтобы найти, и для того находишь, чтобы поверить■ Вера есть предел или свертывание разума в душе Познание, начавшись в душе, в пределе вновь возвращается в эту же душу, или в ⌠простоту сердца■, укрепив его, - мысль, совершенно чуждая античной философии, а по Тертуллиану, доказывающая, почему рациональные Афины всегда юле■ духовного Иерусалима В средневековье полагалось, что Бог - обладатель полноты истины, знания, блага; любое самое правильное человеческое умозаключение относительно Него считалось правдоподобным Потому верифицирующая процедура теории как спекулятивной философии 1) всегда обращена в прошлое, поскольку оно совершенно, неизменно и подтверждено свидетельствами, 2) оформлена как ссылка на текст Откровения.

Доникейский и посленикейский периоды проходят в спорах, в которых определяются ортодоксальные (Афанасий Великий, каппадокийцы) и еретические позиции (арианская, сабеллианская, монтанистская), в спорах о предопределении (Аврелий Августин, Северин Боэций). На их основании в 1V-VI1 вв. сложилась развитая система догматики. Работа над догматами, связанная с задачей встраивания земного мира в горний, с попытками определить соотношение между миром умозрительных сущностей и эмпирическим миром в основном была завершена на седьмом вселенском соборе 787 г. Первым систематизатором недогматизированного христианского знания явился в III в. Ориген; в VIII в. Иоанн Дамаскин выразил в ⌠Изложении православной веры■ сложившееся к тому времени предание на языке уже логически выраженных догматов. И для восточной (православной), и для западной (католической) мысли весьма существенна теологическая позиция Псевдо-Дионисия Ареопагита (VI в..). Основная мысль его ⌠Таинственного богословия■ - странность Бога миру, предполагающая парадоксальные высказывания о Нем. Он - Мышление и Жизнь, безымянен и достоин любого имени, даже такого, которое передает представление о Боге через телесность. Последнее, по Псевдо-Дионисию, есть одна из важнейших возможностей богопознания, в котором участвуют все человеческие способности - чувственно-эмоциональные, рациональные, духовно-мистические, сливающиеся в единый онто-гносеологический акт. Важнейшими ступенями к богопознанию являются покаяние, сопровождающееся молитвой, исповедь, приятие искупления. Молитва - свидетельство ⌠напряженного стремления к таинственным созерцаниям■ при отрешенности от всего видимого. Такое погружение в Бога, осуществляемое с помощью специальной подготовки души, Псевдо-Дионисий называет ⌠очищением■. После него ⌠при полном бездействии познавательных энергий■ возможно соединение человека с Богом.

В XI в. ⌠первая философия■ занята не сотворением догм, но их объяснением (Ансельм Кентерберийский). Осуществлению тончайшего комментария богословских текстов способствовали многочисленные переводы еврейских и исламских теологов, Псевдо-Дионисия Ареопагита, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина. Во время крестовых походов и испанской реконкисты иудей ибн Гебироль (Авицеброн) и мусульманин аль-Газали (Альгецель) служили школьными авторитетами. Создавались многочисленные ⌠диалоги между философами, иудеями и христианами■ (Петр Абеляр, Гильом из Шампо). Тексты европейских теологов в свою очередь переводились на иврит.

Ко времени возникновения схоластики относится начало дисциплинарного разделения теологии и философии. С этого момента богословские трактаты стали называться ⌠теологиями■ (Петр Абеляр, Гильберт Порретанский). Если они еще, как правило, имеют трехчастную структуру (первая часть посвящена определению веры, вторая - милосердию, или любви, третья - таинствам то, начиная с Абеляра (1079-1142), такая структура разрушается, полностью подчиняясь авторским задачам богопознания. Абеляр впервые выделяет теологию как полную теоретическую дисциплину, обладающую процедурами верификации, которые не

предполагают деятельности, способной подтвердить или опровергнуть их результаты. Этика, или моральная философия, также вправе стать дисциплиной со своим особым предметом, предполагающим в отличие от теологии деятельность не человечества в целом, а лишь живущего поколения, которую верифицирует эта жизнь. На основании существовавшего с апостольских времен предположения об имеющим место быть некоем новом знании, хотя оно и не вмещается в человека (От Иоанна, 16, 12 - 13), Абеляр теоретически формулирует мысль 1) об исторической ограниченности человеческого знания и 2) о необходимости постоянного ввода в него знания нового, которое расценивалось бы не только как факт интуиции: оно должно быть выявлено в предмете, поставлено как проблема и переведено в ранг признанного знания с помощью верификации Священным Писанием и диалектических процедур. Спустя полтора столетия Фоме Аквинскому создание нового знания уже вменяется в заслугу Абеляра спекулятивная философия, во-первых, обнаруживает себя как диалектическая теология, во-вторых, несет в себе зародыш будущей научной дисцилинарности, разрабатывая стандарты когнитивной точности и строгости: теология у Абеляра называется и ars (искусство), и disciplina (дисциплина), и scientia (наука).

Диалектическая теология подверглась нападкам со стороны мистической теологии (Бернард Клервоскии), которая первично основывалась на данностях внутреннего опыта■, а не на логических аргументах. Реакция на создание диалектической (рациональной) теологии спровоцировала процессы над Абеляром и его осуждение как еретика на Сансском соборе 1140 г.

Тем не менее результаты обсуждения предмета теологии не замедлили сказаться фи создании новых познавательных схем. Гуго Сен-Викторский четко выявляет двухуровневую структуру теологии, разделив ее на ⌠мирскую теологию■ (theologia lundana) и ⌠божественную теологию■ (theologia divina). Первая исследовала сущность Бога, впоследствии она была названа ⌠естественной теологией■ (theolgia Bturahs); вторая, считавшаяся высшей, исследовала Бога, воплощенного в Логосе и церковных таинствах - в будущем она стала именоваться ⌠теологией откровения■ (theologia revelata). Членение единой теологии надвое становится устойчивым. Это означает, что самому понятию естества, или природы придается усидчивый характер, чего не было в античности, понимавшей под ⌠природой■ мир сдающихся и преходящих вещей или указание на генезис вещи. В развитом средневековье природа сакрализуется как время и пространство. Именно в XII в. аз Книги природы, появившийся значительно ранее, с одной стороны, становится поэтическим штампом, с другой - употребляется в отличие от Книги Библии (Алэн Лилльский, Раймунд Себундский). Подобного рода разделение вело к далеко идущим последствиям: поскольку у обеих Книг был один и тот же автор - or, ⌠природа■ начинает осознаваться как священный текст равного достоинства библейским. Но если Библия адресована человеку, живущему не только в расчета разум, но и на чудо, то сотворенная без посредников природа в последнем не издается. Можно потому сказать, что, сравнительно с Тертуллианом, полагавшей наилучшей частью Божественного творения человека как рукотворного Бога, в XII в. имеет место начало интеллектуальной переориентации. И хотя по-прежнему считается, что мир сотворен ради Бога, потому внимание должно быть направлено на мир иной, на идею спасения, все же очевидно стремление познать и понять плоть мира как самоценность. И уже Фома Аквинский (1225/26-1274) полагает, что мир создан ради человека

Третий этап развития теологии по времени совпал с освоением аристотелевых ⌠Физики■ и ⌠Метафизики■ (в которых рассматриваются проблемы перводвигателя и сущности) и арабской философии. Анализ Аристотеля, Авиценны и Аверроэса привел к появлению доктрины двух истин (Сигер Брабантский, Боэций Дакский), согласно которой истины разума не соответствуют истинам веры. Это окончательно разделило теологию и философию, ибо, по представлениям парижских аверроистов 1) вера не требует доказательств, 2) философу же бездоказательность не пристала, его суждения основываются только на разуме, доводы которого суть не вера, а наука Опираясь на упомянутые трактаты Аристотеля, аверроисты доказывали совечность мира и Бога, невозможность божественного вмешательства в дела мира. Эти идеи в значительной степени способствовали развитию научного познания (Роберт Гроссетест, Роджер Бэкон), основанного на аргументации и эксперименте. Все эти изменения, хотя и имели в качестве конечной цели богопознание, способствовали появлению наряду с онтологическими отдельных гносеологических проблем.

Это особенно наглядно на примере теологических идей признанного борца с аверроистами Фомы Аквинского, который, утверждая автономию философии, пытался все же соотнести разум с верой. Догматы веры Фома разделил на регионально постижимые (Бот существует. Бог един) и непостижимые (творение мира, троичность Бога). Первые являются предметом и философии, и теологии, вторые - только теологии. Но главное в теологии Фомы - признание земной изменчивости, движения в качестве существенной неустранимой детали универсума. Космическая функция движения у него не деструктивный элемент, вносящий разлад в стройный космический замысел, а необходимый инструмент для достижения соответствия между изменчивостью и вечностью, правдоподобием и истиной, разумом и верой.

Начиная с Фомы Аквинского, четко ощущается двойственность теологии попытка понять Божественную тайну парадоксально сталкивает требования холодного, ⌠считающего■ рассудка с личностными непосредственными чувствами верующего. Эта же двойственность обнаруживается и в представлениях о том, кто может считаться теологическим авторитетом: человек, достигший личной святости, ведущий неизреченную беседу с Богом, или человек профессионально и интеллектуально сведущий. Как правило, в силу особенностей средневекового разума оба этих качества совмещались, но с появлением идеи двойственности истины такой идеал теолога был поколеблен. У Фомы Аквинского перегородка, отделяющая Божественный мир творения от человеческого мира постижения, достаточно плотна, хотя он употребляет относительно интеллектуального первоисточника истинности вещей безличные обороты, что позволяет этот интеллект истолковывать и как человеческий. Но уже Уильям Оккам (ок 1281-10 1V.1348/48) перегородку между Божественной и человеческой творческой деятельностью если и не устраняет, то делает проницаемой Эта проницаемость дает человеку возможность действовать и в ином мире, и в божественном творческом мире, создавая возможности для будущей науки

В последующую эпоху Реформации идея теологии как умозрительной дисциплины была отвергнута Ее предметом стали исключительно личностные отношения Бога и человека

Практическая, или моральная философия

Доникейская патристика прежде всего была занята формированием этических начал (⌠Послания■ Климента Римского, анонимное ⌠Учение двенадцати Апостолов, или ⌠Дидахе■, ⌠Пастырь■ Ерма), которые направляли человека к постижению Высшего блага (им полагался Бог), наставляли его на путь спасения, это было главной жизненной задачей средневекового человека, и определяли способы причащения праведности (крещение, евхаристия, молитва)

Вся патристика основывалась на таком представлении об этике. Более того, понимание Бога как Высшего блага, которому причастны по мере добродетелей и ∙роков все люди и следование которому ведет к презрению к смерти, служит у тетина этическим доказательством бытия Бога ⌠Если это не так, то Бога нет, и если есть, но он не печется о людях, то и добродетель, и порок - ничто■

II- III вв знаменуются острыми теолого-философскими спорами о троичности Бога и Божественной и человеческой природах Христа, спорами, опутавшими все последующее средневековье Огромную роль приобретает осмысление каждой из Божественных ипостасей в их отношении к миру, что теснейшим образом связано с этикой В этом отношении особый интерес приобретают воззрения Оригена (ок. 185-253/254), который связывал этику непосредственно с особенностями воздействий на человека разных ипостасей Троицы. Существа, как он полагал, получают свое бытие от Бога Отца, разум от Бога Сына, а святость от Духа Святого. Совокупное воздействие не дает возможности вразумленным существам полностью разрушить свое нравственное состояние, но дает возможность возвратиться на прежние ступени. Действие Бога Отца и Бога Сына распространяется на весь тварный мир, как живой, так и неживой, как на праведников, так и на грешников. Потому все разумные существа причастны Слову, то есть разуму, получая от Бога способность к знанию и разумению Врожденный в них разум способствует различию добра и зла Поэтому злодеяние всегда осознанно, делая человека повинным в грехе Основание для такого рассуждения дает ему истолкование действий третьей Ипостаси Троицы - Бога Святого Духа Действия Бога Святого Духа распространяются только на живой мир, притом только на тех, кто живет в добродетели, что означает это Лицо Троицы принимает участие только в святых Живущий в добродетели человек - осознанно поступающий человек. Поскольку всякий человек причастен разуму, то, поступая неразумно, он как бы впадает в безумие и заслуживает прощения на основании неведения (эта идея впоследствии проявилась у Бернарда Клервоского) Осознанно же совершающим злодеяние является тот, кто обратился вспять, заслужив предварительно участия в нем Святого Духа, такой человек прощения не заслуживает. Таким образом, нравственное состояние оказывается сопряженным с личностным.

Рассуждая о природе твари, Ориген живописует мистическую лестницу нисхождений: ангелы, начальства, троны, господства и пр., что позволяет назвать его учение интеллектуально-мистическим. Рассматривая каждое из находящихся на этой лестнице существ, Ориген делает следующее умозаключение: если все эти власти и господства получают свое достоинство по природе или необходимо, то подобно им, по природе необходимости получают недостоинство низшие твари В таком случае можно было полагать, что зло появилось не после сотворения их сущности, а являлось самой этой сущностью, что невозможно в силу благости Творца Поэтому разумные существа возносятся ввысь не по природе, а по заслугам, которые они приобрели вследствие свободы. Понятия заслуги и свободы воли становятся при этом не только важнейшими понятиями средневековой этики, но и предметом непрестанного обсуждения. Так, например, встал вопрос, поскольку даже вследствие кары никто не лишал людей свободной воли, могут ли получившие возмездие когда-либо вновь вернуться к добру? Ориген дает положительный, хотя и не ортодоксальный ответ на этот вопрос. Мир, в том числе небесный, находится в постоянном изменении, это свидетельствует, что он не подвержен гибели. Смена образа не означает совершенного уничтожения материальной субстанции, в противном случае, полагает Ориген, совершенно непонятно бестелесное небесное существование чинов, поскольку нематериальное существование свойственно только Троице Потому на протяжении многих ⌠невидимых■ веков каждое разумное существо может постепенно переходить из одного чина в другой, то есть возвратиться к изначальному состоянию

Ориген строит своего рода терапевтическую концепцию: души, даже падая вновь и вновь, способны к исправлению по природе блага, что со временем превратится в привычку, и они вновь повернутся к Богу В таком случае предполагается три возможности конца мира: 1) обретение бестелесной жизни после того, как все покорятся Христу, 2) соединившись с Богом, все разумные существа составят один дух, а телесная субстанция превратится в эфир; 3) мир окончится, хотя небо и земля сохранятся как небо и земля совершеннейших душ после их наказания и исправления. Неортодоксальная этическая концепция Оригена, признанного спустя два века после смерти еретиком, тем не менее обсуждалась на протяжении Средневековья (ее сторонником был Иоанн Скот Эриугена) наряду с ортодоксальной, что создавало внутреннее напряжение этого периода. В посленикейской патристике особое значение для этики приобретает осознание греха и вины в идее покаяния и исповеди, что теснейшим образом связано с именем Аврелия Августина. По Августину, каждый поступок христианина в предвосхищении исповедального акта оказывается в глубине нравственного сознания неотвратимо детерминированным не только прошлым, но и будущим - уже существующим в вечности возмездием: карой или блаженством. Одновременно этот поступок совершенно свободен, поскольку в нем жизнь завершается мысленно, провидчески; жизнь еще впереди, и поступая сейчас, человек сам определяет и свое будущее, и свою вечность. Августин выдвинул концепцию воли как начала греха. Грех состоит в желании сохранить или продолжить делать то, что запрещает справедливость и от чего человек волен воздержаться | Порочность плоти сама по себе не есть ни добро, ни зло, греховной она становится при совпадении желания и склонности совершить проступок Обсуждение этой концепции стало общим местом всего средневековья.

Ее первым серьезным оппонентом стал Северин Боэций, который дал иное | теоретическое осмысление идеи поступка, не связанное с идеей предопределения. ⌠Утешение философией■, последнее произведение философа, написанное перед казнью, представляет жанр утешения, начатый Цицероном, а также плач (жалобу, существенные жанры для всего средневековья; по структуре - оно тоже с исповедью, поскольку включает в себя непременные ее составляющие собственно исповедь, молитву, покаяние и свободное приятие возмездия

Поступок у Боэция или, как он его называет, ⌠результат действия■, базируется на сопряжении двух идей: Провидения, которое есть образ многообразия сущего в Божественном уме, и судьбы, которая возникает от сопряжения этого разума с изменчивыми вещами Судьба понимается как воплощение провиденциального порядка во времени и пространстве Образом такого порядка у Бога является множество колес, вращающихся вокруг одной и той же оси чем же колесо коси, тем меньше превратностей судьбы, чем дальше, тем больше превратностей. Смысл Провидения состоит не в том, чтобы сообщать вещам необходимость, а в том, чтобы быть знаком необходимости их осуществления в грядущем. Сущность так понятого знака - обозначать многовариантные состоя -я, вытекающие из свободы воли или по воле случая, который является стечением противоречивых обстоятельств Уже тем самым Боэции ставит проблему возможности перерешения предрешенного, что и составляет основание для важнейших христианских состояний надежды и молитвы. Лишь совершенный поступок выявляет необходимость и образует разрыв между возможным и действительным, за что и следует Божественное и мирское воздаяния в виде кары или благодати, которые нужно принимать со смирением человек в силу несовершенства разума, не могущего предвидеть случайных обстоятельств, способен совлечься с правильного пути.

До XI в. этические проблемы обсуждались, как правило, в рамках богословствования в широком смысле слова. В монастырях они исследовались применительно к жизни, отрешенной от мира, с ее отвращением к греху, пренебрежением к земным ценностям, повиновением канонам. Понятия добродетели, греха, порока, поступка скорее осознавались как значимые, но не определялись С конца XI в с возникновением мощного светского интеллектуального запроса о нравственной ориентированности в мире одним из центральных пунктов схоластической мысли стало именно определение этих понятии в их отношении к правовому обеспечению, что породило проблему соотношения двух форм права: естественного и позитивного. Естественное право определяло понятия греха добродетели применительно к Высшему благу, позитивное - в праву общему, человеческому, принципы которого были разработаны еще в античной философии, проблема же того, как возможно достижение блага собственным усилием или предначертанностью закона заставила обратиться к иудейской религии. Будучи к тому же временем появления схоластики, XII век стал временем, когда этика как дисциплина выделяется из теологии (созерцательной философии), куда она входила с первых веков христианства.

При обсуждении этических проблем в XII в. выявились оппонирующие стороны: Петр Абеляр и Бернард Клервоский.

Позиция Абеляра состояла в признании интенции, осознанного умысла поступка, в отрицании воли как инициатора поступка (воля, обузданная добродетелью воздержания, перестает быть основанием для греха), в переносе внимания с поступка на оценку состояния души, которое позволяет выявить при внешне одинаковых поступках различные намерения (⌠двое вешают некоего преступника. Один движим ревностью к справедливости, а другой - застарелой вражеской ненавистью, и хотя совершают одно и то же деяние... из-за разницы в намерении одно и то же делается разно: одно - со злом, другое с добром■).

Следствием такого отношения к греху было следующее: поскольку грех определялся через интенцию и искупался благодаря осознанному раскаянию и покаянию, что происходило благодаря внутреннему вопрошанию души, то 1) грешнику не нужен посредник (священник) в общении с Богом; 2) грешниками не являются люди, совершившие грех по неведению или в силу неприятия евангельской проповеди (например, палачи Христа); 3) человек наследует не первородный грех, а наказание за этот грех.

Бернард Клервоский (1091-1153) попытался проанализировать и участие воли в инициации греха, и сущность первородного греха, и проблему посредничества между Богом и человеком. В трактате ⌠О свободе воли■ Бернард объясняет идею посредничества необходимостью совета другого. Сила собеседующего слова в его суждении оказывается важнейшим условием в содействии благому решению. Поскольку идея речи в концепции Абеляра играла ведущую роль, то Бернард в данном случае использовал против него его же оружие. Брат Бернард был согласен с братом Петром в том, что только добровольное согласие на совершение поступка создает возможность спасения для человека, чем человек отличается от животного. Такое согласие Бернард и называет волей. Согласие воли на поступок есть свобода воли. Согласие, воля и свобода воли суть тождество. Следствием так понятой воли является признание невиновности человека, совершившего поступок через принуждение. Это явно противоречит позиции Абеляра, полагавшего, что даже невольный убийца отягощен грехом убийств. Непременным свойством воли является также ее разумность, которая повелевает чувствами и влечением (Абеляр подразделял волю надвое, одна из них определялась как чисто физическая склонность). Воля в ее трояком определении (как свободной, разумно определенной и согласной с действием благодати по спасению) называется свободой выбора. Свобода выбора, по Бернарду, есть свобода от необходимости. Антиномия свободы и необходимости рассматривается Бернардом в связи с вопросом об ответственности человека за его поступки. Вопрос, который поставил Абеляр в ⌠Этике■, где ответственность за интенцию поступка возлагалась на человека, рассматривается Бернардом с совершенно другой позиции - с позиции свободы выбора. Свободный выбор означает, что Бог может даровать спасение, а свободный выбор человека его принять, ибо он содействует благодати, совершающей спасение до тех пор, пока пребывает с нею в согласии. выбор человека его принять, ибо он содействует благодати, совершающей спасение до тех пор, пока пребывает с нею в согласии.

Поскольку выбор определяется разумом, то выбор сопровождается судом над собой, вызванным необходимостью понять, что делать- то или это? Потому свободный выбор сопровождает суждение. Однако в то время как свобода выбора всеобща для разумных людей, свобода суждения почти полностью исчезла из их среды, поскольку человек по сотворении не обладал ни совершенной мудростью, ни совершенной мощью, что к тому же было ослаблено первородным грехом. В силу предположения об ослабленности свободы суждения для Бернарда очевидно, что человек из страха наказания и смерти иногда принуждается к отречению , от веры словом. Языком, а не волей человек принуждается сказать то, чего не хочет, а не захотеть иного, чем хотел. Принудительно человек может лишиться свободы суждения, но не свободы выбора, в котором ⌠запечатлен■ образ Бога.

Размышления о лишенности свободы суждения как раз и способствуют решению вопроса о том, что подлежит возмездию: греховный поступок или его интенция. В аду, пишет Бернард, нет никакой мудрости. Но именно там наказываются грешники, которые, испытывая муки, наверняка раскаиваются в совершенных грехах. Но наказывается греховный поступок, а не греховное желание, хотя совершенно очевидно, что ⌠ввергнутый в муки не находит удовольствия в повторении акта греха■. Здесь очевиден спор с Абеляром, для которого грех - это осознанный умысел. Возражая ему, Бернард полагает, что умысел ничего не меняет в поступке, ибо воля, которая, по определению, есть свобода, и поступок совершает свободно. Если же поступок совершается несвободно, тогда свершенное не было волей, следовательно, и умыслом, следовательно, и поступком. Настаивая на определении интенционности поступка и полагая, что интенцию судит Бог (естественное право), а совершенный поступок - человек (с помощью позитивного права), Абеляр, по мысли Бернарда, не столько двуосмыслил поступок, сколько отделил один поступок (им является умысел) от другого (деяния). Бернард при этом пояснил: если Бог - свидетель, то Он свидетельствует во всем, в том числе в мирском суде, и в суждении, следовательно, и Его рукою карается грешник в мирском суде.

Тем не менее мысль об интенции поступка пролагала себе путь в средневековье Особенно это оказывалось насущным с XIII в. с появлением идеи двух истин: разума и веры (Сигер Брабантский, Боэций Дакский), когда стала очевидной невозможность судить поступок по одному основанию. Дунс Скотт (1265/ 66-1308), а вслед за ним и Уильям Оккам с разных позиций (первый был концептуалистом, второй - номиналистом) понимают интенцию как внутренний принцип вещи. В человеческом сознании они выделяют две интенции: первичную и вторичную. Первичная интенция Дунса Скотта направляет внимание на определенные объекты конкретной человеческой деятельности, вторичная - на умопостигаемое, на которое воздействуют реальные вещи, исполняющие роль случая, провоцирующего разум к активности. Так что поступки могут совершаться на разных - чувственных и интеллектуальных - основаниях, не всегда сопрягаемых друг с другом.

Рациональная философия, или логика

В сферу рациональной философии входил прежде всего анализ проблем, связанных с понятиями ⌠ничто■, ⌠начало■, ⌠сущее■, ⌠субстанция■, ⌠персона■, или ⌠личность■, а также анализ категорий, их сопряженность друг с другом, возможности внепонятийного мышления. Последнее теснейшим образом связано с идеей речи, выраженной тропами (иносказаниями). В период доникейской патристики формируется мысль о возникновении мира из ничего, подчеркивается важное значение для христианства не только духа, но и плоти, обсуждаются тринитарные проблемы (определение и место Лиц в Троице), следствием чего явились: 1) проблема ⌠Filioque■, связанная с пониманием происхождения третьего Лица Троицы - Св.Духа, что явилось причиной размежевания православия и католичества (первое признает происхождение Св.Духа только от Бога Отца, второе - ⌠и от Сына■, что есть ⌠Filioque■); 2) трудности истолкования смысла терминов ⌠ипостась■ 3) и ⌠сущность■, которые в ⌠Категориях■ Аристотеля означали соответственно первую и вторую сущность, в ⌠Метафизике■ же этими терминами - наоборот - означались вторая и первая сущность. Эти споры фактически не прекращались весь последующий период посленикейской патристики.

Василий Великий (330-379) попытался обосновать и онтологическое единство Троицы, то есть единство по сущности, и Ее же онтологическое различие, то есть различие ипостасное. Различение Лиц не должно было носить характер логических предикатов. Для обозначения такого рода предикатов, не обладающих самостоятельным бытием, употреблялся термин личина. К тому времени на Западе стала складываться традиция переводить ⌠просопон■ как ⌠персона■, а ⌠ипостась■ как ⌠субстанция■. Василий для объяснения этого феномена особенного всеобщего обратился к понятиям рода, вида, отличительного, собственного и привходящего признаков. Видовое имя ⌠человек■ обладает всеобщим значением и общей природой, поскольку обозначает любого человека, не определяя этим словом, однако, конкретного человека, Петра, Андрея, Иоанна или Иакова. Однако смысл общности обозначаемого, которая заключает в себе все объединенное этим именем, содержит внутри себя необходимость разделения на конкретных людей, благодаря чему мы узнаем не человека вообще, а Петра, Андрея, Иоанна или Иакова. Конкретными именами подчеркивается не общность, а своеобразие вещи, основанное на признаках сущности. Эти признаки, коренясь в единой сущности, позволяют одно, принадлежащее этой сущности, отличить от другого, ей же принадлежащего.

Имя ⌠человек■ выражает некую расплывчатую мысль, ⌠подлежащая■ же вещь (⌠Павел■), или, как впоследствии это переведут на Западе - ⌠субъект-вещь■, или ⌠субъект-субстанция■, этим именем не обозначается. Ипостась, таким образом, по Василию Великому, - это не неопределенное обозначение общей сущности; но и общее, и неопределенное, представленное через очевидные отличительные признаки, или свойства. Именно так представляется единство Троицы по сущности и различие по Ипостасям. Чисто логические аристотелевы категории ⌠первосущности■, ⌠сущности■, или ⌠ипостаси■, обретают в таком рассуждении значение Божественной сущности и Лица. ⌠Сущность■ (в латинской традиции ⌠субстанция■, ⌠эссенция■) и ⌠ипостась■ (в латинской традиции - ⌠персона■ .выражают важнейшие для христианской мысли представления: 1) о взаимоотношении разных личностных свойств внутри одной сущности и 2) о том, что Личностные свойства лежат в основании самой сущности, что и позволило впоследствии Аврелию Августину в ⌠Исповеди■ сопрячь воедино субстанцию с субъектом. Такого рода сопровождение позволило субъекту рассуждать не столько о субстанции, сколько в/внутри нее, что обеспечивало самопознание, обращение "стокам собственной души, то есть к началу, к границе ее творения, где вопрошающий непременно лицом к лицу стоит со своим Творцом.

Тонкое разведение почти тождественных по значению слов способствовало к тому же преобразованию строго философских категорий в философско-теологические смыслы.

Без учета споров о сущности и ипостаси невозможно понять и ⌠Комментарии к Порфирию■ Боэция, принадлежащие началу VI в. И в зарубежной, и в отечественной литературе подчас высказываются сомнения в строгой христианской принадлежности философа на том основании, что в его книге ⌠Утешение философией■ почти нет ссылок на Священное писание, зато в логических работах прослеживается строгость античного ума. Но если посмотреть на совокупность трактатов Боэция и на их проблематику (рядом с ⌠Комментариями к Порфирию■ обнаружатся теологические трактаты ⌠Каким образом Троица есть единый Бог а не три божества■, ⌠Могут ли ⌠Отец■, ⌠Сын■ и ⌠Святой Дух■ сказываться о божестве субстанциально■, ⌠Против Евтихия и Нестория■, где рассматривается проблема личности, и др.), то такой вопрос окажется сомнительной строгости: во всех трактатах ставятся все те же тринитарные и христологаческие проблемы что разрабатывались до- и посленикейской патристикой, и Боэция, специально и подробно, чисто философски обсуждая в ⌠Комментариях к Пopфирию■ смысл родовой сущности и связанных с нею отличительных, собственных и привходящих признаков, непосредственно включается в суть споров в отличие от Василия Великого для него при определении взаимоотношений внутри вещи являются важными не только отношения сущности и отличительного признака по отношения сущности и всех признаков вещи, образующих сложную систему причащения друг другу; для него существенным оказывается характер сказывания вещи о себе самой через совокупность признаков. При этом наиважнейшей оказывается именно категория сказывания и связанная с нею аристотелева категория отношения. Сказывание-отношение и есть то, что способно связать мир воедино, и то, что способно, сохраняя единство, размножить общность на Лица, или Персоны. Основное свойство персоны - звучание. Без ого свойства нельзя, по Боэцию, понять ни ее связи с Богом, который Сам есть Слово и который творил мир по Слову, ни ее необходимости в сотворенном.

Почти одновременно с Боэцием, который начал логическую линию тео - философии получила решительный толчок линия мистическая, связанная, как уже сказано, с именем Дионисия (или Псевдо-Дионисия) Ареопагита и его трактатами ⌠О божественных именах■ и ⌠О таинственном богословии■ (533 г.) странность Бога миру предполагает парадоксальное мышление о том, кто безымянен и достоин любого имени. Имена могут означать общее, частное или означать видения, согласно которым Богу придаются человеческие, то есть телесные черты. Последнее есть одна из возможностей Богопостижения, для чего необходимы разные свидетельства. Бесконечность наименований не имеет отношения к частичности, неполноте наименований. Напротив, и в этом логическая точность Дионисия, каждое имя выражает через себя Божественную полноту. Тем не менее сами имена могут быть обобщающими (Сверхблаго, Сверхбожественность, Сверхсущность) и разделяющими (Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой). Обобщающие имена присущи только единению, разделяющие - единению и обобщению вместе. Логическое следствие такого различения таково: поскольку Бог есть Троица, то справедливо суждение ⌠Бог - это Отец, Сын, Св.Дух вместе■, но поскольку каждое имя обладает полнотой Божества, то не менее справедливы суждения ⌠Бог - это Отец■, ⌠Бог - это Сын■, ⌠Бог - это Св.Дух■. По аристотелевой логике, эти суждения тождественны, по христианской - не тождественны, поскольку при единстве сущности ипостасные свойства Отца, Сына и Св.Духа не равны между собой. При фундаментальной смене логического угла зрения: с суждения (Аристотель) на абсолютное Божественное начало нарушаются выведенные Аристотелем законы мышления: тождества, противоречия, исключительного третьего. Предикаты упомянутых суждений суть не общее, не укорененный в единичное род, они суть свойства субъекта-подлежащего, Бога. Логика оказалась первым и непосредственным образом возведена в ранг теологики. Рациональное и мистическое сомкнулись в единый онто-гносеологический акт.

Второй этап средневековой философии - познание возможностей слова - связан с распространением христианства среди новых народов и началом его превращения в мировую религию. Потому огромный вес приобрела передача накопленного вероучения: прояснение идеи эсхатологии, значения чудес, возможностей души (Григорий Великий, Бэда Достопочтенный), укрепление аллегорического и аналогического способа мышления, что спровоцировало появление бесчисленных ⌠этимологии■ (Исидор Севильский), обучение метафорическому способу мышления (Алкуин). В это время разрабатывались жанры видений (⌠Видение Веттина■ Хейтона), светских житий (⌠Жизнь Карла Великого■ Эйнхарда), посланий, гимнов, стихотворных молитв. Мышление Иоанна Скота Эриугены (ок-810-после 877) обращено к поискам смыслов понимания, коренящихся в идее разделения сущностей, или природ. В трактате ⌠О разделении природы■ он различает четыре природы: 1) творящую и несотворенную; 2) творящую и сотворенную; 3) сотворенную и нетворящую; 4) нетворящую и несотворенную. Первая и четвертая природы - Бог начала и конца мира, непознаваемый Бог Отец. Вторая природа - природа ума, творящая вещный мир, третья - сам вещный мир, простая видимость. Замыкание круга творения в Боге происходит через посредство идей.

Третий период средневековой философии (его ранняя стадия) теснейшим образом связан с появлением среды городских интеллектуалов, что вызвало необходимость не только религиозного, но и светского образования. Это, в свою очередь, обусловило 1) начало распада единой дисциплинарной основы теологии и философии; 2) анализ проблемы универсалий как фундаментальной схоластической и диалектической проблемы, теснейшим образом связанной с формированием идеи речи; 3) рождение схоластики.

Часто полагается, что схоластика формировалась в течение V-X вв. Ее истоки принято искать в позднеантичной философии с ее установками на вычитывание ответов из авторитетного текста Платона, энциклопедического суммирования разнообразной проблематики, соединения мистических прозрений с рациональными суждениями. Теоретическими источниками схоластики обычно называют трактаты Аристотеля, посвященные разработке идеи слова и высказывания (⌠Категории■ и ⌠Об истолковании■), сочинения стоиков и неоплатоников (Порфирия, Прокла), а также до- и посленикейская патристика. В 1Х-Х вв. предшественниками схоластики называют Иоанна Дамаскина и Иоанна Скота Эриугену, поскольку они представили, по мнению сторонников такого взгляда (С.C. Аверинцев, В.В. Соколов), систематизацию и философское обоснование теологии. Более радикальные представители такой точки зрения (Г.Г. Майоров) том схоластики■ считают Боэция. Основания находят в его принадлежности латинской (⌠катафатической■) традиции и в принадлежности к аристотеливу. В таком случае понятие схоластики оказывается тождественным понятию философии и, как правило, энциклопедические статьи о схоластике представляют раскрытие философских проблем средневековья.

Однако, есть основания полагать, что схоластика началась с появления теологии как школьной (то есть схоластической) рациональной дисциплины, что теснейшим образом связано 1) с оформлением антитетического мышления, чему способствовал абеляров метод ⌠да и нет■ и 2) с отличением философии от теологии, когда философия не только осознает, но и оформляет себя как гика бытия, когда это бытие определено мыслью, сознательно и мучительно оторванной от вопросов веры, и как логике мысли, как эта мысль обосновывает внелогическим, но не сакрализованным началом.

Схоластический метод был полностью применен при анализе идеи универсалий, начиная с XI в.

На номиналистические идеи Иоанна Росцелина (ок.1050-ок.1122), которые известны только от его оппонентов (Ансельма из Аосты, ставшего епископом Кентерберийским, Петра Абеляра) и касались различения Божественных Персон (три Божественные ипостаси есть только слова; имя ⌠Бог■ есть имя субстанции, а не ипостаси, то есть оно изобретено для обозначения природы субстанции, а не Лица) ответили реалисты Ансельм Кентерберийский (1033-1109), Гильом Порретанский (ок.1070/80-4 сентября 1154), Гильом из Шампо (ок.1068-121) и концептуалист Петр Абеляр.

Ансельм Кентерберийский (его основные трактаты ⌠Прослогиум■, ⌠Монологиум■, ⌠Почему Бог вочеловечился?■) и Гильберт Порретанский (⌠Комментарии к небольшим теологическим трактатам Боэция■, ⌠О шести принципах■ Аристотеля, Комментарии к Посланиям Павла и Книге псалмов, к трактатам Аристотеля ⌠Категории■, ⌠Об истолковании■, ⌠Топике■, обеим ⌠Аналитикам■ и определяли универсалии через тождество субстанции: различные между собой по форме вещи сущностно имеют одну и ту же субстанцию. Если бы стало возможно эту форму отделить, то между вещами не было бы никакого различия. Потому природа универсалий принципиально онтологична. Гильом из Шампо в ⌠Сентенциях■ определял универсалии как тождество субстанции в силу ее статуса субстанции, хотя единичные вещи различаются между собой не только формами, но личностной сущностью, что делает субстанции тождественными не по сущности, а в силу безразличия.

Петр Абеляр (в ⌠Диалектике■, ⌠Логике для начинающих■, ⌠Теологии■) полагал, что универсальная вещь как вещь не может существовать, ибо это была бы противоречивая вещь: если такая вещь существует, то все единичное - фикции. В анализе проблемы универсалий он исходит из идеи высказывающей речи. Сотворенный по Слову мир словом же постигает себя. Личностное Слово Бога при воплощении образует столь же личностного субъекта речи. Такой субъект первичен полностью и непосредственно - в силу акта творения обладает всеми возможными формами бытия, то есть универсально обладает и Универсалиями Все значения, все смыслы такого субъекта, заложенные в нем, интенциональны друг другу. Такой универсальной интенцией внутри субъекта является звук, необходимо являющийся свойством субстанции в силу ее субъектности и персональности Звук - уже не Божественное слово и еще не человеческая речь, он в себе как бы ⌠схватывает■, или конципирует все возможные произнесения, каждое их которых воплощается в речи, которая изначально, по общесредневековым представлениям, освящена Св.Духом, осуществляется в пространстве с энергией и интонацией, направлена на взаимопонимание субъектов - говорящего и слушающего, синтезирует в себе такие способности души как память воображение и суждение. Такую речь Абеляр назвал концептом.

Петр Абеляр и Бернард Клервоский представляли соответственно две познавательные линии: мистически-рациональную и рационально-мистическую. Бернард считался последовательным сторонником сосредоточенного в себе и равнодушного к миру мистического созерцания. Однако именно Абеляр - и это считалась принадлежностью мистики - был инициатором учения о непосредственном общении верующей души с Богом, перешедшем в представление о ненужности духовенства в качестве посредника между ними. На эти мистические суждения рационалиста Абеляра мистик Бернард отвечал вполне рационалистическими суждениями.

Момент разделения единого основания теологии и философии сыграл ту роль в истории философии, в результате которой возникла необходимость наряду с верификацией текстом Священного Писания, показывающего парадокс аналогий мышления ввести порядок доказательства, прежде всего доказательство бытия Бога (Ансельм Кентерберийский). И если Ансельм исходил в своем доказательстве из гипотетической логики, то полтора века спустя Фома Аквинский привлечет для доказательства могучий физико- теологический аппарат мысли (доказательства на основании 1) движения, 2) производящей причины возможности и необходимости, 4) степеней, которые обнаруживаются в вещах, 5) распорядка природы, который постигается интуитивно).

XIII-XIV - ⌠золотые века■ развития идеи речи, связанной с философией так называемых модистов (Мартин, Иоанн, Симон и Боэций Дакские, Роберт Килвордби).

С именами Боэция Дакского (вторая половина X1I1 в.) и Сигера Брабантского (ок. 1240-ок. 1281/84), которые были магистрами Сорбонны, связываются попытки разработки аверроистской идеи двух истин: разума и веры, окончательно разделившей теологию и философию, ибо, по представлениям парижских аверроистов 1) вера не требует доказательств, 2) философу же бездоказательность не пристала: его суждения основываются только на разуме, доводы разума суть не вера, а наука. Опираясь на ⌠Физику■ Аристотеля, аверроисты доказывали совечность мира Богу, невозможность Божественного вмешательства в дела мира, поскольку Он не может нарушить Им же установленные законы, в частности, иконы движения небесных тел. Ими была сформулирована идея (получившая в литературе название ⌠монопсихизма■), отрицавшая сущностную реальность личной души, предполагавшая единую безличную интеллектуальную душу в мыслящих существах.

В значительной степени новые идеи, связанные с именем Аристотеля и основанные на его трактатах ⌠Физика■ и ⌠Метафизика■, способствовали развитию так называемой ⌠экспериментальной философии■ (Роберт Гроссетест, Роджep Бэкон), определившей два пути познания: аргументацию и эксперимент.

Современником и оппонентом аверроистов был великий систематизатор схоластики Фома Аквинский, имевший намерение, с одной стороны, утвердить автономию философского разума, а с другой стороны, соотнести разум с верой. Догматы веры Фома разделил на рационально постижимые (Бог существует. Бог один и пр.) и непостижимые (творение мира, троичность Бога и пр.). Первые являются предметом как теологии, так и философии, вторые - только теологии. Позиция Фомы в разрешении проблемы универсалий была следующей: универсалии в качестве прообразов сущего существуют до вещей в мыслях Бога, как конкретно осуществленные - в вещах, как результат абстракции в мышлении - после вещей. Фома выстраивает своего рода иерархию понятий: понятия, образованные в человеческом рассудке, истинны в той мере, в какой - то соответствуют природным вещам, вещи истинны в той мере, в какой они соответствуют Божественным понятиям.

Начиная с Фомы Аквинского, радикально меняются философские ориентации. Если раньше полагалось, что интеллектуально-сердечное внимание человека вынесено за пределы человеческого в устремленности к Богу, поскольку полагалось, что мир создан Богом ⌠через Сына и ради Сына■, то отныне полагается, что Творец создал мир ради славы человека, чтобы беседовать со своим творением, ибо Слово нуждается в ответном слове, которое требует всего человека. Поэтому хотя душа самосуща и нематериальна, она получает окончательное осуществление в плоти. Эту идею Фома защищает и против августиновского спиритуализма, и против аверроистского монопсихизма. Именно с материей Фомы связан принцип индивидуации.

Принципы индивидуации, концепта и интенции нашли дальнейшее развитие в трактатах концептуалиста Иоанна Дунса Скота и номиналиста Уильяма Оккама. Дунс Скот полагал, что, в отличие от положений Фомы Аквината, принцип индивидуации зависит не от материи, а от формы, которая является для материи видовым отличием. Концепты он определяет как мыслимое сущее, которому присуща ⌠этовость■, понятая как внутренний принцип вещи. Внутренний принцип есть интенция. Дунс Скот различает две интенции в человеческом сознании: первичную и вторичную. Первичная направляет внимание на определенные объекты конкретной человеческой деятельности, вторичная - на умопостигаемое, относящееся к сфере разума.

По У.Оккаму, универсалии не существуют ни до, ни внутри вещи, ни после пещей: в любом случае они оказывались бы единичностями, сосредоточенными либо в вещи, либо в абстрагирующем уме, где вещи нет, потому они имели бы вес либо для вещи, либо для мышления. Общее перестало бы быть общим, имеющим силу и для бытия, и для мышления. Выражая себя в речи, универсалия есть только образ и знак вещей. Знаки называются терминами, отчего позиция Оккама была названа терминизмом. Как и Дунс Скот, Оккам различает два типа интенций: первичные и вторичные. В первичной интенции, когда мыслятся сушке вещи, слова исполняют роль суппозиций, заменяющих имена сущих вещей; ко вторичной интенции они выражают контекстуальный объем, предметом которого являются универсалии. Субъект при этом атомизируется, из онтологического он становится гносеологическим, что и образовало тенденцию нового мышления.

Глава 4. Философия Нового времени (от Декарта до Гегеля)

XVI - XV11 века - время, обозначившее крупные перемены в жизни Европы. Сдвиги в образе жизни, системе ценностей, духовном мироощущении - все это нашло свое отражение в новой проблематике и стиле философии. Важным событием, определившим характер и направленность философской мысли, стала научная революция. Ее начало было положено открытиями Н.Коперника, И. Кеплеpa, Тихо де Браге, Г. Галилея, а завершение выпало Ньютону. Философия должна была осознать смысл и масштаб происходящих перемен и, отвечая ходу событий ввести современников в новый мир, мир с иным местоположением самого человека в его отношении к природе, обществу, самому себе и Богу.

Новый духовный мир выстраивался и обживался людьми с трудом, в конфликтах и столкновениях. Освобождение от власти прежних традиции требовало мужества, усилий и значительного времени. Прошлое сказывалось и на тех, кто прокладывал пути в этот новый мир.

Мы ознакомимся с ходом развития философской мысли, занимающего во времени более двух веков (с конца XVI по конец первой трети XIX вв.), в самых чертах чертах, прибегнув к сжатой характеристике философских концепции лишь небольшого числа из общего круга великих европейских философов.

Фрэнсис Бэкон (1561-1626)

Ф.Бэкон родился в Лондоне в семье лорда-хранителя печати при королеве Елизавете. С 12 лет обучался в Кембриджском университете (колледже св.Троицы). Избрав политическую карьеру в качестве жизненного поприща, Бэкон получает юридическое образование. В 1584 г. избирается в палату общин, где остается до восшествия на престол Иакова I (1603г.) и разгона парламента. Начиная с этого времени он быстро поднимается по политической лестнице, достигнув в 1618 году должности лорда-канцлера. Весной 1621 года Бэкон был обвинен палатой лордов в коррупции, предан суду и от сурового наказания освобожден лишь по милости короля. На этом политическая жизнь Бэкона завершилась, и он всецело отдался научным занятиям, которым и до того посвящая много времени.

Наиболее известный труд его - ⌠Новый Органон■ - вышел в свет в 1620 году Бэкон написал за свою жизнь много книг, из которых следует упомянуть также "Опровержение философией■(1608), ⌠О достоинстве и приумножении наук■(1623) и вышедшую посмертно ⌠Новую Атлантиду■.

В истории философии и науки Ф.Бэкон выступил как провозвестник опытного естествознания и научного метода. Ему удалось дать образ новой науки, отправляясь от твердо принятых и последовательно продуманных представлений о значении знания в обществе и человеческой жизни. Уже в Кембридже юный Бэкон остро пережил неудовлетворенность традиционной (схоластической) наукой, полезной, по его словам, лишь для побед на университетских диспутax но не в решении жизненных задач, стоящих перед человеком и обществом Старая философия бесплодна и многословна - таков краткий вердикт Бэкона Главным делом философа становятся критика традиционного познания и Издание нового метода постижения природы вещей. Он упрекает мыслителей прошлого за то, что в их трудах не слышно голоса самой природы, созданной Творцом.

Методы и приемы науки должны отвечать подлинным ее целям - обеспечению благополучия и достоинства человека. Это и свидетельство выхода человечества на дорогу истины после долгого и бесплодного плутания в поисках мудрости. Обладание истиной обнаруживает себя именно в росте практического могущества человека. ⌠Знание - сила■ - вот путеводная нить в прояснении задач и целей самой философии.

⌠Человек, слуга и истолкователь Природы, ровно столько совершает и понимает, сколько он охватывает в порядке Природы; свыше этого он не знает и не может ничего■- этим афоризмом Бэкона открывается его ⌠Новый Органон■. Возможности человеческого разумения и науки совпадают, поэтому так важно ответить на вопрос: какой должна быть наука, чтобы исчерпать эти возможности?

Учение Бэкона разрешает двуединую задачу - критически проясняет источники заблуждения традиционной, не оправдавшей себя мудрости и указывает на правильные методы овладения истиной. Критическая часть программы Бэкона ответственна за формирование методической дисциплины научного разума. Впечатляет и позитивная ее часть, но она написана, по замечанию великого Гарвея, личного врача Бэкона, ⌠по лорд-канцлерски■.

Итак, что же препятствует успешному познанию природы? Приверженность к негодным методам познания мира обусловлена, по мнению Бэкона, господством над сознанием людей так называемых ⌠идолов■. Он выделяет четыре их основных вида: идолы рода, пещеры, рынка и театра. Так образно представлены типичные источники человеческих заблуждений.

⌠Идолы рода■ - это предрассудки нашего ума, проистекающие из смешения нашей собственной природы с природой вещей. Последняя отражается в ней как в кривом зеркале. Если в человеческом мире целевые (телеологические) отношения оправдывают законность наших вопросов: зачем? для чего? - то те же вопросы, обращенные к природе, лишены смысла и ничего не объясняют. В природе все подчинено только действию причин, и здесь законен лишь вопрос: почему? Наш ум следует очистить от того, что проникает в него не из природы вещей. Он должен быть открыт Природе и только Природе.

⌠Идолы пещеры■ - это предрассудки, заполняющие ум из такого источника, как наше индивидуальное (и случайное) положение в мире. Чтобы освободиться от их власти, необходимо достигать согласия в восприятии природы из разных позиций и при различных условиях. В противном случае иллюзии и обманы восприятия затруднят познание. ⌠Идолы рынка■- это заблуждения, проистекающие из необходимости пользоваться словами с уже готовыми значениями, принимаемыми нами некритически. Слова способны подменить обозначаемую ими вещь и взять ум в свой плен. Ученый должен быть свободен от власти слов и открыт самим вещам для того, чтобы успешно их познать.

И, наконец, ⌠идолы театра■ - заблуждения, проистекающие из безусловного подчинения авторитету. Но ученый должен искать истину в вещах, а не в изречениях великих людей. Борьба с авторитарным мышлением - одна из основных забот Бэкона. Следует безоговорочно признать лишь один авторитет, авторитет Священного Писания в делах веры, но в познании Природы ум должен опираться только на опыт, в котором ему открывается Природа. Разведение двух истин - божественной и человеческой - позволило Бэкону примирить существенно различные ориентации познания, вырастающие на почве религиозного и научного опыта, укрепить автономность и самозаконность науки и научной деятельности.

Беспристрастный ум, освобожденный от всякого рода предрассудков открытый и внимающий опыту - таково исходное положение бэконовской философии. Для овладения истиной вещей остается прибегнуть к правильному методу работы с опытом, гарантирующему нам успех. Бэкон противопоставляет этот привычному пути Традиции следующим образом: ⌠Есть только две возможные дороги поисков и обнаружения истины. Одна от чувства и частных случаев переносит сразу к аксиомам самого общего характера, и затем дает дорогу суждениям на основании этих принципов, уже закрепленных в их незыблемости с тем, чтобы вывести на их основании промежуточные аксиомы; это наиболее распространенный путь. Другая - от чувства и частного приводит к аксиомам, постипенно и непрерывно поднимаясь по ступеням лестницы обобщения, до тех пор, пока не подведет к аксиомам самого общего характера; это самая верная дорога, хотя она еще не пройдена людьми■. Второй путь это путь методически продуманной и усовершенствованной индукции. Дополнив индукцию целым рядов приемов, Бэкон стремится превратить ее в искусство вопрошания природы, ведущее к верному успеху на пути познания. Основав свою философию на понятии опыта, истолковав чувственность как единственный источник всех наших знаний, Бэкон тем самым заложил основы эмпиризма - одной из ведущих философских традиций новоевропейской философии.

Родоначальник эмпиризма вместе с тем ни в коей мере не был склонен недооценивать значение разума. Сила разума как раз и проявляет себя в способности такой организации наблюдения и эксперимента, которая позволяет услышать голос самой природы и истолковать сказанное ею правильным образом. Поэтому свою позицию Бэкон иллюстрирует сравнением деятельности пчел, собирающих нектар со многих цветков и перерабатывающих его в мед, с деятельностью ткущего паутину из самого себя (односторонний рационализм) и муравьев, собирающих в одну кучу разные предметы (односторонний эмпиризм). Почему же тем не менее, он остается философом эмпиризма? Ценность разума - в его искусстве извлечения истины из опыта, в котором она заключена. Разум как таковой не содержит в себе истин бытия и, будучи отрешен от опыта, неспособен к их открытию. Опыт, таким образом, имеет основополагающее значение. Разум можно определить через опыт (например, как искусство извлечения истины из опыта) но опыт в своем определении и пояснении в указании на разум не нуждается, а потому может рассматриваться как инстанция от разума независимая и самостоятельная.

Основы альтернативной эмпиризму рационалистической традиции были заложены французским философом Рене Декартом.

Рене Декарт (1596 - 1650)

Рене Декарт - основатель философии Нового времени. Ему принадлежит заслуга ясной и глубокой формулировки основных интуиций и допущений рассматриваемого нами классического периода ноевропейскои философии.

Р. Декарт родился в семье, принадлежавшей к знатному роду Турени, что предопределяло его будущее на стезе воинской службы. В школе иезуитов, которую закончил Декарт, у него обнаружилась сильная склонность к занятиям математикой и безусловное непринятие схоластической традиции. Ратная жизнь не привлекала мыслителя, и в 1629 г. он оставляет службу, удаляется oт света, избирает местом своею пребывания самую свободную тогда страну Европы - Голландию и в течение 20 лег занимается исключительно научными трудами. В 1649 г. он принимает приглашение шведской королевы Христины помочь ей основать Академию Наук. Непривычный для философа режим дня и суровый климат Швеции стали причиной ею преждевременной кончины.

Отправной точкой философствования Декарта становится общая им с Бэконом проблема достоверности знания. Но в отличие от Бэкона, который ставил на первый план практическую основательность знания и акцентировал значение предметной истинности знания, Декарт ищет признаки достоверности познания в сфере самого знания, его внутренних характеристик. Отклоняя, подобно Бэкону, авторитет как свидетельство истины, Декарт стремится к разгадке тайны высочайшей надежности и неотразимой привлекательности математических доказательств. Их ясность и отчетливость он справедливо связывает с радикально глубокой работой анализа. В результате сложные проблемы удается разложить на предельно простые и дойти до уровня, на котором истинность или ложность утверждения может быть усмотрена непосредственно, как в случае математических аксиом. Располагая такими очевидными истинами, можно уверенно проводить доказательства, относящиеся к сложным и заведомо неясным случаям.

Декарт развивает специальное учение о методе, которое он сам резюмирует в следующих четырех правилах: 1) Не принимать ничего на веру, в чем с очевидностью не уверен. Избегать всякой поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению; 2) разделять каждую проблему, избранную для изучения, на столько частей, сколько возможно и необходимо для наилучшего ее разрешения; 3) располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу; 4)делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено.

Эти правила можно обозначить соответственно как правила очевидности (достижение должного качества знания), анализа (идущего до последних оснований), синтеза (осуществляемого во всей своей полноте) и контроля (позволяющего избежать ошибок в осуществлении как анализа, так и синтеза). Продуманный так метод следовало применить теперь к собственно философскому познанию.

Первая проблема состояла в том, чтобы обнаружить очевидные истины, лежащие в основе всего нашего знания. Декарт предлагает с этой целью прибегнуть к методическому сомнению. Только с его помощью можно отыскать истины, усомниться в которых невозможно. Следует заметить, что испытанию на несомненность предъявляются исключительно высокие требования, заведомо превосходящие те, что вполне удовлетворяют нас, скажем, при рассмотрении математических аксиом. Ведь и в справедливости последних можно усомниться. Нам же необходимо найти такие истины, в которых усомниться невозможно. Можно ли сомневаться в своем собственном существовании, в существовании мира. Бога? В том, что у человека две руки и два глаза? Подобные сомнения могут быть нелепы и странны, но они возможны. В чем же нельзя усомниться? Заключение Декарта лишь на первый взгляд может представиться наивным, когда он такую безусловную и неоспоримую очевидность обнаруживает в следующем: я мыслю, следовательно, существую. Справедливость несомненности мышления подтверждается здесь самим актом сомнения как актом мысли. Мышлению отвечает (для самого мыслящего ⌠Я■) особая, неустранимая достоверность, заключающаяся в непосредственной данности и открытости мысли для самой себя.

Декарт получил лишь одно несомненное утверждение - о самом существовании познающего мышления. Но в последнем заключено много идеи, некоторые из них (например, математические) обладают высокой очевидностью идеи разума В разуме заложено убеждение, что кроме меня существует мир. Как Оказать что все это не только идеи разума, не самообман, но и существующее на самом деле? Это вопрос об оправдании самого разума, о доверии к нему. Декарт разрешает эту проблему следующим образом. Среди идей нашего мышления находится идея Бога, как Совершенного Существа. А весь опыт самого человека свидетельствует о том, что мы существа ограниченные и несовершенные Каким же образом эта идея оказалась присуща нашему уму? Декарт склоняется к единственно оправданной на его взгляд мысли, то сама эта идея вложена в нас сам ее творец и есть Бог, создавший нас и вложивший в наш ум понятие о себе как о Совершеннейшем Существе. Но из этого утверждения вытекает необходимость существования внешнего мира как предмета нашего познания. Бог не может обманывать нас, он создал мир, подчиняющийся неизменным законам и постижимый нашим разумом, созданным им же. Так Бог становится у Декарт гарантом постижимости мира и объективности человеческого познания. Благоговение перед Богом оборачивается глубоким доверием к разуму. Вся система аргументации Декарта делает вполне понятной его мысль существовании врожденных идей в качестве одного из основоположений рационалистической теории познания. Именно врожденным характером идеи объясняется сам эффект ясности и отчетливости, действенности интеллектуальной интуиции, присущей нашему уму. Углубляясь в него, мы оказываемся способными познавать сотворенные Богом вещи.

Декарт полагает, что все возможные вещи составляют две самостоятельных и независимых друг от друга (но не от создавшего их Бога) субстанции - души и тела Эти субстанции познаются нами в их основных атрибутах; для тел таким атрибутом является протяжение, для душ - мышление. Телесная природа последовательно представлена у Декарта концепцией механизма. Вечно движущийся мир, подчиненный законам механики, исчислимый математико - геометрическим образом, заготовлен для триумфального шествия математического естествознания Природа - чисто материальное образование, ее содержание исчерпается исключительно протяжением и движением. Основными ее законами являются принципы сохранения количества движения, инерции и первоначальности прямолинейного движения. На основе этих принципов и методически контролируемого построения механических моделей разрешимы все познавательные задачи, обращенные к природе. Животные и человеческие тела подчинены действию тех же механических принципов и представляют собой ⌠самодвижущиеся автоматы■, никаких ⌠живых начал■ в органических телах (как растительных, так и животных) не имеется.

Наиболее трудная проблема философии Декарта - отношение души и тела человека. Если у животных нет души и они представляют собой бездушные автоматы, то в случае человека это очевидным образом не так. Человек способен управлять своим телом с помощью ума, а ум - испытывать на себе влияние таких разных по природе субстанций. Душа едина, непротяженна и неделимо. Тело протяженно, делимо и сложно. Декарт, проявлявший большой интерес к успехам тогдашней медицины, отнесся с особым вниманием к шишковидной железе, расположенной в центральной части головного мозга, и связал с ней место, в котором душевная субстанция взаимодействует с телесной. Хотя душа как начало непротяженное и не занимает места, но она ⌠пребывает в указанное железе, которая есть ⌠седалище души■. Именно здесь материальные жизненные духи и вступают в контакт с душой. Раздражение из внешнего мира передается по нервам в головной мозг и возбуждает пребывающую там душу. Соотвественно, самостоятельное возбуждение души приводит в движение жизненные духи, и нервный импульс завершается мышечным движением. Связь души и тела в целом укладывается в схемы, по существу, механического взаимодействия.

Основные моральные установки картезианства легко извлекаются из общей направленности его философии. Укрепление господства разума над чувствами и страстями тела - исходный принцип для поиска формул нравственного поведения в самых разнообразных жизненных ситуациях. Декарта отличает своего рода растворение феномена воли в чистом интеллектуализме. Свобода воли определяется им посредством указания на следование ⌠логике порядка■. Одно из жизненных правил Декарта звучит так: ⌠Побеждать скорее себя самого, нежели судьбу, и менять скорее свои желания, чем мировой порядок; верить, что нет ничего, что было бы целиком в нашей власти, за исключением наших мыслей■. Начиная с Декарта, новые ориентации философской мысли, в которых центральное место занимают мысль и сам человек, обретают классически ясный характер.

Эмпиризм и рационализм после Бэкона и Декарта

Последующее развитие новоевропейской философии проистекало в творческом противостоянии эмпиристской и рационалистических традиций, пока не пришло время для попыток их синтеза и преодоления.

В сущности, и эмпиризм и рационализм были воодушевлены общей задачей борьбы с Традицией, олицетворявшей собой мир жизни и культуры европейского средневековья. И тот, и другой были захвачены проблемой достоверности человеческого знания, расчисткой путей для победного шествия науки. Осмысливались проблемы нравственного, общественно - политического и правового существования европейского человека в контексте глубоких жизненных перемен.

Рационалистическая традиция после Декарта нашла своих самых выдающихся представителей в лице Бенедикта Спинозы (1631 - 177) и Готфрида Лейбница.

Философия Спинозы самим ее автором рассматривалась как своеобразное завершение картезианской философии. Она проникнута теме же интуициями и притязает на более совершенное разрешение проблем, поставленных предшественником. Спиноза вводит понятие единой и бесконечной субстанции, называя ее Богом и Природой одновременно. Тем самым в отличие от Декарта он становится на точку зрения философского монизма, признающего единое первоначало мира. Эта субстанция обладает бесчисленным множеством атрибутов, из числа которых человеку открыты только два: протяженность и мышление. Каждый из атрибутов заключает в себе всю полноту содержания субстанции, но только ему присущей определенности или, выражаясь метафорически, выражает его на собственном языке. В силу этого порядок и связь идей полностью отвечает порядку и связи вещей, и мучительная для дуализма Декарта проблема отношения души и тела получает более удовлетворительное разрешение. Каждый из атрибутов предстает перед нами как множество единичных вещей (модусов), в которых мы открываем проявление отдельного атрибута, образующего их сущность. Человек тем самым, имея душу и тело, познается и вполне протяженности, и в пален мышления. Тело и душа суть разные выражения одной сущности. Познавая тело, мы познаем душу, и наоборот. Это единство того и другого открывается нам лишь при условии ясного знания, действия интеллектуальной интуиции. Чувственное (низшее по значению) знание усматривает только множественность вещей и не способно подняться до их постижения как проявления единой божественной природы. Но именно таким должен быть взгляд на мир подлинной мудрости, которая одновременно преодолевает тщету смутных желаний и рабство человеческих страстей и обретает подлинную свободу в спокойном и ясном миросозерцании. Достижение этого состояния есть высшая задача нравственности. В нем и только в нем человек обретает счастье высшего качества - счастье, питаемое интеллектуальной любовью к Богу. Таким образом, Спиноза углубляет звучащую у Декарта тему обретения человеком свободы на путях подчинения человеческих страстей разуму. Убежденность в том, что активность человека определена лишь действием ясных идей разума, вело с непреложностью к отождествлению воли и разума, реальной причины и логического основания.

На основе этики Спиноза развивает основные положения своей политической философии. Рационалистисческая доктрина дает четкие основания для классически ясной формулировки идеи государственного договора как разумной основы общественной жизни. Из трех форм государственного устройства: абсолютной монархии, аристократии и демократии - в качестве наилучшей Спиноза выбирает демократию. Ее достоинство он видит в том, что здесь ⌠никто не переносит своего естественного права на другое лицо так, чтобы самому потерять всякое дальнейшее участие в общественных совещаниях■. Заметим, что на общем духе и пафосе философии Спинозы сказалась общая атмосфера жизни самой свободной страны тогдашней Европы - Голландии.

Другим выдающимся представителем рационализма был Г. Лейбниц. Подобно Спинозе, он захвачен проблемами, поставленными Декартом. И так же, как Спинозу, его не удовлетворяет решение вопроса об отношении тела и души. Развивая идеи Декарта, он набрасывает отличную и от него, и от Спинозы систему рационализма. Решительно отклонив картезианский дуализм, Лейбниц вместе с тем не приемлет и всепоглощающего пантеизма Спинозы, растворявшего в Боге все сущее.

Центральное понятие философии Лейбница - понятие монады. Монада - простая неделимая сущность, и весь мир представляет собой собрание монад. Каждая из них замкнута в себе (⌠не имеет окон■ во внешний мир) и неспособна влиять на другие. Бытие монад поглощено внутренней деятельностью представления. Мир монад строго иерархичен. Они располагаются от низших к высшим и венчающей их все - Богу. Низшие монады образуют собой уровень обычного материального бытия и отличаются исчезающе малой способностью к ясному представлению (⌠пребывают в смутном сне■), нарастающему по мере восхождения к высшей - Богу. Только последнему принадлежит исчерпывающая полнота представления, ясное знание всего и, как следствие этого, максимум действия, активности. Весь мир монад есть в конечном счете отражение Бога как верховной монады, и в этом заключены основания для развитой Лейбницем концепции философского оптимизма, провозглашающей, что наш мир есть лучший из всех мыслимых миров. Плюралистический мир Лейбница пронизан единством содержания, предустановленной гармонией, олицетворенной верховной монадой. Применительно к проблеме отношения души и тела монадология Лейбница оказывается способом сохранить независимость души и тела и в то же время объяснить несомненный факт их согласованности. Поскольку основной вектор совершенства менад направлен от их бессознательного состояния к состоянию совершенного знания, постольку Лейбниц согласен с эмпириками в их утверждении, что чувства - исходная ступень познания. Но только исходная! Поскольку всякая душа - монада, и ее деятельность направлена лишь на самое себя, то познание есть лишь процесс постепенного осознания того, что имеется в состоянии бессознательного. Тем самым Лейбниц вносит некоторые изменения в декартовскую теорию врожденных идей. Последние даются нам скорее как возможность, к которой мы можем придти, как к бессознательному в нас. Такой поворот дела ослаблял силу эмпиристской критики теории врожденных идей, оставляя в неприкосновенности строго автономный характер Разума.

Итак, как мы могли убедиться, наиболее уязвимая сторона рационалистических воззрений заключается в трактовке отношения души и тела. Автономность разума, имеющая характер безусловного требования для самой возможности формулировки рационалистической доктрины, осложняла ее развитие и применение. С трудностями иного характера сталкивались философы, развивавшие традиции эмпиризма. К числу наиболее видных представителей эмпиризма в философии, унаследовавших Ф. Бэкону, необходимо отнести в первую очередь английских философов Г. Гоббса (1588-1679), Д. Локка (1632-1704), Дж. Беркли (1685-1753), Д. Юма (1711-1776), а также французов Э. Кондильяка (1714-1780), К.А. Гельвеция (1715-1771), П. Гольбаха (1723-1789), Д. Дидро (1713-1784) и мн. других. Здесь мы остановимся на краткой характеристике философии Локка, Беркли и Юма.

Вопрос о происхождении, достоверности и границах человеческого знания Локк определил как одну из основных задач своей философии. Ответ на него должен был послужить надежным основанием для всех предприятий человеческого разума. Следуя Бэкону, Локк определяет опыт как основу всякого знания. Этот выбор диктуется, в частности, и полным неприятием альтернативной (рационалистической) позиции, связывающей себя признанием существования врожденных идей. Согласно Локку, непредубежденная критика этой концепции не оставляет ей никакого права на существование. Существуют целые народы не имеющие понятия о Боге, а дети (и идиоты) не имеют понятия о законах логики. Как тогда объяснить якобы врожденный характер этих идей? Ослабляя свой тезис о врожденности части наших идей до признания лишь возможности Обнаружить в душе их содержание, сторонники рационализма доводят этот теме до нелепости, ибо такой возможности существования отвечают все идеи нашего ума. Парадоксально и положение о том, что мы владеем идеей, которую можем не осознавать.

Локк начинает с прямо противоположного допущения: наша душа должна быть уподоблена чистой доске, письмена на которой способен оставить лишь опыт. Опыт и должен стать главным предметом философского исследования.. Наша душа отчетливо различает два вида опыта, опыт внутренний и внешний. Последний есть то, что мы называем внешним чувством, а первый относится к сознанию внутреннего мира самого человека. Что касается достоверности знания приобретаемого на основе того или иного рода опыта, то несомненное преимущество должно быть отдано опыту внутреннему, так как здесь мы имеем дело непосредственно данным его содержанием.

Наша задача в том, чтобы свести сложные формы к простым и тем самым достичь научного объяснения. В аналитическом разложении внутреннего опыта мы не обнаруживаем никакого рама в качестве самостоятельной инстанции или силы, и это дает Локку основание для мысли, что, как ни понимать разум, в нем не содержится ничего, что не держалось бы в чувстве.

Что касается внешнего опыта, то его содержание сводимо к такой форме психического переживания как ощущение. По терминологии Локка ощущения являются идеями. Это очень важное понятие, на котором необходимо остановить. Идеи, по Локку, есть все то, что воспринимается душою в себе самой или является непосредственным объектом восприятия, мышления или интеллекта. Ум способен лишь к комбинированию идей, но независимо от его силы неспособен уничтожить, ни изобрести новые (⌠простые■) идеи. В этом сказывается основополагающий смысл опыта как источника идей.

Достоверность внешнего опыта характеризуется меньшей надежностью. Локк уклоняется от твердого ответа на вопрос об источниках ощущений. Тем не нее он далек от скептицизма и развивает целую теорию о первичных и вторичных качествах, призванных ответить на вопрос: в каких отношениях чувственные восприятия адекватно представляют нам характер вещей, а в каких нет? : первичные качества - это математические и пространственно-временные характеристики фигуры, величины, положения и движения, а вторичные (неадекватные вещам) - цвет, вкус, запах и т.п.

Осознание Локком недостаточности эмпиризма для обоснования существо- вполне определенной по своему характеру внеопытной реальности побудило его, во-первых, держаться границ опыта и воздерживаться от постановки вопросов, заведомо выходящих за его рамки, и, во-вторых, при определении условий истинности наших представлений говорить о согласии их не с вещами, а друг с другом. Заслуживает упоминания локковская теория абстракций, показывающая, как из сопоставления чувственных данных возникают абстрактные понятия.

Чувство меры и здравый смысл являются характерными особенностями философии Локка. Им он во многом обязан своей исключительной популярностью, громадным влиянием на представителей французского Просвещения. Хотя сам Локк был далек от материализма (и отклонял даже деизм), тем не менее его философия во многом определила приход французского материализма XVIII века.

В отличие от Локка другой представитель английской эмпирической традиции - Дж. Беркли - использует идеи эмпиризма в несколько неожиданном, но согласном с его духом направлении. Беркли обращает внимание на то, что само локковское различение первичных и вторичных качеств вряд ли может быть оправдано с эмпиристской точки зрения. И протяжение, и вкус равно даны нам в качестве ощущений. Все попытки сконструировать из ощущений независимо существующие материальные тела выходят за пределы возможностей эмпиризма и способны населить мир, по выражению Беркли, химерами разума вроде бескачественной материальной субстанции, носителя первичных и вторичных качеств. Логичней принять существующими вещи, которые и есть комбинации наших ощущений. Существовать - значит быть воспринимаемым - таков принцип философии Беркли. Логичней признать окружающий нас мир миром духов и таким образом отразить наступление метафизики материализма, несущей с собой атеизм и свободомыслие. Следует отметить, что с самого начала своих философских исследований Беркли руководствовался именно этой полемической целью. Будучи священнослужителем, он был озабочен тем, чтобы дать высоко ценимой им теории Ньютона истолкование, основанное на принципах номинализма и феноменализма, и тем самым активно противодействовать ее материалистической трактовке.

Другим крупнейшим представителем английского эмпиризма был Д.Юм. С его именем связывают исчерпание логических возможностей эмпиризма в качестве одной из традиций классической философии. Юм подверг внимательному анализу положение эмпиризма, каким оно оказалось после Локка. Его последователи не смогли держаться строгого предписания - не покидать пределы опыта. Они клонились к метафизике либо материалистического, либо (подобно Беркли) спиритуалистического толка. Согласно Юму, это было обусловлено известными недостатками самого локковского учения. За ложные шаги в сторону метафизики ответственны два важных понятия, не подвергнутых строгому испытанию эмпиризмом. Это понятия причинности и субстанции.

Причинность как порождающую связь и зависимость между явлениями материального или духовного мира необходимо отклонить со всей возможной решимостью, руководствуясь принципом эмпиризма. Опыт по части причинности свидетельствует лишь о связи во времени (одно предшествует другому), но ничего не говорит и не может сказать в пользу действительного порождения одного явления другим. Поэтому идея причинности имеет исключительно субъективное, а не объективное значение и обозначает собой основанную на психологии привычку ума. Именно она создает иллюзию логически необходимой связи между причиной и следствием, чего опыт никогда не может подтвердить хотя бы в силу своей конечности. То же самое относится и к понятию субстанции. В опыте нам даны впечатления (восприятия), которые мы истолковываем в качестве действия вещей на наши познавательные способности. Но и здесь речь должна идти о простой психологической привычке истолковывать совместно данные в опыте свойства в качестве вещи. Ведь опыт, строго говоря, не заключает в себе никаких ⌠вещей■, кроме совместно встречающихся групп свойств (ощущений). Наше представление, согласно которому есть нечто, являющееся носителем (или обладателем) многих свойств, не усматриваемо в данном нам содержании опыта.

Выводы Юма относительно возможностей нашего познания полны скептицизма. Однако этот скептицизм обращен против метафизических притязаний нашего ума на знание реальности такой, какова она есть сама по себе. Познание же ограничено пределами опыта, и только в этих пределах оно обладает подлинной действенностью и ценностью. Юм - горячий поклонник ньютоновской физики и математического естествознания, он приветствует научное познание, строго основанное на опыте и следующее только ему, и полон скептического отрицания, обращенного на метафизику и вообще на всякое знание я о сверхчувственном мире. Математика в его учении заслуживает наивысших похвал потому, что ограничивает себя познанием отношений, существующих между идеями опыта. А как с остальным? ⌠Если, удостоверившись в этих принципах, мы приступим к просмотру библиотек, какое опустошение должны мы будем произвести в них! Возьмем, например, в руки какую-нибудь книгу по t богословию или школьной метафизике и спросим: содержит ли она какое-нибудь абстрактное рассуждение о количестве или числе? Нет. Содержит ли она какое-нибудь основанное на опыте рассуждение о фактах и существовании? Нет. Так бросьте ее в огонь, ибо в ней не может быть ничего кроме софистики и заблуждений■.

Философия Юма оказалась своего рода конечным пунктом в развитии эмпиризма. В ближайшее за Юмом столетие его представителям не удалось внести сколько-нибудь существенного вклада в его развитие. Но аргументы Юма сыграли важнуюроль в дальнейшем развитии европейской философии.

И.Кант (1724-1804)

Философия Канта - завершение и одновременно критика Просвещения. Вместе с тем она образует начало последней фазы развития классической европейской философии, представленной школой немецкого идеализма (Фихте, Шеллинг и Гегель). Канту, таким образом, принадлежит особо важное место, и неудивительно, что именно к нему постоянно возвращается философская мысль и XX столетий.

Иммануил Кант родился в Кенигсберге в семье ремесленника Отец Канта мечтал о духовной карьере для сына и способствовал его воспитанию в духе высокой религиозной настроенности и нравственного благочестия Семнадцати лет Кант поступает в Кенигсбергекий университет, где изучает богословие и философию В университете окончательно определяются интересы Канта Он с увлечением отдается философии и естественным наукам, не проявляя склонности к богословию Духовной карьере Кант предпочел университетскую В течение 9 лет после окончания учебы он работает домашним учителем и активно занимается самообразованием Получив место приват-доцента, а затем профессора в родном университете. Кант остается верным ему до выхода в отставку (1801) Его жизнь бедна внешними событиями и примечательна лишь богатством внутренней своей истории Отличаясь пунктуальностью, он достиг высочайшей упорядоченности в личной и общественной жизни (местные жители могли проверять свои часы по его ежедневным прогулкам в одно и то же время) Кант любил проводить свободное время в кругу близких друзей, ценил компанию красивых и воспитанных женщин, но не был женат.

Творческая жизнь Канта отчетливо распадается на два периода, докритический (по 1770) и критический. В первый период интересы Канта носят ярко выраженный естественно-научный и натурфилософский характер. В это время им написан знаменитый трактат ⌠Всеобщая естественная история и теория неба■ (1755), в котором обосновывается космогоническая гипотеза, получившая позднее название теория Канта-Лапласа. Со времени появления работы ⌠О формах и принципах чувственно воспринимаемого и умопостигаемого мира■(1770) ведется отсчет начала критического периода его творчества. Работа над главным трудом этого периода ⌠Критика чистого разума■ затянулась на целых 16 лет (1881 г.). Название этого периода ⌠критический■ призвано обозначить существо нового подхода Канта к задачам философии. Он состоит в исследовании условий возможности самих предметов философского интереса (познания, морали, религии и т.п.) и критического испытания всякого догматизма. Кант испытал на себе влияние многих мыслителей, но из их числа следует выделить Ньютона, Руссо и Юма.

Исходный пункт философии Канта удобнее всего пояснить той позицией, которую занял мыслитель в историческом споре рационалистов и эмпириков. Канту удалось осуществить синтез двух противоположных традиций, удержав в этом синтезе истину каждой из них и отклонив то, что, на его взгляд, оказалось в них ложным. Кант признал справедливость суждений эмпириков, утверждающих опытную природу нашего знания, но отклонил их идею о разуме как о ⌠чистой доске■, на которой лишь природа пишет свои письмена. Идея рационалистов о существовании врожденных идей также не была им принята, хотя в ней он усмотрел некоторый плодотворный смысл. Путем самонаблюдения нетрудно убедиться в том, что в нашей душе нет чистых идей (например, причинности), свободных от всякого опытного содержания, от тех или иных конкретных причин и следствий. Вместо врожденных идей Кант вводит понятие об априорных формах созерцания и рассудка. Эти формы принадлежат субъекту, а не объекту. Они характеризуют структуру соответственно чувственного восприятия и рассудочного мышления и ни в коем случае не присущи вещам самим по себе Тем не менее эти формы нельзя обозначить в качестве врожденных, так как это означало бы решение вопроса об их реальном происхождении, что, по Канту, превосходит наши возможности, опирающиеся на метод самонаблюдения или доказательство посредством разума. Бесспорно лишь то, что общие формы познания и содержание нашей душевной жизни даны нам в единстве своего существования Само название ⌠априорный■ взято Кантом из терминологии средневековой логики, где этим термином обозначался ход умозаключения от предыдущего к последующему и тем самым употребляется им в значении обусловливающего, определяющего начала (т.е. формы созерцания или рассудка ответственны за организацию опытного содержания). Данные опыта получают название апостериорных элементов нашего сознания, т.е. всегда оказываются ⌠заключенными■ в априорные формы. Акт познания предстает тем самым как действие субъекта, как проявление его активности.

Исследуя условия возможности человеческого познания, Кант полагал себя не вправе исходить из безусловной веры в безграничные возможности человеческого Разума. Для рационалистов и эмпириков то или иное решение вопроса ⌠ о происхождении Разума по существу предопределяло основания их убежденности в познании природы вещей. Введение Кантом понятия ⌠априорные формы чувственности и рассудка■ меняло ситуацию по существу. Теперь ⌠доступ■ к вещам самим по себе оказывается невозможным именно из-за этих форм. В прежнем значении слова ⌠познание■ становится неисполнимым, а потому ⌠вещи в себе■ непознаваемы. Мы можем знать лишь мир явлений, но не то, что является в нем. В то же время явления - это не только данные опыта, но и формы дознания, в которых они закреплены. Необходимое и всеобщее в явлениях есть выражение априорных форм познания, а разнообразное и изменчивое в них относится к данным опыта.

Таким образом, являющийся нам мир предстает в качестве целого, проникнутого законом и порядком, источниками которых являются априорные формы познания. Как в этом убедились еще сами эмпирики, всеобщность и необходимость невозможно обосновать или вывести из опыта. Опыт всегда безмолвствует, о будущем, но всеобщность и необходимость безразличны к тому, где и когда нечто имеет место Истоки законосообразности мира, как он нам дан в опыте, заключены в самом нашем уме и потому, с точки зрения Канта, рассудок законодательствует в природе. Последнее необходимо понять не как произвол самого рассудка, но как видение всей природы под формой закона и закономерности. Различение мира явлений и мира вещей в себе позволяет Канту ввести важные для его философии понятия ⌠трансцендентального■ и ⌠трансцендентного■. Не будучи новыми словами, они получают здесь строгий смысл. ⌠Трансцендентальный■ означает для него ⌠имеющий признаки априорности■, ⌠трансцендентный■ же указывает на нахождение чего-либо за пределами или границами опыта.

Обратимся теперь к конкретной характеристике того, что Кант обозначил в Качестве априорных форм чувственности и рассудка. К первым Кант относит пространство и время, ко вторым - категории, которые сведены им в четыре группы: количества, качества, отношения и модальности. Каждая из групп заключает в себе по три категории и, таким образом, общее их число равно двенадцати, по числу логических видов суждений.

Учение об априорных формах чувственности - пространстве и времени - предмет первой части ⌠Критики чистого разума■ - ⌠Трансцендентальной эстетики■. Одновременно все содержание этой части призвано дать ответ на вопрос как возможна математика?■ Общая логика кантовской аргументации заключается последовательном доказательстве предшествования в нашем уме пространства и времени (как целого) по отношению к отдельным временам и пространствам, что свидетельствует об их непонятийной природе, о том, что они являются общими формами нашего созерцания. Абстрагирующей силой нашего ума мы способны удалить из собственных представлений все, что угодно, вплоть до исключения представления о ⌠теле вообще■, но представить нечто, лишенное пространственно-временных характеристик, нечто внепространственное и вневременное, мы не в состоянии. Кант полагает, что этому может быть только одно объяснение - пространство и время суть наши собственные формы созерцания Математика как наука имеет дело с пространством и временем как с чистыми формами созерцания (геометрия базируется на пространстве, а арифметика - на времени). Именно этим объясняется неизменность всех математических теорем, раз и навсегда безупречно доказанных (что свидетельствует о независимости математики от опыта). Вместе с тем, поскольку формы пространства и времени будут всегда выраженными объективно (как формы явлений), то математика приложима к любой части опыта, а потому, согласно Канту, мера научности знания измеряется степенью использования этим знанием математики.

Во второй части - ⌠Трансцендентальной аналитике■ - Кант анализирует процесс познания, осуществляемый рассудком. Здесь в центре внимания - обоснование априорного характера категорий и принципов, без которых нельзя мыслить ни один предмет нашего опыта. Лишь в некоторой части утверждения физико-математического естествознания остаются неизменными. Обнаруживая свою зависимость от опыта, оно подлежит неизбежным историческим переменам. Итак, возможности науки ограничены лишь опытом, т.е. миром феноменов. Таков ответ на второй вопрос: ⌠Как возможна наука?■ Завершающая часть ⌠Критики чистого разума■ призвана ответить на вопрос ⌠Как возможна метафизика?■ В составе человеческого познания мы обнаруживаем отчетливо выраженную склонность к объединению рассудочных операций под формой идеи. В этой склонности к объединению находит свое характерное выражение действие человеческого разума. Каковы же априорные идеи чистого разума? Таких идей, по Канту, три: душа, мир. Бог. Именно они лежат в основе нашего естественного стремления к объединению всего нашего познания, подчинения его единым целям (задачам). Эти идеи венчают знание, оказываются предельными идеями нашего познания. В этом смысле они обладают априорным характером. Вместе с тем, в отличие от категорий рассудка, идеи имеют отношение не к содержанию опыта, а к чему-то лежащему за пределами всякого возможного опыта. По отношению к рассудку идеи разума выступают, таким образом, как обозначение, в сущности, никогда не достижимой задачи, так как средством познания чего-либо, лежащего за пределами опыта, они стать не могут. Ведь из факта существования этих идей в нашем уме отнюдь не следует факт их действительного существования. Идеи разума имеют поэтому исключительно регулятивное значение, и, следовательно, науки, которые сделали своим предметом изучение души, мира и Бога с помощью разума, оказываются в проблематичном положении. В своей совокупности рациональная психология (учение о душе), рациональная космология (учение о мире в целом) и рациональная теология (учение о Боге) и образуют собой основные разделы метафизики. Методы метафизических наук в силу отмеченной проблематичности ведут поэтому совершенно закономерным образом, а не в силу случайности или личной неудачи самих метафизиков, к неустранимым и неразрешимым в пределах самого разума антиномиям. Последнее означает, что мы с одинаковым успехом можем доказать прямо противоположные утверждения (например, ограниченность и неограниченность мира во времени и пространстве, подчиненность всего действию причинности и наличность отрицающей ее свободы воли, бытие Бога и его отсутствие). Такая ситуация свидетельствует о невозможности для метафизики стать наукой. Предметы ее познания находятся за пределами опыта, а потому Достоверным знанием их мы обладать не в состоянии. Обречен ли человек в этой ситуации на полное незнание ноуменов (вещей в себе)? Возможно ли помыслить их себе непротиворечивым образом? Такая возможность открывается нам не на путях научного познания, но лишь с помощью практического разума, т.е. на почве нравственности.

Предмет следующей ⌠Критики...■ Канта - практический разум, иными словами, ⌠условия возможности■ способности человеческого ума к моральному действию. Это сфера действия человеческой воли, направленной на овладение реальностью. Здесь Кант должен выявить, что есть ⌠чистый практический разум■, это в свою очередь позволит очертить законные притязания практического разума. И здесь сразу нужно отметить важную асимметрию в отношении к ноумену теоретического и практического разума. Последний действует именно в их сфере, в то время как теоретический находится в пределах лишь феноменов В этом бесспорное преимущество разума практического, ибо ему способно открыться то, что недоступно теоретическому. В этом смысле Кант возвышает веру над разумом, отдавая ей пальму первенства.

Искомый Кантом априорный синтез в сфере практического разума не основан ни на чувственной интуиции, ни на опыте. А это значит, что для обоснования морали мы не имеем права апеллировать ни к чувственным импульсам, ни к опыту. Источник морального действия заключен в законе, который воля предписывает самой себе, ускользая тем самым от детерминации со стороны чего бы ни было (чувства, расчета, давления, привычки и т п.). В этом, по Канту, заключены основания автономности морали. Конечно, поступки, которые совершает человек и которые он оценивает с моральной точки зрения, лишены полной чистоты. Но это означает, согласно Канту, отступление от собственно нравственного характера поступка. Последний отвечает этому характеру лишь в iM случае, если он обусловлен действием морального закона, автономного по юй природе. Этот моральный закон - категорический императив Канта

Императив есть объективный практический принцип, значимый для всех. Кант выделяет два их вида: гипотетический и категорический. Первый в своей формулировке предполагает определенную цель, ради которой приходится действовать отвечает формуле: если хочешь того-то, то действуй таким-то образом. В отличие от него категорический императив определяет волевую направленность пего действия независимо от желаемой цели, он определяет ее в полной независимости от чего бы то ни было, как обусловленную ее собственным законом что это за закон. Как закон он должен удовлетворять признакам всеобщности и безусловности. Следовательно, в качестве требований могут быть выставлены лишь такие, что применимы к поведению всех людей, во всякое время и во всяком месте. Ясно, что подобное требование может быть только одним, хотя формулироваться оно может различным образом. И у Канта действительно есть несколько формулировок категорического императива. Приведем лишь две из них, позволяющие лучше схватить существо его мысли. ⌠Поступай согласно такой максиме, которая в то же время сама может стать всеобщим законом■ и ⌠Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству■. Несомненна близость этой максимы к евангельскому: ⌠не сотвори другому того, чего себе не желаешь■. В отличие от евангельского моральный пафос кантовского требования определен чистым долгам. В долге и только долге Кант видит то, что способно поднять человека над самим собой, исполниться как личность в свободе и независимости от природного механизма.

Категорический императив предполагает наличие свободы воли, воли как свободной причины наших поступков. Безусловность и свободы воли, и бессмертия души, и существования Бога является не результатом рационального (теоретического) доказательства, а предпосылкой практического разума, точнее, морального закона. Они не обогащают сферу теоретического знания (и в этом смысле не являются теоретическими догмами), но придают идеям разума объективное значение. Утверждение свободы воли, бессмертия души и существования Бога обязано своей действительностью моральному закону, и в этом (но только в этом!) смысле религия основана на морали, а не наоборот. Так, по Канту, само существование Бога необходимо потому, что добродетель в мире, подчиненном механической причинности, никогда не будет увенчана счастьем, и справедливость, требующая воздаяния добродетели, свидетельствует о существовании интеллигибельного мира с всесильным Богом, воздающим по заслугам.

Философия Канта им самим мыслилась призванной ответить на вопросы. ⌠что я могу знать?■, ⌠что я должен делать?■, ⌠на что я могу надеяться?■ и венчающим предыдущие и вбирающим их в себя - ⌠что есть человек?■ Своими ответами на эти вопросы Кант выступил и как завершение Просвещения, и как мыслитель, преступивший границы этой эпохи и положивший начало последнему периоду новоевропейской классической философии, протекавшей под знаком романтического настроения.

Школа классического немецкого идеализма (Фихте, Шеллинг, Гегель)

Философия Канта оказала колоссальное стимулирующее воздействие на всю последующую европейскую и, в особенности, немецкую мысль. Характер кантовской постановки проблем философии и их решения вызвал сильное желание лучше выразить подлинные завоевания его мысли и преодолеть свойственные ему ошибки. Первым, кто предпринял такую попытку, был И. Фихте (1762-1814) Необходимо отметить, что Кант, уничтожив притязания метафизики на научность и тем самым на существование, все же невольно открыл для нее новые, возможности. В его философии речь идет и о бессмертной душе, и о свободе воли, и о Боге Наконец, кантовский трансцендентальный субъект с присущими ему априорными формами созерцания и рассудка открывал новые возможности в построении философской онтологии как онтологии сознания Наибольшее влияние на Фихте произвела в этой связи ⌠Критика практического разума■. Новое толкование ее смысла как раз и открывало возможность обойти кантовский запрет на метафизику и возродить ее в обновленном виде Для этого было Необходимо освободиться от бросающегося в глаза дуализма Канта, освободиться от существования вещи в себе, независимой от трансцендентального субъекта Исходной точкой переосмысления становится поэтому нравственное учение Канта, а учение о чистом разуме подвергается основательной критике и переработке. Вещь в себе отвергается Фихте с обезоруживающей простотой. Ведь она ⌠входит в кантовские построения в качестве мыслимой сущности, следовательно, можно сказать, что это мы мыслим вещь в себе, действующую на нас.

Трансцендентальный субъект Канта остается, таким образом, в одиночестве, он есть единственно сущее, все остальное - продукт (и только потому и предмет) его деятельности. ⌠Я■ Фихте - деятельное абсолютное начало, само полагающее свое ⌠не-Я■, в преодолении которого способно бесконечно развертывать собственное содержание. Личному темпераменту Фихте всецело отвечает установка на деятельность как на смысл самого существования, назначение жизни ее долг. Вполне понятно, что такая интерпретация уничтожает различие теоретического и практического, принципиальность дуализма мира свободы ноуменального человека и детерминированного мира природы. Отныне природа становится всего лишь средством реализации человеческой свободы. Мнимая независимость и самостоятельность разнообразных объектов природы может быть расколдованы осознанием того, что эти объекты суть порождения кажимости абсолютного субъекта, его деятельной природы.

Смысл философии Фихте, ее цель в этом и заключается. Обманчивая видимость, внушающая мысль о независимости всякого ⌠не-Я■ от ⌠Я■ определена совпадением абсолютного и индивидуального ⌠Я■. Абсолютное ⌠Я■ само себя ограничивает и разделяет таким образом, что для этих конечных ⌠я■ существует противополагаемое им ⌠не-я■. Это и открывает бесконечное поприще для деятельности индивидуальных ⌠я■, каждое из которых, выполняя свой долг в форме собственной жизни и деятельности, обнаруживает великую деятельность единого мирового ⌠Я■. Схема самосознания и схема действия совпадают, что дает основание Фихте рассматривать свою философию в целом как наукоучение, с одной стороны, и как отображение нарастающего, но не способного достичь сознания совпадения (или тождества) противоположностей ⌠Я■ и ⌠не-Я■, божественного и человеческого, бесконечного и конечного, с другой. Эта же объяснительная схема принимается Фихте и в отношении индивидуального ⌠я■, ограничение и разделение в котором порождает различные психические состояния, главнейшие психические функции и душевные способности. Выдающаяся роль в диалектике полагания и снятия ограниченности принадлежит рефлексии.. Так, рефлексия об ощущении (ограничении) есть деятельность, влекущая за собой противоположение ⌠я■, поскольку в самой рефлексии ⌠я■ не видит себя, не видит, как оно действует и, следовательно, действует бессознательно. Поэтому продукт его деятельности (⌠не-я■) предстает перед ним не как его продукт, а как объект вне его, существующий без всякого содействия ⌠я■. В свою очередь осознание ощущения как продукта деятельности связано с новым ограничением, преодолевая которое, ⌠я■ полагает новое и т.д. Диалектика Фихте не знает завершающего тождества противоположностей, и именно этот момент его философии вызвал критику Шеллинга и Гегеля.

Ф.Шеллинг (1775-1854) прямо исходит из принципа тождества духа и природы, понимаемых всего лишь как разные проявления единой деятельной сущности - Абсолютного или Бога. В его философии оживают пантеистические системы Дж. Бруно и Спинозы, переосмысленные в свете возможностей, рожденных идеей трансцендентализма Канта и ее развитием в философии Фихте. Абсолютное тождество Шеллинга есть первоначальная, а не производная сущность. Сила, изливающаяся в природе, по существу тождественна с той силою, которая обнаруживается в духовном мире, с той лишь разницей, что в первом случае она должна бороться с перевесом реального, а во втором случае - с переносом идеального. Но и эта противоположность (реального и идеального) является только тому, кто уже сам отделился от целостности и обособился от нее как производное существо. Творческая деятельность Абсолютного развертывает панораму жизни мира, метаморфозу его форм от низших до высшей, венчаемой человеческим самосознанием. То же самое творчество, как тождество теоретической и практической деятельности, нужно найти также в субъективном интеллекте. Здесь, согласно Шеллингу, таким характером обладает эстетическая или художественная деятельность, способная с наибольшей полнотой выразить природу творческого начала. Идеальный мир искусства и реальный мир объектов являются продуктами одной и той же деятельности, которая, творя бессознательно, создает действительный мир природы, а творя сознательно, эстетический мир искусства. Весь мир есть живое произведение искусства. По словам Шеллинга, объективный мир есть лишь первоначальная бессознательная поэзия духа. Поэтому искусству Шеллинг отводит исключительно высокое место в своей философии. Именно в искусстве раскрывается тайна мира, тождество идеального и реального: в искусстве мы видим, как воплощается идея, как интеллект творит природу. Философия искусства поэтому - общий орган философии, завершение ее свода.

Шеллингом развито учение об интеллектуальной интуиции как об ⌠искусстве трансцендентального созерцания■. Интеллектуальная интуиция относится к необходимо творящему интеллекту, к творению самого мира так, как конгениальное воспроизведение к художественному произведению. Не всякому дано эстетическое .чувство, тем не менее, оно единственный орган для понимания искусства. Интеллектуальная интуиция, как орган трансцендентального мышления, есть духовное эстетическое чувство, трансцендентальное искусство в отношении к необходимым творческим актам интеллекта.

Как бы то ни было, но в философии Шеллинга оказались чрезвычайно сближенными сфера природы и сфера искусства, натурфилософия и философия искусства. В глазах ряда его современников это стало не чем иным, как смешения задач поэзии и науки. Существенно иным способом стремится реализовать ринцип тождества идеального и реального Вильгельм Георг Фридрих Гегель.

Гегель (1770-1831) остался глубоко неудовлетворенным попыткой Шеллинга реализовать принцип тождества реального и идеального, ориентируясь на искусство как модель творчества Абсолютного. В этом качестве он предпочитает вдеть науку, а само творчество истолковать как логический процесс. Подобная постановка позволила Гегелю построить всеобъемлющую систему философии, охватившую собой все области человеческого знания. Разделяя классическую веру в определении предмета философии как Абсолютного, Гегель аргументирование усматривает в мысли адекватную ему ⌠стихию■. А это означает, что сущее в основе своей есть мысль, что все действительное разумно, а все разумное действительно. Идея есть истина, и все истинное есть идея. Систематическое развитие идеи, производящее мир, должно быть доказано, необходимо развернуто. Не религия и не искусство есть высшее откровение Божественной идеи, а ее познание и самопознание в элементе чистого мышления, т.е. философия. ⌠До этого пункта дошел мировой дух; каждая ступень имеет свою особую форму в истиной системе философии: ничто не потеряно, все принципы сохранены, так : последняя философия есть совокупность всех форм. Эта конкретная идея как результат усилий духа сделаться объектом для самого себя, познать самого я путем самого серьезного труда, продолжавшегося почти две с половиной тысячи лет: столько труда было разуму познать самого себя■. В этой гегелевской характеристике собственной философии отчетливо проступают как сущего метода ее построения, так и общие контуры системы в целом.

Тождество мысли и бытия изначально взято Гегелем в процессе развития. Разумное развитие мира - основная тема гегелевской философии. Понимание любого объекта нашего внимания дается исключительно в аспекте его происхождения и развития. Это относится и к самой мысли. Процесс мышления есть необходимое движение мысли, подчиненное законам собственной логики. Гегель обосновал грандиозный проект особой, диалектической логики, воплотив в себе квинтэссенцию его философии, его диалектический метод.

Итак, все мировое развитие в основе своей обусловлено развитием абсолютной идеи. Первая фаза этого развития - чисто логический процесс становления абсолютной идеи - есть систематически представленная картина всех категорий (имения в их генетической связи, в их движении от самых простых и бедных содержанием к наиболее конкретным и богатым смыслом (тема и задача ⌠Логики■ Гегеля). Это движение, по замыслу автора, лишено всякого субъективного произвола и является торжеством безличной логики диалектического процесса? Философ принимает на себя роль наблюдателя, но не организатора этого движения В чем же существо этого загадочного диалектического процесса?

Каждое понятие (категория), обладая вполне определенным содержанием, имеет (всем своим содержательным существом предполагает) наличие собственной противоположности. Уже поэтому, вникая в данный ей смысл, мы неизбежно вступаем в ситуацию живого противоречия. В отличие от Канта отношение к противоречию у Гегеля совсем другое. Оно свидетельствует не о поражении наго мышления, но о подлинной его почве и стихии. Мышление способно выявляемые противоречия разрешить, и это разрешение есть не что иное как переход к новому понятию (категории). Противоречие в этом смысле - движущая сила в конструировании системы и подлинная причина всякого движения и развития. Как легко заметить, процесс развития принимает у Гегеля форму трехтактного движения, хорошо освоенного уже Фихте. Первой ступенью здесь является тезис, затем, его противоположность - антитезис, и, наконец, третья ступень - синтез. В конечном пункте противоположные моменты сохраняются в своем единстве как внутренние моменты синтетического целого. Господство данной трехчастной схемы позволит легко обозреть гегелевскую философскую систему в целом.

Первый ее раздел образует уже упомянутая ⌠Логика■, в которой прослежен весь путь развития абсолютной идеи, начиная с самых простейших ее логических форм (⌠бытие вообще■ и ⌠ничто■), в самой ⌠Логике■ мы также имеем три части (⌠Бытие■, ⌠Сущность■, ⌠Понятие■), которые в свою очередь распадаются на три части. Второй раздел гегелевской системы - ⌠Натурфилософия■. Здесь Гегель представил уже известный нам по ⌠Логике■ ряд категорий в формах природных процессов и образований. Последние выступают в качестве материализации, ⌠овнешнения■ чисто логического содержания. Все сущностное содержание абсолютной идеи как бы развернулось в пространстве под чуждой ему оболочкой телесного и материального. Переход от логического к природному образует собой предпосылку для будущего синтеза, реализующегося в Абсолютном духе и составляющего последний раздел системы-■Философию духа■. В нем Гегель дает свое учение о субъективном, объективном и абсолютном духе. Предмет первой части философии духа - феноменология, антропология и психология человека, второго - право, мораль и нравственность и, наконец, третьего - искусство, религия и философия. В каждой из этих частей Гегель стремится дать полную, с учетом знания своего времени, картину целого, выявляя его философское существо. По общему смыслу и пафосу гегелевской философии она явилась как бы завершением всего предшествующего развития не только в сфере собственно философской, но и в историческом смысле, так как Дух осознал самого себя как единственно сущее, как начало и конец всего. Темы истории и развития были введены гегелевской философией в духовную культуру Европы начала XIX века с исключительной силой. Вместе с тем сама она оказалась последним грандиозным воплощением классического типа философии, основанной на концепции самосознания, противопоставлении субъекта объекту и т.п. Падение гегелевской философии, ее критика открывают собой новый, неклассический период в развитии философии.

Глава 5. Философия XIX века

После смерти Гегеля его духовное наследство ⌠поделили■ между собой два направления его единомышленников - правые гегельянцы (Габлер, Гинрихс, Гешель и др.), которые преимущественно развивали гегелевское учение о праве и государстве и пытались сохранить в целостности гегелевскую систему; и левые, или младогегельянцы (Штраус, Бауэр, Штирнер, Фейербах), стремившиеся сделать из философии Гегеля атеистические и даже революционные выводы. Поскольку, согласно Гегелю, философия образует высшую форму самосознания абсолютного духа по сравнению с религией, то младогегельянцы смело выступили с критикой религии, видя в ней тормоз развития общества. Постепенно критика религии привела их и к критике самого Гегеля: его философии как рационализированной, спекулятивной теологии. Особенно здесь преуспел Людвиг Фейербах (1804-1872). В своих фундаментальных работах ⌠Сущность христианства■, ⌠Происхождение религии■ он попытался показать, что человек - Начало, середина и конец всякой религии. Сущностью религии является человеческое сердце, от рассудка оно отличается тем, что стремится верить и любитъ. Бог - это совершенный и могущественный человек. Религия - всего лишь сон человеческого духа. Подобный антропологический атеизм лег в основу философии Фейербаха - учения о конкретном чувствующем, страдающем, мыслящем человеке, из которого можно вывести все основные законы и категории философии, не прибегая к понятиям абсолютного духа, субстанции, Бога и т.д.

К младогегельянцам поначалу относился и Карл Маркс, но потом, под влиянием философии Фейербаха, он перешел на позиции материализма и в конце концов создал самостоятельное философское учение - диалектический материализм. Маркс был одним из тех мыслителей XIX века, чье учение оказало огромное влияние на судьбы людей, особенно в XX веке, когда впервые в человеческой истории люди стали воевать друг с другом за идеологические доктрины.

Обычно говорят о существовании ⌠двух■ Марксов - один был философом-гуманистом, тонким аналитиком сознания, крупным теоретиком в области философии; другой - революционером-практиком, разработавшим учение о сверши существующего капиталистического строя и о путях построения бесклассового коммунистического общества всеобщего благоденствия и счастья. Все это удивительным образом совмещалось в одном человеке. В своих ранних работах, например, в ⌠Экономическо-философских рукописях 1844 г.■ Маркс развил гегелевское учение об отчуждении и попытался дать свою оригинальную трактовку этой проблемы. Совершенно справедливо он писал о том, что отчуждение || капитализме носит массовый и всеохватывающий характер. Так, рабочий вынужден от средств и продуктов собственного труда, от самого себя как человек отчужден от природы и культуры, и чем больше и плодотворнее он работает, тем более могуществен отчужденный от него и подавляющий его социальный порядок. Отсюда Маркс делает странный, на сегодняшний взгляд, и совершенно романтический вывод о том, что преодолеть отчуждение можно, только уничтожив частную собственность. В работе ⌠Немецкая идеология■ (написанной совместно с Ф.Энгельсом) и в эпохальном труде XIX века ⌠Капитал■ Маркс как философ дал глубокий анализ феномена идеологии, показал, что идеологические схемы и конструкции, какими бы утопическими, антинаучными или просто бессмысленными они ни были, обладают мощной самостоятельной силой и не поддаются идейной критике, не рассеиваются как туман заблуждений, а наоборот, довлеют над человеком в его практической деятельности, определяют его жизнь и понимание мира. Маркс показал, что человеческое сознание - сложнейшая иерархическая система, живущая по своим собственным законам и определяющаяся работой внутренних механизмов, показал, что сознание бытийствует и не является механическим отражением мира. Эти идеи Маркса в очень сильной мере повлияли на философскую мысль XX века - на социологию знания, экзистенциализм, феноменологию и т.п.

Еще одно важнейшее положение марксизма - учение о повторяемости в истории, о наличии в истории объективных, не зависимых от человека законов, которые можно выявить, можно использовать это знание, направляя, ускоряя или замедляя развитие общества. Отсюда выросли революционные, утопические идеи Маркса о неизбежной победе коммунизма во всем мире, о переходном периоде на пути к этой победе - государстве диктатуры пролетариата. Эти идеи Маркса были подхвачены в нашей стране В.И. Лениным и после прихода коммунистов к власти положили начало целой цепи социальных экспериментов, последствия которых до сих пор сотрясают нашу страну, ее экономику, ее культуру.

Еще во времена Гегеля появились философы, не принадлежавшие к его лагерю, резко выступавшие против его философии, смело бросавшие вызов необыкновенной популярности его доктрины. К таким мыслителям относятся прежде всего Артур Шопенгауэр (1788-1860) и Серен Кьеркегор (1813-1855). В отношении их философии можно говорить о резком изменении философской проблематики , о появлении так называемой постклассической философии, которая пыталась радикально, по сравнению с немецкой классикой, пересмотреть проблему смысла человеческого бытия, места человека в мире, его отношения к Богу, к смерти и бессмертию, его конечного предназначения.

Шопенгауэр после окончания университета пришел устраиваться на работу к самому Гегелю и, будучи принятым, назначил свои лекции на то же время, когда перед студентами выступал Гегель - ректор университета, философ в зените своей славы Шопенгауэр, конечно, провалился и, кое-как доработав семестр, больше никогда преподавательской деятельностью не занимался, чем, правда, не был особенно опечален Показателен, однако, факт непосредственного столкновения двух людей, представляющих две совершенно разные эпохи в философии.

В 1818 году Шопенгауэр закончил главный труд своей жизни, книгу ⌠Мир как воля и представление■, которая намного опередила свое время, не была замечена, понята, и почти весь тираж книги автор вынужден был забрать из издательства и десятилетия хранить у себя дома

С точки зрения Шопенгауэра, мир может обнаруживаться нами и как воля, и как представление - это как бы две ипостаси мира по отношению к человеку. Воля - это кантовская вещь в себе, абсолютное начало всего бытия, некая космическая, в определенном смысле, биологическая по своей природе сила, создающая и мир и человека. Когда появляется человек, возникает мир как представление - как человеческая картина. Появляются субъект и объект, пространство и время, множественность отдельных вещей и причинная связь между ними. Все это ⌠существует■ постольку, поскольку так устроено человеческое сознание с его априорными формами чувственности и рассудка. Человек в этом мире является рабом воли, она создала его интеллект, чтобы он познавал законы мира, лучше выживал и приспосабливался к этому миру, человек всегда и во всем служит не себе, не своим интересам, а воле. Воля заставляет его жить, каким бы бессмысленным и жалким ни было человеческое существование. Для огромного большинства людей жизнь не стоит того, чтобы ее проживать, мы везде, согласно Шопенгауэру, видим общую нужду, беспрерывные усилия, постоянные столкновения. Многие миллионы людей, соединяясь в отдельные народы, стремятся к общему благу (каждый индивид, конечно, ради личного блага). Но многие тысячи падают жертвой в борьбе за это благо. То бессмысленное безумие, то умствующая политика разжигают между народами войны - и тогда льются пот и кровь массы людей, чтобы осуществились проекты отдельных личностей. И в мирное время индустрия и торговля проглатывают тысячи жизней. Но посмотрите на невероятный страх человека, которому грозит смертельная опасность, и на серьезное участие в нем каждого зрителя. Можно подумать, что здесь речь идет о чем-нибудь другом, а вовсе не о сокращении на несколько лет пустой, печальной и истерзанной муками всякого рода и всегда непрочной жизни. Индивид имеет для природы косвенное значение, поскольку он служит средством а ее сохранения. Вне этого она равнодушна к его существованию и даже торопит его к погибели, как только он перестает быть пригодным для ее целей. Но для чего существует сама природа. При виде этого бесконечного влечения, этого необузданного порыва к жизни - напрасно стараются указать цель.

Шопенгауэр первым в XIX веке создал философское обоснование пессимизма, и, конечно, все его рассуждения о бессмысленности человеческого существования звучали диссонансом в первой половине века, когда общество шло вперед в экономике, культуре, образовании, когда идеал прогресса еще не был потрясен будущими катаклизмами. Вся жизнь, согласно Шопенгауэру, - сплошные разочарования и страдания. Человек под влиянием воли все время чего-то желает: комфорта, здоровья, продления жизни, которые каждый день нужно завоевывать неустанным трудом, постоянной борьбой с нуждой. Но желания никогда не удовлетворяются, а если удовлетворяются, то приносят с собой равнодушие и скуку. Да и жизнь мы пытаемся сохранить, постоянно имея в перспективе смерть. Жизнь есть нечто такое, что надо ⌠отстрадать■.

Есть лишь одна разновидность людей, которые перестали быть рабами воли, победили в себе желания и стремления, стали безвольными субъектами - это гении в искусстве и святые в земной жизни. Когда человек, поднятый силой духа, предстает рассматривать мир как представление, связанное законами причинности, в пространстве и во времени, когда он всей мощью этого духа отдается созерцанию, наполняя свое сознание спокойным видением окружающего мира, его щей и предметов тогда он теряется в них, забывая свою индивидуальность, свою волю и остается только в качестве чистого зеркала мира, вещей, объектов, ландшафта и т.д. Погруженная в такое созерцание личность - это уже не индивид, а чистый, безвольный, безболезненый, вневременный субъект познания

Сущность гения состоит в способности к такому созерцанию, а так как последнее требует полного забвения своей личности, то гениальность, по Шопенгауэру, есть не что иное, как полнейшая объективность. ⌠Гениальность - это способность пребывать в чистом созерцании, теряться в нем, избавляя познание от служения воле, оставаясь чистым познающим субъектом, ясным оком мира и не мгновения, а постоянно■. Но обыкновенный человек совершенно не способен к сколько-нибудь продолжительному созерцанию такого рода, он замечает вещи лишь постольку, поскольку они имеют отношение к его воле, и ему остается довольствоваться или неудовлетворенными желаниями или, в случае их удовлетворения, скукой. Правда, у каждого человека есть три высшие блага жизни - здоровье, молодость и свобода. Пока они у нас есть, мы их не осознаем и не проникаемся их ценностью, а осознаем только тогда, когда их уже утратим, ибо они, по Шопенгауэру, только отрицательные величины. Основные идеи философии Шопенгауэра становятся все более популярными уже в самом конце его жизни, к нему приходит известность, появляются ученики, выходят другие книги. Мир менялся, и люди начали замечать, что имеют дело не с чудаковатым философом, а с мудрецом и пророком. Такого же рода судьба - непонимание и почти полное неприятие со стороны современников - постигла великого датского философа Серена Кьеркегора.

Он родился последним ребенком, когда матери было 46 лет. Все детство он находился под полным влиянием отца, о матери почти никогда не упоминал - такие дети, по мнению психологов, всегда несчастны в личной жизни (в сходной обстановке прошло детство Шопенгауэра). Окончил теологический факультет, потом учился в Германии, слушал лекции Шеллинга. За четыре года (с 1843 по 1846) написал основные произведения: ⌠Или-или■, ⌠Страх и трепет■, ⌠Философские крохи■ и др. Всего за 13 лет им написано 28 томов сочинений, из них 14 - его дневники. В молодости Кьеркегор отказался от своей невесты и всю оставшуюся жизнь жил одиноко и замкнуто. Умер он, упав на улице от истощения. Как и Шопенгауэр, он считается одним из философов, наиболее заметно повлиявших на философскую мысль XX века, предтечей такого направления современной философии как экзистенциализм.

В своих работах ⌠Или-или■ (⌠Наслаждение и долг■) и ⌠Болезнь к смерти■ он говорит о трех стадиях развития личности - эстетической, этической■религиозной. Эстетическая жизнь - это жизнь непосредственная, когда человек живет минутой, не задумываясь о смысле своего существования, о последствиях, живет прежде всего чувственными удовольствиями. Ложная беззаботность, ложное довольство жизнью - все это больше похоже на состояние животного, в крайнем случае, ребенка. Большая часть людей, считает Кьеркегор, за всю свою жизнь не выходит из состояния детства или юности, то есть из непосредственной жизни, подкрашенной малой толикой рефлексии о себе самом. Сколько людей наполнены детскими иллюзиями, подобно юнцам - иллюзиями надежды или иллюзиями воспоминаний у старых.

Непосредственный человек никогда не приходит к сознанию того, что он есть дух, никогда не замечает и не ощущает в глубине существования Бога. Люди непосредственной жизни больше ценят не духовную, а свою физическую природу. Отсюда - взгляд на здоровье как на величайшее благо в жизни. Более утонченный, но похожий взгляд: выше всего на свете красота. люди живут исключительно ради исполнения своих желаний, правда очень мало есть людей, у которых желания по-настоящему исполняются. Зато людей, поддразниваемых малыми подачками, сколько угодно, они только и твердят, что виноваты внешние условия жизни, иначе они бы размахнулись. Непонимание своей собственной природы губит человека. Сколько из-за этого непонимания погубленных существовании. ⌠Сколькие развлекаются или же развлекают толпы чем угодно, кроме того, что действительно важно! Скольких увлекают расточать свои силы на подмостках жизни... Их гонят стадами... и обманывают всех скопом, вместо того, чтобы рассеять эти толпы, отделить каждого индивида, чтобы он занялся наконец достижением высшей цели, единственной, ради которой стоит жить, которой можно питать всю вечную жизнь■.

Однако человек, живущий внешней непосредственной жизнью, постоянно испытывает чувство тревоги, дисгармонии, страха перед чем-то неизвестным. Это его человеческая природа выдвигает перед ним требование - быть духовным. Человек должен выбрать: оставаться ему в своем поверхностном бездумном существовании, по мере возможности получая эстетическое наслаждение от жизни, или выбрать свою собственную природу, стать человеком нравственным. Путь к этому второму уровню существования идет через отчаяние. Отчаяние - это не средство утешения или состояние, но подготовительный душевный акт, требующий серьезного напряжения всех сил души. Именно он дает победу над миром. Ни один не вкусивший горечи отчаяния, не в состоянии схватить истинной сущности жизни. Предайся отчаянию, говорит Кьеркегор, и ты не будешь более обманывать окружающий тебя мир, не будешь более бесполезным обитателем мира.

Человек отчаивается в самом себе как в эмпирическом существе и выбирает себя через отчаяние как существо абсолютное. Отчаяние - это раскрытие внутренней духовной природы человека. ⌠Предайся отчаянию, и легкомыслие уже не сможет довести тебя до того, чтобы ты стал бродить как не находящий себе покоя дух среди развалин потерянного для него мира; предайся отчаянию, и мир приобретет в твоих глазах новую прелесть и красоту, твой дух не будет более изнывать в оковах меланхолии и воспарит в мир вечной свободы■.

Однако этическое существование, к которому человек приходит через отчаяние , не является высшим уровнем развития человека. Этический человек считает, что в мире господствуют необходимость, долг, которым надо повиноваться. Человек должен вступить в борьбу против бессмысленной, отвратительной, тупой и ;лупой необходимости, например, необходимости смерти. Но можно ли идти с голыми руками против предвечных законов природы? Может ли человек жить в мире, в котором господствует необходимость? На чем держится ее власть? Кьеркегор приводит в пример библейского Иова, у которого судьба отняла все и который не желает подчиняться ей, отрицает власть, которая отняла у него честь и гордость, да еще таким бессмысленным образом. Человек должен довести борьбу с необходимостью - в том числе и с необходимостью нравственного закона - до тех пределов, где начинается вера. Если нравственный закон общезначим, то это, по Кьеркегору, - доказательство его безнравственности.. Если говорят, что смысл в неуклонном выполнении человеком долга, то это псевдоэтическое мировоззрение, потому что его проповедники становятся к долгу во внешнее отношение. Но нет долга вообще, есть только долг по отношению к самому себе, у каждого свой. Долг быть самим собой, обрести себя.

Когда человек прорывается к вере, то здесь, на религиозном уровне, отчаяние уже грех и противоположностью отчаяния является не добродетель, а вера. Вера в то, что для Бога все возможно. Бог может даже сделать бывшее небывшим. Вообще вся философия Кьеркегора - это отчаянная борьба за возможность. Если есть Бог, то возможно возникновение такого мира, где бы Сократ не выпил чашу с ядом, где бы Христа не распяли на кресте, где любой человек смог бы выполнить свое человеческое предназначение. В традиционном христианстве вера примиряет индивида с самим собой, вносит покой в его душу. У Кьеркегора вера выступает как высшее напряжение, как состояние крайней разорванности, как высшая страсть, как наслаждение и мучение. Вера в то, что для Бога все возможно - это парадокс, это особое измерение мышления, которое ⌠нормальному■ рассудку представляется безумием. Эта вера открывается человеку, дошедшему до края, когда для него не остается никакой другой человеческой возможности. Только тот, чье существо так глубоко потрясено, что он становится духом и понимает, что все возможно, только тот подходит к Богу.

Отсутствие возможности означает, что либо все стало необходимым и тогда нет смысла вообще говорить о человеческой свободе, о спасении, либо все стало обыденным. Обыденность господствует везде, где человек полагается только на свои силы, на свой разум. Еще одним мыслителем, составившим эпоху в философии, был немецкий мыслитель Фридрих Ницше (1844-1900).

С начала XX века в Европе и Америке нет ни одного более цитируемого философа, чем Ницше, а его влияние на наш век, причем не только в философии, но и в культуре, искусстве, политике, сравнимо с влиянием таких фигур, как Маркс и Фрейд. Еще с юности он обнаружил задатки гениального дарования. Будучи 24-летним студентом Лейпцигского университета, он был приглашен Базельским университетом на место профессора классической филологии, а еще через год Лейпцигский университет присвоил ему звание доктора наук по совокупности работ, без защиты диссертации. Основные работы Ницше: ⌠Рождение трагедии из духа музыки■, ⌠Веселая наука■, ⌠Сумерки кумиров■, ⌠Воля к власти■, ⌠Генеалогия морали■ и др.

В своей первой крупной работе ⌠Рождение трагедии...■ Ницше анализирует культуру Древней Греции и утверждает, что она определялась борьбой между культами двух богов - Аполлона и Диониса. Культ Аполлона - это светлый культ разума, науки, соразмерности и гармонии, самоограничения, свободы от диких порывов он - покровитель изящных искусств; культ Диониса - темный, это культ земли и плодородия, Дионис - бог вина и опьянения, бог половой любви, бог самой жизни в ее биологическом и физиологическом смысле.

Культ Диониса пришел в Грецию с Востока, и под его влиянием были учреждены так называемые дионисийские празднества, дионисийские мистерии, напоминающие оргии большого числа людей, которые сливались в совместном экстазе ритуальных песнопений и шествий, каждый человек в этих ритуалах был уже не индивидом, а частью большого, единого целого. Под влиянием наркотического напитка, писал Ницше, о котором говорят в своих гимнах все первобытные люди и народы, либо при могучем, радостно проникающем всю природу приближении весны просыпаются те дионисийские чувствования, в подъеме которых субъективное исчезает до полного самозабвения. ⌠Под чарами Диониса не только смыкается союз человека с человеком, сама отчужденная, враждебная или порабощенная природа снова празднует праздник примирения со своим блудным сыном - человеком. Добровольно предлагает земля свои дары, и мирно приближаются хищные звери скал и пустыни... Превратите ликующую песню ⌠К Радости■ Бетховена в картину, и если у вас достанет силы воображения, чтобы увидеть ⌠миллионы, трепетно склоняющиеся во прахе■, то вы можете подойти к Дионису■.

Из дионисийских мистерий возникли театрализованные представления и первые греческие трагедии, которые являли собой синтез аполлонических мифов и дионисийской музыки.

В дальнейшем Ницше везде и всюду ищет это дионисийское начало в человеке, которое характеризует его мощь, силу, способность к выживанию. Всякая культура, по его мнению, есть синтез аполлоновского и дионисийского. Как только начинает преобладать аполлоновское начало (наука, рациональность), культура формализуется, становится все менее жизненной; если же преобладает дионисийское - культуру может захлестнуть поток ничем не сдерживаемых страстей и необузданного варварства. Тем не менее, все симпатии Ницше на стороне бога Диониса. Современная культура, по его мнению, находится в глубоком кризисе именно в силу явного преобладания рационального начала над жизнью, над инстинктами и, в конечном счете, над свободой человека.

В дальнейших своих работах Ницше проводит следующую основную идею: человек в полной мере еще не возник, еще не вырвался из животного состояния, об этом свидетельствует соперничество людей друг с другом, их бесконечные войны, их конкуренция между собой, их бестолковые и бессмысленные устремления. Только в отдельных индивидах природа достигла подлинно человеческого состояния: это философы, художники и святые.

Однако они встречаются чрезвычайно редко, зато всюду и везде господствует масса, масса людишек серых, обезличенных, неспособных ни на какой поступок, никогда не рисковавших ничем и прежде всего собственной жизнью и, следовательно, ничего в этой жизни не добившихся. У этого стада одно основополагающее чувство - чувство злобной зависти ко всему яркому, талантливому, удачливому. Большинство людей, писал Ницше, очевидно случайно живут на свете: в них не видно никакой необходимости высшего рода. Они занимаются и тем, и другим, их дарования посредственны. Род их жизни показывает, что они сами не придают себе никакой цены, они тратят себя, унижаясь до пустяков (будь это ничтожные страсти или мелочи профессии). В так называемом жизненном призвании проявляется трогательная скромность этих людей, они говорят, что призваны приносить пользу и служить себе подобным. Так как каждый служит другому, ни у кого нет призвания жить ради себя самого. Если цель всякого в другом, то общее существование не имеет цели, это ⌠существование друг для друга■ - самая комичная из комедий. Человек должен, по Ницше, заниматься своим делом - воспитывать в себе философа, художника или святого, и если каждый будет заниматься своим делом - тогда будет общий прогресс.

Массовые люди придумали себе и массовые религии - религии обиженных и угнетенных, религии сострадания - христианство и социализм. Самая нелепая проповедь - помоги ближнему как самому себе. Помогать - по Ницше - надо дальнему, тому, кто сумеет стать человеком, вырваться из животного состояния, И любить, в этом смысле, надо дальнего, а не ближнего, ибо ближний, ничего еще не сделавший для своего освобождения, - это просто животное. Нельзя любить человека просто за то, что он человек - как утверждает христианство и как полагает социалистическая идеология. ⌠В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, избыток, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть и творец, ваятель, твердость молота, божественный зритель и седьмой день - понимаете ли вы это противоречие? И понимаете ли вы, что ваше сострадание относится к ⌠твари в человеке■, к тому, что должно быть сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено, закалено, очищено, - к тому, что страдает по необходимости и должно страдать?■ .

Злобная зависть маленьких серых людей и есть главный источник зла в мире. Когда-нибудь, пророчествовал Ницше, предсказывая мировые войны, фашизм и прочие социальные катаклизмы, эта злобная энергия вырвется наружу и принесет немало бед и страданий людям. В будущем веке, писал он, возникнут войны из-за философских и идеологических доктрин. В наступлении такого будущего есть определенная неизбежность, потому что наша эпоха, согласно Ницше, страдает ослаблением личности - никто не хочет жить, проявляя свою волю и решимость, никто не хочет жить сам так, как учит других, жить так, как жил, например, Сократ - мужественно и достойно.

И мораль христианская, и мораль социалистическая только ослабляют, с точки зрения Ницше, личностное начало в человеке, это слишком человеческая мораль. А все, что относится к человеку, должно быть преодолено - человек есть только путь к человеку, к тому человеку, что стоит высоко над нами, кто действительно уже не животное, не член стада, а воин, сверхчеловек. Когда стремишься к чему-либо недосягаемому, то достигается нормальный уровень. Стремясь к сверхчеловеку - такому существу, который обладает мощным дионисийским началом, сильно развитыми инстинктами, силой жизни, смелостью и настойчивостью - можешь стать человеком в подлинном смысле этого слова.

Для сверхчеловека нужна и особая мораль - аристократическая, которая не убаюкивает человека будущим благоденствием и счастьем. Человек вообще не обязан быть счастливым. К счастью, писал Ницше, стремятся только коровы, женщины, дети, англичане, и социал-демократы. Свободный человек - воин. Для Ницше, как в свое время для Пушкина, на свете счастья нет, а есть покой и воля.

Ницше первым в XIX веке говорил о наступлении нигилизма, который темной ночью уже накрывает эпоху и вызывает радикальную переоценку всех ценностей. Самой исчерпывающей характеристикой нигилизма является смерть Бога. Бог европейской истории, а именно христианский Бог, утратил свою значимость для человеческой воли, а вместе с ним пали и его исторические производные - идеалы, принципы, нормы, цели и ценности. Люди еще держатся разнообразных оазисов смысла, хранят веру в осколки прежнего образа мира, но единой хранящей опоры у них уже нет. Прежний сверхчувственный мир идеалов, целей и мер уже мертв, христианская вера еще существует, но правящая в этом мире любовь уже перестала быть действенным принципом всего совершающегося теперь. Однако для Ницше нигилизм - это не явление упадка. Если мертв Бог и мертвы боги, тогда господство над сущим переходит к человеку, тогда и может осуществиться сверхчеловеческий идеал. Человек, отрезвленный нигилизмом, который разоблачил и отверг все виды и формы иллюзий относительно будущего счастья, гарантированности смысла человеческого бытия, победы добра и высшей справедливости, прогресса, должен взять на себя ответственность за бессмысленность мира, научиться жить с ней, найти мужество восторжествовать над обломками иллюзий, жить, постоянно увеличивая свою силу и власть над миром.

Философия XIX века от Маркса до Ницше - это прежде всего философия поисков смысла человеческого существования, философия, которая не удовлетворялась больше классической, просветительской трактовкой природы человека и пыталась найти, раскрыть некую истинную человеческую сущность, и весьма преуспела на этом пути, дав массу интересных гипотез и конструкций человеческого бытия.

Глава 6. Русская философия: опыт метафизики истории

В трудах, посвященных истории отечественной философии, проблема присущего ей историзма традиционно занимает существенное место. В.Зеньковский писал о том, что русская мысль ⌠сплошь историософична■. С точки зрения С."Франка, самое значительное и оригинальное, созданное русскими мыслителями, относится к области философии истории и социальной философии, Н.Лосский, определяя характерные черты русской философии, отмечал постоянный интерес к вопросу о сущности исторического процесса, к проблеме ⌠метаистории■. Согласно Н.Бердяеву, русская самобытная мысль пробудилась на проблеме историософии.

Эти и другие русские религиозные мыслители XX века, по-разному и нередко весьма критически оценивая историософский опыт своих предшественников, в самой историософской направленности отечественной философии видели ее сильную сторону. Г.Флоровский, суровый критик пути, пройденного русской религиозно-философской мыслью, высказал немало критических замечаний по поводу историософии русских мыслителей XIX в.(Чаадаева, славянофилов, Вл.Соловьева). В то же время он отнюдь не был склонен отрицать ценность и значение этого историософского опыта. ⌠Нечувствие истории приводит всегда к сектантской сухости или школьному доктринерству... - писал Г.Флоровский. - Историческая чуткость русской мысли и пройденный ею искус исторических размышлений и переживаний - это лучший залог ожидаемого богословского обновления■. Можно сказать, что виднейшими представителями отечественной религиозной философии XX в. ⌠историческая чуткость■ русской мысли рассматривалась как важная особенность предшествующей философской традиции, диалог с которой всегда оставался существенным стимулом их собственного философского творчества.

Истоки русской религиозной историософии

Уже в самых ранних памятниках древнерусской мысли мы находим идеи и концепции историософского характера. В XI в. Киевский митрополит Иларион в своем сочинении ⌠Слово о законе и благодати■ развивает учение о двух эпохах мировой истории: ветхозаветной эпохе закона и сменяющей ее с появлением христианства эпохе благодати. Новый этап истории знаменуется несравненно более высокой степенью духовной свободы человека, но в то же время, утверждал митрополит, принимая благодать как духовный дар свыше, личность принимает и нравственную ответственность, которой не знал древний мир. Христианские ценности требуют немалых усилий для их утверждения не только в личной, но также в общественной и государственной жизни. Необходимо, чтобы ⌠благочестие■ ⌠сопряжено было с властью■, - писал Иларион, считая, что подобный тип власти складывается на Руси при князе Владимире. В сочинениях митрополита Илариона и других религиозных мыслителей Киевской Руси мы можем видеть уже ясно выраженный идеал Святой Руси, имевший огромное значение для русского религиозного сознания.

В период формирования и укрепления Московского царства государственная идея начинает играть все более доминирующую роль в религиозной историософии. В русском церковном сознании крепнет представление о том, что историческая роль ⌠православного царства■ отныне принадлежит русскому государству. Исторически вполне естественно, что в период кризиса Византийской империи, а затем и ее падения на Руси возникает взгляд на Московское православное царство как наследующее историческую миссию Византии. В конце XV в. и начале I в. подобная установка уже достаточно широко представлена в древнерусской литературе: ⌠Повесть о белом клобуке■, цикл сказаний о Мономаховом венце. Но более последовательно идея ⌠Москвы - третьего Рима■ была сформулирована старцем Псковского Елеазарова монастыря Филофеем в его посланиях (прежде всего, в послании к Василию III). Русское царство, по Филофею, уже до конца веков, до второго пришествия Христа должно быть оплотом подлинно вселенного христианства. Необходимо учитывать, что эсхатологические настроения, всегда игравшие существенную роль в русском религиозном сознания, в этот исторический период были особенно сильны: наступление ⌠последних времен■ и перспектива скорого конца света переживались исключительно остро. Обращаясь к великому князю, старец писал, что ⌠все христианские царства снизошася в твое едино: яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти■.

В этой знаменитой формуле Филофея можно видеть еще одно историческое выражение древнерусского идеала Святой Руси, теперь уже непосредственно связанного с верой в историческую реальность подлинно православной государственности. Русский книжник мечтал не о ⌠тысячелетней империи■. В его историософской концепции Русь должна была стать оплотом христианства на финальном, итоговом этапе мировой истории. В дальнейшем идеал православного царства постоянно присутствует в русской мысли. Несоответствие же этого идеала реальной практике социально-государственной жизни станет источником многих драматических противоречий в религиозном сознании и в XVII найдет отражение в трагедии русского раскола.

Историософия русского романтизма: В.Ф.Одоевский

Для других мыслителей, живших уже в преобразованной Петром России, тема арии также была неразрывно связана с вопросом о смысле русской идеи, об исторических судьбах Отечества. На этом этапе своего развития русская мысль, ащаясь к историософским проблемам, в значительной мере опиралась на опыт западноевропейской философской традиции. В 1823 г. в Москве возникает первый в России философский кружок - ⌠Общество любомудров■. Одним из руководителей этого кружка был князь Одоевский.

В.Ф. Одоевский (1803-1869), замечательный писатель, крупнейший представитель русского романа. Он был знатоком европейской философии, испытал глубокое влияние философских идей Шеллинга, изучал патристику Итогом многолетних размышлений о судьбах культуры и истории, о прошлом и будущем России и Запада стало его главное сочинение ⌠Русские ночи■( 1844) Содержавшаяся в ⌠Русских ночах■ критика западной цивилизации во многих отношениях близка позиции ведущих представителей европейского романтизма.

То, что русский мыслитель-романтик прежде всего не приемлет в характере развития современной ему цивилизации - односторонность. ⌠Односторонность есть яд нынешних обществ и тайная причина всех жалоб, смут и недоумении■, - утверждает он. При этом Одоевский никогда не был противником научного и технического прогресса. Уже на склоне лет он писал: ⌠То, что называют судьбами мира, зависит в эту минуту от того рычажка, который изобретается каким-то голодным оборвышем на каком-то чердаке в Европе или в Америке и которым решается вопрос об управлении аэростатам. Бесспорным фактом для него было и то, что ⌠с каждым открытием науки одним из страданий человеческих делается меньше■. И тем не менее то направление развития цивилизации, которое он наблюдал в Европе и в США, казалось ему едва ли не тупиковым, потому что было связано с утратой целостности и в душе отдельного человека, и духовной жизни общества. Происходит, по его убеждению, и ⌠раздробление наук■. ⌠Чем более я уважаю труды ученых, - писал Одоевский, - тем более... скорблю об этой... напрасной трате раздробленных сил■. В целом же, несмотря на постоянный рост цивилизационных благ и мощь технического прогресса, западная цивилизация из-за ⌠одностороннего погружения в материальную природу■ может предоставить человеку лишь иллюзию полноты жизни. Но человек не может жить постоянно в ⌠мире грез■, а пробуждение вызывает у него ⌠невыносимую тоску■, ⌠тоску и раздражительность■. Оценивая таким образом итоги и дальнейшие перспективы развития цивилизации, Вл.Одоевский с надеждой думал о будущем России. Надеялся он прежде всего на то, что она сможет избежать ⌠односторонности■ развития и будет способствовать сохранению в истории столь необходимого человечеству начала ⌠всеобъемлющей многосторонности духа■.

Вл. Одоевский не может быть безоговорочно отнесен ни к одному из двух важнейших направлений русской общественно-философской мысли первой половины XIX в. - ни к славянофильству, ни к западничеству. Полемика славянофилов и западников прошлого века - не только идейное противоборство. Этот спор-диалог многое определил в характере русской философии и национальной культурной традиции в целом. И центральное место в нем занимали проблемы историософского характера.

Проблемы метафизики истории в полемике славянофилов и западников.

В своем споре с русскими западниками и в критике современного им Запада ведущие славянофилы: А. С.Хомяков, И.В.Киреевский, братья К.С. и И.С.Аксаковы, Ю.Ф.Самарин опирались как на собственное знание западной духовной традиции, так и на накопленный в ее же русле опыт критического осмысления путей и целей развития европейской цивилизации. ⌠Славянофильская критика ада, - пишет С. Аверинцев, - законный момент общеевропейской романтической мысли, связанной с Шеллингом.., во многом предвосхищающий ⌠культур-критику■ XX века, вплоть до Хайдеггера■. Из этого, однако, не следует, что славянофилы были эпигонами романтизма или российскими ⌠гегельянцами-шел-нгианцами■. Русские мыслители чувствовали себя достаточно независимо в гране святых чудес■, как писал о европейской культуре в стихотворении ⌠Мечта■ признанный идейный лидер славянофильства А.С.Хомяков, достаточно, что-бы не испытывать ни назойливого зуда подражательства, ни обскурантско-нигилистического комплекса, толкающего к отрицанию любых ⌠чужих■ ценностей и достижений. В лице славянофилов послепетровская русская культура активно включилась в общеевропейский диалог о смысле истории, подлинном и мнимом прогрессе, национальном и общечеловеческом в культуре.

Славянофильская историософия представлена прежде всего в ⌠Записках о всемирной истории■ (⌠Семирамиде■) А. С.Хомякова - (многолетнем, но так и не завершенном труде духовного вождя славянофилов (издан уже после его смерти).

Хомяков Алексеи Степанович (1804-1860)- философ, поэт, драматург, публицист, один из основателей славянофильства Родился в Москве в знатной дворянской семье Получил прекрасное образование и уже в детстве знал основные европейские языки, а в дальнейшем изучил древние - греческий и санскрит Рано начал писать стихи Перевод сочинения Тацита, сделанный семнадцатилетним Хомяковым, был опубликован Воспитанный в строго православном духе, он навсегда сохранил глубокую религиозность В 1821 г Хомяков выдерживает экзамены в Московском университете и становится кандидатом математических наук В 1822-1825 гг находился на военной службе Затем последовала отставка, но в 1828 г , когда началась русско-турецкая война, вновь вернулся в армию За проявленное муже о был награжден тремя орденами Выйдя окончательно в отставку, занимался хозяйственными преобразованиями в своих имениях, подготовил проект реформы об отмене крепостного права. История славянофильства как идейного течения берет свое начало с рукописного сочинения Хомякова ⌠0 старом и новом■ (1839) Антирационализм пронизывает все творчество Хомякова В этом смысле, несмотря на незавершенность и фрагментарность многих его трудов, он был на редкость последовательным мыслителем Не случайно современники подчеркивали цельность и постоянство его мировоззрения И в сво╦м стремлении выйти за пределы рационалистической философии европейского образца Хомяков последовательно апеллировал к духовному опыту православной церкви.

Книга эта представляет собой попытку целостного изложения всемирной тории, определения ее смысла и направления. Достаточно критически оценивая итоги истолкования исторического развития в немецком рационализме прежде всего у Гегеля), Хомяков тем не менее полагал бессмысленным возвращение к ⌠партикуляризму■, как он писал, традиционной нефилософской историософии. Альтернативой гегелевской модели исторического развития и связанной с ней европоцентристской историографической схеме в ⌠Семирамиде■- становится образ исторической жизни, принципиально лишенной постоянного культурного, географического или этнического центра. Историческая связь удерживается в ⌠истории■ Хомякова напряженной борьбой двух полярных: ⌠иранского■ и ⌠кушитского■, действующих отчасти в реальных, отчасти в одических культурно-этнических ареалах. Самые различные этносы становятся участниками всемирной истории, развивая свои культуры под знаком либо ⌠иранства■ как символа свободы духа, либо ⌠кушитства■, которое символизирует ⌠преобладание вещественной необходимости, т.е. не отрицание духа, но отрицание его свободы в проявлении■. Фактически, по Хомякову, ⌠это два основных типа человеческого мировосприятия, можно даже сказать, его всеобщие архетипы, т.к. идея изначального единства человеческого рода - краеугольная в ⌠Семирамиде■. Отвергалась им и абсолютизация каких-либо национально-религиозных форм исторической жизни: ⌠История уже не знает чистых племен. История не знает также чистых религий■. Сталкивая в ⌠Семирамиде■ ⌠свободу духа■ (иранство) и ⌠вещественный■, фетишистский взгляд, обозначенный символическим именем ⌠кушизма■, Хомяков на почве древней истории и мифологии продолжал ключевой для славянофилов спор с рационализмом, лишившим по их убеждению, современный западный христианский мир внутреннего духовно-нравственного содержания и поставившим на его место ⌠внешне юридический■ формализм общественных и религиозных отношений. Ответственность за это он (как и все славянофилы) возлагал на западное христианство, считая, что именно характер религиозной веры определяет в конечном счете тип социальной и культурной жизни.

Но, постоянно критикуя Запад (безусловно признавая при этом его огромные культурные достижения), А.С. Хомяков весьма критически относился и к современной ему российской действительности. Он высоко оценивал многое в отечественной истории, но никаких ⌠золотых веков■ в прошлом не постулировал. Как и большинство славянофилов, он был сторонником постепенных реформ (⌠осторожных действий■), открывающих путь к органическому, эволюционному развитию российского общества. Именно на этом пути, по Хомякову, возможно осуществление ⌠внутренней задачи русской земли■: ⌠проявление общества христианского, православного, скрепленного в своей вершине законом живого единства■. Такая Россия, верная фундаментальным основам своего религиозно-нравственного бытия, сможет, верил русский мыслитель, открыть перед человечеством новые возможности подлинного, а не мнимого прогресса.

Российское западничество XIX в. никогда не было единым и однородным идейным течением. Среди общественных и культурных деятелей, считавших, что единый приемлемый и возможный для России путь развития - это путь западноевропейской цивилизации, были люди самых разных убеждений, либералы, радикалы, консерваторы. На протяжении жизни взгляды многих из них менялись. Так, например, ведущие славянофилы И.В.Киреевский и K-С.Аксаков в молодые годы в определенной мере разделяли западнические идеалы.(К.Аксаков был участником ⌠западнического■ кружка Н.Станкевича, куда входили также: будущий будущий радикал М.Бакунин, либералы К.Кавелин и Т.Грановский, консерватор М.Катков и др.)

Сложной была и духовная эволюция П.Я.Чаадаева, безусловно, одного из наиболее ярких русских мыслителей-западников.

Чаадаев Петр Яковлевич (1794-1856)- философ и публицист. Родился в Москве, получил домашнее образование. В 1809 г. поступил на словесное отделение Московского университета. Участвовал в Отечественной войне 1812 и в составе лейбгвардии участвовала заграничном походе русской армии. Уйдя в 1821 г. в отставку, он занимался самообразованием, обратился к религии и философии. Живя за границей (1823-1826), Чаадаев познакомился с Шеллингом, с которым в дальнейшем переписывался. После возвращения на родину, в Москву, он в течение нескольких лет вел затворнический образ жизни, занимаясь выработкой собственной системы философских взглядов. Итогом этой работы стали ⌠Философические письма■. В 1836 г. одно из писем увидело свет в журнале ⌠Телескоп■. Резкая критика Чаадаевым российского прошлого и настоящего вызвала в обществе шоковый эффект. Суровой была реакция властей: журнал закрыли, автора ⌠письма■ объявили сумасшедшим. Более года он находился под полицейским и врачебным присмотром. Затем наблюдение было снято, и Чаадаев вернулся к интеллектуальной жизни московского общества. Он поддерживал отношения с людьми самых разных взглядов и убеждений: Хомяковым, Киреевским, Герценом, Грановским, Одоевским и др. А.С.Хомяков писал о Чаадаеве: ⌠Может быть, никому не был он так дорог, как тем, кто считался его противником. Просвещенный ум, художественное чувство, благородное сердце... привлекали к нему всех. В то время, когда, по-видимому, мысль погружалась в тяжкий и невольный сон, он особенно был дорог тем, что он и сам бодрствовал, и других пробуждал■. ,

Из знаменитых ⌠Философических писем■ Чаадаева и других его произведений явствует, что он хорошо знал древнюю и современную философию. В разное время на него оказали влияние идеи различных европейских мыслителей. Отметим прежде всего философский провиденциализм Ж. де Местра, ⌠Гений христианства■ Шатобриана и, конечно, творчество Шеллинга. Чаадаев, несомненно, осознавал себя христианским мыслителем и стремился к созданию именно христианской философии. Столь характерная для русской мысли обращенность к теме истории обретает в его творчестве новые черты. Чаадаев, как, может быть, никто до него утверждал в своих сочинениях культурно-историческую роль христианства. Он писал, что историческая сторона христианства заключает в себе всю ⌠философию христианства■. В ⌠историческом христианстве■ находит, по Чаадаеву, выражение сама суть религии, которая является не только ⌠нравственной системой■, но действующей универсально ⌠божественной силой■.

Можно сказать, что для Чаадаева культурно-исторический процесс имел сакральный характер. Значение развертывающейся в веках исторической мистерии - универсально и абсолютно, потому что в ходе ее, несмотря на все трагические противоречия, происходит созидание ⌠совершенного строя на земле - Царства Божия■. Русский мыслитель был убежден, что в истории имеет место подлинный религиозно-нравственный прогресс, и эта глубокая вера во многом определяла пафос его творчества. Остро чувствуя и переживая священный смысл истории, Чаадаев основывал свою историософию на концепции провиденциализма. Для него несомненно существование ⌠божественной воли■, ведущей человечество ⌠к его конечным целям■.

Оценивая провиденциалистский характер историософии Чаадаева, необходимо учитывать, что в своих работах он постоянно подч╦ркивал мистический характер действия этой ⌠божественной воли■, писал о ⌠Тайне Промысла■, о ⌠Таинственном единстве■ христианства и истории и т.д. Чаадаевский провиденциализм зиждется отнюдь не на рационалистических предпосылках. Для него далеко не все действительное разумно. Скорее, напротив: самое главное и решающее - действие Провидения - принципиально недоступно разуму. Критически относился русский мыслитель и к ⌠суеверной идее повседневного вмешательства Бога■. И тем не менее, нельзя не видеть, что рационалистический элемент присутствует в его мировоззрении и играет достаточно существенную роль. Апология исторической Церкви и Промысла Божия оказывается средством, открывающим путь к признанию исключительной, едва ли не абсолютной ценности культурно-исторического опыта человечества. А точнее - западноевропейских народов.

В своем европоцентризме Чаадаев не был оригинален. Европоцентризм, в той или иной степени, достаточно характерен для европейской философской и исторической мысли его времени. Нет ничего специфического и в признании им огромного духовного значения европейской традиции. Ведь и для славянофила Хомякова европейская культура была ⌠страной святых чудес■. Но если для славянофилов высочайшая ценность культурного творчества народов Запада отнюдь не означала, что у прочего человечества не было и нет ничего равноценного и что будущий прогресс возможен лишь при движении по единой исторической магистрали, уже избранной европейцами, то для автора ⌠Философических писем■ дело в значительной мере обстояло именно так. Причем говорить в данном случае о каком-то наивном, поверхностном или, тем более, идеологизированно-несамостоятельном западничестве не приходится. У Чаадаева не было стремления к идеализации всей западноевропейской истории и, тем паче, европейской современности. Но, как и всех остальных сколько-нибудь глубоких российских западников, его прежде всего вдохновляла действительно величественная историческая картина многовековой эпохи культурного творчества. Разумеется, в странах Европы не все исполнено ума, добродетели, религии, - совсем нет. - писал Чаадаев. - Но все там таинственно подчинено силе, безраздельно царившей в ряде веков■ .

Таким образом, западный путь, при всем его несовершенстве, есть исполнение сакрального смысла истории, именно западная часть европейского континента была избрана волей Провидения для осуществления своих целей. Таким отношением к истории определяется, в сущности, и симпатия Чаадаева к католицизму. ⌠Католицизм наполняет Чаадаева воодушевлением, энтузиазмом, - писал В.Зеньковский, - но вовсе не в своей мистической и догматической стороне, а в его действии на ⌠исторический процесс на Западе■. Вероятно, подобное (не мистическое и не догматическое) восприятие католицизма сыграло свою роль в том, что Чаадаев, несмотря на все свои увлечения, веру так и не переменил.

Историософские воззрения автора ⌠Философических писем■ самым непосредственным образом связаны с его критикой России. ⌠Провидение исключило нас из своего благодетельного действия на человеческий разум... всецело предоставив нас самим себе■, - утверждается в первом ⌠философическом письме■. Основания для такового поистине глобального вывода - оторванность России от того исторического пути, которым шел христианский Запад.

Чаадаев до конца жизни оставался убежденным западником. Но в его понимании русской истории, несомненно, происходили изменения Уже в 1835 г. (до публикации своего письма) он высказывал мысль, что ⌠Россия призвана к необъятному умственному делу■, может стать в будущем ⌠умственным средоточием Европы■. В ⌠Апологии сумасшедшего■ (1837) Чаадаев вновь писал о своей мере в особую историческую миссию России: ⌠Мы призваны решить большую часть проблем социального порядка.., ответить на важнейшие вопросы, какие занимали человечество■. Подобным образом он и в дальнейшем высказывался неоднократно. Общее понимание им истории как последовательного осуществления провиденциального замысла действием высшей силы, по сути, не изменилось. Теперь, однако, и Россия была включена в этот провиденциальный план: ей еще предстояло сыграть всемирно-историческую роль в будущем.

Существует глубокая связь между историософией Чаадаева и его антропологией. Будучи в своей метафизике решительным противником всякого индивидуализма и субъективизма, он соответствующим образом подходил и к проблеме человеческой свободы. ⌠Все силы ума, все средства познания покоятся на покорности человека■; ⌠все благо, какое мы совершаем, есть прямое следствие присущей нам способности подчиняться неведомой силе■, если бы человек смог полностью упразднить свою свободу■, то ⌠в нем бы проснулось чувство мировой воли, глубокое сознание своей действительной причастности ко всему мирозданию■, - подобные утверждения достаточно определенно характеризуют позицию мыслителя.

Надо заметить, что такой последовательный антиперсонализм - для русской мысли явление необычное. Так, чаадаевское ⌠чувство мировой воли■ имеет не того общего с идеей соборности А. Хомякова. Свобода и в историософии, и в антропологии Хомякова играет роль весьма существенную. Чаадаев так же, как славянофилы, остро чувствовал опасность самодовольного эгоистического индивидуализма и предупреждал, что, ⌠то и дело вовлекаясь в произвольные действия, мы всякий раз потрясаем все мироздание■. Но, отвергая индивидуализм, К отрицал и свободу, ее метафизическую оправданность, считая, в отличие от славянофилов, отстаивавших идею соборности, что иной путь метафизического понимания культурно-исторического бытия человека (помимо субъективизма и провиденциализма) в принципе невозможен.

Зеньковский писал об ⌠отзвуке трансцендентализма■ в философии Чаадаев, имея в виду, в первую очередь, влияние идей Шеллинга и Гегеля. Но в еще большей степени ее своеобразие связано с традицией европейского мистицизма. Отсюда берет начало постоянный для его творчества мотив высшего метафизического единства всего сущего, учение о ⌠духовной сущности вселенной■ и ⌠высшем сознании■, ⌠зародыш■ которого составляет сущность человеческой природы. Соответственно, в слиянии ⌠нашего существа с существом всемирным■

Он видел историческую и метафизическую задачу человечества, ⌠последнюю грань усилий■ разумного существа. Таким образом, своеобразный мистический пантеизм в мировоззрении Чаадаева непосредственно связан с провиденциализмом его историофилософии. Если романтическая мысль, обращаясь к проблеме культурно - исторического бытия, исходила из определ╦нных метафизических предпосылок, то в творчестве Чаадаева мы имеем дело с уже вполне последовательной метафизикой истории и культуры.

Проблема единства культурно - исторического развития и его перспективы: Н.Данилевский и К.Леонтьев

В русском романтизме, в историософии Чаадаева и славянофилов на вопрос о единстве культурно - исторического процесса был дан положительный ответ. И западник Чаадаев, и славянофил Хомяков, при всех различиях в оценках западной и российской истории и, что особенно важно, исходя из принципиально отличных метафизических позиций, не ставили под сомнение универсальность исторического развития, преемственность и взаимосвязь культурных традиций. Русскими мыслителями очень остро и глубоко рассматривалась проблема критериев прогресса, возможность ⌠прогресса■ мнимого и даже реальность ⌠тупиковой■ исторической ситуации. Критика идеологии универсально - линейного, механически осуществляющегося прогресса широко представлена в русской мысли. ⌠Западник■ Герцен с тревогой наблюдал за процессом ⌠замены лиц массами■, видя в такой массофикации общественной жизни реальную угрозу для личности и культуры. ⌠■Почвенник■ А. Григорьев, не принимая идею ⌠отвлеч╦нного человечества■ и концепцию ⌠автоматического■ прогресса, противопоставлял этому пониманию исторической реальности как совокупности своеобразных ⌠органических типов■ общественной жизни. Тема подлинного и мнимого прогресса была одной из центральной и в творчестве Достоевского. В наиболее радикальной форме эта российская традиция историософской критики представлена в учениях двух русских консервативных мыслителей: Н. Данилевского и К. Леонтьева. У них мы находим не только критику определенных тенденций и конкретных типов социально --исторического развития, но и последовательное неприятие самой идеи циклического развития, но и последовательное неприятие самой идеи исторического универсализма, опыт обоснования дискретной модели исторического процесса.

В книге ⌠Россия и Европа■ (1869) Данилевский продолжил начатую славянофилами критику европоцентризма, особое внимание уделяя критическому анализу его методологических основании Так, например, он считал традиционное деление мировой истории на периоды древней, средней и новой истории крайне абстрактным и совершенно неоправданно выполняющим роль регулятивного принципа, ⌠привязывающего■ к этапам европейской истории явления совсем иного рода Он видел причину этого в отсутствии необходимого учета исторической дистанции, и соответственно, в ⌠ошибке перспективы■ Одним из следствии такого взгляда на историю оказалось, по Данилевскому, пренебрежение, или, во всяком случае, недостаточное внимание к своеобразию неевропейских культурных традиции Сам принцип рассмотрения истории с точки зрения ⌠степени развития■ различных форм социальной и культурной жизни он считал вполне правомерным Но лишь тогда, когда этот принцип не препятствует решению главной задачи культурно-исторического исследования определению и изучению исторического многообразия ⌠типов развития■ (понятие ⌠культурно-исторический тип■ - центральное в его концепции).

Существенно то, что Данилевский не был склонен к фатализму, причем как его детерминистско-материалистической, так и в религиозной версии Он хотел строить философию истории только как таковую, не ставя под сомнение роль провидения в историческом процессе, но и не пытаясь связать ее непосредственно с конкретными формами культурно-исторической жизнедеятельности различных этносов. Он настаивал на том, что ⌠государство и народ суть явления преходящие и существуют только во времени, а следовательно, только на требовании этого их временного существования могут основываться законы их деятельности■ . Такая позиция, совершенно естественно, не могла не вызывать Протеста со стороны тех, кто ставил себе целью создание именно религиозной метафизики истории Так, радикальной критике подверг учение Данилевского ( Соловьев (подробнее об этой полемике речь идет в следующем разделе).

Обосновывая преходящий, ⌠временный■ характер культурно-исторических типов, Данилевский делал акцент не на констатации биологического циклизма их развитии (рост, цветение, умирание), а на понимании полифоничности исторического развития, принципиально не сводимого ни к какой единой, общеобязательной для всех стран и народов исторической ⌠магистрали■. При этом мыслитель не отказывался от использования понятия исторического прогресса как фиксирующего момент определенного единства истории, но настаивал на том, что смысл прогресса состоит кик раз в принципиальной многосторонности, многоплановости развития человеческой культуры . Отрицал он именно идею общечеловеческого, универсального прогресса, практически исключая возможность непосредственной преемственности в культурно-историческом развитии: ⌠...Начала цивилизации, - писал Данилевский, - не передаются от одного культурно-исторического типа другому■. Речь шла именно о ⌠началах■, составляющих основу культурного своеобразия определенной традиции и остающихся всегда чуждыми иному типу культуры. Различные же формы воздействия одного культурно-исторического типа на другой, с его точки зрения, не только возможны, но и фактически неизбежны. ⌠Уединенность■ культурно-исторического типа - это, согласно Данилевскому, скорее исключение из общего правила. (В качестве примера такой ⌠уединенной■ культуры он рассматривал, в частности, Китай).

Уже в ближайшем будущем, считал Данилевский, огромную роль в истории предстоит играть новой культурно-исторической общности народов - России и славянскому миру. Выделяя четыре основных направления исторической жизнедеятельности народов: религиозное, культурное, политическое и социально-экономическое, он надеялся, что культурная односторонность может быть в будущем преодолена именно Россией и славянством, и возникнет ⌠четырехосновный■ культурно-исторический тип. Необходимо подчеркнуть - автор ⌠России и Европы■ отнюдь не утверждал, что историческая миссия России должна осуществиться с какой-то фатальной необходимостью. Напротив, русско-славянский культурно-исторический тип может, с его точки зрения, как развиваться и достичь необычайно высоких результатов, так, в равной мере, и не реализовать себя, превратившись в простой ⌠этнографический материал■. Культурологическая концепция легла в основу определенных политических и геополитических оценок.

В истории русской мысли антизападная позиция Данилевского, безусловно, выделяется своей последовательностью и радикализмом. Европа и Россия, утверждал Данилевский, принадлежат к совершенно различным культурно-историческим типам, и уже поэтому любые надежды на возможность подлинной гармонии в отношениях с Западом - не более, чем утопия. И хотя он предостерегал против изоляционизма и писал о бесперспективности и вредности попыток отгородиться от Европы ⌠китайской стеной■, общий вывод был категоричен: общего культурно-исторического пути у России и Запада не существует. Не случайно уже в XX веке русские мыслители-евразийцы, рассматривая Россию как самостоятельный и уникальный культурно-исторический мир, видели в авторе ⌠России и Европы■ одного из своих идейных предшественников. Данилевский, восприняв традиционную для русской мысли идею универсальности национального характера и национальной культуры (⌠четырехосновный культурно-исторический тип■), отказался видеть в этом основание для веры в то, что русская ⌠Бесчеловечность■ в состоянии изменить сам характер исторического процесса, отменить действующие в нем закономерности, неизбежно, по его убеждению, приводящие к ⌠разрывам■ в истории, к отчуждению во взаимоотношениях различных культурных традиции. Намеченная Данилевским циклическая модель исторического процесса предвосхитила последующие весьма разнообразные опыты подобного рода как на Западе (О. Шпенглер, А. Тойнби), так и на Востоке (наиболее яркий представитель культурологического циклизма - китайский мыслитель Лян Шумин).

В настоящее время уже в значительной степени преодолено отношение к культурологическим и историческим теориям, акцентирующим специфику и своеобразие отдельных культурных и этнических форм жизни, как к чем-то включительному или даже экстравагантному. Так, в современной ориенталистике отказ от европоцентризма рассматривается в качестве практически общепринятой методологической предпосылки, обеспечивающей подлинную объективность научного исследования. Это не значит, конечно, что модели, утверждающие дискретность исторического процесса, приобрели статус некоего образца или нормы. Напротив, новая ситуация стала возможной, прежде всего, благодаря конкретным достижениям в изучении культур неевропейских народов, с. не в результате принятия таких достаточно спекулятивных, умозрительно концепций, как, например, теория О. Шпенглера. Современный уровень науки сделал необязательным сам выбор между схемами изолированных исторических циклов и схемой, как бы воспроизводящей урбанистический тип отношений столица - провинция, когда роль столицы отводится Европе (западная цивилизация), а весь остальной мир рассматривается как периферия. Сейчас очевидно, что связь уникального с общим в культурно-историческом процессе не может быть установлена путем априорного схематизирования, а требует конкретного изучения и понимания. Н. Данилевский был одним из первых, обратил внимание на сложность данной задачи и необходимость ее решения.

Леонтьев Константин Николаевич (1831-1891)- писатель, мыслитель С 1850 по 1854г учился на медицинском факультете Московского университета Во время Крымской войны, прервав обучение, принял в ней участие в качестве военного врача Уже в молодости Леонтьев приобрел известность как писатель, его повести и романы печатались в журналах В течение 10 лет (1863-1873) он находился на дипломатической службе в Турции Восточной теме посвящен ряд его литературных произведении ⌠Из жизни христиан в Турции■, ⌠Камень Сизифа■, ⌠Египетский голубь■ и др. В 1871 г Леонтьев переживает духовный кризис в момент тяжелой болезни он кается в прежней ⌠утонченно-грешной■ жизни и хочет постричься в монахи Леонтьев отказывается от дипломатической карьеры, много времени водит на Афоне, в Оптиной пустыне За несколько месяцев до смерти он принял тайный постриг. Основные историософские идеи К Леонтьева были им изложены в двухтомнике ⌠Восток, Россия и славянство■ (1885 1S86).

Существенное влияние идеи Данилевского оказали на его младшего современника К.Леонтьева. В целом принимая предложенную Данилевским циклическую модель исторического процесса, Леонтьев гораздо в большей степени, чем автор ⌠России и Европы■, был склонен подчеркивать естественно-органический характер исторического развития. Он писал о ⌠триедином универсальном процессе■, имеющем место и в природе, и в обществе. Все этнические, государственные и культурные образования проходят в своем развитии три стадии первоначальной, ⌠младенческой■ простоты, ⌠цветущей сложности■ зрелого возраста и, наконец, ⌠вторичной простоты■, характеризующейся всеобщим упрощением и уравнением и завершающейся неизбежной смертью исторического организма (⌠космический закон разложения■).

С XV111 века Европа, по Леонтьеву, как раз и вступает в эту последнюю стадию. В эпоху Просвещения и Великой Французской революции на Западе утверждается идеология равенства и начинается ⌠эгалитарный процесс■, который ⌠везде разрушителен■. Процесс этот также может захватить те народы и культуры, которые еще далеко не исчерпали запасы своих жизненных сил. К. Леонтьев с тревогой думал о будущем России, считая, что после Крымской войны и реформ 1861г. эгалитарная буржуазность начала утверждаться и в российском обществе. К. Леонтьев сам себя называл идейным консерватором. К тем ценностям, в которые он верил и считал, что они нуждаются в консервативной защите, следует отнести, прежде всего, строго церковное и монашеское византийско-православное христианство, прочную монархическую государственность и ⌠цветущую сложность■ культурной жизни в ее самобытных национальных формах. В отличие от Данилевского Леонтьев с большим сомнением относился к идее объединения славянства, опасаясь, что более тесный союз с западными славянами, уже зараженными духом ⌠эгалитаризма■, может принести России больше вреда, чем пользы.

Характернейшей чертой новоевропейской культуры, по Леонтьеву, является ⌠антрополатрия■ - ⌠новая вера в земного человека и в земное человечество■, связанная с индивидуализмом, с тем ⌠обожанием прав и достоинств человека, которое воцарилось в Европе с конца XV111 века■. В целом в своей критике рационалистического антропоцентризма западного образца он следовал славянофильской традиции. ⌠Европейская мысль теперь поклоняется человеку потому только, что он человек■, ⌠развитие рационализма приводит лишь к возбуждению разрушительных страстей■, ⌠свободный индивидуализм (атомизм) губит современное общество■ - все эти и им подобные утверждения Леонтьева практически повторяют известные аргументы лидеров славянофильства. Столь ненавистному ему тотальному мещанскому царству западной демократии он противопоставлял, однако, отнюдь не славянофильские идеи ⌠соборности■ и ⌠цельного знания■, и не идеал Святой Руси.

К. Леонтьев был глубочайшим образом убежден в ⌠неисправимости земной жизни■, где к тому же последовательно и неуклонно торжествует пошлость: ⌠Приемы эгалитарного прогресса - сложны; цель груба и проста по мысли. Цель всего - средний человек, буржуа, спокойный среди миллионов таких же средних буржуа■. Но и во времена, несравненно более романтические ⌠непоправимый трагизм■ требует, по Леонтьеву, ⌠сурового и печального пессимизма, мужественного смирения■. Именно такой тип мировоззрения, считал мыслитель, соответствует принципам христианской сотериологии. Эта позиция Леонтьева дала основание В. Зеньковскому (в отличие от многих других исследователей русской мысли) подчеркивать ⌠глубину его религиозного сознания■. Соглашаюсь в определенной мере с такой оценкой сотериологической темы у Леонтьева, нельзя в то же время не признать весомость аргументов критиков леонтьевского трансцендентного эгоизма■ (среди них: В. Соловьев, Г. Флоровский, Н. Лосский). Г. Флоровский имел основания утверждать, что ⌠Леонтьев не видел религиозного смысла истории■ и именно в этом расходился не только с преобладающей традицией русской религиозно-философской мысли, но и с ⌠святоотеческой традицией■ . Протестуя против разнообразных утопических иллюзий и пророчески предупреждая о перспективе тотального утверждения ⌠массового общества■ и его порождения - ⌠одномерного человека■, К. Леонтьев в качестве фактически единственной метафизической альтернативы этим тенденциям признавал путь индивидуального, личного спасения.

История в трактовке русского мыслителя - процесс органический во всех своих проявлениях и формах, в том числе и культурных, и этой органичностью е╦ смысл и содержание исчерпываются. Так же как у Данилевского, в историософии Леонтьева просто нет места для проблемы метафизического смысла истории. ⌠Вечное■ присутствует в истории, находя выражение в традиции Церкви и религиозном опыте личности, но это присутствие ничего не меняет: история, подобно ⌠равнодушной природе■, развертывается естественно-органическим образом, подчиняясь лишь собственным, внутренним (имманентным) закономерностям. Исключительно высокая оценка Данилевским и Леонтьевым культурно-исторического творчества отнюдь не предполагала придания метафизического значения самому культурно-историческому бытию. Г. Флоровский писал о К. Леонтьеве как о ⌠разочарованном романтике■.

B мировоззрении Леонтьева действительно присутствовали романтические черты. Само его неприятие буржуазности носило изначально глубоко эстетический характер. ⌠Из человека с широко и разносторонне развитым воображением - утверждал он, - только поэзия религии может вытравить поэзию изящной безнравственности■. Уже сами эти слова позднего Леонтьева свидетельствует, что в душе он остался романтиком, хотя и пережившим глубокое разочарование в ⌠изящной безнравственности■ романтического эстетизма. Восприняв сердцем ⌠поэзию религии■, он всегда чутко реагировал на любые проявления пошлости и фальши в обществе и культуре, удивительным образом соединил в своем мировоззрении суровый ригоризм приверженца строго монашеско-аскетического благочестия с почти натуралистическим преклонением перед растущей сложностью■ природных и исторических сил. Пессимизм Леонтьева в оценках перспектив истории был непосредственным образом связан с его романтической ⌠разочарованностью■. (Данилевский никогда не был романтиком. соответственно нет драматизма и в его восприятии истории). Исторический оптимизм романтика Одоевского питался эстетически окрашенной верой в сущностное, метафизическое единство истории, в возможность и реальность гармонического синтеза, преодолевающего существующую в обществе и культуре ⌠односторонность■. Славянофилы в своей метафизике истории исходили из универсального, абсолютного значения принципов христианства. С этим в первую очередь была связана их вера в возможность подлинного религиозно-нравственного прогресса. Для К.Леонтьева культурно-историческое бытие человечества ⌠непоправимо■ трагично, и никакая эстетика жизни, как бы он ее высоко ни пенил и ни переживал, не в состоянии метафизически ⌠исправить■ подобное положение вещей.

Историософская тема в метафизике всеединства Вл.Соловьева

Исключительно важное место занимала историческая тема в творчестве крупнейшего русского религиозного философа XIX в. В.С.Соловьева.

Соловьев Владимир Сергеевич (1853-1900) - философ, поэт, публицист. Сын крупнейшего русскою историка С.М.Соловьева. Окончил историко-филологический факультет Московского университета Защитил в 1874 г. магистерскую диссертацию ⌠Кризис западной философии. Против позитивистов■, в 1880 г. - докторскую диссертацию ⌠Критика отвлеченных начал■. Академическая карьера Вл.Соловьева прервалась в 1881 г. после его публичного призыва к царю сохранить жизнь народовольцам, организаторам убийства Александра II. В 80-е годы, мечтая о восстановлении единства христианского мира. выступал за воссоединение церквей. В последние годы жизни философ развивает систему религиозной этики (⌠Оправдание добра■, 1897), разрабатывает проблемы теории познания (⌠Теоретическая философия■, 1899) и истории философии (⌠Жизненная драма Платона■, 1898 и др.), переводит сочинения Платона, подводит итог собственных историософских исканий (⌠Три разговора■, 1899-1900). Вл.Соловьев - основоположник российской метафизики всеединства, и влияние его идей на последующую русскую религиозно-философскую мысль было исключительно глубоким.

На различных этапах духовной эволюции им были пережиты и усвоены идеи многих мыслителей: Платона, Оригена, Б.Спинозы, А.Шопенгауэра, Я.Беме, Г.В.Ф.Гегеля, Э.Гартмана. И этот перечень, безусловно, далеко не полный. Но, как писал А.Ф.Лосев, для Вл.Соловьева всегда были характерны ⌠самостоятельность и тончайший критицизм■, ⌠подведение изученных им философов к своему собственному мировоззрению■.

Вл.Соловьев часто и достаточно резко высказывался в адрес западноевропейской рационалистической традиции. Итог ее - систему Гегеля - он характеризовал как ⌠систему пустых отвлеченных понятий■2. В то же время он придавал исключительное значение ⌠великому логическому закону развития, в его отвлеченности, сформулированному Гегелем■ и настаивал на необходимости осмысления-исторического процесса на основе принципов диалектического метода. ⌠Положительная диалектика■, к созданию которой стремился религиозный мыслитель, должна была стать результатом синтеза традиционного для христианства понимания истории с философским и научным опытом изучения ее закономерностей. Подчеркивая исключительное значение историзма как для философского, так и для религиозного сознания. Вл.Соловьев писал, отмечая недостатки ⌠статического пантеизма■ Спинозы: ⌠Бог не может быть только Богом геометрии и физики. Ему необходимо быть также Богом истории■. Философ настаивал на совместимости философской идеи развития с библейской картиной мира: ⌠Если мы станем рассматривать данный мир в его настоящем состоянии и в особенности в его геологической и палеонтологической истории... мы откроем в нем характерную картину процесса тяжелой работы... Тут нет ни малейшего сходства с безусловно совершенным созданием - непосредственным делом одного божественного художника... Творение есть постепенный и упорный процесс, - это ,,-- библейская и философская истина, так же, как и факт естественной науки■2. Эволюция, по Соловьеву, имеет всеобщий характер и состоит из трех .основных этапов: космогонического, теогонического и исторического. Первый из них представляет собой развитие физической природы и завершается возникновением человека. Теогонический процесс Соловьев определяет как Период, связанный с формированием древних мифологических систем, имеющий результатом ⌠самосознание человеческой души как начала духовного, свободного от власти природных богов... Это освобождение человеческого самосознания и постепенное одухотворение человека через внутреннее усвоение и развитие божественного начала образует собственно исторический процесс человечества■. Хотя он, определяя космогонический этап, ссылается на энные естественных наук, в целом его трактовка эволюции не является неким религиозным вариантом натурфилософии. Соловьев не стремился (как же в XX веке это пытался сделать Тейяр де Шарден) связать картину мира христианской религии с имеющимися в естествознании конкретными принципами оценки эволюционного процесса. Для него идея развития важна как общий философский принцип, факт использования которого в науке есть лишь аргумент, подтверждающий значение этого принципа.

С центральным для христианского сознания историческим событием - пришествием Христа - русский философ связывал начало качественно нового этапа мировой истории. В письме к Л.Н.Толстому, написанному уже в последние годы жизни, Соловьев так определял свою позицию: ⌠Если борьба с хаосом и смертью есть сущность мирового процесса, причем светлая, духовная сторона, хоть медленно и постепенно, но все-таки одолевает, то воскресение, т.е. действительная и окончательная победа живого существа над смертью, есть необходимый момент этого процесса, который в принципе этим и оканчивается, весь дальнейший прогресс, строго говоря, имеет лишь экстенсивный характер, состоит в универсальном усвоении этой индивидуальной победы или в распространении ее следствий на все человечество или на весь мир■. В данном случае философ еще раз подтверждает свое убеждение, выраженное уже в ⌠Чтениях о богочеловечестве■: ⌠Воплощение Божества не есть что-либо чудесное в собственном смысле, т.е. не есть нечто чуждое общему порядку бытия, а, напротив, существенно связано со всей историей мира и человечества... к человеку стремилась и тяготела вся природа, и Богочеловечеству направлялась вся история человечества■.

Вера в торжество ⌠дела Христова в истории■, в реальность превращения исторического процесса в процесс подлинно Богочеловеческий воодушевляла Вл.Соловьева на протяжении многих лет. При этом он никогда не был склонен к идеализации исторической современности и безусловно не рассчитывал на какой бы то ни было автоматизм в осуществлении столь желаемого им религиозно-нравственного прогресса. Пафос его учение о Богочеловечестве - в утверждении исключительного, можно сказать, онтологического значения исторического творчества человека и человечества. ⌠Человеческое я безусловно в возможности и ничтожно в действительности■, - писал Вл.Соловьев, будучи убежден, что радикально изменить такую ситуацию может только человечество как ⌠субъект истории■, но усилий это потребует колоссальных.

На молодого Вл.Соловьева существенное влияние оказали идеи первых славянофилов. Выступая в 1877 году в Обществе любителей российской словесности (⌠Три силы■), он фактически подтверждает диагноз состояния западного общества, поставленный в свое время славянофилами: ⌠Отдельный личный интерес, случайный факт, мелкая подробность - атомизм в жизни, атомизм в науке, атомизм в искусстве, - вот последнее слово западной цивилизации. Она выработала частные формы и внешний материал жизни, но внутреннего содержания самой жизни не дала человечеству, обособив отдельные элементы, она довела их до крайней степени развития.., но без внутреннего органического единства они лишены живого духа, и все это богатство является мертвым капиталом■. Эту оценку Вл.Соловьев почти дословно воспроизводит в ⌠Философских началах цельного знания■ , написанных практически в то же время, а несколько позже высказывает сходные мысли и в ⌠Чтениях о Богочеловечестве■. В дальнейшем, однако, мы видим, что тема ⌠кризиса■, как необходимого результата именно западного развития, постепенно сходит в его творчество на нет. Еще в ⌠Философских началах цельного знания■ он формулирует идею человечества - ⌠единого организма■. Но в зрелые годы реальным и едва ли не полным воплощением этого единства философ считал Запад. Вл.Соловьев не стал ⌠западником■ в том смысле, что и теперь продолжал смотреть на очень многое в результатах западного развития без всякого энтузиазма. Но для него это развитие - единственно реальный исторический путь человечества. И когда в 90-е годы он с тревогой писал о ⌠мнимом прогрессе■, ⌠получившем значение в Европе■, то речь шла уже не столько о кризисе Запада, сколько о кризисной тенденции самой человеческой истории. В этом отождествлении западного с общечеловеческим - существенное, а возможно и важнейшее отличие философии истории Вл.Соловьева от взглядов славянофилов. Для последних судьба европейской цивилизации была, хотя и имеющим колоссальное значение, но все же только этапом мировой истории.

Три силы, о которых писал Соловьев в своих ранних работах, олицетворяли для него (в современном человечестве) ⌠три исторических мира■, ⌠три культуры■: ⌠мусульманский Восток■, ⌠западная цивилизация и мир Славянский■. И I хотя эти культуры, по его словам, ⌠резко между собою различаются■ - это не сменяющие друг друга исторические этапы или циклы развития. (Вл.Соловьев резко критиковал теорию культурно-исторических типов Н.Я.Данилевского). Мы находим в истории, - писал он, - всегда совместное действие ... сил, и различие между теми и другими историческими эпохами и культурами заключается только в преобладании той или другой силы...■. Первая из этих ⌠трех сил■, (проявляется, как утверждал философ, в стремлении ⌠подчинить человечество во всех сферах и на всех степенях его жизни одному верховному началу... Один господин и мертвая масса рабов - вот последнее осуществление этой силы■. Но вместе с ней, по Соловьеву, в истории действует иная, противоположная сила: ⌠она стремится разбить твердыню мертвого единства■, ⌠под ее влиянием отдельные элементы человечества становятся исходными точками жизни, действуют исключительно из себя и для себя... Всеобщий эгоизм и анархия, множественность отдельных единиц без всякой внутренней связи - вот крайнее выражение этой силы■. Но история есть положительный созидательный духовный процесс, считал русский философ, который не может быть сведен к ⌠дурной бесконечности■ непрерывного противоборства этих двух тенденций исторического бытия Человека и общества. В истории постоянно действует третья сила, ⌠которая дает положительное содержание двум первым, освобождает их от исключительности, примиряет единство высшего начала с свободной множественностью частных форм и элементов, созидает, таким образом, целость общечеловеческого организма и дает ему внутреннюю тихую жизнь■. Именно эта ⌠внутренняя тихая жизнь■ и составляет духовный смысл исторического развития. И в ⌠современном мире■, надеялся и верил Вл.Соловьев, роль третьей силы, примиряющей крайности и помогающей человечеству обрести внутреннюю цельность, может выполнить Россия.

В ранних работах философа противостоящие друг другу западная цивилизация и мир ислама рассматриваются как уже проявившие свои возможности в истории, достигшие крайней точки развития и переживающие кризис. Будущий прогресс человечества зависит от того, смогут или нет Россия и славянство стать третьей силой■, примирить эти противоположности и тем самым восстановить положительное единство■ исторического развития. В дальнейшем, однако, сама идея объединения славянства, достаточно популярная в кругах позднего славянофильства, начинает казаться Вл.Соловьему все менее привлекательной. В 90-е годы он подвергает эти планы резкой критике. Но очевидно, что и с самого начала Соловьев не был склонен сводить историческое призвание России ни к каким политическим проектам, в том числе и к созданию еще одного исторического лагеря, теперь уже славянского. Россия как ⌠третья сила■, по его убеждению, призвана к решению задачи гораздо более универсальной, к тому, чтобы реально покончить с дроблением человечества на противостоящие друг другу духовные и политические центры.

Намеченный в ранних работах Вл.Соловьева образ истории как результат действия ⌠трех сил■ претерпел в дальнейшем существенные изменения. Останется в прошлом отрицание возможностей прогресса европейского общества. В современном ему Западе зрелый философ уже не видел лишь исключительное выражение ⌠второй силы■, ведущей человечество к всеобщему отчуждению, ⌠эгоизму и анархии■. Начала ⌠третьей■, ⌠положительной силы■, противостоящей этим разрушительным тенденциям цивилизации, он на протяжении многих лет будет искать не только в России, но и в духовной жизни самого западного общества, в его культурной и религиозной традиции (прежде всего, в католицизме) Отношение к нехристианскому Востоку, как олицетворению ⌠первой силы■, отрицающей во имя единства свободу личности, останется в целом критическим Но на смену первоначальному, достаточно отвлеченному образу Востока - ⌠первой силы■, придет, в его поздних работах, гораздо более реалистическая и глубокая картина духовной жизни как мусульманского Востока, так и народов дальневосточного региона (Китая и Японии).

Надежны философа на возможность реального и полного воплощения христианского идеала в истории привели его в 80-е годы к построению своеобразной теократической утопии. ⌠Свободная вселенская теократия■ мыслилась Вл. Соловьевым как идеальная форма организации общественной и государственной жизни человечества и должна была представлять собой гармоническое единство власти церковной (первосвященник), основанной на ⌠вере и благочестии■, государственной (монарх), хранящей ⌠закон и справедливость■ и пророческой, гарантирующей неоскудение духовных сил общества, его верность началам ⌠свободы и любви■ Нельзя не отметить, что программа Соловьева существенно отличалась практически полным отсутствием сколько-нибудь детального проекта ⌠идеального■ будущего от традиционных литературно-идеологических утопий (Платона, Т.Мора, утопистов-социалистов и др.), жизнь и устройство которых были тщательно и детально регламентированы. Соловьевская ⌠свободная теократия■ - достаточно условный и отвлеченный образ ⌠христианского государства■, ⌠высшее благо и истинная цель■ которого ⌠заключается в совершенной взаимности богочеловеческого соединения - не в полноте власти, а в полноте любви■. Однако путь к осуществлению своего общественно-государственного идеала философ искал на вполне конкретных исторических дорогах, и поставленная им задача соединения власти православной русской монархии с авторитетом римско-католической церкви в реальной политической ситуации последней четверти прошлого века оказалась совершенно фантастическом Впрочем, Соловьев сам, хотя это и далось ему отнюдь не легко и стало и поводом многих неудач и разочарований, отказался от проекта теократического государства. Окончательно эти идеи были отброшены философом в его последнем большом произведении ⌠Три разговора■ (1899-1900).

В ⌠Трех разговорах■ перспективы мировой истории выглядят, по меньшей мере, не радужными. Философ уже явно не видел иного, кроме эсхатологического, выхода из круга исторических блужданий человечества. Радикальнейшей критике были подвергнуты им различные варианты утопической идеологии. Вряд ли, однако, было бы оправданно абсолютизировать ⌠пессимизм■ позднего Соловьева. Вера религиозного мыслителя в то, что неудача ⌠дела Христова в истории■ невозможна, осталась непоколебленной. Сколько бы трагическим ни был исторический путь человечества, он не напрасен, ибо даже если мечта о ⌠земном рае■, внешне-историческом осуществлении христианского идеала - не более, чем обманчивый мираж (в том, что это именно так, философ в то время был уже твердо убежден), впереди, за историческим горизонтом, человечество ждет не пустота дурной бесконечности развития или фатальной вселенской катастрофы, а как писал Вл.Соловьев в своем последнем произведении, подлинно светлое будущее: ⌠новая земля■ и ⌠новое небо■, и придти к нему необходимо не с пустыми руками, а делая все для успеха общего дела ⌠совершенствования целого человека - внутреннего и внешнего, лица и общества, народа и человечества...■.

Рассмотренные концепции исторического процесса занимают важное место в истории русской мысли, и прежде всего в истории русской религиозной метафизики Однако они, безусловно, далеко не исчерпывают многообразия содержащихся в отечественной философии XIX в. точек зрения и подходов. Обращ╦нность к истории, как уже говорилось, характернейшая черта русской философии. В XIX в. о проблемах историософского характера писали представители самых различных направлений российской общественной и философской мыс-м: либералы (К.Д. Кавелин и Т.Н. Грановский), радикалы (А.И. Герцен, М.А. Бакунин и др.), представители российского кантианства и гегельянства, позитивисты и последователи Маркса. Оригинальные идеи формулировали видные русские историки, писатели-мыслители (Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой). И в ХX столетии к исторической теме в той или иной степени обращались едва ли не се крупнейшие русские философы Центральную роль она играла в творчестве Н.А. Бердяева и Г.П. Федотова - ярких представителей традиции религиозно-философской мысли.

⌠Экзистенциальная диалектика■ Н. Бердяева

Бердяев Николай Александрович (1874-1948) -религиозный философ, публицист Родился в Киеве в дворянской семье Учился в Киевском кадетском корпусе, а затем на юридическом факультете Киев то университета Был исключен из университета за участие в революционной деятельности В молоти пережил увлечение марксистскими идеями, примыкал к ⌠легальному марксизму■ На путь религиозной метафизики Бердяев становится в значительной степени под влиянием философских идей В. Соловьева, Ф. Достоевского, немецких мистиков (прежде всего Я. Б╦ме) Участвовал в сборниках ⌠Проблемы идеализма■ (1902). ⌠Вехи■ (1909), ⌠Из глубины■ (1918) В 1922 г. был выслан и■ России В 40 гг издавал в Париже религиозно-философский журнал ⌠Путь■ В эмиграции Бердяев поддерживал отношения с ведущими европейскими интеллектуалами Ж Маритеном, Э. Мунье, К Бартом, Г. Марселем, А Моруа, А Мальро, Р Ролланом и др. Христианский персонализм русского мыслителя оказывал влияние на философскую и социальную мысль Запада

В одной из последних работ Н. Бердяев гак определяет историософскую направленность собственной философии: ⌠Философия, которую я хотел бы выразить, есть драматическая философия судьбы, существования во времени, переходящего в вечность, времени, устремленного к концу, который есть не смерть, воображение. Поэтому все должно рассматриваться с точки фения философии истории. Увидев в позднем Вл.Соловьеве ⌠пророка нового, апокалипсического сознания■, Н. Бердяев объявил исходным моментом своей философии истории ⌠эсхатологическое откровение■. Декларации относительно эсхатологического или, что в контексте его философского учения означает то же самое, профетического характера собственной философии неизменно присутствуют во всех значительных произведениях мыслителя. Для него всегда было характерно стремление к подведению итогов исторического процесса, определению окончательного смысла событии мировой истории. Один из наиболее глобальных выводов Н. Бердяева был связан с оценкой им культуры как реального, общезначимого результата исторического развития: ⌠Культура по глубочайшей своей сущности и по религиозному своему смыслу есть великая неудача■. Эта оценка стала одной из основ философского мироощущения мыслителя на протяжении всей его жизни. Можно сказать, что с годами она становится еще более драматичной, чему несомненно способствовали трагические события русской и мировой истории нашего столетия, свидетелем и участником которых ему довелось быть.

Тезис о ⌠неудаче■ культурно-исторического развития отнюдь не означал для Н. Бердяева признания отсутствия смысла в историческом опыте человечества. Он всегда был последовательным критиком разнообразных форм исторического и культурного нигилизма, понимая, что питать такого рода идеологию могут и настроения апокалиптические. ⌠Апокалиптическое сознание - опасное сознание■, - писал философ в одной из первых своих работ эмигрантского периода. Для него - даже если культурное творчество человечества в истории в конечном счете оканчивается поражением, ⌠неудачей■, оно не становится от этого бессмысленным - это именно ⌠великая неудача■. Исторический опыт должен быть понят со всеми его трагическими противоречиями. Только таким образом, считал религиозный мыслитель, может быть решена основная задача христианской философии истории: ⌠должен быть оправдан смысл истории между двумя явлениями Христа■5. Если для Вл.Соловьева подобное оправдание религиозного смысла истории означало, в первую очередь, оправдание добра в истории, то Н.Бердяев исходил из признания огромной роли зла в исторической действительности. (отчасти опираясь и на идеи, высказанные Вл.Соловьевым уже в конце жизни). Он считал, что недостаток большинства теодицей как раз и состоял в признании зла простым недостатком и в утверждении ложного исторического оптимизма. Такая традиция в христианской философии истории, но Бердяеву, идет от Августина, чью концепцию ⌠двух градов■, русский философ ? рассматривал как слишком ⌠благополучную■, слишком отвечающую идее земного, исторического прогресса. Иное, близкое ему самому, понимание зла и его ∙ исторической роли Н.Бердяев находил у М.Экхарта, Я. Беме, позднего Шеллинга. Своеобразие же собственной исторической теодицеи он связывал прежде всего с развиваемой им концепцией творчества.

Творчество в его философии получает онтологический статус - это, именно творчество реальности, - реальности подлинной, имеющей непреходящее значение. Разнообразным проявлениям зла в мировой истории противостоит прежде всего творческая активность человека. Эсхатологически настроенный мыслитель был убежден, что близость исторического финала не обесценивает значения исторического творчества: ⌠Наступают времена в жизни человечества, - Писал он, - когда оно должно помочь само себе, сознав, что отсутствие трансцендентной помощи не есть беспомощность, ибо бесконечную имманентную помощь найдет человек в себе самом, если дерзнет раскрыть в себе творческим объектом все силы Бога и мира■ . Для Бердяева даже ⌠богооставленность■ мира свидетельствовала отнюдь не о том, что история утратила свой сакральный смысл. Напротив, в драматической разорванности ⌠богочеловеческих■ отношений в Истории он видел указание на исключительное значение исторического творчества человека, в котором нуждается не только он сам, но и Бог: ⌠Религиозный феномен двойственен, он есть раскрытие Бога в человеке и человека в Боге, в н╦м обнаруживается тоска человека по Богу и тоска Бога по человеку■. Образ тоскующего Бога■ у Н.Бердяева несомненно имел своим истоком далеко не в последнюю очередь историософские идеи Шеллинга, высказанные в работе Философские исследования о сущности человеческой свободы■, которую русский мыслитель оценивал исключительно высоко. ⌠Без понятия страдающего человеческим страданием Бога, - писал Шеллинг, - вся история становится непонятной■. Н.Бердяев также стремился сделать ⌠понятной■ историю, обращаясь к идее ⌠богочеловечества■ (⌠богочеловечности■). На страницах его книг постоянно встречаются определения человека как ⌠сотрудника■ Бога, утверждением о метафизической ответственности человека буквально перед всей реальностью, к творческому преображению которой он должен стремиться.

Критикуя философские концепции, ориентированные на определение общих закономерностей исторического развития (в частности, учения Гегеля и Маркса) за ⌠абстрактность■, Н.Бердяев утверждал, что ⌠в истории нет ничего абстрактного, отвлеченного■, что ⌠все абстрактное по существу противоположно историческому■. Для русского экзистенциалиста понимание истории предполагает глубоко личностное к ней отношение. ⌠Настоящий путь философии истории, - писал он, - есть путь к установлению тождества между человеком и историей, между судьбой человека и метафизикой истории■. Таким образом, история оказывается олицетворением человеческой судьбы во времени; трагизм и противоречивость исторического процесса есть отражение трагичности существования индивидуального человека. Этот трагизм человеческого бытия в истории не может быть преодолен. Сколь бы значительными ни были результаты культурно-исторического творчества человека, по мысли Н.Бердяева, они остаются ⌠великой неудачей■. Над культурным творчеством тяготеет проклятие ⌠объективации■, следствие разобщенности бытия на субъекта и объекта. И тем не менее даже ⌠объективация■ не может обесценивать значение творческих усилий человека. ⌠Объективация есть искажение духовности и вместе с тем объективация необходима в осуществлении судеб человеческих и мира в движении к царству Духа.

Оценка истории Н. Бердяевым вообще имеет принципиально двойственный характер. ⌠Апокалиптическое■ сознание может рассматривать ⌠всемирную историю только как комедию■, но этой, можно сказать, фарсовой стороной смысл истории отнюдь не исчерпывается. Культура есть ⌠великая неудача■, но она имеет и непреходящую ценность. ⌠Объективация... противоположна движению к Богу■, но нельзя считать ⌠процесс объективации лишь отрицательным. Только такой подход, по Бердяеву, позволяет увидеть тот внутренний, эзотерический смысл исторических событий, который может быть назван ⌠экзистенциальной диалектикой божественного и человеческого■ в истории. Результат этой ⌠диалектики■ - ⌠экзистенциальный опыт творчества■, сохраняющий свое значение даже перед грядущей вечностью: ⌠Времени больше не будет. Это не конец во времени, а конец времени. Но время экзистенциальное, укорененное в вечности, остается, и в нем-то и приходит конец вещей. Будет вхождение в новый зон■. Николая Бердяева нельзя упрекнуть в отсутствии интереса к исторической конкретике. Многие его оценки и интерпретации исторических событий были глубоки и реалистичны. Но задачу историософии он видел отнюдь не в постижении характера и логики изменений конкретных форм исторической жизни История, утверждал Бердяев, вообще ⌠не есть объективная эмпирическая данность, история есть миф■. Миф же никоим образом не вымысел, а реальность более высокого порядка, чем так называемая эмпирическая данность■. И собственное учение о ⌠богочеловечестве■ Н.Бердяев, призывая ⌠не ограничиваться понятиями■ и ⌠оперировать мифами■, по существу характеризовал как опыт миротворчества: ⌠Основной миф есть миф о богочеловеческом и богочеловечестве■. Историософия русского мыслителя представляет собой своеобразную мифологизацию истории. Точнее, ее смысла, поскольку именно определяя религиозно-метафизический смысл истории, Н. Бердяев апеллировал к мифу о трагической судьбе человека, постоянно терпящего неудачу в своем историческом творчестве, но несмотря ни на что продолжающего свои усилия.

Опыт метафизического оправдания культуры в историософии Г. Федотова

Федотов Георгий Петрович (1886-1951) - религиозный мыслитель, ученый-историк, публицист. Родился в Саратове. В 1908 г. окончил историко-филологический факультет Петербургского университета. Был учеником известного медиевиста М. Гревса. В молодости Федотов участвовал в революционном движении, был связан с социал-демократами. Однако в дальнейшем он теряет интерес к политике и отдает все силы научной работе. В 1916 г. Федотов становится приват-доцентом Петербургского университета. После Октябрьской революции он преподавал историю в Саратовском университете, стал переводчиком, участвовал в деятельности религиозно-философского кружка. С 1925 г. в эмиграции. Берлин, затем Париж. В 1931-39 гг. редактировал журнал ⌠Новый Град■. В 1940 г. эмигрировал в США, до конца жизни преподавал в Свято-Владимирской православной семинарии в Нью-Йорке. Проблемам русского религиозного сознания и специфике национальной духовной традиции посвящены работы Г. Федотова: ⌠Святые Древней Руси■, 1931; ⌠Стихи духовные■, 1935; ⌠Русская религиозность. невское христианство Х-Х111 вв.■, 1946.

Г.П.Федотов - историк культуры, ученый-медиевист испытал (как он сам признавал) определенное влияние философских идей Н.Бердяева, с которым многие годы поддерживал близкие отношения. В то же время в его работах мы имеем дело в значительной степени с иным подходом к истории, хотя и базирующимся также на религиозно-философских предпосылках.

В статье, посвященной памяти Н.Бердяева, Г.Федотов утверждал: ⌠Основная жизненная интуиция Бердяева - острое ощущение царящего в мире зла... Не смиренное или эстетическое принятие мира как Божественного всеединства, но борьба с миром в образе падшей природы, общества и человека, составляет жизненный нерв его творчества■. Об этих особенностях мировоззрения Бердяева Федотов писал в целом сочувственно, так же как и о наполняющем книги философа пафосе творческой активности личности, ее свободы. Не оспаривал он, по существу, и постоянный для Бердяева мотив трагедии культуры, ее неизбежной итоговой ⌠неудачи■, невозможности достичь в условиях ⌠падшего■ мира ⌠законченного совершенства■. Ведь и для самого Г.Федотова признание, его же словам, ⌠глубокого распада в мировой жизни, внесенного в нее грехопадением■, означало принципиальную недостижимость полноты воплощения ала в истории и культуре и, соответственно, тщетность и иллюзорность любых как социальных, так и религиозных утопий ⌠земного рая■. Эту антиутопическую установку он никогда не ставил под сомнение. Но в персонализме Бердяева Г.Федотов видел уже нечто далеко выходящее за ее пределы. По его убеждению, радикальное противопоставление Бердяевым творческого акта и его конечного результата как, в сущности, всегда несостоятельного, не было оправданным. В эсхатологических образах Г.Федотов отказывался видеть лишь указание на неизбежность конца, отрицающего традицию земного, ⌠общего дела■ многих поколений в строительстве мира культуры. ⌠Теперь уже ясно, какие две концепции эсхатологии и культуры отвергаются христианским опытом Откровения и истории, - писал он. - Первая концепция - бесконечного, никогда не завершенного прогресса, которой жила секуляризованная Европа двух последних столетий. Вторая концепция - насильственной, внечеловеческой и внекультурной эсхатологии■. Подобная ⌠внекультурная эсхатология■ для Федотова совершенно неприемлема, в том числе и с религиозной точки зрения: ⌠Ничто не пропадет. Культура воскреснет, подобно истлевшему телу, во славе■.

Формулируя свое понимание истории, Г.Федотов категорически отвергал философские и идеологические варианты исторического детерминизма: рационалистически-пантеистический (гегельянство), материалистическую абсолютизацию, по его определению: ⌠значения косных, материальных сил■ в истории и религиозный фатализм, так как иначе представляющий исторический процесс как результат ⌠давления Божественной воли■4. Детерминизму Федотов противопоставлял христианский образ истории как трагической мистерии, где единственным главным героем является человек - свободный, но не оставленный Богом и искушаемый злом, человек, каждое действие и каждый выбор которого историчны. При таком взгляде на историю она никак не может быть сведена к череде пусть даже и безусловно эпохальных исторических событий. (Самая значительная для христианского сознания историческая драма, происшедшая две тысячи лет назад в Палестине, - периферийная по отношению к ⌠большой■ истории своего времени. Тем более неспособны исчерпать смысл происходящего с человеком в его тысячелетнем социальном и культурном опыте любые, хотя бы и самые убедительные, обоснования логики исторического развития. Для Федотова идея детерминированного прогресса (⌠всеобщими законами■ или - и религиозной версии - волей Провидения), так же как и для многих его предшественников в русской мысли (от славянофилов до Ф.Достоевского и Вл.Соловьева) была неприемлема прежде всего на основании критериев нравственных, как игнорирующая или даже исключающая историческое значение свободы нравственного выбора личности. А.С.Хомяков, называя ⌠Феноменологию■ Гегеля ⌠гениальной■, писал по поводу его философии истории: ⌠Личности, обращенные в куклы, повинуются... слепо высшему закону, и история знать не хочет про логику их внутреннего развития, между тем как она одна только и имеет истинное значение■. Вл. Соловьев, как мы помним, говорил о ⌠внутренней, тихой жизни■, в которой, несмотря на все противоречия, проявляется единство ⌠общечеловеческого организма■ в истории. И, можно сказать, что Г.Федотов как историк и как философ видел именно в этой ⌠внутренней, тихой жизни■, складывающейся из трудовых, творческих и нравственных усилий многих поколений и отдельных личностей, - главное содержание исторического процесса.

Традиции, сохраняющей единство истории, постоянно угрожают социальные катастрофы и прежде всего войны и революции. Г.Федотов не разделял взгляд Ж.де Местра и Н.Бердяева на революцию как на ⌠суд Божий над народами■. Еще в меньшей степени был он склонен видеть в революционньк потрясениях неизбежно необходимое условие социального прогресса. Для него революция - всегда лишь кризис, а отнюдь не выход из него, разрыв традиции, результатом чего становятся неисчислимые человеческие жертвы и опасность социальной и культурной деградации. ⌠Великих■ революций не так много в новой истории, - писал Федотов. - В сущности. Русская революция стоит третьей в ряду - после Англии и Франции... Всякая ⌠великая■, т.е. отличающаяся жестокостью классовой борьбы, революция заканчивается личной тиранией■. За революционное ⌠величие■ приходится платить и тяжким трудом последующих поколений, вынужденных продолжать дело культурного строительства на революционном пепелище. В идеализации революции, в создании революционного мифа Г.Федотов видел один из самых опасных идеологических соблазнов. Не отрицая нравственного смысла лозунгов Французской революции, в которой, по его словам, действовали и ⌠силы добра и сатанинские силы■, он был убежден, что последние в ней явно возобладали, результатом чего стал невероятный террор (⌠600000 жертв■), ⌠столетие смут■, ⌠сломленный дух■ нации, упадок, моральной и культурной жизни. В своей критике революционного мифотворчества Г.Федотов не делал исключения и для более ⌠мирного■ опыта Английской революции, упрекая русских либералов в крайне поверхностной его оценке: ⌠Русский либерализм видел свой идеал в английской конституции и считал возможным пересадку ее в Россию, забывая о веках революций, о казни Карла 1, о страшном опыте почти тысячелетней истории...■ Но самым важным и мучительным для него всегда оставался вопрос о причинах и судьбах Русской революции. Об этом он думал и писал постоянно.

Г.Федотов всегда считал, что революционная трагедия 1917 года не была следствием простого сочетания случайных обстоятельств, а имела свои корни в русской истории. Среди таких причин он в первую очередь выделял отсутствие глубоких демократических традиций. Федотов исключительно высоко оценивал : роль европейского либерализма, но весьма критически относился к российским \ западникам-либералам: ⌠В условиях русской жизни... либерализм превращался в силу разрушительную и невольно работал для дела революции... Все, что было связано с государственной мощью России, с ее героическим преданием, с ее мировыми или имперскими задачами, было взято под подозрение, разлагалось ядом скептицизма. За правительством и монархией, объектом ненависти становилась уже сама Россия: русское государство, русская нация■. Критическим было отношение мыслителя и к самодержавной власти, оказавшейся, по его убеждению, неспособной в решающий исторический момент довести до конца процесс преобразований, начатый в 1861 году. Однако, признавая наличие многих внутренних противоречий, приведших страну к революционному кризису, Г.Федотов совершенно не разделял позиции тех, кто склонен был видеть в революции неизбежный, фатальный итог российской истории. Прежде всего потому, что, как уже говорилось, он в принципе отвергал идею исторического детерминизма: ⌠Не разделяя доктрины исторического детерминизма, мы допускаем возможность выбора между различными вариантами исторического пути народов■2. В истории ⌠царит свобода■ - это живой, непрерывный процесс исторического творчества, в котором нет места механическому автоматизму, фатальной предопределенности событий. И отвечая на вопрос - была ли революция неизбежной, Г.Федотов утверждал: ⌠Не все в русской политической жизни было гнило и обречено. Силы возрождения боролись все время с болезнетворным ядом. Судьба России до самого конца висела на острие - как судьба всякой живой личности■3. История России всегда оставалась для мыслителя великой историей, трагической, но не знающей провалов и пустоты, на каждом этапе которой продолжался процесс культурного созидания, были свои взлеты духа и своя правда. И последнее, предреволюционное десятилетие в жизни монархической России Г.Федотов менее всего был склонен рассматривать лишь как пролог к революционной трагедии. В своих трудах разных лет он постоянно обращается к этому периоду, говоря о нем как о ⌠самом блестящем мгновении в жизни старой России■ (⌠И есть и будет■), ⌠великом и смутном времени■ (⌠В защиту этики■), ⌠национальном Ренессансе■ (⌠Россия и свобода■). Ни поражение в войне с Японией, ни первая русская революция не стали, по убеждению Федотова, фатальными для судьбы России. Напротив, ⌠точно оправившаяся от тяжкой болезни страна торопилась жить, чувствуя, как скупо сочтены ей оставшиеся годы. Промышленность переживала расцвет... В деревне совершалась большая работа, обещавшая подъем хозяйства, предлагавшая новый выход крестьянской энергии. Богатейшая Россия развивала огромную духовную энергию. В эти годы университеты Москвы и Петербурга не уступали лучшим из европейских... Пробуждался и рос горячий интерес к России, ее прошлому, ее искусству■4. Ввергнутая в пучину мирового военного конфликта, резко обострившего внутренние противоречия, Россия пережила, в конечном счете, крушение всей системы социальной, политической и культурной жизни. Для Г.Федотова всякая революция была прежде всего тягчайшим потрясением, жестоким и чреватым огромной опасностью для будущего, разрывом культурных связей. В русской революции, считал Г.Федотов, это проявилось с исключительной силой и имело свои особенности. ⌠В России жестокость революционного обвала связана к тому же с сознательным истреблением старого культурного класса и заменой его новой, из низов поднявшейся интеллигенцией, - писал он в 1932 году. Второй источник катастрофы... заключается в чрезвычайно быстром процессе приобщения масс к цивилизации, - в ее интернациональных и очень поверхностных слоях: марксизм, дарвинизм, техника■.

Фактически, по его убеждению, в 1917 году Россия переживает потрясение, во многом схожее с тем, что она испытывала в эпоху петровских реформ, только в еще более глобальных масштабах и в формах несравненно более жестоких. И самым важным для него вопросом был вопрос о том, сможет ли Россия и в этот раз, как она уже сделала однажды, не только восстать после революционной ломки всего общественного и культурного уклада, но и сохранить, пусть в новых формах, свое историческое своеобразие, преемственность культурной традиции.

Как и другие деятели русской культуры, представители ⌠первой эмиграции■, Г.Федотов с тревогой и надеждой всматривался в черты послереволюционной России. Безусловно и последовательно не приемля политический режим как ⌠ленинского■, так и ⌠сталинского■ образца, он избегал любой, в том числе и продиктованной национальным чувством, идеализации происходившего на родине в те годы. Но в многочисленных статьях Г.Федотова 30-40-х гг. о Советской России мы не найдем также и чувства ненависти к стране и народу. Режим и вожди - приходят и уходят. Народ и его тысячелетняя культура должны остаться в истории. Свои надежды на возрождение России Г.Федотов связывал прежде всего с силой и жизнестойкостью культурной традиции, считая, ⌠что, как ни резки бывают исторические разрывы революционных эпох, они не в силах уничтожить непрерывности■.

Образ истории в русской философии не может быть сведен к схеме, неизбежно упрощающей реальное разнообразие позиций русских мыслителей различных эпох, не учитывающей специфику их понимания исторической жизни. В то же время, при всех различиях и противоречиях, философских спорах и идейном противоборстве нельзя не видеть в русской историософии и те отличительные черты, которые в немалой степени отразили своеобразие национальной культурной традиции. В самых различных направлениях русской мысли мы находим опыт обоснования органичности исторического развития, решающего значения культурной традиции, поиск критериев общественно-исторического прогресса (прежде всего - нравственных); проблему общественного идеала, его социально-исторической роли, постоянный интерес к судьбе личности в истории; тесную связь исторических идей с проблемами онтологическими (традиционно отмечаемый многими исследователями отечественной философии ⌠онтологизм■ русской мысли). Было бы странно, конечно, отстаивать какой-то приоритет русской философии в решении всех этих вопросов. Это все темы вечные и в подлинном смысле - общечеловеческие. Но в отечественной философии они были развиты с исключительной силой и последовательностью. Нельзя не отметить и сложную диалектику утопических и антиутопических идей в русской мысли. Разнообразные варианты утопического творчества представлены в ней достаточно широко. Но в отечественной традиции мы находим и глубокую философскую критику утопической идеологии, поистине пророческие предупреждения об опасности мнимых ценностей и идеалов. В XIX в. Достоевский сказал едва ли не всю правду и о настоящем, и о будущем такого рода идеологии, о том, что она несет человечеству. В XX столетии об этом писали многие крупнейшие русские мыслители: П.И. Новгородцев, Г.В. Флоровский, С.Л. Франк, Г.П. Федотов, И.А. Ильин и др. И, подводя итог, можно сказать, что историософские идеи и концепции русских философов, будучи несомненно важным элементом отечественной духовной традиции, могут многое сказать современному человеку не только о прошлом истории, но и о смысле его собственного исторического бытия и тех процессов, которые определяют жизнь человечества на рубеже XX и XXI столетий.

Часть II.

Теоретическая философия

Глава 1. Онтология: учение о бытии

Истоки и смысл онтологической проблематики

В современной европейской философии проблема бытия по-прежнему остается самой фундаментальной проблемой, как и во всей предшествующей истории философии. Занимаясь бытием, поисками бытия, философия, как и прежде отстаивает свою специфику перед наукой, религией, искусством, обнаруживает уникальный и своеобразный предмет своих исследований, не сводимый знанию, ни к вере, не открывающийся адекватно ни в рациональных абстракциях ни в мистической интуиции (хотя то и другое являются моментами философского познания). Занимаясь бытием, философия выявляет особый характер того мышления, в котором бытие может для нас "открыться" - это не последовательность логических операций, не поэтический вымысел (хотя то и другое присуще философской мысли), а мышление как особый способ жизни, как существование в особом "бодрствующем" режиме, в котором можно держаться только крайним напряжением человеческих сил и только некоторое время, в краткие счастливые часы или даже минуты, прерывающие ход нашей повседневной обыденной жизни.

Поиски бытия в философии - это не узкопрофессиональные занятия небольшой группы людей, занимающихся своими кастовыми интересами и разговаривающих на специфическом языке (хотя это тоже имеет место), а поиски человеком, говоря словами М.Хайдеггера, своего дома, преодоление своей бездомности и осиротелости, того, что Маркс назвал отчуждением. Человек, вооруженный научным мышлением и мощным инструментарием, убедился, что, даже построив самый мощный телескоп, он ничего принципиально нового не найдет за звездными туманностями, что его взгляд обречен на блуждание в мертвой пустоте неизмеримых пространств. Не будет ему лучше и от того, что откроет математическая физика в мире бесконечно малого. За долгие века своей истории и бесконечных социальных экспериментов он убедился в невозможности построения рая на земле, даже в невозможности достижения более или менее счастливой жизни для большинства. Поиски бытия - это поиски корней, прикоснувшись к которым человек может почувствовать в себе силу для преодоления бессмысленности окружающего мира, мужество жить, несмотря ни на эту бессмысленность, ни на свою конечность, почувствовать себя в конце концов необходимой частью бытия, не менее существенной и необходимой, чем окружающий мир, "пастухом бытия", которому завещана весть о бытии, в прояснении которой и состоит основная задача его жизни. Эти поиски и составляют незримый фундамент того, что человек называет наукой, искусством, религией, стремлением к счастью, любовью, совестью, долгом и т.д. За века, прошедшие со времен Парменида, что только ни понимали философские умы под бытием - мышление, мир идей. Бога, материю и т.д. Для современной философии характерно следование апофатической традиции в отношении к бытию. Бытие - это тайна, то есть не что-то глубоко спрятанное, что нужно открыть, чего нужно добиться; тайна лежит на поверхности, ее нужно пережить или прожить, и тогда она в какой-то степени станет понятна (не знаема, но понятна). А для этого опять-таки нужно быть живым человеком, нужно иметь большое мужество идти к тому, чего в принципе нельзя знать. Понимание бытия, прикосновение к нему, осененность бытием преобразует, преображает человека, вырывая его из бессмысленного хаоса эмпирической жизни и делая самобытным, делая его самого бытием. Метафизика - наука о сверхчувственных принципах и началах бытия. Метафизические проблемы есть во всех областях знания, везде мы упираемся в то, что недоступно разуму, в некий нерастворимый остаток: в познании человека, истории, природы. Например, принцип причинности неявно полагает, что, если все в мире пронизано причинно-следственными связями, то последовательность причин неизбежно уходит в бесконечность и предполагает первую причину, Бога, скажем, то есть тот уровень, о котором мы ничего не можем сказать в рамках рационального описания. Или проблема человека: можно объяснить факт его рождения физико-химическими и биологическими закономерностями, но появление живого человека всегда остается непостижимым чудом, как говорил (.В.Розанов, в маленьком человеке мы отчетливо чувствуем дыхание иных миров, откуда он только что пришел. Кант утверждал, что метафизика - это и есть философия в точном и строгом смысле слова.

Онтология - учение о бытии как таковом. Иногда онтология отождествляется с метафизикой, но чаще всего рассматривается как ее основополагающая часть, как метафизика бытия. Впервые термин "онтология" стал употребляться .Вольфом. В философии со времен античности различают бытие и сущее. Сущее - совокупность окружающих вещей. Но среди многообразия вещей можно найти то, что является общим им всем, такой "нейтральный" признак всего мира (сущего вообще), заключающийся в том, что он - мир вообще - существует. Это выражено в понятии бытия. Издавна основной вопрос философии звучал так: нему есть нечто, а не ничто? Почему вообще что-либо есть, и на чем держится О "есть"? Что является его причиной? Бытие - последнее, о чем допустимо спрашивать, но оно не может быть традиционным образом определено. Все исторически дававшиеся определения бытия были мнимыми. В любой проблеме, особенно это касается духа, сознания, материи есть что-то последнее, что само ,"может быть определено.

Бытие - это чистое существование, не имеющее причины, бытие - причина самого себя, самодостаточное, ни к чему не сводимое, ни из чего не выводимое. Это действительность в полном смысле слова, ибо все остальное, имеющее внешние причины, - не в полном смысле слова действительность, не в полном смысле слова существует. Поскольку бытие открывается только человеку и через его мышление, то постижение бытия - попытка приобщиться к истинному существованию, обретение самобытности, свободы.

Одни философы, начиная с древности, считали, как показывает в своей книге А.Л. Доброхотов, что бытие открывает подлинный мир сущностей и является ом, позволяющим взглянуть из мира явлений на действительность. Другие считали, что бытие - пустое понятие, результат лингвистических недоразумений, позволяющее в лучшем случае увидеть отраженные структуры разума. Первые делились на отождествляющих бытие с тем или иным видом сущностей (огонь, земля, вода, атомы и т.д.) и на различающих чистое существование причастные ему сущности. Вторые - на тех, кто замещает "пустые" построения мышления о бытии позитивным содержанием наук, и тех, кто пытается перевести онтологию на язык этико-антропологической проблематики.

Обращаясь к проблемам бытия, мы наконец-то начинаем дышать чистым "ом философии, заниматься тем, что, собственно, и есть философия как я. Все остальные философские проблемы имеют смысл и значимость постольку, поскольку на них падает отблеск бытия. По большому счету совершенно не важно, что это за проблемы. Философию, в отличие от науки, вообще не интересует, "что" говорить о мире, главное - "как" говорить, есть особый способ разговора, в котором только и возникает бытие. Бытие, по Хайдеггеру, есть особый способ разговора о нем. В философии есть много проблем, не имеющих отношения к бытию, можно даже сказать, что это и не философские проблемы. Можно для примера привести рассуждения Н.Бердяева о личности: в личности, по его мнению, есть много наследственного, родового, социального, национального, но это все не личное (безличное) в личности.

Или другая аналогия - с искусством - там ведь не важно, что изображать (в живописи или в поэзии), важно, как это сделать. Искусство начинается там, где оно занимается самим собой: в кино не важно, что изображать, важно, чтобы j оно имело свой специфический язык, отражающий специфическую реальность; живопись есть там, где она начинает интересоваться цветом, а не сюжетом и т.д. Так же и философия начинается там, где начинают философствовать, пытаются осмыслить бытие и высказать нечто по этому поводу. И только тогда это есть философия, все остальное, что она изучает, - чисто прикладные проблемы. Философия, писал Х.Ортега-и-Гассет, возникает не по причине полезности и не из беспричинного каприза, она есть охота за единым (мы бы сказали - за бытием). Почему, спрашивает он, мы не довольствуемся тем, что нам открывается в мире без всякой философии, тем, что уже есть и находится перед нами? Да просто потому, что все существующее и данное нам - это, в сущности, только кусок, осколок, фрагмент, обрубок. Глядя на него, нельзя не заметить, не почувствовать его изъяна. В любой данной нам вещи мы обнаруживаем, что это только часть, обнаруживаем глубокий след излома, видим рубец его онтологического увечья. Вглядываясь в любой предмет, мы обнаруживаем, что это только фрагмент, к которому необходимо домыслить другую, дополняющую его реальность, Даже если брать не предмет, а материю, которая, "кажется", служит основой всего, то и тут возникает подозрение, что она не является самодостаточной, она не может сама положить начало своему существованию, Этим она обязана какой-то другой силе. Так же как, видя летящую стрелу, я не могу не вспомнить о пославшей ее руке. То же происходит с реальностью внутри нас - в каждый момент мы видим лишь ничтожную часть нашего внутреннего бытия. Мы не видим нашего полного Я.

Даже мир в целом, совокупность того, что нам дано, является лишь огромным, колоссальным фрагментом. Мир провозглашает свое не-бытие, кричит о том, чего ему недостает и вынуждает нас философствовать. Философствовать - значит искать целостность мира, искать нечто, не являющееся миром, не являющееся тем, что нам дано. Вот главная философская проблема, неизбежно возникающая перед разумом. Обычно это нечто, эту основную сущность ищут как любую другую вещь этого мира, которая отсутствовала до сегодняшнего дня, но, может быть, будет обнаружена завтра. По своей природе основная сущность есть то, что никогда не присутствует в познании, являясь именно тем, чего недостает в любом присутствии. Мы видим лишь его отсутствие, оно присутствует благодаря тому, что его нет, благодаря своему отсутствию. Основная сущность (бытие) - это то, что вечно отсутствует, чего всегда в мире недостает. Мы видим только рану, оставленную ее отсутствием. Она не может походить на данное нам сущее, которое как раз является вторичным и обоснованным. По своей природе основная сущность есть нечто совершенно иное, ни на что не похожее, абсолютно экзотическое. По аналогии можно сказать, что мы видим вещи, но не видим света, который позволяет нам их видеть.

Это вовсе не означает, что понять основную сущность, пробиться к ней можно только в некоем мистическом экстазе. Мистики на самом деле претендуют на Е высшее знание о действительности, но, как правило, трофеи, добытые ими в состоянии транса, весьма банальны и невыносимо скучны. Мистики, однако, часто утверждают, что истинное знание невыразимо бессловесно. Они склонны злоупотреблять глубинами и спекулировать бездной. Но философия имеет противоположную склонность - она стремится вывести на поверхность, сделать явным, доступным то, что было глубинным, тайным, скрытым. Ей отвратительны таинственность и мелодраматизм посвященного. Aletheia - означает раскрытие, обнажение, проявление. "Философия - это раскрытие бытия вещей в их волной обнаженности и прозрачности речи, слово о бытии: онтология. В отличие от мистицизма философия хочет быть произнесенной тайной".

Согласно Хайдеггеру, философия часто выдает себя за то, чем она не является, - за науку или мировоззренческую проповедь. На самом деле, считает он, философия (метафизика) - это ностальгия (Новалис), это тяга повсюду быть ома. Повсюду быть дома - значит иметь отношение к миру в целом, к бытию. Стремление повсюду быть дома - это и есть метафизика, это потребность не слепая, не растерянная, но пробуждающаяся в нас и побуждающая нас к вопросам: что такое человек, мир и т.д. Но мало плестись в хвосте таких вопросов, нужны еще и понятия, способные пробить нам путь к пониманию. Метафизические понятия для внутренне равнодушной и необязывающей остроты научного ума вечно остаются закрытыми. Метафизические понятия - совсем не то, что можно было бы выучить, повторять за учителем и применять на практике. Мы никогда, по Хайдеггеру, не поймем их, если заранее не захвачены тем, что ни призваны понять. Этой захваченности, ее пробуждению и насаждению служит главное усилие философствования. Но всякая захваченность исходит из Настроения. "Поскольку понимание и философствование не рядовое занятие в после других, но совершается в основании человеческого бытия, то настроения, " которых вырастают философская захваченность и хватка философских почтой с необходимостью и всегда суть основные настроения нашего бытия, такие, которые постоянно и сущностно пронизывают своей мелодией человека, я он совсем не обязательно должен всегда и распознавать их как таковые. Философия осуществляется всегда в некоем фундаментальном настроении". Ностальгия, стремление всегда и повсюду быть дома, то есть экзистировать, существовать в совокупном целом сущего есть фундаментальное настроение философствования.

Еще один подход к пониманию бытия заключен в формуле Декарта: мыслю, следовательно, существую. Известен ход рассуждений, который привел Декарта к этой формуле. Но что означает "мыслить" у Декарта и вообще в философии? Декарт говорит о когитальном, т.е. в данном случае о "чистом" мышлении, вскоре это стало называться трансцендентальным мышлением. Есть мышление о чем-то и мышление ни о чем. Мышление о чем-то - это в самом общем виде всегда представление. Декарт говорил, что, когда мы мыслим наглядно, это еще не мышление. Чистое мышление - это мышление о себе самом, мысль мыслит самое себя. То есть, мысля таким образом, я как бы нахожусь в стихии мысли и только поэтому потом могу мыслить о каких-то конкретных вещах. Как потом скажет Хайдеггер, для того, чтобы что-то сказать, я должен сначала слышать и слушать ту тишину в себе, из которой рождаются слова. Если у меня есть к чему прислушаться в себе, то я могу и что-то сказать. Поэтому подлинная речь - это сказание, а не болтовня. Только когда я способен вот таким образом мыслить - воспринимая какие-либо вещи, думать о своем восприятии, о том, как я вижу и почему, не просто знать что-то, но и понимать, слышать внутри себя мелодию как чистый звук - только тогда я существую, тогда я нахожусь в бытии.

М.К. Мамардашвили в своей книге о Декарте говорит, что изначально слово "рациональность" (ratio) означало пропорцию. Пропорцию между тем, что наглядно можно наблюдать, и тем, что ненаблюдаемо, ненаглядно. Рациональная мысль есть нечто среднее между объектной мыслью, направленной на что-то (на объект, на предмет) и безобъектной мыслью (мыслью ни о чем, о самой себе, направленной на саму себя). Мысль, которая не имеет своего предмета, пытается мыслить немыслимое. Держать эту пропорцию может только живой человек, мыслящий (и потому существующий) именно в декартовском понимании этого слова. Продуктом предметной мысли является знание, а чистой - понимание. Я существую не просто как стул или стол, а я живой, я бытийствую. Ведь можно существовать, но не быть, и наоборот. Истинное мышление - это попадание в структуру бытия. Дальше мы увидим, что, уже начиная с Парменида, истинно метафизическая философия говорит, что бытие и мысль о нем - это одно и то же. Мышление - это извлечение себя из себя. Мыслить - это не представить себе что-то, а стать, стать живым. А живое никогда автоматически не определяется извне, не определяется вчерашним, мертвым, а всегда из себя, из своей самобытности. Это и есть одно из определений бытия - оно всегда причина самого себя. Мышление у Декарта - это особая жизнь, особый режим бытия, это не идеальное представление, а действие, в котором человек находит свое незаместимое место в мире и встает на него. Не в эмпирическом мире случайных обстоятельств, где все уже занято, все свершилось, и можно только повторять уже свершившееся, а в мире бытия, в мире живой творческой активности, в который нельзя попасть наращиванием знаний '. Бытийное состояние не передается, как бы мы ни наращивали ассоциации, ни передавали термины и образы - если у нас, в нашем духе не зазвучит та мелодия, о которой говорил Хайдеггер, не вспькнет свет понимания - все бесполезно, мы все равно останемся вне бытия, т.е. мы будем продолжать существовать, но не быть. Туда, в бытие, можно "встать" только самому. Когда Хайдеггер говорит, что никто за тебя умирать не будет, умрешь ты сам, то это на самом деле означает, что и жить за тебя никто не будет. Либо ты нашел себя и свое незаместимое место, либо ты живешь чужой жизнью, повторяя то, что уже много раз было и еще много раз будет. Находиться в бытии - значит понимать. Ко мне никто не придет, кто меня уже не знает, говорил Христос, но как можно знать до знания, до опыта? Речь идет, конечно, о неком изначальном понимании. Прийти к Христу можно, уже имея Бога в сердце, нужно быть живым, ибо Бог есть, Бог живых. Бытийственное мышление - это извлечение себя из себя, себя бытийственного из себя эмпирического, себя живого из себя автоматически-механически существующего, обнаружение Бога в себе. Вещь это необычайно трудная и мало кому доступная. Как говорил Августин, обращаясь к Богу: "Ты всегда был у меня, только я сам у себя почти никогда не был".

В отличие от окружающего мира, бытие - это то, что требует понимания и что становится, держится в просвете, проблеске понимания. Бытие - это не вид ли разновидность предметов, не общее понятие класса предметов, бытие - это бытие существующего. Бытие это то, что ожидает видения бытия или понимания его.

Космология и онтология

Предметом космологии является универсум, всеохватывающее целое, к которому принадлежит все, что имеет пространственное или временное расположение. Наши знания об универсуме постоянно увеличиваются. Но что касается бытия, то наши знания о нем не увеличиваются. Мы можем быть осведомленными о нем, чувствовать его присутствие, быть осененными бытием, но никак не можем его знать. Может быть, чтобы лучше понять бытие, нужно вынести универсум за скобки, снять все интересы и способы утилитарно-практического ношения к миру, например, забыть о ежедневной озабоченности - зарабатывании на жизнь, строительстве дома, участии в социальном движении, помощи другим людям и т.д. Видимо, можно сказать, что термины "универсум" и "бытие" суть лишь различные аспекты, различные способы нашего отношения к реальности. Можно относиться к реальности как к объективному материальному миру, как к некой натуральной субстанции, имеющей свою структуру и содержание.

Универсум открыт для рационального объяснения, с ростом науки он становится все более интеллигибельным. Мои знания об универсуме вполне объективируемы, их я могу передать другому человеку. Но бытие - это не часть универсума, его содержание, или внутренняя структура, оно не становится по мере наших знаний чем-то более понятным, интеллигибельным. Оно за интелигибельностью. Оно не может быть объектом или обстоятельством. Здесь нет увеличивающейся глубины и широты, нет чего-то спрятанного. Здесь не бывает х. открытий. Образно говоря, адекватным будет только молчание в присутствии бытия, однако это будет насыщенное молчание, наполненное благоговеем перед чем-то принципиально непостижимым. Однако это только образ, поскольку, как мы уже говорили выше, философия - это не молчание, а попытка высказать невыразимое.

Осведомленность о бытии есть тип человеческого отклика на то, на что способен откликнуться только человек. Наше выживание как человеческих существ, наша жизнь зависят от опыта разумности. Однако осведомленность о бытии не является необходимой для выживания или удовлетворения жизни. Осведомленность о бытии (осененность бытием) обладает таким духовным качеством, которое, добавляясь к разуму, вводит особое, специальное измерение в наш опыт. М.Мунитц, известный американский метафизик, сравнивает осведомленность о бытии с духовным здоровьем и говорит также о том, что эта осведомленность, если она есть, является "невыразимым аккомпанементом" любой деятельности или опыта'. Осененность бытием не похожа на веру в Бога, поскольку бытие - это не источник универсума или человека, оно не есть некая высшая целостность, оно не обладает какой-либо степенью добра, любви, справедливости и т.п. Не имеет смысла вера в бытие или в его конечный триумф. Не имеет смысла искать союза с ним, в том понимании, в каком верующий или мистик ищет союза с Богом, его нельзя достичь молитвой или послушанием. Мы можем быть открыты к бытию, но оно не ищет и не ожидает открытия.

Осененность бытием создает другой порядок и качество жизни, отличные от религиозной веры или научного понимания. Достижение этой осененности есть специфически философская проницательность. Стоять в свете бытия - не значит отрицать мир, превращать его в иллюзию, не значит отбросить или минимизировать наши контакты с миром. Это просто означает, что у нас появляется другое измерение нашего опыта, эта осененность окрашивает все виды нашего взаимодействия с миром - практические, эстетические, интеллектуальные ч т.д. "Бытие, говорил М.К.Мамардашвили, - это то же самое, что незаконная радость. Нет никаких причин к тому, чтобы мы были, и тем радостнее быть, и тем больше продуктивной гордости можно от этого испытать".

Эйнштейн говорил, что в науке работают три категории ученых. Первые - те, кто наделен исключительными интеллектуальными способностями, они занимаются наукой так же, как спортом, это для них увлекательная игра. Вторые - те, кто смотрит на науку как на способ зарабатывай денег, с таким же успехом они могли бы заниматься чем-нибудь другим. Таких большинство. Третьи - те, кто приходит в науку, толкаемый туда скукой, монотонностью обыденной жизни, бессмысленной ее повторяемостью и пустотой наших обычных стремлений и потребностей, которые никогда не удовлетворяются. Наша жизнь ведь в этом плане никогда не получается. И если человека охватило такое ощущение, то он уходит в науку. Потому что занятие абстрактной наукой вынимает его из круговорота и стихийного потока жизни, обрывает какие-то ненужные и нелепые зависимости.

Но еще с большим основанием, чем о науке, это можно сказать о метафизике, метафизике как образе жизни, когда человек пытается жить интересами чистого разума, без всякой надежды или, лучше сказать, интереса к успеху, карьере, обогащению и т.п., интересами, которые направлены на исследование последних оснований сущности и смысла бытия, сущности и смысла человеческого существования. "Математика, естествознание, законы, искусства, даже мораль, - писал И.Кант, - не заполняют душу целиком, все еще остается в ней место, которое намечено для чистого и спекулятивного разума, незаполненность которого заставляет нас искать в причудливом или в пустяках, или же в мечтательстве видимость занятия, а в сущности лишь развлечение, чтобы заглушить обременяющий взор разума, требующего, в соответствии со своим назначением, чего- то такого, что удовлетворяло бы его для него самого, а не занимало бы его ради других целей или в пользу склонностей"'.

Слово "бытие" введено Парменидом. До этого предметом изучения в античной науке и философии были сущие вещи, но не сущее как таковое. Парменидом был сделан важный шаг вперед в деле становления философии. Как пишет Доброхотов, проблема заключалась в самообосновании философии - может ли мысль независимо от опыта открыть объективную, общезначимую истину. Нужно было найти точку пересечения двух непересекающихся рядов - ряда вещей и да мысли, точку совпадения мышления и бытия. У Пифагора такой точкой было число, у Гераклита слово (логос), у Парменида - бытие. Посмотрим текст Парменида в издании А.В. Лебедева:

"ЕСТЬ". На нем - очень много знаков,

Что сущее нерожденным, оно и не подвержено гибели,

Целокупное, единородное, бездрожное и законченное.

Оно не "было" некогда и не "будет", так как оно "есть" сейчас - все вместе (одновременно)...

Как и откуда оно выросло? Из не-сущего ("того, чего нет")? Этого я не разрешу ;'.

Тебе высказывать или мыслить, ибо нельзя ни высказать, ни помыслить: "Не есть" .

Да и какая необходимость побудила бы его

(Скорее) позже, чем раньше, начав с ничего, родиться на свет?...

Равно как и из сущего сила достоверности никогда не позволит

Рождаться чему-либо кроме него самого...

Каким образом то, что есть (сущее-сейчас), могло бы быть потом?

Каким образом оно могло бы быть-в-прошлом (или "стать")?

Если оно "было" (или:"стало"), то оно не есть, равно как если ему ; (лишь) некогда предел, стоит быть... ?

И оно неделимо, ибо оно все одинаково,

И вот тут его ничуть не больше, а (вот там) ничуть не меньше...

Тем самым Все непрерывно: ибо сущее примыкает к сущему. неподвижное, в границах великих оков......

Таким образом, бытие, по Пармениду, не возникает и не исчезает, оно существует всегда, иначе оно не было бы бытием, а зависело бы от чего-то, что дало ему возможность возникнуть; оно неделимо, либо оно есть все целиком, либо его нет; его не может, следовательно, быть больше или меньше, оно здесь и сейчас, оно не может быть завтра или вчера; оно целокупно и непостижно, невозможно про него сказать, что оно развивается, поскольку оно в каждый момент самодостаточно; оно завершение, законченно, существует в строгих границах и похоже на совершенно круглый шар, любая точка на поверхности которого одинаково отстоит от центра. Шар, центр которого везде, а периферия нигде, - так в Средние века определяли Бога.

То, что здесь говорится о бытии, мы можем засечь и приблизительно понять через такие проявления в нас, такие бытийственные характеристики, как совесть, любовь, честь, ум и т.д. Скажем, не может быть совести на пятьдесят процентов, совесть неделима, либо она есть, либо человек бессовестный, нельзя быть совестливым завтра или вчера, можно только здесь и теперь, совесть не развивается, не становится лучше или хуже, и совесть, наконец, не имеет причин во внешних эмпирических обстоятельствах - поступил по совести, потому что просто не могу иначе, нет никаких других внешних причин. К тому же мысль о совести и сама совесть - это одно и то же, совесть дана нам только в мыслях, больше ее нигде нет, и, только находясь в состоянии совести, способен человек о ней мыслить. Отсюда ясно, что бытие вовсе не есть окружающий нас материальный мир, совокупность вещей или какая-то высшая нематериальная субстанция (Бог или мировой разум и т.д.). Бытие открывается нам, становится доступным для нашей мысли, когда мы находимся в специфическом бытийном состоянии - состоянии совести или любви (любовь также не бывает на пятьдесят процентов, для нее также нет никаких материальных причин и т.д.), в таком состоянии ума, а не просто знания), когда приходят мысли и слова, в которых звучит голос бытия. Такие мысли нельзя вызвать, сконструировать усилием воли, такие слова нельзя придумать. Бытие - это то, что всегда уже есть, оно может только отрыться нам, если мы усилимся и если нам повезет попасть в соответствующее состояние.

Если до Парменида философы размышляли о существующих вещах, то он первый начал размышлять о сущем как таковом, что, собственно, и было началом философии. Философы стремились теперь познать и объяснить то, что в принципе не могло быть предметом опыта, что отсутствовало среди существующих вещей и отношений, что можно познать только мыслью, и, следовательно, мысль сама по себе, как они утверждали, может познать истину.

Философы открыли новое измерение универсума, которое было несводимо природе - ни к окружающему миру, ни к природе человека. Бытие и мысль сливаются, потому что их определения совпадают. Парменид пришел, согласно Доброхотову, к такой точке зрения, что среди мыслей как субъективных человеческих состояний есть мысль, выводящая нас из субъективности. Бытие не представимо, но мыслимо. Появился новый способ мышления, считающий себя зависимым в своих основаниях от эмпирической действительности - возникла специфичность философского знания.

Вторым мыслителем, поставившим вопрос о бытии, был Сократ. Сократ не употреблял термина "бытие", но то, что он исследовал, на что направлял внимание своего острого ума, и было бытием, тем бытием, о котором говорил Парменид, но рассмотренным совсем с другой стороны. Сократ также открывает реальность, которая не является ни природой, ни человеком, это третья реальность, которая дана в мышлении. Именно она соответствует тому, что стало называться бытием.

Сократ, например, пытался выяснить со своими собеседниками, что такое прекрасное, и получал ответы, что прекрасное - это прекрасная девушка или прекрасная лошадь, или что-нибудь еще. К таким же выводам приходили люди, i он спрашивал их, что такое добро и зло. Оказывалось, что то, что с одной стороны может быть добром, с другой - является злом, что злые поступки могут приводить к добру и т.д. Оказывалось, что вещи и поступки относительны, а л, идея, нечто общее в них - непреходящее и неизменное. Непреходящи и неизменны прекрасное вообще, добро вообще, справедливость вообще. Идеи, выражающие смысл, не отражают нечто, какую-либо реальность вне их. Никакая реальность идее, чистой мысли не соответствует, они сами являются реальностью, несводимой ни к миру, ни к усилиям субъективной мысли. Они - продукты сознания, но сознания особого, специфических усилий мысли, мышление здесь - жизнь в строгом и точном смысле этого слова Биологический и психологический смысл и содержание жизни лишь производны от онтологического. Это жизнь, когда нет готовых образцов, когда во всем нужно сомневаться, когда нечто принимается и кладется в основание моих поступков, потому что я так решил, а не кто-то за меня со стороны, потому что мне был голос, голос Бога или голос бытия, составляющего мою сущность. Когда я знаю из себя - это знание несомненное и достоверное, тогда я не могу совершить плохого поступка ни намеренно, ни нечаянно. Для святого нет закона - скажут много позже христианские мудрецы. Мудрый человек не делает ошибок

В то же самое время это знание имеет специфический смысл. Добродетель - знание, красота - знание, и в то же время я знаю, что я ничего не знаю. Знание о незнании есть самое глубокое знание, его нельзя передать другому, оно может вырасти из внутреннего осмысления. Это знание, постижение своего сознания, мышления, пытающегося удержаться в своем бытийственном, т.е. чистом статусе. Вещи не стоят того, чтобы их знать, Сократ, например, не интересовался астрономией, а бытие знать невозможно. Чем в большей степени мышление является мышлением, чем больше исследует само себя, чем очевидней и надежней его содержание, тем в большей степени оно существует, ибо тем более совпадает со своей собственной природой. Тем больше оно приобретает признаки бытия. То, что искала космология, было найдено в человеке. Чем истинней мы мыслим, тем в большей степени существуем.

То, что существует мысль, в строгом смысле слова не человеческая мысль, которая тождественна бытию - основная идея Парменида. Основная интуиция Сократа, подлинной мерой бытия может быть индивид, живущий в особом бытииственном режиме - в том режиме, в котором живут красота вообще, добродетель, ум. Добродетель Сократа - то же бытие Парменида, она однозначна, неделима, не имеет степеней, не может быть вчера и т.п. Обе концепции открывают особый вид реальности, не являющейся ни космосом, ни человеком, но относящейся к ним как действительность к видимости В обоих случаях мыслить и быть - одно и то же'.

Синтез идей Парменида и Сократа - архетип всех будущих онтологических концепций.

Проблема бытия в XX веке

Двадцатый век дал самые глубокие и самые интересные концепции бытия Над этой проблемой работали такие величайшие мыслители, как Н А.Бердяев, С Л.Франк, Э.Гартман, М.Хайдеггер, К Ясперс и многие другие. Мы остановимся на учении о бытии С.Л Франка, самого крупного, по общей оценке, русского философа. Во-первых, это близкий и понятный нам философ, поскольку писал по-русски, во-вторьк, для всех его работ характерна глубина философского проникновения в проблему, и в то же время они написаны с необычайной художественной силой. Проблемы бытия, поднятые в его работах еще в начале века, оказали большоее влияние на формирование онтологической традиции в философии XX века, повлияли на формирование взглядов Н.Гартмана и на целый ряд других западных и русских философов.

Чтобы сохранить нашу жизнь, чтобы осуществить необходимые для нее цели, пишет Франк в своей работе "Непостижимое" (впервые опубликована в Париже в 1939 году), мы должны "ориентироваться" в мире. Наш опыт, наши знания не могли бы служить цели практической ориентировки, если бы не имели возможности улавливать в новом и изменившемся элементы уже знакомого, которые именно как таковые делают возможными целесообразные действия.

Всякое научное познание есть познание в понятиях: оно пытается найти в новом, незнакомом, скрытом что-либо общее - общее ему с другим, уже знакомым, чтобы подчинить его чему-то уже знакомому и привычному; именно в этом и заключается всякое научное "констатирование" и "объяснение". Наука хочет воспринять действительность или мир как систему или совокупность возможно меньшего числа тождественных, т.е. повторяющихся элементов. Всякое научное познание, как бы велики и возвышенны ни были его цели, есть в конечном итоге расширение и совершенствование познавательной установки, которой пользуется практическая ориентация в жизни. В силу такой установки, которая широко властвует над человеческой жизнью и человеческим духом, мир и вся реальность представляются нам чем-то, что либо уже знакомо, либо может стать знакомым. Все доселе незнакомое, скрытое от нас, все поражающее нас новое, смущающее и запутывающее нас может быть познано и объяснено, т.е. сведено к знакомому, самоочевидному, понятному. Если даже оно и остается фактически непознанным и непостигнутым, мы имеем право признать его в принципе познаваемым, т.е. сводимым либо к уже знакомым элементам, либо к тем, которые могут стать нам знакомыми и понятными.

Таков, по Франку, прозаический, рассудочный, обмирщенный образ мира; именно в мире такого рода протекает обычно наша жизнь и движется наша мысль; этот образ соответствует "трезвой",т.е. рассудочной установке духа. Этот мир остается неосвященным, будничным миром - миром без святыни - даже если он включает в себя содержания, которые обычно причисляются к области "религиозного сознания". Ибо все, что подпадает под категорию знакомого, познанного, познаваемого и постижимого есть как таковое трезво-прозаическое, "мирское", неосвященное. Трепет благоговения относится всегда только к неизвестному и непостижимому. Поскольку реальность является нам как предметный мир, как предстоящее познавательному взору и для него обозримое единство уловимых, в принципе прозрачных, допускающих логическую фиксацию содержаний и данностей, постольку бытие превращается для нас в знакомый мир. Эта реальность не имеет для нас никакого иного, ей самой присущего смысла, не захватывает нас своей собственной внутренней значительностью. У Аристотеля, например, источник познания - в изумлении, которое потом этим познанием успешно устраняется'. По крайней мере иногда мы имеем опыт совсем другого рода. Из эпохи детства, пишет Франк, в нас всплывают воспоминания о состоянии, в котором каждый клочок мира, каждая вещь и каждое явление представлялись нам непостижимой тайной, и мир был для нас сплошным миром чудес, возбуждающим радость, восхищение, изумление или ужас. Может быть, это было плодом невежества и умственной беспомощности, или может быть, мы чувствовали что-то реальное, что от нас ускользает. Какие-то остатки этого жизнечувствия детства продолжают жить в нас и теперь. При каждом переживании красоты - в наслаждении искусством или природой, или человеческим лицом - нас хотя бы на краткий миг объемлет священный трепет. Перед лицом событий, которые нас потрясают - будь то смерть близкого человека или рождение человеческого существа, - мы чувствуем, что стоим перед неким таинством: носители жизни как-будто исчезают в какой-то непостижимой дали или всплывают из непостижимой глубины. Великие катастрофы, наводнения, бури пробуждают в нас чувство каких-то таинственных сил, которые захватывают наш привычный мир. Как бы крепко мы ни вросли в строй нашей обычной будничной жизни, как бы ни срослись с нашим социальным положением, ролью, которую играем в социальной среде, как бы мы ни привыкли смотреть на себя извне и видеть в себе лишь то, чем мы "объективно" являемся другим людям, - порой мы смутно чувствуем, что подлинное существование нашей души есть что-то совсем иное, что мы привыкли скрывать не только от других людей, но и от самих себя. "...Если мы обладаем , интеллектуальной честностью, то мы должны признать, что это непостижимое и непонятное в нас - все, чем мы в направлении вверх или вниз не совпадаем с , уровнем того, что зовется "нормальным человеком", - составляет, собственно \ говоря, наше подлинное существо"'.

Настоящая эротическая любовь с ее восторгами и муками есть дивная тайна, откровение непостижимо страшных и блаженных глубин бытия, и никакой психоанализ не может подавить в человеческой душе этот трепет жути. В подлинно религиозном переживании, в отличие от застывшего мира религиозно-богословских понятий, например, когда в молитве, покаянии или причастии мы чувствуем себя внезапно чудесно избавленными от мук совести, от гнетущих забот или внутренней смуты и вознесенными на какие-то неведомые чистые высоты, в которых мы обретаем душевный покой, мы испытываем, с точки зрения Франка, прилив непонятных, сверхрациональных, благодатных сил, блаженное касание иным мирам, силы которых таинственно властвуют над нашим земным бытием, над "здешним" миром и проникают в нашу трезвую будничную жизнь.

Во всех таких случаях человеку кажется, что он стоит перед чем-то непостижимым, что явно отличается от всего знакомого, понятного, уловимого в ясных понятиях. Позади всего предметного мира, того, что наше "трезвое" сознание называет "действительностью" и в самих его глубинах - он воспринимает непостижимое как некую реальность, которая по-видимому лежит в каком-то совсем ином измерении бытия, чем предметный, логически постижимый мир. Это измерение бытия таково, что его содержания и проявления кажутся ему непонятным образом одновременно и бесконечно удаленными и лежащими в самом интимном средоточии личности. Когда мы сознаем это непостижимое, когда мы сгружаемся в это измерение бытия, мы, считает Франк, вдруг начинаем видеть другими глазами и привычный нам предметный мир, и нас самих: все знакомое, привычное, будничное как бы исчезает, все возрождается в новом, словно преображенном облике, кажется наполненным новым, таинственным, внутренне значительным содержанием. "Кому неведомо, кто никогда не испытал это гетевское "stirb und werde", это духовное воскресение к жизни после "смерти", после гетевского ухода в таинственную глубь земного мира, тот, поистине, - говоря сломи Гете, - "только смутный гость на темной земле".

Что может быть более объемлющим и глубоким, чем бытие? С точки зрения идеализма, полнота предметного бытия укоренена в сознании, в мышлении. Но ведь мышление, сознание тоже в каком-то смысле есть - значит входит в состав бытия и ему подчинено. Бытие, или реальность, есть, согласно Франку, момент более глубокий и первичный, чем мышление и сознание.

Всякая попытка определить бытие через объяснение его содержания противоречива. Всякое "что" - будь то дух или материя - мыслимо лишь как содержание некоего нечто, которое вообще не есть определенное и определимое что-то. Поэтому о безусловном бытии мы не можем высказать ничего иного, кроме того, что оно есть "нечто", которое хотя и содержит в себе все мыслимые "что", само не есть никакое определенное "что-то", не будучи, однако, в силу этого содержательным "ничто".

Оно именно и есть не что иное как "нечто вообще" или единство "всего вообще" - неопределенное само по себе (хотя и содержащее и рождающее из себя определенное), всегда избыточное, переливающееся через край, и в этом смысле творчески безусловное бытие. Это есть, по словам мыслителя, темное материнское лоно, в котором впервые зарождается и из которого берется все то, что мы зовем предметным миром.

Головокружительный, по Франку, почти приводящий нас на грань безумия рос: "что собственно мы подразумеваем под словом "есть", что это значит, что-то или все вообще "есть""? - этот вопрос разрешается сам собой через усмотрение, что выход за пределы всего постижимого и выразимого в понятии и есть существенный определяющий признак именно того, что мы разумеем под реальностью.

Бытие как таковое и тайна суть, согласно Франку, одно и то же. При этом На означает не загадку, которая требует разрешения, а "таинственное" по самой своей природе, т.е. трансрациональное - то, что по своему существу противоположно всему постижимому. Мы, с его точки зрения, только потому и не замечаем этого, что бытие есть безусловно всеобъемлющий фон и всепронизывающая среда всего нашего опыта, и именно потому, подобно всему неизменно по-иному, безусловно привычному, вездесущему, естественно ускользает от его внимания. Но стоит нам воспринять его как таковое, как бы раскрыть и увидеть его, как мы ощутим вечное и вездесущее присутствие в нашем опыте, во всей нашей жизни безусловно непостижимой тайны

Все слова, полагает мыслитель, неизбежно остаются неподходящими, можно только призывать к тому, чтобы человек через сознательное соучастие в этой самооткрывающейся реальности уловил ее несказанное существо. Здесь нет ни вопроса, ни ответа - ни знания, ни незнания. По слову Исайи, безусловно непостижимое существо реальности открывается как Бог, тем, кто ее не ищет и не вопрошает, ибо те, кто ищет и о ней вопрошает, предполагают ее наличие где-то далеко и потому неизбежно не находят ее, как мы не могли бы найти своих собственных глаз, если бы стали искать и думали их найти где-то перед нами. Непостижимое существо реальности открывается лишь тому, кто не ищет, а просто имеет и вкушает его, кто сам в нем есть - и вместе с тем умеет держать свои глаза открытыми.

Эта реальность присутствует не только в опыте отрешенного, углубленного и себя созерцателя, но образует само существо ежедневного и ежеминутного опыта каждого человека. Любое частное содержание опыта непосредственно воспринимается и переживается как некая конкретная полнота и органическое единство. Наслаждаюсь ли я, пишет Франк, прекрасным ландшафтом, воспринимая сияние солнца, синеву неба и моря, зелень растительности, аромат цветов, или я вхожу в комнату, окидывая общим взором ее убранство, ее стиль, образуемый всей совокупностью вещей в ней, и воспринимая душевные флюиды, исходящие от ее обитателей, или общаюсь с отдельным человеком, причем и ею внешний облик, и его внутреннее существо вместе с его словами и действиями как-то "входят в меня", - во всех этих и бесчисленных других случаях непосредственная реальность, данная мне в конкретном опыте или, точнее, присутствующая для меня и мной переживаемая, не есть "действительность", не есть внешнее для меня предметное бытие, а есть целостное единство сознания и сознаваемого, переживания и его содержания - коротко говоря, есть - приложение к ограниченному, частному отрезку бытия -та самая несказанная, сама себе | открывающаяся, сама себя сознающая реальность. "Реальность в этом смысле '∙ совпадает просто с жизнью в самом полном и конкретном смысле этого слова - не с моей жизнью, которую я противопоставлял бы чему-то иному, внешнему вообще, - а с жизнью вообще, в состав которой вхожу и я сам, - можно сказать, с вселенской жизнью в данном ее частном отрезке. Вид ночного звездного неба с загадочно-прихотливым узором светящихся и мигающих на нем точек, с таинственным молчанием темных и непроницаемых небесных бездн, с объемлющим меня благоговением и чувством и моего одиночества перед лицом этого неба, и моего сродства с ним - псе это, взятое вместе как нераздельное единство, eci ь и большей мере реальность, чем астрономическая "действительность", преподносящаяся мне в астрономической теории..."

Отсюда следует, согласно Франку, что подлинное "трансцендирование", "выхождение" за пределы предметного мира или, что то же самое, усмотрение условий предметности - именно той глубины первореальности, из которой и в силу которой возникает сама предметность, - предполагает осознание начал рациональности. А так как осознание и означает трансцендирование за пределы того, но при этом осознается, то мышление в этой форме - в которой оно и образует тинное существо философии как "первой философии" - есть мышление трансцендирующее за пределы рациональности и черпающее свои итоги в сфере трансрационального.

Сфера трансрационального не может быть дана "предметно", и мысль не может непосредственно и прямо направляться на нее, ибо все предметное как таковое уже рационально оформлено, а трансрациональное как таковое не предметно. То же самое можно выразить и в иной форме. В утверждении, что непостижимое нельзя постигнуть, бесспорно одно: действительно нет никакой возможности уловить непостижимое как таковое, прямо направляя на него умственный взор, именно потому, что противоречиво пытаться определить трансрациональное. Трансцендирование есть поэтому не достижение чего-нибудь трансцендентного, а осознание трансцендентального, как бы пограничного, и именно потому оно есть "трансцендентальное мышление".

Осознание основы рациональности как бы тем самым, по Франку, делает косвенно видимой "атмосферу", из которой проистекает рациональность и которая сама трансрациональна. Не нужно выходить за пределы этой атмосферы занимать позицию вне ее - достаточно, живя в ней и как бы вдыхая ее, держать открытым свой умственный взор. Трансцендентальное мышление, делающей видимой эту атмосферу, - не предметное, а имманентное самопознание. Здесь нет места для руководимой любопытством потребности раскрыть, обнаружить что-то, проникнуть во что-то скрытое. Достижимое здесь знание есть, по Франку, как некое без усилия и искания с нашей стороны "даруемое нам целомудренное обладание без вожделения", не добыча, а чистый дар. Здесь значение имеет не суждение, а чистое созерцание, не созерцание чего-то внешнего, а созерцание через переживание. Именно в этом ведающем неведении, через преодаление предметно направленного, ищущего, беспокойно допытывающегося познания наш взор впервые раскрывается для восприятия всей полноты и положительности реальности. Дело обстоит совершенно так же, как в нашем отношении к живому человеческому существу. Поскольку мы пытаемся познать его "предмет", вскрыть его внутреннее существо в комплексе определений, от К ускользает подлинное существо его личности. Истинная тайна человеческого сущестства открывается лишь при установке любви и доверия.

Мужество быть

Человеческое бытие, по мнению многих современных философов, не существует в автоматическом, раз и навсегда заданном режиме. Жить самобытно - значит постоянно находиться в человеческом режиме, там, где живут все человеческие "веши" - благо, добро, любовь, честь, ум. Все они держатся, как писал Мамардашвили, только на волне человеческого усилия. Нет таких специфических усилий - и нет человека. Быть человеком - постоянно проходить по краю пропасти (Ницше), постоянно вглядываться в неисчерпаемую бездну внутри себя. А если долго вглядываешься в бездну, говорил Ницше, то и она начинает в тебя вглядываться. Жить самобытно - значит жить мужественно, побеждать в себе животное начало, "не спать", принимать на себя бессмысленность окружающего мира и жить с этой бессмыслицей, с этой недоступной человеческому рассудку тайной трансцендентного, утверждая свое бытие вопреки тому, что скорее должно быть ничто, а не нечто, и утверждать своей жизнью это нечто.

Пауль Тиллих в известной книге "Мужество быть" пишет о том, что этический вопрос о природе мужества неизбежно приводит к онтологическому вопросу о природе бытия. И наоборот, онтологический вопрос о природе бытия может быть задан как этический вопрос о природе мужества. Мужество может показать нам, что такое бытие, а бытие может показать нам, что такое мужество.

Самоутверждение человека, согласно Тиллиху, двусторонне: эти стороны различимы, но неразделимы. Одна из них - это утверждение себя в качестве Я, т.е. утверждение обособленного, свободного, самостоятельного Я. Именно это полагается в каждом акте самоутверждения. Именно это человек защищает от небытия, принимая небытие на себя. Угроза потерять Я - сущность тревоги, а осознание конкретного источника этой угрозы - сущность страха. "Онтологическое самоутверждение предшествует всем метафизическим, этическим и религиозным определениям Я. Онтологическое самоутверждение нельзя считать ' ни природным, ни духовным, ни добрым, ни злым, ни имманентным, ни трансцендентным. Эти различия возможны лишь потому, что в их основе лежит онтологическое утверждение Я в качестве Я. Точно так же понятия, характеризующие индивидуальное Я, предшествуют всем оценкам: обособленность - это не отчуждение, самоцентрированность - это не себялюбие, самостоятельность - ' это не греховность. Они суть структурные описания и необходимое условие как любви, так и ненависди, как осуждения, так и спасения"'.

Мужество быть - это, согласно Тиллиху, самоутверждение бытия вопреки факту небытия. Это акт, который совершает индивидуальное Я, принимая тревогу небытия на себя и утверждая себя либо как часть всеохватывающего целого, либо как индивидуальную самость. Мужество всегда подразумевает риск, ему всегда угрожает небытие; это либо риск утратить себя и стать вещью внутри целого, состоящего из других вещей, либо риск утратить свой мир в пустоте самоотнесенности. Мужество нуждается в силе бытия, в силе, трансцендирующей ; небытие, которое переживается в тревоге судьбы и смерти, ощущается в тревоге пустоты и отсутствия смысла, присутствуя в тревоге вины и осуждения.

Назначение человека, полагает М.Мамардашвили, есть предназначенность ' ему усилием воли или напряжением заполнять оставленную для него пустоту, заполнять своей силой - силой жизни, характера, силой понимания. Его назначение не ограничено условиями и границами жизни, потому и возникает символ бессмертной души. Человек должен жить так, как если бы он был бессмертен, то есть всегда стремиться к тому, чего в реальной жизни в принципе достичь невозможно.

Назначение индивидуирует, оно индивидуально и уникально, оно предполагает только меня, только я могу сделать. Так же, как понимать за меня никто не может. Эту уникальность можно назвать индивидуальным ликом. Дик - это наша онтологическая индивидуация, это устройство космоса.

Помимо нашего рассудка и разума, открытых истин, законов существует, по Мнению Мамардашвили, еще впервые сформулированная Декартом, полнота роли, она-то и решает - быть или не быть, а если быть, - то быть полностью, и "то совершенно невыводимо ни из какого разума. Невозможно, например, понять - как мы мыслим. То, что я сейчас мыслю, не вытекает из прошлого и не определяется будущим. Недостаточно готового сотворенного мира, потому что да сохранение субстанции, как считал Декарт, нужна не меньшая сила, чем на ;отворение. То, что я сейчас здесь, не вытекает из того, что было несколько моментов перед этим. И то, что будет впереди, не вытекает из моего сегодняшнего состояния. То, что я сейчас знаю и понимаю, не гарантирует мне дальнейшего познания и понимания. Истина живая - и я должен быть живым, чтобы держать ее, все время находиться в актуальном бытийственном состоянии, должен снова и снова порождать себя. Это и есть то, что называется полнотой воли или полнотой бытия. Вот в таких случаях термин бытие и применим, в отличие от термина "существование", "мышление", "рассудок". Вот в этих мирах, где мы определись вместе с законами этих миров, и существуют независимые, далее не разложимые и не нуждающиеся в этом разложении вещи, сами являющиеся понимательными или разрешающими по отношению к нашим абстрактным утверждениям, состояниям и т.д. В применении к нашей сознательной жизни и психическим свойствам мы должны пользоваться термином "состояние", в отличие от дней терминологии, которая вынуждает нас дискутировать, например, о разнице между чувствами и разумом, рассуждать о том, что нельзя холодным умом это понимать, что должно быть еще и чувство и т.д. Состояние подразумевает, что в бытии есть реальные предметы, на которых может произойти индивидуализация (выявиться наш онтологический лик), на которых разум может определиться по отношению к миру. Если их нет, разум не может определиться, нашим понятиям не на чем держаться. В этих состояниях (мы называем их бытийственными), в этом континууме бытия и сознания мы понимаем, мы общаемся, мы живем. Это онтологическая, а не психологическая реальность, здесь мы не зависим от психологических различении. В такого рода состояниях упаковано в свернутом виде множество структур. На уровне интуитивного языка, замечает Мамардашвили, мы называем это человеческой развитостью, и мы не можем заместить то, что мы этим понятием выражаем, ничем другим. Мы практически пользуемся им как точкой отсчета. Нельзя дойти до последней точки, отдать другому свое состояние, объяснить, почему этот фильм плохой или хороший, почему тебе нравится или нет этот человек. Если у тебя есть развитый, то этот вкус является для тебя исходным пунктом. .

Бывают ситуации, когда все эти искусственные формы, делающие человека, срезаются, и на поверхность выходят и там господствуют "элементарные формы". Эти формы, предоставленные самим себе, рождают зомби. Мамардашвили приводит по этому поводу стихи Г. Лорки: "Полуночные и горбатые несут за плечами печальные смерти и страх в клейкую мглу молчания".

Глава 2. Эпистемология: философское учение о знании

В этом разделе речь пойдет о философских проблемах познания. Сначала будут рассмотрены те из них, которые относятся к наиболее общим характеристикам знания. Ими занимается философская дисциплина, которую в наши дни чаще всего называют зпистемологией. Затем предметом обсуждения будет самая развитая и специализированная форма знания - научное знание. Это - область философии науки. Но прежде всего ответим на вопрос: в чем состоит ценность знания в человеческой жизни. Индустрия знания Два века назад знаменитый экономист и автор философских работ Адам Смит заметил, что "человека, получившего образование путем упорного труда, можно уподобить дорогостоящим машинам". Не всем такое прагматическое сравнение придется по вкусу. Однако трудно отрицать, что знание, которым владеют люди, составляет я их личный, и общественный капитал. Богатство современных высокоразвитых обществ во многом порождается знанием, но создается образованными людьми. Чем, например, определяется благосостояние и уровень экономического развития Голландии, Японии или Швейцарии - стран, обделенных территорией и запасами сырья? Прежде всего их человеческими ресурсами - образованностью и мастерством их инженеров и рабочих, фермеров и бизнесменов, чиновников и политиков, конструкторов и ученых.

В конце XX в. наиболее развитые страны начали переход от индустриального постиндустриальному, информационному типу общества. Для последнего характерны повсеместное внедрение науко- и информационноемких технологий постоянная минимизация энергетических, сырьевых, транспортных и других материальных затрат, бережное отношение к экологической среде, бурный рост индустрии знания, в которую перемещается все больше и больше людей и ресурса. Уже сейчас, например, в развитых странах система образования превратись в самую обширную отрасль человеческой деятельности. Если же добавить к ней область научных исследований и технических разработок, сферу телекомуникаций и компьютерной деятельности, библиотеки и книгопечатание, средства массовой информации и т.п., то окажется, что в этой индустрии знания производится более половины национального продукта высокоразвитых обществ.

Отметим еще один момент, который часто упускают из виду. Знание необходимо не только для того, чтобы создавать материальные и культурные блага. Без определенного минимума знаний экономического, социального и политического характера у большинства граждан страны, без навыков самостояльного и рационального мышления в этой области невозможно существо вайе устойчивого свободного и демократического общества. Всегда могут найтись люди, которые с помощью демагогии, пропаганды и идеологических мифов смогут сбить социальных "неучей" в толпу и вести их в любом направлении.. Один из самых последовательных сторонников свободы и демократических идеалов в XX в. экономист Людвиг фон Мизес (1881-1973) в своей работе " Бюрократия " писал, что экономические и социальные знания нужны не только предпринимателям и политикам, но и самым простым людям, если они не хотят жить в рабстве. "Первейшей обязанностью гражданина демократического общества является получение образования и знаний, необходимых для того, чтобы разбираться в гражданских проблемах. Избирательное право - это не привилегия, а долг и моральная ответственность. Избиратель фактически является должностным лицом; он занимает самый высокий пост, налагающий на него огромнейшие обязательства". Но помимо технологических применений и социальной пользы обладание знанием, разумеется, дает и чисто интеллектуальное удовлетворение.

Предмет эпистемологии и характер ее вопросов

Термин "эпистемология" происходит от древнегреческого слова "эпистеме" (episteme - знание). Эта часть философии изучает общие черты процесса познания и его результат - знание. Традиционно анализ знания входил как часть в теоретическую философию наряду с учением о бытии - онтологией. В классической новоевропейской философии этот анализ обычно осуществлялся в рамках общего учения о "человеческом разуме". Так это было у Декарта, Локка, Лейбница, Юма, Канта - великих философов, заложивших фундамент наших представлений о познании. С середины XIX в. эта часть философии стала пониматься как особая философская дисциплина. Тогда ее обычно называли гносеологией (от древнегр. gnosis - гносис, познание) или теорией познания. В последние десятилетия чаще используется принятое в англоязычных странах слово эпистемология. Каких-то особо глубоких причин для этих терминологических изменений не существует. Они прежде всего отражают тот факт, что больше всего работ по теории знания пишут англоязычные философы. Поэтому, если вы будете встречать любой из названных терминов, имейте в виду, что они обозначают примерно одну и ту же область философии.

"Что я могу знать?" - так Иммануил Кант сформулировал общий вопрос, на который должна ответить теория познания. Этот вопрос при дальнейшем анализе разветвляется на множество других. Существуют ли бесспорные, абсолютно достоверные основания или источники знания? Если такие основания есть, то можно ли на них, как на фундаменте, строить системы истинного знания? Если же таких оснований нет, то как мы можем получить достоверное знание? Каковы основные формы человеческого знания? Можно ли найти критерии, позволяющие четко отграничить знание и спекулятивные построения? Существуют ли границы познания? Можем ли мы знать о состояниях сознания другого человека? Что такое истина и достижима ли она в человеческом познании? Эти и подобные им вопросы и являются предметом обсуждения в эпистемологии.

Эпистемология - это часть философии, которая изучает то, как мы получаем знание о разных предметах, каковы границы нашего знания, насколько достоверно или недостоверно человеческое знание.

Онтологизм, скептицизм и критицизм в эпистемологии. Эпистемологический поворот

Есть три основных установки, исходя из которых философы пытаются ответить на эти вопросы. Первую из них можно назвать онтологической эпистемологией. Онтология, как мы помним, есть учение о бытии, и придерживающиеся этого подхода философы сначала предлагают некоторую картину реальности, а потом объясняют, как и почему эту реальность может познать человек. Например, Платон, который создал одно из первых систематических учений о познании, считал, что основу всего сущего составляет особый мир идей или форм. Это была его онтология. Исходя из нее, он строил свою эпистемологию: объяснял, как именно идеи созерцаются человеческой душой и как это затем позволяет человеку познавать окружающий мир вещей. Основной аргумент против онтологической эпистемологии состоит в том, что ее сторонники сначала некритически вводят определенное знание о реальности, чтобы потом на этой догматической основе объяснить, что же есть и как возможно знание как таковое.

Начиная с XV11 века, первенство онтологии над эпистемологией стало ставиться под сомнение. Учение о познании начали рассматривать как исходную философскую дисциплину. Часто это называют эпистемологическим поворотом, Произошедшим в философии Нового времени. Чтобы понять суть этого поворота, давайте сначала посмотрим на названия самых известных книг философов ХV1I-XVI11 веков: "Правила для руководства ума" Декарта, "Опыт о человеческом разумении" Локка, "Новый опыт о человеческом разуме" Лейбница, "Трактат о началах человеческого знания" Беркли, "Трактат о человеческой природе" Юма, "Критика чистого разума" Канта.

Почему эти выдающиеся философы столь единодушно стали размышлять о человеческом разуме и человеческой природе, а не о вселенной и о Боге, как это делали их предшественники? Ими руководила простая, но далеко идущая идея. Мир, в котором существует человек, бесконечен и очень разнообразен. Человечеству не хватит ни времени, ни сил, чтобы познать его в этом многообразии. Однако тот инструмент, с помощью которого люди познают мир, - человеческие чувства и разум - конечны, обозримы и, как полагали эти мыслители, у всех людей практически одинаковы. Так, может быть, проще и целесообразнее начать именно с них - узнать, каковы познавательные способности человека, каковы возможности и пределы его чувств и разума?

Если бы философия смогла разобраться в человеческой природе, понять, как мы познаем - преимущественно с помощью наших чувств (зрения, слуха, осязания), или же путем чистого размышления, или как-то объединяя данные чувств с идеями разума, то нам было бы проще понять и познать все остальное. Впервые в ход мысли можно найти у Декарта, но, возможно, ярче всех эту новую стратегию выразил во введении к "Трактату о человеческой природе" Юм.

"Несомненно, что все науки в большей или меньшей степени имеют отношение к человеческой природе и что, сколь бы удаленными от последней ни казались некоторые из них, они все же возвращаются к ней тем или иным путем. Даже математика, естественная философия и естественная религия в известной мере зависят от науки о человеке, поскольку они являются предметом познания людей и последние судят о них с помощью своих сил и способностей. Невозможно сказать, какие изменения и улучшения мы могли бы произвести в этих науках, если бы были в совершенстве знакомы с объемом и силой человеческого познания, а также могли объяснить природу как применяемых нами идей, так и операции, производимые нами в наших рассуждениях... Итак, единственный способ, с помощью которого мы можем надеяться достичь успеха в наших философских исследованиях, состоит в следующем: оставим тот тягостный, утомительный метод, которому до сих пор следовали, и, вместо того, чтобы время от времени занимать пограничные замки и деревни, будем пpямo брать приступом столицу или центр этих наук - саму человеческую природу; став, наконец, господами последней, мы сможем надеяться на легкую победу и надо всем остальным".

Давид Юм (1711 -1776) - великий шотландский философ. Родился недалеко от Эдинбурга. В университете этого города изучал философию и физику Ньютона. Еще в юности Юм задумал создать общую теорию человеческой природы, которая была бы сравнимой с ньютоновским учением о природе физической. Юму не было еще тридцати лет, когда он опубликовал свою главную книгу - "Трактат о человеческой природе" в трех томах. Чтобы более доходчиво изложить свои взгляды он написал затем небольшое "Исследование о человеческом понимании". Юм известен также как историк, ему принадлежит шеститомная "История Англии".

Уже в рамках эпистемологического поворота возможны два основных пути. Первый выбрали сторонники скептической эпистемологии. Самый знаменитый из них, Декарт, предложил начать с радикального сомнения: пока мы не докажем, что можем хоть что-то знать с полной достоверностью, мы не должны утверждать, что в мире нечто реально существует, а не является лишь нашей фантазией, сновидением или иллюзией, внушенной нам неким злым демоном (сейчас эту мысль можно перетолковать на более современном языке: не надеты ли на нас всех с детства некие шлемы "виртуальной реальности", которые подключены к суперкомпьютеру, постоянно транслирующему нам обманчивые картинки реальности?). Декарт считал, что он нашел такие абсолютно достоверные элементы знания, опираясь на которые, можно идти по пути познания. Однако последующие скептики, прежде всего Юм, считали его преодоление скептицизма недостаточно строгим. Они доказывали, что из универсального сомнения вообще невозможно выбраться. Более того, при универсальном скептицизме мы не будем знать даже того, в чем собственно нужно сомневаться, ибо это тоже ведь есть некое знание.

Другой путь, наиболее распространенный в наши дни, предлагает критическая эпистемология. В ясном виде такой подход сформулировал Кант, который исходил из того, что люди обладают знанием - и в науке, и в повседневной жизни. Но это знание окружено и переплетено с тем, что только кажется знанием, а на самом деле может быть или спекулятивной метафизикой (Кант называл ее "сновидением ума"), или ложной претензией на ясновидение ("сновидение чувств"), или суждениями о том (например, о "мире в целом"), что выходит за границы возможностей человеческого знания. Критическим в данном случае будет подход, который выявляет основания различных феноменов знания, анализирует условия их возможности и подтверждает или, напротив, отвергает их претензии на роль знания. Один из крупнейших эпистемологов XX в. англичанин Бертран Рассел (1872 - 1970) писал в этой связи: "критицизм стремится не к тому, чтобы от-, казаться - без достаточных на то оснований - от знаний, но к тому, чтобы рассмотреть каждую часть кажущегося знания по заслугам и удержать то, что будет казаться знанием и по завершении этого рассмотрения. Мы должны, конечно, └допустить и после этого возможность ошибки, ибо безошибочность недоступна ',. человеку. Философия может справедливо утверждать, что она уменьшает возможность ошибки, и что - в некоторых случаях - она низводит эту возможность до столь малых размеров, что ею можно пренебречь. Сделать большее не представляется возможным в мире, где случаются ошибки; и на большее не будет притязать ни один благоразумный защитник философии"'.

В каждой из рассмотренных позиций есть свой резон. Так, очень трудно говорить о познании, не предположив что-то о составе реальности. Кант, например, Опирался на определенные допущения о природе человека (а это ведь тоже реальность!): о существовании у него универсальных и априорных (доопытных) форм .созерцания и мышления. В свою очередь, скептицизм является важным моментом всякого серьезного анализа знания: никакой из видов человеческого знания не является столь совершенным, чтобы его достоверность нельзя было поставить под сомнение. Но критическая позиция в эпистемологии является наиболее уместной и плодотворной, ибо она позволяет избежать как догматических допущений, так и чрезмерной подозрительности скептиков, отрицающих саму возможность для человека обладать знанием.

Что такое знание?

Трудно, может быть, даже невозможно дать четкое определение того, что есть знание". Дело в том, что, во-первых, это понятие является одним из самых общих, а таковым всегда сложно дать однозначное определение. Во-вторых, существует достаточно много различных видов знания, и их невозможно уложить в один ряд.

Приняв это во внимание, попробуем все же прояснить, что же такое знание. обычно, когда мы говорим, что знаем нечто, мы полагаем, что имеем об этом "него" достаточно правильное и достоверное представление. Мы также убеждены в ом, что наше представление не является заблуждением, иллюзией или только нашим личным мнением. Наконец, мы можем привести какие-то обоснования и аргументы, подкрепляющие это убеждение. Таким образом, в нашей обычной жизни мы считаем знанием такие убеждения, которые соответствуют реальному положению дел и которые имеют определенные основания.

Общий дух этого характерного для здравого смысла понимания знания сохраняется и в эпистемологии, которая вместе с тем уточняет и проясняет заложенные в этом понимании моменты. Стандартная эпистемологическая трактовка того, что "субъект S знает некий предмет Р" включает в себя следующие три условия: (1) условие истинности (адекватности) - "S знает Р, если истинно, что Р"

Я знаю, что Санкт-Петербург расположен севернее Москвы, если Санкт-Петербург действительно расположен севернее Москвы. Если же я утверждаю, что Волга впадает в Тихий океан, то это мое утверждение будет не знанием, а ошибочным мнением, заблуждением.

(2) условие убежденности (веры, приемлемости) - "если S знает Р, то S убежден (верит)в Р"

Когда я говорю, например, что знаю, что в России есть президент, то я верю, что он действительно существует. В обычных случаях знание, собственно, и есть такое убеждение или такая вера, их невозможно разделить. Представьте себе ситуацию: вы подходите к окну и видите, что идет дождь. Вы говорите: "Идет дождь, но я в это не верю". Абсурдность этой фразы показывает, что наше знание есть убеждение.

(3) условие обоснованности - "S знает Р, когда может обосновать свое убеждение в Р" Это условие позволяет отграничить знание от счастливых догадок или случайных совпадений. Положим, вы спросили пятилетнего малыша: "Сколько планет в Солнечной системе?" - и услышали в ответ - "Девять". Скорее всего, вы решите, что он лишь случайно угадал верное число. И если он никак не сможет обосновать свой ответ, хотя бы ссылкой на то, что слышал это от мамы, то вы будете считать, что у него нет настоящего знания этого факта.

Итак, в соответствии с этой "трехчастной" трактовкой можно дать такое краткое определение: знание есть адекватное и обоснованное убеждение.

Оно кажется достаточно простым и применимым ко всем видам знания. Однако это не так. Каждое из этих трех слов скрывает под собой проблему. Например, мы считаем, что механика Ньютона не вполне адекватна и что ее сменила более точная теория Эйнштейна. Но разве теория Ньютона в результате перестала быть знанием? И была ли она знанием до Эйнштейна, когда в ее истинности было убеждено большинство людей? Сходные слова можно сказать в адрес тысяч теорий, которые раньше стали достоянием истории науки. Как может обосновываться знание, и существуют ли достаточные основания? Этот вопрос также далек от ясности. Далее, гипотезу обычно рассматривают как форму знания, однако нередко ученые не слишком убеждены в верности выдвигаемых ими гипотез.

Может быть, стандартное понимание знания слишком приблизительно и грубо? Отчасти это так, но важнее то, что знание - очень многообразный феномен, который трудно уложить в прокрустово ложе одного определения.

Виды знания. Контрпример стандартному пониманию знания

Проще всего увидеть многообразие видов знания, если посмотреть, как слово "знать" используется в нашем языке. Рассмотрим такие предложения.

Я знаю, как играть на гитаре.

Я знаю, как починить этот автомобиль.

Я знаю Иванова десять лет.

Я хорошо знаю Киев.

Я знаю, что сумма углов треугольника равна двум прямым углам.

Я знаю, что кит - млекопитающее.

В этих, на первый взгляд, сходных предложениях слово "знаю" используется в существенно разных смыслах. В первых двух знание означает компетенцию, умение или возможность сделать что-то. В эпистемологии его называют "знанием-мастерством" или "знанием как".

В следующих двух примерах знание - это "знание-знакомство". Оно предполагает способность опознать человека или некий объект.

В последних предложениях знание - это "знание что", знание, которое выражает и характеризует некое состояние дел: наличие у предметов определенных свойств, отношений, закономерностей и т.п. Можно также сказать, что знание представляет здесь некоторого рода информацию.

Нетрудно видеть, что "знание как" и "знание-знакомство" мало соответствуют стандартному пониманию знания. По существу к ним неприменимы понятия рутинности и обоснованности. Можно хорошо или поверхностно знать Иванова, но можем ли мы знать его "правильно", "истинно"? Заметим, однако, что грани между названными типами знания не являются четкими. Так, мое знание Киева предполагает, что я обладаю определенной информацией о размерах города, число его жителей, о том, что он стоит на Днепре и т.п. Однако это знание - прежде ;его знакомство с городом, способность хорошо ориентироваться в нем.

В эпистемологии главное внимание уделяется анализу "знания, что"'. Ибо только его можно недвусмысленно оценивать как обоснованное и необоснованное, кто верное и недостоверное, истинное или ложное. А именно поиски способов этого основания знания, критериев его достоверности, истинности издавна были основным мотивом философского анализа знания.

Но даже с этим видом знания дела обстоят непросто. Около тридцати лет назад эпистемологи придумали примеры, в которых убеждения обладают всеми тремя характеристиками знания, но все же не являются знанием. Вот один из таких простейших примеров.

Предположим, что преподаватель проверял рефераты по философии и увидим, что один из студентов, Петров, набрал свою работу на компьютере. Преподаватель решил на занятии узнать, у кого в этой группе дома есть компьютер. Петров заявил, что действительно у него есть отличный компьютер, на котором он шлея прекрасно работать. Никто из остальных студентов не сказал, что имеет то вещь. На основании этого преподаватель пришел к заключению, что по дней мере один человек в группе имеет компьютер. Он вполне убежден в этом вносится к своему убеждению как к вполне обоснованному и достоверному знанию. Но представим теперь, что на самом деле у Петрова нет компьютера и ) он, немного приврав, решил этим привлечь к себе внимание одной симпатичный студентки. Однако у другого студента, Сидорова, есть дома компьютер, но он тем или иным причинам решил об этом не говорить. В результате у преподавателя будет обоснованное с его точки зрения и соответствующее реальности убеждение, когда он будет считать, что в этой группе по крайней мере у одного студента есть компьютер. Но -это убеждение нельзя считать знанием, поскольку его истинность покоится лишь на случайном совпадении.

Можно, конечно, считать подобные примеры не более чем игрой ума. Однако ситуации, когда истинные представления выводятся или основываются на ложныx посылках, редко, но встречаются - даже в науке.

Можно, однако, чтобы избежать подобных контрпримеров, сделать наше требование к знанию более строгим - потребовать, например, чтобы убеждения, претендующие на роль знания, опирались только на такие посылки и данные, которые можно рассматривать Как достоверные и безошибочные. Давайте рассмотрим такую позицию.

Классический эпистемологический фундаментализм

Представление о том, что знание должно строиться на твердых, достоверных и безошибочных основаниях, является наиболее почтенной и влиятельной позицией в теорий познания. Ее можно найти уже у античных философов, а в наиболее четком и программном виде она была декларирована в Новое время, уже известными вам Ф.Бэконом, РДекартом, Дж-Локком. Это представление можно назвать классическим фундаментализмом, поскольку он доминировал в классической философии, принимается многими и до сих пор, а все альтернативы ему пока еще можно описать как более или менее серьезные отклонения от него.

В классическом фундаментализме все наши представления разделяются на два класса: те, которые основываются или выводятся из каких-то других, и те, истинность которых не основана и не связана с достоверностью и истинностью других положений. Можно сказать, что эти последние представления основаны на самих себе. Они-то и считаются последним основанием, фундаментом нашего знания. Строение знания здесь напоминает вид постройки: предполагается, что в знании существуют некоторые твердью, не подверженные ошибкам базисные элементы, на которых как на фундаменте воздвигается с помощью логически контролируемых процедур - дедукции или индукции - надстройка всего остального знания.

Существует два вида эпистемологического фундаментализма -рационалистический и эмпиристский. Наиболее известным представителем первого был Декарт, который полагал, что с помощью интуиции можно обнаружить настолько ясные, отчетливые и самоочевидные идеи (от относил к ним такие идеи, как "существование Я", "существование Бога", "целое больше части" и т.п.), что в их достоверности невозможно усомниться. Они освещены естественным светом разума. Отправляясь от этих базисных идей, с помощью дедукции можно строить всю остальную систему знания, подобно тому, как в геометрии Евклида из немногих аксиом выводится все наше знание о геометрических фигурах. В эмпиристском фундаментализме, отстаивающем значение естественного света опыта, в качестве базисных элементов берутся данные непосредственного чувственного опыта. Здесь получает свое выражение главный принцип эмпиризма Только суждения, выражающие непосредственную фиксацию фактов с помощью органов чувств, являются самодостаточными. Напротив, все остальные суждения нуждаются в поддержке и могут получить ее только от суждений чувственного опыта. Вот как эту установку защищал Мориц Шлик (1882-1936), лидер Венского кружка, бывшего в 1920-30-е годы цитаделью современного эмпиризма: "В любом случае независимо от того, какую картину мира я рисую, я всегда буду проверять ее истинность в терминах моего собственного опыта. Я никому и никогда не позволю отнять у меня эту опору: мои собственные предложения наблюдения всегда будут последним критерием. И я буду восклицать: "Что я вижу, то вижу!"


Подчеркнем еще раз важный пункт, общий для обоих видов эпистемологического фундаментализма. Базисное знание, трактуемое в одном случае как ясные идеи разума, в другом - как данные непосредственного чувственного опыта, полагается на роль базисного потому, что оно истолковывается как абсолютно достоверное и в принципе не подверженное ошибкам. Именно поэтому оно, во-первых, может быть фундаментом и, во-вторых, от него достоверность и истинность могут транслироваться, распространяться на все остальное знание.

Нетрудно видеть теперь, чем должна заниматься эпистемология согласно классическому фундаментализму. Она должна показать, как наши представления и убеждения о мире природы, о нашей истории и возможном будущем, о состояниях сознания других людей и т.п. могут быть обоснованы, исходя из базиса, ограниченного, например, только утверждениями о данных нашего чувственного опыта. Если это удастся сделать, то эпистемология выполнит свою задачу, если нет - то нам придется перейти в стан скептиков.

О "первичности"

Необходимо отметить, что никому из представителей классического фундаментализма не удалось показать, что на основе столь жестких и узких условий можно обосновать или оправдать реальное знание, которым люди обладают в повседневной жизни и в науке. Первым начал сдавать позиции рационалистический фундаментализм: одна за другой терпели неудачу попытки обнаружить среди огромного многообразия идей, гипотез и постулатов некие абсолютные, всеми разделяемые первые принципы знания. Но и эмпирики не слишком преуспели, поскольку их непогрешимые чувственные данные оказались слишком зыбкими и аморфными, чтобы держать на себе весь массив человеческого знания.

Уже у Канта ясно виден отход от фундаментализма. Он считал, что ни чувственные восприятия сами по себе, ни одни только рациональные идеи не могут быть положены в основу знания. В "Критике чистого разума" он пишет об этом очень ясно: "Наша природа такова, что созерцания могут быть только чувственными, т.е. содержат в себе лишь способ, каким предметы воздействуют на нас. Способность же мыслить предмет чувственного созерцания есть рассудок. Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой. Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли , без содержания пусты, созерцания без понятий слепы... Эти две способности не могут выполнять функции друг друга. Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание".

В современной эпистемологии вопрос о первичности тех или иных видов знания уже не связывается так непосредственно с "природой человека". Чаще стараются понять, в каком отношении определенное знание может рассматриваться как исходное и как связаны между собой основные виды знания.

К таковым обычно относят: перцептивное знание (чувственно данное), повседневное знание (здравый смысл) и научное знание. Возникает проблема их взаимоотношения.

Можно сформулировать следующие тезисы о видах знания, входящих в этот треугольник.

1.                  Чувственные данные первичны в смысле данности, очевидности. Они выражают исходный контакт человека с реальностью. В этом отношении ничего более первичного нет.

2.                  Знание здравого смысла первично в концептуальном отношении. Именно в среде объектов обычного практического опыта сложился наш язык, сформировались наши основные понятия, в том числе и те, которые широко используются в науке.

3.                  Знание об объектах науки, особенно о микрочастицах (электронах, атомах и т.п.), первично в онтологическом отношении. Мы полагаем, что законы поведения этих объектов дают наиболее достоверное и согласованное объяснение того, что существует и происходит в мире, в том числе и того, почему в мире существуют камни, деревья, столы и люди - с их органами чувств и чувственными данными.

Нетрудно заметить, что в результате мы получаем в нашем треугольнике такой тип взаимоотношений, когда каждый из основных видов знания необходим и первичен в определенном отношении. Одновременно ни один из них не образует самодостаточную, независимую от других сферу знания. Это относится и к самому простому виду знания - чувственному восприятию

Перцептивное знание

В чувственном восприятии реальность непосредственно дается человеку. Мы ощущаем какой-то сложной работы сознания, когда воспринимаем стоящий перед нами дом или когда слышим раскат грома. Между тем перцептивное знание роено очень непросто. Психологи уже многие десятилетия изучают то, как человек воспринимает окружающий мир, но многое в этом процессе продолжает оставаться неясным.

Простейшими элементами перцептивного опыта являются ощущения, возникающие в результате отдельных воздействий реальности на органы чувств. По отчеству этих органов различают пять основных видов ("модальностей") ощущений: зрительные, звуковые, осязательные (тактильные), вкусовые и обонятельные. Считается, что наиболее важной для человека является зрительная модальность, поскольку через нее поступает более 80% чувственной информации. Различные модальности качественно отличаются друг от друга - цвета совершенно похожи на звуки, а звуки на запахи. И между тем в нашем сознании различные таенные данные моментально и совершенно незаметно для нас объединяют-|В целостный образ предмета.

Это происходит в восприятии. В нем на основе ощущений разной модальности синтезируется устойчивый и, что очень важно, амодальныи (т.е. инвариантный, один и тот же в разных модальностях) предмет чувственного опыта. Представьте себе, что мимо вас, громыхая, проносится грузовик. Это вызывает потоки являющихся ощущений разной модальности: вы видите увеличивающуюся и уменьшающуюся форму машины, игру цветов на кузове, усиление и уменьшение рева мoтopa, появление запаха выхлопных газов и т.п. Все эти потоки существуют вами по себе, но соединены в одном воспринимаемом объекте - автомобиле. Это основное свойство восприятия называется его предметным характерам: мы Принимаем не отдельные "картинки", а предмет как нечто целое и устойчивое. например, мы видим не отдельные проекции дома, а строение, которое можно обойти кругом, в которое можно войти и т.п.

С предметным характером тесно связаны такие свойства восприятия, как его константность и осмысленность. Вот мы держим и перемещаем перед собой книгу. проекция по отношению к глазу предстает то как трапеция, то как прямоугольник, то как ромб, по ней пробегают светотени и т.п. Но несмотря на это, мы воспринимаем книгу как устойчивый предмет прямоугольной формы, имеющий один и тот же цвет обложки и не меняющий свои размеры при удалении его от глаза. В этом проявляется константность восприятия. Далее, мы воспринимаем предмете имеющие значение. Это - округлое, зеленовато-красного цвета - яблоко, " можно съесть. А это - серое, неправильной формы - камень, который > поднять и кинуть. В восприятие встроено понимание тех вещей, которые А. И это понимание организует наш чувственный опыт, в результате чего в этом опыте нам дается не калейдоскоп ощущений и образов, но осмысленный и устойчивый окружающий мир.

Присутствие смыслового момента в восприятии хорошо иллюстрирует эта знаменитая картинка, которую иногда называют "утко-кроликом" Витгенштейна. Хотя проекция этого контура на сетчатке глаза остается постоянной, мы видим на рисунке то утку, то кролика в зависимости оттого, какое значение придает сознание этой двусмысленной картинке.

Итак, мы видим, что кажущееся на первый взгляд простой и непосредственной рецепцией, перцептивное знание на самом деле включает в себя важные составляющие рационального характера. Мы видим не только глазом, но иразумам. В современной психологии это обстоятельство фиксируется в таких понятиях, как "разумный глаз", "визуальное мышление". Для эпистемологии это важно потому, что в свете сказанного перцептивное знание уже не может рассматриваться как совокупность первичных и непосредственных чувственных данных, которые настолько самодостаточны и безошибочны, что могут составлять базис всех других видов знания. Так, очевидно, что большинство из тех значений и смыслов, которые организуют восприятие, связаны с нашим языком и здравым смыслом.

Здравый смысл. Наивный реализм

Что означает тезис о том, что здравый смысл является первичным в концептуальном отношении? Давайте сравним то, как человек приобретает здравый смысл, с тем, как он осваивает более специализированные и более сложные виды знания - научное, техническое, религиозное и т.п.

Здравый смысл - это представления людей о природе, обществе, самих себе, складывающиеся под воздействием их повседневного жизненного опыта и общения. В процессе эволюции общества, культуры и человеческого мышления эти представления проходят довольно жесткий отбор. Лишь такое знание закрепляется в арсенале здравого смысла, которое достаточно адекватно отражает среду человеческой жизнедеятельности и соответствует его формам практики.

Важно подчеркнуть, что здравому смыслу с его "житейскими понятиями" (как их называл известный психолог Л.С.Выготский) никто не обучает специально и планомерно. Он осваивается всеми нормальными людьми в естественном жизненном процессе, в повседневном общении людей, в частности детей и взрослых, в действиях с предметами нашего обычного жизненного мира. Это сходно с тем, как мы осваиваем родной язык, с которым, кстати сказать, здравый смысл связан очень тесно.

Важно и то, что для своего освоения здравый смысл не требует какого-либо предварительного знания. Он не является переинтерпретацией знания о вещах, известных нам каким-то иным образом. Мир впервые предстает в сознании человека в формах и понятиях повседневного здравого смысла. Именно поэтому а можем говорить о его концептуальной первичности.

Здесь можно привести такую, достаточно точную, аналогию. Подобно тому, к мы изучаем и осваиваем второй (иностранный) язык на базе первого (родного) языка, так и научным или другим специализированным знанием мы овладеваем на основе нашего "первого" знания - неспециализированного, более или менеe применимого ко всем сферам человеческого опыта здравого смысла. Но и усвоив сколь угодно большие запасы теоретического знания, мы не перестаем оставатъся субъектами обыденной жизни, и в большинстве ситуаций используем здравый смысл как неизбежный для нас и универсальный вид знания.

Некоторые философы, например Платон и Гегель, очень невысоко оцениваем познавательное значение здравого смысла и считали, что наука и философия радикальным образом порывают с его "плоскими и вульгарными истинами" и строят свой, совершенно иной теоретический мир. Но такая позиция далека от реальности. Здравый смысл и естественный язык продолжают оставаться концептуально истоком даже самых абстрактных теоретических построений и специализированных языков науки. "Вся наука является не чем иным, как усовершенствованием повседневного мышления"', - утверждал Альберт Эйнштейн, который в рей теории относительности, казалось бы, наиболее далеко отошел от обычных представлений здравого смысла.

Пока мы приводили аргументы в пользу важности и неизбежности здравого смысла. Но возникает вопрос: если он столь хорош, то зачем тогда вообще нужна наука? Дело в том, что хотя здравый смысл необходим и неизбежен в концептуальном отношении, то, что он утверждает о существовании и свойствах вещей, в определенном смысле является ложным. Это связано с наивным реализмом - общей эпистемологической установкой, встроенной в повседневное мышление.

Наивный реализм - это убеждение в том, что реально все, что нормальный человек воспринимает в нормальных условиях (при хорошем освещении, в подходящей перспективе и т.п.) и описывает общепринятым и соответствующим фактам языком.

Конечно, могут встречаться обманы чувств, иллюзии (например, преломление палки на границе воды и воздуха, увеличение размеров солнечного диска при закате и т.д.), но все это, с точки зрения наивного реализма, единичные явления. илом же мир, окружающий нас, мир цветных, пахнущих и звучащих вещей - деревьев с шелестящей листвой, журчащей воды, столов и стульев и т.п. - имен, но таков, каким мы его воспринимаем.

Между тем наука говорит нам, что чудный запах розы суть лишь диффузия молекул определенных веществ в воздухе, что звуки и цвета - волновые процессы, что все эти цветные макрообъекты на самом деле являются композициями огромного числа бесцветньк и беззвучных микрочастиц. Еще Демокрит учил, что вокруг нас лишь иллюзия, "кажимость", реальны только "атомы и пустота".

И современная наука полагает основой реального поля, микрочастицы и их взаимодействия.

Научное знание. Критический, научный реализм

Хотя ученые и признают, что в своей деятельности опираются на здравый смысл, они подчеркивают, что единственно надежным средством достижения истинного знания о мире является научное исследование, в котором данные наблюдений и экспериментов истолковываются и объясняются с помощью специальных средств - научных теорий. Эпистемологической установкой науки также является реализм, но только не "наивный", как в здравом смысле, а "научный", или "критический" реализм.

Согласно научному реализму подлинным онтологическим статусом обладают только такие объекты - предметы, процессы, свойства, взаимосвязи - которые полагаются и описываются научными теориями. Иными словами, не перцептивный опыт с его чувственными данными, не здравый смысл с его наивным реализмом, не философия с ее таинственными субстанциями и категориями, а позитивное научное знание говорит нам о том, какие именно объекты существуют в мире и каковы их подлинные свойства.

Важным моментом в реализме науки является его критический характер. В нем уделяется большое внимание критическому анализу механизмов и методов познания, способам подтверждения и обоснования знания. Непосредственности обычного чувственного восприятия и здравого смысла критический реализм противопоставляет тезис о том, что адекватность знания достигается в результате сложного, опосредованного и критически контролируемого процесса познания. Именно поэтому мы в целом должны доверять результатам науки и считать, как уже отмечалось выше, что именно научные теории дают наиболее достоверное и согласованное знание о том, что реально существует в мире и каковы законы жизни этой реальности.

С этим можно согласиться с той оговоркой, что и научное знание открыто для Эпистемологической критики. Научные теории являются продуктом человеческой изобретательности и, как таковые, они подвержены ошибкам подобно любым другим результатам деятельности человека. Теории в этом смысле - лишь предположения о реальности, которые могут меняться и на самом деле довольно существенно изменяются в ходе исторического развития науки. То, что наука утверждала о реальности сто лет назад, очень существенно отличается от того, что она говорит сегодня. Обнаружился также существенный факт: для любой определенной области действительности всегда можно построить несколько теорий, объясняющих все наблюдаемые явления, но отличающихся по своим онтологическим допущениям, т.е. по тем объектам, которые они полагают как реально существующие. Какую из этих теорий следует предпочесть, и какая из них может считаться описанием реальности как таковой?

В главе о философии науки мы вернемся к этим вопросам, а пока можно утверждать, что основные виды человеческого знания предстают в довольно сложном переплетении, и что ни один из них не может рассматриваться как фундаментальный - самодостаточный, независимый от других и единственный источник достоверного, истинного знания.

Истина и достоверность

Эти понятия на протяжении веков были одними из центральных в философском изучении познания. "Что есть истина?" - вопрос Понтия Пилата к Христу - был и остается также и одним из главных вопросов философии.

В общефилософском смысле проблема истины шире вопроса о истинности знания. Так, мы можем говорить о "истинном образе жизни", о "истинной красоте" В более узком эпистемологическом смысле под истинностью понимается точное и достоверное отображение реальности в знании. Именно так истину понимал еще Аристотель, сформулировавший так называемую классическую концепцию истины, являющуюся основной и до сих пор.

Согласно этой концепции, истина есть соответствие представлении или утверждений реальному положению дел. Поскольку главной здесь является идея соответствия (корреспонденции) то эту концепцию истины называют еще "корреспондентной теорией истины".

Так например, утверждения, что молекула воды состоит из одного атома кислорода и двух атомов водорода, или что Карл Маркс родился 5 мая 1818г., являются истинными или ложными в зависимости от того, действительно ли соотношение атомов в воде или определенных событий в прошлом таково, как говорится в данных утверждениях.

Казалось бы, классическая теория истины настолько ясна, что не может порождать каких-то серьезных проблем. И длительное время к ней апеллировали как к чему-то очевидному и само собой разумеющемуся. Однако постепенно стали выявляться слабые стороны этой теории.

Во-первых, дискуссии вызывала неопределенность понятия "соответствие". Как можно сравнивать знание, которое является идеальным, с вещами, которые суть материальны? На самом деле мы сравниваем знание с фактами, но факты также выражаются в некоторых утверждениях. Таким образом, мы устанавливаем лишь соответствие одних утверждений другим. Во-вторых, как быть с утверждениями типа "энергия сохраняется", "все имеет причину" и т.п.? С какого рода реальными объектами или фактами можно соотносить подобные утверждения, которые относятся ко всему на свете? Наконец, можно указать на плюрализм истины Возьмем, например, описания Москвы, составленные экономистом, архитектором, демографом и т.п. Для архитектора "истинным" будет максимально детальный макет города, для экономиста - набор подробных сводок его хозяйственного состояния, для демографа - свод статистических данных о жителях города для краеведа - подробный путеводитель с описанием историко-культурных достопримечательностей. А есть еще "театральная", "криминальная", "политическая" Москва. Какую из этих "истин" следует предпочесть, и можно ли их свести в некую единую картину? Если мы в этом рассуждении вместо Москвы подставим такой предмет, как "человек", и перечислим всевозможные науки, которые его изучают, то картина окажется еще запутаннее.

Другие трудности корреспондентной теории истины привели к тому, что многие стали считать, что истина - это только регулятивная идея, некоторый идеал, которому нужно стремиться, но достичь и удостовериться в котором невозможно. В этой ситуации появились также иные, чем классическая, концепции истины: когерентная и прагматистская.

В когерентной теории основным критерием истинности какого-либо знания является его согласованность (когеренция) с более общей, охватывающей системой знания. Обычно сторонники этой концепции, среди которых наиболее известным был Гегель, придерживаются философского монизма, представления в том, что мир суть единое целое, в котором все, даже самые мельчайшие и незначительные явления связаны между собой и входят в это целое. Поэтому знание об отдельной вещи или явлении должно соответствовать и согласовываться с системой знания о мире в целом. Как таковая истина одна, и частные истины должны быть элементами этой единой и всеохватывающей - абсолютной истины.

Хотя такое понимание истины приобрело немногих сторонников, в нем есть рациональный смысл. В самом деле, мы склонны принимать за достоверное и правдоподобное такое новое знание, которое логически не противоречит и хорошо согласуется с уже имеющейся у нас системой взглядов. Поэтому можно говорить о том, что когерентная теория истины отражает реальные механизмы рациональной приемлемости знания. Однако одной только самосогласованности знания явно недостаточно для признания его истинным. Представим себе, что у нас имеется такая логически согласованная система. Если заменить в ней все суждения на противоположные, то опять можно получить логически связанную и целостную систему знания. Или же вспомним весьма согласованный и непротиворечивый мир, созданный историями о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне Каждый новый рассказ, написанный Конан Дойлом, добавлял в этот мир еще больше достоверности. Однако не можем же мы в оценке истинности этого мири уподобляться тем простодушным читателям, которые посылали письма на Бейкер-стрит, полагая, что там живет реальный Шерлок Холмс.

С позиций прагматизма истинным признается такое знание, которое имеет благие последствия для человеческой жизни и которое может успешно применяться на практике. Один из основателей прагматизма, американский психолог и философ Уильям Джеймс (1842-1910), например, полагал, что истинность суждения "Бог существует" не зависит от реальности существования Бога и обусловлена тем, что убежденность в Его существовании благотворна для человеческого общежития. В менее метафизических сферах истинность нашего знания удостоверяется его практической применимостью. Если на основе определенного знания строятся самолеты, которые летают, или мосты, которые не падают вниз, значит это знание истинно. В этом понимании практика есть критерий истины.

Несомненно, что мы широко используем этот критерий. Проверенное в своих последствиях и приложениях, практически полезное знание вызывает куда больше доверия, чем бесполезные спекуляции. Но, как и в предшествующей концепции, одного этого оказывается мало. Прагматистской трактовке истины также недостает интуитивно ощущаемого требования к истине как адекватному соответствию реальности. Известно, например, что в мореплавании весьма удобными и практически эффективными являются навигационные расчеты на основе геоцентрической ("птолемеевской") модели. Но нельзя же на этом основании считать, что она более истина, чем гелиоцентрическая ("коперниканская") система. Б.Рассел указывал, что сведение истинности к проверке последствиями может привести к парадоксальным результатам. Представим себе на минуту, например, что нацисты выиграли войну. Так что же, нужно считать, что их человеконенавистнические учения в такой ситуации выдержали проверку и являются прагматически "истинными"? В итоге мы видим, что как и в других аспектах познания в вопросе о истинности знания остается немало проблем. Однако эпистемология, как и философия в целом, не призвана давать окончательные и однозначные ответы. Ее задача критически прояснять эти проблемы, соотносить различные позиции и аргументы за и против них



1. Реферат на тему Культ в буддизме
2. Контрольная работа Расчёт и оценка надёжности электрических сетей
3. Реферат Спрос населения на продукцию и услуги предприятий туризма
4. Изложение на тему Поединок
5. Реферат на тему Повседневная жизнь россиян XIX века
6. Реферат на тему Federalist Vs AntiFederalist Essay Research Paper Federalists
7. Реферат на тему Economy Of Hungary Essay Research Paper During
8. Реферат Инфракрасная спектроскопия
9. Реферат на тему The Power Of Personal Image Essay Research
10. Реферат Хрущев 2