Хубилай и военные
Занимаясь социальными и экономическими вопросами, Хубилай не забывал и о военных делах. Он передал управление армией Тайному Совету, учреждению, созданному династией Сун и возрожденному Хубилаем в 1263 г. Император намеревался подчинить Тайному Совету все военные силы, но его устремления натолкнулись на мощное сопротивление со стороны монгольских военачальников, пользовавшихся, по обычаю, значительной независимостью. Хубилай пошел на уступки, создав для монголов отдельное ведомство. Монгольские войска, полностью подчинявшиеся Хубилаю, были выделены в особую организацию, получившую название Мэнгу цзюнь, а те войска, над которыми у него не было полного контроля, назывались по-монгольски таммаджи. Два этих подразделения состояли прежде всего из конницы, а третье, набиравшееся из китайцев, формировало пехоту.
Все взрослые монголы до 70 лет были военнообязанными. Кроме того, некоторые китайские кланы были приписаны к армии и должны были поставлять в нее солдат и припасы. Однако теперь, создав бюрократический аппарат и выступив в роли покровителя оседлых земледельцев, Хубилай лишился возможности мобилизовать на войну все мужское население страны. Он жаловал монгольским воинам землю за службу, и они просто не могли бросить свое хозяйство, чтобы выступить в поход. Тем не менее, по-видимому, они сохраняли боеготовность, и в случае необходимости на них всегда можно было положиться. Военные, как монголы, так и китайцы, платили лишь половину налогов, которыми облагались простые граждане, но были вынуждены сами производить необходимые припасы, тем самым снижая расходы двора. По словам одного исследователя, «военные дома... образовывали наследственную военную касту, обремененную тяжелыми физическими и финансовыми тяготами».
Некоторые части традиционной монгольской военной системы продолжали пользоваться большим влиянием и после того, как Хубилай стал императором Китая. Хубилай сохранил кесиг, отряд телохранителей Чингис-ха-иа, и предоставил им особые привилегии и награды. Воины, служившие в кесиге, обычно происходили из знатных монгольских родов и сохраняли свое положение в монгольской иерархии. Хубилаю они были нужны в качестве противовеса китайским военным. Так, он доверял личную охрану и охрану своих приближенных не китайцам, а кесигу. Как часто бывало в китайской истории, смертные приговоры отправлялись на рассмотрение императора, и Хубилай серьезно относился к этой обязанности. Однажды, когда на казнь было осуждено несколько заключенных, он сделал выговор чиновникам: «Заключенные — не стадо овец. Как можно казнить их внезапно? Подобает, чтобы вместо этого они были обращены в рабство и отправлены намывать золото». Этот город первоначально при династии Цзинь назывался Чжунду, а в 1272 г. он получил название Даду; тюрки называли его Ханбалык, а монголы — Дайду. Обычно место расположения будущего города определялось китайцами с помощью геомантии. |84] Однако город Чжунду уже существовал; новый город строился чуть северо-восточнее столицы династии Цзинь. Кроме того, от большинства других китайских городов его отличало то, что на строительстве работало множество иноземных мастеров. На самом деле надзор за работами был доверен мусульманину. Тем не менее, город вышел китайским по духу и стилю, так как планировщики следовали китайским образцам и возводили большую часть зданий в китайской архитектуре. По желанию Хубилая, новая столица должна была символизировать его благосклонность к традиционной китайской учености и конфуцианству.
Хубилай избрал для своей столицы местность, удаленную от центров коренных китайских династий. Три древние столицы Китая — Сиань, Лоян и Кайфэн — располагались у Хуанхэ или одного из его притоков, значительно южнее современного Пекина. Столицей династии Цзинь был Чжунду, но это была чужеземная, чжурчжэньская династия. Хубилай также пошел наперекор китайским традициям и возвел свою столицу за пределами области, которую можно назвать колыбелью китайской цивилизации. Причиной этому послужило, отчасти, его стремление показать, что Китай — лишь часть его владений. Желая удерживать в своих руках контроль над коренными монгольскими землями, он построил город гораздо севернее древних китайских столиц. Административный центр на севере представлял собой прекрасный пост сбора информации и базу, позволявшую осуществлять контроль над монгольскими степями. Подобно китайским императорам, Хубилай при выборе месда будущей столицы преследовал и другие цели. Город должен был располагаться в удобной для обороны местности, служить транпорт-ным, торговым и информационным узлом для различных областей империи и иметь доступ к необходимым запасам воды и продовольствия. Главный недостаток Чжунду заключался в нехватке зерна, который Хубилай пытался восполнить, наладив поставки продовольствия из южных областей страны. Чтобы облегчить подвоз припасов, он в конце концов приказал продлить Великий Канал до самой столицы.
В 1267 г. мусульманский архитектор, в китайских источниках фигурирующий под именем Е-хэй-де-эр, со своими подмастерьями и помощниками, начал возводить новую столицу Хубилая. Город должен был быть прямоугольным в плане, 28600 м в периметре, и окружен земляным валом. За этой внешней стеной должны были находиться еще две внутренние стены, которые вели к Императорскому Городу и дворцам Хубилая. Стена Императорского Города отделяла Хубилая и его свиту от чиновников, поселившихся за другой внутренней стеной, и от простых китайцев и выходцев из Средней Азии, живших в районах, располагавшихся за внешней стеной. По городу протекали реки Гаолян, Цзиньшуй и Тунхуэй, снабжавшие Императорский Город водой в большем объеме, «чем когда-либо раньше в одной из китайских столиц». Город был распланирован по симметричным осям север-юг и запад-восток, а широкие улицы в строгом геометрическом порядке расходились от 11 городских ворот — по три с южной, восточной и западной, и двух с северной стороны. Улицы были настолько широки, что по ним «могли проскакать 9 всадников в ряд». На всех воротах высились трехэтажные сторожевые башни, служившие для оповещения о возможной опасности. Близ восточной стены была обустроена астрономическая обсерватория для персидских астрономов на службе Хубилая. В Императорском Городе находились зал для приема иностранных послов, личные покои хана и покои его супруг и наложниц, склады и Двор Ученых, в котором проходились обучение молодые принцы. Эти и другие здания весьма напоминали свои аналоги в древних китайских столицах времен династии Тан или еще ранее. Императорский Город, также подобно древним китайским столицам, был украшен озерами, садами и мостами. Одним из самых примечательных украшений был парк Бэйхай.
И все же монгольское влияние ощущалось в декоре некоторых зданий. Например, в опочивальне Хубилая висели занавеси и ширмы из меха горностая, служившие напоминанием об охотничей и пастушеской жизни. В главном парадном зале находилось возвышение, на котором были размещены изображения сидящих тигров, которые «приводились в движение каким-то механизмом, так что казались живыми». В Императорских Парках были раскинуты монгольские шатры, в которых жили сыновья Хубилая и их родственники, предпочитая их роскошным дворцам. Когда одна из жен Хубилая готовилась родить, она переехала в такой шатер. |96| Наконец, Хубилай поручил набрать для ханского алтаря травы и земли в монгольских степях, чтобы не забывать о монгольских традициях. Но, несмотря на эти элементы монгольской культуры, в столице доминировал китайский стиль. В декоративных мотивах были представлены финиксы и драконы, а сами украшения отделывались шелком и нефритом в типично китайской манере. Холмы, дворцы, павильоны, мосты и парки придавали новой столице облик настоящего китайского города.
Возможно, самым ярким показателем китайского влияния являлись храмы, которые Хубилай приказал построить рядом с дворцами. В особенности Великий Храм служил наглядной демонстрацией его желания снискать расположение конфуцианской элиты. Уважение к предкам составляло важнейшую черту китайского мировоззрения, и строительство Великого Храма показывало, что Хубилай намеревался сохранить ритуалы, связанные с культом предков. Хотя сам император уклонялся от исполнения этих обрядов, он собирался поощрять культ предков у китайцев, а это, несомненно, не понравилось бы наиболее консервативной части монголов. Если и существовали какие-либо опасения в связи с возможным недовольством, по-видимому, Хубилаю удалось предотвратить противостояние.
Великий Храм по приказу Хубилая принялись строить еще до того, как появились планы о переносе столицы. В мае 1263 г. начались работы, а в следующем году были изготовлены поминальные таблички предков императора. К 1266 г. было построено 8 камер для его предков, в каждой из которых была помещена такая табличка. Одна камера была предназначена для его прабабки и прадеда Оэлун и Есугэя, другая для Чингис-хана, а четыре остальных — для Джучи, Чагатая, Угэдэя и Толуя; две последние были отведены для предшественников Хубилая на троне великих ханов — Гуюка и Мункэ. Когда в камеры были поставлены таблички, здесь стали проводиться обряды и жертвоприношения в рамках отправления культа предков. Хубилай придерживался китайских верований в то, что предки могут вмешиваться в человеческие дела, а их советов следует спрашивать в важных случаях, но сам редко принимал участие в ритуалах, поручая представлять свою персону принцам и китайским советникам.
Несомненно, теми же мотивами Хубилай руководствовался при установке алтарей различным силам Природы и проведении церемоний, призывающих их покровительство. По-видимому, наибольшее значение придавалось Алтарям Земли и Зерна, установленным в 1271 г. В том же году Хубилай повелел проводить на этих алтарях ежегодные жертвоприношения. |100| Сам он нечасто присутствовал на этих ритуалах. Чаще он отправлял вместо себя китайских чиновников. Символика, окружавшая эти алтари, соответствовала чисто китайской традиции. Например, Алтарь Земли был разделен на участки пяти цветов — зеленого, красного, белого, черного и желтого, которые соотносились с пятью стихиями китайской космологии.
Еще ярче стремление привлечь ученую чиновничью элиту выразилось в строительстве святилища Конфуция.
Даду был настоящим китайским городом, а первая летняя столица Хубилая, Шанду, стала главным местом проведения шаманских обрядов. Здесь поддерживался традиционный монгольский образ жизни, а Хубилай все больше использовал его скорее в качестве охотничей резиденции, чем столицы. К тому времени, когда Шанду посетил Марко Поло, город в сущности превратился в охотничий заповедник., ученому-конфуцианцу. Эти ученые сначала прошли с ним «Сяо цзин», простой текст, подчеркивающий добродетель сыновьих чувств. Когда наследник одолел это сочинение, наставники перешли к более сложным произведениям. В конце концов Чжэнь-цзинь выучил наизусть «Ши цзин». Правительственный чиновник Ван Юнь составил для Чжэнь-цзиня описание взглядов на управление государством нескольких императоров и министров древних китайских династий. Кроме того, ему пересказывали изречения и истории, призванные утвердить в нем дух конфуцианских добродетелей. Ван Сюнь написал типичное поучение: «Человеческое сердце подобно печати. Если печать вер*-на, то даже если проставить ее на десяти миллионах страниц, ошибки не будет. Если печать неверна, то сколько бы ее ни ставить, будут только ошибки». Позже он прошел ученичество у Пагбаламы и, подобно своей матери Чаби, был весьма впечатлен учением тибетских буддистов. Пагбалама написал небольшой трактат «Шейчжа рабсал» специально для того, чтобы преподать Чжэнь-цзиню основные положения того течения буддизма, к которому принадлежал сам наставник. Он называл сына Хубилая «принцем-бодхисаттвой», и, вероятно, это говорит о том, что Чжэнь-цзинь все больше увлекался буддизмом. Хубилай, довольный тем, как легко Чжэнь-цзиню удалось завоевать сердца китайцев, оказывал ему все большее доверие и поручал все более важные посты. В начале 1263 г. он назначил его князем Янь, дав в управление область, где впоследствие была построена столица Даду. Очевидно, это было важное назначение. В том же году Хубилай поставил молодого 24-летнего принца наблюдателем над Тайным Советом, тем самым поручив ему важнейшую государственную должность. А в 1273 г. он назначил Чжэнь-цзиня, которому тогда исполнилось 30 лет, своим наследником. Таким образом, Хубилай первым из монгольских правителей сам назвал своего преемника.
Хубилай не нуждался в побуждениях со стороны, чтобы дать своей династии китайское название или восстановить китайские придворные ритуалы. Точно так же ему не требовалось подсказок, как воспитывать будущего наследника китайского престола. Он почти инстинктивно понимал, что монгол, хорошо знакомый с китайской классикой, сведущий в китайских обычаях и этикете, а также в конфуцианском учении и других культах и религиях Поднебесной, будет пользоваться популярностью у китайцев и поможет Хубилаю завоевать их расположение. Он осознанно давал Чжэнь-цзиню именно такое образование, чтобы привлечь к нему сердца китайских подданных.
Еще один способ привлечь ученых-конфуцианцев заключался в предоставлении им реальной поддержки по пропаганде их взглядов. Например. Хубилай одобрил перевод китайских сочинений» на монгольский. Естественно, он отобрал тексты, которые могли пригодиться в делах правления, особенно сочинения по административному устройству и истории. В этом выборе явственно проявился его прагматизм; источники, которые он приказал перевести, могли принести непосредственную пользу монгольской элите. Однако, если он хотел приобрести влияние среди китайских ученых, он должен был поощрять также перевод конфуцианских текстов. Под его покровительством были переведены такие сочинения, как «Книга о сыновьем долге» и «Книга истории». Среди прочих трудов, переведенных его конфуцианскими советниками, было произведение «Дасюэ яньи», написанное Чжэнь Дэсю, который применил учение нео-конфуцианца Чжу Си, жившего в эпоху Сун, к практическим вопросам управления. Обеспечив перевод этих текстов для ознакомления монгольской элиты, Хубилай показал китайцам, что он с уважением относится к конфуцианским воззрениям и вовсе не собирается чинить препятствия их распространению. Кроме того, он инициировал перевод историй правления Угэдэя и Мункэ, известных под названием «Правдивые записи», а также сборники собственных указов. Он стремился добиться одобрения китайцев, поощряя переводы их политических и нравственных поучений. Для претворения в жизнь более прагматических задач он учредил монгольскую академию Ханьлинь, которая должна была заниматься переводами его указов и постановлений с монгольского на китайский.
Хубилай также привлекал на службу и оказывал покровительство ученым, ярым приверженцам неоконфуцианства, опять же с целью завоевать симпатии этой группы, приобретавшей все большее влияние. Хотя многие из них отказывались идти на службу к монголам, некоторые считали задачу «цивилизовать» северных кочевников своей особой миссией. Это новое поколение нео-конфуцианцев, привлеченных ко двору Хубилая и пользовавшихся расположением императора, нашло своего яркого представителя в лице Сюй Хэна. Сюй снискал репутацию одного из величайших ученых своего времени. В молодости он изучил основные сочинения и заповеди нео-конфуцианства под руководством Яо Шу и Доу Мо. Они же представили его Хубилаю, и к 1267 г. он уже был назначен Начальником Образования в Императорском Училище. На этой должности Сюй занимался обучением многих выдающихся монголов и выходцев из Средней Азии и, таким образом, имел возможность внушать свои идеи иноземцам, захватившим власть над Китаем. Он заслуженно пользовался славой замечательного преподавателя, делавшего главный упор на служении государству и обществу, что не могло не вызвать одобрения со стороны монгольских правителей Китая. Еще более привлекательной в глазах Хубилая и монгольского двора выглядела склонность Сюя к практическим вопросам. В отличие от многих других нео-конфуцианцев, в своих речах и сочинениях он не уносился в высокие сферы. Одна из причин его успеха при монгольском дворе заключалась в том, что он «не вдавался в умозрительные, метафизические предметы или "высшие материи"». Напротив, он давал Хубилаю практические и полезные советы.
В одной истории из китайских источников рассказывается, что Хубилай требовал от Сюя всегда только честных и откровенных ответов, даже если такая правдивость вынуждала критиковать самого императора. Когда Сюй только поступил на службу ко двору, главным светилом там являлся Ван Вэньтун, которого никак нельзя назвать обычным ученым сановником. Напротив, Ван был умелым администратором, весьма сведущим по части финансов. На самом деле, он пытался ограничить влияние конфуцианцев при дворе и прибегнул для этого к ловкому ходу. Он побудил Хубилая назначить Яо Шу Главным Наставником, Доу Мо Главным Воспитателем, а Сюй Хэна Главным Хранителем наследника, тем самым лишив их возможности занять какие-либо административные должности. |132] Разгадав умысел Вана, все трое отказались от этих назначений и на время удалились с государственной службы. В 1262 г. Ван оказался замешан в мятеж своего зятя Ли Таня и был казнен. Затем Хубилай призвал Сюя и упрекнул его в том, что тот не выступил против Вана:

В то время вы знали об ошибках Вана, так почему вы ничего не сказали? Разве учение Конфуция предписывает поступать так? Поступая так, вы скорее не соблюдали учение Конфуция! Что было, то было; не повторяйте в будущем этих ошибок. Называйте правое правым, неправое неправым. Хубилай не препятствовал мусульманам соблюдать такие религиозные заповеди, как обрезание и воздержание от свинины. Он также не пытался навязать им китайский или монгольский язык. Многие члены общины продолжали говорить на арабском, персидском и тюркском. Хубилай выказывал свою благосклонность мусульманам, поскольку они приносили ему большую пользу в делах правления. Они налаживали торговые связи с другими азиатскими странами и служили сборщиками налогов и управляющими финансами, ослабляя зависимость Хубилая от китайских советников и чиновников. Так как мусульмане полностью зависели от императорского двора, наделявшего их должностями и властными полномочиями, император мог рассчитывать на их верность больше, чем на преданность китайцев.
Политика Хубилая приносила успехи. На службе у двора состояло несколько человек, пользовавшихся уважением в мусульманском мире; самым знаменитым из них был Сайд Аджаль Шамс ад-дин, который происходил из знатной бухарской семьи и вместе со своим отрядом в 1000 всадников сдался монголам во время похода Чингис-хана на Среднюю Азию. в Яньцзин, а через год он получил должность в Главном Секретариате. Очевидно, он хорошо себя проявил, поскольку к 1264 г. Хубилай дал ему пост фактического губернатора области, расположенной на территории современных провинций Шэньси, Ганьсу и Сычуань. Здесь он по поручению двора провел перепись населения, которая повысила сбор налогов, и занимался организацией армии.
Хубилай также оказывал покровительство буддистам, которых поддержал на диспуте с даосами в 1258 г. Ко времени восшествия на престол Хубилай уже испытывал влияние со стороны нескольких школ китайского буддизма, особенно школы Чань. Однако ее учение отличалось крайней возвышенностью и не обещало осязаемых и практических выгод, к которым Хубилай был отнюдь не равнодушен. С другой стороны, идеальным орудием для практических целей служил тибетский буддизм. Он мог подвести идеологическую базу под захват власти монгольскими правителями. Хубилая привлекали его магические аттрибуты, его многоцветность и внешний блеск, но больше всего его связь с мирскими делами. Многие тибетские буддийские секты издавна принимали самое активное участие в мирской жизни. Главы сект были также светскими вождями, а монастыри зачастую являлись центрами местной власти. Тибетские секты были не столь далеки от политики, как буддисты течения Чань.
Тибетец Пагба-лама из секты Сакья оказал Хубилаю ценную помощь, поддержав его устремления легитимизировать свою власть над Китаем. В ходе длительных контактов с монголами он усвоил многие их представления. Одновременно, будучи племянником одного из главных вождей секты Сакья и буддийским монахом, он пользовался уважением, граничившим с почитанием.
Так как другой ценный тибетский союзник Хубилая Карма Пакши был обвинен в сочувствии Ариг-Буке, этот так называемый «кудесник» отошел в тень. Пагба-лама казался гораздо более надежным союзником.
Придя к власти, Хубилай осыпал Пагба-ламу почестями. В 1260 г. он назначил тибетца на новый пост Государственного Наставника, а в начале следующего года поставил его во главе буддийского духовенства. |147| В 1264 г. император даровал буддистам так называемый жемчужный указ, которым даровал буддийским монастырям освобождение от налогов. Как распределялись полномочия между двумя братьями, не вполне ясно. Возможно, Хубилай хотел, чтобы Пагба-лама, как глава буддистов на всей территории империи, остался в Китае, а его младший брат, выполняя функции его агента, поселился в Тибете. Какие бы замыслы ни вынашивал Хубилай, предоставляя двум братьям по-видимому перекрывающие друг на друга сферы влияния в Тибете, они вскоре рухнули с неожиданной смертью Чагна-Дор-чжэ-ламы в 1267 г. Секта Дигуп, являющаяся подсектой Кагьюпа, главного противник секты Сакьяпа, воспользовалась этим и подняла восстание против своих соперников и монгольского владычества. Хубилай отправит в Тибет карательный отряд и к 1268 г. монгольска власть была восстановлена. В том же году Хубилай на чал укреплять связи с Тибетом. Он приказал провес™ перепись населения и создать систему почтовых стан ций. Хотя в источниках мы практически не найдем подробностей относительно дополнительных повинностей, возложенных на тибетцев, по-видимому, Хубилае ввел здесь систему налогообложения и военного призыва. В 1268 г. была создана и структура управления Тибетом. Во главе ее должен был стоять член секты Сакы, который ведал делами буддистов на всей территории империи и должен был жит1 в Китае. Кроме того, монголы назначали особого тибетского чиновника, который жил в самом Тибете и осуществ лял непосредственное управление страной.
Хубилай ожидал, что в ответ Пагба-лама и его сторонники-буддисты окажут ему религиозную поддержку. Пагба-лама действительно выполнил эту часть сделки. Oн разработал такую систему отношений между светским! правителями и религиозными иерархами, которая четко разграничивала сферы влияния Церкви и Государства. Пагба-лама стремился развести их функции следующим образом:
Мирское и духовное спасение — это то, к чему стремятся все люди. Духовное спасение состоит в полном освобождении от страданий, а мирское благополучие — это светское спасение. Оба зависят от религиозного устройства и государственного устройства. В религии главный — лама, в государстве — правитель. Священник должен наставлять в религии, а правитель — поддерживать порядок, который позволит всем жить в мире. Главы религии и государства равны, хотя и обладают разными функциями. В монгольских источниках, следующих этим представлениям, Хубилай именовался «Сэчэн-хан». В одном сочинении, написанном в ту эпоху и, возможно, принадлежащем Пагба-ламе, а затем переведенном на монгольский, Хубилай изображен одновременно бодхисаттвой и великим правителем.
Чтобы еще больше укрепить связи между своей религиозной сектой и императором, Пагба-лама предложил ввести при дворе буддийские ритуалы. Ежегодные шествия и торжества, призванные уничтожать «злых духов» и охранять государство, проводились в пятнадцатый день второго месяца, а другие сходные обряды отправлялись в первый и шестой месяцы года. В глазах Пагба-ламы эти ритуалы должны были служить альтернативой конфуцианскому придворному церемониалу; в глазах Хубилая они дополняли, но не подменяли этот церемониал. И все же, по-видимому, Хубилай считался приверженцем буддизма. По крайней мере в одном позднем тексте, который тем не менее отражает взгляды того времени, содержится такой отрывок:
Так он возжег солнце религии во тьме Монголии и привез почитаемый образ Будды из Индии, мощи Будды и патры, и сандаловое дерево, подарок Четырех Махарадж. Он правил в соответствии с десятью славными учениями и принес в мир порядок и своей силой осчастливил всех в этом огромном мире, и таким образом стал знаменит во всех концах света как мудрый царь Чакраварти, вращающий тысячу золотых колес. |160]
Демонстрируя свое покровительство буддистам, Хубилай, конечно, повышал в их глазах свой престиж. Усилия Пагба-ламы начали приносить плоды. Многие буддисты стали воспринимать Хубилая одновременно как правителя вселенной и императора Китая.
Хубилай стремился укрепить свое положение, даровав буддистам особые привилегии. Сначала он предоставил Пагба-ламе управление тринадцатью военными мириархиями в Тибете, сделал его наставником своего сына Чжэнь-цзиня и наконец в 1270 г. дал ему высочайшее звание Ди-ши. Затем он освободил буддийских монахов от уплаты налогов, хотя семейные буддисты и буддисты, занимавшиеся земледелием и торговлей, продолжали их выплачивать Однако истинные монахи, не стремившиеся увеличить свое благосостояние торговлей или земледелием пользовались чрезвычайно широкими правами. В 1261 г Хубилай подарил 500 циней, которые располагались близ буду щей столицы Даду. |163| Пять лет спустя он выделил 15000 ляней серебра одному буддийскому храму на проведение семидневной религиозной церемонии. Император жертвовал средства на возведение новых храмов и монастырей, а также на починку старых, пострадавших во время неурядиц между буддистами и даосами. 1164] Правительство переводило ремесленников и рабов в некоторые монастыри для работы на земле и в мастерских. 1165) Правительственная поддержка, субсидии и льготы позволили монастырям превратиться в процветающие центры экономики, часто владеющие собственными гостиницами, лавками, лодочными станциями и ростовщическими конторами. Таким образом, благодеяния, которыми Хубилай осыпал буддийские храмы и монастыри, принесли свои плоды, взамен обеспечив императору ощутимую поддержку со стороны советников и чиновников-буддистов.
Кроме того, Хубилай стремился заручиться одобрением даосов. Участие, которое Хубилай принял в диспуте между буддистами и даосами в 1258 г., конечно, не могло расположить даосов в его пользу. Il66| И все же они не могли обойтись друг без друга. Монгольского хана привлекали знаменитые чудодейственные силы даосизма, прославленная способность даосов вызывать духов и призраков, а также их навыки в алхимии и астрологии. К тому же, ему была известна популярность, которой они пользовались среди низших слоев населения, которые он также хотел привлечь на свою сторону. В рамках самой даосской иерерхии некоторые важные лица уже пришли к осознанию необходимости примириться с конфуцианцами и буддистами, чтобы избежать ненужных и приводящих лишь к взаимному ослаблению споров, которые разделяли Три Учения со времен захвата Китая монголами. Один выдающийся даосский мудрец даже создал «Диаграму Единого Истока Трех Учений», которая предлагала путь к примирению этих трех религий. Подобная эклектичность не предотвращала конфликтов между даосами и представителями других религий, особенно буддистами. И все-таки на протяжении первых десятилетий царствования Хубилая эти конфликты утихли.
Хубилай предоставлял различным даосским сектам преимущества, чтобы получ'ить их поддержку. Он жертвовал средства на строительства храмов, особенно принадлежавших секте Цюаньчжэнь, которая пользовалась расположением монголов со времен Чингис-хана. Одним из главных сооружений, возведенных при помощи Хубилая, был храм Чанчунь, названный по имени даосского мудреца, почитавшегося самим Чингис-ханом. Глава этой секты, Чжан Чжицзин, получал от двора деньги на содержание храмов и на ограждение интересов своего течения. По этому толкованию, так как соляная торговля приносила огромные доходы, Марко Поло, возможно, считал себя истинным губернатором Янчжоу. Несмотря на всю привлекательность подобной интерпретации, на определенные мысли наводят и интересные пропуски, допущенные в книге Марко Поло. Так, например, он не упоминает о чае и чайных, акупунктуре, бинтовании ног и других характерных чертах китайской культуры. Впрочем, его сторонники полагают, что он вжился прежде всего в монгольскую среду и поэтому мог не придавать значения этой китайщине. В том же духе они отвечают и тем критикам, которые приводят в свидетельство того, что Марко Поло не доехал до Китая, отсутствие в его книге упоминаний о китайском письме. Наиболее взвешенный подход, на наш взгляд, избрал Герберт Франке: «Пока не приведены неопровержимые доказательства того, что книга Марко Поло представляет собой описание мира, в котором главы, посвященные Китаю, заимствованы из какого-то другого, вероятно, персидского источника, мы должны толковать эти сомнения в его пользу и предполагать, что все же в Китае он был».
Как пишет Марко Поло, его путешествию на восток предшествовала поездка к монгольскому двору его отца Николо и дяди Маффео. До их прибытия отношения между монголами и Западом оставляли желать лучшего. Дипломатические миссии Иоанна Плано Карпини и Вильгельма Рубрука не увенчались успехом, хотя отчеты, написанные ими по итогам поездок, доставили европейцам первые достоверные сведения о монголах. Описания восточных товаров привлекли внимание таких европейских купцов, как братья Поло, и навели их на мысль о путешествии на Ближний Восток, а затем еще дальше.
Николо и Маркоо Поло выехали из Венеции в 1252 г., не зная о том, что вернуться в родной город им доведется лишь спустя почти двадцать лет. Сначала они остановились в Константинополе, а потом через земли Золотой Орды направились ко двору Хубилая, к которому прибыли в конце 1265 или начале 1256 г. Хубилай с радостью принял приезжих. По словам Марко Поло, великий хан «принял их с почетом, с весельями да с пирами: был он очень доволен их приходом».
Аудиенции, которые император давал братьям, можно видеть его огромное любопытство. Хубилай определял ход разговоров, расспрашивая собеседников о их королях, системе правосудия, методах ведения войны, их обычаях, и, что самое важное, христианской религии. Он попросил братьев убедить папу, чтобы он прислал вместе с ними сто ученых христиан, когда они вернутся в Китай. Учитывая эклектичное отношение Хубилая к религии, скорее всего, он был заинтересован не столько в прибытии миссионеров для обращения своих подданных в христианство, сколько в пополнении числа образованных людей, которые помогали бы ему управлять своими владениями в Китае. Его просьба была лишь уловкой, направленной на достижение этой цели. Хотя он и принимал христиан на службу, но вовсе не горел желанием обратить в христианство население своих земель. Однако ему нужно было как-то убедить братьев Поло и христианских владык в том, что образованные европейцы требуются ему именно для этого.
Однако на Западе, куда братья Поло вернулись в 1269 г., их ждали сплошные разочарования. Они узнали, что папа умер в прошлом году, а конклав так и не сумел избрать преемника. И только когда они уже решились, взяв с собой Марко, отправиться обратно без папского благословения, новый папа был все-таки избран, и они получили у него аудиенцию. Тем не менее, им так и не удалось собрать сотню образованных христиан, которых ждал Хубилай. Несмотря на это, они отправились в путь и в 1275 г. прибыли к императорскому двору.
Должно быть, Хубилай был недоволен тем, что его пожелания не выполнены, но, как бы то ни было, он все равно оказал трем гостям прекрасный прием. В конце концов, это было дополнительное доказательство того, что иностранцы готовы преодолевать огромные расстояния, чтобы заплатить дань великому хану. По словам Марко Поло, при первой аудиенции «стали братья перед ним на колени и, как умели, поклонились ему». '' Раболепие, проявленное приезжими, несомненно, укрепило авторитет Хубилая в глазах его подданных. Хотя он и не получил обещанной сотни европейцев, в лице Марко он нашел достойную замену: способного и умного молодого человека, овладевшего несколькими языками, включая персидский и, вероятно, монгольский, еще на пути в Китай.
Как утверждает Марко Поло, он множество раз беседовал с Хубилаем. Ему удалось нарисовать живой словесный портрет великого хана. Поло застал Хубилая на вершине его могущества и описывал его деяния в весьма подобострастных тонах. В его глазах, «не было в свете прежде и нет теперь более могущественного государя».
Хвалебным стилем отдает и описание внешности императора, которое можно датировать первыми годами пребывания молодого европейцы в Китае, так как оно сильно расходится с образом Хубилая, каким он предстает на портрете, нарисованном Дю Гуандао в 1280 г. Марко пишет, что Хубилай «не мал и не велик», а в изображении Лю он выглядит тучным. Некоторые монгольские звуки не могли быть точно переданы уйгурским письмом, а некбто-рые знаки уйгургского письма было сложно отличить друг от друга. Все эти свойства уйгурского письма препятствовали его широкому распространению.
А Хубилай требовал от официального письма гораздо более широкой сферы применения. Прежде всего, ему было нужно такое монгольское письмо, которое могло бы использоваться для перевода с китайского и передавало бы китайское звучание имен, титулов и должностей в Китае. Уйгурское письмо просто не походило для точной транскрипции китайского. В нем отсутствовали некоторые китайские звуки, так что в уйгурской передаче было нелегко распознать стоящее за ней китайское название. Ученые, которым было поручено переводить китайские классические и исторические произведения, а также сочинения об искусстве управления государством, вскоре осознали недостатки уйгурского письма. Иногда они затруднялись донести смысл китайских текстов или воспроизвести звучание китайских терминов и имен. Столь неудобная письменность могла серьезно помешать осуществлению замыслов Хубилая.
Хубилай хотел ввести новое официальное письмо, которое способствовало бы сплочению его государства и позволило бы ему подтвердить свои притязания на всемирное господство. Он стремился выйти за рамки двух систем письменности — уйгурского и китайского письма, имевших официальный статус при прежних монгольских ханах. Обе системы были несовершенны в фонологическом отношении. Однако Хубилая не устраивали в них не только технические недостатки. Управляя государством, населенным разными народами, говорившими на множестве разных языков, Хубилай нуждался в письменности, которая была бы способна передавать звуки всех этих наречий. В общем и целом, он рассчитывал создать ни больше ни меньше как универсальное письмо. Такая письменность не только облегчила бы контакты на территории его владений, но и помогла бы теснее связать между собой разноязычные и разноплеменные общины, составлявшие их население. Хубилай намеревался использовать новое письмо в собственных политических целях. Однако он не знал, что люди с трудом привыкают к любой искусственно созданной письменности, как бы точна или эффективна она ни была.
Тем не менее, Хубилай был полон решимости создать более широко применимую и хорошо разработанную систему письменности. Через несколько лет после того, как Пагба-лама получил высочайшее звание и должность Государственного Наставника, именно ему была доверена задача придумать новое письмо. Подключив к работе других монахов и ученых. Пагба-лама создал алфавит, который был представлен на рассмотрение великого хана в 1269 г. Этот алфавит, построенный на основе тибетского, состоял из 41 буквы, которые по большей части имели квадратный вид. Поэтому иногда он называется «квадратным письмом», хотя чаще в честь его создателя его именуют письмом Пагба. Император приказал использовать его при составлении официальных документов двора, но, следуя здравому смыслу, оговорил, что им следует пользоваться в сочетании с китайским. Конечно, Хубилай надеялся, что в конце концов алфавит Пагба если не вытеснит, то по крайней мере превзойдет в популярности китайскую иероглифику, но сознавал, что для этого потребуется определенное время. Очевидно, он не сомневался в том, что новое письмо когда-нибудь получит универсальное распространение,'' но тем не менее прилагал большие усилия для этого. Вскоре после обнародования этого указа он основал училища, перед которыми была открыто поставлена задача содействовать популяризации алфавита. В 1272 и 1273 гг. он подтверждал свой приказ записывать документы, исходящие от двора, государственным письмом. |11] Наконец, в 1275 г. два его самых приближенных советника предложили учредить особую Монгольскую Академию по образу и подобию Китайской для изучения и обучения монгольскому письму и перевода императорских речей. Другие надписи содержат указы и постановления, составленные по приказу монгольского правящего дома. Высеченные на каменных плитах, они состояли из запретов и ограничений, адресованных ханским чиновникам и военным. Квадратным письмом было высечено и несколько буддийских текстов; два из них в Цзюй-юн-гуане, воротах в Северный Китай. Алфавит Пагба также использовался на пайцзах, металлических дощечках, выполнявших роль паспортов или охранных грамот в монгольских владениях. |18] Краткие надписи появляются также на печатях, монетах, бумажных деньгах и фарфоровых изделиях. И все же оно свидетельствует о внимании, которое он уделял разработке универсального письма и письменного языка, который отражал разговорный язык его эпохи.

Театр и другие литературные формы эпохи Юань
Во времена Хубилая и его непосредственных преемников особого процветания достиг театр. Рост городов при династиях Сун и Юань обеспечивал питательную среду для развития драматического искусства, расширяя аудиторию и предоставляя средства, необходимые для представлений. Театры не могли бы процветать вне городской культуры и без покровительства со стороны государства и частных лиц. Театральные труппы, часто состоявшие из отдельных семей, кочевали с места на место, давая представления, в которых сочетались пение, танец, пантомима и акробатические упражнения. Такие спектакли нравились массовому зрителю. Один выдающийся западный ученый назвал драмы эпохи Юань «варьете», поскольку именно этот жанр подходит для обозначения представлений, в которых скетчи перемежаются песнями и плясками.
Традиционные взгляды на социальное значение драмы эпохи Юань недавно были поставлены под сомнение. По устоявшимся представлениям, первоначальный толчок развитию театра придала отмена экзаменов на гражданский чин. Утратив этот важнейший инструмент социальной мобильности, китайские ученые обратились к другим культурным сферам, включая и драматургию. Так как их надежды на чиновничью карьеру наталкивались на серьезные препятствия, они направили свою эрудицию и литературные способности в область театрального искусства; этот изъян происходил от излишне острой реакции на искусственный изящный стиль». Некоторых можно считать «внутренними беженцами»; они отличались от прочих отшельников тем, что выбирали такую жизнь по политическим мотивам. Они сохраняли верность поверженной династии Сун, но скрывали свою неприязнь к монголам. И действительно, они не могли открыто выразить свое недовольство, не подвергая себя опасности. Одним из способов уклонения был переход к частным занятиям, в которых несогласные иногда могли отвести душу и высказать свое отношение к монголам. Для ученых таким естественным и характерным занятием была живопись. Они образовали группу художников-любителей, получившую такое название в противопоставление официальной Императорской Академии художников эпохи Сун. Они вели отшельническую жизнь и не создали особой школы.
Конечно, их искусство ни в коем случае не поощрялось монголами. Напротив, согласно некоторым искусствоведам, эти художники создавали свои величайшие творения несмотря на монголов. Лишь небольшое их число выбрало местом уединения озерный край в области Цзяннань, который впоследствии притягивал к себе множество инакомыслящих художников. Чжэн Сысяо, непримиримый противник монголов, не желавший никак с ними соприкасаться, был типичным представителем этой группы иминь, оплакивавшей падение династии Сун и восхвалявшей ее добродетели. «Картины образованных мужей», а именно под таким названием стали известны их произведения, отличались от картин сунской Академии постепенным отходом от реализма в сторону все более субъективного восприятия. Эти перемены давали художникам возможность иносказательно выражать свою враждебность к монголам. Чжэнь, например, прославился изображениями китайской орхидеи, и когда его «спросили, почему он рисует орхидеи без земли прикрывающей корни, он ответил, что землю украли варвары». Гун Кай, Цянь Сюань и другие живописцы направления иминь в той или иной степени использовали свое искус ство как средство выражения социального протеста. Впрочем, конечно, было бы неправильно обвинять Хубилая в том, что он осознанно поощрял гонения на китайских художников и чинил препятствия развитию китайской живописи.
Напротив, Хубилай оказывал покровительство некоторым великим художникам эпохи Юань. Чжао Мэнфу, самый знаменитый художник того времени, получил должность военного министра и переехал в Даду. После смерти Хубилая Чжао продолжал занимать правительственные должности и в конце концов был назначен президентом академии Ханьлинь, самого престижного научного учреждения в Китае. Гао Кэ-гун, выдающийся художник, в 1275 г. получил назначение в министерстве общественных работ. Сяныой Шу, живший в Северном Китае и входивший в число трех лучших каллиграфов эпохи Юань, занимал, наряду с другими должностями, посты в Управлении Цензуры и Ведомстве Императорских Жертвоприношений. Четверо поименованных были самыми выдающимся людьми из тех, кто пользовался благоволением Хубилая; император предоставлял синекуры многим другим менее заметным художникам. Хубилай не ждал, пока способные ученые и художники предложат ему свои услуги, а посылал на их поиски своих людей. Например, в 1286 г. он отправил конфуцианца Чэн Цзюйфу в Усин в области Цзяннань, чтобы найти и принять на правительственную службу новые таланты. Чэн вернулся из поездки с великим художником Чжао Мэнфу.
Несомненно, в лице Чжао Хубилай нашел надежную опору в художественной среде. Так как Чжао происходил из императорской династии Сун, его переход н службу к монголам повысил авторитет и устройчивость власти Хубилая в глазах китайцев. Как бы то ни было в данном случае отказался от своего наследия и склонился на сторону «варваров» не кто-нибудь, а родич п. Несмотря на возражения мастера и его желание вернуться в Непал, Пагба-лама в 1265 г. привез его с собой в Китай. Вскоре он устроил ему аудиенцию у императора, во время которой у обоих сложилось благоприятное мнение друг о друге. Сначала Хубилай решил испытать мастерство Анигэ, приказав ему починить поврежденное медное изваяние человека, использовавшееся для акупунктуры. Анигэ с честью выдержал испытание. Восхищенный талантами Анигэ, Хубилай дал ему несколько важных поручений. Анигэ, в числе прочего, спроектировал и построил буддийский храм Дахугожэньван сы и павильон в парке Даду, храм предков в Чжочжоу и храм в Шанду. |73] Он также создал прекрасные ювелирные украшения из золота и нефрита. Хубилай был весьма доволен его трудами и осыпал молодого непальца наградами. В 1273 г. он был назначен начальником Главного Управления ремесленниками Таким образом, Хубилай и его семья оценили великого архитектора и вознаградили его за труд. Ремесленники-иностранцы имели такие же шансы добиться успеха при ханском дворе, как и китайцы.
Было бы ошибочно полагать, что развитию китайских искусств и ремесел непосредственно способствовали Хубилай и монголы. И все же нельзя отрицать роли, которую сыграло их покровительство. Оказывая поддержку отдельным мастерам и освободив их от жестких канонов и рамок, Хубилай вдохновлял художников на поиски новшеств и эксперименты. Он не был заинтересован в соблюдении какой-то определенной традиции и позволил людям искусства следовать собственному воображению. При такой политике живописцы, драматурги и гончары вздохнули свободнее. Будучи иноземцем, Хубилай не проявлял враждебности к проникновению некитайских форм и идей в китайское искусство. Поддержка и покровительство, которые он оказывал Анигэ, например, привели к введению непальских и тибетских мотивов в китайскую архитектуру. Более того, благосклонное отношение как к китайцам, так и к иностранцам, поддерживало его притязания на всемирное господство.