Реферат Русские праздники Масленица
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Масленица
— древний славянский праздник, доставшийся нам в наследство от языческой культуры. Это — весёлые проводы зимы, озаренные радостным ожиданием близкого тепла, весеннего обновления природы. Даже блины, непременный атрибут масленицы, имели ритуальное значение: круглые, румяные, горячие, они являли собой символ солнца, которое все ярче разгоралось, удлиняя дни. Возможно, блины были и частью поминального обряда, так как масленице предшествовал «родительский день», когда славяне поклонялись душам усопших предков.
Проходили века, менялась жизнь, с принятием на Руси христианства появились новые, церковные праздники, но широкая масленица продолжала жить. Её встречали и провожали с той же неудержимой удалью, что и в языческие времена.
Некоторые историки считают, что в древности масленица была связана с днем весеннего солнцеворота, но с принятием христианства она стала предварять Великий пост и зависеть от его сроков. А этнограф прошлого века И. М. Снегирёв считал, что масленица в языческие времена сопровождала празднования в честь языческого бога Велеса, покровителя скотоводства и земледелия. В христианскую эпоху Велесов день, приходившийся на 24 февраля по новому стилю, стал днем святого Власия. В народных присловьях сохранилась память о традициях обрядовых подношений Велесу-Власию: «У Власия и борода в масле».
Однако это еще не всё о значении масленицы. Для славян она долгое время была и встречей нового года! Ведь до ХIV века год на Руси начинался с марта. А по давним поверьям считалось: как встретит человек год, таким он и будет. Потому и не скупились русичи в этот праздник на щедрое застолье и безудержное веселье. И называли масленицу в народе «честной», «широкой», «обжорной», а то и «разорительницей».
Ни принятие христианства, ни изменение времени новогоднего отсчета не заставили Русь отказаться от любимого праздника — хлебосольного и разгульно-веселого, в котором словно отражалась русская натура, порой не знающая меры и удержу. Об этом мы можем судить по дошедшим до нас свидетельствам современников — отечественных и иностранных. Англичанин С. Коллинс, служивший в середине ХVII века врачом у царя Алексея Михайловича, писал в своих записках: «На масленице, перед Великим постом, русские предаются всякого рода увеселениям с необузданностью и на последней неделе пьют так много, как будто им суждено пить в последний раз на веку своем». По рассказам Коллинса, после этого праздника по Москве тянулись скорбные подводы с бездыханными телами жертв лихого разгула. Одни напивались до смерти, другие во хмелю падали в сугробы и замерзали, третьи гибли в кулачных боях, любимой масленичной забаве. «Человек двести или триста провезены были таким образом в продолжение поста», — писал Коллинс.
Саксонец Г. А. Шлейссингер, побывавший в Москве в конце ХVII века, рассказывал: «В это время пекут пирожки, калачи и тому подобное в масле и на яйцах, зазывают к себе гостей и упиваются медом, пивом и водкою до упаду и бесчувственности». По своей темпераментности, замечает Шлейссингер, московиты, пожалуй, сродни итальянцам: «Масленица напоминает мне итальянский карнавал, который в то же время и почти таким же образом отправляется».
Даже качели, которые любили устраивать на масленицу россияне, нередко для отчаянных удальцов становились причиной членовредительства, а то и гибели. Царь Алексей Михайлович самыми строгими мерами старался утихомирить своих разудалых подданных. Воеводы рассылали по градам и весям царские указы, то запрещая частное винокурение, то требуя, чтобы россияне в азартные игры не играли, «кулачных боёв меж себе не делали и на качелях ни на каких не качалися».
Но ни грозные царские указы, ни наставления патриарха не в силах были совладать с бьющим через край весельем. Молодой Петр I, открывая масленичные гулянья в Москве и забыв строгие наставления своего батюшки, сам с упоением качался на качелях вместе с офицерами-преображенцами.
Это подметил и секретарь австрийского посольства И. Г. Корб, приехавший в это время в Россию: на масленице «пропадает всякое уважение к высшим властям, повсюду царит самое вредное своеволие». К немалому удивлению Корба, сам молодой царь задавал тон этому ниспровержению всяческих авторитетов. Корб стал свидетелем курьезного и вместе с тем глумливого обряда: только что отстроенный Лефортов дворец освящал на масленицу шутовской патриарх, «князь-папа», возглавлявший «всешутейший и всепьянейший собор». Дворец освящали в честь Вакха, кадили табачным дымом, а «патриарх» благословлял всех крестом, сделанным из перекрещенных табачных трубок. Затем во дворце начался веселый пир, продолжавшийся двое суток: «Причем не дозволялось уходить спать в собственные жилища. Иностранным представителям отведены были особые покои и назначен определенный час для сна, по истечении которого устраивалась смена, и отдохнувшим надо было в свою очередь идти в хороводы и прочие танцы».
Ф. В. Берхгольцу, прибывшему в Россию в свите герцога Голштинского, особенно запомнилась масленица в Москве в 1722 году. По случаю празднования Ништадтского мира Петр устроил необычную процессию, которая двинулась из села Всесвятского и проехала по Москве. Изумленные москвичи видели, как по заснеженным улицам их древнего города курсировал русский флот. Лодки, яхты, корабли были поставлены на сани, которые тянули лошади.
Берхгольц оставил подробнейшее описание этого поезда. Тут был и «князь-папа» со своей шутовской свитой: «В ногах у него верхом на бочке сидел Бахус, держа в правой руке большой бокал, а в левой посудину с вином». За ним следовал Нептун: «Он сидел в санях, сделанных в виде большой раковины, и имел пред собою в ногах двух сирен». Сам император ехал на большом корабле, беспрестанно салютовавшем из пушек. Команду корабля составляли бойкие, проворные мальчики (очевидно, ученики навигацкой школы). Берхгольц рассказывал: «Его величество веселился истинно по-царски. Не имея здесь в Москве возможности носиться так по водам, как в Петербурге, и несмотря на зиму, он делал однако ж со своими маленькими ловкими боцманами на сухом пути все маневры, возможные только на море. Когда мы ехали по ветру, он распускал все паруса, что конечно немало помогало 15-ти лошадям, тянувшим корабль».
Императрица следовала за кораблем в красивой раззолоченной гондоле. В процессии были ряженые, изображавшие турок, арапов, испанцев, арлекинов, даже драконов и журавлей. Были сани, запряженные шестерней медведей. Ими правил человек, зашитый в медвежью шкуру. Вероятно, это была выдумка Ромодановских, которые славились своими дрессированными медведями, Берхгольц насчитал в процессии свыше 60 саней. Праздник закончился пиром и фейерверком.
А вот в 1724 году в Петербурге масленица не удалась. Петр намеревался и здесь устроить забавное санное шествие, но всю праздничную неделю мела метель и был жестокий мороз. Несколько дней участники процессии в костюмах и масках съезжались к месту сбора, но, окоченев по дороге, отправлялись отогреваться в чей-нибудь гостеприимный дом. Азартный государь не терял надежды осуществить задуманную им потеху, но, увы, стихия победила.
Екатерина II по случаю своей коронации, подражая Петру I, устроила в Москве на масленой неделе грандиозное маскарадное шествие под названием «Торжествующая Минерва». Три дня ездила по городу маскарадная процессия, которая, по замыслу императрицы, должна была представить различные общественные пороки — мздоимство, казнокрадство, чиновничью волокиту и другие, уничтожаемые благотворным правлением мудрой Екатерины. Распорядителем праздника был известный актер Ф. Г. Волков, стихи и тексты для хоров писали М. М. Херасков и А. П. Сумароков. Процессию составляли четыре тысячи действующих лиц и двести колесниц. Это увеселение стоило жизни Волкову, простудившемуся во время праздника. А пороки, с которыми намеревалась бороться Екатерина, по странной иронии судьбы под ее скипетром расцвели еще более пышным цветом.
Когда Екатерина II дождалась рождения внука Александра, которому втайне намеревалась передать престол, обойдя нелюбимого сына Павла, императрица на радостях устроила для своих приближенных поистине «бриллиантовую» масленицу. Английский посол лорд Гаррис сообщал: «Императрице угодно было устроить в течение масленицы праздник, который своим великолепием и изяществом превзошел все, что можно придумать в этом роде. За ужином десерт подавался на драгоценных блюдах, сверкавших каменьями на сумму до двух миллионов фунтов стерлингов». Тем, кто оказывался в выигрыше в затеянных после ужина играх, императрица преподносила бриллиант. За вечер она раздарила своим приближенным около 150 бриллиантов, поразивших англичанина своей ценой и редкостной красотой.
Посетивший Россию в ХVIII веке датчанин П. Хавен рассказывал: «Помимо различных игр, обычных на масленицу, русские в эту неделю устраивают себе развлечение, которое чужеземным наблюдателям кажется более опасным, нежели веселым». Он имел в виду катание с высоких ледяных гор, ставшее неотъемлемой частью масленичных забав. Сначала для этого использовали естественные рельефы местности — высокие речные берега, овраги и пригорки, которые заливали водой.
Ганноверского посланника Ф.-Х. Вебера, побывавшего в России во времена Петра I, это излюбленное развлечение русских привело в содрогание. У крутого, обледеневшего спуска реки уже вовсю шла потеха. Наверху стоял стол с водкой, которой — «на дорожку» — угощали катающихся. Под горой расположился оркестр, вокруг собрались толпы наблюдающих. Несколько человек садились гуськом, держась друг за друга, на соломенный коврик. Для благополучного спуска следовало обладать незаурядными акробатическими способностями. Катальщики на огромной скорости неслись с горы, скользя по ледяным ухабам на «пятой точке» и задрав ноги кверху, чтобы не покалечить их и не приехать вниз нагишом: по свидетельству Вебера, при стремительном спуске от трения «брюки, если не были прочны, рвались в клочья». Как только коврик с катающимися сталкивали сверху, «начинали играть литавры и трубы, звук которых сопровождался криками зрителей и самих спускавшихся. И я могу на собственном опыте подтвердить, - продолжает Вебер, — что, когда был со всеми остальными принужден также проделать этот спуск и счастливо завершил гонку, я от головокружения почти ничего не слышал и не видел».
Со временем «катальная потеха» в городах совершенствовалась. На льду реки или на площадях стали возводить деревянные горки с нарядными павильонами, спусковую дорожку ограждали бортиками. Горки украшали разноцветными флагами, еловыми и сосновыми ветками, даже деревянными скульптурами. Вместо рогожек появились специальные санки, которые вначале напоминали лодки, поставленные на полозья и обитые внутри сукном. Но некоторые лихачи предпочитали спускаться с горок на коньках или просто на собственной подошве. В Петербурге в начале ХIХ века славились горы купца Подозникова. Они строились на Неве против Сената и достигали 26 метров в высоту. Катание с городских усовершенствованных гор стало платным и в прошлом веке стоило копейку.
Возле ледяных гор развертывалась бойкая торговля горячим сбитнем, чаем из дымящихся самоваров, сладостями, орехами, пирогами и блинами. Публику веселили скоморохи и любимый народный герой — Петрушка. Вскоре на смену этим представлениям пришли балаганы, в которых выступали акробаты и жонглеры, показывали дрессированных животных и китайские тени, ставили лубочные комедии, спектакли-феерии, а также популярные в ХIХ веке «живые картины».
Хозяева балаганов чутко улавливали изменения зрелищных потребностей и вкусов публики. Едва по Петербургу разнеслась молва о триумфе картины К. Брюллова «Гибель Помпеи», как в одном из балаганов начали показывать «живую картину» на эту тему. Эффекты были впечатляющие: яркие вспышки извержения вулкана, дым, грохот, живописные группы статистов… Правда, полуобнажённые «помпеянцы» отчаянно дрожали в промёрзлом балагане, но невзыскательные зрители истолковывали это как ужас перед грозной стихией.
Если в Москве и Петербурге простолюдины на масленице спешили в балаганы, чтобы посмотреть «Битву русских с кабардинцами» или «Взятие Карса», то жители маленьких провинциальных городков и деревень сами становились действующими лицами необычной баталии — взятия снежного городка — помните яркую, динамичную картину Сурикова? Собравшись от мала до велика, они дружно возводили из снега крепость с затейливыми башнями и двумя воротами. Чаще всего ставили ее на льду реки и посередине прорубали полынью. Затем участники игрища делились на две партии. Конные удальцы осаждали крепость, а её защитники отбивались снежками, размахивали хворостинами и метлами, пугая лошадей. Победителя, ворвавшегося первым в ворота, ожидало испытание: его заставляли искупаться в ледяной проруби. Потом всем участникам игры подносилось угощение, а победителя награждали подарком.
Распространенной масленичной забавой, особенно в глубинке, были кулачные бои. С. В. Максимов в «Очерках народного быта» рассказывал о традициях одного из уездных городков Пензенской губернии: «В последний день масленицы на базарную площадь ещё с утра собираются все крестьяне, от мала до велика». Начинается с традиционной «стенки», когда выстраиваются друг против друга бойцы двух партий. А кончается тем, что «все дерутся, столпившись в одну кучу, не разбирая ни родных, ни друзей, ни знакомых. Издали эта куча барахтающихся людей очень походит на опьяненное чудовище, которое колышется, ревет, кричит и стонет от охватившей его страсти разрушения. До какой степени жарки бывают эти схватки, можно судить по тому, что многие бойцы уходят с поля битвы почти нагишом: и сорочки, и порты на них разодраны в клочья».
Широкая масленица в полной откровенности выставляла напоказ все: и семейные достатки, о которых судили по нарядам и угощению; и одичание невежественных душ, превращающее праздник в пьяный мордобой, и неистребимую тягу человеческих сердец к красоте и радостной поэзии бытия. Максимов писал: «Всюду весело, оживленно, всюду жизнь бьет ключом, так что перед глазами наблюдателя промелькнет вся гамма человеческой души: смех, шутки, женские слёзы, поцелуи, бурная ссора, пьяные объятия, крупная брань, драка, светлый хохот ребенка...»
Но самым любимым и красивым масленичным обрядом было катание на санях. Выезжали все, у кого был конь, и по улицам городов и деревень наперегонки неслись разномастные упряжки: богачи щеголяли холеными рысаками и расписными санками, крытыми ковром или медвежьей шкурой, а вслед неуклюже скакали крестьянские лошадёнки, вычищенные до блеска, украшенные цветными ленточками и бумажными цветами. Гремели конские копыта, звенели бубенцы и колокольчики, заливались гармоники... Мальчишки с наслаждением дули в глиняные свистульки, выводя птичьи трели и даже не подозревая, что подражание голосам птиц — тоже остаток языческих обрядов зазывания Весны-Красны. Эту светлую радость и праздничную пестроту красок донесли до нас картины Б. Кустодиева, любившего рисовать русскую масленицу.
Молодая англичанка М. Вильмот, приехавшая в гости к княгине Дашковой, с удовольствием участвовала в масленичных катаниях в Москве в 1804 году. Она записала в дневнике: «Особенно блистали купчихи. Их головные уборы расшиты жемчугом, золотом и серебром, салопы из золотного шёлка оторочены самыми дорогими мехами. Они сильно белятся и румянятся, что делает их внешность очень яркой. У них великолепные коляски, и нет животного прекраснее, чем их лошади. Красивый выезд — предмет соперничества Прелестная графиня Орлова была единственной женщиной, которая правила упряжкой, исполняя роль кучера своего отца. Перед их экипажем ехали два всадника в алом, форейтор правил двумя, а графиня — четырьмя лошадьми. Они ехали в высоком, легком, чрезвычайно красивом фаэтоне, похожем на раковину».
Леди Блумфильд так описывала масленицу 1846 года в Петербурге: «Все пространство большой Адмиралтейской площади было покрыто временными бараками и деревянными театрами, а также цирками, каруселями, ледяными горами и т. д., устроенными для развлечения народа. Дорога против Зимнего дворца была занята непрерывной линией карет, которые тянулись, точно в процессии, и были преимущественно наполнены детьми. В общем это было красивое и веселое зрелище, словно большая ярмарка. Во время масленицы люди всех классов, казалось, совсем теряли голову, думая только о том, как больше наполнить эту неделю удовольствиями и развлечениями».
Особую поэзию санному катанию придавал давний народный обычай: поженившиеся зимой «молодые» ездили по улицам «казать себя» и делали
визиты родным и знакомым. Нередко и помолвленные женихи
вывозили напоказ всему честному люду красавиц-невест. «Новожёнов» и помолвленных узнавали сразу: и по счастливым лицам, и по щегольским нарядам, а особенно по тому, что им положено было ездить обнявшись. В «Записках» А. Т. Болотова есть любопытный эпизод, относящийся к времени правления Екатерины II. Великий князь Константин Павлович, только что женившийся, последовал народному обычаю и, «подхватив свою молодую и посадя в открытые сани, один, без кнехта, без всяких дальних сборов и церемоний, ну по городу масленицею ездить и кататься и всем свою молодую показывать; а народу то и любо было. Сказывают, что сие узнала императрица и ей было неугодно, что он нарушил этикет, так что она не приказала ему без своего ведома давать лошадей».
Главное угощение на масленице — блины, пеклись и поедались в несметных количествах. В знаменитых петербургских и московских ресторанах в эту неделю расторопные половые вместе с карточкой меню клали на столы отпечатанные поздравления с масленицей, часто написанные в стихах и украшенные яркими рисунками. На каждый день масленой недели существовали определенные обряды. В понедельник — встреча масленицы, во вторник — заигрыши. В среду-лакомку тещи приглашали зятьев на блины. В широкий четверг происходили самые людные санные катания. В пятницу — тещины вечерки — зятья звали тёщу на угощение. Суббота отводилась золовкиным посиделкам.
Воскресенье называлось «прощеным днем». Француз Ж. Маржерет, служивший в России в начале ХVII века, рассказывал, что русские в этот день «ходят навещать друг друга, обмениваясь поцелуями, поклонами и прося прощения друг у друга, если обидели словами или поступками; даже встречаясь на улице, хотя бы прежде никогда не видели друг друга, целуются, говоря: «Простите меня, прошу вас», — на что отвечают: «Бог вас простит, и меня простите тоже». В ХVII веке в этот день цари вместе со своими приближенными приходили «прощаться» к патриарху. А тот, исполнив необходимые церемонии, потчевал высоких гостей креплёными медами и рейнским вином.
Впрочем, в каждой местности складывались собственные традиции распорядка масленой недели. Так проводы масленицы в одних губерниях начинались уже с пятницы, в других откладывались до воскресного вечера. По деревням с песнями и приговорами двигалась процессия с соломенным чучелом Масленицы, которую чествовали, приглашали снова вернуться на следующий год, а потом увозили за околицу, где сжигали на костре. В некоторых местах во время проводов возили сани с укрепленным на столбе колесом; на колесе восседал румяный крепкий мужик, держа в одной руке штоф вина, а в другой — калач. Колесо, вероятно, символизировало круговорот годового солнечного движения. Что касается фигуры мужика с калачом, то исследователи народного быта видели в нем или олицетворение масленицы или воспоминание о языческом божестве, покровителе плодородия и семейных достатков.
Вполне возможно, что масленичные шествия, столь полюбившиеся Петру I, своими истоками были связаны и с этими простонародными традициями. Сам Петр в подобных процессиях старался играть скромную роль, нарядившись то шкипером, то барабанщиком, а его супруга часто была одета голландской крестьянкой. Зато крестьянин на масленой неделе мог превратиться в царя. В конце ХVII века тверской помещик Н. Б. Пушкин донёс, что его крестьяне в субботу на масленице выбрали себе «царя», с великим торжеством водили его по деревням и «всполохи чинили с знаменами и с барабанами и с ружьем». Перепуганный помещик усмотрел в игровом действе проводов масленицы политическую крамолу.
Драматург А. Н. Островский, задумав ввести в пьесу «Снегурочка» сцену проводов масленицы, записывал обрядовые праздничные песни, услышанные в русских деревнях. И в «Снегурочке» племя берендеев, жившее в «доисторические времена», прощалось с масленой неделей так же, как и современники драматурга, как, может быть, и сейчас еще прощаются с ней в русской глубинке:
Прощай, честная Масляна!
Коль быть живым, увидимся.
Хоть год прождать,
Да ведать-знать,
Что Масляна придет опять...
