Свобода и ответственность личности в обществе в трудах отечественных мыслителей серебряного века.

План

Введение.

Глава 1. Общие черты русской философии ХIХ-ХХ веков

Глава 2. Творчество В.С.Соловьева

Глава 3. Свобода и нравственность Ф.М.Достоевский

Глава 4 Максимилиан Волошин: размышления о революции

Глава 5. Философия свободы Н.А.Бердяева

Глава 6. Личность и религия. Отец Сергий Булгаков

Глава 7. Павел Флоренский письма с Соловков.

Заключение

Литература




Введение
Для современных общественных систем актуальным является поиск общественной патриотической идеи. Старая система социалистического общества разрушена, как и система предшествующей монархии, а приложение Европейских идеологических систем не находит достаточного подкрепления в современной Российской реальности. Так и устаревшая общеобразовательная система постепенно вырабатывает свой ресурс, и зачастую на недостаточном уровне формирует мировоззренческие компоненты личности учащихся. Семейное воспитание в большей массе (в русской провинции) за годы социализма потеряло этническо – культурные компоненты передачи личности знаний о социуме. Для работы подобраны труды философов, относящиеся к промежуточному историческому циклу, когда кризисные проявления общественной жизни способствовали появлению и развитию новых идей.

Может ли личность быть свободной от социума, возможны ли проявления индивидуальности в общественном устройстве. Ответственность дает нам общество или мы сами возлагаем на себя. И как соотносятся свобода, ответственность и нравственность.

Свобода и ответственность личности в обществе в данной работе рассматриваются с целью определения категории свободной и ответственной личности, для последующего возможного введения в образовательные технологии  социализации подростков.

Эта работа написана так же под впечатлением посещения Соловецкого монастыря (музея Соловецкого ГУЛага).




Глава 1. Общие черты русской философии ХIХ-ХХ веков
ХIХ-ХХ века занимают особое место в развитии русской философии, а именно с первых десятилетий ХIХ века начинается период самостоятельной философской мысли. Русская философия, как пишет В.В.Зеньковский в своей “Истории русской философии”, в этот период выходит из состояния ученичества по отношению к западной философской мысли и находит свои собственные пути; продолжая учиться у Запада постоянно и прилежно, она начинает жить своими вдохновениями и своими проблемами. Отметим далее, вслед за С.Л.Франком, замечательную черту русской философии ХIХ века. Ее важнейшими представителями были, как правило, религиозные философы и богословы, и в то же время это были свободные светские мыслители и писатели. М.К.Мамардашвили пишет о феномене светской автономной философии ХIХ века, которая будучи максимально религиозной, создала впервые в России пространство автономной духовной жизни, независимой философской мысли . В ХХ же веке русская философия не только развивается рядом с западноевропейской философией, но начинает приобретать мировую значимость и мировое влияние. Своеобразие русской философии состоит в том, что в отличие от философии европейской она не стремится к абстрактной систематизации идей и понятий, но опирается на интуитивное, внутреннее познание сущего, которое постигается в силу этого не только и не столько через логические понятия и определения, сколько через символ и образ “посредством силы воображения и внутренней жизненной подвижности”.

 Распространенной формой русского философского творчества является свободное литературное произведение, которое лишь изредка специально посвящено определенной философской проблеме. Обычно речь идет о конкретных вопросах исторически- характерной чертой русского мировоззрения является приверженность духовному коллективизму, или “соборность”;- истина понимается не как бесстрастное теоретическое понимание мира, но как “истина-правда”, которая должна быть основой подлинной, справедливой жизни как отдельной личности, так и всего человечества.

Рассмотрим эти положения ближе. Для европейской философии существенно ее деление на два направления: эмпиризм, для которого основой человеческого познания является непосредственный чувственный опыт, и рационализм, строящий знание на абстрактно-логических связях и логической очевидности. Русское же мышления является антирационалистичным. Но не в смысле неспособности к точной науке. Наоборот, умственная трезвость и логическая ясность как раз характерны для русского духовного склада.

Эта соборность, “мы-мировоззрение”, органическое единство человеческого сообщества образует основу русской церковной мысли. Церковь здесь понимается не как организация, удерживающая верующих авторитетом и принуждением, но как первозданное, живое, внутреннее духовное единство всех верующих, – “божественная кровь, которая циркулирует во всех них и через них” (Там же).

В области общественной жизни это органическое мировоззрение выступает полной противоположностью, несмотря на кажущееся сходство, социально-политическому коллективизму (социализму и коммунизму), для которого отдельные люди являются сталкивающимися и отталкивающимися друг от друга атомами. Поэтому порядок при таком коллективизме возможен только через внешнее государственное принуждение, через искусственное склеивание непримиримых элементов. При этом жизненная активность людей парализуется, а жизнь целого приговаривается к смертельной неподвижности.

“Соборность” же предполагает внутреннюю гармонию между живой личной душевностью и надындивидуальным единством. Она включает, с одной стороны, стремление к тому, что С.Франк называет “органически-корпоративно-иерархическим состоянием”, а с другой – чувство свободы и демократическую активность самоуправления. Удастся ли

русскому духу достигнуть такого адекватного ему социально-политического состояния – это вопрос, решение которого лежит в сфере конкретной исторической политики.

Это связано с особым пониманием истины, которое лежит в основе русского мировоззрения и является его предпосылкой. Это не истина как чистая идея, или сугубо теоретическая картина мира, но истина, совпадающая с внутренней основой жизни и представлена в истинном человеке или жизни человечества. В русском языке такому пониманию истины соответствует непереводимое на западноевропейские языки

слово “правда”, которое одновременно означает и “истину”, и “моральное и естественное право”. Русский дух – в лице религиозного искателя или странника из народа, в лице Достоевского, Толстого или Вл.Соловьева – всегда искал ту истину-правду, которая объяснит и осветит жизнь, а также станет основной “подлинной”, то есть справедливой, жизни.
Глава 2.  Единство и множественность мира В.С.Соловьева
Семен Франк в статье “Русское мировоззрение” называет Соловьева “совершенно своеобразной фигурой” и отмечает, что “он сделал то, что славянофилы (кроме Хомякова) в большинстве своем только обещали: из догматических глубин восточного христианства он развил универсальное философское мировоззрение, которое... у него выливается в философию культуры и социальную философию. Его можно считать определенным образцом для следующего поколения русских мыслителей” (40; 497).

Он пишет книгу “История и будущность теократии”, которая не допускается к печатанию в России в виду католических симпатий автора, и была опубликована заграницей в 1887 году. В 1889 году он публикует в Париже на французском языке книгу “Россия и вселенская Церковь”. В ней Соловьев положительно оценивает роль римско-католической церкви, которая создала всемирную надгосударственную организацию. Соловьев исходит из мистического единства римско-католической и православной церквей и разрабатывает теократическую утопию, согласно которой соединение власти Римского папы с властью русского Царя явилось бы основой для осуществления на земле Царства Божьего. Последней работой Соловьева явился этюд “Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории” с приложением “Повести об Антихристе”. В ней философ окончательно отказывается от утопических надежд на достижение идеалов добра в земной жизни, но пишет о будущем союзе трех церквей – православной, католической и протестантской, в котором они станут равноправными органами одного цельного организма. Множественному миру, созданному божественным существом актом своей воли, соответствует особое единство, производное от единства божественного начала. Это “второе произведенное единство” есть душа мира, или мировая душа. Поскольку мировая душа воспринимает в себя Божество и определяется им, она выступает как тело Христово, или София. В то же время мировая душа, принадлежа бытию вне Божества, может, “сосредоточиваясь на себе” в этой отдельности от Бога, перестать объединять собой многообразие элементов мира, внешнего по отношению к божественному началу. Эта сосредоточенность мировой души на себе и, следовательно, ее обособление от множественного мира приводят к тому, что “единство мироздания распадается на множество отдельных элементов, всемирный организм превращается в механическую совокупность атомов”. В результате “частные элементы всемирного организма... предоставленные самим себе, обрекаются на разрозненное эгоистическое существование, корень которого есть зло, а плод – страдание. Таким образом, вся тварь подвергается суете и рабству тления не добровольно, а по воле подвергнувшего ее, то есть мировой души, как единого свободного начала природной жизни” (39; 133).

Потому и господствует в природном и человеческом мире взаимное вытеснение и внутренняя неприязнь, несовершенство и “недолжное” состояние. Каждая природная точка в мире противопоставляется другой пространством и временем; всякое живое существо, ”всякий зверь, всякое насекомое и всякая былинка в своем собственном бытии отделяет себя ото всего другого, стремится быть всем для себя, поглощая и отталкивая другое”. Мы, люди, за настоящую действительность также признаем “только свое отдельное, особенное я: мы замкнуты в себе, непроницаемы для другого, а потому и другое, в свою очередь, непроницаемо для нас” (Там же; 122). Правда, на короткие светлые минуты времени “мы не чувствуем и не утверждаем себя в своей отдельности: здесь погасает мучительный огонь личной воли, и мы сознаем свое существенное единство со всем другими” (Там же). Но в остальном течении нашей жизни наше идеальное единство со всем другим является для нас призрачным и несущественным.

Итак, вся природа и человеческий мир в своем реальном, обособленном и разрозненном существовании выступают как нечто ненормальное и недолжное. Причина этого состояния состоит в том, что мировая душа сосредоточилась исключительно на себе и тем самым обрекла мир на распад и разрозненность. Это ненормальное и недолжное состояние мира должно быть каким-то образом снято.

Глава 3. Свобода и нравственность. Ф.М.Достоевский
Ф.М.Достоевский – великий русский писатель, христианский мыслитель и публицист. Н.Бердяев пишет в работе “Миросозерцание  Достоевского”, что Достоевский открыл новый духовный мир, вернул человеку его духовную глубину. Общей темой произведений Достоевского является человеческая свобода. Здесь он совершает шаг вперед по сравнению с классической европейской философией. В последней свобода (например, в философии И.Канта) рассматривалась, с одной стороны, как поведение, неподвластное природной причинной необходимости, но, с другой стороны, отождествлялась с сознательным подчинением нравственному долгу. В качестве природного и социального существа человек, конечно, следует своим эгоистическим, в том числе классово-групповым интересам, стремится к личному счастью и к выгоде. В то же время человек способен в своем поведении исходить из всеобщих нравственных законов, и вот в этой способности следовать нравственным законам вопреки своей природной и социальной обусловленности человек выступает как свободное существо.

Таким образом, свобода сводилась к другому виду необходимости – не природной, но нравственной. Не случайно классическая философия явилась источником социалистических теорий, согласно которым конечная цель исторического прогресса состоит в построении на началах разума общественных отношений, при которых все люди необходимо были бы добрыми и нравственными. Согласно Достоевскому, человеческая свобода, чтобы остаться именно свободой, а не еще одним видом необходимости, неизбежно должна включать свободу произвола, чистого каприза, иррационального “глупого хотенья” (“Записки из подполья”) не только по отношению к причинным закономерностям, но и по отношению к нравственным ценностям. Эта возможность произвола есть условие того, чтобы нравственный выбор был не принудительным, но действительно свободным. Только в этом случае личность несет ответственность за свое поведение, что, собственно, и означает быть личностью. Таким образом, исходной, первичной формой свободы выступает чистое самовластие человеческого я. И лишь над этой первичной свободой возвышается другая – высшая свобода, совпадающая с сознательным подчинением нравственному долгу.

Здесь возникает напряженная антиномия, которую не знает классическая философия: человеческая свобода должна быть подчинена нравственным ценностям (тезис), и человеческая свобода должна включать возможность произвола по отношению к нравственным ценностям (антитезис). Этот противоречивый характер человеческой свободы открывает возможность восстания личности, которая не хочет быть средством даже по отношению к так называемым высшим ценностям, она хочет быть целью самой для себя, совершенно отбрасывающей всякое принудительное, извне идущее долженствование. Опыт такого восстания, опыт своеволия и показывает Достоевский в своих романах. Он берет человека, отпущенного на свободу, и исследует судьбу его в свободе. Путь человека на свободе начинается с крайнего индивидуализма и бунта против внешнего миропорядка. Выясняется, что природа человека полярная и иррациональная. Человек отнюдь не стремится именно к выгоде, в своем своеволии он сплошь и рядом предпочитает страдание.

 Свобода выше благополучия. Эта безмерная свобода мучит человека, влечет его к гибели. И человек дорожит этой мукой и этой гибелью. Подпольный человек отвергает всякую рациональную, заранее продуманную организацию всеобщей гармонии и благополучия. Он уверен, что даже в случае построения в будущем такого общества обязательно появится какой-нибудь джентльмен с неблагородной и насмешливой физиономией и предложит столкнуть ногой все это благоразумие единственно с целью, “чтобы нам опять по своей глупой воле пожить”. И он непременно найдет последователей. Человек так устроен, что “всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно”. “Ведь этот свой каприз и в самом деле, господа, может быть выгоднее всех выгод, даже и в том случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах, потому что, во всяком случае, сохраняет нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность”. Человек “свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой единственно для того, чтобы самому себе подтвердить, что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши” (“Записки из подполья”).

Человеческая природа никогда не может быть рационализирована, всегда остается некий иррациональный остаток, и в нем – источник жизни. И в обществе всегда присутствует иррациональное начало, и человеческая свобода, которая стремится чтобы “по своей глупой воле пожить”, не допустит превращения общества в муравейник. Здесь обнаруживается у Достоевского обостренное чувство личности и глубокое недоверие к социализму, к любому окончательному устроению человеческой судьбы.

Достоевский также показывает, что человек, начинающий в своем своеволии сам решать, что есть добро и что есть зло, как раз перестает быть свободной личностью и становится ведомым как бы посторонней силой.

Вершиной творчества Достоевского является знаменитая поэма о Великом Инквизиторе, которую рассказывает Иван Карамазов брату Алеше во время их беседы в трактире. Н.Бердяев пишет об изумительном художественном приеме, использованном Достоевским: говорит один Инквизитор, Христос все время молчит, оставаясь в тени. Истина о свободе оказывается неизреченной, она раскрывается косвенно, через возражения против нее Великого Инквизитора. Великий Инквизитор апеллирует к очевидным фактам по поводу человека. Свобода человеческого духа не существует для большинства людей. Ее выдерживают лишь немногие. Христос, обременив людей непосильной свободой, поступил, как бы не любя их. “Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот вместо твердых основ для успокоения совестительнее. И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда – Ты взял все, что есть необычайного, гадательного и

неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе”. Инквизитор упрекает Христа за то, что он отверг три искушения умного духа в пустыне – превратить камни в хлеба и накормить человечество; чудесно спастись, бросившись с храма, чтобы люди безоговорочно поверили, что Он – Сын Божий; наконец, использовав власть, насильно повести людей за собой. “Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобой, прельщенный и плененный Тобой”.

“Ты... жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками”. “Уважая его (человека) менее, менее от него и потребовал бы, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл”. “Ты обещал им хлеб небесный, но может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагодарного людского племени с земным?”. В словах Инквизитора проступает та же логика, что и в рассуждениях Раскольникова: люди делятся на немногих выдерживающих свободу, и на подавляющее большинство тех, кто ее не выдерживает. Но теперь предлагается любить человека в его слабости. “И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил Ты лишь к избранным и для избранных?”. Инквизитор становится на защиту слабосильного человечества, и во имя любви к людям отнимает у них обременяющий страданиями дар свободы, чтобы взамен дать счастье и спокойствие. “Мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы... Мы заставим их работать, но в свободные от трудов часы мы устроим им жизнь, как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, ибо они слабы и бессильны”. Мысль Инквизитора состоит в том, чтобы из любви к слабым людям, не выдерживающим свободы, организовать им земной рай – такое идеальное состояние, в котором человек, наконец, избавится от трагизма жизни, сомнений и мук совести. Но достигается это ценой признания духовной неполноценности и незрелости человека. Дух есть тревога и мука, делающие человеческую жизнь проблематичной, превращающие ее в трагедию свободной ответственности и принятия решений. И не является ли это мучительное брожение всего лишь заблуждением, от которого нужно освободиться как от ненужной и зловредной обузы? И не состояние ли простодушного блаженства и покоя является единственной и конечной целью человека? Таким образом обнаруживается связь стремления осчастливить человечество с презрением к нему и с уничтожением человека как духовного существа.

Так человечество распадается на меньшинство вождей, наделивших себя правом определять добро и зло по собственному усмотрению,– и подавляющее большинство, образующее послушное стадо счастливых рабов. “Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если будет сделан с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими”.
Глава 4. Максимилиан Волошин: размышления о революции
Была ли социалистическая революция возможностью построения лучшего, более справедливого общества. Или вехой к зарождению «новой» философии, «нового» человека. Этот отрывок из воспоминаний и размышлений  поэта и художника Максимилиана Волошина: «В слове «революция» соединяется много понятий, но когда мы называем Великую революцию, то кроме политического и социального переворота мы всегда подразумеваем еще громадный духовный кризис, психологическое потрясение целой нации.  В жизни человека есть незыблемые моменты, неизменные жесты и слова, которые повторяются в каждой жизни с ненарушимым постоянством: смерть, любовь, самопожертвование. И именно в эти моменты никто не видит и не чувствуетих повторяемости: для каждого, переживающего их, они кажутся совершенно новыми, единственными, доселе никогда не бывавшими на земле. Подобными моментами в жизни народов бывают революции. С неизменной последовательностью проходят они одни и те же стадии: идеальных порывов, правоустановлений и зверств — вечно повторяющие одну и ту же трагическую маску безумия и всегда захватывающие и новые для переживающих их. Революции — эти биения кармического сердца — идут ритмическими скачками и представляют непрерывную пульсацию катастроф и мировых переворотов.

 Духовный кризис наций, который является неизбежным бичом в руке каждой из великих революций, — это кризис идеи справедливости. Идея справедливости — самая жестокая и самая цепкая из всех идей, овладевавших когда-либо человеческим мозгом. Когда она вселяется в сердца и мутит взгляд человека, то люди начинают убивать друг друга. Самые мягкие сердца она обращает в стальной клинок и самых чувствительных людей заставляет совершать зверства. Она несет с собой моральное безумие, и Брут, приказывающий казнить своих сыновей, верит в то, что он совершает подвиг добродетели. Кризисы идеи справедливости называются великими революциями. Анатоль Франс говорит с горькой иронией: «Робеспьер был оптимист и верил в добродетель. Государственные люди, обладающие характером подобного рода, приносят всяческое зло, на какое они способны. Если уж браться управлять людьми, то не надо терять из виду, что они просто испорченные обезьяны. Только под этим условием можно стать человечным и добрым политическим деятелем».

«Русская революция — это только один частичный кризис, который в душе Достоевского выявил тайны последнего и величайшего безумия человеческого рода, который погибнет весь в этих моральных конвульсиях, кроме тех немногих избранных, которым предназначено начать новый род людей, новую жизнь, обновить и очистить землю, перенести внешний закон внутрь человеческой души. Тогда нынешнее — звериное сознание общественного организма, которое ниже нашего личного сознания, станет равным ему и тождественным. Но прежде чем человечество придет к этому полному и безусловному единству личности и общества, надо до самого конца пройти времена безумия. Надо все видимое, все познаваемое рассечь лезвием меча на добро и зло, правду и ложь. На дне каждого политического убеждения заложен элемент личного желания или интереса, который разработан в программу, а ей придан характер обязательной всеобщности.  Таким образом, тот именно класс народа, который был вызван к жизни самой монархией для государственной работы, был ею же отвергнут, признан опасным, подозрительным и нежелательным. В государстве, всегда испытывавшем нужду в людях, образовался тип “лишних людей”. В их ряды вошло, естественно, все наиболее ценное и живое, что могла дать русская культура того времени».

«Русская жизнь и государственность сплавлены из непримиримых противоречий: с одной стороны, безграничная, анархическая свобода личности и духа, выражающаяся во всем строе ее совести, мысли и жизни; с другой же — необходимость в крепком железном обруче, который мог бы сдержать весь сложный конгломерат земель, племен, царств, захваченных географическим распространением империи. С одной стороны — Толстой, Кропоткин, Бакунин, с другой — Грозный, Петр, Аракчеев. Ни от того, ни от другого Россия не должна и не может отказаться. Анархическая свобода совести ей необходима для разрешения тех социально-моральных задач, без ответа на которые погибнет вся европейская культура; империя же ей необходима и как щит, прикрывающий Европу от азиатской угрозы, и как крепкие огнеупорные стены тигля, в котором происходят взрывчатые реакции ее совести, обладающие страшной разрушительной силой. Равнодействующей этих двух сил для России было самодержавие. Первый политический акт русского народа — призвание варягов — символически определяет всю историю русской государственности: для сохранения своей внутренней свободы народ отказывается от политических прав в пользу приглашенных со стороны наемных правителей, оставляя за собой право критики и невмешательства. Все формы народоправства создают в частной жизни тяжелый и подробный контроль общества над каждым отдельным его членом, который совершенно несовместим с русским анархическим индивидуализмом. При монархии Россия пользовалась той политикой свободы частной жизни, которой не знала ни одна из европейских стран. Потому что политическая свобода всегда возмещается ущербом личной свободы — связанностью партийной и общественной».

Волошин в годы гражданской войны остается на территории Крыма (Коктебель) и погибает астмы от и голода.
Глава 5. Философия свободы Н.А.Бердяева

 Человек ставится Бердяевым в центр бытия как фигура, творящая мир в свободном диалоге с Богом и стремящаяся к более высокому понятию о самом Боге. Центральными понятиями философии Бердяева становятся понятия творчества и свободы. Официальная православная церковь несколько критически относится к Бердяеву, так как ее смущает излишне, с ее точки зрения, творческий пафос философии Бердяева, который призывает переосмысливать многие устоявшиеся понятия православной религии. В то же время можно провести параллель между Н.Бердяевым и Вл.Соловьевым, согласно которому, как уже отмечалось в соответствующей разделе, высшее назначение искусства состоит не только в том, чтобы создавать произведения искусства, но и перевоссоздавать по законам красоты и добра, окружающий мир, космос, живую и неживую материю, и таким образом, в конечном счете прийти к Царствию Божию.

Другое, нетрадиционное, учение о Боге и человеке строит Бердяев. Изначальной, первичной реальностью является, по Бердяеву, не Бог,

а некое особое состояние, которое он характеризует как бытие-до-бытия, неизъяснимая тайна, чистое ничто, свобода как таковая, нечто совершенно неопределенное, находящееся по ту сторону добра и зла. Бердяев называет это состояние вслед за немецкими мистиками Ungrund, т.е. нечто безосновное, буквально – бездонное, бездна. Из этой бездны, или чистой свободы, порождается сам Бог, и из этой же бездны он творит человека. Человек в силу этого богоподобен, в нем присутствует часть той первичной свободы, которая есть и в Боге. Вот эта чистая свобода, чистая неопределенность передается через человека в мир в виде зла и несовершенства. Таким образом, зло изначально и неустранимо в мире, так как источником его является это чистое ничто, чистая свобода, которая более первична, чем даже сам Бог. Но одновременно через эту свободу в человеке, полученной им от Ungrund, становится понятной способность человека, наряду с Богом, к творчеству, созданию нового, до того небывшего.

“Несотворенная свобода объясняет не только возникновение зла,

непонятное для традиционных философских учений, но и возникновение творческой новизны, небывшего”, – пишет Бердяев. И добавляет:

“Несотворенная свобода есть предельное понятие, вернее, не понятие, а

символ, так как о несотворенной свободе, ввиду ее совершенной иррациональности, нельзя составить рационального понятия”.

Поэтому грехопадение человека, приведшее к отпадению человека

от Бога, по Бердяеву, есть в то же время проявление достоинства и силы

человека, его творчества и величия. И смысл истории состоит в обрат-

ном сближении человека и Бога, история есть история движения чело-

века к Богу и Бога к человеку, есть преодоление разорванности между

этими двумя полюсами.

Когда человек отделился от Бога, то свобода – Ungrund – преобразовалась в пространственно-временной мир природы и общества с его разорванностью и отчуждением. Таким образом, история есть процесс

преодоления этого отчуждения.

Другая идея христианства – идея самоценности человеческой личности как образа и подобия Бога. Христос заявил: “Не человек для субботы, а суббота для человека”. Таким образом, человеческая личность понимается как то, что выше всяких формальных законов и правил. ХIХ-ХХ века. Начинается господство человека над природой при помощи машин, которое очень скоро оборачивается господством машин над человеком. Возникают в том числе особые социальные машины –государственные учреждения, партии, различные объединения, создаваемые вроде бы для человека, но сразу же начинающие господствовать над самим человеком. Именно в ХХ веке появляются тоталитарные режимы. Встает вопрос – кто-то должен взять верх: машина или человек.

Бердяев в 40-х годах рисует три возможных выхода из этой ситуации:

1) фатальный исход, гибель человечества в атомной войне, в столкновении двух лагерей – капиталистического и социалистического.

2) Насильственное введение всеобщего порядка через создание

единого тоталитарного режима – господство государственной и партийных машин над человечеством. Этот вариант в литературной форме был

описан Дж.Оруэллом в романе “1984”.

3) Подлинный выход, на который надеется Бердяев. Он состоит во

внутреннем духовном преображении человека, победе духа над техникой, в изменении отношения к природе – не как объекту эксплуатации и

использования, но как к одной из высших ценностей. Изменение отношения к человеку, причем к любому человеку, тоже как к высшей ценности. Это будет означать победу культуры над цивилизацией. Этические идеи Бердяева. Рассмотрим их по его книге “О назначении человека. Опыт парадоксальной этики”. В этой книге Бердяев различает три типа этики – закона, искупления и творчества. Этика закона – это всем нам известная этика моральных норм и запретов. Она делит людей на добрых и злых. Добры те, которые выполняют нормы и запреты – не убий, не кради, не прелюбодействуй, чти родителей... Злы и греховны те, кто эти нормы не выполняет. Роль этики закона состоит в том, чтобы смирять, обуздывать и дисциплинировать инстинкты человека и организовывать порядок в жизни больших масс людей. В этом великая и вечная правда морального закона. Конечно же, я должен любить ближнего, но даже если у меня нет этой любви, я во всяком случае должен исполнить закон по отношению к ближнему, должен быть справедлив и честен по отношению к нему. И этот ближний не должен зависеть от того, насколько лично я совершенен или не-

совершенен.

В то же время этика закона не интересуется конкретным человеком и миром, для нее важны добро и справедливость как таковые. Ее формула: “Да совершится правосудие, хотя бы погиб мир!” Этика закона регулирует жизнь абстрактной личности, от нее ускользает конкретная человеческая индивидуальность. Закон по своей сути всегда запугивает, он не преображает человеческую природу, не уничтожает греха, но через страх держит грех в известных пределах. Закон стремится, пишет Бердяев, сделать человека автоматом добродетели. Этика закона возникает в дохристианских обществах, и остается необходимой на любом обозримом этапе развития человечества.

Этике закона Бердяев противопоставляет этику искупления, или

благодати, которую провозгласило христианство в Новом Завете. В основе этой этики лежит не отвлеченная и всегда в конечном счете бессильная идея добра, а личное отношение человека к Богу и к ближнему. Конкретное живое существо выше всякой отвлеченной идеи, в том числе и идеи добра. Поэтому всякая нравственная задача для христианства есть неповторимо индивидуальная задача, а не механическое выполнение раз навсегда данной нормы. Например, есть новозаветное правило: подставь левую щеку, если

тебя ударят по правой. Правило звучит абсурдно, но эта абсурдность заставляет впервые задуматься над тем, а что действительно нужно пред-

принять, если ударят по щеке, нанесут обиду, оскорбление. Раньше было ясно – око за око, зуб за зуб. Действуй не размышляя, как автомат, отвечай злом на зло, и все. И вот теперь я задумываюсь впервые над тем, как же мне все-таки поступить. Тем самым я отстраняю свой гнев и мои вполне понятные эмоции, т.е. перестаю зависеть от собственной психологии; отстраняю от себя ожидание окружающих: струсит или не струсит ответить ударом на удар; отстраняю от себя также различие в социальном положении...

В результате я оказываюсь в состоянии свободы от всего этого. И в этой свободе я вдруг сознаю, что нечаянным словом оскорбил честь этого человека или честь его семьи, и он был вынужден ударить меня, чтобы защитить свою честь. И поэтому мне необходимо не ударить в ответ, а извиниться, если, конечно, у меня хватит на это духа. Но может быть в этом состоянии свободы я увижу, что передо мной хам и наглец и ответным ударом его надо поставить на место. Таким образом, нет общего и абстрактного правила, в отличие от этики закона, но есть каждый раз неповторимая ситуация, требующая единственно правильного и поэтому тоже неповторимого действия. Так как за основу здесь берется отношение к конкретной личности, т.е. к “ближнему”, а к не отвлеченному добру, то исчезает резкое деление людей на “добрых” и “злых”, ведь ясно, что злодей может превратиться в праведника, а праведник в злодея. И до часа смерти никто не знает, что с человеком может произойти. Поэтому: не судите, да не

судимы будете.

Октябрьский  переворот Бердяевым воспринимается как выявление разрушительного начала революции и как крах тех социалистических идей, которыми была одержима русская интеллигенция. Осенью 1919 года Бердяев в Москве организует Вольную академию духовной культуры, где лучшие русские философы читают свои курсы – Андрей Белый, Вяч.Иванов, С.Франк, Ф.Степун. Сам Бердяев ведет семинар по Достоевскому, на материалах которого он впоследствии издаст блестящую работу “Миросозерцание Достоевского”, читает курсы “Философия религии” и “Философия истории”. Позднее, в 1923 году, на основе этих курсах в Берлине он напишет книгу “Смысл истории. Опыт философии человеческой судьбы”, которую он на ряду со “Смыслом творчества” будет ценить больше всего из того, что написано в доэмигрантский период. Деятельность Бердяева привлекает внимание ЧК. В 1920 году он был арестовывается и допрашивается лично Дзержинским, но потом был освобожден без каких-либо последствий. В 1922 году последовал второй арест, Бердяева высылают в составе большой группы оппозиционно настроенной интеллигенции за пределы Советской России. Тогда было выслано более сотни профессоров и писателей по обвинению их в расхождении с советской идеологией.

Газеты духе того времени сообщали об этом факте просто: «В августе-сентябре 1922 года по постановлению Государственного политического управления (ГПУ) из крупных городов страны были высланы наиболее активные контрреволюционеры...» Сегодня восстановить полный список «контрреволюционеров» невозможно, тем более что такой пароход был не один. Прежде всего называют имена: Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Питирим Сорокин, Н. О. Лосский, С. Л. Франк, Л. П. Карсавин, И. А. Ильин, Ф. А. Степун... Наша страна понесла невосполнимые потери, ушел громадный духовный и культурный опыт, неразрывно связанный с этими именами. Изгнание философов и богословов можно назвать отправной точкой того разрушительного процесса, который впоследствии поразил все стороны нашей жизни и прежде всего религиозное сознание народа.
“Подписка

Дана сия мною, гражданином Бердяевым Н. А., СО ГПУ в том, что обязуюсь: 1) выехать за границу согласно решению Коллегии ГПУ за свой счет, 2) в течение семи дней после освобождения ликвидировать все свои личные и служебные дела и получить необходимые для выезда за границу документы, 3) по истечении семи дней обязуюсь явиться в СО ГПУ к начальнику 4 отделения т. Решетову. Мне объявлено, что неявка в указанный срок будет рассматриваться, как побег из-под стражи со всеми вытекающими последствиями, в чем и подписуюсь”.

И еще:

“Подписка

Дана сия мною, гражданином Бердяевым Н. А., Государственному Политическому Управлению в том, что обязуюсь не возвращаться на территорию РСФСР без разрешения органов Советской власти.

Статья 71-я Уголовного кодекса РСФСР, карающая за самовольное возвращение в пределы РСФСР высшей мерой наказания, мне объявлена, в чем и подписуюсь”.
Глава 6. Личность и религия. Отец Сергий Булгаков
В течение последних двадцати лет 19 века отец Сергий Булгаков занимал выдающееся место среди русских богословов и философов. Отношение Маркса к религии, особенно христианству, было язвительно враждебным. Такое отношение к религии Булгаков объясняет тем, что «христианство пробуждает личность, заставляет человека ощущать в себе бессмертный дух, индивидуализирует человека, указывая для него путь и цель внутреннего роста; социализм его обезличивает, поскольку он обращается не к душе индивидуальности, но к ее социальной коже, сводя наличное содержание «личности всецело к социальным рефлексам» (II, 30). Воинствующий атеизм является одним из средств упразднения индивидуальности и превращения человеческого общества «в муравейник или пчелиный улей» (1,94). Попытка заменить божество человеком и возвеличить этого человека как человекобога может легко привести к превращению его в человекозверя (173). По мнению Булгакова, успех социализма в наше время «прежде всего есть кара за грехи исторического христианства и грозный призыв к исправлению». Христиане сделали очень мало для того, чтобы реформировать экономическую систему в духе социальной справедливости. Практический социализм, писал в 1909 г. Булгаков, есть «лишь средство для осуществления требований христианской этики». Однако Булгаков считал, что социализм не может принести человечеству полного удовлетворения. «...В истории возможен «прогресс», - говорит Булгаков, - рост цивилизации, материального благополучия, и, однако, внутренний итог истории есть все-таки не гармония, но трагедия, окончательное обособление духовного добра и зла и в нем последнее обострение мировой трагедии». Личность, стремящаяся к абсолютному добру, может найти полное удовлетворение, только в царстве божием, после преображения мира, и, следовательно, не в историческом процессе, а в метаистории.
Глава 7. Павел Флоренский письма с Соловков
«Каждый член общества добровольно действует для поддержания и сохранения некоторого общественного закона, некоторой нормы. Правление Бога – теократия свобода в подчинении каждого члена общества Богу. О цели и смысле прогресса… Свобода - движение по траектории, но не в создании произвольной новой – в предоставляющихся в известных моментах выбора одной из данных траекторий, но не в произвольной смене их».

Находясь в ссылке и лагерях, священник Павел Флоренский, «не снявший с себя сана», посылал письма семье; значительная их часть сохранилась благодаря подвигу его жены Анны Михайловны: около 50—с Дальнего Востока и около 100—с Соловков

Письма - одно из самых непосредственных свидетельств эпохи. А письма из концлагеря, которые по сути своей есть пыточные документы, - особенно. Их вообще хорошо было бы опубликовать параллельно с факсимильным воспроизведением, ибо в них многое несет и сокрытый смысл, например изменение почерка. Современный читатель не всегда сможет понять, о чем хотел сказать писавший неуловимыми для посторонних намеками, и можно лишь догадываться о том, что он пытался передать в устаревших и потому непонятных сегодня формулировках. Даже явные ошибки и описки имеют смысл: по наблюдениям разбиравших рукописи, ошибок больше там, где говорится о... погоде: больше не о чем было писать, и когда становилось особенно тяжело, то почерк делался неразборчивым, менялся.

Количество писем, которые разрешали писать из мест заключения, было ограничено. Разрешение на дополнительные письма зависело от разных обстоятельств, в том числе и от трудовых успехов, поэтому быть «ударником» означало не только получение «премблюда», но и возможность отправить дополнительное письмо. Порядок отправки писем из Соловков был особенно строг.

Трогательно, с большим интересом, Флоренский описывает жизнь животных соловецкого края, детям своим пишет о том, что родились морские свинки, как вел себя лис чернобурый. 24 января 1935 года он писал, что позавчера праздновал свой день рождения, 54 года, пора подводить итоги. В скором времени он набрасывает в одном из писем перечень того, что он сделал, в каких направлениях двинул науку. Вот его строки. Впрочем, перечислять даже, может быть, и не стоит, потому что очень много - двенадцать пунктов только по математике, электротехнике. Да и сам он очень осторожен, потому что все смотрели цензоры.

П. А. Флоренский писал в соответствии с новым правописанием, но иногда что-либо подчеркивал, употребляя, например, мир и мip, в женском роде писал не ее, а ея. Написание приставок типа раз- и без- не только через «з», но и через «с» было введено после революции и вызвало особенное неудовольствие.

Письма з/к сдавали незапечатанными, а на клапане писали свою фамилию и обозначение письма: основное («Осн.») или дополнительное («Доп.»), № 1, 2, 3. Помимо этой официальной нумерации П. А. Флоренский вел собственную, сквозную, что позволяет судить о количестве написанных и о полноте сохранившихся писем. Последнее известное письмо № 103 датировано 18—20 июня 1937 г.

И вот горькие слова, которые мы читаем в последних письмах: Флоренский пишет, что "обществу не нужны его знания". "Ну что ж, тем хуже для общества". И это было - правда, потому что пострадало наше общество. "Фактически, - пишет он, - уничтожение опыта всей жизни, который теперь только и созрел, мог бы дать полные плоды. На это я не стал бы жаловаться, если б не вы. Если обществу не нужны плоды моей жизни и работы - пусть остается без них. Это еще вопрос, кто больше наказан - я или общество - тем, что я не проявляю того, что мог бы проявить. Но мне жаль, что я вам не могу передать своего опыта, и главное - не могу приласкать вас, как хотелось бы и как мысленно всегда ласкаю". Пройдет всего два года, и пуля убийцы-палача прервет эту прекрасную жизнь.

 

Протокол № 199

Заседания Особой Тройки УНКВД

Ленинградской области

«25» ноября 1937 года

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ—Заковский

ЧЛЕНЫ       — В. Крин, Позерн

СЕКРЕТАРЬ    —Егоров

 

СЛУШАЛИ:

Дело № 1043 14/37 Оперчасти Соловецкой тюрьмы ГУГБ НКВД СССР—на 12 человек заключенных, осужденных   ранее   за   к. р.   Троцкистскую деятельность.

По делу обвиняются:

Флоренский Павел Александрович   1882 г. р., ур. мест. Евлах, Азербайджан, русский, гр. СССР, б/п. Осужден КОГПУ 26/VII—33 г. по ст. 58—10—11 УК на 10 л. ИТЛ                     

ПОСТАНОВИЛИ:

Арх. №212727

Флоренского Павла Александровича

РАССТРЕЛЯТЬ 8. XII. 37 г.

 

Председатель             (Заковский) Подпись

Члены                          (В. Гарин)   Подпись

(Позерн)    Подпись

Секретарь             Подпись               (Егоров)




Заключение

Мы разместили материалы реферата в таком порядке с целью составления общей картины философских размышлений в период до революционный, революционный и после революции. В период дореволюционных идей развитие происходило между двумя основными направлениями: первое можно назвать философией коллективизма (философией с четким вмешательством тенденций социологии, социализма и марксизма), и второе направление - философия индивидуализма (символизм, религиозная философия). В представленной работе рассмотрено второе направление представляющее категории свободы и ответственности исходящее прежде всего из принципа «изменись сам и мир изменится».

Такой индивидуальный подход обладает, как кажется, рядом преимуществ. Так, например, большей устойчивостью в поведении личности. То есть личность с категориями внутренней свободы, не будет ограничивать свободу другой личности. Кроме того, передача нравственно – этических аспектов свободы,  например в семейном воспитании, может способствовать как развитию членов семьи так и общества в целом. Свобода проявляется в деятельности личности.

Многие образовательные учреждения предоставляют своим учащимся множество возможностей для успешной самореализации в социуме. Организуются обучение по дополнительным направлениям, общественные инициативы различного уровня и т.п. Но зачастую эти направления как организованные «взрослыми» не имею успеха у детей по причине отсутствия мотивационного компонента у учащихся.  Критерий проявления свободы личности в обществе, это наличие активности для реализации свободного выбора, не в ущерб окружающим. Поэтому целесообразнее формировать у личности активную, этически позитивную внутреннюю концепцию, и возможно такая личность найдет способы самореализации.ют своим учащимся множество возможностей для самореализации

Становление категории ответственности происходит при принятии личностью ответственности прежде всего за свои действия. Перенос ответственности на других лиц или общество (социальные институты), так называемая «ответственность перед кем-то или чем-то» ведет к  безответственному поведению личности. Принятие ответственности личностью  происходит осознанно, только осознание приводит ко снятию «долженствования» и определяет свободный выбор личности.
     

Литература:

1.     Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. // Н.Бердяев о русской философии / Сост., вступ. ст. и примеч. Б.В.Емельянова, А.И.Новикова. –Ч. 1 – Свердловск, 1991.

2.     Бердяев Н.А. Русская идея // Вопросы философии. – 1990. – № 2. – С.87-154.

3.     Бердяев Н.А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). – М.,1991.

4.     Бердяев Н.А.: Pro et contra. Кн. 1. / Сост., вступ. ст. и прим. А.А.Ермичева. – СПб., 1994.

5.     Владыкина Е.Ф., Ненашев М.И. Поспелова Н.И., Сизов В.С. История русской философии 19 – 20 веков. -  ВГГУ Киров 1998

6.     Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 1. – Л., 1991.

7.     Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 2. – Л., 1991.

8.     Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 2. Ч. 2. – Л., 1991.

9.     Иванов-Разумник. Творчество и критика. Статьи критические 1908- 1922. – СПб., 1922.

10. Иванов – Разумник. История Русской общественной мысли. Т. 3 – М., 1990.

11. Лосский Н.О. История русской философии. – М., 1993.

12. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. – М., 1992.

13. Розанов В.В. О легенде “Великий инквизитор”. // О великом инквизиторе: Достоевский и последующие. – М., 1991.

14. Розанов В.В.: Pro et contra. Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Книга первая. – СПб., 1995

15. Розанов В.В.: Pro et contra. Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Книга вторая. – Спб., 1995.

16. Соловьев В.С. Избранное. – М.,1990.

17. Соловьев В.С. Соч.: В 2 т. Т. 1. – М., 1988.

18. Соловьев В.С. Соч.: В 2 т. Т. 2. – М., 1988.

19. Соловьев В.С. Соч.: В 2 т. Т. 2. – М., 1989.

20. Флоренский П. Священник Павел Флоренский. Соч.: В 4 т. – М., 1994.

21. Франк С.Л. Духовные основы общества. – М., 1992.

22. Шестов Л. Соч.: В 2 т. Т. 1. – М., 1993.

23. Шестов Л. Соч.: В 2 т. Т. 2. – М., 1993.

24. Шестов Л. Начала и концы. – СПб., 1908.

25. Шестов Л. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. – СПб., 1911.

Медиатека:

1.     о. Александр Мень Павел Александрович Флоренский © 2000, Библиотека «Вехи»

2.     Волошин М. «Жизнь — бесконечное познанье»; Стихотворения и поэмы. Проза. Воспоминания современников. Посвящения / Сост., подгот. текстов, вступ. ст., краткая биохроника, комм. В.П.Купченко. — М.: Педагогика-Пресс, 1995.

3.     Булгаков С.Н. Соч.: В 2т. Т.1. – с материалов М., Наука 1993