Реферат Античные теории Фюсей и Тесей
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Московский Педагогический Государственный Университет
Реферат по философии науки
На тему:
Античные теории «Фюсей» и «Тесей»
Выполнил: Проконичев Г.И.
МПГУ, кафедра лексики английского языка
Проверила: Манерко Л.А., д.ф.к., профессор
Москва 2007
Содержание:
Введение…………………………………………………………………………..3
Имя в древнегреческой философии…………………………………………..4
Вопросы происхождения языка у Гераклита и Парменида………………………………………………………...…………......11
Язык в атомистической философии Демокрита…………………………...16
Диалог Платона «Кратил»………………………………………………….…19
Заключение……………………………………………………………...…...….26
Список использованной литературы………………………………………..27
Введение
Языкознание как самостоятельная дисциплина, осознавшая свой объект и свой метод, свое место в системе смежных наук, — дитя XIX столетия. Прежде чем соединиться в самостоятельную отрасль знания, разрозненные языковые исследования входили в программу многообъемлющей и малодифференцированной дисциплины, объединявшей все доступные тому времени языковедческие и литературоведческие проблемы с собиранием и классификацией антикварно-исторических материалов. Дисциплина эта восходила к античности: ее исконное название «грамматика» уступило место термину «филология», поскольку старинное наименование еще в древности прочно укрепилось за «технической» частью дисциплины - описанием языковых форм, и в этом суженном значении перешло в средневековую Европу. Формальная грамматика, описательная или нормативная, эмпирическая или спекулятивно-рационалистическая, в этом последнем случае ориентированная на логику, была предшественницей научного языкознания XIX в. и оставила в нем многочисленные следы; ее методы и подходы и поныне сохраняют известную силу в так называемой «школьной грамматике». В построении этой формальной грамматики значительное место занимают унаследованные от древности принципы античной грамматической теории, среди которых значительное место занимают взгляды философов на вопрос происхождения языка и имени и отношение имени к называемой им вещи.
Греческая философия заменила собою мифологическую картину мира в период становления рабовладельческого общества. За переворотами эпохи VII— VI вв., когда сложились основы античной общественно-экономической формации, последовал переворот в мировоззрении. Конкретная символика, мифологического мышления уступила место тяге к образованию абстрактных понятий, но и самые яти понятия и — в особенности — те соотношения, в которых эти понятия между собою мыслились, во многом продолжали опираться на привычные представления мифологии. Мифологическая картина мира в античном обществе никогда не была изжита до конца. И языковая проблематика античной философии тесно связана с тем местом, которое занимал язык в мифологической системе мышления.
«Сказанное отнюдь не следует понимать так, что у греков обязательно должны были циркулировать «мифы» (в смысле повествований о богах и героях), имевшие своим содержанием какие-либо языковые вопросы. Такие сказания хорошо известны из библейской мифологии: Адам, первый человек, дающий наименования всем живым существам, или вавилонское столпотворение. Греческая мифология таких мифов не знает; во всяком случае, до нас не дошло никаких следов подобных представлений. Место языка в мифологической картине мира определяется не наличием тех или иных повествований о языке, а той ролью, которая приписывается языку в системе мышления, создававшей мифы.»[3]
Среди мифологических аспектов языка должны быть особо отмечены два момента. Во-первых, язык как целое сравнительно редко. привлекает к себе внимание; центр тяжести мифологической трактовки языка лежит на отдельном слове, точнее — на имена. Имя вещи мыслится неразрывно связанным с самой вещью, ее неотъемлемой частью (термин «свойство» в салу своей абстрактности был бы здесь неуместен). Каждая вещь — единый целостный комплекс, живой носитель конкретных отношений, от которого не абстрагируются отдельные элементы, в том числе имя. Имя не существует вне вещи, и совершая какие-либо операции над именем, мы воздействуем на вещь, подчиняя ее нашей воле. Отсюда сила заговоров, заклинаний, отсюда стремление «первобытного» человека «засекретить» имена тех предметов, которые он считает нужным обезопасить от враждебного воздействия, тенденция к созданию тайных языков. На принципе взаимозамещаемости имени и вещи покоится вся словесная магия. Наряду с убеждением в том, что обыденные слова родного языка в основном являются «настоящими» именами вещи, некоторые имена выделяются как особо значительные. На греческой почве мы встречаемся с представлением о группе имен, специально свойственных языку богов, в отличие от наименований, которые употребляют, говоря о тех же предметах, люди. Такие указания неоднократно попадаются в древнейших памятниках греческой литературы (гомеровские поэмы, Ферекид). С другой стороны, особенно на более поздних этапах мифотворчества, в эпоху создания развернутых мифологических систем, имя, осмысленное в его языковой связи с другими именами, становится орудием осмысления самой вещи в её реальных связях. Толкование имени – этимология - первое проявление рефлексии над языком в истории греческой мысли. В гомеровском эпосе часто подчёркивается различными приемами это осмысление имен действующих персонажей, а у Гесиода и ранних греческих мыслителей этимологизирование получает уже характер сознательного метода интерпретации имен. Во-вторых — и это специфично для всей мифологической картины мира — всякий процесс мыслится по аналогии трудовых процессов. Вещь, вошедшая в социально обусловленную сферу объектов мышления, представляется имеющейся в наличии потому, что некто в некоторое время эту вещь «сделал» или «нашел» (на ранних стадиях первобытного общества люди чаще «находят» вещи в готовом виде, чем «делают» их). Для всякой мифологии характерны сказания о «происхождении» той или иной вещи, о «героях-изобретателях». Имеющиеся в языке «имена» также нуждаются в изобретателе. И хотя греческая мифология не приписывает ни одному из своих персонажей подобных функций, .самое представление об установителе имен, «ономатотете», засвидетельствовано философами. Древнепифагорейское изречение гласит «что мудрее всего? число, а на втором месте тот, кто положил вещам имена»; не раз ссылается на это представление и Платон. Целесообразно привести одно место из диалога Платона «Филеб», в котором описывается создание письменного языка:
«Некий бог или божественный человек — в Египте говорят, что это был некто Тевт, — впервые усмотрел, что в неопределенном многообразии звуков голоса гласные составляют не единство, а множество, и другие буквы, причастные не к голосу, но к некоему звучанию, в свою очередь, имеются в некоем числе; он отделил и третий вид букв, те, которые мы теперь называем безгласными. После этого он произвел разделение безгласных беззвучных, пока не дошел до каждой буквы в от дельности; таким же образом он поступил с гласными и средними, и наконец, получив их число, наименовал каждую в отдельности и все вместе стойхейон. Увидев же, что никто из нас не мог бы научиться даже одной из них самой по себе, независимо от всех остальных, он, вновь исчислив связующее их отношение и найдя его единым и неким образом, приводящим все буквы к единству, назначил и единое искусство, которое нарек грамматическим» [6]
Это цитата показывает характерную особенность диалогов Платона. Перед нами описание работы фонолога, фонолог разбирает «стихии» звучащей речи, двигаясь по иерархии от классов звуков к элементам этих классов. Затем составляет алфавит звуков, давая каждому из этих звуков название: словесное или в виде буквенного символа. Далее звуки, составляющие алфавит, сводятся в систему, где каждый с каждым связан прямо или опосредованно. Такая система и есть описание языка на фонологическом уровне. Таким образом, текст, содержащий мифологические образы, точно фиксирует принцип лингвистической систематики. С точки зрения описания фонологической процедуры текст абсолютно достоверен.
Вместе с тем с точки зрения реальной истории событий, приведших к образованию письменности и работе фонологов, текст, по сути дела, есть миф, т.е. полная недостоверность. Известно, что греческий алфавит, как и всякий (или почти всякий) алфавит Средиземноморья, развивается из египетской иероглифики. Деление речи на «стихии», по крайней мере в этом ареале культуры, происходит только через посредство совершенствования идеографической письменности, путем разделения идеограмм на детерминативы и фонетические знаки. Причем многие фонетические знаки могут передавать более чем один звук (одну «стихию»). Лишь путем переноса принципов письма с египетского на другие языки появляется система собственно фонетических знаков — букв алфавита. Таким образом, картина реальной истории искажена.
Если даже допустить, что фигура ономатотета не восходит к глубокой древности и создана умозрением ранних философов, то ход мысли, приведший к созданию этого образа, все же остается типично мифологическим. Представления об акте установления имени и о неразрывной связи имени с вещью отнюдь не являются взаимоисключающими друг друга: ономатотет либо «находит» в вещи ее имя, либо в акте наименования присваивает вещи нечто, становящееся ей отныне присущим; ибо, только получив имя, вещь приобретает полную реальность. Так и в Библии: бог Ягвэ подводит к Адаму каждое животное, и чем Адам его назовет, это и есть его имя,
Поскольку имя непосредственно принадлежит вещи, для архаического мышления нет надобности относить имена к какой-либо сфере, отличной от сферы бытия вещей. Язык как целое есть лишь совокупность имен, которая может быть противопоставлена совокупности имен чужого языка, но не заключает в себе ничего специфически-языкового, несвойственного самим вещам, и не рождает никаких проблем, кроме вопроса об отношении отдельных имен к отдельным предметам, «правильности» наименования. Различие в именах есть различие вещей, сходство и близость вещей обнаруживаются в сходстве и близости этимологически сопоставляемых имен, как они были установлены ономатотетом, одним или многими. Таков итог размышлений над языком ко времени разложения мифологического миросозерцания и то идейное наследие, которое греческая философия получила в вопросах языка от предшествующих стадий истории мысли.
В древнейших литературных памятниках на греческом языке наблюдаются попытки осмыслить значение некоторых слов, преимущественно имен собственных, путем сопоставления их с другими словами, близкими по звучанию.
Осмысление имени путем выявления его связей с другими словами служило средством, с помощью которого пытались раскрыть природу обозначаемого предмета. Современная этимология - это наука о происхождении и истории слов. Этимологизирование древних ставило перед собой совершенно иные задачи - оно стремилось посредством анализа слов прийти к познанию реального мира. В основе такого этимологизирования лежало представление о внутренней, естественной связи между словом и обозначаемым предметом — представление, восходящее в своих истоках к архаическому, мифологическому мышлению, для которого «имя нераздельно связано с вещью, является носителем его свойств, магическим заместителем». Разумеется, сознательное толкование имен стало возможным лишь тогда, когда это мифологическое представление было в известной мере рационализировано, но полностью оно не изжило себя еще на протяжении многих веков.
Следует отметить, что многие явления языка были предметом изучения, но языковые изыскания носили разрозненный характер, они не были объединены и систематизированы в пределах одной научной дисциплины. При этом все наблюдения производились только на материале греческого языка. Отсутствие интереса к чужеземным языкам едва ли можно объяснить, как это часто делается, презрением к «варварам». Следует принять во внимание, что греческая культура ив развивалась, как это часто бывало в других странах, под доминирующим влиянием чужеземной культуры. Потребности перевода на греческий язык письменных памятников с другого языка не возникало, нужды общения с иностранцами в сфере военной, дипломатической или торговой удовлетворялись людьми, не получившими специальной подготовки и знавшими несколько языков лишь в силу обстоятельств своей жизни. До понимания необходимости изучения чужеземных языков с чисто исследовательской целью научная мысль античности еще не доросла. Древним грекам не только в V в. до н. э., но и гораздо позднее представлялось, что языки отличаются один от другого лишь своей внешней звуковой формой, а по своему внутреннему строению они вполне тождественны между собой, поскольку они точно воспроизводят строение мышления и строение реального мира, одинаковое для всех людей.
Сведения о воззрениях древнегреческих мыслителей, деятельность которых относится к V в. до н. э., нам приходится извлекать из скудных фрагментов их сочинений, дошедших до нас в гиде цитат в сочинениях более поздних авторов, или из пересказов мнений этих мыслителей, принадлежащих поздним писателям в далеко не всегда достойных доверия. Вполне естественно поэтому, что по поводу воззрений мыслителей V в. ведутся научные споры, высказываются самые различные точки зрения.
Наши источники (но преимуществу позднеантичные комментарии к сочинениям Платона и Аристотеля) сообщают о том, что в области рассмотрения языковых явлений главной проблемой, волновавшей умы греческих мыслителей V в. до н. э., был вопрос о характере связи между словом и обозначаемым им предметом; спор шел между теми, кто стремился дать рациональное обоснование традиционной точке зрения, в соответствии с которой связь между предметом и его названием была основана на «природе» (φυσει) и теми, кто утверждал, что эта связь основана на принятом соглашении, на «законе» (θεσει). Однако, как отмечает Б.В.Якушин, «материалы, которыми мы располагаем, слишком скудны для того, чтобы подтвердить и прояснить эти сведения»[10].
Противопоставление «природы» и «закона» пронизывает всю философскую проблематику эпохи софистики. По поводу всех социальных отношений, даже шире, по поводу всех содержаний сознания ставится вопрос: существуют ли они по «природе» как неотъемлемые свойства объектов в смысле прежнего мифологического миросозерцания, или по «закону», как человеческие мнения и результат соглашения между людьми? В сферу этой проблематики попадает и язык. Интерес к языку повышается в силу разных причин. В это время закладываются основы будущего общелитературного языка греков на базе аттического диалекта, обостряются и социально-диалектологические различия. Уже в одной из комедий Аристофана констатируется различие между «женственной» речью верхушки городского населения, «средним» диалектом обыкновенных горожан и «мужицкой» речью сельских местностей. Зарождающаяся наука художественной речи, риторика, со своей стороны способствует развитию языковых изысканий. Софист Продик разрабатывает синонимику, учит выяснять различия в оттенках между близкими по значению словами. Протагор, отправляясь невидимому от морфологической и интонационной разницы между наклонениями греческого языка, устанавливает четыре «разветвления речи»: просьба, вопрос, ответ, приказание (соответственно наклонениям желательному, сослагательному, изъявительному и повелительному). Он же классифицирует имена по родам на мужские, женские и «утварь» (в позднейшей грамматической терминологии «ни того, ни другого рода», ouseteron , по-латыни— neutrum, в неудачном русском переводе — «средний» род) и пытается принадлежность к роду поставить в связь с окончанием имени, подвергая при этом критике существующее словоупотребление. Надо полагать, что грамматические занятия Протагора составляли известное дополнение к его теоретикопознавательному релятивизму: отрицая объективную истинность («человек — мера вещей»), он выдвигал на ее место формальную правильность «речей».
Консервативное направление противопоставило софистической теории «соглашения» принцип «правильности» имен «по природе». Это была попытка философски оформить традиционные представления о тесной связи имени с вещью, связи, игравшей очень значительную роль в практике греческого культа: называние «правильного» имени служило ведь залогом эффективности молитвенной ила магической формулы. Однако, в то время как мифологическое миросозерцание отличалось значительной гибкостью и могло допустить для одной и той же вещи ряд имен различной или даже одинаковой степени «правильности», перенесение этих представлений в формально-логическую сферу создавало безжизненную концепцию неподвижного однозначного соответствия между вещью и именем. Каждой вещи свойственно некое имя «от природы». Достаточно малейшего изменения в имени, для того чтобы оно потеряло свою связь с вещью и превратилось бы в пустой звук, в лучшем случае — в имя другой вещи, В подтверждение приводились примеры тех случаев в греческом языке, когда семантическая дифференциация базируется на месте или тиле ударения или на длительности отдельных гласных, так что незначительные, казалось бы, изменения в произношении, не выражаемые даже письмом, создают новое «имя». Если, говоря о какой-либо вещи, употребить не то имя, которое принадлежит ей «по природе», а другое, - это последнее не будет «именем». Имя - если оно действительно имя - всегда правильно. Отголоски этой теории мы находим у Платона в диалоге «Кратил», и защитником этой теории является Кратил, ученик Гераклита.
Древнейшие греческие философы, которые уделяли внимание явлениям, относящимся к сфере языка, - это Гераклит из Эфеса и Парменид из Элей, творившие в самом конце VI в. до н. э. и в первые десятилетия V в. По широко принятому мнению в учениях этих мыслителей содержатся в зачаточной форме определенные точки зрения относительно характера взаимоотношения между предметом и его названием, причем Гераклит и Парменид занимают здесь противоположные позиции. В дошедших до нас высказываниях этих философов действительно имеются элементы, которые могли послужить основой для выработки позиций по вопросу об отношении языка к миру объективной действительности.
У Гераклита и Парменида впервые в истории греческой философии проявляется интерес не только к проблемам устройства внешнего мира, но и к жизни человеческого духа, к проблемам, связанным с природой человеческого познания. Приведем некоторые высказывания самого Гераклита: «Пределы души ты не сможешь обнаружить, даже если ты пройдешь все пути — столь глубокую сущность имеет она» «Я исследовал самого себя» (цит. по[4] ).
Знаменитое гераклитовское учение о единстве противоположностей тесно связано с учением об относительности всех свойств. То, что хорошо для одного, плохо для другого, именно поэтому добро и зло - едино. Из этого учения следует признание важности субъективного фактора при восприятии явлений внешнего мира; В гераклитовом учении об относительности всех определений заключалась мысль о том, что один и тот же объект внешнего мира различно воздействует на различные индивидуумы. В связи с этим возникает проблема, по-видимому новая для древнегреческой философии, — проблема о путях и методах познания действительной сущности явлений мира.
Эта же проблема занимает важнейшее место в философской системе Парменида. В утверждении глубочайшего различия между миром явлений и миром сущности состоит основной пафос его философии. Воспринимаемый нашими чувствами мир, исполненный противоречий и изменчивости, есть не что иное, как призрак, мираж. Подлинно реальный мир, мир истинно сущего - един, вечен, неизменен и неподвижен. Этот мир недоступен для восприятия, мы можем постигнуть его лишь разумом. Хотя оба мыслителя указывали на различие между явлением и сущностью, их позиции в, этом вопросе во многом противоположны друг другу. Для Парменида между явлением и сущностью находится непреодолимая пропасть, никакие пути не ведут от мира явлений к миру истинно сущего. Для Гераклита с его учением о единстве противоположностей основная антитеза Парменида — противопоставление между истиной, постигаемой разумом мудреца, и мнением, возникающем у людей на основе чувственного восприятия, - не может носить абсолютного характера. Если противоположности образуют единство, значит, не может быть непреодолимой грани между истиной и мнением. Ни в одном явлении мира не может заключаться абсолютная ложь, при правильном подходе мы можем обнаружить ядро истины во всем, ничто не должно быть полностью отвергнуто.
С этими различными мировоззренческими позициями связано у обоих мыслителей их различное отношение к человеческой речи. Человеческая речь рассматривается Парменидом как нечто сопоставимое с чувственными восприятиями, как нечто такое, что относится целиком и полностью к лживому миру явлений. «В философии элеатов имя превращается в источник иллюзорной субстанциональности чувственного мира, в корень всех заблуждений. В актах именования и создается та ошибочная система, которая образует «мнение»»[4]. Таким образом, по мнению исследователей, проблема возникновения языка решается у Парменида в пользу теории соглашения.
Парменид считал человеческую речь тесно связанной с ошибочным «мнением» и потому безусловно ложной, однако некоторые ученые полагают, что на основании этого нельзя сделать вывод о поддержании Парменидом теории «по установлению». «Из того, что нам известно об учении Парменида, молено заключить, что, по Пармениду, наша речь, как и наше восприятие, относится к призрачному миру явлений, но ничто не говорит нам о том, что Парменид специально рассматривал вопрос о соотношении между словом и именуемым этим словом предметом. Более того, есть все основания полагать, что эта проблема не волновала и не могла волновать мыслителя из Элей. Для Парменида «мир един, в нем нет и не может быть никакого множества отдельных вещей», а это значит, что отдельные вещи (не только их названия, но и сами вещи) представляют собой лишь плод нашего восприятия.»[4]
Вопрос об отношении Гераклита к явлениям языка также выбывает оживленные научные споры. Довольно широко распространена точка зрения, в соответствии с которой Гераклит считал, что между вещью и ее названием существует внутренняя органическая связь, что вследствие этого изучение слова приводит к познанию сущности предмета, называемого этим словом. Сторонники данной точки зрения опираются, с одной стороны, на суждения, высказываемые по этому вопросу последователем Гераклита Кратилом в диалоге Платона «Кратил», с другой - на материалы, которые можно извлечь из сохранившихся фрагментов Гераклита. Во фрагменте VS 22 В 1 Гераклит говорит о том, что его повествование основано на исследовании слов и дел в соответствии с их природой . Ha первый взгляд может показаться, что этот фрагмент безусловно свидетельствует об особой роли анализа слов в исследованиях Гераклита и о признании им наличия природной связи между вещью и ее наименованием. Дело, однако, осложняется тем, что не вполне ясен смысл слово «epea» (слово) . Имеются ли здесь в виду отдельные слова, подвергаемые Гераклитом анализу, или же это слово означает речи людей, которые Гераклит определенным образом исследует, чтобы извлечь из них истину. Если оно означает языковой акт, то эфесский мудрец полагает, что речи людей способны правильно передавать объективную истину, но из этого вовсе не следует, что между явлением и словом, его обозначающим, наличествует некая природная органическая связь.
Между позицией Гераклита и позицией Парменида несомненно существует глубокое различие, и заключается оно в том, что, по Гераклиту, речи людей способны правильно передавать объективную истину, а для Парменида людские речи ложны в самой своей основе, как и все, что относится к сфере воспринимаемого чувствами мира явлений. Но из этого вовсе не следует, что к Гераклиту восходит рациональное обоснование учения о природной связи между предметом и его названием, а Парменид является создателем учения об условной связи между тем и другим. Вообще противопоставление двух концепций о сущности наименования возникло, по-видимому, во времена, значительно более поздние, чей времена Гераклита и Парменида. Учения обоих великих мыслителей начала V в. оказали лишь некоторое влияние на формирование этих концепций; в учениях Гераклита и Парменида можно обнаружить элементы, которые при их дальнейшей разработке могли быть использованы сторонниками как той, так и другой точки зрения.
Одним из наиболее творческих направлений в истории античной мысли является материалистическая школа атомизма. Виднейшим представителем её является Демокрит из Абдер (470/460 – первая половина IV в. До н. э.) имеет свои взгляды на сущность и происхождение языка.
Демокрит был всеобъемлющим исследователем, и разносторонность его интересов поражала древних; по словам Аристотеля он «размышлял обо всем». В списке его трудов мы находим ряд сочинений на «мусические», т. е. языковые и литературные, Темы: «О ритмах и гармонии», «О поэзии», «О красоте эпических Поэм», «О благозвучных и неблагозвучных буквах», «О Гомере или об Орфоэпии и глоссах», «О песнопении», «О речениях», «Именослов». К сожалению, от всех этих трактатов сохранились лишь ничтожные обрывки, а атомистическое учение о языке может быть восстановлено
Язык тем более привлекал внимание Демокрита, что представлял для него своего рода модель, иллюстрирующую основную философскую концепцию. Вселенная состоит из атомов и пустого пространства. Всякая вещь - сцепление, сплетение атомов, отличающихся между собой лишь формой, и она складывается из атомов точно так же, как «имя» складывается из «букв». Наподобие того как изменение одной буквы способно превратить одно имя в другое, совершенно отличное по смыслу, так и незначительного изменения в составе и расположении атомов достаточно для образования совершенно иной вещи, и если из одних и тех же букв складываются столь различные целые, как трагедия и комедия, то из одних и тех же атомов могут создаваться различные миры. Вещи отличаются одна от другой в силу трех причин: неодинаковой «фигуры» атомов, разнообразного «положения» их и различий в «способе сочетания», и эти три момента также иллюстрируются примерами из области букв. Буквы А и N отличаются «фигурой». AN и NA - «способом сочетания», I и Н - «положением» (т. е. достаточно повернуть одну из этих букв на 90 градусов для того, чтобы получить другую). Более того: «грамматическая» теория устанавливала трехстепенное членение: буква - слог - имя, и эта трехстепенность становится у атомистов моделью для иллюстрации того, как из атомов образуются простые тела, а из простых - сложные. Предложение («речь», logos ) есть не что иное, как механическое «сплетение» имен; оно складывается из них точно так же, как имя из букв, а вещь - из атомов.
В занимавшем современников споре - принадлежит ли имя вещи «по природе» или «по закону» — позиция Демокрита была совершенно ясна. Миросозерцание, которое признавало реальность лишь атомов и пустого пространства, с точки зрения которого все чувственно воспринимаемые качества вещи относились уже к субъективной сфере, к области «закона», не могло конечно мириться с мифологическим представлением о «природной» связи между именем и вещью. Оспаривая подобного рода связь, Демокрит приводит четыре довода: 1) одноименность - гомонимия, а именно то обстоятельство, что различные вещи обозначаются одним и тем же названием; 2) многоименность - полионимия: различные названия применяются к одному и тому же предмету, заменяя друг друга, а это невозможно, если названия вещей существуют но природе; 3) переименования вещей: ведь если бы имена были от природы, то почему бы Аристокла переименовали в Платона, а Тиртама в Феофраста; 4) отсутствие соответствия в словообразовании: например, от слова «мысль» можно образовать глагол «мыслить», почему же от слова «справедливость» нельзя образовать глагол «справедливить». Значит, имена действительно возникли случайно, а не присущи вещам по природе. Сам же он называет свой первый довод доводом, возникшим из многозначных слов (полисемов), второй — из равносильных слов (исорропов), третий — из переименований (метонимов) и четвертый — из безымянных понятий (нонимов)»
Полемика против «природной» теории, разумеется, не мешала творцу учения о механической необходимости рассматривать происхождение и развитие языка как своего рода «естественный» процесс. Новейшие исследования позволяют утверждать, что Демокрит создал влиятельнейшую в античной науке концепцию истории культуры исходя из принципа общественного развития, стимулируемого «потребностью» В этой связи он касался и вопроса о происхождении речи и языка. Из пересказа историка Диодора (I в. до н. э.; стр. 33), излагающего построение Демокрита в лучшем случае из вторых рук, мы узнаём, что Демокрит приписывал происхождение человеческих сообществ необходимости совместной защиты против зверей; в этот период человеческий «голос» был еще бессмысленным и нерасчлененным. Потребность в общении привела к постепенному зарождению членораздельной речи и установлению «символов» для изъяснения вещей друг другу (термин «символ» вряд ли принадлежит Демокриту, но в нем подчеркнут момент отсутствия связи между именем и вещью в смысле «природной» теории). Поскольку человеческие общества возникали в разных местах независимо одно от другого, люди по-разному образовывали слова; так создались разные племена и разные языки. Изложение Диодора не дает однако ответа на основной вопрос: как Демокрит представлял себе «установление» значащих слов, переход от асемантического к семантическому.
С точки зрения Демокрита - если он только искал «естественного» (т. е. механического) объяснения возникновения языка - проблема должна была заключаться в том, чтобы установить связь между звуком и восприятием вещей, возможность становления звуков семантическими. Самым простым решением вопроса могла бы показаться звукоподражательная теория происхождения языка, и по-видимому она уже выдвигалась какими-то греческими мыслителями. Момент «подражания» природным процессам занимал значительное место и в культурно-исторических гипотезах Демокрита.
Ученик элеатов, Горгий, доказывал, однако, что звук неспособен передать что-либо с ним неоднородное, например цвет, и что поэтому познание (если таковое вообще возможно) не может быть выражено в слове. Звукоподражательная теория в силах объяснить семантичность звука лишь в отношении звукового же материала. Атомистическая теория, отрицавшая реальность чувственно воспринимаемых качеств, имела возможность преодолеть это затруднение.
Согласно Демокриту, восприятие состоит в том, что атомы, движущиеся от воспринимаемой вещи, соприкасаются с атомами, движущимися от воспринимающего органа; стало быть всякое «подражание» требует, чтобы от «подражающего» органа исходило движение атомов, аналогичное воспринятому. И когда Демокрит говорил о становлении звука семантическим, он, возможно, переносил центр тяжести проблемы от звука, как акустического субъективного явления, на порождающее звук движение речевых органов, которое как движение способно было воспроизвести воспринятое движение и тем самым его обозначить.
Чрезвычайно важным для изучения античных взглядов на вопрос происхождения языка является упоминавшийся выше с данной работе диалог «Кратил» Платона (428/427 - 348/347 до н.э.).
Текст этого диалога может быть разделен на следующие части: 1) об отношении имени и вещи; 2) О человеке, устанавливающем отношение имени и вещи; 3) О моделировании, как основе отношений имени и вещи; 4) Об основных правилах такого моделирования – этимологиях. Данный диалог представляет собой описание системы, благодаря которой возможно становление речевой деятельности. Диалоги Платона содержат особый тип познавательного изложения, представляющий собой контаминацию науки и искусства, где слиты и строгая научная системность и выразительная сила деталей обстановки, воображенных автором и данных в яркой художественной достоверности.
Понимая, что художественно-этическое содержание есть дидактико-методическая сторона текста Платона, можно выделить в диалоге «Кратил» собственно филологическое содержание и отдельно рассмотреть его. Действующих лицв диалоге три: Сократ, Кратил и Гермоген. Кратил и Гермоген спорят, Сократ выспрашивает и постигает истину в речи каждого из них и находит разрешения их противоречий, подвигая вперед общее знание. Таков сюжет диалога. Диалог начинается со слов Гермогена, привлекающего Сократа к беседе. Кратил утверждает, что «у всего существующего есть правильное имя, врожденное от природы, и что не то есть имя, чем некоторые лица, условившись так называть, называют, произнося при этом частицу своей речи, но некое правильное имя врождено и эллинам и варварам, одно и то же у всех» [3].
Таким образом, утверждается, что «план содержания» предопределен сущностью вещи и потому дан как бы «от природы». Гермогену возражает Кратил, утверждая, что имя дается по установлению и произвольно, а потому не может быть предопределено природой вещи.
Сократ соглашается с обеими точками зрения. Этим устанавливается антиномия, являющаяся драматургической завязкой сюжетного хода диалога. В плане научном фактически устанавливается важнейшая антиномия лингвистики: план содержания языка связан с планом выражения условной связью и имеет иную структуру, чем план содержания, но оба плана не могут существовать один без другого, и не могут обнаружить своего
строения один без другого. Эта важнейшая антиномия лингвистики фактически и подтверждается Сократом. Но Сократ,
соглашаясь с обеими спорящими сторонами, сохраняет за собой возможность выйти из этой антиномии. Его цель в исследовании процесса именования с целью понимания этой антиномии.
Это исследование обнаруживает, что условность связи имени и вещи в действии именования сама зависит от определённых факторов, которые нужно рассмотреть. В именовании выделяются две стороны: 1) связь именующего и вещи; 2) связь вещи и имени. Эти связи обна
Таким образом, в связи между именем и вещью, именем и действием именования включается понятие правильности. Оно включено благодаря сопоставлению точек зрения Кратила и Гермогена. Кратил рассматривает систему «имя - вещь», не считаясь с тем, что человек совершает действие именования. Поскольку одной вещи в одном языке и тем более в разных языках соответствует много имен, то правильность имени не зависит от звуков, а только от общего смысла слов. Это правильность плана содержания.
Гермоген же, напротив, исходит из действия именования. Поэтому правильность в понимании Гермогена - это прежде всего законность установления имени человекам. Это правильность плана выражения.
Сократ соглашается принять обе точки зрения на понимание правильности; тем самым утверждается, что есть и правильность плана содержания, и правильность плана выражения. По-видимому, дальнейшая цель Сократа - указать общий источник обоих видов правильности и вывести оба вида правильности из общего источника. Поэтому Сократ начинает с конкретизации понимания правильности плана выражения.
Исследуются два момента: а) кто именует и б) истинность именования. В качестве субъекта именования рассматривается частное лицо или община. Оказывается, что для правильности имени безразлично, кто именует: частное лицо или община, но не безразлично, как именуют: истинно или ложно. Отсюда можно сделать вывод, что если частное лицо именует истинно, а община - ложно, то правильность имени будет за частным лицом. Наоборот, если община именует истинно, а частное лицо ложно, то правильность имени за общиной, а не за частным лицом.
Что, по Платону, представляет собой истинность имени, которая в процессе именования является окончательным мерилом правильности? Прежде всего, зависит ли истинность от субъекта, именующего вещь, или от вещи, именуемой субъектом? Ответ дает Сократ: «Следовательно, если не для всех без различия все всегда одинаково, а с другой стороны, не для каждого каждая вещь существует по-своему, то отсюда ясно, что вещи сами по себе обладают некоей прочной сущностью безотносительно к нам и независимо от нас, не увлекаются нами вверх и вниз сообразно нашему воображению, но сами по себе находятся в определенном отношении к своей природной сущности» [3].
Эта природная сущность вещи понятна человеку не из субъективного представления о вещи, а из действий с вещами Таким путем достигается важное различение понятий: имя, чтобы быть правильным, должно истинно именовать вещь, т. е. верно отражать ее объективные и не зависящие от человека свойства.
Истинность имени доказывается тем, что благодаря истинному имени возникают правильные мнения о природе вещей. Правильность этих мнений приводит к успеху в неязыковых, прежде всего, мы бы сказали, производственных, операциях с вещами. Итак, имя правильно, если оно истинно, имя истинно, если в нем верно отражены объективные свойства вещи. Правильность понимания объективных свойств вещей подтверждается успехом производственных операций с ними.
По Платону, вещам свойственно по природе именовать и быть именуемыми: имя в руках человека есть орудие, которым он воздействует на природу вёши и добивается или не добивается результата. Результат возникает в зависимости от правильности действия, т. е. подбора орудия (имени) и подбора способа действия этим орудием.
Таким образом, сформулированы предпосылки для ответа на вопрос, что есть истинность имени, кто есть именующий субъект.
Имя, поскольку оно есть разновидность орудия, Платон сравнивет с буравом или ткацким челноком. У всякого орудия есть функция, способ и предмет применения. Функция имени - служить орудием поучения и разбора,
Поскольку именование есть конкретная разновидность деятельности, а деятельность строится на разделении труда, то должны быть лица, создающие имена, подобно тому как существуют ткачи, плотники, кормчие и другие профессии. Имена дает (изготовляет) не всякий человек, а только специалист своего дела, именуемый у Платона законодателем.
Законодатель работает под контролем общества. Его воображение, позволяющее ему придумать, создать новое слово, свободно и неконтролируемо. Но результат его работы - созданное новое слово - оценивается обществом, принимается или отвергается.
Таким образом, оказываются справедливыми оба мнения— не только Гермоген, но и Кратила. Верно и то, что вещи свойственно имя по природе, и то, что имя вещи устанавливается по закону и по обычаю.
Имя устанавливается только по природе вещи. Имя не может быть установлено не по природе, так как законодатель должен уметь свойственное от природы каждой вещи имя «влагать» в звуки и слоги и, глядя на то самое, что является именем, создавать все имена. Законодатель не может отклониться от правильности в плане содержания, поскольку диалектик не допустит этого. Законодатель создает имя вещи, учитывая всю историю именований. Таким образом, имя должно быть правильным не только относительно вещи, но и относительно другого имени, данного ранее.
Правильность имени есть продукт творческой гипотезы о природе вещей, истинность имени есть проверка этой гипотезы теоретически и на практике в соответствии с результатами, достигнутыми благодаря применению гипотезы. Такое понимание природы имен предполагает: во-первых, разделение труда; во-вторых, множественность именования одной и той же вещи (поскольку немножественность именования исключает проверку истинности имени через результат труда); в-третьих, общение между всеми участниками функционально разделенного труда на одно языке с адекватным пониманием культурной значимости именования.
Моделирование позволяет разрешить спор между Кратилом и Гермогеном. Модель всегда отражает сущность вещи, потому что она не тождественна вещи (прав Кратил). Поскольку же модель не тождественна вещи, у вещи много имен, даваемых ей сознательно и по установлению (прав Гермоген).
Платон рассматривает только самые общие принципы моделирования, принятые в его время. Это то, что впоследствии стало называться народной, или вульгарной, этимологией. Он говорит о том, что те или иные звуки или сочетания звуков наилучшим образом отражают заложенные в слова значения, в тех же случаях, когда мы наблюдаем несоответствие – имя дано вещи неправильно.
Этимология Платона всегда подвергались критике в сравнительно-историческом языкознании. Действительно с точки зрения сравнительно-исторического языкознания этимологии Платона ненаучны. Однако система, изложенная Платоном, не имеет никакого отношения- сравнительно-историческому языкознанию Этимология Платона - не реконструируемое сравнительным языкознанием семантическое отношение между материальна родственными элементами двух и более языковых систем, а образование посредством слова истинной (а не правильной) модели вещи. Этимология есть следствие обсуждения диалектиком действия именования, предпринятого законодателем. Этимология Платона не имеет пели исторического исследования, а имеет целью сделать заключение о том, насколько «прекрасно» дано имя т. е. насколько имя соответствует сущности вещи.
Метод этимологии ненадежен и сам по себе, открывая широкие возможности произвольных и разнообразных толкований, но даже правильный этимологический анализ способен раскрыть лишь мнение творцов имен о вещах, а мнение их может оказаться ложным. Вещи должны познаваться на основании исследования самих вещей, а не на основании исследования имен. Имя, таким образом, не является орудием познания. Платон не задается целью оспаривать атомистическую гипотезу и даже готов ее принять, но для его целей она безразлична. Звук как «подражание вещи» еще более отдален от вечносущего, чем самая чувственная вещь, и имя не может иметь никакой ценности, кроме договорной, Т. Бенфен находил в рассуждениях первой части «Кратила» зародыши понятия «философского языка», но Платону эта мысль совершенно чужда. Воспроизвести «идею» в звуке принципиально немыслимо, а другого соотношения между содержанием и именем Платон не знает. [2]Под конец жизни, излагая в VII письме основные положения своей системы, Платон разъясняет, что знание имени есть наинизшая ступень познания, ниже, чем представление телесного образа вещи, и в резких выражениях формулирует свое согласие с «договорной» теорией.
«Аристотель в этом отношении вполне солидарен с Платоном, пишет И. Троицкий в предисловии к антологии античных текстов - Он неизменно подчеркивает, что слова семантичны лишь по «договору», что они не являются «орудиями» и не заключают в себе ничего «природного». Позднейшие комментаторы, которые принимали пересказанную у Платона атомистическую гипотезу за собственное его учение, потратили много бесплодного труда для того, чтобы ослабить мнимое противоречие между Аристотелем и Платоном». [3]
Несколько иную точку зрения можно видеть в работе Амировой Т.А. Аристотель по-новому отнесся к языку как к предмету (отдельному) исследования. «Слова, выраженные звуками, суть символы представлений в душе, а письмена — символы слов» (цит. по [3] ).
«Подобно тому как письмена не одни и те же у всех людей, так и слова не одни и те же. Но представления, находящиеся в душе, которых непосредственные знаки суть слова, у всех одни и те же, точно так же и предметы, отражением которых являются представления, одни и те же» (цит. по:[3]).
В этих высказываниях усматриваются основные положения синхронического описания системы языка, принятые в лингвистике, условность связи между сторонами билатерального языкового знака, психический характер единиц плана содержания и немотивированность знака. Все это коренным образом отличается от предмета исследования Платона - связей между планами содержания и выражения, возникающих в процессе именования. Таким образом, если Платон в теории именований занимается становлением речевой деятельности, то Аристотель рассматривает язык как проявление сложившейся системы деятельности.
Перемена точки зрения ведет к становлению нового предмета исследования и к иному пониманию строения речи. Слово, по Аристотелю, само по себе не может быть ни истинным, ни ложным (оно есть просто знак, символ представления). Этим как бы снимается главный предмет исследования Платона - правильность имен. Истина и ложь, по Аристотелю, заключены в построении соединений слов. «Имена же сами по себе и глаголы подобны мысли без соединения или разъединения, например "человек" или "белое", пока ничего не прибавляется; такое слово не ложно и не истинно, хотя и обозначает нечто...» (цит. по: [3]). Ибо, как отмечает Аристотель, «истина и ложь состоят в соединении и разъединении» (цит. по: [3]).
Из этих посылок в равной степени развиваются лингвистическое знание и логическое знание, что подтверждается развитием науки. Так, если заняться изучением «соединения» и «разъединения» слов, исследуемых под углом зрения лжи и истины, то будет формироваться логика; если же заняться исследованием слов самих gо себе, без отнесенности ко лжи и истине, то получится грамматическое искусство.
Заключение
Античная культура породила многих выдающихся философов, выражавших новаторские и порой революционные для своего времени теории и построения. В равной степени это касается и вопросов сущности и происхождения языка. Наиболее древние мыслители, очевидно, попадая под влияние традиционного для древних народов мнения о собственном особенном положении по отношению к другим народам полагают свой язык уникальной структурой, данной богами и рассматривают его слова как истинное отражение природы вещей. Философам, склонным к более материалистическим взглядам в большей степени свойственно рассматривать язык в свете концепции условного договора о соответствии слов предметам. Идеалист Платон полагает обе концепции отчасти верными, в силу того, что хотя всякая вещь может иметь истинное имя, она может быть, однако, неправильно поименована. Важным моментом всех этих концепций является построение отношения плана выражения и плана содержания, условного характера отношений того, что много столетий спустя будет названо языковым знаком и денотатом, или референтом
Список использованной литературы
1. Алпатов В.М. История лингвистических учений. М., 1999.
2. Амирова Т.А., Ольховиков Б.А., Рождественский Ю.В. История языкознания: учебное пособие для судентов высшю учеб. заведений/ М., 2003.
3. Античные теории языка и стиля/ под общей редакцией О.М.Фрейденберг. М.; Л., 1936.
4. История лингвистических учений древнего мира. Под редакцией Десницой А.В., Канцельсон С.Д., М., 1980.
5. Звегинцев В. А. История языкознания XIX и ХХ веков в очерках и извлечениях,
6. Лосев А.Ф. Платон, диалоги. М., 1998.
7. Степанов Ю.С. Язык и метод. К современной философии языка. М., 1998.
8. Томсен В. История языковедения до конца XIX в. М., 1938.
9. Шулежкова С.Г. История лингвистических учений : учеб. пособие для студентов филол. фак. ун-тов М., 2004
10. Якушин Б. В. Гипотезы о происхождении языка. М., 1985
