Достоверным по отношению к учению пифагорейцев можно считать только то, что сообщают о нем Платон и Аристотель, и то, что согласуется с ними в столь недостоверных отрывках.
Математические исследования велись первоначально в пифагорейском союзе вполне самостоятельно и были доведены до высшего развития. Пифагорейцы рано начали в подробности размышлять о системе чисел, о рядах четных и нечетных первых и квадратных чисел и так далее; и ничего нет невероятного в том, что они, обрабатывая геометрию с этой арифметической точки зрения, пришли к тем воззрениям, которые излагаются в так называемом пифагорейском учении. При этом у них впервые должно было возникнуть предчувствие реального значения числовых отношений, которые представлялись господствующим принципом в пространстве.
Это воззрение подтверждалось законами музыки. Как бы много баснословного, отчасти физически невозможного и не заключалось в позднейших сообщениях об этом, нельзя, однако, сомневаться в том, что учение пифагорейцев о гармонии содержало точное знание тех простых арифметических отношений (и прежде всего — отношений длины струн), от которых зависит музыкальное благозвучие. К этому присоединилось далее то, что правильность обращения светил, которое они подвергли особенно старательному наблюдению и которое служит основной мерой для всех определений времени, заставило их глядеть и на порядок вселенной, как на определенный в числовом отношении.
Эти предположения делают для нас понятным, что некоторые из них напали на мысль считать числа той непреходящей сущностью вещей, из-за которой велась борьба между разными философскими теориями. С одной стороны, числа, как что-то невозникшее, неизменяемое, причем каждое из них составляет нечто объединенное, могли быть подставлены на место абстрактного бытия элейцев, как по меньшей мере столь же годный для объяснения мира принцип; а если, с другой стороны, Гераклит видел в закономерных формах бывания единственное неизменяемое среди изменения, то числовые отношения, управляющие процессом изменений, придавали этому взгляду Гераклита более совершенный вид.
Таким образом, пифагорейское учение о числах стремится к тому, чтобы определить непреходящие отношения мировой жизни, закрепив их числами. Поэтому, они говорят: «все есть число», и понимают под этим, что числа — определяющая сущность всех вещей.
Но так как одни и те же абстрактные числа и числовые отношения встречаются во многих различных вещах и процессах, то они также говорят, что числа — первообразны, которым подражают вещи.
Едва ли можно думать, что пифагорейцы, вследствие своих метафизических взглядов, предпочитали занятия математикой, музыкой и астрономией: наоборот, скорее можно допустить, что они от таких занятий перешли к собственным попыткам решать общие задачи.
А чтобы вместе с тем вывести из числовых отношений разнообразие и изменяемость единичных вещей, пифагорейцы придали основной противоположности, найденной ими в теории чисел, метафизическое значение. Они объявили, что четное и нечетное в некоторых отношениях тождественно с ограниченным и неограниченным. И как все числа составлены из чета и нечета, так и все вещи соединяют в себе противоположные определения и, именно — прежде всего определения ограниченного и неограниченного. С этой основной мыслью Гераклита соединяется затем и вывод из нее, что каждая вещь есть примирение противоположностей, что она — «гармония», — выражение, которое в устах пифагорейцев, конечно, тотчас же получает музыкальный оттенок.
Противоположности же получают у пифагорейцев, соответственно позднейшему положению последних, еще более ясно высказанное значение ценности, чем это было у Гераклита. Ограниченное имело для них, как и для Парменида, значение лучшего, ценнейшего; нечетные числа совершеннее четных. Таким образом, пифагорейская система получает дуалистический оттенок, который замечается во всех ее частях, но принципиально уничтожается тем, что, подобно тому, как единица, первочисло (оно сразу и четное и нечетное), производит из себя оба ряда чисел, так и все противоположности мировой жизни образуют великое гармоническое единство.
Пифагор перебирается с Востока на Запад и организует некий союз единомышленников, объединенных общими политическими, религиозными, научными и педагогическими задачами. В "пифагорейском союзе", который оказался в значительной степени прообразом реально возникшей позже философской школы в собственном смысле слова, прежде всего культивируется определенная политическая ориентация (аристократическая), а также определенный образ жизни, предполагающий не столько ее единообразно конкретную жесткую регламентацию, сколько особый взгляд на человеческую душу, ее бессмертие и загробное существование, а в здешней жизни — определенное воспитание. Но для того чтобы изложить этот особый взгляд, необходимо было найти самое возможность для него.
Эту возможность давало подчеркнутое благочестие, которое пифагорейцы стремились поддержать традиционными средствами: изложением своего учения — безусловно нового для тогдашней Греции — в стихотворной (гексаметрической) форме. Пифагорейцы создают множество текстов, приписывая их мудрецам седой древности — Орфею, Мусею, Лину, и тем самым не только сохраняют, но и укрепляют традицию. Для нас такого рода тексты — фальсификации, которые кажутся не совсем законным и добросовестным средством поддержания и укрепления традиции. Но не следует забывать о том, что сам Пифагор ощущал себя более чем обыкновенным человеком, и такой его образ культивировался его учениками и последователями. Мудрость основателя учения представлялась богооткровенной, и его адепты ощущали себя причастными к подлинному божественному истоку всякой мудрости: им, однако, были доступны только любовь к этой божественной мудрости и ее смиренное толкование.
Здесь же находит свое место и наука: она призвана теперь не противопоставлять себя традиции, как это ярко проявилось у ионийцев, а служить для объяснения, истолкования ее. Она теперь может также развиваться и самостоятельно, а не быть так или иначе прикованной к общегородской и вообще практической жизни, поскольку для нее открывается эта особая ниша — политически обособленный кружок единомышленников, "школа", при наличии которой не нужно больше оправдывать и объяснять самое возможность заниматься наукой, не приносящей непосредственно практической пользы.
Метод совмещения благочестия и учености был также найден в ходе "школьной" разработки священных текстов. Деятельность Феагена из Регия, которая по времени (последняя треть VI в.), месту и направленности безусловно сопоставима с тенденцией сохранения эпической традиции, характерной и для пифагорейцев, приводит к созданию аллегорического метода толкования Гомера, а также способствует развитию того, что мы теперь называем гуманитарной наукой. Работа над изданием и толкованием текстов Гомера приводит Феагена к созданию грамматики. «Схолии к Дионисию Фракийскому» проводят различение грамматики: одна возникла еще до Троянской войны, и она была занята буквами и их произнесением; другая —περι τον ελληνισμον, наука, исследующая использование чистого греческого языка, которую впоследствии усовершенствовали перипатетики.
Таким образом, культивирование естественных и точных наук, которые, собственно говоря, только теперь, т.е. в рамках школы, получают почву для самостоятельного — неприкладного — развития, и возникновение науки о языке в так называемой пифагорейской школе также оказывается совершенно понятным: у пифагорейцев и в близких к ним кругах между непосредственной реальностью физического мира и социальной действительностью возникает институциональная прослойка, оправдывающая такой вид независимой интеллектуальной деятельности, более того — провоцирующая его.
Феаген дает нам возможность представить, как можно было направить и использовать стремление рационалистически объяснить мир и не 'позволить в то же время рационалистическому напору уничтожить традиционные ценности. Нам известны физические аллегории Феагена, согласно которому Гомер называет огонь Аполлоном, Гелиосом, Гефестом, воду — Посейдоном и Скамандром, воздух — Герой и проч. (А.В.Лебедев, с. 89-90), а также учение о стихиях в «Орфической поэме» Ономакрита, который считал началом всех вещей огонь, воду и землю (там же, с. 99). Попытаемся представить, к каким последствиям для самых рациональных подходов они привели.
Итак, оказывается, что гомеровские поэмы целиком посвящены рассуждению об элементах природы и за перипетиями сюжета разглядывается борьба сухого и влажного, горячего и холодного, тяжелого и легкого. Отдельные боги оказываются символами элементов: огонь называется Апполоном и Гефестом, вода — Посейдоном, воздух — Герой, и т.д. Наряду с этим создаются гексаметрические тексты, непосредственно описывающие строение мира из тех или иных стихий, причем эти тексты приписываются божественным мужам, жившим до Гомера, и потому претендуют на авторитетность. Таким образом между непосредственной реальностью и способом ее осмысления появляется реальная прослойка в виде самостоятельно культивируемой определенным институтом группы авторитетных текстов. Наличие такой прослойки имело принципиальную важность для осознания совершенно специфического и автономного характера интеллектуальной деятельности, впервые отделенной от решения практических задач.
Наконец, обратим внимание еще на один принципиально важный момент, связанный с культивированием эпической литературы (включая создание «Орфических поэм» и «Священных речей») в специально создаваемых институтах, какими были пифагорейские кружки. Одной из важнейших функций, впервые закрепляемых за литературной продукцией, была функция педагогическая. Осознание её важности и особенной значимости могло приводить к известной независимости даже от традиционно авторитетных текстов, в том числе от поэм Гомера. И здесь принципиальную роль играл как раз тот факт, что культивирование традиционного эпоса сопровождалось интенсивным самостоятельным творчеством. Согласно Диогену Лаэртию (VII 6), Пифагор написал три сочинения: «О воспитании», «О государстве», «О природе» или, по другим источникам, «О вселенной» в гексаметрах, а также «Священное слово», которое начинается так:
Юноши, свято блюдите в безмолвии все эти речи...
Педагогическая направленность деятельности пифагорейских кружков объясняет постепенный переход от собственно ритуального функционирования создаваемых сакральных текстов к их автономному функционированию в рамках школы в качестве учебных. Именно этот момент отражается в замечании Исократа о Пифагоре (Бузирис 28), который "первым ввел в Элладу философию вообще и в особенности отличился рвением, с которым подвизался в науке о жертвоприношениях и торжественных богослужениях... все юноши мечтали быть его учениками, а старшие с большим удовольствием взирали на то, как их дети учатся у него, нежели то, как они пекутся о домашних делах". Исократ рассуждает об этом несколько иронически, и его ирония имеет современный адрес — Платона; однако его замечание очень хорошо отражает реальную ситуацию постепенного формирования той сферы, а точнее — того института, в котором было естественное место для автономного культивирования как философии в широком смысле этого слова, так и для собственно научных занятий.
Все эти замечания позволяют понять ту несвойственную для новоевропейской науки стилистику преподнесения математики и других наук, характерную, заметим, не только для раннего пифагореизма, но и на протяжении всей античности. Два способа преподавания в школе Пифагора, о которых отчетливо говорит Порфирий («Жизнь Пифагора» 36), — символический и дискурсивный — отражают как раз стремление постепенно, т.е. через усвоение определенной почтенной традиции, подвести ученика к стихии собственно науки, что было совершенно необходимо в силу новизны и непривычности этой области.
Но главное состоит в том, что это было необходимо и для самой этой новой области незаинтересованной интеллектуальной деятельности: в пифагорейских кружках она находила для себя законное и точно установленное в иерархии традиционных ценностей место и не нуждалась более в каком-либо дополнительном обосновании.
Точно так же, как сочетались аллегорический метод толкования Гомера и начало собственно научных занятий, связанных с изучением греческого языка, сочетались между собой символическое Толкование отдельных чисел и специальная разработка математических проблем. В знаменитой пифагорейской таблице противоположностей, приводимой Аристотелем в «Метафизике» (I 5), такие ее элементы, как свет-тьма, хорошее-дурное, мужское-женское вполне сопоставимы с парами жизнь-смерть, истина-ложь, душа-тело на культовых костяных табличках из Ольвии середины Vв.; они согласуются с ними, но уже предполагают самостоятельную, причем специально научную разработку путем добавления к ним таких противоположностей, как прямое-кривое, правое-левое, предел-беспредельное, покоящееся-движущееся, единое-множество, нечет-чет, квадрат-параллелограмм.
Аристотель пишет: „Элементами числа они считают чет и нечет, из. коих первый является неопределенным, а второй — определенным; единое состоит у них из того и другого — оно является и четным и нечетным, число — из единого, а различные числа... — это вся вселенная". Этот "научный" подход совершенно соответствует в символическом или аллегорическом изложении тому, что мы находим в «Орфической теогонии», сохраненной на древнейшем папирусе из Дервени. Папирус относится к первой четверти IV в. до н.э., но отражает значительно более раннюю традицию: с Зевсом "срослись воедино все бессмертные блаженные боги и богини... и все прочее, что тогда существовало, — всем этим... стал он один... Зевс стал первым, Зевс — последним... Зевс — глава, Зевс — средина, все произошло от Зевса".
Насколько перспективным было такое выделение собственно научных занятий в специальную сферу, показывает пример пифагорейца Гиппаса, достигшего очевидных успехов в специальных исследованиях как математических, так и естественнонаучных. И здесь же происходит неизбежное и закономерное явление: будучи один раз выделена и оправдана в рамках религиозно-философской школы, наука тут же стремится к обособлению. Гиппас разгласил учение школы, был изгнан из нее, более того — предан ритуальному погребению. "После разглашения, — пишет Ямвлих, — математические науки приумножились, в особенности их продвинули вперед двое: Феодор из Кирены и Гиппократ из Хиоса. По словам Пифагорейцев, геометрия была разглашена так: один из пифагорейцев утратил состояние, и после этого несчастья ему было разрешено зарабатывать преподаванием геометрии" («О пифагорейской жизни»).
После того, как подлинный путь развития науки в пифагорейской школе был найден, она более не нуждалась для своего существования и развития в специальном сакрализованном институте, благодаря которому и внутри которого возникла: сама структура "учитель—предмет исследования—ученик" могла теперь репродуцироваться в самых разнообразных индивидуальных формах.
Таким образом самый этот институт уже получил и свое самостоятельное значение: философия, которая предполагает и вмещает все виды независимой интеллектуальной деятельности, которая опирается на сакрализованные тексты и культивирует приемы их толкования, впервые осознается здесь же как самостоятельная сфера, состоящая в неразрывной связи с воспитательным аспектом. Это осознание и одновременно создание той исключительной интеллектуальной ниши, которую с этих пор обретает европейская философия, включавшая в себя все виды научной и педагогической деятельности и прочно связанная с культивированием рефлектированных форм традиционного благочестия, и было главным достижением Пифагора и пифагорейцев.
Шичалин Ю.А. Пифагорейская философия.
Учение Пифагора и его учеников касалось гармонии, геометрии, теории чисел, астрономии и т.д. Но сами пифагорейцы более всего ценили результаты, полученные в теории гармонии, ибо они подтверждали их идею, что "числа определяют все". Некоторые древние ученые уверяют, что понятие о золотом сечении Пифагор позаимствовал у вавилонян.
Философия пифагорейцев и их моральные принципы хорошо выражены в следующем поэтическом произведении:
"Золотые стихи" пифагорейцев
Прежде всего почитай бессмертных богов, соблюдая

Их старшинство согласно закону, и верным будь клятве,

Славных героев, подземных демонов чти по закону,

Мать и отца уважай, проявляй внимание к ближним,

С теми, кто доблестью всех превосходит, поддерживай дружбу.

Делать старайся полезное людям и следуй советам.

Не обижайся, сколь можешь, на друга за мелкий проступок,

Где, как известно, необходимость, там и возможность.

Ибо возможность близка к воплощенью в людских отношеньях.

Все это так и запомни. И не предавайся обжорству.

Сон ограничь, научись обуздывать гнев и желанья.

Не совершай ни сам, ни с другими постыдных деяний.
Пусть, что важнее всего - твоим главным судьей станет совесть.

Быть всегда в словах и поступках стремись справедливым

И никогда старайся себя не вести безрассудно,

Но запомни, что неотвратима от смертных кончина.

И что богатство то прибывает, то убывает.

Смертным по воле богов могут выпасть на долю страданья -

Ропот смири на судьбу, каким бы ни был твой жребий,

Ты ж свою долю, какая досталась, неси без роптаний.

И утешенье себе постарайся найти, если можешь.
Помни, что честные люди привержены меньше невзгодам.

Много люди слышат и добрых, и злых разговоров -

Веры слепой не питай, но не оставляй без вниманья,

Не раздражайся, узнав, что обман принимают за правду.

То же, что я говорю, всегда исполнить старайся:

Веры к тому не имей, чьи слова и дела ненадежны,

Сам же лишь то говори, что сочтешь из всего наилучшим.

Прежде, чем делать, подумай, иначе получится глупо.

Бедные люди ведут себя порой неразумно,

Ты же делай лишь то, о чем сокрушаться не будешь.

То лишь ты делать решайся, о чем сожалеть сам не будешь.

Не занимайся тем делом, в котором ты не образован,

Но изучай то, что нужно, и жизнь твоя будет прекрасной.

Должно оставить беспечность, коль дело идет о здоровье.

Меру важно во всем соблюдать - в еде и в напитках

И упражненьях для тела, и мера есть то, что не в тягость.
Образ жизни старайся вести нероскошный и чистый.

Остерегайся деяний, которые вызовут зависть.

Не допускай непомерных расходов, как низкий душою,

Но и не слишком скупись. Основа всего - это мера.

Все дела сначала обдумай, чтоб не было худо.

В успокоительный сон не должно тебе погружаться,

Прежде чем снова не вспомнишь о каждом сегодняшнем деле:

В чем провинился? Что мог совершить? И чего не исполнил?

Перебери все в уме, начиная с начала и после.

Радуйся добрым делам и себя укоряй за дурные.

Сладкому сну усталые очи не дай смежить прежде,

Чем ты обсудишь дневные дела свои, так вопрошая:

Что преступил я? Что натворил? Какого не выполнил долга?

Первым начавши, припомни ты все по порядку, а после,

Коль дела дурны,- о них сокрушайся, добрым же рад будь.

Так поступай и усвой, к чему ты должен стремиться,

Так ты найдешь пути достиженья божественных качеств.
Именем клятву даю открывшего нам четверицу,

Неиссякаемый жизни источник. Берись за работу,

Лишь помолившись богам о ее окончаньи. Помни,

Так мирозданья бессмертных и смертных устройство постигнешь,

Что в вещах преходяще и что в вещах неизменно,

Всюду познаешь, насколько возможно, единство природы,

Мысли пустые оставишь и скрытое прежде откроешь.

Станет понятно: несчастные люди приносят страданья

Сами себе, они слепы и глухи, хотя им доступен

Путь совершенства, и мало кто знает спасенье от бедствий.

Эта несчастная участь лишает смертных рассудка,

Злая судьба постоянно бросает их с места на место.

Скрытый раздор, этим людям присущий, сопутствуя бедам,

Губит их. Не вызывай его, но избегай, уклоняясь.
Зевс, о отец! Поистине ты уберег бы от бедствий,

Если б раскрыл у каждого высшей природы начало!

Ты же будь твердым: божественный род присутствует в смертных,

Им, возвещая, священная все открывает природа.

Если не чуждо это тебе, ты наказы исполнишь,

Душу свою исцелишь и от множества бедствий избавишь.

Яства, сказал я, оставьте, что я указал в очищенье

И в избавленье души, ко всему подходи с размышленьем

И руководствуйся подлинным знаньем - лучшим возничим.

Если ты, тело покинув, в свободный эфир вознесешься,

Станешь нетленным и вечным и смерти не знающим богом.