Реферат Алексей Васильевич Кольцов
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Алексей Васильевич Кольцов
1809-1842
Важнейшие биографические сведения.
Жизненная и литературная судьба Кольцова сложная и драматическая. Он родился 3/15 октября 1809 года в семье воронежского мещанина-прасола, торговца скотом. Лишенный возможности учиться, Кольцов принужден был повторить путь своего отца, стать прасолом. Он полностью испытал заскорузлую невежественность, косность, грубость и жестокость окружавшей его мещанско-торговой среды. Всю жизнь поэт стремился вырваться из нее в мир интеллектуального труда и развитых духовных интересов. Но так и умер 33 лет, переживая мучительный разлад между своей мечтой и ненавистными ему обстоятельствами. Идейно-психологический облик Кольцова формировался и под воздействием окружавших его социально-бытовых условий, и под влиянием рано завязавшихся отношений с людьми прогрессивных убеждений: воронежским книготорговцем Д. А. Кашкиным, семинаристом А. П. Серебрянским, поэтом Н. В. Станкевичем и его кружком, в особенности с Белинским.
Непрерывно повышая свою культуру, читая отечественную и западноевропейскую литературно-художественную классику, жадно следя за текущими литературно-театральными новостями, поэт хотел быть с веком наравне и во всех других областях знания.
Входя в круг исканий, свойственных его литературным друзьям, из которых первым во второй половине 30-х годов являлся Белинский, Кольцов серьезно занимался философией. В 1840 году поэт писал критику: «Давно читаю ваши мнения, читаю и учу; но теперь читаю их больше и больше, и учу их легче, и понимаю лучше… Апостол вы, а ваша речь — высокая, святая, речь убеждения».
Первые пробы пера.
Кольцов известен миллионам людей ясными, задушевными, пластически рельефными, музыкальными песнями. В них рисуется тяжелый быт селянина, поэтизируется земледельческий труд, выражается любовь к жизни и природе, раскрывается русский характер: широкий, душевно радушный, цельный, вольнолюбивый. Многие поколения заучивали наизусть стихи «Песня пахаря», «Урожай», «Лес», «Что ты спишь, мужичок?». Самую широкую популярность и неувядаемую славу приобрели песни «Ты не пой, соловей», «Не шуми ты, рожь», «Горькая доля», «Хуторок», «Разлука».
Но начальные стихи (1825—1830) поэта-самоучки, не закончившего даже уездного училища, литературно малограмотны, художественно беспомощны и наивно подражательны. Еще не владея ни самостоятельной тематикой, ни собственным поэтическим видением, ни выработанной манерой изображения, поэт находился в плену самых разнообразных книжных влияний. Посвящая свои стихи главным образом любовным перипетиям, он следует то трогательно-чувствительной сентиментальности В. А. Жуковского, И. И. Дмитриева, А. Ф. Мерзлякова и А. А. Дельвига ( «Песнь утру», 1826; «Сирота», «Ровеснику», 1827; «Послание молодой вдове», 1828), то увлечен эпикуреизмом Батюшкова ( «Прекрасной поселянке», 1828; «Приди ко мне», 1829), то, впадая в романтическую меланхолию, так свойственную позднему В. А. Жуковскому, И. И. Козлову и Е. А. Баратынскому, уносится мечтой, «земнова чужд», в другую жизнь ( «Плач», 1829; «Разуверение», 1829; «Вечер», 1830), то захватывается светлой жизнерадостностью Пушкина ( «Веселый час», 1830; «Совет старца», 1830).
На Кольцова оказывает сильное воздействие мещанский «жестокий» романс, и он сам сочиняет подобные произведения: «Я был у ней» (1829), «Не мне внимать напев волшебный» (1829), «Утратив то, что было мило» (1830).
В ранних стихах Кольцова, художественно аморфных, разностильных, встречаются мифологизмы ( «Зефир», «Филомелы глас», «Лети к Парнасу»), славянизмы и архаизмы, принятые в «высокой поэзии» ( «брег», «вещать», «ланиты», «вперял», «внемли»), и одновременно редкие диалектные выражения, вроде «ботеть» и «требовать». Поэт еще не ощущал всей примитивности собственных опытов. В стихотворении «Повесть моей любви» (1829), являющемся плохо организованной прозой, он с наивным простосердечием писал: «Вам хочу я, милые, ||На досуге кое-как|| Исповедать таинство, ||Таинство чудеспое.|| И у нас в Воронеже|| Никому до этих пор|| Не хотел открыть его».
Думы.
Размышления о смысле жизни сказались уже в ранних стихах поэта ( «Плач», «Разуверение», «Земное счастие», «Что значу я?»), но более полно в цикле философских дум, появлявшихся с 1833 года и до конца его жизни.
Уясняя содержание дум, ошибочно представлять их творца религиозно-православным догматиком или дерзким богоборцем. В думах Кольцова, несомненно, отразилось влияние Ф. Н. Глинки, в особенности же Н. В. Станкевича и Белинского. Осознавая смысл человеческой жизни и тайны мироздания, поэт понял непрерывность развития вечно живой действительности ( «Божий мир», 1837), взаимозависимость ее явлений ( «Великая тайна», 1833) и пришел к утверждению человека как самого совершенного творения природы, ее венца ( «Человек», 1836).
Создавая гимн человеку, Кольцов смыкается со всей прогрессивно-гуманистической отечественной литературой и философией своего времени. Под влиянием объективно идеалистической философии и бесед с Белинским мир предстал перед ним как бесконечно разнообразное проявление самоосознающей мысли, идеи ( «Поэт», 1840) — «царицы бытия» ( «Царство мысли», 1837). Кольцову нельзя отказать в смелости и даже дерзости мысли. Он признает могучую действенность человека, его влияние на природу ( «Дума двенадцатая», 1840). Сознание, что подлинно художественные произведения живут столетия, торжествуя над смертью, наполняет его гордостью ( «Поэт»).
Убежденный в вечном развитии постоянно обновляющегося, но неизменно прекрасного бытия, преклоняясь перед все преобразующей силой человека, Кольцов проникается верой в наступление лучших времен, когда сторона пустая «снова зацарюет» и жизнь молодая «шумно запирует» ( «Неразгаданная истина», 1836). Но на его мысли, бесспорно, наложили свою печать представления среды, в которой он родился, рос, жил. Смелость, обнаруженная поэтом в постановке глобальных проблем бытия, изменяет ему в их решении. Кольцов не переходит на сознательно материалистические позиции, не становится убежденным атеистом. Его дума «Великая, тайна» завершается признанием: «Тяжелы мне думы, Сладостна молитва!» Изнемогая от раздумий о смысле человеческой жизни, он обращается к богу как твердыне, спасающей от всех тревожных вопросов и восстанавливающей душевный покой: «На святое провиденье Положился я давно!» ( «Последняя борьба», 1838).
Кольцов осознает мир как создание творящей, мыслящей, божественной силы ( «Божий мир»). Эта сила безмерная, всемогущая непостигаемая человеческим разумом ( «Великое слово», 1836), обнаруживается везде и во всем ( «Послание», 1839; «Перед образом спасителя», 1839). По мнению поэта, человек не может не только изменить закономерности вселенной, но и понять их причины ( «Вопрос»). Мудрость, сила и воля человека лишь отблеск божественной премудрости ( «Человеческая мудрость», 1837).
Белинский, высоко ценя думы Кольцова как «порывания… духа к знанию», не мог признать за ними какого-либо самостоятельно-оригинального, философского значения в смысле решения поставленных в них вопросов. Отмечая в некоторых думах достоинства красоты ( «Великая тайна», «Неразгаданная истина», «Молитва», «Вопрос»), критик считает их по преимуществу слабыми, явно уступающими в художественном отношении песням. Они «интересны более как факты его „внутренней жизни“, полной сомнений и противоречий», «нежели как поэтические произведения». Белинский прав, выделяя в качестве лучшей думу «Не время ль нам оставить» (1841). Покидая «воздушные миры» бесплодных мудрствований, решительно выходя «из туманов мистицизма» (идеализма. — Л. Р.), поэт славит в ней красоту «земной жизни», становится на почву реальной действительности и «здравого рассудка».
В полном согласии с Белинским Добролюбов находит в думах Кольцова «глубокие вопросы с очень слабыми и недостаточными ответами». Салтыков-Щедрин также полагает, что в думах поэт показал свое «бессилие» к правильному решению мучавших его философских проблем. Думы Кольцова продолжают привлекать внимание и его последующих почитателей. Спор о них не утихает. Современный их исследователь (Н. Н. Скатов) убедительно показал, что эти произведения не изолированы от общего литературно-философского процесса того времени. В проблематике и идейной направленности они перекликаются с произведениями Станкевича, В. Одоевского, М. Павлова, В. Белинского.
Ведущие идеи и проблемы. Основной лирический герой.
Кольцов не был поэтом ни зажиточного городского мещанства, ни богатого крестьянства, как утверждали некоторые исследователи его творчества. Отдавая симпатии крестьянину-бедняку и батраку, Кольцов не ограничивает себя каким-либо узким социальным барьером. В его поэзии явно проступают общечеловеческие начала, о чем убедительно свидетельствует «Первая песня Лихача Кудрявича». Поэт рисует в ней счастливое, радостное состояние человека, не стесненное социально-групповыми рамками. Поэзия Кольцова чужда и национально-бытовой, социально-групповой, этнографической узости и той абстрактно-психологической масштабности, которая поставила бы его над любыми социальными барьерами.
Развитие творчества Кольцова с самого начала шло по пути полной демократизации тематики, кристаллизации национально-народного восприятия мира. Это поэт широких крестьянских масс, всего трудового народа.
Мотивы неудовлетворенности жизнью, вольнолюбия, в той или иной мере, не умолкая, звучат на протяжении всего творческого пути Кольцова. С явными симпатиями он пишет о «бездомной сироте» ( «Сирота», 1827), о путнике, плетущемся на «клячонке тощей» ( «Путник», 1828), о детинке «без хаты», разлученном с любимой богатым соперником ( «Терем», 1829). В стихотворении «Земное счастие» (1830) он негодует против тех, «кто давит народ мучительным ярмом». Исполненный ненависти к произволу и насилию властвующих кругов, Кольцов написал стихотворение «Лес» (1837), явно перекликающееся с лермонтовским стихотворением «Смерть Поэта». В стихотворении «Расчет с жизнью» (1840) он гневно восклицает: «Жизнь!.. Если б силу Бог дал — Я разбил бы тебя!…» С явным сочувствием воплощается им в песне «Стенька Разин» (1838) образ легендарного народного вождя.
Социальные и религиозные противоречия обуревали Кольцова до конца жизни. Но в этих противоречиях, однако, постепенно побеждал ясный, светлый, жизнеутверждающий взгляд на окружающее. Восхищаясь красотой мира, поэт восклицает: «Любо жить мне на земле!» ( «Мир музыки», 1838). Наблюдая неудачи и беды, преследующие людей, он призывает их не к примирению, а к действованию: «Поднимись — что силы, Размахни крылами» ( «Песня» — «В непогоду ветер…», 1839).
Кольцов — поэт-новатор. Его новаторство сказалось прежде всего в образе основного лирического героя. Ведущим лирическим героем стихотворений Кольцова зрелого периода становится крестьянин-бедняк, а определяющими темами — его быт и труд, переживания, думы и заботы, горести и радости, идеалы и мечты. Песни Кольцова — апофеоз этому герою, впервые появившемуся в русской литературе. Лирический герой Кольцова привлекает своей внутренней и внешней красотой, жизнерадостностью, «силой крепкой» ( «Раздумье селянина», 1837) и неистребимым желанием воли. Любуясь и гордясь им, поэт рисует его добрым молодцем, владеющим могучей силой, по жилушкам переливающейся, широкой удалью и буйными чувствами: «Что ему дорога, Тучи громовые!» ( «В поле ветер веет», 1838). Перед ним, кудрявым и веселым ( «Первая песня Лихача Кудрявича», 1837), с плечом «шире дедова», с грудью «высокой» ( «Косарь», 1836), «путь широкий». У него «Много дум в голове, — Много в сердце огня!» ( «Путь», 1839).
Воспевая крестьянина-бедняка, Кольцов впервые в русской литературе вдохновенно восславил и его труд. При этом не только как социально значимый, но и приносящий духовное удовлетворение. В знаменитой «Песне пахаря» (1831) с восхищением говорится о пахоте — одном из самых тяжелых видов крестьянской работы. Только безмерно влюбленный в крестьянский труд мог сказать: «Весело на пашне». Лишь неоспоримо убежденный в величии и святости земледелия мог писать столь проникновенно и нежно: «Пашенку мы рано С Сивкою распашем, Зернышку сготовим Колыбель святую» ( «Урожай», 1835). Его косарь, называя косу «сам-друг», в полную меру ощущая красоту и радость своего труда-подвига, с упоением произносит: «Раззудись, плечо! Размахнись, рука!» Но, поэтизируя крестьянина и его духовно возвеличивающую работу, Кольцов не впадает в сплошную идиллию, подобно поэтам-самоучкам его времени: Ф. Н. Слепушкину, М. Д. Суханову и Е. И. Алипанову.
В литературе о Кольцове высказывались суждения о романтичности его поэзии. На наш взгляд, справедливо говорить о некоторых романтических тенденциях в философских думах Кольцова. Его поэзия, правдивая в чувствах и обстоятельствах, реалистична. Он изображает крестьян и крестьянок, какими они тогда и были, не скрывая всей тяжести их положения. Ему ведомы и свойственные им внутренние противоречия.
Негодуя против угнетающих социальных обстоятельств, Кольнов, несомненно, имеет в виду и крепостничество. В стихотворении «Земное счастие» (1830) речь идет о давящем народ «мучительном ярме», а в стихотворении «Бегство» (1838) — о добром молодце, скрывающемся от гнева «злого боярина». Кольцов убедительно показал наличие современных ему социальных контрастов и конфликтов, то, что его герой-бедняк экономически зависим, угнетен. Часто не имея собственного хозяйства, семьи, он живет в «чужих людях» ( «Тоска по воле», 1839), «в чужом углу» ( «Не на радость, не на счастие», 1840). Печальна его доля: «Без любви, без счастья По миру скитаюсь: Разойдусь с бедою, С горем повстречаюсь» ( «Горькая доля», 1837).
В стихах Кольцова доминирующее место занимает душевный мир лирического героя. Большое внимание уделяется крестьянскому быту как социальной среде. Обычная картина этого быта — горькая нужда ( «Размышление поселянина», 1832), бедность, материальная безысходность ( «Раздумье селянина», 1837), обусловленные постоянными невзгодами: градом, засухой, пожарами ( «Вторая песня Лихача Кудрявича», 1837). Лишения, беды и несчастья, то и дело подстерегающие крестьянина, наполняют его горечью, вызывают «раздирающую душу печаль» (Герцен).
Основному лирическому герою песен Кольцова свойственны религиозность, признание божественной силы и покорность ей. Он говорит: «С тихою молитвой Я вспашу, посею: Уроди мне, боже, Хлеб — мое богатство!» ( «Песня пахаря»). По его мнению, «Кто у бога просит, Да работать любит, — тому невидимо Господь посылает» ( «Размышления поселянина», 1832). Но возмущенный несправедливой обездоленностью бедняка, этот герой вопреки религиозным заповедям нередко теряет терпение и покорность судьбе, проникается чувством протеста. В стихотворении «Удалец» (1833) теснимый гнетущими обстоятельствами своей жизни, разудалый молодец говорит: «Мне поля — не друг. Коса — мачеха, Люди добрые — Не соседи мне». В песне «Доля бедняка» пострадавший батрак, для которого у чужих людей «горек белый хлеб», речи вольные «связаны», клянет свою «долю горькую».
Ощущая в себе силы необъятные ( «Последняя борьба», «Товарищу»), внутренне бунтуя, лирический герой Кольцова мечтает о вольной волюшке ( «Так и рвется душа», 1840). Наиболее ярко эта мечта о свободной, ни от кого независимой жизни раскрывается в стихотворении «Дума сокола» (1840).
Поэт рисует не только бедность крестьянина, но и рассказывает о том, чего желают все земледельцы: обильного урожая ( «Урожай»), материального достатка, довольства, веселого отдыха среди друзей-гостей ( «Крестьянская пирушка», 1830).
Чувствами горького одиночества, тоски по воле лирический герой Кольцова перекликается со всей свободолюбивой поэзией 30-х годов и прежде всего с творчеством Лермонтова. Но стремления кольцовского героя к свободе не обладают определенностью и ясностью социальной цели. Это стихийный, неосознанный протест. Поэтому-то свободная жизнь представляется ему и в форме разбоя. Его мечты иногда не идут дальше того, чтобы «в… лесах Вольной волей жить» ( «Удалец»), добывая «платья дорогие, ожерелья с жемчугом» ( «Бегство», 1838), «жизнью тешиться» ( «Измена суженой», 1838), «пожить на распашке» ( «Как здоров да молод», 1841), «по-пански» ( «Бегство»), «припеваючи» ( «Ты прости — прощай», 1841), «боярами» ( «Расступитесь, леса темные», 1841). Но против разбойничества восстает церковь, и тогда смиряется бунтарь ( «Удалец», 1833).
В стихах Кольцова зрелого периода звучат песни о любви ( «Исступление», 1832; «К милой», 1838): «С огня пожар» ( «Пора любви», 1837), «Жарче дня и огня» ( «Я любила его», 1841). Это глубокое, красивое, светлое и в идеале неизменное чувство ( «Я был у ней», 1829; «Последняя борьба», 1838; «Не разливай волшебных звуков», 1839), которое несет радость ( «Светит солнышко», 1840), озаряет жизнь «звездой веселой» ( «Ты в путь иной отправилась одна», 1839). С любимой «зима — весна, ночь — ясный день» ( «Разлука», 1840, при бездолье — «горе не горе» ( «Дуют ветры», 1840).
Но на пути взаимно любящих встают трудные и чаще неодолимые препятствия: корыстные расчеты ( «Ах, зачем меня силой выдали», 1838; «Без ума, без разума», 1839), социальные различия ( «Бегство»), бедность ( «Косарь», 1836; «Деревенская беда», 1838; «Не на радость, не на счастие», 1840), изжившие себя домостроевские обычаи, не разрешающие выдавать младшую дочь раньше старшей ( «Пора любви»), неразделенность чувства ( «Не скажу никому», 1840) и измена ( «Измена суженой»). Это придает любовным стихам поэта нередко драматический и даже трагический характер.
В стихах Кольцова о любви возникает возвышенно-благородный образ крестьянки — верной подруги сельского труженика. Отмечая психологически правдивое отображение Кольцовым чувства любви, его перипетий, Белинский видит большую заслугу поэта в том, что он «никогда не впадает в сентиментальность, даже и там, где оно (это чувство) становится нежным и трогательным»
Природа в поэзии Кольцова.
Кольцов влюблен в природу. Обладая редкостным чувством ее красоты, он способен радоваться самому обычному, повседневному ее проявлению. Его влечет к себе «степь раздольная» да «привольная» ( «Косарь»). Для него цветок в долине — «природы милое творенье», дышащее чем-то «благоуханным и святым» ( «Цветок», 1836). Ему радостно видеть, как «Красавица зорька В небе загорелась, Из большова леса Солнышко выходит» ( «Песня пахаря»). Но поэт любит природу не в покое, а в движении ( «Урожай»), в ее пробуждении и расцвете ( «Цветок», «Пора любви»), а не в увядании. Поздняя осень с ее непогодой: тучами, туманами, дождями — «омрачает свет очей» ( «Осень»).
Глубоко и нежно любя природу, Кольцов, однако, не создал ни одного стихотворения, посвященного только ей. Природа не мыслится поэтом вне человека. Она воспринимается им активно, как среда его действования, как источник благоденствия и радости человека. Отмечая эту особенность поэзии Кольцова, М. Е. Салтыков-Щедрин писал: «Тем именно и велик Кольцов, тем и могуч талант его, что он никогда не привязывается к природе для природы, а везде видит человека, над нею парящего».
Природа, являющаяся источником жизни и красоты, областью труда, одухотворяется, оживляется и очеловечивается Кольцовым. У него «туча черная понахмурилась», «ополчилася» и пролилася «слезой крупною» ( «Урожай»), а «дремучий лес призадумался» ( «Лес»). Его герой обращается к природе как к живому существу: «Ах ты, степь моя, Степь привольная» ( «Косарь»)
Самобытность творчества.
Поэзия Кольцова, посвященная в преобладающих своих мотивах деревне, переживаниям, думам и мечтам крестьянина-бедняка, обладает неповторимо-оригинальной формой. Переломным моментом творчества Кольцова, когда он самоопределяется как оригинальный поэт, считаются примерно 1830—1831 годы.
Подражатели и имитаторы народной песни: Ю. А. Нелединский-Мелецкий, И. И. Дмитриев, А. Ф. Мерзляков, А. А. Дельвиг и др. — несомненно, благотворно воздействовали на Кольцова. Они убедили его своим творчеством в важности песни как вида художественной литературы. Известно, что случайно прочтенные Кольцовым в 1825 году стихотворения И. И. Дмитриева явились как бы толчком к написанию им первых стихов. Но учился он у других поэтов. Его художественный метод, стиль, поэтическая техника складывались в первую очередь под воздействием устно-народного творчества и Пушкина.
Глубоко любя устно-народную поэзию, Кольцов стал ее неутомимым собирателем. Им записаны многие нравившиеся ему песни, присказки, анекдоты, пословицы, поговорки, меткие выражения. Произведения Пушкина, воспринимавшиеся Кольцовым как высочайшие образцы художественного совершенства, вводили его «в беспредельный мир красоты и чувства».
Именно в поэзии Пушкина этой поры наиболее точно воплощались магистральные тенденции отечественной литературы: передовая идейность, народность, реализм, демократизация героев и литературного языка. Влияние пушкинской поэзии особенно отчетливо видно при сопоставлении следующих стихотворений Пушкина и Кольцова: «Вакхическая песня» и «Веселый час», «Соловей и роза» и «Соловей» (1831). Как о самом значительном и торжественном событии своей жизни вспоминал Кольцов о встрече с Пушкиным, происшедшей в 1836 году. Лишь только поэт-прасол назвал свое имя, пригласивший его к себе Пушкин схватил его за руку и воскликнул: «Здравствуй, любезный друг! Я давно желал тебя видеть».
Речевое своеобразие. Изобразительные средства.
Истинно народное содержание песен Кольцова раскрывается уже в поэтической лексике. Новаторски расширяя границы художественной речи, поэт вводит в лирику до него невиданное количество слов, связанных с бытом и трудом земледельца: «десятина», «пашня», «борона», «соха», «гумно», «скирды», «клеть», «коса», «закрома», «лаптишки», «онучи», «гужом».
Лексика песен Кольцова разговорно-просторечная: «чем-свет», «дремит» ( «Урожай»), «гляну», «помолвились» ( «Деревенская беда»), «талан», «помочи» (в смысле помощи), «пороскошничать», «пододонная» ( «Тоска по воле»), «опознился», «посулил» ( «Хуторок», 1839).
Кольцов часто использует излюбленные народной речью и устной поэзией слова с уменьшительными и ласкательными суффиксами ( «пташечка», «касаточка», «ржица», «хлебец», «лошадок»), прилагательные в краткой форме ( «тесовы», «дубовы», «низовы», «широку»), глаголы в многократном виде ( «игрывал», «не видывал», «мыкивал»), возвратную частицу «ся» ( «умываюся», «растворилися»), деепричастия с окончаниями на «учи» и «ючи» ( «улыбаючись», «припеваючи», «не смотрючи»), «ова» вместо «ого» в прилагательных родительного падежа ( «немилова», «старова», «вернова», «темнова»), повторения предлогов ( «за дубовы столы, за набранные»; «про хлеба, про покосы») и т.д.
Воссоздавая подлинно народную речь своего лирического героя, поэт вводит слова с областными ударениями, вроде: «укоротали» ( «Без ума, без разума»), «работали» ( «Что ты спишь, мужичок?»), «родное» ( «Косарь»), «добычью» ( «Стенька Разин»).
В поэтический язык им включены не только просторечные слова, но и целые выражения, обороты и фразы: «душой… кланяюсь» ( «Тоска по воле»), «мой згад» ( «Размышления поселянина»). Обогащая поэтическую речь, поэт испещряет ее народными поговорками и пословицами, нередко переиначенными: «Не родись богатым, А родись кудрявым» ( «Первая песня Лихача Кудрявича»), «Век прожить — не поле пройти за сохою» ( «Вторая песня Лихача Кудрявича»).
В органическом сплаве с народно-просторечной лексикой и фразеологией находится и синтаксис песен Кольцова. Добиваясь ясности, простоты, доходчивости поэтического языка, поэт пользуется краткой, энергичной фразой, нередко начинающейся или завершающейся глаголом: «Дуют ветры, Ветры буйные; Ходят тучи, Тучи темные» ( «Русская песня», 1840); «За рекой, на горе, Лес зеленый шумит; Под горой, за рекой, Хуторочек стоит» ( «Хуторок»).
Неповторимую оригинальность придает песням нагнетание глаголов повелительного наклонения, начинающих фразу: «Раззудись, плечо», «Ты пахни в лицо», «Освежи», «Зажужжи», «Поклонись» ( «Косарь»); «Встань, проснись, подымись» ( «Что ты спишь, мужичок?»). Эти глаголы усиливают динамичность стиха. Применяясь к речи народа, фразовая структура кольцовских песен чаще не подчинительная, а сочинительная, посредством союзов «да», «а», «и»: «Греет солнышко, — Да осенью; Цветут цветики — Да не-в-пору; А весной была Степь желтая» ( «Греет солнышко»). Или: «И сидишь, глядишь, Улыбаючись» ( «Доля бедняка»). Стремление поэта к повышению лирической тональности песен вызвало частое обращение к восклицательно-вопросительной организации фразы: «Где вы, дни мои, Дни весенние, Ночи летние, Благодатные?» ( «Где вы, дни мои», 1840). Придавая песням живую непосредственность, их чувствам и мыслям — действенность, поэт щедро применяет эллипсисы: «На гумне — ни снопа, В закромах — ни зерна» ( «Что ты спишь, мужичок?»).
Кольцовские песни буквально изузорены эпитетами, сравнениями и иными словесно-изобразительными средствами. Следуя устно-народной традиции, поэт тяготеет к постоянным эпитетам: «леса темные», «реки быстрые», «отца старова», «кудри черные» ( «Расступитесь, леса темные»). Он обращается также и к привычным для устной поэзии эпитетам-существительным: «душа-девица», «земля-матушка», «конь-пахарь», «Бова-силач», «ночь-волшебница»). По примеру творцов народной песни Кольцов отбирает наиболее эмоциональные, изящные сравнения, по преимуществу из области природы: «Пусть пылает лицо, Как поутру заря, Как весна, хороша Ты, невеста моя» ( «Последний поцелуй», 1838); «Их очи как звезды…, их думы как — тучи» ( «Поминки», 1840). Продолжая традиции устно-народного творчества, Кольцов то и дело пользуется отрицательными сравнениями и параллелизмами: «Не заря с небес Красовалася, Не луна на нас Любовалася!» ( «Песня», 1841). Или: «Поднялась не тучка темная, А рать сильная-могучая» ( «Старая песня», 1841). Следуя народной поэзии, Кольцов применяет сравнения в форме творительного падежа ( «соловьем залетным», «волной в непогоду») или употребляет местоимение «что» вместо «как»: «Грудь белая волнуется, Что реченька глубокая» ( «Пора любви»). В подлинно народном духе Кольцов создает метафоры ( «Зоренька загорелась»), метонимии ( «выбелим железо о сырую землю») и другие изобразительные средства.
В явно эмоционально-изобразительных целях, сгущая краски, усиливая лирическую тональность содержания, поэт то и дело вводит в стихи синонимические и тавтологические выражения: «И бел-ясен день» ( «Доля бедняка», 1841), «путь-дороженька» ( «Расступитесь, леса темные», 1841), «грусть-тоска» ( «Измена суженой»), «с горести-печали» ( «Вторая песня Лихача Кудрявича»), «горит-горма» ( «Молодая жница», 1836), «зиму-зимскую» ( «Удалец»). В том же значении усиления эмоционального воздействия на читателя Кольцов употребляет анафоры: «Уснул он надолго! Уснул глубоко!» ( «Поминки»), а также повторы тождественных и синонимических фраз: «Нет у молодца Молодой жены, Нет у молодца Друга верного» ( «Раздумье селянина»).
В арсенале средств, содействующих повышению эмоциональности песен, у Кольцова находит свое место и градация. В форме своеобразных градаций — параллелей строится каждая строфа его песни «Горькая доля»: «Пора золотая Была, да сокрылась; Сила молодая С телом износилась». А затем все строфы, раскрывая идею песни, намеченную в первой строфе, создают постепенное нарастание безысходной драматичности героя песни. Не удовлетворяясь постепенно воссоздаваемой им картиной горестной жизни обездоленного бедняка, расширяя ее смысл до реального символа, Кольцов завершает стихотворение изумительным по своей рельефности и лиричности образом когда-то зеленого, а ныне гниющего дуба: «На крутой горе Рос зеленый дуб; Под горой теперь Он лежит — гниет».
Выдающееся мастерство поэта проявляется также в звукописи, основанной по преимуществу на звукоподражательных словах: «Зажужжи, коса, засверкай кругом!» ( «Косарь»). Поэт широко обращается и к более сложным видам звукописи, например к аллитерациям: «Поцелуй, приголубь, приласкай» ( «Последний поцелуй»).
Белинский, восхищаясь национально-русским колоритом, необычайной оригинальностью речевых особенностей стихотворений Кольцова, сказал: «Язык его столько же удивителен, сколько и неподражаем».
Особенности стиха.
Подлинно народные чувства и мысли Кольцов стремился выразить в предельно соответствующем им стиховом строе своих песен. В поисках ритмической формы поэт обращался к размерам силлаботоники — к ямбу ( «Цветок»), хорею ( «Перстенечек золотой», 1836), амфибрахию ( «Поминки»), анапесту ( «Последний поцелуй»). Но эти размеры в их чистом виде не отвечали песенной интонации его творчества, и он использовал их чаще с явными отступлениями. Среди размеров силлаботоники поэт предпочел хорей и анапест — размеры, отличающиеся напевностью. Трехстопный и четырехстопный хорей — малгарный, широко распространенный в устной народной поэзии, как нельзя более соответствует жизнеутверждающему пафосу кольцовской поэзии. Этим размером с частыми пропусками ударений (пиррихии), усиливающих песенность, музыкальность стиха, написаны «Домик лесника», «Перстенечек золотой», «Бегство», «Измена суженой», «Деревенская беда». Вспомним: «С тихим|трепе|том ру|-салка| В бере|гах сво|их ус|нет» ( «Бегство»).
Двухстопный анапест, стремительный и энергичный, великолепно содействует выражению жизненной активности и драматичности таких песен, как «Глаза», «Хуторок», «Что ты спишь, мужичок?», «Не скажу никому», например: «За рекой, |на горе,| Лес зеле|ный шумит|» ( «Хуторок»). По образцу народных песен поэт щедро применяет дактилические окончания: «Мучит|душу|мука | смертная]» ( «Измена суженой»); «Пляски |новы|е вы|думывал|» ( «Деревенская беда»).
Но более пригодным оказался для Кольцова не силлабо-тонический, а народно-тонический стих, основанный на чередовании равных словесных долей. В каждой доле слова идут под общим ударением опорного слова. Примером может служить песня «Горькая доля». В некоторых ее строчках всего лишь по два слова: «Пора золотая; Сила молодая; Молодца шатает». В тех же случаях, когда их больше, они идут под общим ударением, которых в строке два: «Без любви, без счастия»; «Под горой теперь»; «Всем я весь изжился».
Поэт избрал для своих песен пятисложник ( «Удалец», «Не шуми ты, рожь», «Урожай», «Косарь») и шестисложник ( «Песня пахаря»), с одним ( «Удалец»), двумя ( «Песня пахаря») и смешанными ( «Кольцо») общими ударениями. В стихотворении «Кольцо» двухдольные или двухударные (двухсловные и более) строки сочетаются с одно-ударными (по преимуществу однословными), например: «Что взгляну, то вздохну» (строка с двумя ударениями), «Затоскуются» (строка с одним ударением).
Пятисложником, впервые так широко и искусно используемым, Кольцов написал около половины своих стихов. Вот его образец: «Красным полымем Заря вспыхнула; По лицу земли Туман стелется» ( «Урожай»). В каждой строке стиха, начинающейся заглавной буквой, здесь пять слогов. Некоторые песни Кольцова представляют сочетание шестисложника и пятисложника. Вспомним: «Ты не пой, соловей, Под моим окном; Улети ты в леса Моей родины».
Необходимо отметить, что эти песни, тонические по своей ведущей тенденции, ощутимо несут в себе и признаки того или иного размера силлаботоники, чаще всего хорея, традиционного для русской песенной манеры. Так, песни Лихача Кудрявича написаны в основном двухдольником (двухударником) с редкими отступлениями к трехударнику, например: «В золотое время (два ударения. — А. Р.) Хмелем кудри вьются» (три ударения). Но по своей тональности, по характеру расположения ударных и неударных слогов ритмика этих песен весьма приближается к типу хорея. Чаще это хорей с пиррихиями: «Их не|гребень|чешет| — Золо|тая до|ля, За|вива|ет в коль|цы Мо|лодецка удаль». В отдельных случаях встречается здесь и чистый хорей: «Хмелем| кудри| вьются»; «Любо|жить на|свете»|.
Ритмически организуя свои стихи, Кольцов пользуется чередованием пятистрочных ( «Увижу ль я девушку», 1829), шестистрочных ( «Ура», 1837), восьмистрочных ( «Два прощания», 1837) строф. Многие его стихи ( «Пора любви», «Последний поцелуй»), в особенности думы ( «Великая тайна», «Умолкший поэт», 1836), построены по принципу свободной строфики. Так, дума «Великая тайна» имеет четыре части, развивающие тему, каждая из них с различным количеством строк: семь, девять, восемь, шесть. Но подавляющее большинство песен представляет собою чередование четырехстрочных строф — ясных, чеканных.
Под воздействием устной поэзии Кольцов создал свои песни с «полурифмами» ( «рифмоидами»), как в стихотворении «Молодая жница», или чаще даже без рифм. Но для белого стиха, сохраняя лучшие традиции народной поэзии, поэт щедро использовал внутренние созвучия: «дугой — радугой», «думы мирные», «золотой волной» ( «Урожай»), «заря алая», «с ума-разума», «золотой казной» ( «Косарь»). Это сообщает его песням редкую мелодичность.
Сюжетно-композиционное своеобразие песен.
Песни Кольцова, опирающиеся на эстетические каноны устно-народной поэзии, по преимуществу сюжетны. В основе почти любой его песни эпизод, случаи, факт. Так, песня «Молодая жница» повествует о грусти девушки, встретившей вчера доброго молодца, уже давно ей приглянувшегося. Сюжетность придает песням Кольцова конкретность и занимательность.
Воссоздавая крестьянскую жизнь, в которой преобладали не довольство, а лишения, не радости, а горе, песни Кольцова часто несут в себе, как уже отмечено, драматический конфликт. Более того, эволюция поэзии Кольцова связана с нарастанием и обострением ее сюжетной конфликтности. Но драматизму обстоятельств почти всегда противопоставляются сила, воля, надежды лирического героя на лучшее и жизнеутверждающий пафос самого автора. Поэтому при наличии драматических конфликтов песни Кольцова в большинстве своем проникнуты оптимизмом. Не случайно одна из последних его песен заканчивается словами: «Не любивши тебя, В селах слыл молодцом; А с тобою, мой друг, Города ни по чем!» ( «Нынче ночью к себе», 1842).
Теснейшая связь песен Кольцова с реальной действительностью, так отчетливо проявившаяся в их сюжетности, подчеркивается и свойственными им средствами композиции. Его песни строятся различными способами. Прежде всего в форме последовательно-хронологического изложения того или иного бытового события, эпизода, явления ( «Крестьянская пирушка», «Урожай», «Косарь», «Деревенская беда»). Затем в виде монолога-раздумья, опирающегося на какой-либо жизненный случай и обычно завершающегося выводом ( «Песня пахаря», «Размышления поселянина», «Раздумье селянина»). И как переживание, обусловленное тем или иным фактом ( «Не шуми ты, рожь», «Ах, зачем меня силой выдали»).
Но при всех этих способах композиции лирический герой или автор проявляют свою активность, упрекая ( «Ах, зачем меня силой выдали»), умоляя ( «Обойми, поцелуй», 1838), исповедуясь ( «Деревенская беда»). Эта активность обусловливает применение излюбленных в народной поэзии диалогов и обращении к Сивке ( «Песня пахаря»), к лесу ( «Лес»), к степи ( «Косарь»), иногда проходящих через все произведение ( «Глаза», 1835; «Что ты спишь, мужичок?»).
Диалоги и обращения оживляют песни Кольцова, придают им своеобразную энергичность и даже сценичность. Их можно инсценировать. Создавая песни в традициях устно-народной поэзии, Кольцов рисует портреты лирических героев наиболее общими, типовыми чертами: это «добрый молодец», у которого «кудри черные Лежат скобкою», или «красна девица», у которой «лицо белое — заря алая, щеки полные, глаза темные» ( «Косарь»). Тем не менее поэт стремится к зарисовкам и их внутренних, психологических переживаний во внешних проявлениях. Так, у девушки, пораженной неожиданным известием о разлуке с любимым, «Вмиг огнем лицо все вспыхнуло, Белым снегом перекрылося» ( «Разлука»). У загрустившей по любимому жницы «Голова со плеч На грудь клонится, Колос срезанный Из рук валится» ( «Молодая жница»).
Значение поэзии Кольцова.
Реакционная критика встретила поэзию Кольцова презрительно-пренебрежительно, как простонародную, мужицкую. Отрицая дарование поэта-прасола, она не признавала в его стихах каких-либо эстетических достоинств. По мнению Ф. Булгарина, песни Кольцова безнравственны. Прогрессивная критика в лице Белинского признавала его поэтом, обладающим «могучим», «гениальным талантом». Рассматривая Кольцова в ряду вершинных явлений русской поэзии, критик ставил его песни в один ряд с баснями И. А. Крылова, считая его выразителем «новой эпохи русской поэзии». Чернышевский утверждал, что «по энергии лиризма с Кольцовым из наших поэтов равняется только Лермонтов; по совершенной самобытности Кольцов может быть сравнен только с Гоголем». Г. И. Успенский называл Кольцова «поэтом земледельческого труда». Добролюбов считал Кольцова «великим народным поэтом», первым представившим в своих песнях «настоящую жизнь наших простолюдинов так, как она есть, ничего не выдумывая». В то же время он отметил, что поэту «недостает всесторонности взгляда; простой класс народа является у него в уединении от общих интересов только со своими частными житейскими нуждами». Правильно указывая на недостаточность «всестороннего взгляда», критик, как нам кажется, недооценивал социальное недовольство и протест, выраженные в поэзии Кольцова. Салтыков-Щедрин видел заслуги поэта в том, что «обогатив наш поэтический язык, узаконил в нем простую русскую речь» и этим самым явился в истории нашей литературы «как бы пополнителем Пушкина и Гоголя». По мнению Некрасова, высказанному в поэме «Несчастные», песни Кольцова «вещие», по оценке Л. Н. Толстого, полные «прелести и силы необъятной», по характеристике Тургенева, они «не умрут, пока будет жив русский язык».
Творчество Кольцова, вобравшее сокровища устно-народной лирики и достижения литературной жизни, во многом определило развитие последующей поэзии и оказало влияние на Н. А. Некрасова, И. С. Никитина, Г. И. Успенского, Л. Н. Трефолева, И. 3. Сурикова, С. Д. Дрожжина, С. А. Есенина, Д. Бедного, Ф. Шкулева, М. В. Исаковского, А. Т. Твардовского, В. И. Лебедева-Кумача, А. Прокофьева и других поэтов. Есенин в стихотворении «О Русь, взмахни крылами“ признает себя продолжателем Кольцова.
Поэзия Кольцова оказала воздействие на многих поэтов братских народов: Якуба Коласа и Янку Купалу (Белоруссия)» Габдуллу Тукая (Татария), Ованеса Туманяна (Армения), Важа Пшавела (Грузия), Яна Райниса (Латвия) и многих других.
К его песням обращались многие композиторы, сочинившие свыше семисот музыкальных произведений. Среди этих композиторов М. И. Глинка, А. А. Алябьев, А. Е. Варламов, А. Л. Гурилев, А. С. Даргомыжский, А. Г. Рубинштейн, М. П. Мусоргскии, Н. А. Римский-Корсаков, А. К. Глазунов, С. В. Рахманинов.
Поэзия Кольцова широко признана и за рубежами нашеи Родины. Ее справедливо уподобляют там поэзии великого шотландского поэта Р. Бернса, «бессмертному» (К. Маркс) мастеру Французской песни П. Ж. Беранже. Переведенная на все европейские языки, она вызывает самую высокую оценку современных прогрессивных читателей во всех странах.
