Сократ на протяжении всей жизни подвергал «испытанию» многих из тех, за которыми закрепилась слава мудрых и знающих что-либо. Отличительной чертой сократовских бесед являлась ирония. Об этом свидетельствуют диалоги Платона, среди которых нет почти ни одного, где бы Сократ не иронизировал, не выражал своей тонкой насмешки. Он то и дело принижал себя и превозносил других, делает вид, что нечего не смыслит в предмете обсуждения, и просил своего собеседника («мудрость» которого несомненна!) вразумить его, Сократа, наставить на путь истины. Далее, добываясь поддакивания собеседников в начале разговора, Сократ неприметно заводил их в тупиковую ситуацию, сбивая с толку и вынуждая отказываться от прежних «да». Чем больше был ироничный прикуп, тем чувствительнее для иронизируемого оказывалась потеря в ходе беседы тех иллюзорных достоинств, которые тонко подсунул ему для подвоха и искусно развеял его опасный собеседник. Течение сократовской беседы исподволь и незаметно размывало ее начальное допущение, которое, в конце концов, оказывалось применительно к данному случаю несостоятельным. Его ирония была скрытой насмешкой над самоуверенностью тех, кто мнил себя «многознающими». Но его цель состояла не в том, что бы разоблачить и уничтожить, а в том, чтобы помочь человеку стать свободным, открытым для истины, заставить его осознать свое незнание и задуматься над образом жизни. Она порождала «в душах людей чувство идеального, какой - то внутренний опыт высших реальностей». Он хотел при помощи своей иронии активно вмешиваться в человеческой жизнь, изменять ее и сознательно совершенствовать. ( Этим Сократ принципиально отличался от софистов, для которых спор был нацелен на достижение внешнего эффекта победы над оппонентом.)
Однако, своим постоянным «испытанием» Сократ приводил людей в замешательство. Естественно, что те, кто оказывались жертвой, видели в Сократе своего противника. А потому его сопровождали не только восторженные взгляды, но и взгляды, полные ненависти. Особенно возненавидели Сократа те из софистов, которые сделали искусство доказывать правое и неправое своей профессией. Кто покушается на самодовольство темных и пустых людей, тот сначала человек беспокойный, потом нестерпимый, и, наконец, преступник, заслуживающий смерти. Первым полушутливым, полусерьезным обвинением против Сократа явилась постановка в 423 году комедии Аристофана «Облака», в которой Сократ изображается мастером «кривых речей». В один из дней 399 года до н.э. жители Афин читали выставленный для всеобщего обсуждения текст: « Это обвинение написал и клятвенно засвидетельствовал Мелет, сын Мелета, пифеец, против Сократа, сына Софроникса из дома Алопеки. Сократ обвиняется в том, что он не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов. Обвиняется он и в развращении молодежи. Требуемое наказание — смерть». Мошенники мысли не простили Сократу его иронии, слишком разорительной для них. В речах Сократа на суде, с большой художественной силой переданных Платоном, поражает то, что он сам сознательно и решительно отрезает себе все пути к спасению, он сам идет навстречу смертному приговору. В его рассуждениях подспудно бьется мысль: раз уж, афиняне, вы дошли до такого позора, что судите мудрейшего из эллинов, то испейте чашу позора до дна. Не меня, Сократа, судите вы, а самих себя, не мне выносите приговор, а себе, на вас ложиться несмываемое клеймо. Лишая жизни мудрого и благородного человека, общество себя лишает мудрости и благородства, себя лишает стимулирующей силы, ищущей, критической, беспокоящей мысли. И вот меня, человека медлительного и старого (Сократу было тогда 70 лет), догнала та, что настигает не так стремительно, - смерть, а моих обвинителей, людей сильных и проворных, - та, что бежит быстрее, - испорченность. Я ухожу отсюда, приговоренный вами к смерти, а мои обвинители уходят, уличенные правдою в злодействе и несправедливости. У порога смерти Сократ пророчествует, что тотчас после его гибели постигнет афинян кара более тяжелая, чем та, которой его покарали. Сократ сам осудил себя на смерть, и, уже осужденный, твердо отказался от реальной возможности бежать из тюрьмы и уйти в изгнание. Он добровольно дал распять себя на кресте «отеческих законов» и поступил весьма хитроумно и дальновидно, лучшим образом продемонстрировав неистинность этих законов всему миру. Пророчество Сократа сбылось: позор пал на головы его судей, и, прежде всего на головы обвинителей. Они, так же как тиран, судивший Зенона Элейского, были побиты каменьями и, как сообщает Плутарх, повесились, так как не вынесли презрения афинян, лишивших их «огня и воды».
Это и дало возможность Цицерону говорить, что Сократ «спустил» философию с «неба на землю». По свидетельству Ксенофонта, изучая «дела человеческие», Сократ рассматривал их как наиболее близкое и нужное человеку. Сообразно с этим Сократ в первую очередь исследовал этические проблемы, касающиеся того, что «благочестиво и что нечестиво, что прекрасно и что безобразно, что справедливо и что несправедливо» («Воспоминания»).
ЭТИЧЕСКИЙ РАЦИОНАЛИЗМ СОКРАТА.
Сократ вел пропаганду своего этического рационализма. Разработка идеалистической морали составляет основное ядро философских интересов и занятий Сократа. В беседах и дискуссиях Сократ обращал внимание на познание сути добродетели. Как может человек жить, если он не знает, что такое добродетель? В данном случае познание сути добродетели, познание того, что есть "нравственное", являлось для него предпосылкой нравственной жизни и достижения добродетели. Сократ отождествлял мораль со знанием. Нравственность - знание того, что есть благо и прекрасное и вместе с тем полезное для человека, что помогает ему достичь блаженства и жизненного счастья. Нравственный человек должен знать, что такое добродетель. Мораль и знание с этой точки зрения совпадают. Для того чтобы быть добродетельным, необходимо знать добродетель как таковую, как "всеобщее", служащее основной всех частных добродетелей. Таким образом, одним из отличительных признаков истинной философии и подлинного философа являлось по Сократу, признание единства знания и добродетели. И не только признание, но также стремление к реализации этого единства в жизни. Сообразно с этим, философия в понимании Сократа не сводилась к чисто теоретической деятельности, но включала в себя также практическую деятельность – правильный образ жизни, благие поступки. Эта позиция Сократа получила в философии определение – этический рационализм. Современному человеку, окруженному со всех сторон благами, полученными как раз за счет исследования природы, тяжело понять врага изучения природы («космоса»). Но для Сократа все было наоборот. Он служил лучшим примером, чего может достичь человек, следующий его учению - познанию человеческого духа. Достаточно вспомнить образ жизни Сократа, нравственные и политические коллизии в его судьбе, его мудрость, воинскую доблесть и мужество, трагический финал. Слава, которой Сократ удостоился еще при жизни, легко переживала целые эпохи и, не померкнув, сквозь толщу двух с половиной тысячелетий дошла до наших дней. СОКРАТОВСКИЙ МЕТОД
Миссия Сократа заключалась в постижении смысла тайного дельфийского изречения посредством бесед. Возвращаясь к этому вопросу, подчеркнем его принципиальные стороны. Ранее уже отмечалось, что диалог представлял для Сократа совместный поиск истины. Каждый из его участников выступал как равный. (Сам философ не был учителем в обычным смысле этого слова, передающим ученику определенный сумму знаний.) В собеседовании присутствовали два лица, для которых истина и знания не были даны в готовом виде, а представляли собой проблему и предлагали поиск. Это значило, что истина раскрывалась в сознании обоих участников диалога. Поэтому Сократ в отличие от софистов не выдавал себя за «учителя мудрости», которому все известно и который берется всему обучить.
В знаменитых словах «Я знаю, что я ничего не знаю» – весь Сократ, вся «формула» его философии, весь пафос его поиска истины. Он был уверен, что незнание, точнее, знание о своем незнании, в конечном счете, обернется знанием. Иначе говоря, незнание является предпосылкой знания, оно стимулирует поиск, заставляет поразмыслить и поискать. С этой точки зрения у человека, не сомневающегося в истинности своих знаний и воображающего себя весьма сведущим во всем, нет больше потребности в поиске, в том, что бы думать и мыслить. Сомнение («я знаю, что ничего не знаю») должно было, по учению Сократа, привести к самопознанию («познай самого себя»). Только таким индивидуалистическим путем, учил он, можно прийти к пониманию справедливости, права, закона, благочестия, добра и зла. Единственное, на что он претендовал, - обучение искусству ведения диалога, при котором собеседник, отвечая на заданные вопросы, высказывал свои суждения, обнаруживая свои знания или, напротив, свое неведение. Тем самим искусство диалога становилось «обличением» собеседника, которое имело целью ориентировать его на самопознание. Поэтому умение задавать вопросы Сократ рассматривал как средство, с помощью которого он содействует «рождению» истины в голове собеседника. Это диалектическое искусство он сравнивал с повивальным искусством своей матери Фенареты и в шутку называл «майевтикой».
Греческие философы вкладывали разное содержание в слово «диалектика» или «диалектическое искусство», тем не менее, оно мыслилось в единстве с диалогом и большей частью означало искусство ведения диалога, искусство спора и аргументации. У софистов «диалектика» стала техникой словесной эквилибристики, средством доказательства. Их главной целью было заставить отвечающего противоречить самому себе. В противоположность этому Сократ видел главный критерий, отличающий диалектику, в нахождении истины.
ДИАЛЕКТИКА СОКРАТА.
ОПРЕДЕЛНИЕ. Диалектика, в понимании Сократа, являлась методом исследования понятий, способом установления точных определений. Определение какого-либо понятия для него было раскрытием содержания этого понятия, нахождением того, что заключено в нем. С целью установления точных определений Сократ разделял понятия на роды и виды, преследуя при этом не только теоретические, но и практические задачи. По сообщению Ксенофонта, Сократ был убежден, что разумный человек, «разделяя в теории и на практике предметы по родам», сможет этим методом отличить добро от зла, выбрать добро и быть высоконравственным, счастливым и способным к диалектике. «Да и слово «диалектика»,
говорит Сократ у Ксенофонта,— произошло оттого, что люди, совещаясь в собраниях, разделяют предметы по родам. Поэтому надо стараться как можно лучше подготовиться к этому и усердно заняться этим: таким путем люди становятся в высшей степени нравственными...» («Воспоминания»). О сократовском понимании диалектики как метода разделения понятий на роды и виды свидетельствует также Платон («Софист»): «Различать все по родам, не принимать один и тот же вид за иной и иной за тот же самый—неужели мы не скажем, что это [предмет] диалектического знания?» Сохранив это сократовское понимание диалектики и в зрелый период своего творчества, Платон пошел дальше: для него диалектика стала наукой об «истинно сущем» и методом познания «истинно сущего», т. е. мира идей. Аристотель писал: «А так как Сократ занимался исследованием этических вопросов, а относительно всей природы в целом его совсем не вел, в названной же области искал всеобщего (to katholou) и первый направил свою мысль на общие определения (horismon), то Платон, усвоивши взгляд Сократа, по указанной причине признал, что такие определения имеют своим предметом нечто другое, а не чувственные вещи; ибо нельзя дать общего определения для какой-либо из чувственных вещей, поскольку вещи эти постоянно изменяются. Идя указанным путем, он подобные реальности назвал идеями» («Метафизика»). Установление общих определений, по свидетельству Аристотеля (см. «Метафизика»), было одним из нововведений Сократа в философию. Для Сократа диалектика, вопросно-ответный способ обнаружения истины, была, прежде всего, методом определения этических понятий, т. е. методом нахождения в данном понятии общих и существенных признаков, выражающих его сущность. В ранних («сократических») диалогах Платона много примеров диалектики Сократа, его попыток дать определение общепринятым этическим понятиям и поступкам с помощью вопросов и ответов, посредством «испытания» собеседника. Вот один из этих примеров, посвященный определению понятия «справедливость». Однажды, говоря о6 отношении Сократа к людям, воображавшим, будто они получили хорошее образование, и гордившимся своей ученостью, Ксенофонт («Воспоминания») передает беседу Сократа с одним молодым человеком, с Евтидемом, считавшим себя знающим более своих сверстников и лелеявшим мечту отличиться на поприще государственного управления. Имея в виду это намерение Евтидема, Сократ завел с ним разговор о справедливых и несправедливых делах, об оценке человеческих поступков. Обсуждение этого вопроса Сократ предложил начать с изображения на песке двух граф и обозначения одной из них начальной буквой слова dikaios — «справедливый», т. е. греческой буквой «дельта», а второй — начальной буквой слова adikos — «несправедливость», т. е. греческой буквой «альфа». Вслед за этим Сократ предложил все поступки. Которые Евтидем считает справедливыми, внести в графу «дельта», а несправедливые — в графу «альфа». Евтидем согласился. Тогда Сократ спросил его, куда занести ложь. Естественно, что Евтидем занес ложь в графу «альфа» (несправедливость). То же самое делает Евтидем, когда Сократ спрашивает его, куда занести обман, насилие, воровство, похищение людей для продажи в рабство и т. п. После того как несправедливые поступки были занесены Евтидемом в графу «альфа», Сократ спросил его: можно ли что-либо из поступков, перечисленных в графе «альфа», занести в графу «дельта»? Евтидем, ничего не подозревая, ответил решительным отрицанием. Но этого и добивался Сократ. Затем он задал вопрос, справедливы ли обман, ложь, насилие и другие подобные поступки, когда они совершаются на войне против неприятеля. Евтидем признал их справедливыми, сказав, что первоначально предполагал, будто бы вопросы Сократа касаются только друзей. Тогда Сократ предложил все поступки, отнесенные к графе «альфа», поместить в графу «дельта». Евтидем, соглашаясь, занес в графу справедливости все поступки, которые первоначально были занесены в графу несправедливости. После этого Сократ подвел итог: первоначальное предположение и соответствующее «определение» справедливых и несправедливых поступков было неправильным, а потому следует выдвинуть новое предположительное (гипотетическое) определение. Это новое предположение, т. е. новое определение, может быть, говорит Сократ, сформулировано следующим образом: «...по отношению к врагам такие поступки справедливы, а по отношению к друзьям — несправедливы, и по отношению к ним, напротив, следует быть как можно правдивее...». Евтидем признает это определение правильным. Но Сократ заставляет Евтидема снова войти в противоречие с самим собой и признать, что приведенное определение также неправильно и требует замены его другим. В самом деле, Евтидем, считая приведенное определение вполне правильным, признал, что в отношении друзей всегда следует говорить только правду. Но как быть, если, скажем, военачальник, желая поднять дух войска, солжет своим воинам, сказав, будто им подходят на помощь новые силы? Можно ли считать это несправедливым поступком? Евтидем соглашается, что этот поступок следует отнести к разряду справедливых. Сократ приводит другой случай обмана. Отец заболевшего ребенка, не желающего принимать лекарство, обманывает его, подмешивая к пище лекарство, или под видом пищи заставляет его принимать лекарство. Будет ли такого рода ложь несправедливым поступком? В равной мере, будет ли несправедливым поступок человека, который, видя отчаяние своего друга и, опасаясь, как бы он не кончил жизнь самоубийством, крадет или даже силой отнимает у него оружие? Евтидем соглашается, что все эти поступки следует считать справедливыми. Но теперь все это противоречит предыдущему определению. Запутавшемуся в противоречиях Евтидему Сократ напоминает дельфийское изречение: «Познай самого себя» — и рекомендует осознать свои способности и силы, прежде чем браться за государственные дела. Хотя исследование справедливости и не привело к положительному результату, тем не менее, в ходе беседы предпринята попытка классификации поступков, попытка оценки их в свете рассматриваемого нравственного понятия (т. е. справедливости). Кроме того, исследование показало, что один и тот же поступок не может быть безоговорочно отнесен или к справедливым, или к несправедливым поступкам, поскольку мы по необходимости оцениваем поступок в каком-то определенном отношении, в известных условиях места и времени. Но если это так, то со всей остротой встает вопрос о принципиальной возможности этики, определения этических понятий, в которых выражается объективная сущность (оusia) нравственного явления, например, мужества, справедливости. И не правы ли были Протагор и другие софисты, которые считали общепринятые этические понятия и представления субъективными? Сократ отдавал себе отчет в сложности проблемы. Определение понятий в этике, осуществляемое Сократом, служило опровержению этического релятивизма софистов. Не случайно Аристотель увидел одну из главных заслуг Сократа в поиске им общих этических определений. Ранее уже упоминалось, что для Сократа определить какую-либо добродетель (мужество, благочестие или справедливость) означало выяснить то, что есть «одно и то же во всем», т. е. найти в рассматриваемой добродетели то единое, которое охватывает все случаи ее проявления. Важно также подчеркнуть, что это единое (общее и тождественное), по учению Сократа, существует, скорее всего, реально, чем номинально. Точнее, единое, о котором идет речь у Сократа, имеет объективный характер, не зависит от сознания человека, от его субъективного состояния и настроения. Поэтому этическое понятие для Сократа есть не просто условный, номинальный термин для обозначения столь же условного явления нравственной жизни, как это вытекало из учения софистов, но, напротив, термин, отображающий объективно существующее единое, общее и тождественное в данной добродетели. Становится понятным, почему вопрос о том, что есть «сущность вещи», Сократ выдвинул на первое место: в определении добродетелей он увидел основное средство познания нравственной сферы и выход из трясины этического релятивизма софистов. Сказанное означает также, что Сократ, исследуя этические понятия, преследовал конструктивную положительную цель, которая состояла в познании добродетелей через определение. В установлении общих определений Сократ исходил из наблюдаемых в обыденной жизни (или же воображаемых) примеров человеческого поведения. И то, что Аристотель называет «индукцией» («индуктивными рассуждениями») Сократа, есть метод определения, метод отбора тех существенных черт, которые являются общими для поступков, получивших одну и ту же этическую оценку. Операция отбора позволяет восходить от единичных примеров и частных случаев к общим определениям, к «сущности вещи». Здесь мы подходим к весьма важной стороне метода Сократа, знаменующей собой целый этап в истории диалектики как учения о единстве противоположностей. В самом деле, если определение понятия есть, согласно Сократу, определение сущности рассматриваемого предмета, т. е. выделение из многообразия рассматриваемых явлений того, что является в них единым, тождественным и общим, то отсюда следует, что сущность представляет собой единое во многом, постоянное в изменяющемся, тождественное в различном. Стремясь к определению понятия, Сократ подчас резко противопоставлял сущность явлениям, родовую общность — видовым особенностям. Так, например, он настаивал на том, что признак мужества «оставаться на своем посту и сражаться с врагом» («Лахес») не является определением мужества (так как имеется много других поступков, не сходных с названным, но не менее мужественных). Аналогично с этим Сократ считал, что «преследование преступника, обличенного в убийстве, святотатстве и в других подобных делах» (Платон, Евтифрон), не есть еще определение благочестия. Требование Сократа, чтобы определение было определением «сущности вещи», верно, но обнаруживаемая при этом тенденция исключать из «сущности» частные формы ее проявления приводила к большим затруднениям, не позволявшим установить, что же такое рассматриваемое понятие, каков его предмет (содержание). Столкнувшись с трудностью нахождения чистых определений («мужество само по себе», «справедливость сама по себе» и т.п.) и вместе с тем с необходимостью установления предмета рассматриваемого понятия, Сократ в одних случаях откладывал обсуждение вопроса до «следующего раза», в других — ограничивался косвенным ответом на вопрос о предмете исследуемого понятия. Такой косвенный ответ дается в ранее упомянутом диалоге «Гиппий Больший», а также в диалоге Платона «Хармид». В последнем, убедившись, что все попытки определить благоразумие не удались, Сократ решается на иносказательное определение этого понятия, которое, собственно говоря, оказывается не столько определением, сколько рассказом о некоем сне, подсказавшем ему, что самое главное и решающее для человека — это знание о добре и зле, умение отличать одно от другого. Это знание является, согласно Сократу, руководящим принципом в жизни, в поведении и воспитании. И никакое другое знание, кроме знания добра и зла, не может стать источником той гармонии душевных сил и нравственной деятельности, которая доставляет нам истинное блаженство и делает нас добродетельными и хорошими (kaloikagathoi). Обращает на себя внимание еще одна своеобразная черта метода Сократа и всего его учения. Состоит она в том, что в сократовской диалектике безуспешность попыток определения этических понятий сочетается с уверенностью в принципиальной возможности нахождения «всеобщего» в нравственности, в постижимости всеобщей нравственной основы отдельных, частных добродетелей. Складывается впечатление, что эта уверенность покоится в свою очередь на убеждении в том, что каждый человек, так или иначе, владеет «всеобщим». Свою задачу Сократ видел в том, чтобы «навести» собеседника на путь раскрытия содержания тех понятий, которыми владеет определяющий, но настолько смутно, что не в состоянии дать им точное и всеохватывающее определение. Сделать это оказывается, впрочем, не под силу и Сократу. «Наведение» или «приведение» по-гречески обозначается термином «epagoge». Это и есть «индукция» Сократа, его «индуктивные рассуждения». ИНДУКЦИЯ.
«Индукция» Сократа—это то же, что и его «определение», с той лишь разницей, что индукция устанавливает общее в частных добродетелях, путем их анализа и сравнения, а определение, решая ту же задачу, разделяет, кроме того, понятия на роды и виды, выясняет их соотношения.
Индукцией как методом восхождения от единичных примеров к общим определениям Сократ пользовался часто, причем настолько часто, что некоторые из его современников видели в этом забаву, считая примеры, к которым он обращался, недостойными внимания философа, чрезмерно банальными и не относящимися к существу дела. Так, Калликл в диалоге Платона «Горгий» с ноткой досады говорит Сократу: «Клянусь богами, без умолку, без передышки ты толкуешь о поварах и лекарях, о башмачниках и сукновалах—как будто про них идет у нас беседа!» Аналогичное о Сократе рассказывает и Ксенофонт («Воспоминания»).
Сократ широко использовал «индуктивные доводы» на всех этапах диалога, привлекая множество случаев и обстоятельств, с намерением придать обсуждаемому вопросу ясный и точный характер. Показательными в этом отношении является ранее приводимый нами отрывок о справедливости из «Воспоминаний» Ксенофонта. Мы видели, что Сократ постоянно исправляет своего собеседника, критикует его определения, показывая, что приводимые примеры справедливости являются недостаточными для определения соответствующего понятия. Сократ направлял собеседника на поиск этического общего, заставляя его изменять свое мнение и уточнять определения.
При этом обращает на себя внимание техника ведения беседы, виртуозно отработанная Сократом, который то и дело ловит собеседника на противоречиях, а также тщательно продуманный набор примеров, позволяющий выявлять моменты сходства в одних случаях и черты различия в других. Сократовская индукция и есть определение добродетелей путем установления в единичных и частных поступках сходств и различий.
АНАЛОГИЯ В ИНДУКЦИИ.
Умелый отбор черт сходства и различия в разнообразном множестве конкретных случаев позволял Сократу в индуктивных построениях искусно использовать в качестве аргумента аналогию. Так, в платоновском «Евтидеме» Сократ приводит ряд примеров, из которых следует, что знания и навыки, приобретенные моряком, врачом, воином или плотником, являются предпосылками успешной деятельности в соответствующей профессии (моряка, врача и т, д.). Вместе с тем, исходя из того, что знания позволяют человеку выбрать правильный образ поведения — правильное использование своих материальных средств, интеллектуальных способностей и физических сил, наклонностей и свойств характера, Сократ проводит параллель между успехом в профессиональной деятельности и удачей (счастьем) в моральном поведении. Иначе говоря, в знании Сократ нашел то общее, то сходное, что объединяет два типа деятельности. Это и позволило ему сделать заключение, что «знание есть добро, а невежество — зло» («Евтидем»).
То, что всякая аналогия рискованна, было известно Сократу. Более того, он был одним из первых, кто указал на это. Если в только что рассмотренном отрывке из «Евтидема» Сократ приравнивал успех в профессиональной деятельности к удаче (счастью) в моральном поведении, то в диалоге «Гиппий Меньший» он признает различия между этими типами деятельности и считает невозможным проведение между ними полной аналогии. Прибегая, как и всегда, к разнообразным примерам и допущениям, он показывает, что если, скажем, иметь в виду бегуна, то плохой бегун не обязательно тот, кто проигрывает состязание. Ведь хороший бегун может намеренно проиграть состязание. Стало быть, плохой бегун тот, кто, желая выиграть, проигрывает невольно. Соответственно с этим хороший бегун тот, кто в состоянии выиграть, но проигрывает добровольно.
Но если хорошим бегуном является тот, кто поступает плохо, т. е. проигрывает умышленно, то спрашивается, что мешает нам распространить установленную связь между хорошими качествами и возможностью поступать дурно на область этического поведения и прийти к следующему общему выводу: «А не лучше ли намеренно совершать зло и поступать неправильно, чем делать это невольно?». Получается, что человек, умышленно совершивший зло, в моральном отношении лучше того, кто сделал это помимо своей воли и желания. Неприемлемость этого следствия для Сократа очевидна, хотя он и не говорит об этом 'прямо в заключительной части диалога. Очевидна для него и неправомерность полного приравнивания этического поведения к иным типам деятельности.
Итак, прибегая к аналогиям, сравнениям и сопоставлениям, Сократ соблюдал значительную осторожность, оставался предусмотрительным: выделяя черты сходства в рассматриваемых явлениях, он не забывал о чертах различия между ними. Кроме того, Сократ сочетал индукцию с дедукцией: от найденного с помощью индукции общего положения он переходил к частным случаям, не входившим в индукцию. Это давало ему возможность проверять истинность общих положений, корректировать и уточнять полученные выводы и определения.
Казалось бы, имеются достаточные мотивы, чтобы «индукцию» Сократа оценить в духе индукции Ф. Бэкона и Д. С. Милля. Но это было бы не совсем оправданно. Дело в том, что сократовская индукция в отличие от бэконовской и миллевской не выясняет причинные связи явления, не отыскивает их закономерностей; она направлена на раскрытие содержания этических понятий, на «испытание» людей, на «обличение» их готовых нравственных представлений, их этических ценностей и норм.
Для установления содержания этических понятий и норм Сократ широко использовал не только аналогии и сопоставления, но также гипотетические определения.
ГИПОТЕЗА.
Наряду с определением (дефиницией) и индукцией Сократ в разработке диалектического (вопросно-ответного) метода использовал гипотезы, предварительные определения. И если Аристотель, в общем, верно определивший место Сократа в прошлом развитии философской мысли греков, ничего не говорит на этот счет, то данное обстоятельство не должно вводить нас в заблуждение. Современные исследователи показали, что это умолчание объясняется рядом причин, и, прежде всего недооценкой Аристотелем диалектического метода Сократа. Это связано с аристотелевским пониманием различия между наукой (episteme) и диалектикой.
Наука, по Аристотелю, основана на доказывающих суждениях и выражает необходимое (аподиктическое), т. е. то, что не может быть иначе; диалектика же исходит из вероятных суждений и выражает то, что возможно по большей части, не будучи строгим доказательством, она позволяет вести диалог по какой-либо проблеме и помогает при этом избежать противоречий. Более того, существуют области знания, где научный метод неприемлем и диалектический метод является единственно возможным. Мораль (согласно Аристотелю) — одна из таких областей, для изучения которой более всего подходит диалектический метод, но отнюдь не метод доказательных наук.
То, что Аристотель преувеличивал непонимание Сократом отличия науки от диалектики, видно из уже рассмотренного нами диалога «Гиппий Меньший», в котором Сократ приходит к выводу о существенном различии между профессиональными навыками и моральным поведением, о невозможности проведения полной аналогии между ними. Сократ отдавал себе отчет в том, что противоположности хорошего и плохого не являются объектами одной и той же науки. Во всяком случае, он понимал, что распространение противоположностей из сферы профессиональной деятельности на область морального поведения приводит к неприемлемым результатам. Ведь из того, говорится в диалоге, что в профессиональных навыках знание «как сделать хорошо» предполагает знание «как сделать плохо», еще не следует, что эти противоположности (хорошего и плохого) применимы в области этического поведения.
То, что гипотеза (предварительные определения) играла значительную роль в «индуктивных рассуждениях» Сократа, в его поисках общих этических определений, было отчасти показано при анализе «сократических диалогов» Платона и «Воспоминаний» Ксенофонта. Здесь же добавим следующее: хотя так называемые досократики не использовали понятия «гипотеза», тем не менее, их натурфилософские учения представляли собой гипотетические (предположительные) теории, развитие которых происходило в процессе критики предыдущей теории последующей. Эта критика сопровождалась не только отбрасыванием ряда положений предыдущей теории, но и изменением и восприятием определенных моментов критикуемого учения.
То же самое можно сказать относительно учения Парменида о едином бытии, явившегося результатом плодотворной критики, творческого преобразования предыдущих космологических учений. Атмосфера свободы критики и борьбы мнений, в которой развивалась философская и научная мысль греков, создала традицию критического мышления, которая подготовила почву для возникновения диалога и диалектики, привела к пониманию Сократом гипотезы как предположения, как допущения, с помощью которого становится возможным всесторонний поиск истины, т. е. такой анализ проблемы, который позволяет, с одной стороны, проверить истинность выводов, вытекающих из предположения, а с другой — изменить и уточнить данное предположение, заменить его более верным и надежным. И это до тех пор, пока не будет найдено удовлетворительное определение, достоверная истина.
Разумеется, сократовская гипотеза и гипотеза в современном смысле этого слова не одно и то же. Как исследовательский прием гипотеза в современной науке есть теоретическое построение, теоретическое предположение, основанное на ряде фактов, но не вполне доказанное. Это значит, что собранные факты еще недостаточны для объяснения причинной зависимости явлений и остается потребность в этом объяснении. Этой потребности и отвечает гипотеза. Мы уже говорили, что вопрос о причине чего-либо не занимал Сократа. Что касается собирания фактов и вообще экспериментальной базы, предполагаемых гипотезой в современном понимании, то все это у Сократа возмещалось многочисленными примерами, взятыми из обыденной жизни или вымышленными. Критерием истинности выдвигаемого гипотетического положения он считал последовательность в суждениях, отсутствие противоречий при поиске общих определений, а не проверку гипотезы соответствующими фактами и экспериментом, как это принято в современной науке.
Отметим также, что указанные различия не исключают черт сходства между сократовским и современным пониманием гипотезы. Достаточно сказать, что в обоих случаях гипотеза есть предположение, которое после той или иной проверки («испытание» у Сократа, «верификация» в современной науке) подлежит видоизменению и преобразованию.
Рассмотрим один из примеров использования Сократом гипотезы как средства нахождения этических определений. С этой целью обратимся к диалогу Платона «Евтифрон», в котором речь идет о благочестии.
По определению Евтифрона, благочестие — это преследование преступника, виновного в убийстве, в святотатстве и других подобных делах,— будь это отец, мать или кто другой. Сократ считал, что Евтифрон дал просто пример благочестия, в то время как от него требовалось общее определение понятия, которое охватило бы все случаи благочестивых поступков. Евтифрон предлагает новое определение, согласно которому благочестие — это то, что любезно богам, а нечестие—то, что им ненавистно (Платон). В этом пункте Сократ, говоря, что ему неизвестно еще, является ли верным это определение, замечает не без иронической интонации, что его собеседник докажет, конечно, справедливость выдвинутого положения. Получив утвердительный ответ, Сократ спрашивает: можно ли считать определение благочестия, данное Евтифроном, верным, если признано, что между богами бывают разногласия, ссоры и взаимная вражда? Ведь если среди богов нет единого мнения, то нет и гарантии, что один и тот же поступок, например поступок Евтифрона, будет одобрен одними из них и осужден другими.
В попытке избежать противоречия Евтифрон предполагает, что боги не будут придерживаться разных взглядов относительно человека, незаконно убившего другого, и согласятся в том, что убийца должен быть наказан. Сократ замечает, что это соображение Евтифрона ничего не доказывает, ибо и среди людей никто не считает, что преступник не должен быть наказан: разногласия начинаются, когда приступают к рассмотрению дела и выясняют, кто и за что должен понести наказание. Сказанное в полной мере применимо и к богам. Стало быть, рассуждение возвращается к исходному пункту — к тому, что один и тот же поступок одними из богов будет одобрен, а другими нет.
Евтифрону, оказавшемуся в тупике, Сократ предлагает внести поправку в последнее из определений благочестия, а именно в определение, согласно которому благочестие — это то, что любезно богам, а нечестие — то, что им ненавистно. После внесения поправки определение получает следующий вид: «То, что ненавистно всем богам,— это нечестие, а то, что любезно всем,
это благочестие». Согласившемуся с этим определением Евтифрону, Сократ предлагает подумать: благочестивое потому ли благочестиво, что любезно богам, или же потому любезно богам, что есть нечто благочестивое.
Евтифрону, не понявшему смысла вопроса, Сократ разъясняет: благочестивое благочестиво не потому, что оно любимо богами, но, напротив, потому оно любимо ими, что благочестиво. Иначе говоря, благочестивое не зависит от одобрения или неодобрения богов; любовь богов, их единодушное одобрение или неодобрение не есть еще существенный признак благочестия, не определяет существа благочестия, как такового, а указывает всего лишь, как оно, благочестие, действует на богов. Благочестие, будучи первичным, по отношению к богам, представляет собой тот принцип и ту норму, которыми боги руководствуются при оценке, при одобрении или неодобрении того или иного поступка.
Итак, в приведенном отрывке Сократ показывает, что определения благочестия, которые выдвигает Евтифрон, являются не определениями, а предположениями (гипотезами), в которые необходимо внести коррективы, изменения и поправки. Поэтому, когда Евтифрон определяет благочестие как-то, что любезно богам, Сократ заявляет, что неизвестно, верно ли это определение. Установив, что данное определение неудовлетворительно (в силу существования разногласий среди богов), Сократ направляет собеседника на изменение определения, на внесение в него новых поправок. Когда же собеседник затрудняется, эту задачу Сократ берет на себя. Так, обращаясь к Евтифрону, он говорит: «Я освобождаю тебя от ответа, Евтифрон; допустим, если угодно, что все боги признают этот поступок несправедливым и ненавистным им. Но не следует ли теперь внести поправку...».
Нарастающее внесение изменений и поправок в предварительные (гипотетические) определения является характерным для метода Сократа, его поиска всеобщих определений. Важно также отметить, что, «испытывая» собеседника, заставляя его корректировать свои гипотетические определения, Сократ преследовал конструктивные цели, а не просто полемические, как это было у софистов.
Однако мы уже установили, что поиски Сократом общих определений заканчивались безрезультатно. Безрезультатной оказалась и его попытка определения благочестия в диалоге Платона «Евтифрон». Не свидетельствует ли этот факт о скептицизме и агностицизме Сократа? И, как быть с его знаменитым высказыванием «Я знаю, что ничего не знаю»? Не является ли это признание лишним подтверждением его скептицизма, если не принципиального агностицизма? Наконец, привлекает внимание специфическая форма отрицания, названная «сократовской иронией». Известно, что Сократ не переставал иронизировать не только над другими, но и над самим собой. Возникает вопрос: не связана ли «сократовская ирония» со скептическим отрицанием возможности познания истины? И нельзя ли сказать, что диалектика Сократа определялась его иронией, служила его иронии? Не была ли она отрицательной диалектикой, т. е. диалектикой, которая ставила перед собой не конструктивную, а, напротив, деструктивную, разрушительную задачу, направленную на показ тщетности человеческих усилий найти объективную истину и связанные с ней положительные определения и утверждения?
Полагаем, что нет. Прежде всего, следует сказать, что известная доля сомнения (скепсиса) — признак мудрости и одно из условий развития познания, углубления знаний. Познание, говорил Аристотель, есть «разрешение прежнего сомнения». Разрешение все вновь возникающих сомнений есть постоянный поиск. Для Сократа поиск — это состояние интеллектуального бодрствования, отсутствие же поиска — явный признак умственной спячки. И нет ничего неожиданного в том, что в своих попытках нахождения общих этических определений Сократ не приходил к каким-либо абсолютным, окончательным результатам. Ведь у поиска (познания) нет конца. Нет конца поиску и в диалогах Сократа. Выражаясь парадоксально, можно сказать, что диалоги Сократа оканчиваются, не заканчиваясь: они предоставляют простор для дальнейших изысканий, открывают новые горизонты для поиска.
В отличие от иронии Сократа, высмеивавшего все ложное и псевдосерьезное, ирония у киников переходит в сарказм и в скандал, в полное пренебрежение ко всем обычаям и нормам поведения. Бросая вызов принятому образу жизни, киники отгораживались от мира и проповедовали автаркию, самоудовлетворение, полную независимость от внешнего социального мира. Антисфен считал, что мудрый, имея в себе все, довольствуется собой, а Диоген отгородился от мира, поселясь в бочке. Сократ собирал вокруг себя всех желающих вступить с ним в диалог, Диоген же, согласно анекдоту, днем с огнем (с фонарем) искал человека в Афинах; однажды, когда он крикнул: «Эй, люди!»
и к нему прибежало несколько человек, он прогнал их палкой, сказав: «Я звал людей, а не отбросы». Излишне говорить, что такая позиция совершенно немыслима для Сократа. Ориентируя на самопознание и благоразумие, он не замыкается в себе, но идет к людям, чтобы разделить с ними свои мысли и чувства, свои сомнения и надежды.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Феномен Сократа состоял в крайне редко наблюдаемом соединении горячего сердца и холодного ума, обостренного чувства и трезвого мышления, фанатизма и терпимости — фанатическом преданности идее, доходящей до всецелого подчинения ей своей жизни, и способности понимать чужие взгляды и воззрения. Сократ — это воплощение аналитического ума в соединении с пророческой вдохновенностью; это сплав критического мышления, свободного исследования с горячим энтузиазмом, граничащим с мистическим экстазом.
Сократ был цельным человеком, для которого собственная жизнь была философской проблемой, а важнейшим из проблем философии был вопрос о смысле жизни и смерти. Не отделяя философии от действительности, от всех прочих сторон деятельности, он еще меньше повинен в каком бы то ни было расчленении самой философии. Его мировоззрение было столь же цельным, земным, жизненным, столь же полным и глубоким выражением духовной жизни и античного мира.
Но то, чего не сделал сам Сократ, сделала за него история. Она хорошо потрудилась над тем, чтобы каталогизировать одни его высказывания как этические, другие - как диалектические, одни - как идеалистические, другие - как стихийно-материалистические, одни - как религиозные, другие — как еретические. Его признавали "своим" самые разные идеологические течения, ему в вину ставились философские односторонности и однобокости, в которых Сократ не мог быть повинен. Те критерии, которыми мы идеологически расчленяем философа нового времени на различные школы и направления, Сократу, а тем более к его предшественникам, неприменимы.
История хорошо поработала также над тем, чтобы все мертворожденное в наследии Сократа довести до своих крайних пределов окаменелости, до канонизированных идолов массового сознания, оттенив тем самым живые и животворные родники сократовской мысли, - его иронию и диалектику.
Древние китайцы говорили: "Не дай бог тебе родиться в эпоху перемен". Но именно такие переходные периоды и создавали гениев. Сократ был одним из первых. Он вошел в античную философию и литературу как гениальный собеседник, проницательнейший спорщик и диалектик, вечный ученик, который черпал знания даже от людей малоодаренных и малообразованных, ироничный, но добродушный остряк, любитель правды, своими невинными вопросами разоблачавший неправду и спесь. Это человек стал пересечением многих мировоззренческих тенденций. Именно Сократу мы обязаны появлением Платона-философа. Платон, в свою очередь, стал родоначальником платонизма, учителем Аристотеля, и от этих сильных корней выросли многие философские ветви: стоицизм, гедонизм и эпикурейство, пифагорейство, скептицизм, неоплатонизм, обусловивший возникновение современной философии. Безусловно, без Сократа современная философия не стала бы такой, какая она есть.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Западная философия: от истоков до наших дней, т. I. – Античность. С-Пб., 1994.
2. История западной философии. Б. Рассел. М. 1993.
3. История философии: Запад-Россия-Восток. Книга 1-ая. Философия древности и средневековья. /Под ред. Н.В. Мотротиловой. М., 1996.
4. Кессиди Ф.Х. Сократ. М., 1976.
5. Лосев А.Ф. История античной эстетики (Софисты, Сократ, Платон). М., 1969.
6. Нерсесянц В.С. Сократ. М., 1984.
7. Сократ, Платон, Аристотель, Сенека. Жизнь замечательных людей. Биографическая библиотека Ф. Павленкова. М., 1995.
8. “106 философов. Жизнь, судьба, учение”. Симферополь, 1995.
9. Философская энциклопедия. /Под ред. Ф.В. Константинова. М., 1970.
1. Диплом Проблема адекватности имён собственных в произведениях англоязычного андеграунда
2. Реферат на тему Мемориальный Комплекс Джосера
3. Сочинение на тему Пласты лексики
4. Реферат Федеративная республика Германия
5. Реферат Финансирование капитальных вложений
6. Реферат Формирование прибыли 3
7. Реферат на тему African Americans In Slavery Essay Research Paper
8. Реферат на тему Понятие система и задачи уголовного права 2
9. Книга Социально-политическая психология, Дилигенский
10. Реферат Перспективы строительства как отрасли народного хозяйства
