Студентки 133 группы

Яковлевой Ольги
Шадринск, 2008
Содержание
1.    Сатирикон…………………………………………………………………..3

2.  А.Т. Аверченко ……………………………………………………..….5

3.  «Два преступления господина Вопягина»……….7

4.  Саша Черный………………………………………………………………8

5.  Стихи………………………………………………………………………….10

6.  Тэффи………………………………………………………………………..11

7.  «Бабья книга»…………………………………………………………..14

8.  Библиография………………………………………………………….16
Сатирикон
Говоря о магистральных направлениях русской поэзии Серебряного века, поэтических школах и отдельных группах, нельзя не упомянуть о еще одном объединении, вошедшем в историю литературы под названием «Сатирикон».
"Сатирикон" был той отдушиной, которой всегда не хватает при режиме в том, старом смысле этого слова. Режим был царский, жилось так себе, а персонажей и сюжетов для высмеивания хватало с избытком. Так и возник "Сатирикон" - язвительный и насмешливый журнал.
1 апреля 1908 года стало символичной датой. В этот день в Петербурге вышел в свет первый номер нового еженедельного журнала «Сатирикон», который затем целое десятилетие оказывал заметное влияние на общественное сознание. Первым главным редактором журнала стал художник Алексей Александрович Радаков (1877-1942), а с девятого номера этот пост перешел к писателю-сатирику, драматургу и журналисту Аркадию Тимофеевичу Аверченко.
Редакция журнала располагалась на Невском проспекте, в доме № 9. «Сатирикон» был изданием веселым и едким, саркастическим и злым; в нем остроумный текст перемежался с язвительными карикатурами, забавные анекдоты сменялись политическим шаржем. В то же время журнал отличался от множества других юмористических изданий тех лет своим социальным содержанием: здесь, не выходя за рамки приличий, бескомпромиссно высмеивались, бичевались представители власти, мракобесы, черносотенцы. Позицию журнала в последнем пункте определяли не столько писатели и журналисты с еврейскими корнями — В. Азов, О. Дымов, О. Л. Д’Ор, сколько чистокровные русские: А. Аверченко, А. Бухов, Тэффи и другие, которые давали антисемитам куда более яростный отпор, чем их коллеги-евреи.
Печатались такие сатирики, как В.Князев, Саша Чёрный и А. Бухов, печатались Л. Андреев, А. Толстой, В.Маяковский, с иллюстрациями выступали прославленные русские художники Б. Кустодиев, И. Билибин, А. Бенуа. За сравнительно короткий срок — с 1908 по 1918 год — этот сатирический журнал (и его поздний вариант «Новый Сатирикон») создал целое направление в русской литературе и незабываемую в ее истории эпоху.
Особая заслуга в столь громкой популярности «Сатирикона» в значительной степени принадлежала даровитым поэтам — сатирикам и юмористам, сотрудничавшим в журнале.
Читатель быстро оценил все то, что пытались донести до него сатирики. Вся Россия зачитывалась рассказами, стихотворениями, юморесками, эпиграммами пародиями, которые дополняли блестящие карикатуры, шаржи и рисунки. «Сатирикон» привлекал читателей тем, что его авторы практически отказались от обличения конкретных высокопоставленных лиц. Не было у них и «общеобязательной любви к младшему дворнику». Ведь глупость везде остается глупостью, пошлость — пошлостью, а потому на первый план выдвигается стремление показать человеку такие ситуации, когда он сам бывает смешон. На смену объективной сатире приходят «сатира лирическая», самоирония, позволяющие раскрыть характер «изнутри». Особенно ярко это проявлялось в поэзии, где объектом сатирического или юмористического изображения является лирический герой.
Творчество Саши Чёрного, Тэффи, П. Потемкина, В. Горянского, В. Князева, Е. Венского и других ведущих поэтов «Сатирикона» было представлено на его страницах разнообразными жанрами: стихотворными шаржами, памфлетами, юморесками, пародиями, баснями, эпиграммами.
В период расцвета журнала, в 1911 году, его издатель М. Г. Корнфельд выпустил в журнальной библиотеке «Всеобщую историю, обработанную „Сатириконом“». Авторами этого блестящего пародийно-сатирического произведения были Тэффи, О. Дымов, Аркадий Аверченко и О. Л. Д’Ор; иллюстрировали книгу художники-сатириконцы А. Радаков, А. Яковлев, А. Юнгер и Ре-Ми (Н. Ремизов).
Популярности Тэффи и Аверченко в те годы трудно найти аналоги. Достаточно сказать, что сам Николай II с удовольствием читал этих авторов и переплетал их книги в кожу и атлас. И совсем не случайно начало «Всеобщей истории» поручили «обработать» именно Тэффи, зная, чьей любимой писательницей она являлась, возражений цензуры можно было не опасаться. Таким образом, выступая против Думы, правительства, чиновников, бюрократов всех мастей, «Сатирикон» с высочайшего благоволения неожиданно попал на роль легальной оппозиции; его авторы умудрялись своим поэтическим и прозаическим творчеством делать в политике гораздо больше, чем любой политик.
Однако в мае 1913 года в журнале произошел раскол на почве финансовых вопросов. В результате Аверченко и все лучшие литературные силы покинули редакцию и основали журнал «Новый Сатирикон». Прежний «Сатирикон» под руководством Корнфельда еще какое-то время продолжал выходить, но терял лучших авторов и в результате закрылся в апреле 1914 года. А «Новый Сатирикон» продолжал успешно существовать (вышло 18 номеров) до лета 1918 года, когда был запрещен большевиками за контрреволюционную направленность.
Увы, судьбы сатириконцев не были счастливыми. Кто-то покинул родину, кто-то был репрессирован и погиб... Попытка возродить журнал русскими эмигрантами не увенчалась успехом. Но осталось немалое наследство, которое непременно должно найти своего читателя.

Аркадий

Тимофеевич Аверченко
Родился 15 марта 1881 года в Севастополе в семье небогатого коммерсанта Тимофея Петровича Аверченко.
Аркадий Аверченко окончил всего два класса гимназии, так как ввиду плохого зрения не мог долго заниматься и к тому же в детстве, в результате несчастного случая, сильно повредил глаз. Но недостаток в образовании со временем компенсировался природным умом, по свидетельству писателя     Н. Н. Брешковского.
Работать Аверченко начал рано, ещё в 15 лет, когда поступил на службу в частную транспортную контору. Продержался он там недолго, чуть больше года.
В 1897 году Аверченко уезжает работать конторщиком в Донбасс, на Брянский рудник. На руднике он проработал три года, впоследствии написав несколько рассказов о тамошней жизни («Вечером», «Молния» и др.).
В 1903 году он переезжает в Харьков, где 31 октября в газете «Южный край» появляется его первый рассказ.
В 1906-1907 он редактирует сатирические журналы «Штык» и «Меч», а в         1907 году его увольняют с очередного места службы со словами: «Вы хороший человек, но ни к чёрту не годитесь». После этого, в январе 1908 года, А. Т. Аверченко уезжает в Санкт-Петербург, где в будущем приобретёт широкую известность.
Итак, в 1908 году Аверченко становится секретарём сатирического журнала «Стрекоза» (впоследствии переименованным в «Сатирикон»), а в 1913 — его редактором.
Аверченко многие годы с успехом работает в коллективе журнала с известными людьми — Тэффи, Сашей Чёрным, Осипом Дымовым, Н. В. Ремизовым (Реми), и др. Именно там появились его самые блестящие юмористические рассказы. За время работы Аверченко в «Сатириконе», этот журнал стал необычайно популярен, по мотивам его рассказов ставились пьесы во многих театрах страны.
В 1910-1912 Аверченко неоднократно ездит в путешествия по Европе со своими друзьями-сатириконцами. Эти путешествия послужили Аверченко богатым материалом для творчества, так что в 1912 году вышла его книга «Экспедиция сатириконцев в Западную Европу», наделавшая в те времена много шума.
После Октябрьской революции всё резко изменилось. В августе 1918 года большевики сочли «Новый Сатирикон» антисоветским и закрыли его. Аверченко и весь коллектив журнала заняли отрицательную позицию по отношению к Советской власти. Чтобы вернуться к себе в родной Севастополь (в Крым, занятый белыми), Аверченко пришлось попасть в многочисленные передряги, в частности, пробираться через оккупированную немцами Украину.
С июня 1919 года Аверченко работал в газете «Юг» (впоследствии «Юг России»), агитируя за помощь Добровольческой армии.
15 ноября 1920 года Севастополь был взят красными. За несколько дней до этого Аверченко успел уплыть на пароходе в Константинополь.
В Константинополе Аверченко почувствовал себя более-менее уютно, так как там в то время находилось огромное количество русских беженцев, таких же как и он.
В 1921 году в Париже опубликовал сборник памфлетов «Дюжина ножей в спину революции», названный Лениным «высокоталантливой книжкой … озлобленного до умопомрачения белогвардейца». За ним последовал сборник «Дюжина портретов в формате будуар».
13 апреля 1922 года Аверченко переезжает в Софию, затем в Белград.
Ни в одном из этих городов Аверченко надолго не остался, а переехал 17 июня 1922 года в Прагу на постоянное место жительства.
В 1923 году в берлинском издательстве «Север» вышел его сборник эмигрантских рассказов «Записки Простодушного».
Жизнь вдали от Родины, от родного языка была очень тяжела для Аверченко; этому были посвящены многие его произведения, в частности, рассказ «Трагедия русского писателя».
В Чехии Аверченко сразу приобрёл популярность; его творческие вечера пользовались шумным успехом, а многие рассказы были переведены на чешский.
В 1925 году, после операции по удалению глаза Аркадий Аверченко серьёзно заболел. 28 января его в почти бессознательном состоянии положили в клинику при Пражской городской больнице с диагнозом «ослабление сердечной мышцы, расширение аорты и склероз почек».
Спасти его не смогли, и утром 12 марта 1925 года он умер. Похоронен Аверченко на Ольшанском кладбище в Праге.
Последней работой писателя стал роман «Шутка Мецената», написанный в Сопоте в 1923 году, а изданный в 1925, уже после его смерти.
Аркадий Аверченко  «Два преступления господина Вопягина»
- Господин Вопягин! Вы обвиняетесь в том, что семнадцатого июня сего года, спрятавшись в кустах, подсматривали за купающимися женщинами... Признаете себя виновным?

  Господин Вопягин усмехнулся чуть заметно в свои великолепные, пушистые усы и, сделав откровенное, простодушное лицо, сказал со вздохом:

  - Что ж делать... признаю! Но только у меня есть смягчающие вину обстоятельства...

  - Ага... Так-с. Расскажите, как было дело?

  - Семнадцатого июня я вышел из дому с ружьем рано утром и, бесплодно прошатавшись до самого обеда, вышел к реке. Чувствуя усталость, я выбрал теневое местечко, сел, вынул из сумки ветчину и коньяк и стал закусывать... Нечаянно оборачиваюсь лицом к воде - глядь, а там, на другом берегу, три каких-то женщины купаются. От нечего делать (завтракая в то же время - заметьте это г. судья!) я стал смотреть на них.

  - То, что вы в то же время завтракали, не искупает вашей вины!.. А скажите... эти женщины были, по крайней мере, в купальных костюмах?

  - Одна. А две так. Я, собственно, господин судья, смотрел на одну - именно на ту, что была в костюме. Может быть, это и смягчит мою вину. Но она была так прелестна, что от нее нельзя было оторвать глаз...

  Господин Вопягин оживился, зажестикулировал.

  - Представьте себе: молодая женщина лет двадцати четырех, блондинка с белой, как молоко, кожей, высокая, с изумительной талией, несмотря на то что ведь она была без корсета!.. Купальный костюм очень рельефно подчеркивал ее гибкий стан, мягкую округлость бедер и своим темным цветом еще лучше выделял белизну прекрасных полных ножек, с розовыми, как лепестки розы, коленями и восхитительные ямоч...

  Судья закашлялся и смущенно возразил:

  - Что это вы такое рассказываете... мне, право, странно...

  Лицо господина Вопягина сияло одушевлением.

  - Руки у нее были круглые, гибкие - настоящие две белоснежных змеи, а грудь, стесненную материей купального костюма, ну... грудь эту некоторые нашли бы, может быть, несколько большей, чем требуется изяществом женщины, но, уверяю вас, она была такой прекрасной, безукоризненной формы...

  Судья слушал, полузакрыв глаза, потом очнулся, сделал нетерпеливое движение головой, нахмурился и сказал:

  - Однако там ведь были дамы и... без костюмов?

  - Две, г. судья! Одна смуглая брюнетка, небольшая, худенькая, хотя и стройная, но - не то! Решительно не то... А другая - прехорошенькая девушка лет восемнадцати...

  - Ага! - сурово сказал судья, наклоняясь вперед. - Вот видите! Что вы скажете нам о ней?.. Из чего вы заключили, что она девушка и именно указанного возраста?

  - Юные формы ее, г. судья, еще не достигли полного развития. Грудь ее была девственно-мала, бедра не так широки, как у блондинки, руки худощавы, а смех, когда она засмеялась, звучал так невинно, молодо и безгрешно...

  В камере послышалось хихиканье публики.

  - Замолчите, г. Вопягин! - закричал судья. - Что вы мне такое рассказываете! Судье вовсе не нужно знать этого... Впрочем, ваше откровенное сознание и непреднамеренность преступления спасают вас от заслуженного штрафа. Ступайте!

  Вопягин повернулся и пошел к дверям.      

  - Еще один вопрос, - остановил его судья, что-то записывая. - Где находится это... место?

  - В двух верстах от Сутугинских дач, у рощи. Вы перейдете мост, г. судья, пройдете мимо поваленного дерева, от которого идет маленькая тропинка к берегу, а на берегу высокие, удобные кусты...

  - Почему - удобные? - нервно сказал судья. - Что значит - удобные?

  Вопягин подмигнул судье, вежливо раскланялся и, элегантно раскачиваясь на ходу, исчез.

Саша Чёрный
Саша Чёрный родился в многодетной еврейской семье провизора, агента торговой фирмы. Чтобы дать ребёнку возможность поступить в гимназию, родители крестили его. В гимназии Александр проучился недолго. Мальчик бежал из дома, стал нищим-попрошайкой. О его горестной судьбе написали в газете, и житомирский чиновник К. К. Роше, растроганный этой историей, взял мальчика к себе. Роше, много занимавшийся благотворительностью и любивший поэзию, оказал на Александра большое влияние.
С 1900 по 1902 год Александр Гликберг служил рядовым в учебной команде 20-го Галицкого полка, затем работал в Новоселицкой таможне. 1 июня    1904 года в житомирской газете «Волынский вестник» напечатан его «Дневник резонера» за подписью «Сам по себе». В 1905 году переезжает в Петербург, где публикует принесшие ему известность сатирические стихи в журналах «Зритель», «Альманах», «Журнал», «Маски», «Леший» и др. Как писал Корней Чуковский: «…получив свежий номер журнала, читатель, прежде всего, искал в нем стихи Саши Черного».
Первое стихотворение под псевдонимом Саша Черный — политическая сатира «Чепуха», напечатанное 27 ноября 1905 года, привело к закрытию журнала «Зритель». Поэтический сборник «Разные мотивы» был запрещен цензурой.
В 1906-1908 годах жил в Германии, где продолжил образование в Гейдельбергском университете. Вернувшись в Петербург в 1908 году, сотрудничает с журналом «Сатирикон», выпускает сборники стихов «Всем нищим духом», «Невольная дань», «Сатиры». Публикуется в журналах «Современный мир», «Аргус», «Солнце России», «Современник», в газетах «Киевская мысль», «Русская молва», «Одесские новости». Становится известным как детский писатель: книги «Тук-Тук», «Живая азбука» и другие.
В годы Первой мировой войны Саша Черный служил в 5-й армии «рядовым из вольноопределяющихся». Цикл стихотворений «Война».
В марте 1920 года, не приняв послереволюционного режима, Саша Черный с женой уезжает в эмиграцию. Жил в Ковно, Берлине, где печатался в русских газетах и журналах. В 1923 году на свои средства выпустил сборник «Жажда».
С 1924 года живет в Париже, сотрудничает в парижских газетах «Последние новости», «Возрождение», «Иллюстрированная Россия», «Перезвоны», в журнале «Сатирикон». Участвует в «Днях русской культуры», выпускает альманах для детей «Русская земля». Много работал как прозаик, издал сборник прозы «Несерьезные рассказы» (1928), повесть «Чудесное лето» (1929), детские книги: «Сон профессора Патрашкина» (1924), «Дневник фокса Микки» (1927), «Кошачья санатория» (1928), «Румяная книжка» (1930), «Белка-мореплавательница» (1932).
В 1929 году приобрел участок земли на юге Франции, в местечке Ла Фавьер, построил свой дом, куда приезжали и где подолгу гостили русские писатели, художники, музыканты.
Саша Чёрный скончался от сердечного приступа 5 июля 1932 года. Рискуя жизнью, он помогал в тушении пожара на соседней ферме, придя домой, слёг и больше не поднялся.
Саша Чёрный

Стихи

Теффи

Надежда Александровна
ТЭФФИ Надежда Александровна Бучинская - прозаик, поэтесса, драматург.
Родилась 27 апреля 1872 года в Петербурге. Из родовитой дворянской семьи. Дед по отцу — философ и литератор, друг М.Сперанского,                  Отец — А.В. Лохвицкий — адвокат, профессор криминалистики, издатель и редактор “Судебного вестника”. Мать француженка по происхождению; хорошо знала европейскую литературу, увлекалась поэзией. Старшая сестра Тэффи — поэтесса Мирра Лохвицкая, которую И.Бунин называл “русской Сафо”, закончила петербургскую гимназию на Литейном проспекте. С детства писала стихи, но сестры, по шутливому признанию младшей — Елены, “уговорились... не мешать Мирре, и только когда она станет знаменитой и, наконец, умрет, мы будем иметь право печатать свои произведения”.
Стихотворение Тэффи “Песенка Маргариты” было отвергнуто редактором “Осколков” Н.Лейкиным, но впоследствии она напечатала его “в разных изданиях не меньше 4 раз”. Вышла замуж за юриста Владислава Бучинского, разошлась с ним в 1900, после рождения второй дочери.
В конце 1918 вместе с А.Аверченко уехала на гастроли в Киев. Отъезд ее в 1920 за границу объясняет одно из эссе Тэффи, опубликованное в одесском журнале “Грядущий день”: “Увиденная утром струйка крови у ворот комиссариата... перерезывает дорогу жизни навсегда, Перешагнуть через нее нельзя. Идти дальше нельзя. Можно повернуться и бежать”. Через Константинополь направилась в Париж; книга Тэффи “Городок” явилась, по определению Дона Аминадо, настоящей летописью, “по которой можно безошибочно восстановить беженскую эпопею”.
Тэффи оставалась любимицей всего русского зарубежья. Первые сборники в эмиграции — “Восток” (Шанхай, 1920), “Тихая заводь” (Париж, 1921), “Черный ирис” (Стокгольм, 1921) и др. Публиковалась в газетах “Последние новости”, “Общее дело”, “Возрождение”, “Руль”, “Сегодня”, в журналах “Грядущая Россия”, “Современные записки”, “Жар-птица”, “Перезвоны”, “Иллюстрированная Россия”, “Звено”, “Русский инвалид” и др. Участвовала в литературных, художественных вечерах, в сборах средств нуждающимся писателям, была заместителем президента Союза русских театральных деятелей и киноработников. Блестящее остроумие, непринужденность, светскость Тэффи делали ее желанным украшением любого вечера. В 1922 она получила свой последний российский паспорт, но все еще верила, что сможет вернуться; однако бодрость сменилась к концу 20-х натужной иронией (одно из объявлений 1929: “Н.А.Тэффи расскажет о счастливой, вызывающей всеобщую зависть, жизни русской эмиграции”).
Мучительная разлука с родиной и ухудшающееся состояние здоровья стали причиной эмоционального кризиса в творчестве Тэффи. Все чаще грустные ноты проскальзывали в ее рассказах, все отчетливее звучал ностальгический мотив. Творческую манеру Тэффи всегда отличало удивительное сопряжение серьезного и комического, трагедии и анекдота. Публика любила ее смеющейся, “Смейся! — говорили мне читатели. “Смейся!” Это принесет нам деньги”, — говорили мои издатели... — и я смеялась”. “Что поделаешь! Больше нравятся мои юмористические рассказы: нужно считаться с требованиями общего вкуса”. Однако в сборниках рассказов “Рысь” (Берлин, 1923) и “Городок” зазвучал голос иной Тэффи, горестная жизнь соотечественников в эмиграции вырвала из ее сердца скорбное признание: “Боялись смерти большевистской — и умерли смертью здесь... Вянет душа — душа, обращенная на восток. Думаем только о том, что теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда” (“Ностальгия”). Эмигрантскую жизнь Т. называла “загробной”, “жизнью над бездной”.
Побудительный мотив творчества Тэффи. — любовь. В “Авантюрном романе” (1932) она говорит о “самом горьком и самом подвижническом” ее лике — материнской любви. “В форму, создаваемую ею, свободно вливаются и отъявленные негодяи — их остро жаль, как заблудших, и люди глупые — глупость умиляет, и ничтожные — ничтожные особенно любимы потому, что жалки и беспомощны, как дети”. Провозглашая “благословение Божьей десницы” равно над праведниками и грешниками, Тэффи говорит о “едином хаосе” добра и зла, не тщась разделить их. Ее цель на этой земле — “свечою малой озарить великую Божью тьму”. Этими христианскими истинами пронизан поэтически” сборник “РаавЙога” (1923). 30-е отмечены появлением наиболее сильных произведений Тэффи: сборники рассказов “Книга Июнь” (Белград 1931), “О нежности” (Париж, 1938) и “Зигзаг” (Париж, 1939), “Воспоминания” (1931), “Авантюрный роман”, в которых Тэффи предстает разными гранями своего таланта: она неисчерпаема в обрисовке детских характеров, мной пишет о нелепом и странном эмигрантском быте, разглядев в замученных жизнью эмигранта то детское, что в них уцелело, являет способности мемуаристки, предстает автором занимательного детективного романа, пишет пьеса критические статьи, сценарии фильмов, песни, оперетту, описания путешествий. Особняком стоит книга “Ведьма” (Париж, 1936), сама Тэффи признавала ее наиболее удачной: “В этой книге наши древние славянские боги, как они живут еще в народной душе, в преданиях, суевериях, обычаях. Все, как встречалось мне в русской провинции, в детстве... Эту книгу очень хвалили Бунин, Куприн и Мережковский, хвалили в смысле отличного языка и художественности. Я, между прочим, горжусь своим языком, который наша критика мало отмечала, выделяя “очень комплиментарно” малоценное в моих произведениях”, По выражению М.Зощенко, Т. владела “тайной смеющихся слов”.
При всей кажущейся легкости соскальзываемых с ее пера острот Тэффи не любила, когда ее считали юмористкой. “Анекдоты, — говорила она, — смешны, когда их рассказывают. А когда их переживают, это трагедия”. Лучшие ее рассказы — анекдоты-трагедии, или анекдоты глазами их действующих лиц, она продолжала традиции Гоголя и Достоевского с их вниманием к беспомощности “маленького человека”, Не случайно потому главные герои Тэффи — дети и животные. Пронзительны, психологически необычайно точны ее рассказы о детях — мечтателях и врунах, застенчивых и неловких, одиноких, не очень-то счастливых, скрывающихся от холодной действительности в теплом мире фантазии, В “страну Нигде” (название одного из рассказов Тэффи) уходят и ее взрослые герои, “игра скрашивает любые невзгоды”, Горячий отклик вызывали ее рассказы о животных, среди которых она тоже видела любовь и нежность.
Тема любви с особой силой звучит в последних книгах Тэффи: “Все о любви” (Париж, 1946), “Земная радуга” (1952). “Нежность, — писала она, — самый кроткий, робкий, божественный лик любви. Сестра нежности — жалость, и они всегда вместе... Любовь-нежность (жалость) — все отдает и нет ей предела. И никогда она на себя не оглянется, потому что “не ищет своего”. В Париже судьба свела Тэффи с П.Тикстоном, с которым они прожили вместе до самой его кончины. Брак не регистрировали, поскольку оба были уже немолоды, имели в прошлом семьи. Знакомая Тэффи В.Васютин екая вспоминала: “За стеной ее рабочего кабинета медленно угасал тяжело больной, день и ночь нуждавшийся в ее присутствии, заботах и уходе. И она годами окружала его своей нежностью, бдела над ним неотступно и ... писала развлекающие читателей веселые рассказы”.
Состояние здоровья не позволило Тэффи покинуть Париж в 1940, когда Францию оккупировали немецкие войска. Связь с дочерьми прервалась (Валерия работала в польской миссии в Лондоне, Елена — театральная актриса, осталась в Варшаве). Имя Тэффи впервые надолго исчезло с газетных и журнальных страниц, В 1943 нью-йоркский “Новый журнал” ошибочно поместил посвященный ее памяти некролог, Незадолго до кончины она говорила: “Принадлежу я к чеховской школе, а своим идеалом считаю Мопассана. Люблю я Петербург, любила очень Гумилева, хороший был и поэт, и человек. Лучший период моего творчества был все же в России”. Похоронена Тэффи на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Тэффи - "Бабья книга"

                                                      

   Молодой эстет,  стилист,  модернист  и критик Герман Енский сидел в своем кабинете, просматривал бабью книгу и  злился.  Бабья  книга была толстенький роман,  с любовью, кровью, очами и ночами.                        

   "-Я люблю тебя! - страстно шептал художник, обхватывая гибкий стан Лидии..."                             

   "Нас толкает  друг  к  другу  какая-то могучая сила, против которой мы не можем бороться!"                  

   "Вся моя жизнь была предчувствием этой встречи..." 

   "Вы смеетесь надо мной?"                           

   "Я так полон вами,  что все остальное  потеряло  для меня всякое значение".                                

   О-о, пошлая!  - стонал Герман Енский. - Это художник будет так говорить!  "Могучая сила толкает",  и "нельзя бороться",  и всякая прочая гниль. Да ведь это приказчик постеснялся бы сказать,  - приказчик из  галантерейного магазина,  с которым эта дурища,  наверное, завела интрижку, чтобы было что описывать".                     

   "Мне кажется, что я никого никогда еще не любил..."

   "Это как сон..."                                    

   "Безумно!... Хочу прильнуть!..."                   

   - Тьфу!  Больше не могу!  - И он отшвырнул книгу.  - Вот мы работаем,  совершенствуем стиль, форму, ищем новый смысл и новые настроения,  бросаем все это в толпу:

смотри  - целое небо звезд над тобой,  бери,  какую хочешь! Нет! Ничего не видят, ничего не хотят. Но не клевещи, по крайней мере! Не уверяй, что художник высказывает твои коровьи мысли!                              

   Он так расстроился,  что уже не мог оставаться  дома. Оделся и пошел в гости.                               

   Еще по  дороге почувствовал он приятное возбуждение, неосознанное предчувствие чего-то яркого и  захватывающего. А когда вошел в светлую столовую и окинул глазами собравшиеся за чаем общество, он уже понял, чего хотел и чего ждал. Викулина была здесь, и одна, без мужа.     

   Под громкие  возгласы общего разговора Енский шептал Викулиной:                                            

   - Знаете, как странно, у меня было предчувствие, что я встречу вас.                                        

   - Да? И давно?                                     

   - Давно. Час тому назад. А может быть, и всю жизнь.

   Это Викулиной понравилось.  Она покраснела и сказала томно:                                                 

   - Я боюсь, что вы просто донжуан.                  

   Енский посмотрел на ее смущенные глаза,  на  все  ее ждущее, взволнованное лицо и ответил искренне и вдумчиво:                                                   

   - Знаете,  мне сейчас кажется,  что я никого никогда не любил.                                             

   Она полузакрыла глаза,  пригнулась к нему немножко и подождала, что он скажет еще.                         

   И он сказал:                                        

   - Я люблю тебя!                                    

   Тут кто-то окликнул его,  подцепил какой-то  фразой, потянул в общий разговор. И Викулина отвернулась и тоже заговорила,  спрашивала, смеялась. Оба стали такими же,

как все здесь за столом,  веселые, простые - все как на ладони.                                               

   Герман Енский говорил умно,  красиво и оживленно, но внутренне весь затих и думал:                         

   "Что же это было? Что же это было? Отчего звезды поют в душе моей?"                                      

   И, обернувшись к Викулиной,  вдруг увидел,  что  она снова  пригнулась  и ждет.  Тогда он захотел сказать ей что-нибудь яркое и глубокое, прислушался к ее ожиданию, прислушался к своей душе и шепнул вдохновенно и страстно:                                                   

   - Это как сон...                                   

   Она снова полузакрыла глаза и  чуть-чуть  улыбалась, вся  теплая  и  счастливая,  но  он вдруг встревожился. Что-то странно знакомое и  неприятное,  нечто  позорное зазвучало для него в сказанных им словах.             

   "Что это такое?  В чем дело?  - замучился он. - Или, может быть,  я прежде,  давно когда-нибудь, уже говорил

эту фразу,  и говорил не любя, неискренне, и вот теперь мне стыдно. Ничего не понимаю".                       

   Он снова посмотрел на Викулину, но она вдруг отодвинулась и шепнула торопливо:                           

   - Осторожно!  Мы,  кажется,  обращаем на себя внимание...                                                 

   Он отодвинулся тоже и,  стараясь придать своему лицу спокойное выражение, тихо сказал:                     

   - Простите!  Я так полон вами, что все остальное потеряло для меня всякое значение.                      

   И опять какая-то мутная досада наползла на его настроение, и опять он не понял, откуда она, зачем.       

   "Я люблю, я люблю и говорю о своей любви так искренне и просто,  что это не может быть ни пошло, ни некрасиво. Отчего же я так мучаюсь?"                        

   И он сказал Викулиной:                             

   - Я не знаю, может быть, вы смеетесь надо мной... Но я не хочу ничего говорить.  Я не могу.  Я  хочу  прильнуть...                                               

   Спазма перехватила ему горло, и он замолчал.       

   Он провожал ее домой,  и все было решено. Завтра она придет к нему.  У них будет красивое счастье, неслыханное и невиданное.                                     

   - Это как сон!...                                  

   Ей только немножко жалко мужа.                     

   Но Герман Енский прижал ее к себе и убедил.        

   - Что же нам делать,  дорогая,  - сказал он,  - если нас толкает друг к другу какая-то могучая сила,  против которой мы не можем бороться!                          

   - Безумно! - шепнула она.                          

   - Безумно! - повторил он.                          

   Он вернулся  домой  как в бреду.  Ходил по комнатам, улыбался, и звезды пели в его душе.                   

   - Завтра!  - шептал он. - Завтра! О, что будет завтра!                                                   

   И потому, что все влюбленные суеверны, он машинально взял со стола  первую  попавшуюся  книгу,  раскрыл  ее, ткнул пальцем и прочел:                                

   "Она первая очнулась и тихо спросила:              

   - Ты не презираешь меня, Евгений?"                 

   "Как странно! - усмехнулся Енский. - Ответ такой ясный, точно я вслух спросил у судьбы. Что это за вещь?"

   А вещь была совсем немудреная.  Просто-напросто последняя глава из бабьей книги.                         

   Он весь  сразу погас,  съежился и на цыпочках отошел от стола.                                             

   И звезды в душе его в эту ночь ничего не спели.
Библиография

1. Евстигнеева Л. А. Журнал "Сатирикон" и поэты-сатириконцы. М., 1968; Смех сквозь цензуру / Вступ. заметка и примеч. Л. Спиридоновой // Вопр. лит. 1990. № 2. С. 268-280; Соколовский Р. Редакция в... ресторане // Нева. 1998. № 9. С. 231-232.
2. Аверин Б. В., Нитрауэр Э. Тайна смеющихся слов // Тэффи. Смешное в печальном: Рассказы. Авантюрный роман. Портреты современников. М., 1992. С. 3-16.
3. Иванов А. С. Оскорбленная любовь // Черный С. Собр. соч.: В 5 т. М., 1996. Т. 1. С. 5-30; Шнейдерман Э. М. Саша Черный: Четыре жизни и еще одна: Биогр. очерк // Черный С. Стихотворения. СПб., 1996.
4. Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.