Реферат Сущность и социальные функции конфликта у Л. Козера
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
от 25%
договор
Федеральное агентство по образованию
Государственное образовательное учреждение
Высшего профессионального образования
Владимирский государственный университет
Кафедра социологии
« Сущность и социальные функции конфликта у Л. Козера»
Курсовую работу выполнила
Студентка ФГСН гр. СЛк- 206
Миронова Т.В
Научный руководитель:
к.ф.н., доц Семенов В.Е
Владимир 2008
Оглавление
Введение……………………………………………………………………… ..3
Глава I Враждебность и напряженность в конфликтных отношениях…..…6
§ 1 Группосозидающие функции конфликта ……………………………..….6
§ 2 Группосохраняющие функции конфликта……………………………….12
§ 3 Релистический и нереалистический конфликт…………………………..23
§ 4 Конфликт и враждебные импульсы……………………………………...31
Глава II Внутригрупповой конфликт…………………………………….…..37
§ 1 Функция и проявление конфликта в групповых структурах………...…37
§ 2 Конфликт, как показатель стабильности отношений…………………...46
Глава III Конфликт и внешние группы……………………………………....51
§ 1 Структура группы……………………………………………………..…..51
§ 2 Роль внешней группы……………………………………………………..60
Заключение………………………………………………………………….…69
Список использованных источников………………………………………...71
Введение.
Социальные конфликты играют в жизни людей, народов и стран большую роль. Эта проблема стала предметом анализа еще древних историков и мыслителей. Каждый крупный конфликт не оставался бесследным. Многие историки выделяли в качестве причин военных столкновений несовпадение интересов враждующих сторон, стремление одних захватить территорию и покорить население и стремление других защититься, отстоять свое право на жизнь и независимость. Причины конфликтов привлекали внимание не только историков. В ХIХ и ХХ вв. эта проблема стала предметом изучения социологов.
Хотя конфликтные процессы мало кто одобряет, но большая часть населения вольно или невольно в них участвует. Если в конкурентных процессах соперники просто пытаются опередить друг друга, то при конфликте делаются попытки навязать противнику свою волю, изменить его поведение или даже вообще устранить его. Различные криминальные действия, угрозы, обращение к закону для воздействия на противника, объединение усилий в борьбе - это всего лишь некоторые проявления социальных конфликтов.
На мой взгляд изучение конфликтов носит не только теоретический, но и сугубо прикладной характер. Например, при решении вполне конкретных ситуаций, в которых наблюдается столкновение интересов двух или большего числа сторон. Интересен также и тот факт, что изначально правительство и предприниматели рассматривали именно социологию как важный инструмент преодоления социальных конфликтов и обеспечения социальной стабильности, как инструмент социального контроля и управления, повышающий производительность труда и обеспечение благосостояния граждан.
Проблема конфликта и ее разрешение представляет интерес для понимания поведения как отдельного индивидуума, так и обеспечения эффективного управления процессами на любом социальном уровне.
Конфликт, как повседневный фактор жизни, захватывает в свой водоворот все без исключения ее стороны. Именно это определяет живой интерес к данной проблеме.
Проблема конфликта остается актуальной на протяжении всего осознанного существования человека. Ее острота особенно ощущается в переломные периоды общественного развития. И это естественно, поскольку сам процесс перехода ("перелома") из одного состояния в другое является формой разрешения конфликта с определенными последствиями для его участников.
Проблематике социальных конфликтов(в частности, для теоретического объяснения социокультурных изменений в современном обществе) уделяли внимание в своих работах многие классики социологии: Г. Спенсер, М. Вебер, К.Маркс, Э.Дюргейм, Р Дарендорф, Н.Смелзер и другие.
Теория конфликта Козера является наиболее обширной, рассматривающей комплекс вопросов, а именно: причины конфликтам остроту конфликтам длительность конфликтам функции конфликта.
Козер определяет конфликт как процесс, который при определенных условиях может «функционировать» чтобы сохранить « социальный организм»
Л. Козер концентрирует внимание на позитивных функциях. Вслед за Г. Зиммелем он рассматривает конфликт как одну из форм социального взаимодействия, как процесс, который при определенных условиях может иметь для «социального организма» не только деструктивные, но и конструктивные (интегративные) последствия. Основное его внимание направленно на выявление причин, при которых конфликт сохраняет или восстанавливает интеграцию системы и её приспособляемость к изменяющимся условиям.
На примере «функций социального конфликта» Л.Козера я хотела бы более подробно рассмотреть проблему социального конфликта. Я хочу прояснить понятие социальный конфликт и тем самым показать возможности его использования в эмпирическом социологическом исследовании. В своей работе я уделю внимание сущности конфликта, наиболее важным функциям социального конфликта, рассмотрю структуру группы.
Выбирая тему для курсовой работы, я руководствовалась именно тем, что вопросы, которые рассматривает Л. Козер в своей работе, являются актуальными на сегодняшний день.
Актуальность данной проблемы определяется теми изменениями в социальных процессах общества, которые протекают в связи с перестройкой его социально-политической ориентации. В результате происходит столкновение (конфликт) идеологических, социальных, нравственных, экономических и политических представлений о норме взаимообусловленных общественных отношений.
Основная цель моей работы – изучить(исследовать) сущность и функции социального конфликта у Льюиса Козера. Для решения этой цели я поставила перед собой задачи:
1.рассмотреть основные функции конфликта.
2.выявить проявление конфликта в групповых структурах.
3.изучить структуру внешних групп и их роль.
Глава
I
Враждебность и напряженность в конфликтных отношениях.
§ 1. Группосозидающие функции конфликта.
С факторами, объединяющими группу, органически связаны всякого рода разногласия, расхождения и внешние противостояния…Позитивная и объединяющая роль антагонизма ясно видна в структурах, тщательно охраняющих чистоту и четкость социальных делений и градаций. Так, индийская социальная система основана не только на иерархии каст, но и напрямую на их взаимном отторжении. Враждебность не только предохраняет границы внутри групп от постепенного исчезновения…зачастую именно она обеспечивает классам и индивидам их положение по отношению друг к другу, которым они не обладали бы…если бы основания враждебности не сопровождались чувством и выражением враждебности.[1]
Обсуждая одновременно и личную автономию, и автономию группы, Зиммель переходит от психологических суждений к социологическим и обратно, тем самым затушевывая тот факт, что хотя и личность и социальная система могут быть отчасти гомологичны и взаимно проникать друг в друга, они ни в коем случае не тождественны. Генетическая психология и психоанализ собрали массу эмпирических свидетельств в пользу того, что конфликт представляет собой важнейший фактор, задающий идентичность и автономию эго, т.е. фактор полного отделения личности от окружающего мира. Прежде всего я хочу затронуть поведение индивидов в группах. Поэтому «чувства враждебности и отторжения» будут обсуждаться, только если они являются характерным элементом социальной модели взаимодействия, т.е. наблюдаются регулярно.
Возвращаясь к социологическому содержанию тезиса, я хочу сказать, что Зиммель говорит о двух взаимосвязанных, но тем не менее существенно различных явлениях. Во- первых, он утверждает, что конфликт задает границы между группами внутри социальной системы благодаря усилению самосознания групп и их представлений о собственной отдельности и специфичности. Таким образом, происходит самоидентификация групп внутри системы. Во-вторых, он говорит, что взаимное «отталкивание» помогает сохранять целостность социальной системы, устанавливая равновесие между ее различными группами. Например, межкастовые конфликты могут вести к самоизоляции и индивидуализации различных каст, но могут также и способствовать сохранению стабильности всей социальной структуры индийского общества, обеспечивая баланс интересов враждующих каст. Козер говорит,что в других работах Зиммель еще сильнее настаивает на группосозидающей природе конфликта.
Я полагаю, эта идея, конечно, не нова. Подобные утверждения обнаруживаются у социальных мыслителей еще с античных времен. Уильям Грэм Самнер , писавший в то же время, что и Зиммель, при обсуждении внешних и внутренних групповых отношений высказывал, по сути, те же самые мысли.
Общеизвестность этой идеи отнюдь не предполагает необходимость ее включения в современную социологическую теорию. Так, Парсонс в своей работе, подчеркивая, что социальные системы принадлежат к «поддерживающему границы» типу (это означает, что в целях сохранения собственной структурной организации они должны поддерживать границы между собою и окружающим миром), не упоминает в этой связи о конфликте.[2]
Хочу отметить, что под границей здесь имеется ввиду отделение четко определенной совокупности индивидов от других подобных совокупностей таким образом, что эти индивиды составляют группу, характеризующуюся более или менее длительным взаимодействием и относительным постоянством модели групповых взаимодействий. Также скажу, что из этого не следует, что подобное отделение основано на неизменных структурах взаимоотношений между группами или что невозможно перемещение индивидов из одной группы в другую; имеется ввиду лишь относительное постоянство модели и четко определенная структура членства.
В работе Козера можно увидеть и то, что функция конфликта, заключающаяся в установлении и поддержании групповой идентичности, отмечена в работах таких теоретиков, как Жорж Сорель и Карл Маркс. Защиту «насилия», с которой выступил Сорель, следует понимать исключительно в контексте осознания им тесной взаимосвязи между конфликтом и групповой сплоченностью. Он понимал, что рабочий класс сможет сохранить свою идентичность только в постоянных столкновениях со средним классом. Лишь в этом случае рабочие обретут и осознают свою классовую принадлежность. Он был убежден, что социалисты (к которым он себя относил) должны противостоять «гуманитарным» попыткам правящих классов улучшить положение рабочих, и в основе этой убежденности лежала признанная социологическая истина: подобные меры приведут к снижению уровня классового конфликта и, следовательно, к ослаблению классовой идентичности. По Марксу, классы тоже возникают только благодаря конфликту. Объективно индивиды могут обладать одинаковым положением в обществе, но осознать общность своих интересов они могут только в конфликте и через конфликт.
«Отдельные индивиды образуют класс лишь постольку, поскольку им приходится вести общую борьбу против какого-нибудь другого класса; в остальных отношениях они сами враждебно противостоят друг другу в качестве конкурентов»[3]
Пожалуй, социологи едины в том, что различие между «нами», «нашей» группой, внутренней групповой и другими, чужими, внешней группой» возникает в конфликте и через конфликт. Это относится не только к классовым конфликтам, хотя для многих это самый подходящий пример. В национальных, этнических и политических конфликтах, в конфликтах разных слоев бюрократических структур- повсюду проявляется та же самая закономерность.
Продолжая свой анализ можно увидеть, что Зиммель идет дальше, утверждая, что враждебность и взаимные антагонизмы еще и поддерживают целостность системы, устанавливая равновесие между составляющими ее частями. Это происходит потому что представители одного слоя или одной касты сплачиваются по причине их общей враждебности к членам другого слоя или другой касты. Таким образом, делает вывод Зиммель, иерархия положений сохраняется именно по причине антипатии, которую представители подгрупп в рамках единого общества испытывают по отношению друг к другу.
Здесь необходима оговорка.. как было отмечено , внешние группы далеко не всегда становятся объектом враждебных чувств; наоборот при определенных условиях они могут выступать в качестве позитивного референта. С ними можно соперничать, равно как и возмущаться ими. Причем возможности позитивного соперничества могут быть ограничены только особыми условиями. В строго организованной кастовой системе, как, например в Индии, социальная мобильность практически исключена, а кастовое положение узаконено религиозными верованиями. Поэтому представителям низших каст, хотя они и осознают свое низкое положение в иерархии, даже не приходит в голову мысль об изменении своего статуса или о том, чтобы подражать поведению представителей высших каст .[4]
Можно посмотреть, что происходит в классовой системе и привести примеры.
Ситуация коренным образом меняется в классовой системе, обеспечивающей весьма высокую степень социальной мобильности. Конечно, для отношений статусных групп в американской системе часто характерны вражда и недоброжелательность. Также верно, что структура системы отчасти поддерживается за счет этих взаимных антагонизмов, способствующих сохранению статусных различий. Тем не менее представители низших слоев часто конкурируют с представителями более высоких классов и претендуют на членство в последних. Так, добровольные организации в Янки Сити придают организованную форму антагонизму «классов», но в то же время способствуют «организации и регулированию восходящей социальной мобильности». В обществах, где восходящая мобильность институционализирована и преобладает не приписанный, а достижительный статус, враждебность в отношениях между стратами смешивается с сильным пoзитивным влечением к тем, кто стоит выше в социальной иерархии и задает модели поведения. Если бы антагонизмов не было, статусные группы просто исчезли бы, поскольку исчезли бы границы, очерчивающие их определенность; но эти границы сохраняются, оставаясь подвижными, поскольку восходящая социальная мобильность представляет собой культурный идеал подобных обществ.
Именно по той причине, что враждебность классов по отношению
друг к другу характерна для открытой классовой системы в отличие
от системы кастовой, она часто принимает форму рессантимента.[5] Рессантимент — это не прямое отрицание ценностей или групп, на
которые обращены негативные эмоции; это скорее злоба, соединенная
с завистью: то, что открыто отрицается и осуждается, является
предметом тайного вожделения.
Хотелось бы мне отметить, что Зиммель практически не видит разницы между чувством враждебности и его выражением в действии. А ведь на лицо явное различие между индийской кастовой системой, где антагонистические чувства не ведут к открытому конфликту, и американской классовой системой, где конфликт не просто распространенное но и постоянно ожидаемое явление (например, конфликт между управленческим персоналом и рабочими). Неравное распределение прав и привилегий может порождать враждебные чувства, но эти последние совсем не обязательно приводят к конфликту. Это различие между конфликтом и чувствами крайне важно. В отличие от чувства враждебности конфликт всегда происходит во взаимодействии двух или более сторон. Враждебное отношение представляет собой предрасположенность к конфликтному поведению; конфликт же, напротив, всегда трансакция .[6]
Воплотится ли чувство враждебности в реальном конфликтном поведении, отчасти зависит от того, считается ли неравное распределение прав легитимным или нет. В классической индийской кастовой системе межкастовые конфликты редки потому, что низшие и высшие касты одинаково относятся к кастовому делению . Легитимность — это важнейшая промежуточная переменная, без учета которой невозможно предсказать, выльются ли в реальный конфликт чувства враждебности , порожденные неравным распределением прав и привилегий.
Прежде чем возникнет социальный конфликт, прежде чем враждебное отношение станет действием, менее привилегированная группа должна осознать, что она на самом деле чего-то лишена. Она должна прийти к убеждению, что лишена привилегий, на которые вправе претендовать. Она должна отвергнуть любое обоснование существующего распределения прав и привилегий. Изменения в степени согласия с существующим распределением власти, богатства и статуса тесно связаны с изменениями в отборе референтных групп в изменяющихся социальных ситуациях. В случае Индии стимулом для изменения восприятия себя и других членами менее привилегированных групп стали преобразования в экономике (например, рост промышленности и относительное снижение роли аграрного сектора, что открыло перспективы социальной мобильности).
Важно отметить, что, когда социальная структура более не считается легитимной, индивиды, занимающие сходные социальные позиции, благодаря конфликту объединяются в группы с общими самосознанием и интересами. Этот процесс формирования групп и будет интересовать далее при обсуждении нижеследующих зиммелевских тезисов.
Исследуя « Функции социального конфликта», там говорится ,что социальные структуры различаются по степени терпимости в отношении конфликтов. Как будет видно из следующего тезиса, Зиммель полагает, что, если структура сдерживает выражение и проявление чувства враждебности, должны существовать некие замещающие механизмы для безопасного выхода этих эмоций.
Теперь можно переформулировать тезис Зиммеля и подвести итог.
Конфликт служит установлению и поддержанию самотождественности и границ обществ и групп.
Конфликт с другими группами способствует также упрочению и подтверждению идентичности группы и сохранению ее границ в отношении окружающего социума. Я полностью согласна с тезисом Зиммеля.
Характерные структуры враждебности и взаимные антагонизм помогают сохранять социальные разделения и системы стратификации. Такие устойчивые структуры антагонизмов предотвращают постепенное размывание границ между группами в социальной систем и закрепляют определенное положение различных подсистем внутри системы в целом.
В социальных структурах, обеспечивающих высокую мобильность, имеют место как взаимная вражда между слоями, так и влечение низших слоев к высшим. В этом случае чувства враждебности низших слоев часто принимают форму рессантимента, о котором говорилось выше, где враждебность сочетается с влечением. Подобные структуры создают массу возможностей для конфликта, поскольку, как будет показано ниже, чем теснее отношения, тем более высок конфликтный потенциал.
Нужно различать конфликт и враждебное, или антагонистическое ,отношение. И тем самым сделать вывод, что социальный конфликт — это всегда социальное взаимодействие, тогда как отношение или чувство представляют собой только предрасположенность к действию. Предрасположенность необязательно выливается в конфликт; важнейшими промежуточными переменными , влияющими на возникновение конфликта, являются степень и способ легитимации власти и системы статусов.
§ 2. Группосохраняющие функции конфликта
В данной части своей работы я хочу рассмотреть группосохраняющие функции конфликта. …« противоборство членов группы друг с другом — фактор, который нельзя однозначно оценить как негативный хотя бы потому, что это иной да единственное средство сделать жизнь с действительно невыносимыми людьми, по крайней мере, терпимой. Если бы мы вовсе были лишены сил и права восстать против тирании, произвола, самодурства и бестактности мы вообще не смогли бы общаться с людьми, от дурного характера которых страдаем. Мы могли бы пойти на какой-нибудь отчаянный шаг, что положило бы конец отношениям, но, возможно, не стало бы "конфликтом .Не только потому, что... притеснение обычно возрастает, если его спокойно и без протестов терпят, но также и потому, что противоборство дает нам внутреннее удовлетворение, отвлечение, облегчение... Противоборство дает почувствовать, что мы не просто жертвы обстоятельств».[7] Здесь я хочу сказать, что Зиммель здесь утверждает, что выражение враждебности в конфликте играет положительную роль, поскольку допускает сохранение отношений в ситуациях стресса, тем самым предотвращая распад группы, который неизбежен в случае изгнания враждебно настроенных индивидов.
Таким образом, конфликт выполняет группосохраняющюю функцию в той мере, в какой регулирует системы отношений. Говорится, что он «очищает воздух», т. е. удаляет скопления подавленных враждебных эмоций, давая им свободный выход в действиях. Зиммель как бы вторит шекспировскому королю Джону: "Это глупое небо не очищается без бури".
Может показаться, что Зиммель здесь отступает от собственной методологии и принимает во внимание воздействие конфликта только на одну сторону — на "ущемленную", не беря в расчет воздействия сторон друг на друга. Однако на самом деле анализ "освобождающего" действия конфликта на "ущемленных" индивидов и группы интересует его лишь в той мере, в какой это "освобождение" способствует поддержанию отношений, т. е. моделей взаимодействия.
И тем не менее отмеченное выше нежелание Зиммеля различать чувство враждебности и конфликтное поведение снова порождает ряд трудностей. Если конфликт с необходимостью ведет к изменению предшествующих условий отношений сторон, то простая враждебность необязательно приводит к таким последствиям и может оставить все на своих местах.
Обращаясь к проблеме индивидуального освобождения, хочу отметить, что Зиммель не мог предполагать, какой вес она обретет в позднейших психологических теориях. Накопившаяся враждебность и агрессивные предрасположенности могут выплеснуться не только против их непосредственного объекта, но и против замещающих его объектов. Как видно Зиммель явно учитывал только прямой конфликт между исходными сторонами противостояния. Он упустил из виду ту возможность, что иные, нежели конфликт, типы поведения могут, по крайней мере частично ,выполнять сходные функции.
Исследуя работу Л.Козера, было отмечено , что Зиммель писал в Берлине на рубеже веков, еще не зная о революционных прорывах в психологии, происходивших примерно в то же время в Вене. Если бы он был знаком с новой тогда теорией психоанализа то отказался бы от допущения, будто чувства враждебности выплескиваются в конфликтном поведении, направленном только против самой причины этой враждебности. Он не учитывал возможности того, что в случаях, когда конфликтное поведение по отношению к самому объекту враждебности каким-то образом заблокировано, то (1)чувства враждебности могут переходить на замещающие объекты и (2)замещающее удовлетворение может достигаться просто путем снятия напряжения. В обоих случаях следствием оказывается сохранение исходных отношений.
Таким образом, для того, чтобы адекватно проанализировать данный тезис, нужно придерживаться различения между чувствами враждебности и их поведенческими проявлениями. Надо еще добавить , что в поведении эти чувства могут выражаться, по крайней мере, в трех формах: (1) прямое выражение враждебности по отношению к человеку или группе, являющимся источником фрустрации; (2) перенос враждебного поведения на замещающие объекты и (3) работа по снятию напряжения, обеспечивающая удовлетворение сама по себе, не требуя для этого ни подлинного, ни замещающего объекта.
Можно сказать, что Зиммель выдвинул концепцию конфликта как "защитного клапана". Конфликт служит клапаном, высвобождающим чувство враждебности, которое, не будь этой отдушины, взорвет отношения между антагонистами.
Я в своей работе хочу рассмотреть термин Ventilsitten (вентильные обычаи) , [8]приведенный Шурцом. и привести пример .Немецкий этнолог Генрих Шурц изобрел термин Ventilsitten (вентильные обычаи), которым обозначил обычаи и ритуалы примитивных обществ, представляющие собой институционализированные клапаны для освобождения чувств и влечений, обычно подавляемьх в группах. Хороший пример здесь — оргиастические празднества, когда могут открыто нарушаться обычные запреты и нормы сексуального поведения. Подобные институты, как отметил немецкий социолог Фиркандт, служат руслом для отведения подавленных влечений, оберегая, таким образом, жизнь социума от их разрушительного воздействия.[9]
Но даже понятая таким образом концепция «защитных клапанов» довольно двусмысленна. Ведь можно сказать, что нападки на замещающие объекты или выражение враждебной энергии в других формах также выполняют функцию защитных клапанов. Как и Зиммелю, Шурцу и Фиркандту не удалось четко обозначить различия между Ventilsitten, которые обеспечивают негативным эмоциям социально санкционированный выход, не приводящий к разрушению структуры отношений в группе, и теми институтами, которые играют роль защитных клапанов, направляющих враждебность на замещающие объекты, или являются средством катарсического освобождения.
Хочу подчеркнуть, больше всего данных, проясняющих это различение, можно почерпнуть из жизни дописьменных обществ —возможно, потому, что антропологи занимались этими проблемами более систематично, чем исследователи современной жизни, хотя и современное западное общество дает достаточно показательных примеров. Так, в качестве защитного клапана, обеспечивающего санкционированный выход для враждебных эмоций по отношению к непосредственному объекту, выступает институт дуэли, существующий как в Европе, так и в обществах не обладающих письменностью. Дуэль ставит потенциально разрушительную агрессию под социальный контроль и дает прямой выход враждебности, существующей между членами общества. Социально контролируемый конфликт "очищает воздух" и позволяет участникам возобновить отношения. Если один из них убит, предполагается, что его родственники и друзья не будут мстить удачливому сопернику; таким образом,, в социальном плане дело «закрыто», и отношения восстановлены.
К этой же категории можно отнести и социально одобряемые, контролируемые и ограничиваемые акты мести.
Можно привести пример, в одном из австралийских племен, если мужчина оскорбил другого мужчину, последнему разрешается… бросить в обидчика определенное количество копий или бумерангов или, в особых случаях, ранить его копьем в бедро. После того, как удовлетворение получено, он не может таить злобу на обидчика. Во многих дописьменных обществах убийство человека дает группе, к которой он принадлежит, право на убийство обидчика или другого члена его группы. Группа обидчика должна принять это как акт восстановлении справедливости и не предпринимать попыток возмездия. Предполагается, что получившие подобное удовлетворение не имеют больше оснований для дурных чувств.
В обоих случаях существует социально санкционированное право на выражение чувства враждебности по отношению к противнику.
Рассмотрим теперь такой институт, как колдовство. Многие исследователи отмечают, что хотя обвинения в колдовстве действительно часто служили орудием мести по отношению к объекту вражды, литература изобилует примерами, когда обвиненные в колдовстве вообще не причиняли никакого вреда обвинителям и не вызывали у них враждебных эмоций, а просто были средством избыть враждебные чувства, которые по разным причинам нельзя было направить на их подлинный объект.
В « Функциях социального конфликта» говорится , что в своем исследовании колдовства у индийцев навахо Клайд Клакжон описывает колдовство как институт, разрешающий не только непосредственную агрессию, но и перенос враждебности на замещающие объекты.
«Скрытая функция колдовства для индивидов заключается в обеспечении социально признанного канала для выражения культурно запретного.»
« Вера и практика колдовства допускают выражения непосредственного и перемещенного антагонизма».
«Если мифы и ритуалы обеспечивают принципиальные способы сублимации антисоциальных склонностей людей навахо, то колдовство обеспечивает принципиальные социально приемлемые механизмы их выражения».
"Колдовство является каналом для смещения агрессии и облегчает эмоциональную адаптацию при минимальном разрушении социальных связей".Есть случаи, когда враждебность действительно направляется на непосредственный объект, но она также может быть выражена и косвенным образом или даже вовсе непреднамеренно. Соответствующее различение сформулировал Фрейд, обсуждая соотношение остроумия и агрессии.
"Остроумие позволяет нам сделать нашего врага смешным, выставив на вид то, что нельзя высказать откровенно и прямо ввиду наличия разных препятствий".
"Остроумие является предпочтительным орудием критики или нападения на вышестоящих — тех, кто претендует на власть. В этом случае они есть сопротивление власти и выход из-под ее давления". Фрейд говорит о замещении средств выражения враждебности. Он ясно показывает, что позитивная для индивида функция конфликта, отмеченная Зиммелем, может осуществляться и косвенными средствами, одним из которых является остроумие.
Поскольку замещающие средства, такие, как остроумие, могут и не повлечь за собой изменений в отношениях между антагонистами (особенно если объект агрессивного остроумия не осознает причины и смысла острот), они дают возможность более слабым партнерам выразить свои чувства, не изменяя условия отношений. Подобное противостояние часто незаметно переходит в простое замещающее удовольствие, функционально эквивалентное снятию напряжения. Эти объясняется обилие политических анекдотов в тоталитарных государствах, об этом же свидетельствует и приписываемая Геббельсу фраза, что будто бы нацистский режим на самом деле поощрял политически анекдоты, поскольку они давали безвредный выход опасным чувствам.
Перехожу к следующему рассмотрению. Театр и другие формы развлечений также могут служить замещающими средствами выражения враждебности. В обществе Бали , где социальная структура характеризуется жесткой стратификацией, большое внимание уделяется этикету, учитывающему ранг и статус, а театральные постановки в основном пародируют эти ритуалы. Пародия на статус передается танцами, где актеры стоят на головах с прикрепленными на лобковых местах масками, а ногами имитируют соответствующие ритуальные движения рук.
В этой связи наглядно показаны примеры. Эта свободная театральная карикатура... нацелена на болезненные точки всей системы и в смехе дает выход отрицательным эмоциям .Авторы доклада в Нью-Йорке академии наук предположили, что театральные постановки высвобождают скрытые чувства враждебности глубоко коренящиеся в этом жестко стратифицированном обществе, что и позволяет последнему нормально функционировать. Впрочем, они не предоставили достаточных эмпирических подтверждений этой гипотезы.
На этих и других подобных примерах видно , что, хотя выражение враждебности имеет место, структура отношений как таковых остается неизменной. Если конфликт меняет условия отношений, то просто выражение чувств враждебности — нет. Так что выражение враждебности в отличие от конфликта может даже приветствоваться властью. Введенное различение между замещением средств и замещением объекта имеет огромное значение для социологов, поскольку в случае замещения средств (остроумие, театр и т. п.) конфликт не возникает. Однако в агрессии против замещающих объектов (колдовство, любая другая форма поиска «козлов отпущения»), несмотря на то, что исходные взаимоотношения не затрагиваются (агрессия направлена в другую сторону), возникает новая конфликтная ситуация — в отношениях с замещающим объектом. Этот второй тип отношений содержит условия для возникновения «нереалистического» конфликта, который я рассмотрю в следующем параграфе.
Конечно, институты, канализирующие выражение враждебных чувств, встречаются не только в дописьменных обществах. Под воздействием гипотезы Фрейда об «изначальной враждебности людей друг к другу» многие исследователи указывали на массовую культуру как основной механизм «безопасного» высвобождения агрессивных побуждений, табуированных в иных социальных контекстах.
Также можно увидеть, что огромная популярность боксерских матчей и телевизионных поединков рестлеров отчасти объясняется воображаемым соучастием зрителей, отождествляющих себя с любимым героем, когда он «бьет морду этому парню». Современная массовая культура служит средством освобождения от фрустраций, открывая возможности замещающего выражения строго табуированных импульсов враждебности. Как отмечает Берта Херцог в исследовании «Психологическое удовлетворение при прослушивании дневных радиопрограмм»,
«некоторые слушатели наслаждаются сериалами, воспринимая их исключительно как средства эмоциональной разрядки. Им нравится, что сериалы дают возможность «поплакать».. Возможность выразить агрессивность также является источником удовлетворения».[10]
Некоторые из этих примеров позволяют выдвинуть гипотезу о том что необходимость в институтах, выполняющих функцию "защитных клапанов", возрастает с усилением жесткости социальной структуры т. е. по мере ужесточения запрета, налагаемого социальной системой на выражение антагонистических эмоций . При этом должен учитываться ряд промежуточных переменных, таких, как общие ценностные ориентации, уровень безопасности и т. д.
В данном контексте уместно обратиться к хорошо известному механизму поиска «козла отпущения», действующему в групповых конфликтах.
Достаточно сказать, что большинство авторов концентрируются исключителъно на изучении личности индивида — носителя предрассудка (возможно, потому, что современные исследовательские методы лучше приспособлены именно к такой задаче), пренебрегая изучениям социальных функций предрассудков. Расистские и религиозные предрассудки, направляя враждебность на объекты, лишенные возможности сопротивления, вносят огромный вклад в поддержание стабильности существующих социальных структур, выполняя функции институтов — «защитных клапанов». [11]
Здесь возникает проблема, о которой выше упоминалось , которая играет центральную роль в теории конфликта: проблема функционирования институтов, канализирующих враждебные чувства , предотвращающих проекцию этих чувств на непосредственный объект враждебности и тем самым способствующих сохранению социальной системы.. Деятельность этих институтов может также иметь и негативные последствия для социальной системы, для человека или для того и другого. Как отметил Клайд Клакхон: «За обвинение в колдовстве платили и человек, и группа».
Также отмечу ,общедоступный характер институтов, выполняющих роль «защитных клапанов» , приводит к смещению целей у индивидов: они не ставят более перед собой задачу исправить неудовлетворительную ситуацию, им нужно всего лишь снять вызванную ею напряженности. Сама же ситуация не меняется либо продолжает ухудшаться. В следующем тезисе попытаюсь показать, что степень смещения преследуемой индивидом цели представляет собой важную переменную в, теории конфликта.
Психологи экспериментально показали, что открытая агрессия приносит больше удовлетворения, чем скрытая ; аналогичным образов допустимо, по крайней мере, предположить, что конфликт, направленный непосредственно против объекта враждебности, может оказаться менее разрушительным для социальной системы, нежели отвод агрессивности через институционализированные «защитные клапаны».
Институты, представляющие собой замещающие каналы для высвобождения агрессивности, могут стать разрушительными для социальной системы точно так же, как невротические симптомы разрушительны для человеческой личности. Невротические симптомы представляют собой результат подавления влечений, обеспечивая в то время их частичное удовлетворение. Сдерживаемые влечения « находят иные пути наружу через бессознательное... Результатом являются симптом и, по сути, замещающее удовлетворение... Симптом не может совершенно освободиться из-под репрессивной власти эго и должен подвергнуться модификациям и замещениям... Таким образом, симптомы по природе своей являются компромиссным образованием между подавляемыми ...инстинктами и подавляющим эго...; они представляют собой удовлетворение желаний обоих партнеров одновременно, но удовлетворение , неполное для каждого из них [12]».
«В бессознательном подавленная идея сохраняет свою дееспособность
И должна, следовательно, сохранять свой катексический потенциал».
Фрейдовский метод определения невротического симптома и его
функций можно с пользой применить и в этом случае. Во-первых, эвристический принцип взаимодействия между Id, стремящимся к удовлетворению, и Ego, старающимся подавить это желание, можно применить к взаимодействию между человеком, ищущим удовлетворения , и институтами, которые блокируют это желание или подсовывают объекты-заместители. Перефразируя фрейдовский афоризм, можно сказать, что институты выполняющие роль «защитных клапанов», позитивно функциональны как в отношении как индивида., так и социальной структуры, но недостаточно функциональны для каждого из них .
Во- вторых, поскольку удовлетворение желаний индивида оказывается неполным, частично или целиком подавленная идея «сохраняет дееспособность».
Блокирование неснятого или частично снятого напряжения вместо адаптации к изменившимся условиям приводит к ужесточению структуры и создает предпосылки для разрушительного взрыва.
Более того, современный психоаналитик может сказать то же самое по поводу «благотворного эффекта» простого снятия напряжения:
Раньше «снятие напряжения» рассматривалось как терапевтически решающий фактор. Верно, что при этом имеет место освобождение до сих пор подавляемых эмоций... Однако на этом пути недостижимо подлинное и полное прекращение деятельности защитных механизмов... Не тольконакопленная ранее энергия должна освободиться в едином акте, но и вновь возникающие инстинктивные напряжения должны иметь постоянную возможность находить разрядку.
В « Функциях социального конфликта» отмечается :Если, как предполагает Зиммель, «конфликт очищает воздух», то институты, которые служат лишь снятию напряжений, канализации враждебных чувств, оставляя неизменными структуры отношений, могут функционировать как громоотводы, но не в состоянии предотвратить периодическое сгущение туч, т. е. новое накопление напряженности.
Однако отношения между членами группы могут быть столь хрупкими, что не смогут выдержать конфликта. В таком случае для продолжения отношений требуется замещающий объект. К этой ситуации я вернусь ниже.
Учитывая предшествующие рассуждения, можно переформулировать приведенный выше тезис:
(1) Конфликт не всегда дисфункционален по отношению к системе, в которой он возникает; часто конфликт необходим для ее сохранения. Если нет способов выразить враждебность или недовольства по отношению друг к другу, члены группы могут пережить глубокую фрустрацию и прийти к полному разрыву отношений. Обеспечивая свободный выход сдерживаемым враждебным эмоциям, конфликт служит сохранению групповых отношений.
(2) Социальные системы создают особые институты, служащие oтводу враждебных и агрессивных эмоций. Такие институты, выполняющие роль защитных клапанов, помогают сохранить систему, предупреждая возможный конфликт или сводя к минимуму его разрушительные последствия. Они предоставляют как замещающие объекты, в отношении которых допустимо выражение враждебности, так и средства такого выражения. Эти "защитные клапаны" не дают враждебным эмоциям выплеснуться на их непосредственный объект. Однако подобные замещения влекут определенные издержки как для социальной системы, так и для индивида. В системе ослабевают стимулы к изменению, позволяющему приспособиться к меняющимся условиям внешнего мира. Что касается индивида, то в нем происходит накопление негативных эмоций — потенциала разрушительного взрыва.
Подводя итог, можно сказать перенесение чувства враждебности на замещающий объект (в отличие от простого символического выражения) создает новую конфликтную ситуацию уже в отношении этого объекта. В следующем параграфе будет рассмотрено , в чем состоит различие между подобным "нереалистическим" и "реалистическим" типами конфликта.
§
3 Реалистический и нереалистический конфликт
« Если конфликт порожден неким объектам притязания, стремлением что-то иметь или чем-то распоряжаться, гневом или местью... то для него характерно то, что, в принципе, для достижения любой из этих целей имеются и другие средства. Желание обладания или подчинения, даже уничтожения врага можно удовлетворить, выбрав пути, иные, чем борьба. Когда конфликт — это просто средство, определенное более высокой целью, нет причин ограничивать или даже избегать его, поскольку его всегда можно заменить иными средствами и с тем же успехом. Когда же, наоборот, он обусловлен исключительно субъективными эмоциями, когда в дело вступает внутренняя энергия, которую можно удовлетворить только в борьбе, замена его другими средствами невозможна; он есть свой собственный смысл и цель..». [13]
Зиммель утверждает, что конфликты, порожденные столкновением интересов или столкновением личностей, содержат в себе сдерживающий элемент — в той мере, в какой борьба является лишь средством достижения цели; если желаемого результата можно точно так же или еще скорее достичь с помощью других средств, то они и могут быть использованы. В таких случаях конфликт — только одна из нескольких функциональных возможностей.
Могу сказать, что есть ситуации, когда конфликт возникает исключительно из агрессивных импульсов, ищущих выхода независимо от того, каков их объект , и когда выбор объекта совершенно случаен. В таких случаях ограничений не существует, поскольку важно не достижение результата ,а скорее выражение агрессивных эмоций, вызывающих взрыв.
В этом разделении конфликта как средства и конфликта как цели самой по себе содержится критерий различения между реалистическим и нереалистическим конфликтом. Конфликты, возникающие из-за неудовлетворения специфических требований в рамках отношений и ожидаемых выгод участников и направленные на предполагаемый фрустрирующий объект, могут считаться реалистическими конфликтами в той мере, в какой они являются средствами достижения определенного результата . Нереалистические конфликты, с другой стороны, хотя также предполагают взаимодействие между двумя или более индивидами, порождены не антагонизмом целей участников, а необходимостью разрядки по крайней мере у одного из них. В этом случае выбор соперника не связан напрямую ни с проблемой, по которой идет спор, ни с необходимостью достижения определенного результата.
Говорится , что именно такой случай имеет в виду Э.Френкель-Брунсвик, характеризуя «этноцентричную личность» : «Даже ненависть ее подвижна и может направляться с одного объекта на другой». Слова Джона Дьюи о том, что "люди стреляют не потому, что существуют мишени, а они создают мишени, чтобы стрельба и метание камней стали осмысленными и эффективными" вполне применимы к этому типу нереалистического конфликта.[14]
Так, антисемитизм, за исключением тех случаев, когда он вызван конфликтами интересов и ценностей евреев и других групп или индивидов , будет нереалистическим конфликтом, если он — реакция прежде всего на фрустрацию, объект которой представляется подходящим для высвобождения агрессивных эмоций. Станут ли таким объектом евреи, негры или другие группы — для агрессора имеет второстепенное значение.
Нереалистический конфликт, вызванный необходимостью освободиться от агрессивного напряжения у одного или более взаимодействующих индивидов, менее «стабилен», чем реалистический конфликт. Лежащую в его основе агрессивность можно легко направит по другим каналам именно потому, что она не связана напрямую с объектом, ставшим мишенью «по обстоятельствам». Она может проявиться совсем иначе, если выбранный объект уже недоступен.
Реалистический конфликт, напротив, исчерпывает себя, если индивид находит альтернативные пути, позволяющие достичь той же самой цели [15]. В реалистическом конфликте имеются функционалъные альтернативы в отношении средств. Участникам всегда потенциально доступны механизмы, различные по эффективности, но иные чем конфликт. Кроме того, нужно заметить, что в реалистических конфликтах есть возможность выбора между различными формами соперничества ; выбор зависит от оценки инструментальной адекватности этих форм. В нереалистическом конфликте, наоборот, существуют лишь функциональные альтернативы в отношении объектов.
Проведенное различение помогает избежать ошибки, заключающейся в объяснении социального феномена реалистического конфликта исключительно как "снятия напряжения". Например, рабочий, который бастует, чтобы добиться повышения зарплаты, статуса или влияния своего союза, и рабочий, выплескивающий агрессию по отношению к боссу потому, что тот служит для него воплощением эдиповой фигуры отца, — это социально различные типы. Замещаемую ненависть к отцу может навлечь на себя любой подходящий объект — босс, полицейский или мастер. Экономическая борьба рабочих против босса, наоборот, основывается на их конкретном положении и роли в экономической и политической системе. Если это будет выгодно, они могут не прибегать к конфликту, а найти способ согласования интересов; и конфликт может находить разрешение не только в стачке, но и в откровенном обмене мнениями, в дискуссии, в выговаривании уступок с одной и другой стороны и т. д.
Антагонистические действия со стороны рабочих против управленческого персонала или наоборот можно считать реалистическим конфликтом в той мере, в какой они являются средством для достижения результатов (более высокого статуса, большей власти, большей выгоды; если целью рабочих или управленческого персонала является движение подобных результатов, а не просто выражение диффузной враждебности, такие конфликты менее вероятны в ситуациях, когда имеются альтернативные средства достижения тех же целей.
Хочу сказать, что различение реалистического и нереалистического конфликтов помогает внести ясность в споры о социальном контроле и социальном отклонении. Девианты необязательно «иррациональны» или недостаточно реалистически ориентированы, как то неявно предполагает большинство исследователей. В работе(Функции социального конфликта) Козера говорится , что отклоняющееся поведение, анализируемое Мертоном в работе «Социальная структура и аномия», в той мере, в какой оно представляет собой достижение культурно предписанных целей посредством культурно табуированных средств, образует одну из разновидностей реалистической стратегии. Если девианты такого рода находят законные средства для достижения той же самой цели, то, вероятнее всего, они не прибегнут к социально неодобряемым средствам. Отклонение в данном случае имеет скорее инструментальный, нежели экспрессивный характер. Однако другие типы отклонения могут служить и освобождению от напряжений, накопившихся в процессе социализации, а также фрустраций и несправедливостей во взрослой жизни. В этих случаях девианту важно агрессивное поведение само по себе; объект, на который оно направлено, имеет второстепенное значение. Прежде всего ему необходимо освободиться от напряжения, поэтому действие не является средством достижения определенного результата. В подобных случаях наименее вероятна сравнительная оценка в пользу выбора мирных или агрессивных средств, поскольку удовлетворение достигается именно в агрессивных действиях, а не в их результате.
Неспособность учесть предложенное выше различение приводит к путанице в современных исследованиях «напряженности» и «агрессивности .» Например, закономерности, выявленные при изучении нереалистического конфликта, применяются к области международных отношений без учета того, что конфликты в этой области — прежде всего реалистические конфликты, основанные на борьбе за власть ,столкновении интересов или ценностей, а нереалистические элементы, которые сюда примешиваются, случайны и в лучшем случае играют вспомогательную роль . Как выразился Э. Джонсон:
«Обычно считают, что взаимные антипатии... играют значительную роль в развязывании войн. История дает лишь единичные свидетельства в пользу этой точки зрения... Подобные антипатии... оказываются скорее результатом, нежели причиной войн».[16]
Психолог, изучающий механизмы замещения, совершенно прав, когда обращает внимание прежде всего на одержимого предрассудками индивида , тогда как мишень агрессии представляет для него лишь второстепенный интерес. На мой взгляд, при изучении конфликтной ситуации, где главное — взаимодействие, социолог должен сосредоточиваться на отношениях и заниматься спецификой ценностей или различиями интересов противоборствующих сторон. Совершенно неоправданна априорная оценка требований сторон в конфликтной ситуации в качестве эквивалента суждений типа: «центр Земли состоит из варенья». [17]Социологическое изучение международной политики вполне законно может заниматься изучением напряженностей, возникающих в силу различных фрустраций в национальных социальных системах, но оно не достигнет своей главной цели, пока не проанализирует реалистические конфликты по поводу распределения власти, вокруг которых и формируются контуры союзов и противостояний.
Можно отметить, подобным же образом, исследования в области индустриальной социологии, вдохновленные Элтоном Мэйо, демонстрируют, что им чуждо представление о существовании реалистического конфликта или его функциях. Конфликтное поведение рассматривается почти исключительно как нереалистическое поведение. В них логика фактов, логика издержек и логика эффективности" (т. е. «фактов», полезных для управленческого персонала) противопоставляется "логике сантиментов" (со стороны рабочих). Таким образом, требования рабочих лишаются их реалистического основания. «Вольно или невольно возникает впечатление, что управленческий персонал руководствуется разумом, а рабочие в основном созданы из эмоций и ощущений». Упор на «сантименты» затемняет реалистическую основу конфликта. В действительности такие исследования демонстрируют поразительное непонимание идущей на предприятиях реальной борьбы за власть и деньги.
Если возможность реалистического конфликта не принимает во внимание, социологи, работающие в области управления производством, естественно, «удивляются, что это за люди, которым приходят голову такие идеи», и вместо того, чтобы направить свое вниманием исследование конфликтной ситуации, ищут «терапевтические меры воздействия». Приверженность взгляду, что источник конфликта нужно искать скорее в сантиментах, разрушающих отношения, нежели природе самих этих социальных отношений, ведет к тому, что социологи рассматривают все конфликты как «социальную болезнь», а отсутствие конфликтов — как «социальное здоровье». Они концентрируют внимание не на источнике фрустрации, не на проблеме как таковой , но на том, как фрустрация влияет на индивида. Говоря словами Карнеги, они пытаются «осчастливить другого своим предложением», направив его чувства враждебности по «безопасным» каналам . В рассматриваемом мною источнике (Функции социального конфликта) говорится, как, Ретлисбергер и Диксон с восхитительной искренностью пишут о консультативной системе:
«Такого рода неавторитарные структуры контролируют и руководят теми человеческими процессами в индустриальной системе, которые не контролируются надлежащим образом другими управленческими структурами» .
Различие между реалистическим и нереалистическим конфликтом базируется на концептуальном абстрагировании от конкретной реальности, где оба типа конфликта могут выступать в смешанном виде. Однако, как отметил М. Вебер, «конструкция чисто рациональной схемы деятельности... служит социологу в качестве типа... Сравнение с ним позволяет понять способы воздействия разнообразных иррациональных факторов на реальную деятельность... ответственных за отклонение от линии поведения, которой следовало бы ожидать, исходя из гипотезы о чисто рациональной природе действия.»
Реалистические конфликтные ситуации могут сопровождаться, особенно когда нет реальных возможностей достигнуть цели, нереалистическими сантиментами, в которых искаженным образом отражается природа конфликта. В конкретной социальной реальности встречается смесь обоих «чистых» типов. Могу отметить , как Т. Парсонс прекрасно сказал об этом описывая механизм замещения (или создания «козла отпущения»); «Поскольку было бы опасно и ошибочно выражать враждебные чувства по отношению к членам своей группы, часто бывает психологически легче "переместить» аффект на внешнюю группу, в отношении которой уже существует некоторое основание для враждебности. Поэтому механизм замещения редко срабатывает вне опреленного «разумного» основания для враждебности, в котором и выражается реальный конфликт идеалов или интересов». Иными словами, одним из источников нереалистических вкраплений в реалистических конфликтах являются институты, оценивающие свободное выражение открытой враждебности как «опасное и ошибочное».
Термин «реалистический конфликт» не подразумевает с необходимостью, что используемые средства на самом деле соответствуют поставленной цели; участники конфликта могут просто считать их адекватными на том основании, что они общеприняты в культуре данного общества. Рабочие, выходящие на забастовку с требованием уволить рабочих-негров, чтобы сохранить свой уровень зарплаты, участвуют в реалистическом конфликте. Но (и в этом суть зиммелевского тезиса) если ситуация изменится таким образом, что в борьбе за coxpaнение зарплаты выгоднее окажутся другие средства, то рабочие скорее всего не станут прибегать к дискриминации негров. Если же дискриминационная практика сохранится, несмотря на то, что имеются другие, более эффективные средства достижения той же цели, то можно предположить, что в конфликте выражаются и нереалистические элементы, такие, как «предубеждения» .
Пожалуй, сказанного достаточно для прояснения различий меж реалистическим и нереалистическим типами конфликта.
Подводя итог нужно отметить, что каждая социальная система содержит источники реалистических конфликтов в той мере, в какой люди выдвигают конфликтующие требования относительно статуса, власти, ресурсов и придерживаются конфликтующих ценностей. Несмотря на то, что распределение статуса, власти и ресурсов определяется нормами и ролевой системой распределения, оно всегда в той или иной степени будет оставаться предметом соперничества. Реалистические конфликты возникают тогда когда люди сталкиваются с препятствиями в реализации своих требований , когда их запросы не удовлетворяются, а надежды терпят крушение.
Нереалистические конфликты, как говорится ,возникают на основе лишений и фрустраций имевших место в ходе социализации и позднее, при выполнении обязательств, накладываемых ролью взрослого; или же, как мы видели в предыдущем тезисе, они становятся результатом превращения изначально реалистического антагонизма, прямое выражение которого запрещено. Если конфликт первого типа происходит внутри самих фрустрированных индивидов, стремящихся достичь определенных результатов , то конфликт второго типа состоит в снятии напряжения путем агрессии, направленной на не определенный заранее объект. Конфликт первого типа рассматривается участниками как средство достижения реалистических целей — средство, от которого можно отказаться если появятся другие, более эффективные средства. Конфликт второго типа не оставляет такого выбора, поскольку удовлетворение черпается в самом акте агрессии.
Реалистический конфликт, сопровождаемый эмоционально искаженными сантиментами, станет предметом рассмотрения в следующем параграфе .
§
4 Конфликт и враждебные импульсы
Предположим, что действительно существует формальное чувство враждебности как противоположность потребности в симпатии... Независимо от того, как много психологической автономии кто-то хотел бы придать антагонистическому чувству, этой автономии недостаточно для описания всех явлений враждебности... Для любви и ненависти... нужно нечто вроде вызова со стороны их объектов, совместно с которыми они и порождают целостные феномены, достойные этих названий... Мне кажется , что... чувство враждебности просто добавляется как усиление... противоречий , имеющих конкретные причины... Целесообразно ненавидеть врага , с которым ведешь борьбу, как и целесообразно любить человека, с которым тесно связан.»[18]
В этом тезисе Зиммель формулирует две основные идеи:
(1) Чувства враждебности возникают из взаимодействия «импульса враждебности» и противостоящего объекта.
(2) Анализ конфликтных ситуаций не исчерпывается обнаружением психических мотиваций; психические мотивации могут усиливать реальные противоречия.
Зиммель признает существование «импульса враждебности», но делает важную оговорку, что этого импульса самого по себе недостаточно для объяснения конфликта. В согласии со своей концепцией, он подчеркивает то, что в центре внимания социологического и социально -психологического анализа лежит взаимодействие. «Первичная враждебность людей друг к другу» сама по себе не может объяснить социальный конфликт. Вместо того, чтобы в объяснении прибегать к инстинктам, чувствам и предрасположенностям, Зиммель ясно показывает, что поведение всегда развертывается в социальном контексте и что конфликт как социальный феномен может быть понят только в рамках схем взаимодействия. Рассмотрев Зиммелевский тезис хочу полностью с ним согласится., т.к. при анализе социальных данных основное внимание следует уделять взаимодействию индивидов, а не «эмоциям», «импульсам» или иным внутренним качествам отдельных индивидов. Стоит отметить, что современные психоаналитически исследования дают огромный материал, свидетельствующий, что человеческие влечения формируются благодаря реакциям, которым социальное окружение отвечает на действия ребенка . Даже аутоэротические проявления отсутствует, если нет объективных отношений» . У детей, находящихся в полной изоляции, не могли сформироваться ни чувства любви, ни чувства ненависти, если у них нет отношений с объектом любви.
Ввиду того, что до сих пор часто встречаются попытки «объяснить» все конфликты в терминах агрессивных влечений или потребности в снятии напряжений, стоит, наверное, кратко указать на некоторые новейшие достижения психоаналитической теории агрессии. Большинство современных психоаналитических исследований основаны на интеракционистской теории. Достаточно сравнить раннюю психоаналитическую литературу по вопросам войны и агрессии с работами таких специалистов, как О. Фенихель, Э. Фромм, А. Кардинер, X. Хартманн, Г. С. Салливан, чтобы увидеть сдвиг, произошедший в психологическом мышлении. Современные аналитики прониклись идеей того, что Малиновский удачно назвал культурным приручением агрессии. Далекие от того, чтобы объяснять социальный конфликт только лишь прирожденными свойствами человека как такового, они сознают, что опять социальное явление агрессии и войны невозможно без учета таких переменных, как социальные позиции и культурные нормы. Мертон детально продемонстрировал, что науки о поведении часто не в состоянии систематически соотнести эти три переменные и особенно пренебрегают четвертой — социальной структурой.
Хочу сказать, что экспериментальная социальная психология дает значимые подтверждения гипотезы о том, что уровень агрессивности поведения соотносится со структурой взаимодействий. Так, Дж. П. Френч в своем исследовании агрессивности специально вводит структурную переменную: уровень групповой сплоченности. Он сравнивал реакцию на фрустрацию членов организованных групп (баскетбольные и футбольные команды Гарварда) с реакцией членов неорганизованных групп (начальные курсы психологии в Гарварде). Он ввел также культурную переменную, включив в схему эксперимента организованную группу, члены которой обладали разными этническими и социоэкономическими характеристиками (клубы из итальянского квартала Восточного Бостона).
Исследование показало, что открытая внутригрупповая агрессия возрастает по мере роста организованности группы. «Не было ни одного случая прямой агрессии в неорганизованных группах [под "прямой агрессией» здесь понимается выражение агрессивности по отношению к членам группы], в организованной же группе был зарегистрирован 61 случай прямой агрессии». Высший уровень агрессии наблюдался в организованной группе, состоящей из этнических итальянцев, что свидетельствует о влиянии культурных норм на выражение агрессии
На мой взгляд, может показаться, что точка зрения, согласно которой агрессивное поведение определяется типом взаимодействий, противоречит проведенному выше различению между реалистическим и нереалистическим конфликтом, где было предположено , что причину нереалистического конфликта надо искать не только в отношениях между индивидом и объектом враждебности, а прежде всего в желании освободиться от напряжения, которое направляется на любой подходящий объект. Но противоречие здесь только кажущееся.. Агрессия в нереалистическом конфликте не должна пониматься как побуждение, имеющее чисто инстинктивную природу. Она может накапливаться в ходе взаимодействий субъекта с другими людьми — родителями или иными фрустрирующими агентами — в процессе социализации и по мере того, как индивид стремится соответствовать более поздним ролевым требованиям. В нереалистическом конфликте агрессивная энергия ,накопленная во взаимодействии с другими, предшествует стремлению к снятию напряжения.
Становится ясно, что, как и говорил Зиммель, для объяснения конфликтного поведения недостаточно психической мотивации. Реалистический конфликт между индивидами или группами, борющимися за разные ценности или претендующими на статус, власть или богатство, может во имя достижения цели мобилизовать их аффективный потенциал, состоящий в сложном переплетении чувств и эмоций, — но это не обязательное следствие реалистического противостояния. Агрессивность можно определить как совокупность предрасположенностей к актам агрессии. Конфликт, с другой стороны, всегда предполагает взаимодействие между двумя или более людьми. Конечно, агрессивность можно рассматривать как один из признаков конфликта, но из этого не следует, что каждый конфликт должен сопровождаться агрессивностью.
Во время последней войны «ненависть к врагу [т. е. агрессивность), как личная, так и безличная, не была основным элементом боевой мотивации». Боевая мотивация — это совокупность многих составляющих, среди которых самой важной, судя по всему, была изначальная лояльность по отношению к группам «друзей», а ненависть к врагу играла гораздо меньшую роль .
Аналогичным образом бывают конфликты интересов, например между рабочими и управленческим персоналом, где соперники, по всей видимости, не испытывают личной враждебности по отношению друг к другу. Можно часто видеть рабочих лидеров и управляющих в социальной жизни не проявляющими никакой враждебности друг к другу, тогда как в конфликте они выполняют роли представителей враждующих групп.
И тем не менее, как считает Зиммель, все же бывают ситуации, когда «полезно ненавидеть противника». По крайней мере, такой взгляд всегда лежал и сегодня лежит в основе пропаганды, нацеленной на подъем морального духа в борьбе. Если к чисто реалистической мотивации добавить аффективную энергию, то это скорее всего усилит позиции конфликтующих сторон. В этом одна из причин превосходства армий, состоящих из граждан государства, над армиями наемников.
Все это позволяет предположить, что элементы нереалистического конфликта будут гораздо сильнее проявляться в группах, члены которых вовлечены в конфликт всей полнотой своей личности, нежели в группах, члены которых вовлечены в конфликт лишь частично «сегментарно».
В работе говорится, что различение объективных и реальных причин конфликта, с одной стороны , и эмоциональной энергии, которая может быть мобилизована в течение конфликта, — с другой, проливает некоторый свет на функцию посредника в конфликте. Как заметил Зиммель, «посреднинк
может достичь примирения... только если каждая из противоборствующих сторон поверит, что объективная ситуация оправдывает примирение и делает мир выгодным». Посредник демонстрирует «каждой из противоборствующих сторон требования и аргументы другой; таким
образом из них исчезает элемент субъективности». Он помогает очистить конфликт от нерациональных и агрессивных элементов. Однако самого по себе этого недостаточно, чтобы соперники отказались от конфликтного поведения, ведь, даже будучи сведенными к «голым
фактам», требования сторон остаются конфликтующими. Функция
посредника заключается прежде всего в том, чтобы устранить напряжение , которое просто-таки ищет выхода, чтобы оно не препятствовало рассмотрению реальных противоречий. Также он может предложить различные пути решения конфликта, отмечая относительные преимущества и издержки каждого из них.
Неспособность осознать, что конфликт может порождаться двумя разными, хотя и тесно связанными друг с другом факторами — реальной конфликтной ситуацией и привнесенным в нее аффективным потенциалом, — объясняет слабость определенных допущений, лежащих в основе «исследования действий», как это понятие интерпретируется в рамках школы Курта Левина. «Исследование действий» может, действительно, быть весьма полезным, если ставится задача oтделить источники реалистического конфликта от внесенной в него эмоциональной энергии, но это в лучшем случае лишь расчистит дорогу для настоящего понимания причин противостояния.
Теперь можно переформулировать тезис Зиммеля: Агрессивных, или враждебных, «импульсов» недостаточно для объяснения социального конфликта. Ненависти, как и любви, нужен объект. Конфликт может возникнуть только во взаимодействии между субъектом и объектом; он всегда предполагает отношение.
Реалистический конфликт необязательно сопровождается проявлениями враждебности и агрессивности. «Напряжение» в психологическом смысле не всегда связано с конфликтным поведением. И тем не менее может быть «полезным» ненавидеть противника. Пропагандисты рассчитывают, что такая ненависть усилит эмоциональную составляющую конфликта и, следовательно, решимость бороться до конца.
И наоборот, основная функция посредника видится в освобождении конфликтной ситуации от нереалистических элементов агрессивностии с тем, чтобы позволить противникам реалистически подойти к рассмотрению выдвигаемых ими конфликтующих требований.
Анализируя работу, я увидела, что реалистический конфликт необязательно требует враждебности и агрессивности. Теперь я хочу рассмотреть проявление конфликта в групповых структурах.
Глава
II
Внутригрупповой конфликт
§ 1 Функция и проявление конфликта в групповых структурах
Противоречие и конфликт не только предшествуют единству, но присутствуют в нем в каждый момент его существования... Возможно, не существует социального образования, где не были бы неразрывно сплетены центростремительные и центробежные течения...
Конфликт предназначен для преодоления разрушительных дуализмов;
это способ достижения некоторого рода единства... Грубо говоря, это наиболее острый симптом болезни, представляющий собой усилие организма освободиться от повреждений и расстройств, вызванных ею... Конфликт сам по себе снимает напряжение между контрастами. [19]
В двух предыдущих тезисах я проанализировала некоторые связи между враждебными чувствами, конфликтом и структурой отношений, в которых они возникают и пришла к выводу, что чем теснее отношения и чем больше вовлеченность участников, тем больше возможностей для конфликта. Чем чаще взаимодействия, тем больше возможностей для враждебного взаимодействия.
И тем не менее частота возможностей конфликта необязательно
выливается в частые конфликты. Именно близость отношений и сильная
эмоциональная привязанность участников могут заставлять их избегать
конфликтов. Но такое их подавление в состоянии вызвать конфликт
большей напряженности, когда он все же происходит.
Близостъ и, следовательно, относительно высокая личностная вовлеченность обусловливают вероятность того, что конфликт, возникнув ,приобретет более острый характер. Обсуждая положение евреев после достижения ими эмансипации, Курт Левин,в полном согласии с Зиммелем, приходит к выводу, что по мере интеграции евреев напряженность конфликта с другими группами возрастает в силу повышения уровня взаимодействия.
Теперь можно прослеживать далее взаимосвязь между структурой группы и конфликтом. В приведенном тезисе, как и в эссе в целом, Зиммель настаивает на том, что конфликт является составляющей всех социальных отношений и выполняет позитивные функции, поскольку ведет к восстановлению единства и равновесия группы. Но всегда ли конфликт восстанавливает единство или это случается лишь в особых обстоятельствах? Вынуждены задать вопрос: если конфликт объединяет, то что разъединяет? Отсюда возникает следующий вопрос : можно ли считать, что конфликты по поводу разных проблем будут одинаково влиять на данное отношение и что структуры любого типа одинаково выиграют от конфликта?
Думается, Зиммелю не удалось провести различие между конфликтами, затрагивающими самые основы отношений, и конфликтами по поводу менее важных проблем. Конфликты, возникающие в рамках базового консенсуса, скорее всего приведут к иному результату, чем те, что ставят под вопрос сами эти рамки. Так, в браке спор о том, иметь или не иметь детей, — это спор относительно цели брачных отношений, то есть о самой основе согласия. Можно предположить, что такой конфликт окажет на эти отношения более глубокое воздействие, чем споры по поводу планов проведения отпуска или распределения семейного бюджета.
Различие между конфликтами по поводу общих базовых принципов и конфликтами при наличии общих базовых принципов давно уже проводится в политической теории, хотя в изучении других сфер человеческих отношений ему уделяется сравнительно мало внимания. Испанский философ 0ртега-и-Гассет писал, комментируя «Республику» Цицерона: Далекий от того, чтобы превозносить миролюбие или оценивать общественную жизнь с точки зрения мягкости нравов, Цицерон считал dissensions civilis тем самым условием, на котором основывается и из которого проистекает благосостояние государства... Внутренние раздоры, как прочел Цицерон у Аристотеля, возникают, когда члены общества имеют разные мнения по политическим вопросам — в некотором роде банальное утверждение. Тем не менее разве не наблюдали совсем недавно, что разногласие может также придать импульс дальнейшему развитию и совершенствованию государства? С другой стороны, очевидно, что общество основывается в своем существовании на общем согласии в отношении некоторых исходных принципов. Подобное единогласие Цицерон называл Concordia и определял его как «лучшее средство обеспечения постоянного единства в любом общежитии». Как же одно соединяется с другим? Довольно просто, если представить совокупность мнений, на которых держится нация, как состоящую из различных слоев. Разногласия в поверхностных слоях вызывают полезный конфликт, ибо развертывающаяся борьба ведет к большему согласию на глубоком уровне. Сомнения в некоторых вещах, но не во всем, небольшие расхождения как раз утверждают и консолидируют основополагающее единство коллективного существования. Но если раскол затронет базовые слои общих верований, на которых зиждется солидарность общественного организма, то государство станет разделенным домом, общество разобщится, распадется на два o6щества, то есть на две группы с фундаментально разными взглядами.[20]
Такого же взгляда держится современная политическая мысль. Дж, С. Милль говорил, что бурные времена можно преодолеть без особых потерь для политической структуры только в том случае, когда, «какими бы важными ни были интересы, относительно которых происходит разлад, конфликт не затрагивает фундаментальные принципы системы социального единства».
Различие между конфликтами, касающимися основ консенсуса, и конфликтами вокруг проблем в рамках консенсуса — это один из общих принципов политической науки от Аристотеля до современной политологии. Хотя, как было сказано, в других социальных науках это различие не стало общепринятым, некоторые социологи его признают. Дж. Симпсон в одной из немногих современных дискуссий о позитивных и интегративных функциях конфликта провел различие между тем, что вслед за Р. Макайвером он называет коммунальными и некоммунальными конфликтами:
Говорится, что «Некоммунальный конфликт возникает при отсутствии общности целей между сторонами или если стороны считают, что невозможно найти эту общность целей, на основе которой можно было бы достичь компромисса». I
«Некоммунальный конфликт является разрушительным и диссоциативным. Коммунальный конфликт, т. е. конфликт на основе общепринятых базовых ценностей, напротив, является интегративным».
«Когда люди утверждают свои различия на основе единства, налицо коммунальный конфликт; когда они утверждают свои различия ценой единства, налицо некоммунальный конфликт».
И тем не менее различие, проводимое 0ртегой-и-Гассетом, Миллем и Симпсоном, немногим поможет , если не сможем указать, при каких условиях конфликты приобретают экстремальный характер, о которых у них идет речь.
Сама взаимозависимость групп и индивидов в современном обществе в некоторой степени сдерживает тенденции к глубинным расколам. То, что сказано Дюркгеймом об индивиде в обществе органической солидарности, равным образом применимо и к группам: точно так как индивид «зависит от общества, потому что он зависит от частей его [т. е. общество] составляющих», группы в силу их взаимозависимости способствуют сохранению той системы, в которой они функционируют. В целом разделение труда порождает взаимозависимость и, следовательно, ограничивает возможности радикальных расколов системы.
Как указал У. Мур , большинство американских профсоюзных объедений осознают свою зависимость от развития бизнеса. Сходное осознание зависимости, по его словам, лежит в основе всех конфликтных отношений — церкви и государства, семьи и школы, т.е. везде, где имеются раздельные и взаимозависимые функции.
И все же взаимозависимость, сдерживающая тенденции к радикальному расколу системы, не исключает различий интересов, ведущих к конфликтам; напротив, чем больше взаимозависимость, тем острее встает вопрос об относительных преимуществах. По словам И. Т. Хиллера:
«Кооперация создает зависимость, и отказ от кооперирования дает каждой из сторон средства принуждения и сопротивления по отношению к другой».
Таким образом, взаимозависимость одновременно и препятствует нарушению базового согласия, и служит основой для конфликтного поведения, которое не должно вести к разрушительным последствиям.
Взаимозависимость сдерживает базисные расхождения. Отсюда не следует, что близость отношений тоже обеспечивает механизмы сдерживания, поскольку функциональная взаимозависимость не связана с близостью отношений. Думается, что как раз наоборот. Как было отмечено, в близких отношениях существует тенденция к конфликту, который, если происходит, оказывается особенно острым. Можно теперь добавить, что такой острый конфликт, вероятнее всего, затронет сам базовый консенсус. И действительно, именно так часто бывает в закрытых группах. В таком случае разве нельзя предположить, что в свободно организованных группах, в жизнь которых индивиды вовлечены не полностью, а лишь сегментарно, менее вероятно возникновение острых конфликтов, ведущих к расколу? В условиях сегментарного участия само многообразие конфликтов становится фактором, предотвращающим нарушение консенсуса. Э. Э. Росс, например, пред полагал, что один вид социального конфликта в жизни общества препятствует другому виду... за исключением тех случаев, когда линии конфликтов совпадают; в этом случае они усиливают друг друга... Эти разные оппозиции в обществе похожи на ряды волн, катящихся от разных берегов озера, которые нейтрализуют друг друга, если гребень одной волны наталкивается на подошву другой, или взаимно усиливаются, если гребни волн совпадают... Таким образом, обществу, разрываемому множеством противоречий в разных направлениях, может на самом деле грозить меньшая опасность насильственного разрушения или распада, чем в случае одного раскола по одной линии. Поскольку каждый новый разлом суживает другие, с которыми пересекается, то можно сказать, что общество сшивается в целое внутренними конфликтами.
Я считаю, что этот фрагмент заслуживает дальнейшего обсуждения, поскольку, как можно судить, в нем содержится идея, расширяющая зиммелевское представление о том, что конфликт обладает позитивными функциями. Стабильность в свободно структурированном обществе, часто неправильно отождествляемую с отсутствием конфликтов, можно отчасти считать продуктом постоянного пересечения разнообразных и разнонаправленных конфликтов. Например, стабильность бюрократических структур можно отчасти объяснить тем фактом, что множественность конфликтов (между различными бюро и офисами, а также между различными должностными лицами по самым разнообразным причинам и вопросам) препятствует образованию какого-нибудь единого фронта (например, низкостатусных против высокостатусных членов иерархии). Если же, наоборот, один конфликт раскалывает группу два враждующих лагеря — а это представляется вероятным прежде всего в закрытых группах, — то единственная трещина в отношениях может поставит под вопрос сам базовый консенсус, создав реальную угрозу дальнейшему существованию группы .
Говорится, что возможно, одной из причин относительной нераспространенности классовой борьбы в Америке является тот факт, что американский рабочий отнюдь не отождествляет себя только с классовыми группами и ассоциациями, но участвует во многих ассоциациях и группах, вставляющих его интересы в разнообразных конфликтах со множеством религиозных, этнических, статусных и политических группировок. Поскольку линии конфликтов между этими разнообразными труппами не совпадают, раскол по классовой линии не приводит к тотальной вовлеченности рабочего в единственную конфликтную область . Относительная стабильность американской классовой структуры (по сравнению с классовыми структурами европейских стран) и провал попыток марксистов (или синдикалистов сорелевского толка) отделить американских рабочих от неклассовых организаций, пожалуй подтверждают это наблюдение.
Хочу сказать, что подобным же образом большинство профессиональных сообществ обязаны своей структурной стабильностью отчасти тому факту, что, хотя в них может циркулировать множество крайне разноречивых взглядов, эти противоречия «нейтрализуют» друг друга, поскольку не концентрируются вокруг одной центральной проблемы. Если бы американские генетики должны были разделиться на последователей Менделя и Вейсманна, с одной стороны, и сторонников Лысенко — с другой, вряд ли можно было бы поручиться за стабильность их профессиональной организации.
Одно из традиционных обвинений со стороны протестантов в адрес католиков, равно как и одно из традиционных обвинений против коммунистов, состоит в том, что их организации стремятся к достижению полной и безоговорочной лояльности своих членов, тем самым выводя их за рамки обычной для американского общества кросс-конфликтности.[21]
Теперь можно уточнить главную идею Росса. Индивиды включены в разнообразные группы в обществе, где, как утверждает Росс, перекрещивающиеся конфликты выполняют стабилизирующую функцию. Но множественная групповая принадлежность сама по себе не может дать тех последствий, которые отметил Росс. Если члены общества будут обладать взаимно дополняющими интересами, их членство во множестве групп вместо взаимной нейтрализации может привести к консолидации [групп] по линии некоторых базовых различий. И только в ситуации, когда существует множество антагонистических, но при этом разнонаправленных интересов, может быть исключена вероятность консолидации групповых принадлежностей в единые кластеры и обеспечено сегментированное участие в разнообразных группах.
Так возникает проблема, практически полностью игнорируемая современной социологической теорией. Множественная групповая принадлежность и конфликтующие роли рассматривается прежде всего, если не исключительным образом, как источник психологических конфликтов в индивидах, которые, как принято говорить, разрываются между несовместимыми союзами и ценностями. Эти внутренние конфликты, возникающие, например, из участия в церковной общине и в деловой корпорации, в первичных группах и в бюрократических организациях исследованы весьма подробно. Однако социологический (в отличие от социально-психологического) анализ должен быть направлен не на внутренние проблемы индивида — члена многих групп, но прежде всего на значение групповых и ролевых конфликтов для структуры в целом. Эту модель множественной принадлежности к группам с конфликтующими интересами и ценностями полезно проанализировать с точки зрения ее функционального значения для структуры общества.. Развивая идеи, выдвинутые Зиммелем и Россом, хочу заметить, что множественная групповая принадлежность индивидов порождает множественность пересекающихся общественных конфликтов. В этом случае сегментарная вовлеченность в группы становится своего рода балансировочным механизмом, предотвращающим возникновение раскола по какой-то одной оси. Взаимозависимость конфликтующих групп и множественность неаккумулирующихся конфликтов представляют собой один (хотя, конечно, не единственный) из механизмов, предотвращающих нарушение базового консенсуса в открытом обществе. Жесткие системы типа современных тоталитарных обществ могут, как было показано выше, частично преуспеть в деле канализации враждебных чувств посредством институтов, выполняющих роль «защитных клапанов», — таких, как институционализированный антисемитизм или ксенофобия. Однако отсутствие механизмов адаптации к меняющимся условиям ведет к накоплению оснований для конфликтов и, следовательно, враждебных чувств, представляющих собой реальную угрозу базовому консенсусу.
Гибкие системы, наоборот, допускают проявления конфликта, отдаляя тем самым опасность разрушения базового консенсуса. В таком случае выражение и освобождение враждебных чувств посредством конфликта ведут к взаимной и односторонней аккомодации и адаптации составных частей системы..
Таким образом институционализированные каналы реализации таких конфликтов представляют собой важный «балансировочный механизм» общества. Изменения в соотношении сил, обнаруживающиеся в ходе и по средством конфликтов между разными группами, можно регулировать путем постоянной реадаптации таким образом, чтобы базовая структура оставалась достаточно подвижной и могла выдерживать внутренние напряжения. Следовательно, в таких гибких системах опасность конфликтов, нарушающих базовый консенсус, сведена к минимуму.
Таким образом, выводы относительно функций конфликта в
обществе и в менее сложных системах отношений, по сути, дела одинаковы. Близкие отношения, хотя и создают частые поводы для конфликтов,
обнаруживают тенденцию к подавлению этих конфликтов.
Если, однако, несмотря на подавление, конфликты прорываются, они
могут вести к распаду отношений, ибо проявляются обычно крайне
остро по причине тотальной личностной вовлеченности индивидов и
накопленной скрытой враждебности. Подобным же образом общества
требующие полной самоотдачи своих членов, страшатся конфликтов
и стараются их подавить, находясь поэтому под угрозой разрушительных
взрывов. В свою очередь, плюралистические общества, основанные!
на множественности групповых принадлежностей, «сшиты воедино»
многообразными конфликтами между группами, для которых
характерна сегментарная вовлеченность индивидов.
Теперь можно сказать, что для сохранения группы или общества враждебные чувства не всегда должны подавляться или канализироваться. Прямое выражение враждебности может не только не затрагивать основ отношений, но и быть средством их упрочения, если личностное участие в них имеет сегментарный, а не тотальный характер. Амбивалентность или замещение чаще возникают при близких отношениях, когда стороны боятся, что любое разногласие поставит под угрозу саму основу этих отношений. Недовольство, которое сразу находит выражение, а не накапливается и не канализируется по одной только основной линии раскола, способствует сохранению общества или группы.
Теперь можно следующим образом переформулировать тезис Зиммеля и сделать вывод.
Конфликт может служить устранению разобщающих элементов отношений и восстановлению единства. Поскольку конфликт ведет к разрядке напряженности между сторонами, он выполняет стабилизирующие функции и становится интегральной частью отношений. Однако позитивную функцию выполняют не все конфликты, а лишь относящиеся к целям, ценностям или интересам, не затрагивающим основ, на которых строятся отношения. Свободно структурированные группы и открытые общества, в целом допуская конфликты, создают защиту против тех из них, которые угрожают базовому консенсусу и тем самым сводят к минимуму опасность разногласий, затрагивающих коренные ценности. Взаимозависимость антагонистических групп и пересечение конфликтов, нейтрализующих друг друга, в обществах этого типа «сшивают социальную систему воедино» и таким образом предотвращают ее распад по одной линии раскола.
В следующей главе вновь рассматривается взаимосвязь конфликта и структуры группы, но с учетом дополнительного фактора, а именно стабильности отношений.
§ 2 Конфликт, как показатель стабильности отношений.
« Это ни в коем случае не признак настоящих и глубоких отношений — никогда не подавать повода для конфликта... Напротив, такое поведение часто характеризует отношения, в которых отсутствует подлинная и безусловная привязанность... Ощущение непрочности отношений часто заставляет нас в стремлении сохранить их любой ценой действовать с преувеличенной самоотверженностью, почти механически сохраняя отношения путем принципиального избегания любого возможного конфликта. Если же, напротив, мы уверены в искренности и неизменности наших чувств, подобный мир любой ценой не нужен. Мы знаем, что никакой кризис не затронет основ этих отношений.»[22]
Хочу отметить, что Зиммель, таким образом, утверждает, что отсутствие конфликтов в отношениях не является свидетельством их глубинной стабильности. Заметим, он не говорит, что наличие конфликта с необходимостью указывает на такую стабильность, но лишь утверждает, что при возникновении враждебных чувств эти чувства должны выразиться в конфликте , если отношения стабильны.
Таким образом, предполагается, что враждебные чувства, зародившись, скорее всего, найдут свое выражение, если стороны уверены в стабильности отношений, поскольку в этом случае люди обычно свободно выражают свои чувства. Однако, если отношения таковы, что участники боятся их разрыва в результате конфликта, они будут стараться подавить или заместить эти враждебные чувства.
Главная посылка зиммелевского тезиса касается центральной проблемы социологического метода.. Зиммель утверждает, что для раскрытия полного содержания социальной реальности необходимо проникнуть за поверхность поведенческих проявлений. Так, по Зиммелю, отсутствие конфликтов в отношениях не может считаться показателем их стабильности и прочности или свидетельствовать об отсутствии в них потенциально разрушительных напряжений. Для того, чтобы аналитически вскрыть полный смысл отношений, надо уделять внимание как их явным, так и латентным составляющим .
Итак, если мы заняты оценкой стабильности отношений, то, как полагает Зиммель, мало зафиксировать отсутствие элементов конфликта, ибо отсутствие конфликтного поведения само по себе не свидетельствует об отсутствии напряженности и враждебных эмоций.
Можно взять конкретный пример: было бы неосторожно из отсутствия расовых конфликтов сделать вывод об урегулированности расовый отношений. Отсутствие конфликтов между неграми и белыми на Юге в противоположность частым конфликтам на расовой почве в северных городах часто рассматривается как показатель стабильности расовых отношений на Юге. Такой вывод представляется неверным. Отсутствие конфликтов само по себе не означает отсутствия враждебных чувств и антагонизма и, следовательно, отсутствия элемента напряженности и слабой интеграции.
Но Зиммель не ограничивается констатацией различия между социальной видимостью и социальной реальностью. Он указывает ,каким образом из поведения дедуцируются его базовые основания. Вопреки тому, что мог бы подсказать здравый смысл, Зиммель утверждает, что при близких отношениях, где, как мы видели, весьма вероятно присутствие враждебных чувств, отсутствие конфликта уже может рассматриваться как признак скрытых элементов напряженности. Он утверждает, что если стороны считают отношения слишком непрочными, чувствуют, что близость между ними не выдержит выражения враждебности, и опасаются разрыва, то они постараются избегнуть проявления враждебных чувств.
В предыдущих тезисах указывалось, что близкие отношения подают множество поводов для конфликта. Тогда можно решить , что сравнительная редкость действительных конфликтов объясняется тем, что стороны подавляют их проявление, опасаясь, что конфликт приобретет слишком острый характер в силу их глубокой личностной вовлеченности.
Теперь можно считать вероятность возникновения конфликтов показателем стабильности отношений. Если отношения стабильны, если другими словами, стороны чувствуют, что конфликт не представляет для них особой опасности, то конфликты, скорее всего, будут иметь место.
Особая острота конфликтов при близких отношениях объясняется, как уже рассматривалось , накоплением враждебности. Теперь хочу добавить ,что если в близких отношениях каждая возможность конфликта сразу же реализуется, а не подавляется, то накопления враждебных чувств не происходит, а в самих отношениях не проявляется ни амбивалентность, о которой уже говорилось , ни напряженность..
Идею Зиммеля можно проиллюстрировать, сославшись на новейшие исследования семейных отношений. Современное брачное консультирование в значительной мере основывается на изучении частоты и характера конфликтов(по свидетельствам супругов или внешних наблюдателей) как критерия определения успеха или неудачи брачного союза. Обычно такого рода исследования приходят к выводу о том, что брак, сопровождаемый множеством конфликтов, менее перспективен, чем тот, в котором конфликты отсутствуют. Следуя методу Зиммеля, можно адресовать этим исследователям два вопроса.(1) Можно ли считать,, что отсутствие конфликтного поведения с необходимостью свидетельствует об отсутствии враждебных чувств и, следовательно, указывает на стабильную адаптацию супругов друг к другу? (2) .Не может ли супружеский конфликт в некоторых ситуациях ввиду вероятности возникновения враждебных чувств в близких супружеских отношениях свидетельствовать скорее о силе, чем о слабости супружеских уз? Иными словами, нельзя ли предполагать более стабильные супружеские отношения там, где некоторые конфликты имеют место? Ведь наличие конфликтов может свидетельствовать о том, что стороны не скрывают враждебных чувств и не опасаются, что конфликтное поведение поставит под угрозу прочность их отношений.
Обратившись теперь к вторичным отношениям, можно отметить, что все, сказанное относительно первичных групп применимо к ним a fortiori. Во вторичных отношениях также возникают конфликтные ситуации, но поскольку вовлеченность участников носит там скорее сегментарный характер, то конфликты протекают, как правило, менее остро и не угрожают существованию базового консенсуса. Как уже отмечалось, общества, состоящие из множества самых разнообразных групп, только выигрывают от многочисленных пересекающихся конфликтов. Если принять это утверждение, нужно согласиться с выводом о том, что конфликт в подобных обществах, отнюдь не являясь показателем нестабильности, свидетельствует скорее о действии механизма балансировки интересов.
Предлагаю рассмотреть для иллюстрации возникновение конфликтов между расовыми группами. Такие конфликты при определенных условиях можно считать показателем удачной интеграции малой группы в основное сообщество. Малая группа, хотя она и связана с обществом в целом, может чувствовать, что эта связь нестабильна, и потому ей будет недоставать уверенности, необходимой для реализации враждебных чувств в конфликте. В отношении к основной группе она будет стараться скрыть амбивалентность, где уважение и восхищение перемешаны с отвращением и ненавистью . По тому, что члены малой группы все-таки вступают в конфликт с основной группой, можно судить, что они достаточно уверены в прочности отношений и могут пойти на риск прямого выражения враждебных чувств; они ощущают, что связующие узы достаточно прочны, чтобы выдержать проявления антагонистизма .
Исследование отношения негров к армейской службе во время последней войны показало, что именно те негры, которые проявили наибольшую непримиримость в расовых конфликтах, были позитивно мотивированы на защиту страны и готовы идти добровольцами 28.
Возьмем другой пример. Изучение добровольных организаций показывает, что члены групп, более других приверженные групповым целям и ценностям, наиболее активны в групповой деятельности и именно они, обладающие самой прочной связью со своими группами, легче всего вступают в конфликт с лидерами групп.
Частота конфликтов в этих группах необязательно указывает на их нестабильность; напротив, она свидетельствует об относительно высокой активности членов групп в групповой жизни и деятельности.
Теперь можно следующим образом переформулировать зиммелевский тезис и тем самым сделать вывод.
Отсутствие конфликтов нельзя рассматривать как показатель прочности и стабильности отношений. Для стабильных отношений может быть характерным именно конфликтное поведение. Близость отношений создает почву для частых конфликтных ситуаций, но, если стороны чувствуют напряженность своих отношений, они будут избегать конфликтов, опасаясь полного разрыва. Поскольку близкие отношения характеризуются скорее частыми конфликтами, чем накоплением враждебности и амбивалентности, частоту конфликтов, (если, конечно, они не затрагивают базового консенсуса) можно считать показателем стабильности этих отношений.
Во вторичных отношениях, где изначально в силу сегментарной вовлеченности участников можно ожидать относительно меньшей напряженности конфликтов, наличие конфликта может рассматриваться как показатель действия балансировочного механизма.
Глава
III
. Конфликт и внешние группы.
§ 1 Структура группы.
В данной главе мне бы хотелось поговорить о конфликте внешнем, поскольку конфликтные отношения с другими группами или намерение вступить в такие отношения существенно влияют на внутригрупповую структуру.
В военных обстоятельствах любого рода группы не бывают толерантными. Есть определенная граница, за которой они не могут позволить себе допустить индивидуальные отклонения от единого координирующего принципа.
Технически это выглядит иногда как демонстративная терпимость... Католическая церковь достигала необходимого ей единства... относясь к диссидентам, пока это было возможно, как и к прочим своим чадам, но, когда это становилось уже невозможным, изгоняла их с беспримерным рвением. Для групповых структур такого типа в высшей степени важна некоторая гибкость их форм...
Относительно небольшие борющиеся группы в ситуации острого конфликта могут выигрывать от сокращения своей численности, поскольку это очищает их от людей, склонных к компромиссу и примирению... В больших группах нет необходимости противопоставлять решительное «за» решительному «против». Колеблющиеся и условные сторонники для них менее опасны, потому что... в силу размера они могут позволить себе подобные периферические явления, не затрагивающие центра. Но если, как в малых группах, периферия близка к центру, любое сомнение члена группы сразу угрожает ее сердцевине и, следовательно, сплоченности целого. Небольшая дистанция между элементами обусловливает отсутствие гибкости группы, которая в данном случае есть условие терпимости.[23]
Зиммель здесь ясно указывает на то, о чем говорилось выше, а именно на то, что степень насилия в реакции группы на отклоняющееся поведение зависит как от некоторых аспектов структуры группы, так и от остроты конфликта.
Хотя группы, подвергшиеся нападению извне, не могут позволить себе «терпимость» по отношению к внутренним диссидентам, они будут обходиться с ним и по-разному. Они несвободны в выборе форм этого отношения. Реакция группы на внутренний раскол определяется некоторыми аспектами ее структуры.
Эти структурные различия может прояснить следующая аналогия. Есть два варианта конструкции корпуса корабля, позволяющей ему выдержать давление окружающей воды: корпус может быть либо жестким и неподвижным, выдерживающим большое давление, либо гибким, уступающим до известного предела, но сохраняющим структуру в целом от разрушения. Зиммель считает, что большие организации, такие, как католическая церковь или крупные политические партии, могут применять второй из этих методов, тогда как малые религиозные группы — секты или мелкие партии — применяют пeрвый. Здесь с ним я могу не согласится , т.к. способ реакции на внешнюю угрозу чреват определенной опасностью: слишком большая жесткость может привести к расколу и отпадению элементов; слишком большая гибкость может привести к размыванию границ и растворению в окружающей социальной среде.
Сколь бы правильным ни было наблюдение Зиммеля относительна размеров группы, важно отметить, что сам размер не является независимой переменной. Зиммель склонен прямо соотносить численность1 группы и степень вовлеченности ее членов. Хотя существует множество свидетельств того, что чем меньше группа, тем выше степень участия ее членов — поскольку взаимодействие между немногими участниками всегда интенсивнее, — все же нельзя утверждать, что это соотношение универсально и неизменно. Торговая палата маленького городка может насчитывать лишь несколько служащих, и все равно она будет похожа на большую торговую палату сегментарной вовлеченностью служащих в деятельность своей организации. Поэтому нужно различать два аспекта групповой структуры: (1) численность группы и (2) степень вовлеченности членов группы в групповую деятельность — хотя в целом можно ожидать одновременного изменения этих двух факторов.
Следуя мысли Зиммеля, хочу рассмотреть, как численность группы и степень вовлеченности ее членов соотносится с внешним конфликтом.
Можно привести пример. Исторический пример поможет проиллюстрировать взаимосвязь этих двух аспектов групповой структуры и внешнего конфликта, реального или ожидаемого.
Раскол между меньшевиками и большевиками в
«Членом РСДРП может быть любой человек, принимающий ее программу, поддерживающий партию членскими взносами и лично участвующий в деятельности одной из ее организаций».[24]
Противоположный вариант, предложенный лидером меньшевиков Мартовым, изменял последнюю часть ленинской формулировки на « лично и регулярно сотрудничающий под руководством одной из ее организаций».
Эти различия, казавшиеся чисто схоластическими, на самом деле выражали два совершенно разных видения структуры партии . Ленинская концепция восходит к его работе
«Мы должны воспитывать людей, которые будут посвящать партии не только свободные вечера, но и всю свою жизнь».
Два года спустя он сформулировал свою точку зрения еще четче: организации прежде всего необходима группа преданных профессиональных революционеров:
«...в самодержавной стране чем больше мы сузим состав членов в такой организации до участия в ней таких только членов, которые профессионально занимаются революционной деятельностью..., тем труднее будет «выловить» такую организацию... Широкую организацию мы никогда не сможем поставить на ту конспиративную высоту, без которой не может быть и речи о ... борьбе с правительством ... Нужен [воинствующий] комитет из профессиональных революционеров...».[25]
Политическая организация, как ее понимает Ленин, напоминает религиозную секту. Секта — это «объединение посвященных, в отличие от церкви, которая есть принудительная организация по управлению благодатью, нисходящей равно на правых и неправых, стремящаяся именно грешника привлечь под власть божественного закона. Идеал секты — «ecclesia pura», реальное сообщество святых, исторгающее из себя паршивых овец, чтобы они не оскорбляли взгляд Бога».
«Сообщество [секта] вырабатывает механизм отбора, отделяющий посвященных от непосвященных...» .
И ленинская теория организации, и веберовская характеристика секты придают особое значение формированию эксклюзивных организаций, становлению религиозной или политической элиты. Такие организации не стремятся охватить массы, а ограничиваются выработкой особого класса «исполнителей».
Ленин обосновывал необходимость создания партии элитарного типа, ссылаясь на остроту конфликтов, с которыми сталкивается революционная организация в борьбе против царского самодержавия. Партия должна пожертвовать преимуществом массовости (Ленин, конечно, не отрицал преимуществ многочисленной организации) во имя сохранения чистоты рядов, необходимой в этой борьбе. Похожие соображения сыграли свою роль на раннем этапе формирования протестантских сект. Они тоже были вовлечены в острую борьбу с другими конфессиями, искореняющими ересь, и сохранение «чистоты» рядов было для них жизненно важным принципом.
Меньшевистская концепция организации также исходила из того, что численность и степень вовлеченности членов зависят от конфликтной ситуации, в которой оказывается или может оказаться группа. Меньшевистская партия или, по крайней мере, многие из ее крупных представителей рассчитывали не столько на обострение конфликта с царизмом, сколько на снижение его остроты благодаря постепенной либерализации режима. А коль скоро режим разовьется в подобие западных демократий, тогда, конечно, отпадает надобность в элитарной партии. Следовательно, в соответствии с этими ожиданиями организация должна привлекать в свои ряды как можно больше членов для того, чтобы, когда настанет время, добиться победы на выборах.
Иными словами, меньшевики, рассчитывая на смягчение конфликта, были нацелены на создание массовой организации, «церкви», эластичной и терпимой к расхождению мнений, где диссидентов не считали бы еретиками или ренегатами. Более того, подобная организация допускала бы соглашение с людьми, которые, оставаясь вне ее рядов. Могли превратиться и в ее соперников. Сила такой организации заключалась бы как раз в кооптации уклонистов, а не в их исключении.
Социал-демократические партии в России, как и в остальной Европы, являли собой сплоченные организации с высокой внутренней солидарностью. Многочисленность их рядов предполагала, даже требовала сосуществования внутри организации разных фракций и направлений. В таких группах (как мы заметили выше в отношении тоталитарных обществ) множество пересекающихся друг с другом внутренних конфликтов не только не ослабляют базовых отношений, но даже играют сплачивающую роль.
Однако в малых группах, нацеленных на продолжительный и напряженный внешний конфликт, ситуация совершенно иная. Там любое внутреннее разногласие грозит подорвать концентрацию сил на борьбе с внешним врагом. Поэтому они не могут позволить себе быть столь же терпимыми к отклонениям, что и большие группы. Поскольку относительно небольшая численность элитных групп предполагает полную личностную вовлеченность участников, в них проявляется то, что было сказано выше об обострении конфликта в силу эмоционального вклада сторон: возрастает вероятность проникновения в него нереалистических элементов. Конфликт в этом случае углубляется настолько, что затрагивает сам базовый консенсус, конституирующий Структуру группы. Поэтому раскол нетерпим, раскольник должен быть изгнан. Зиммель утверждал: если отношения не допускают конфликтного поведения, изгнание является единственно возможным решением. Действительно, существование ленинской партии постоянно Сопровождалось фракционной борьбой, периодически завершающейся расколами и исключениями. Но Ленин нисколько не сожалел о подобных последствиях; наоборот, он настаивал на том, что это укрепляет партию, повышая сплоченность оставшихся.
Если группа церковного типа повышает внутреннюю сплоченность, допуская существование в своих рядах разного рода конфликтующих тенденций, то политическая или религиозная секта должна постоянно изгонять инакомыслящих ради сохранения или усиления сплоченности остающихся «достойных» членов.
Как только группа определилась со своей структурой ввиду ожидаемого внешнего конфликта, ее реакция на внутренние разногласия перестает быть предметом свободного выбора — она задана самим этим определением. Выше мы обсуждали тот факт, что еретик вызывает резкую враждебность со стороны своих бывших соратников не только в силу прежней эмоциональной близости, но и потому, что Он символически, если не реально, угрожает самому существованию своей бывшей группы. Тогда упамянулось мимоходом, что реакция на ересь варьируется в зависимости от степени напряженности внешнего конфликта и, следовательно, бывает особенно острой в группах, вовлеченных в жесткий внешний конфликт. Теперь можно развить этот тезис: группа, с самого начала настроенная на борьбу, будет особенно жестко преследовать еретиков; ее члены обязаны постоянно участвовать в отборе и перепроверке «достойных» и «лучших», т. е. тех, кто не подвержен сомнениям и колебаниям, именно потому, что само ее существование основано на «чистоте»состава. Подобные группы постоянно влекомы стремлением к самоочищению и, следовательно, постоянно порождают ереси и расколы.
Непрестанно борясь с внешним врагом и не допуская возможности внутреннего конфликта, эти группы будут жестко реагировать не только на еретиков, но и на любые формы разногласия, считая, что они подрывают самые основы ее существования. Инакомыслящий, в отличие от еретика или ренегата, не покидает группу, чтобы присоединиться к ее врагам или создать свою собственную. Если группа церковного типа может позволить инакомыслящему выразить свои взгляды в рамках ее собственной структуры, то секта видит в нем только потенциального «ренегата».
Выше уже имелась возможность указать на различие между еретиком и ренегатом. Говорилось тогда, что еретик способен создать больше проблем для группы, нежели ренегат, поскольку в своем конфликте с группой он все равно держится основных групповых ценностей, угрожая тем самым размыванием ее границ. Теперь можно добавить, что инакомыслящий создает даже больше проблем, чем еретик, который покинул группу, поскольку инакомыслящий заявляет о своей принадлежности к группе. В небольших, закрытых и борющихся группах диссидент, настаивающий на своей групповой принадлежности, угрожает расколоть группу изнутри, поскольку он не представляет собой явной угрозы, как еретик или отступник, против которых группе легче действовать согласованно. Инакомыслящий непредсказуем и вызывает замешательство: перейдет ли он на сторону врага? Или создаст соперничающую группу? Или он намерен изменить программу деятельности группы? Соратники уверены лишь в одном: он «что-то замышляет».. Подрывая единство групповых чувств, он привносит элемент личного выбора в структуру, основанную на единстве выбора.
Поэтому небольшая закрытая борющаяся группа будет немедленно реагировать на инакомыслящего. Сохранение группы представляется возможным только в случае его насильственного или добровольного ухода.
Если речь идет об активной и устойчивой группе, то ее отношение к конфликтным ситуациям помогает определить ее структура. Зиммель вкратце отметил этот момент в одной из своих работ, подчеркнув что «радикализм», проистекающий из структуры, может быть независим от радикализма идеологического содержания:
В целом, малые группы более радикальны, чем большие, поскольку, конечно же, идеи, образующие основу партии, сами ставят предел ее радикализму. Радикализм здесь социологичен по самой своей природе. Он необходим в силу полной самоотдачи индивида целям группы, отличающим ее от других групп (четкость разграничения вызвана необходимостью самосохранения группы), и невозможности учета разнообразных течений и идей при ограниченности рамок социальной структуры. В силу всех этих причин [идейный] радикализм содержания в значительной мере независим .
Итак, придя к заключению скажу о взаимосвязи между групповой структурой и внешним конфликтом. Говорится о том , что Зиммель показывает, что групповая структура помогает определить напряженность реального или ожидаемого конфликта с внешними силами, а реальная или ожидаемая напряженность внешнего конфликта, как мы только что видели, в свою очередь оказывает давление на численность группы и степень вовлеченности ее членов. Небольшая борющаяся группа с высоким уровнем вовлеченности будет стремиться к сохранению идеологической чистоты. В относительно больших, более терпимых группах, характеризующихся не столь глубокой вовлеченностью членов, идеологическое содержание может меняться в зависимости от разнообразных и конфликтующих внутренних тенденций.
Большая группа, допускающая выражение инакомыслия и, следовательно, конфликт в своих рядах, черпает силу и сплоченность в подвижности и гибкости своей структуры. Сплоченность не только не подрывается в ходе внутреннего конфликта, но, наоборот, укрепляется. Небольшие закрытые борющиеся группы, напротив, не могут справиться с внутренним конфликтом и потому наказывают выражение инакомыслия исключением диссидента. Таким образом, закрытая группа, как и общество, подавляющее реалистический межгрупповой конфликт, имеет тенденцию создавать «козлов отпущения». Она не только рассматривает любое инакомыслие как «происки врага», но и склонна к "изобретению" внутренних и внешних врагов в целях усиления внутренней солидарности. Такая группа беспрестанно ищет врага, поскольку от его наличия зависят ее сплоченность и существование.
Выше выделялось два аспекта групповой структуры, различением которых пренебрег Зиммель: (1) относительную численность группы и (2) степень вовлеченности ее членов в групповую деятельность. Я считаю, что оба этих аспекта необходимо рассматривать в связи с третьим, ситуационным аспектом, то есть в зависимости от того, борется ли группа постоянно или участвует в конфликтах лишь от случая к случаю. Также обнаружилось также, что согласно этим аспектам образуются кластеры; иными словами, группы, сформировавшиеся в ожидании напряженного и продолжительного внешнего конфликта, обычно немногочисленны и требуют полной вовлеченности своих членов; для больших групп справедливо обратное.
Я могу сказать, что существует тенденция устойчивого сочетания аспектов, таких как комбинации численности группы, напряженности внешнего конфликта и степени вовлеченности, выражающаяся в возникновении двух противоположных типов групповой структуры., которые сейчас рассматривались.
С учетом этих различений можно переформулировать рассмотренный тезис Зиммеля и подвести итоги.
Группы, вовлеченные в длительную борьбу с внешним врагом, обычно нетерпимы к внутреннему инакомыслию. Они способны перенести лишь крайне ограниченные отклонения от единства группы. Они напоминают секты: отбирают своих членов по особенным признакам,. ограничены по размерам и претендуют на полную личностную вовлеченность своих членов. Социальная сплоченность в них основана на том, что каждый участвует во всех сторонах групповой жизни, и подкреплена утверждением группового единства против любого инакомыслящего. Единственный способ решения проблемы инакомыслия здесь — добровольный или насильственный уход инакомыслящего.
Группы, организованные по типу церкви и не вовлеченные в длительную борьбу с внешним врагом, обычно не претендуют на полную личностную вовлеченность участников и, поскольку не задают жестких критериев членства, обычно велики по численности. Они способны успешно противостоять внешнему давлению, демонстрируя гибкость структуры и наличие в ней области "терпимого конфликта".
§ 2. .Роль внешней группы
Группы, в особенности меньшинства, живущие в конфликте и подвергающиеся гонениям, часто отвергают желание идти навстречу или терпимость, демонстрируемые противной стороной. Иначе исчезла бы четкость позиций в противостоянии, без чего невозможно продолжать борьбу... Таким образом, полная победа над врагами не всегда нужна... Победа снижает энергию, обеспечивающую единство группы, а тогда сказывается наличие постоянно действующих центробежных сил... В некоторых группах поиск врага для поддержания эффективного единства группы и осознания группой этого единства как жизненно важной ценности может быть даже проявлением политической мудрости.[26]
Развивая мысль о том, что внешний конфликт увеличивает групповую сплоченность, Зиммель теперь утверждает, что борющиеся группы с этой же целью могут даже «привлекать» врагов на свою сторону. Поскольку длящийся конфликт есть условие выживания борющихся групп, они вынуждены постоянно его провоцировать.
Более того, он полагает, что для повышения внутренней сплоченности даже нет необходимости в реальном внешнем конфликте; необходимо лишь, чтобы в группе существовало или искусственно было создано ощущение внешней угрозы, побуждающей «сплотить ряды». Угроза может быть или не быть объективной реальностью, но группа должна ее ощущать. Социальное восприятие внешней угрозы может быть искажено, но его воздействие на группу может быть таким же, как неискаженное восприятие реальной угрозы.
Поиск врагов, осуществляемый борющейся группой, похож на то, что Г. Олпорт называет «функциональной автономией мотивов» .
Олпорт утверждает, что мотивы, формирующиеся изначально в процессе достижения определенной цели, могут продолжать действовать, хотя первоначальной цели уже не существует. Роберт Мертон использует сходную концептуальную схему для объяснения бюрократического ритуализма с его характерным смещением целей, в силу которого «инструментальная ценность становится конечной ценностью». Подобным образом, конфликт, в который вовлечена группа и который сначала рассматривается как средство достижения определенной цели, теперь становится целью сам по себе.
Это заставляет вспомнить то, что говорилось выше о нереалистическом конфликте. Он руководствуется не стремлением достичь результата, а необходимостью снятия напряжения во имя сохранения структуры личности; точно так же и поиск врага группой имеет целью не достижение результата, а просто сохранение групповой структуры в ее рабочем состоянии.
Я могу по этому поводу сказать, что группы, отличающиеся тесными внутренними связями, значительной частотой взаимодействий и высоким уровнем личностной вовлеченности, имеют тенденцию к подавлению конфликтов. Частые контакты между членами таких групп придают большую насыщенность эмоциям любви и ненависти, что в свою очередь провоцирует рост враждебных настроений. Однако реализация чувства враждебности осознается как угроза сложившимся близким отношениям; это обстоятельство влечет за собой подавление негативных эмоций и запрет на их открытое проявление
Даже если исходный конфликт уже разрешен, борющиеся группы продолжают действовать согласно «закону, по которому они первоначально вышли на сцену». По словам Ч. Бернарда, «организация должна распасться, если она не может выполнить своей цели. Она также саморазрушается, если достигает своей цели.» Следовательно, чтобы избежать саморазрушения, надо найти новые цели. У Козера отмечено, что история фермерских движений в США демонстрирует много примеров, когда фермерские организации, изначально возникшие для борьбы с железными дорогами или элеваторами, выиграв борьбу, выдвигали новые требования и искали новых противников в политической сфере. С. Липсет в своем исследовании о Канадской федерации содружеств в Саскечеване показывает, что победа фермеров над конкретным противником ведет отнюдь не к исчезновению борющейся организации, а к расширению поля борьбы с другими противниками. История профсоюзов также демонстрирует множество подобных примеров.
Исчезновение изначального врага ведет к поиску новых врагов, чтобы группа продолжала участвовать в конфликте, сохраняя тем самым свою структуру, которая в отсутствие врага оказалась бы под угрозой распада42.
Хочу подчеркнуть, что «новый враг», которого эти группы на самом деле выбирают или угрозу со стороны которого преувеличивают, реально существует в отличие от «изобретенного»врага. Более того, провоцирование врага заявлениями о его «опасных намерениях» может иметь эффект «самоподтверждающегося пророчества»: «враг» может отреагировать таким образом, что станет действительно опасен для группы, как она о том и заявляла с самого начала.
В этой связи было бы полезно исследовать эволюцию конфликтных групп. Внимание следовало бы сосредоточить на группах, достигших изначально провозглашенных целей либо в результате победы в борьбе, либо потому, что цель, за которую они боролись, оказалась достигнутой без их вмешательства в результате объективных социальных преобразований. Задача состоит в объяснении того, почему некоторые из этих групп исчезают, в то время как другие преуспевают в поиске других «объектов ненависти», помогающих им сохранить себя.
Такой «поиск внешнего врага» (или преувеличение реально существующей угрозы) служит не только сохранению структуры группы, но и усилению ее сплоченности в случае, если ей грозит ослабление единства или внутренние разногласия. Острота внешнего конфликта усиливает бдительность членов группы; она либо примиряет разногласия, либо ведет к согласованным действиям против инакомыслящих.[27]
Можно сказать, что в группе, которая ориентирована на предотвращение откровенных демонстраций ненависти, все же вспыхивает социальный конфликт, он будет особенно острым по двум причинам. Во-первых, потому, что этот конфликт явится не только средством разрешения проблемы, послужившей для него непосредственным поводом, но и своеобразной попыткой компенсации за все накопившиеся обиды, которые до сих пор не получали выхода. Во-вторых, потому, что всеохватывающая личностная вовлеченность индивидов в дела группы приведет к мобилизации всех эмоциональных ресурсов, которыми они располагают. Следовательно, чем сплоченнее группы, тем интенсивнее ее внутренние конфликты.
Естественным результатом «поиска внешнего врага» является поиск внутреннего врага, если такие жесткие структуры терпят неудачу или сталкиваются с неожиданным усилением внешней угрозы.
Хочу сказать, что группы склонны отрицать, что поражение в конфликте объясняется силой противника, поскольку это было бы признанием собственной слабости. Поэтому они ищут в собственных рядах «раскольников» виновных в нарушении единства и согласованности действий против врага. (Вспомним отношение к меньшевикам, троцкистам и бухаринцам в большевистской партии.) Так что в обществах, где жесткость структуры препятствует выражению реалистических конфликтов, постоянно существует тенденция объяснять поражение в войне внутренней «изменой». Миф о «ноже в спину» использовали немецкие националисты после Первой мировой войны; к нему вновь прибегло вишистское правительство для объяснения причин поражения Франции во Второй мировой войне. Это вариант поиска «козла отпущения»: хотя поражение нанесено чужими, объект для ненависти ищут среди своих. Принесение в жертву тех, кто становится «козлами отпущения», снимает с группы вину за поражения и таким образом восстанавливает ее солидарность: лояльные члены вновь убеждены, что не группа повинна в неудаче, а лишь некоторые «предатели»; более того, теперь они могут подтвердить свою правоверность, объединившись против «предателей». В борющейся группе тот же самый процесс находит выражение в постоянном стремлении к очищению, а именно в «сплочении» против внутренней «угрозы».
Искомый внутренний враг, как и провоцируемый внешний враг, может существовать реально: это может быть диссидент, не согласный с какими-то сторонами жизни группы или групповых действий и потому рассматриваемый как потенциальный ренегат или еретик. Но можно «найти» и внутреннего врага, его можно просто изобрести для того, чтобы, объединившись в ненависти к нему, группа обрела столь необходимую ей социальную солидарность.
Этот механизм работает также и при поиске внешнего врага: его можно изобрести с целью пробуждения социальной солидарности. Теорема Томаса, гласящая, что, «если люди определяют ситуацию как реальную, она реальна по своим последствиям», относится к изобретению врагов даже более, чем к поиску реального врага. Если люди воспринимают угрозу как реальную, хотя в действительности нет ничего, что могло бы подтвердить их мнение, угроза реальна по своим последствиям, и одно из этих последствий — усиление групповой сплоченности.[28]
Здесь в особенности интересует такой аспект механизма «козлы отпущения», как тип вымышленной угрозы, которую представляет собой жертва этого механизма. Антисемит оправдывает гонения на евреев , ссылаясь на их всевластие, агрессивность, мстительность. «Он видит в евреях все, что делает его несчастным: не только социальных угнетателей, но и собственные бессознательные инстинкты». Смешанный страх и даже ужас перед евреем — один из ключевых моментов сложного антисемитского синдрома. Эта вымышленная угроза приводит к «перегруппировке» антисемита посредством его присоединения к реальному сообществу людей, мыслящих сходным образом (как в Германии), или же к вымышленному псевдосообществу тех, кто испытывает такой же страх (как в Америке). В результате возникает своего рода иллюзорная общность всех тех, кому также «угрожают» евреи и кто потерял все, кроме общей «угрозы» в ожидании агрессивных действий евреев.
Некоторые типы антисемитизма, как и другие формы предрассудков, выполняют важные функции для людей, страдающих от отсутствия коллективности, т. е. от потери сплоченности в обществе, которому они принадлежат. Антисемитизм создает «возможности псевдоориентирования в отчужденном мире». «Отчуждение [евреев] предоставляет, пожалуй, простейшую формулу борьбы против отчуждения в обществе». «Деколлективированный» индивид, направляя свою диффузную враждебность на конкретную цель и приписывая ощущаемую им угрозу группе, воплощающей эту цель, пытается обрести надежную точку опоры в мире, который в противном случае теряет для него смысл.
«Внутренний враг» поставляется социальной системой в той мере, в какой выбор целей институализирован и поддерживается группой. Как отметил Т. Парсонс, «предубеждения существуют не только в виде индивидуальных реакций против групп, выступающих в качестве «козлов отпущения», но могут быстро стать частью групповой установки, т. е. частично институализироваться. Тогда вместо осуждения своей группой за наличие предубеждений человека наказывают за их отсутствие». «Дискриминация поддерживается не только прямой выгодой для тех, кто ее осуществляет, но также и культурными нормами, легитимирующими дискриминацию». Есть свидетельства того, что степень жесткости социальной структуры определяет степень институализации основанного на предубеждении (дискриминационного) поведения в отношении внутреннего врага. Это можно пояснить с помощью нескольких примеров, которые рассматриваются в книге « Функции социального конфликта».
Незадолго до начала Первой мировой войны Т. П. Бейли, профессор из Миссисипи, писал о взаимосвязи между страхом перед неграми и системой социальных статусов на Юге:
настоящее рабство духа обнаруживается в глубоко укорененном беспокойстве Юга. Южане боятся за безопасность своих жен, дочерей и сестер; родители на Юге боятся за чистоту своих сыновей; журналисты Юга боятся, что придет время, когда массы негров захотят участвовать в выборах и тем самым развяжут расовую войну... Бизнесмены Юга опасаются, что нагнетение страстей вокруг негритянского вопроса отрицательно повлияет на бизнес или деморализует рынок труда. Чиновники на Юге бояться расовых бунтов, линчеваний, зверств, которые могут стать расплатой не только за жестокость негров, но и за тревогу, вызванную страхом перед тем, что может произойти.
Позднейшие исследования подтвердили этот ранний диагноз. Ф. Танненбаум пишет:
«На Юге встречаешь немало признаков того, что негр внушает страх. Я не имею в виду физический страх. Это не вопрос трусости или храбрости; это нечто более глубокое и фундаментальное. Это боязнь утратить контроль над миром».
Этот всепроницающий страх перед агрессией и насилием со стороны негров выполняет важную функцию в поддержании жесткой системы статусов на Юге. Если негр опасен, если он представляют собой постоянную угрозу личности и имуществу белых, то жизненно важно «держать его на своем месте» — иными словами, сохранять положение и сплоченность доминирующей белой группы. Если негр опасен, то все те белые, кто пытается подружиться с ним, могут быть по праву названы «ренегатами», угрожающими самому существованию белой группы.
Мюрдаль замечает относительно боязни смешанных браков:
Чего действительно хотят белые, так это сохранить за неграми их низкий социальный статус. «Смешанный брак» отвергается, потому что это было бы окончательным свидетельством «социального равенства», а рационализация гласит, что «социальное равенство» неприемлемо, поскольку ведет к «смешенным бракам».
Страх перед неграми, отнюдь не вызванный их реальным поведением, помогает сохранить в неприкосновенности нынешнюю систему статусов, сплотить всех членов белой группы вокруг ее стандартов .
Пожалуй, все сказанное здесь относительно связи между жесткостью структуры и поисками врага нуждается в более строгом доказательстве; исключение составляет уровень малых групп. Но сама гипотеза, как представляется, заслуживает проверки.[29]
Так, изучение коммунистических партий поможет определить, в какой мере внешняя угроза группе реальна, а в какой мере, напротив, члены группы должны постоянно «создавать» внешнюю угрозу (или внутренних «козлов отпущения») в целях сохранения внутригрупповой лояльности.
Многое могло бы дать и изучение с этой точки зрения внутренней сплоченности еврейского и других религиозных меньшинств. По-видимому, антисемитизм обычно усиливает внутреннюю солидарность еврейской группы , но может быть и так, что социальная солидарность усиливается за счет постоянного подчеркивания опасности антисемитизма независимо от того, проявляется ли он в данный момент и представляет ли собой реальную угрозу.
В духе обсуждения можно теперь переформулировать зиммелевский тезис и подвести итог.
Жестко организованные борющиеся группы могут заниматься поиском врагов с обдуманным намерением или ради инстинктивного стремления сохранить единство и внутреннюю сплоченность. Такие группы могут ощущать внешнюю угрозу, хотя в реальности ее не существует. При условиях, которые еще должны быть изучены, вымышленная угроза выполняет те же самые интегративные функции; что и реальная угроза.
Обретение внешнего врага или его изобретение усиливает социальную сплоченность, угроза которой исходит изнутри группы. Сходным образом, поиск или изобретение внутреннего диссидента служит сохранению структуры, испытывающей угрозу извне. Такие механизмы создания «козлов отпущения» действуют в особенности в тех группах, структура которых препятствует проявлению внутреннего реалистического конфликта.
Существуют подвижные границы между преувеличением реальной угрозы, привлечением реального врага и полным измышлением угрожающей силы.
Тем самым опираясь на тезис « поиска внешних врагов» у Козера, я рассмотрела роль внешней группы и выяснила, что группы, которые поглощены непрерывной внешней борьбой, обычно претендуют на абсолютную личностную вовлеченность своих членов, с тем чтобы внутренний конфликт привел в действие весь их энергетический и эмоциональный потенциал. Также я отмечу, что такие группы отличаются нетерпимостью к более чем однократному нарушению внутреннего единства.
Заключение
Исследуя « Функции социального конфликта» я пришла к выводу, что по Козеру социальный конфликт есть неотъемлемый атрибут социальных отношений. Я заметила, что в его изложении любая социальная система предполагает определенное размещение власти, богатства и позиций статуса среди индивидов и общественных групп. Никогда не существует полного согласия или соответствия между тем, что отдельные лица или группы считают причитающимся им по справедливости, и тем, чем они фактически располагают, владеют вследствие существующей системы распределения. Хочу сказать, что конфликт проистекает из попыток различных социальных групп и индивидов увеличить их собственную долю вознаграждения.
Происходящая в обществе борьба интересов по проблемам перераспределения средств производства, общественного продукта, доли, получаемой ими от этого продукта, по Козеру имеет много позитивного. В его теории конфликты выполняют целый ряд позитивных функций. Одной из таких функций является разрядка напряженности между антагонистами. Козер доказывает, что социально контролируемый конфликт очищает воздух, которым дышат его участники, и позволяет возобновлять их взаимоотношения. Без возможности выхода взаимной враждебности друг к другу члены группы могут чувствовать себя совершенно подавленными; обеспечивая же свободный выход чувствам вражды, конфликты служат поддержанию и сохранению взаимоотношений.
Отмечу, что позитивным функциям социального конфликта Козер относит «коммуникативно- информационную» и «связующую» функции. В результате взаимных столкновений люди могут проверять, лучше узнавать друг друга и вследствие этого сближаться в рамках какой-то общности. По мнению Козера, взаимная информация, зондирование, взаимное узнавание друг о друге содействуют замене ранее враждебного взаимодействия дружественным. Но здесь Козеру можно противопоставить то, что дополнительная информация может пролить свет на несовместимость позиций, еще сильнее обнажить непримиримость интересов, что еще больше обострит конфликт.
Я считаю, чтобольшое значение Козер придает такой функции социального конфликта, как созидание и конструирование общественного объединения. Он считает, что противоборство как с внешним, так ис внутренним врагом помогает поддерживать сплоченность группы. Если такого нет, то его надо провоцировать. В книге «Функции социального конфликта» он утверждает, что исчезновение первоначальных врагов ведет к поиску новых, чтобы группа могла быть все время в состоянии конфликта. Посредством этого и поддерживается структура, которая оказалась бы в опасности, если бы больше не было врагов. Интегрирующую роль играет борьба против внутренних врагов («отступников», «раскольников» ), ибо она способствует осознанию членами группы своих общих интересов и объединению усилий по самообороне, в результате чего опять- таки повышается сплоченность группы.
В теории Козера придается значение и такой функции социального конфликта, как стимулирование и возбуждение социальных изменений. Конфликт групп может воспрепятствовать оскудению и расстройству общественных порядков и отношений. Конфликт не только порождает новые нормы, новые институты, он является стимулятором в экономической и технологических сферах. Группы или системы, которым не брошен вызов, более не способны к творческой реакции. Опираясь на «зиммелевский парадокс», согласно которому наиболее эффективным средством сдерживания конфликта является выяснение сравнительной силы конфликтующих сторон, американский социолог утверждает, что если сила противников может быть оценена до наступления фактического конфликта, антагонистические интересы могут быть урегулированы бесконфликтным образом. Но там, где нет никаких средств для ее предварительного измерения, там только действительная борьба позволит обрести точное знание сравнительной силы сторон.
Список использованных источников.
1.Золян С. Проблема и конфликт. //Полис, 1996, №4.
2.Ковалевский М.М. Сочинения 2-х томах. Т.1. – СПб.: “Алетейя”, 1997.
3. Козер, Льюис. Функции социального конфликта /Л.Козер; О.А. Назарова.,
Л.Г Ионин.-М.:Идея-Пресс,2000.- 205с., ISBN 5- 7333- 0015- 9
4. Козер Л. А. Функции социального конфликта//Социальный конфликт: современные исследования. - М., 1991.
5. Коузер Л.А. Основы конфликтологии / Учеб. пособие. Пер. с англ. – СПб: “Светлячок”, 1999. – 192.с.
6. . Леонов Н.И.Конфликты и конфликтное поведение. Спб.:Лань,2005.- 210с.,ISBN 5-7695-1949-5
7. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955, т.3 .
8. Маецкий З. Социальные конфликты. М., 1974.