Реферат Фридрих Ницше 2
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Введение.
Всего приятнее для нас те слова,
которые дают нам какое-нибудь знание. (Аристотель)
Центральное место в философско-культурологической концепции Ницше занимает понятие «жизнь», основу которой образует воля. Однако взгляды Ницше на протяжении творческой деятельности претерпевали определенную эволюцию.
Аполлонистическое и дионистическое начала в концепции искусства Ницше.
На самом деле искусстве Ницше различает два начала: аполлонической и дионистическое. Аполлонической — рациональное, упорядоченное и критическое. Дионистическое — чувственное, вакхическое, опьяненное. Ницше исходит из предпосылки, что в греческом пантеоне боги Аполлон и Дионис — противоположные символические типы. Аполлон — это небесное, солнечное существо, сын Зевса, сменяющий на Олимпе бога Солнца Гелиоса, олицетворяющий солнечное начало; он — источник света, носитель божественного откровения. «Аполлон как бог всех сил, творящих образами, есть в то же время и бог, вещающий истину, возвещающий грядущее». Дионис же, напротив, олицетворение земного, бог плодородия, покровитель растительности, земледелия, виноградной лозы и виноделия. Дионис — бог веселья, радости, буйства. Аполлон и Дионис символизируют противоположность небесного и земного начал. «Под чарами Диониса не только вновь смыкается союз человека с человеком: сама отчужденная, враждебная или порабощенная природа снова празднует праздник примирения со своим блудным сыном — человеком». Чтобы показать, в чем состоят различия «аполлонического» и «дионисического» начал культуры, необходимо обратиться к понятиям и принципам, образным выражением которых выступают боги Аполлон и Дионис. Аполлон — выражение покоя и порядка, Дионис — его противоположность. Если первый — «полное чувство меры, самоограничение, свобода от диких порывов, мудрый покой бога-творца образов», то второй — избыток, нарушение всякой меры, безмерное, взрывчатое буйство. Аполлон воплощает принцип индивидуализма, он — великолепный божественный образ этого принципа, «в жестах и взорах которого с нами говорит вся великая радость и мудрость «иллюзии», вместе со всей ее красотой». Дионис символизирует ужас и восторг «чудовищный ужас», охватывающий человека, усомнившегося в формах познания явлений, и «блаженный восторг, поднимающийся из недр человека и даже природы», когда нарушен принцип индивидуализма, «разбиты все неподвижные враждебные границы, установленные между людьми нуждой, произволом и «дерзкой модой»... каждый чувствует себя не только соединенным, примиренным, сплоченным со своим ближним, но единым с ним». Сущностной характеристикой, как Аполлона, так и Диониса является способность воодушевлять людей, рождая образы различного порядка. Именно поэтому Ницше и обозначил два противоположных начала бытия и художественного творчества, как «аполлонической» и «дионистическое». Эти начала прорываются из самой природы «без посредства художника-человека». Человек в концепции Ф. Ницше — только «подражатель» и проводник имеющихся в природе сил: «...каждый художник является только «подражателем» и притом либо аполлоническим художником сна, либо дионисическим художником опьянения, либо, наконец, … одновременно художником и опьянения и сна».
Подчинение Диониса Аполлону порождает трагедию. Эта трагедия не только вид искусства, но и состояние человека, у которого творчески импульсивное, образно-художественное начало подавляется понятийным рационально-критическим анализом. Именно трагическое мировосприятие, основанное на борьбе в культуре аполлонического и дионисийского начал, позволило, по мнению Ницше, древним грекам добиться огромных успехов. Но рационализация культуры, связанная с эпохой Просвещения, уничтожила истоки ее процветания. Задача современного искусства восстановить трагический миф для того, чтобы дать мощный заряд жизни творчества.
Философия культуры Ф. Ницше.
Начало научной деятельности Ницше пришлось на рубеж 60-70-х годов, когда он был студентом Боннского и Лейпцигского университетов, а затем получил профессуру в Базеле. Его первые работы были посвящены греческой культуре: «Гомер и классическая филология», «Гомеровское соревнование», «Философия в трагическую эпоху Греции» и др. Но, пожалуй, самым известным сочинением данного периода стало «Рождение трагедии из духа музыки», созданное под влиянием не только античных источников, но и музыки Вагнера (работа вышла с посвящением гениальному композитору), а также философии Шопенгауэра.
Необходимо помнить, что наступившая в Германии XIX века эпоха расцвета классической филологии была эпохой, наложившей своеобразное табу на типологические построения (в духе романтиков, Шеллинга или Гегеля). На протяжении ряда десятилетий считалось ненаучным говорить об античности вообще, о ее единой идее. Ученые погрузились в собирание и накопление фактов, а высшей формой обобщения признавалось нахождение фактической же закономерности. Неудивительно, что публикация книги Ницше вызвало неприятие его коллег по цеху классической филологии.
«Рождение трагедии из духа музыки» — одна из самых важных работ не только в творчестве Ницше, но и в истории эстетики. Так Ф. Юнгер ставил с ней наравне лишь «Идеи о подражании в греческой скульптуре» Винкельмана. Причем, если Винкельман и его последователи (Лессинг, веймарские классики, немецкие идеалисты) приближались к грекам со стороны пластики («аполлонической»), то Ницше выделяет противоположный — трагический («дионисийский»), аспект античной культуры. Предшественниками автора «Рождения трагедии» Ф. Юнгер считал Ф.Г. Клопштока и Ф. Гельдерлина. На наш взгляд, к ним следует прибавить также Г. фон Клейста — автора «Пентесилеи».
В представлении Винкельмана, греческая культура — нечто жизнерадостное и ясное, в ней господствовали строй и мера. Данное представление надолго определило восприятие этой культуры европейскими исследователями и деятелями культуры. Образцом для концепции, как самого автора «Идей о подражании в греческой скульптуре», так и его последователей, являлась античная пластика и поэмы Гомера. Высшим выражением пластики Винкельман объявлял Аполлона Бельведерского, а Гете — Геру Людовизи, которую ставил наравне с творчеством Гомера.
Наиболее яркими трагическими героями, на взгляд Ницше, оказываются Эдип из трилогии Софокла и Прометей из трагедии Эсхила. Причем, если в случае Эдипа перед нами предстает пассивный герой, то Прометей — герой активный, осмелившийся бросить вызов богам. Интересно, что автор «Рождения трагедии» рассматривает миф о Прометее как общеарийский, противопоставляя его семитскому мифу о грехопадении. Украв огонь, Прометей, персонифицировавший в своем образе человечество, взял на себя ответственность, в т.ч. и за свои будущие страдания.
Толкуя образ античного титана в эсхиловском «Прикованном Прометее», Ницше отмечает его двойственную природу, совмещение в нем дионисийской и аполлонической стихий. Когда Прометей рвется за пределы жесткой индивидуации, стремится стать единым мировым существом — перед нами дионисийская стихия. В тяготении же к справедливости, желании показать богам, что и над ними, как и над людьми, властвует всемогущая Мойра (персонификация космической справедливости) проявляется аполлонизм героя трагедии Эсхила.
Гибель дионисийской трагедии Ницше связывает с творчеством третьего великого драматурга Древней Греции — Еврипида. Дионисийское начало у него подменяется жизнеподобным аффектом, а хор, игравший решающую роль в старой трагедии, изгоняется. Хор, по мнению Ницше, и есть то решающее, музыкальное начало, которое и делало трагедию трагедией, т.е. дионисийским искусством. Прообразом такого понимания значения музыкального начала в генезисе трагедии Ницше, несомненно, послужили оперные шедевры Вагнера. Таким образом, перед нами явная модернизация, ибо музыкальное сопровождение античной трагедии, с точки зрения европейца XIX века, воспитанного на художественной традиции от Баха до Брамса, было более чем примитивным.
Впрочем, данный момент понятен и объясним, ибо Ницше опирался на весьма мощную традицию интерпретации музыки в качестве особой, отличной от всех остальных, формы искусства. Традиция эта была намечена уже романтиками — Вакенродером, Новалисом, Тиком, Гофманом. В дальнейшем мысли романтиков получают фундаментальное развитие в философии Шопенгауэра, рассматривавшей музыку в качестве непосредственного выражения воли, и в эстетической концепции Вагнера, реализовавшейся в его музыкальной практике.
Показательно, что декаданс, начатый Еврипидом, вскоре привел к тому, что достойных сохранения произведений просто не стало. До нас не дошло ни одного произведения в жанре трагедии, созданного в эллинистический период. В отличие от других видов искусства, трагедия не оставила прямых наследников — констатирует Ницше. Те же, кто претендовал на это звание, новоаттическая комедия, в первую очередь, обнаруживали близость не к Эсхилу и Софоклу, но именно к Еврипиду, выдавая, тем самым, недионисийскую сущность. Причем как свою, так и автора «Ифигении в Авлиде» и «Вакханок».
Молва неразрывно связывала творчество Еврипида и Сократа, — это утверждал в своих комедиях Аристофан, бывший одним из любимейших Ницше античных авторов. Именно Сократ, по слухам, помогал Еврипиду сочинять его трагедии. Как бы подтверждая это мнение, Сократ, будучи противником трагического искусства, посещал театр лишь тогда, когда там шли пьесы Еврипида. Что же, на взгляд Ницше, объединяло двух великих афинян? Подмена инстинкта сознанием — отвечает автор «Рождения трагедии». Логическое влечение заменяет инстинктивную мудрость, как в диалектике Сократа, так и в драматургии Еврипида.
Понятно, что развенчание творчества Еврипида и мудрости Сократа не носит в произведении Ницше самодостаточного характера. Нет, он метит в современный мир, коренящийся в том сломе дионисийского, который неразрывно связан с именами Сократа и Еврипида. «Наш современный мир во всем уловлен сетью культуры александрийской, а потому ведает лишь один идеал — вооруженного величайшими силами познания, трудящегося на службе науки теоретического человека; Сократ прообраз и праотец его. Все средства воспитания преследуют у нас именно этот идеал; любое иное существование обязано мучительно пробиваться к свету, двигаясь боковыми путями, — существование хотя и дозволяется, но не предполагается».
Два года спустя после публикации «Рождения трагедии» Ницше издает небольшое сочинение — «О пользе и вреде истории для жизни», ставшее вторым по счету из серии культурфилософских эссе, объединенных названием «Несвоевременные размышления». В нем рассматриваются три основные рода истории, которые Ницше обозначает как монументальный, антикварный и критический. Монументальная история ищет в прошлом модели для собственного удовлетворения, она дает человеку веру в возможность повторения великих деяний и в современности. Антикварная история восстанавливает прошлое в качестве основания для настоящего. Наконец, критическая история судит прошлое с целью устранения препятствий для реализации собственных целей.
«Передозировка» прошлым — форма опаснейшей болезни, ибо связывает нам руки в деле творчества, превращает нас в эпигонов ушедших эпох и культур. Кроме того, автор второго «Несвоевременного размышления» указывал на взаимосвязь, существовавшую между историческими науками и политической практикой. Можно согласиться с современным исследователем, указывающим, что «Ницше придавал значение истории лишь в той мере, в какой она может стимулировать создание будущего государства, сущностно соразмерного греческой трагедии. Преображенная будущим классическая античность и круг древнегерманских богов — вот видение Ницше грядущего бытия человечества».
Можно констатировать, что горизонт автора «Человеческого, слишком человеческого» и «Утренней зари» обусловлен двумя традициями — естественнонаучной, с ориентацией на учение сверхпопулярного в те годы Дарвина («Происхождение видов путем естественного отбора» вышло в
Пять основных категорий (или «рубрик») философии Ницше — «нигилизм», «переоценка всех прежних ценностей», «воля к власти», «вечное возвращение того же самого» и «сверхчеловек». Понимать эти категории мы должны в их взаимосвязанности и взаимодополнении. Например, мы не поймем, кто такой «сверхчеловек», если не будем иметь представление о «воле к власти» и «нигилизме». То же самое относимо и к другим категориям ницшевской философии — «переоценке всех прежних ценностей» и «вечному возвращению того же самого».
Тему нигилизма Ницше осмыслял в связи с концепцией «смерти Бога». Надо сказать, что тема «смерти Бога» ведет свое начало еще со времен поздней античности. Так в 17 главе трактата «Об упадке оракулов» Плутарх говорит: «Умер великий Пан». В трудах христианских авторов это выражение стало означать закат язычества и победу нового вероучения. В этом ключе интерпретирует данную ситуацию еще Паскаль. В дальнейшем выражение «Умер великий Пан» стало означать конец какого-либо исторического периода. Однако особенно актуальной тема «смерти Бога» становится на рубеже XVIII-XIX веков.
Наиболее радикально тема «смерти Бога» была поставлена немецким романтиком Жан-Полем (Иоганном Паулем Фридрихом Рихтером) в романе «Зибенкез» (1-я редакция — 1796-1797 гг., 2-я — 1818г.), где мы находим следующий фрагмент — «Речь мертвого Христа с вершин мироздания о том, что Бога нет». Этот текст подготовляла «Жалоба мертвого Шекспира в церкви среди мертвых на то, что Бога нет» (1790 г.). В работе же «Уничтожение» (1796 г.) Жан-Поль вводит жуткий образ «Христа без воскресения» (der tote Christus, ohne Auferstehung). Молодой Гегель в 1802 году пишет о «чувстве, на которое опирается вся религия нового времени, о чувстве: сам Бог мертв» («Вера и знание»).
Впервые слова «Бог мертв» Ницше произнес в 125 фрагменте «Веселой науки». В 343 фрагменте этого произведения автор развивает тему, утверждая, что вера в христианского Бога сделалась неправдоподобной. Понятно, что речь у Ницше идет не только о христианском Боге, ибо слово «Бог» служит для обозначения сверхчувственного мира вообще. Это — сфера идей, идеалов и т.п., понимаемая, начиная с Платона, как подлинный и действительный мир. Мир же чувственный, «посюсторонний» — нечто кажущееся и недействительное. Если обозначить чувственный мир как физический, то сверхчувственный можно назвать метафизическим. Таким образом, говоря о «смерти Бога», Ницше подразумевает то, что метафизический мир лишился своей действительной силы. Пришел конец метафизики — традиции западной философии, понимаемой автором «Воли к власти» как платонизм.
Вообще процесс изживания метафизической традиции имеет долгую предысторию. Уже эпоха Возрождения стремилась заменить авторитет Бога и церкви авторитетом разума и самосознания. Идеология прогресса подменяет христианский идеал загробного блаженства. Религиозный культ уступает место созиданию культуры и распространению цивилизации. Творчество, ранее являвшееся привилегией Бога, провозглашается отличительной чертой человеческой деятельности. Человеческое «Я», едва утвердив свою самостоятельность и автономность, начинает претендовать на преодоление метафизики, а Ницше характеризует свою философию как «перевернутый платонизм».
Понятно, что данное «переворачивание» обозначает предельную возможность философии, и сам этот процесс Ницше именует «нигилизмом». Причем нигилизм характеризует внутреннюю логику исторического свершения Запада. Понятно, что отпадение от христианства — лишь один из моментов движения. Проблема ведь оборачивается и следующим образом: не оказывается ли само христианство определенным выражением нигилизма? Ницше, принципиально различая первохристианство (период до составления Евангелий и начала миссионерской деятельности апостола Павла) и историческое христианство, дает на этот вопрос утвердительный ответ (см., например, «Антихриста»).
1887 годом датирована следующая запись: «Что означает нигилизм? То, что высшие ценности теряют свою ценность. Нет цели. Нет ответа на вопрос «зачем»?». Но при всем том, что прежние ценности обесцениваются, сам мир не перестает существовать и именно этот, лишившийся старых ценностей, мир неизбежно будет настаивать на полагании новых ценностей. Данный процесс Ницше обозначает как «переоценку всех прежних ценностей». Показательно, что эту переоценку он также объявляет нигилизмом, но «совершенным», «классическим».
«Совершенному» нигилизму противостоит «несовершенный», наиболее ярко выразившийся в философии прежнего ницшевского учителя — А. Шопенгауэра. Шопенгауэр считал, что миром управляет бессознательная космическая воля. Все сущее, в т.ч. и человек, оказывается в ее власти. Человеческая жизнь неизменно протекает между желанием и его удовлетворением. Даже удовлетворив то или иное желание, претерпев при этом всевозможные неудобства и неприятности, человек либо стремится к удовлетворению следующего, либо оказывается во власти пресыщения и скуки. Все это накладывает на повседневное существование человека отпечаток абсурдности.
Таким образом, можно утверждать, что жизнь полна страданий и есть состояние вполне несчастное. Пока мы «волим» — мы страдаем. Единственный выход — выйти из-под власти мировой воли. Шопенгауэр предлагал два пути выхода: аскетизм (отвращение от жизни, угашение в себе всяческих желаний) и погружение в чистый интеллект, созерцающий волю, но не участвующий в ее жизни (чистое представление). В любом случае Шопенгауэр не противоречит своей изначальной установке, что жизнь в нашем наисквернейшем из миров достойна лишь угашения.
Подобные воззрения Ницше объявил «пессимизмом слабости», которому необходимо противопоставить «пессимизм силы». Последний не строит иллюзий, ясно видит всевозможные опасности, не желает ничего скрывать. «Пессимизм слабости» и «пессимизм силы» — крайности, а пространство между ними заполнено различными формами «неполного нигилизма». «Неполный нигилизм, его формы: мы живем среди них. Попытки избегнуть нигилизма, не переоценивая бывших до сего времени в ходу ценностей; они приводят к обратному результату, обостряют проблему».
«Неполным нигилизмом» оказываются все попытки удержать место, опустевшее после смерти христианского Бога, заполнить его новыми идеалами. Таковы все учения, обещающие осчастливить мир посредством демократии, социализма или, например, музыки Вагнера. Завершенный же нигилизм должен устранить самое место ценностей — сверхчувственное, метафизическое. Переоценка ценностей, таким образом, становится переворачиванием самих принципов оценивания, стремлением отыскать нечто, способное заменить ставший безжизненным метафизический мир.
В предыдущей главе мы уже затронули проблематику ценностей, выдвинутую неокантианством в центр философского рассмотрения. Это было своеобразным ответом на многочисленные попытки радикальной «переоценки ценностей», которые на протяжении XIX века предпринимались представителями самых разных философских направлений и школ. Ницше, который радикально ставил проблему ценностей, интерпретировал данные попытки как «неполный нигилизм». Противостоящий ему «завершенный нигилизм» стремится отыскать самое, что ни на есть живое, становясь «идеалом изобильнейшей жизни».
В одном из фрагментов «Воле к власти» мыслитель указывал: «Точка зрения «ценности» — это точка зрения условий сохранения, условий подъема сложных образований с относительной продолжительностью жизни внутри процесса становления» . Поскольку же мы живем в научную эпоху, то Ницше представляется возможным и даже желательным применение «числа и меры» в деле построения новой системы ценностей.
Сущность ценности состоит в том, что она — точка зрения. Ценность — точка зрения глаза, усматривающего, рассчитывающего и считающегося с чем-то. Нельзя сказать, что ценность — это нечто существующее сначала само по себе, а затем начинающее рассматриваться как точка зрения. Нет, ценность остается собою лишь при условии признания и значимости. Таким образом, значимость ценностей фактически приравнивается к их значимости для субъекта — перед нами все тот же психологизм, хотя и в своеобразном облачении. У Ницше сама жизнь оказывается в своей сущности полагающей ценности. Он, таким образом, избегает неокантианской путаницы и ищет самое живое и очевидное, что может быть положено в основание философии, противостоящей господствующей метафизической традиции.
Развивавшаяся в рамках реформационных процессов, новоевропейская метафизика превращает живого, полнокровного человека в «субъект», развоплощает его. Уже для Р. Декарта первоочевидностью является человек как мыслящее существо, а для удостоверения в реальности нашей телесности необходима «гарантия» Бога. То же самое можно сказать и о подавляющем большинстве мыслителей Нового времени. Вместе с тем, в области повседневного поведения господствующими становятся пуританские нормы, которые нашли свое завершение в ханжеской морали викторианской эпохи.
Современный человек, утративший первоинтуицию тела и гипертрофировавший свои рассудочные способности, провозглашается «мерой всех вещей». Причем речь идет не об интеллектуальных парадоксах античного софиста Протагора, но о базовой интуиции новоевропейской культуры. Исходя из такого мироощущения, постулируется вся новоевропейская метафизика с ее центральной фигурой — «познающим субъектом». Причем на этого самого субъекта возлагается ответственность не только за гносеологические процедуры, но и за все сферы жизнедеятельности западной цивилизации.
Тело в этой системе координат оказывается всего лишь машиной по отправлению необходимых жизненных функций. Так обстоит дело уже в картезианской философии, которая не делает принципиальных отличий между телесностью людей и животных, оказывающихся уподобленными механизмам. Повторимся: речь идет именно о механизмах, т.е. о чем-то неживом и сконструированном. Подлинное же существование начинается лишь тогда, когда «я» мыслительным усилием «покидает» эту машину и «видит» ее как нечто внешнее. Внешнее, разумеется, по отношению к интеллектуальной жизни.
«Механизация» собственной телесности заставляла новоевропейского человека видеть и окружающий мир как «мертвое тело». Неудивительно, что И. Кант, наиболее выдающийся и последовательный теоретик научного мировоззрения, утверждал, что «легче понять образование всех небесных тел и причину их движения, короче говоря, происхождение всего современного устройства мироздания, чем точно выяснить на основании механики возникновение одной только былинки или гусеницы». Мышление эпохи, таким образом, не знало «жизни», отсутствовала сама идея организации живых существ и, по мнению Канта, было бы смешно надеяться на появление нового Ньютона, который «сумеет сделать понятным возникновение хотя бы травинки, исходя лишь из законов природы, не подчиненных никакой цели».
С этой абсолютизацией механики в мышлении последних веков европейской истории в XIX в. начинают бороться представители самых разных направлений и школ — романтики (один из них, Й. Геррес, например, писал, что «древо жизни должно расти на жирном черноземе жизни тела»), Фейербах, Маркс, но, пожалуй, наиболее фундаментальную попытку деструкции механицизма предпринял Ницше. В данной связи и надо понимать ту преизбыточную телесную витальность, которой он наделяет главных героев своих произведений — «господ жизни», «белокурых бестий», «сверхчеловеков».
В этих, на первый взгляд, гротесковых образах Ницше находит наиболее точный языковой эквивалент самой реальной жизни и ее высшему порождению — человеческому телу. Вообще категория «жизни» занимает в философии Ницше серьезное место, представляя своеобразное соединение духовного и биологического, доходящего в биологизме до утверждения расовой теории. Причем расовая организация обусловливает как язык, мораль, культуру, так и политические институты. Необходимо заметить, что в рамках европейской культуры второй половины XIX — первой половины XX веков расовая теория занимает законное место, наряду с теорией эволюции и учением о классовой борьбе.
Периоды развития философии Ф.Ницше.
Исследователи философии Ницше выделяют три периода развития его философии: первый или ранний (с 1871 по 1876 года), когда были написаны «Рождения трагедии из духа музыки» (1872 г.), «Несвоевременные размышления»; второй или средний период (с 1877 по 1881 года), написаны «Человеческое, слишком человеческое» (1878 г.), «Утренняя заря» (1881 г.); и третий период (1882-1889 гг.), в этот период были написаны «Весёлая наука», «Так говорил Заратустра» (три книги 1883-1884 гг.), «По ту сторону добра и зла» (1886 г.), «Воля к власти» (1889 г.).
В первый период на философию Ницше большое влияние оказала философия немецкого философа первой половины XIX века Шопенгауэра и музыка и эстетика современника Ницше немецкого композитора Р.Вагнера. Шопенгауэр представил мир явлений как объективировавшуюся волю, создающую мир для эстетического и этического самопознания. За основу своей философии Ницше берёт этот принцип. Философия Шопенгауэра для Ницше соединила слово и музыку в качестве двух сторон мировой воли. Изучая греческую культуру, Ницше стремится проследить многие закономерности культуры: этапы, гармонию и дисгармонию, отражение в искусстве как художественную целостность. В культуре, по Ницше, мировая воля должна увидеть саму себя, произвести человека, породить гения. Античная культура, считает Ницше, была разрушена попытками её познания рациональными и логическими средствами. Учение Сократа положило начало этому разрушению, по которому мир осмыслялся посредством логики. Так же Еврипид породил древнегреческую трагедию, отойдя от мифа и целостного отражения в нём мира к рационально-психологическим приёмам. То есть, по Ницше, переход к рационализму в культуре и искусстве привёл к разрушению искусства и культуры в целом, её художественной целостности.
На втором этапе развития философии Ницше, его иррационализм ещё больше усиливается. На Ницше большое влияние оказывает естествознание его времени и философия науки того времени – позитивизм. В философию Ницше входят понятия: «мир», «жизнь», «становление», «человек» понимаемый больше в биологическом смысле. У Ницше нет логически связанной и выведенной системы понятий, как у Гегеля и Фихте, но определённая логика в его философии была. Основополагающим понятием выступает «становление» как не имеющая в себе цели и конца, конкретной определённости, длительность мирового процесса, поток вечного круговорота и возращения. Её нельзя познать или конкретно представить, так как это остановило бы весь процесс становления. Движущей силой этого становления является всё та же воля. Человек только переход к сверхчеловеку. Сверхчеловек – главная цель развития человечества. Сверхчеловек – личность, стоящая по ту сторону добра и зла. Сверхчеловек станет носителем новой морали, иных моральных ценностей. Существующая мораль является моралью рабов. Новая мораль утвердится порождением сверхчеловека, новой расой – расой господ, новой аристократией, которая будет с презрением относится к черни и понятиям добра и справедливости, присущих морали рабов. Сверхчеловек как новая каста господ не будет знать жалости и справедливости. Учение о воли к власти, о сверхчеловеке как высшем существе, стоящим по ту сторону добра и зла, учение о новой морали – сердцевина и сущность всей философии Ницше. Из неё не выкинешь ни единого слова. Его философия, несмотря на ряд противоречий и неоднозначных высказываний, имеет такое ядро, которое представляется логически выстроенным, продуманным и направленным против общепринятых ценностей и норм морали. Ницше и называл себя первым амморалистом в истории, то есть человеком, который объявил всю прежнюю культуру, мораль и религию заблуждениями.
На третьем этапе Ницше разрабатывает и критически-разрушительно переоценивает все ценности, а также созидательные идеи «сверхчеловека», «вечного возвращения» и «воли к власти». Необходимо заметить, переходя к анализу третьего этапа творчества Ницше, что последнее позволяет по отношению к себе применение целого ряда интерпретационных стратегий. Можно говорить о «политическом» (начало ему положили представители левого крыла российской социал-демократии, а затем оно послужило основанием для идеологии фашизма и национал-социализма), «эстетическом» (общеизвестно влияние мыслителя на деятелей культуры XX века), «религиозном» (русское неохристианство, различные версии протестантской теологии и т.д.) прочтении текстов Ницше.
Наиболее, однако, глубокой нам представляется та трактовка, которую дал философии Ницше М. Хайдеггер. Хайдеггер, в противоположность «поэтическим» и тому подобным прочтениям, говорит о «строгом» (т.е. философском) характере наследия автора «Заратустры». Вообще следует сказать, что у зрелого Ницше проблемы философии культуры оказываются составной частью его проекта критики европейской метафизики и, в этом смысле, их нельзя рассматривать вне онтологического и гносеологического контекста.
Концепция хаоса у Ницше.
Одна из принципиальных тем ницшевской мысли – «истолковательный характер всего, что случается. Ни одно событие не существует само по себе. Все происходящее слагается из группы феноменов, собранных и отобранных интерпретирующим бытием». Для Ницше эти феномены – не маски, натянутые на вещь-в-себе, не измельчавшие разновидности бытия или ничто, или просто факты; само их существование принадлежит интерпретирующему процессу, ток которого запускается лишь разностью потенциалов между интерпретирующей активностью и текстом. Бытие есть текст. Оно появляется и обретает смысл; смысл этот многолик – и манифестирует себя не как объект для субъекта, но как интерпретация, выстраивающая саму себя в терминах множественности перспектив. Интерпретация здесь охватывает и действие истолкования и толкуемый текст, чтение и книгу, расшифровку и загадку. «Здесь не спросишь: «Кто же в таком случае интерпретирует?», ибо само существующее и есть интерпретация как форма Воли к Власти». Мы, утверждает Ницше, - «изобретательные толкователи и судьбовещатели, которых рок разместил как зрителей на европейской сцене, лицом к лицу с таинственным и неразгаданным текстом, чье значение постепенно проступает».
Бытие есть манифест, проявление; и эта манифестация есть великое громыхание и возбуждение смысла. Но смысл не дешифруем напрямую. Он не хранит ничего от потустороннего, - и напрасно вглядываться в его подоплеку в поисках умопостигаемой основы, проступающей за мерцанием являющего. Интуицией или умозрением не ухватить его, и уж подавно не синтезировать в логическую систему. Сама идея единства – логическая система – уже, собственно, продукт интерпретации, и не может служить непосредственной очевидностью. Поскольку явление бытия есть «текст», а не картинка (призванная продемонстрировать свое содержание наивному восприятию или умозрению философа), оно двусмысленно по существу: оно утаивает ровно настолько, насколько открывает, это непрозрачное откровение, затуманенный смысл – короче, загадка. В силу этой неоднозначности, Ницше и назовет явление маской или вуалью.
Еще раз: эта маска не скрывает никакой трансцендентной реальности. Ошеломленный таким специфическим положением дел, философ впадает в искушение рассечь тягучую непрерывность феноменов (этот длящийся поток, чьи диссонансы сливаются, а контрасты смешиваются) путем отделения ясного от смутного, бытия от его видимости. Думая, что ему по силам быть мудрым в обращении с феноменами, метафизик попадается к ним в ловушку – ибо феномены обманчивы: они кажутся масками, которые легко срываются или спадают, стоит лишь применить к ним наш критический разум, ориентированный на противоречия реального мира. Но этому точно не бывать! Явление маскирует то, что оно манифестирует, не оставляя нам возможности отслоить иллюзию от манифестации. Феномен есть маска; он превращает собственное появление в видимость, в призрак – то есть он возникает как притворство. По ту сторону его может быть обнаружено ничто – то ничто, которое, помимо прочего, должно еще квалифицироваться как метафизическое отрицание феноменального бытия: ничто нигилизма.
Мы должны признать, что в этой двусмысленности феноменов есть нечто чреватое заблуждением и досадное для человеческого ума. Но, вместо возмущения этой «пародией» на осмысленный порядок, Ницше советует задаться вопросом: что именно в человеке приходит в негодование и протест? Ответ состоит в том, что разум желает узнавать свои собственные логические категории внутри феноменов. Но, в конце концов, почему реальный мир должен быть к услугам разума и логики? И что, если явления непосредственно адресуют эту поэму мира нашему эстетическому вкусу, нашей воле к искусству?
Пытаться подражать Пармениду, отвергая воспринимаемые явления ради абсолютного бытия (должного целиком соответствовать принципу тождественности) значило бы заменять явленное (мир явлений) – признаваемое пока еще подлинной, хотя и иррациональной манифестацией реальности – на фикцию, на неадекватную явленность, на воображаемую явленность:
«Явленное, как я понимаю его, - это истинная и уникальная реальность вещей; это то, чему принадлежат все существующие предикаты и что в какой-то мере лучше всего обозначалось бы суммой этих предикатов, даже включая сюда противоположные предикаты. Но это слово откровенно обозначает реальность, неприступную для логических операций и разграничений; таковы уж отношения «явленного» с «логической истиной», которая - сие должно быть прибавлено – возможна лишь в воображаемом мире. Я не утверждаю, что явленное противоположно «реальности», напротив, я считаю, что оно и есть реальность, которая противостоит превращению актуального в воображаемый «действительный мир». Если бы было дано точное имя этой реальности, она бы называлась «волей к власти». Тогда бы данное ей имя пришло бы в соответствие с ее имманентной сутью, а не с изменчивостью, неуловимостью и текучестью ее природы».
Такая концепция жизни имеет, конечно, мало общего с биологией. Скорее, для Ницше, жизнь определяет сущность интерпретируемого бытия в той мере, в какой последнее задействует защитную маску обманов. Обманы тогда обозначают собственно порядок явлений – т.е. текстуру текста, хаотический конгломерат значений. Именно обманы, коль скоро это явление маскирует собственную природу: оно создает из иллюзии истины поверхность для устрашающей бездны - и поскольку это иллюзия, истина оказывается не столько провозглашенной (даже когда кажется таковой), сколь отклоненной.
Если маска (жизнь) отличает интерпретированное бытие, тогда бытие в его интерпретирующем аспекте есть авторитарное введение смысла, смысло-придавание: потому, будучи сравненной с текстом, интерпретация выступает как «творение»(«созидание»). Жизнь и искусство – вот два слова, которые отличают единое творческое действие: а именно, действие упорядочивания хаоса, стабилизацию становления и изобретение категорий, посредством которых бездна истины может быть организована в разнообразие форм и сочетаний.
Сходство натур завоевателя, законодателя и художника – везде один и тот же путь материального самовыражения… Метафизика, религия, мораль, наука – все это лишь продукты его воли к искусству, к обману, к парению над «истиной», к отрицанию «истины». Сама эта способность, благодаря которой он преступает реальность с помощью обманов - это артистическая способность человека par exellence – и он разделяет ее со всем сущим.
Заключение.
Таким образом, мы видим, что в развитии философских взглядов Фридриха Ницше можно выделить три следующих друг за другом этапа: активное освоение культуры прошлого – литературы, истории, философии, музыки, сопровождавшееся романтическим поклонением античности; критика основа западноевропейской культуры (“Странник и его тень”, “Утренняя заря”, “Весёлая наука”), сведение счетов с кумирами XIX века; период написания “Заратустры”, учение о “сверхчеловеке” (начиная с 1881 года). В течение каждого из этих периодов Ницше испытывал разные по своему содержанию переживания, и с каждым периодом философ накапливал бесценный опыт, совершенствуя вместе с тем своё учение и рассматривая всё новые и новые взгляды на жизнь. Изучив историю становления взглядов этого философа, мы смогли не только углубить своё понимание и видение его идей, но также в который раз убедиться в уникальности неповторимого таланта Фридриха Ницше и гениальности выражения им своих взглядов.
Противоречивое творчество Ф. Ницше занимает особое место между современностью и прошлым. Его сложное наследие включает черты уходящей европейской культуры XIX в. и будущей постмодернистской цивилизации, которая уже наступила.
Многие философы не понимали и не принимали творчество Ницше всерьез. Некоторые интерпретаторы видели в его работах полное отрицание традиционной философии, а его самого воспринимали как радикального нигилиста, занятого полным разрушением философии как особого явления культуры. Другие толковали творчество Ницше совершенно иначе: как попытку фундаментальной переориентации философского мышления.
Человек повседневности живет в мире всевозможных ограничений, смысла которых он часто не понимает, да и не должен понимать. Его дело - «копошиться в земле», обеспечивая материальное благополучие избранных. Почему так? Потому что от природы (по существу, можно было бы сказать «от Бога» - это одно из многих скрытых противоречий у Ницше) он создан «стадным животным», заботящимся лишь об «интересах желудка»: «Жрать клецки, пить до упаду и потеть в постели».
