Реферат Самураи 2
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
от 25%
договор
Приблизительно в середине VII в.1 при дворе династии Когеку произошел дворцовый переворот. Восхищенные китайским строем заговорщики стремились укрепить власти императора. Их заговор удался, и началась эпоха "Тайка" - Великие Реформы. Реформы эти были направлены на усиление централизованной власти и должны были привести к становлению империи, объединившей бы Японию под одной властью. Однако осуществить эти великие замыслы было не легко. Прежде всего, география Японии не позволяла быстро перебрасывать войска по стране. Во вторых, император не был достаточно решителен, для того чтобы отпустить от себя эти войска. В третьих, этих войск просто не хватало на всю Японию. В конце концов, имперские губернаторы поняли, что если они хотят сохранить власть императора или свою в своем районе, то на войска императора полагаться нельзя. Это несложное рассуждение привело к так же несложному выводу - надо где-то брать войска! Выход был вскоре найден. По каждой провинции прошла волна мобилизации. Губернаторы, полководцы и просто провинциальная знать создавали из боеспособных мужчин небольшие отряды, полностью им подчинявшиеся. Тогда эти отряды еще назывались "бусидан", но уже тогда они четко следовали своей "библии" - Бусидо, путь воина. Уже эти военные "семьи" можно считать первыми самураями, но их духовная культура пока ограничивалась лишь преданностью господину (по крайней мере, этот канон уже оформился). То, что мы называем самурайской культурой, сформировалось гораздо позже. К тому времени уже канули в лету и война Гэмпей и эпоха гекокудзе. Наступило время сенгоку дзидай - "эпоха воюющих провинций". Власть к этому времени надежно и надолго перешла от императора к самураям. Вся полнота власти оказалась в руках дайме, умело заправлявших в своих владениях. Один из них, правивший провинцией Овари (остров Хонсю) предпринял ряд дерзких походов, в результате которых захватил столицу в Киото. Его звали Ода Нобунага, и он начал объединение исстрадавшейся страны, однако завершить его Нобунаге не удалось - он попал в засаду и покончил собой. Несмотря на то, что Нобунага не оставил наследника, преемник у него нашелся. Им стал некрасивый и необразованный, но умный и хитрый генерал Хидэeси Тоeтоми. Железной рукой, не гнушаясь любыми средствами, Хидэeси наводил свои порядки в империи. Однако и Хидэeси вскоре умер, оставив своего малолетнего сына на попечение регентов во главе с Иэясу Токугава и Исиду Минуцари (Мицунари). Сразу после смерти вождя регенты во главе с Исиду объединились против Иэясу Токугава, заподозрив (не без оснований), что тот собирается захватить власть. После непродолжительной войны Токугава взял Осаку - ставку регентов и провозгласил себя СЕГУНОМ, начав тем самым новую эпоху - эпоху мира. Титул сегун придумал не Токугава. Изначально сегунами называли именитых полководцев, позже, после войны Гэмпей, так стали называть самурайских военных правителей. Именно при сегунах самураи превратились в аристократов, чьим основным занятием по-прежнему была война, но война перестала быть их единственным занятием. Сегунат Токугава принес Японии то, в чем она так нуждалась - стабильность. Наступил прочный мир и самураи, неожиданно пришедшие к власти, так же неожиданно лишились основного занятия, однако это не явилось для сословия причиной гибели. Самураи уже занимали все ключевые посты в стране и имели предостаточно забот и без войны. После усмирения непокорных появился досуг, или занятия, позволяющие отвлечься. Свободное время заполнялось искусством любого рода (в том числе и боевым), появился интерес, а позже вкус к искусству. Стало престижно и выгодно получать образование - образованных охотно принимали на службу. Появились пришедшие из буддизма обычаи и занятия - чайная церемония, икэбана и др. Был и свой запретный плод - театр Кабуки. Полностью оформившиеся каноны и правила самураев, собранные в наставлениях Хагакуре ("Сокрытое под листьями"), стали единственной истиной жизни. Жизнь самурая потеряла старый смысл, но зато приобрела новый. Воинские подвиги не были забыты. Теперь каждая семья, обладавшая достаточным капиталом, посылала своих отпрысков на учебу к лучшим мастерам боя на мечах и другом оружии, обязательном для самурая. Самурай не имел права заниматься коммерцией, торговлей и ремеслом - привыкшие добывать золото железом не могли опуститься до таких низостей: воин не работает за деньги. В Эдо, например, единственными действующими войсками были пожарные. Тем не менее, самураи продолжали оставаться превосходными бойцами. Многочисленные фразы типа "не имел равных во владении алебардой" не были лестью - равных воин имел, но владел своим оружием в совершенстве. Осталось бесприкасловное подчинение господину - тот не приказывал больше кидаться на гибель в бою, а вот приказать совершить самоубийство мог спокойно. Так как для наложения на себя рук требовалось завидное мужество, в Японии прошел период повальных самоубийств. Последние запретили - ненадолго. Разумеется, сегунат Токугава не обходился без инцидентов, но те не мешали развитию культуры самураев. Вместе с наступлением мира Япония изолировалась от всего мира, успев получить от Китая буддийские и конфуцианские идеи. После отделения от всего окружающего мира самураи перестали воевать, а стали развивать свое образование в соответствии со своими устоями. Многие достойные мыслители Японии (речь о них пойдет ниже) положили свои жизни на создание этих устоев. В отличии от европейского рыцаря самурай не мог пожертвовать своими идеалами ради личной выгоды. Из выше сказанного можно сделать вывод о том, что формирование сословия самураев завершилось примерно в 1600 году, однако нельзя сказать того же о культуре самураев. Культура не рождается из ничего и должна иметь корни. Корни духовной культуры - в религии или традициях. Япония обладала и национальной религией и множеством традиций, но история распорядилась так, что самураи приняли за основу своей философии именно иностранное учение.
Известные самураи
В самурайские времена в Стране восходящего солнца было много прекрасных мечей и много великолепных мастеров, блестяще владеющих искусством фехтования. Однако самыми знаменитыми мастерами меча в самурайской традиции стали Цукахара Бокудэн, Ягю Мунэ-нори, Миямото Мусаси и Ямаока Тэссю.
Цукахара Бокудэн родился в городе Касима провинции Хитати. Первым именем будущего мастера было Такомото. Его родной отец был самураем, вассалом даймё провинции Касима и обучал своего сына обращению с мечом с самого раннего детства. Казалось, Такамото был прирожденным воином: пока другие дети играли, он упражнялся со своим мечом — сначала деревянным, а потом и настоящим, боевым. Вскоре его отдали на воспитание в дом знатного самурая Цукахара Тосонока-ми Ясумото, который приходился родственником самому даймё и блестяще владел мечом. Свое искусство вместе с фамилией он решил передать приемному сыну. В нем он нашел благодарного ученика, твердо вознамерившегося стать мастером на «пути меча».
Мальчик тренировался неустанно и вдохновенно, и его упорство принесло свои результаты. Когда Боку-дэну исполнилось двадцать, он уже был мастером меча, хотя мало кто об этом знал. И когда юноша осмелился бросить вызов знаменитому воину из Киото, Отиаи То-радзаэмону, то многие сочли это дерзкой и необдуманной выходкой. Отиаи решил проучить наглого юнца, однако, ко всеобщему удивлению, Бокудэн в первые же секунды дуэли одержал победу над именитым противником, но сохранил ему жизнь.
Отиаи тяжело переживал позор этого поражения и решил отомстить: он выследил Бокудэна и напал на него из засады. Но внезапное и коварное нападение не застало молодого самурая врасплох. На этот раз Отиаи лишился и жизни, и репутации.
Эта дуэль принесла Бокудэну громкую славу. Многие даймё пытались заполучить его в телохранители, но молодой мастер отклонил все эти весьма лестные предложения: он вознамерился и дальше совершенствовать свое искусство. Долгие годы он вел образ жизни рони-на, странствуя по стране, учась у всех мастеров, с которыми его сталкивала судьба, и сражаясь с опытными фехтовальщиками. Времена же были тогда лихие: войны эпохи Сэнгоку дзидай были в полном разгаре, и Бокудэну доводилось участвовать во множестве сражений. Ему доверили особую миссию, сколь почетную, столь и опасную: он вызывал на поединок командиров противника (многие из которых сами были первоклассными фехтовальщиками) и убивал их на глазах у всего войска. Сам же Бокудэн оставался непобежденным.
Одной из самых славных его дуэлей стал поединок с Кадзивара Нагато, слывшим непревзойденным мастером нагината. Он также не знал поражений и был настолько искусным в обращении с оружием, что мог на лету разрубить ласточку. Однако против Бокудэна его искусство оказалось бессильным: едва Нагато замахнулся своей алебардой, Бокудэн убил его первым же ударом, что со стороны выглядело легко и просто. На самом же деле это была виртуозная техника хитоцу-тати — стиль одного удара, которую Бокудэн оттачивал в течение всей своей жизни.
Самой же курьезной «дуэлью» Бокудэна стало происшествие, приключившееся с ним на озере Бива. Бокудэну в это время перевалило за пятьдесят, он уже по-другому смотрел на мир и не хотел убивать людей ради бессмысленной славы. Как назло, в лодке, где среди прочих пассажиров был и Бокудэн, оказался один устрашающего вида ронин, тупой и агрессивный. Этот ронин похвалялся своим фехтовальным искусством, называя себя лучшим в Японии мастером меча.
Обычно похваляющемуся глупцу нужен слушатель, и самурай выбрал для этой роли Бокудэна. Однако тот не обращал на него никакого внимания, и такая непочтительность взбесила ронина. Он вызвал Бокудэна на поединок, на что тот спокойно заметил, что настоящий мастер стремится не нанести поражение, а по-возмож-ности избежать бессмысленного кровопролития. Такая мысль оказалась для самурая труднопереваримой, и он, распалясь еще больше, потребовал у Бокудэна назвать его школу. Бокудэн ответил, что его школа называется Мутэкацу-рю, буквально — «школа достижения победы без помощи рук», то есть без меча.
Это рассердило самурая еще больше. «Что за чепуху ты мелешь!» — сказал он Бокудэну и приказал лодочнику причалить к крохотному уединенному островку, чтобы Бокудэн мог на практике показать ему преимущества своей школы. Когда лодка подошла к острову, ронин первым выпрыгнул на берег и обнажил свой меч. Бокудэн же взял у лодочника шест, оттолкнулся от берега и одним махом увел лодку далеко от острова. «Вот так я и достигаю победы без меча!» — сказал Бокудэн и помахал рукой оставленному на островке глупцу.
У Бокудэна было три приемных сына, и всех их он обучал искусству меча. Однажды он решил устроить им испытание и для этого поставил над дверью тяжелый чурбан. Как только дверь открывалась, чурбан падал на входившего. Первым Бокудэн пригласил старшего сына. Тот почуял подвох и ловко подхватил падавший на него чурбан. Когда чурбан обрушился на среднего сына, тот успел вовремя увернуться и одновременно вытащить из ножен меч. Когда же дошла очередь до младшего сына, то тот в мгновение ока обнажил свой меч и великолепным ударом рассек падающий чурбан пополам.
Бокудэн был очень доволен результатами этого «экзамена», ибо все трое оказались на высоте, а младший к тому же продемонстрировал великолепную технику мгновенного удара. Однако своим главным преемником и новым главой своей школы Бокудэн назвал старшего сына, ибо для достижения победы ему не пришлось действовать мечом, а это более всего соответствовало духу учения Бокудэна.
К сожалению, школа Бокудэна не пережила своего основателя. Все его сыновья и лучшие ученики погибли в сражениях против войск Ода Нобунага, и не осталось никого, кто мог бы продолжить его стиль. Среди учеников был и сам сёгун Асикага Ёситэру, блестяще владевший мечом и достойно отдавший жизнь в неравном бою с окружившими его убийцами. Сам Бокудэн умер в 1571 г. в возрасте восьмидесяти одного года. Все, что осталось от его школы,— это множество легенд и книга из ста стихов, известная как «Бокудэн Хякусю». В стихах старого мастера речь шла о пути самурая, что проходит по тонкой, как острие меча, грани, отделяющей жизнь от смерти...
Разработанные Бокудэном техника одного удара и идея достижения победы без помощи меча были блестяще воплощены в другой школе кэн-дзюцу получившей название «Ягю-Синкагэ рю». Основателем школы Синка-гэ был знаменитый воин Камиидзуми Нобуцуна, чье фехтовальное мастерство по достоинству оценил сам Такэда Сингэн. Его лучшим учеником и преемником стал другой известный мастер меча, Ягю Мунэёси.
Мунэёси, достигший немалого мастерства еще до встречи с Нобуцуна, вызвал того на поединок. Однако Нобуцуна предложил Мунэёси сразиться сначала на бамбуковых мечах с его учеником, Хикида Тоёгороо. Ягю и Хикида сходились дважды, и дважды Хикида наносил Ягю стремительные удары, которые тот не успевал парировать. Затем с потерпевшим очевидное поражение Ягю Мунэёси решил сразиться и сам Нобуцуна, но когда противники встретились взглядом, между ними словно бы ударила молния, и Мунэёси, повалившись в ноги к Нобуцуна, попросился к нему в ученики. Нобуцуна охотно принял Мунэёси и учил его два года.
Мунэёси вскоре стал его лучшим учеником, и Нобуцуна назвал его своим преемником, посвятив во все тайные техники и во все секреты своего мастерства. Так слились фамильная школа Ягю со школой Синкагэ, и возникло новое направление, Ягю-Синкагэ Рю, ставшее классическим в искусстве кэн-дзюцу. Слава об этой школе распространилась по всей стране, и слух о знаменитом Ягю Мунэёси дошёл до ушей самого Токутава Иэясу, который в то время еще не был сёгуном, но считался одним из наиболее влиятельных людей в Японии. Иэясу решил испытать уже престарелого мастера, который говорил, что для одержания победы меч вовсе необязателен.
В 1594 г. Иэясу пригласил к себе Мунэёси, чтобы проверить его мастерство на практике. Среди телохранителей Иэясу было немало самураев, великолепно владеющих мечом. Лучшим из них он приказал попытаться зарубить мечом безоружного Мунэёси. Но тот всякий раз успевал в последний момент уклониться от клинка, обезоружить атакующего и так швырнуть его на землю, что несчастный уползал на четвереньках или вовсе не мог встать.
В конце концов были побеждены все лучшие телохранители Иэясу, и тогда он решил лично атаковать Мунэёси. Но когда Иэясу занес свой меч для удара, старый мастер успел поднырнуть под клинок и толкнуть обеими руками его рукоять. Меч, описав в воздухе сверкающую дугу, упал на землю. Обезоружив будущего сёгуна, мастер вывел его на бросок. Но бросать не стал, лишь слегка «подприжал», а потом вежливо поддержал потерявшего равновесие Иэясу. Тот признал полную победу Мунэёси и, восхитившись его мастерством, предложил ему почетную должность личного инструктора фехтования. Но старый мастер собирался уходить в монастырь и предложил вместо себя своего сына Мунэнори, который впоследствии также стал замечательным мастером меча.
Мунэнори был учителем фехтования и при сёгуне Хидэтада, сыне Иэясу, и при его внуке Иэмицу. Благодаря этому школа Ягю-Синкагэ вскоре стала очень известной по всей Японии. Сам же Мунэнори прославил себя в битве при Сэкигахара и во время штурма Осакского замка — он находился в числе телохранителей сёгуна и убивал воинов противника, пытавшихся пробиться к ставке Токутава и уничтожить Иэясу и его сына Хидэта-ду. За свои подвиги Мунэнори был возведен в ранг даймё, жил в чести и богатстве и оставил после себя немало трудов по фехтовальному искусству.
Особое внимание школа Ягю-Синкагэ уделяла развитию интуитивного чувства приближающегося противника, неожиданного нападения и прочей опасности. Путь к вершинам этого искусства в традиции Ягю-Синкагэ начинается с постижения техники правильного поклона: стоило ученику опустить голову слишком низко и перестать следить за окружающим пространством, как он тут же получал неожиданный удар деревянным мечом по голове. И так продолжалось до тех пор, пока он не обучался ускользать от них, не прерывая поклона.
В былые же времена искусству воина учили еще более безжалостно. Чтобы пробудить в ученике необходимые для выживания качества, мастер кормил его оплеухами 24 часа в сутки: незаметно подкрадывался к нему с палкой, когда тот спал или занимался домашней работой (обычно ученики в доме мастера выполняли всю черную работу), и безжалостно бил. В конце концов ученик ценой шишек и боли начинал предчувствовать приближение своего мучителя и думать, как избежать ударов. С этого момента наступал новый этап ученичества: мастер брал в руки уже не палку, а настоящий самурайский меч и учил уже очень опасным боевым приемам, предполагающим, что ученик уже развил в себе умение мыслить и действовать одновременно и молниеносно.
Некоторые мастера меча совершенствовали свое искусство дзансин до степеней почти сверхъестественных. Примером этого может служить сцена испытания самураев в фильме Куросавы «Семь самураев». Испытуемых приглашали войти в дом, за дверями которого прятался парень с дубинкой наготове и неожиданно бил вошедших по голове. Один из них пропустил удар, другим удавалось уклониться и обезоружить нападающего. Но лучшим был признан самурай, который отказался войти в дом, ибо почуял подвох.
Одним из сильнейших мастеров дзансин считался сам Ягю Мунэнори. Однажды погожим весенним днем он вместе со своим юным оруженосцем любовался цветением сакуры в своем саду. Вдруг его стало одолевать чувство, что кто-то готовится нанести ему удар в спину. Мастер осмотрел весь сад, но ничего подозрительного не обнаружил. Оруженосец, изумленный странным поведением господина, спросил его, в чем дело. Тот посетовал, что, наверное, стареет: его стало подводить чувство дзансин — интуиция говорит об опасности, которая на деле оказывается мнимой. И тут парень признался, что стоя за спиной любующегося вишнями господина, подумал, что мог бы очень легко его убить, нанеся неожиданный удар сзади, и Мунэнори не помогли бы тогда все его умения. Мунэнори на это улыбнулся и, довольный, что его интуиция по-прежнему на высоте, простил юноше его грешные мысли.
Об этом случае прослышал сам сёгун Токутава Иэми-цу и решил устроить Мунэнори испытание. Он пригласил его к себе якобы для разговора, и Мунэнори, как и следует самураю, почтительно присел у ног правителя на расстеленную на полу циновку. Иэмицу заговорил с ним и во время разговора вдруг неожиданно набросился на мастера с копьем. Но движение сёгуна не было для мастера неожиданным — он сумел почувствовать его «нехорошее» намерение гораздо раньше, чем тот его осуществил, и поэтому сразу же сделал Иэмицу подсечку, и сёгун был опрокинут, так и не успев понять, что же произошло, и не успев замахнуться своим оружием...
Совсем по-другому сложилась судьба современника Ягю Мунэнори — одинокого воина Миямото Мусаси, ставшего героем самурайских легенд. Он большую часть жизни оставался неприкаянным ронином, а в битве при Сэкигахара и в сражениях при Осакском замке находился на стороне проигравших противников Токутава. Жил он как настоящий аскет, одевался в рванье и презирал многие условности. Всю свою жизнь он оттачивал фехтовальную технику, однако смысл «пути меча» видел в постижении безупречности духа, и именно это приносило ему блестящие победы над самыми грозными противниками. Поскольку Миямото Мусаси сторонился общества и был героем-одиночкой, о его жизни известно немного. Реального Миямото Мусаси затмил его литературный двойник — образ, выведенный в одноименном популярном приключенческом романе японского писателя Ёсикава Эдзи.
Миямото Мусаси родился в 1584 г. в деревне Миямото, расположенной в местечке Есино, провинция Мима-сака. Его полное имя было Синмэн Мусаси-но-ками Фудзивара-но Гэнсин. Мусаси был мастером меча, как говорится, от бога. Первые уроки фехтования он брал у своего отца, однако мастерство оттачивал самостоятельно—в изнурительных тренировках и опасных дуэлях с грозными соперниками. Любимым стилем Мусаси стал нито-рю — фехтование сразу двумя мечами, однако не менее ловко он обращался и с одним мечом, и с трезубцем дзиттэ и даже использовал вместо настоящего оружия любые подручные средства. Свою первую победу он одержал в 13 лет, вызвав на поединок известного мастера меча Арима Кибэи, принадлежавшего к школе Синто Рю. Арима не отнесся к этому поединку серьезно, ибо не мог допустить, что тринадцатилетний мальчишка может стать опасным противником. Мусаси вышел на поединок, вооружившись длинным шестом и коротким мечом вакидзаси. Когда Арима пытался нанести удар, Мусаси ловко перехватил его руку, провел бросок и ударил шестом. Удар этот оказался смертельным.
В шестнадцать лет он вызвал на поединок еще более грозного воина, Тадасима Акияма, и победил его без особого труда. В этом же году юный Мусаси участвовал в битве при Сэкигахара под знаменами клана Асикага, выступившего против войск Токутава. Отряды Асикага были разбиты наголову, и большинство самураев сложили свои буйные головы на поле брани; юный Мусаси также был тяжело ранен и, скорее всего, должен был погибнуть, если бы из гущи сражения его не вытащил знаменитый монах Такуан Сохо, который выходил пострадавшего юношу и оказал на него большое духовное влияние (так излагается в романе, хотя это, конечно, художественный вымысел).
Когда Мусаси исполнился двадцать один год, он отправился в муся-сюго — воинские странствия, ища достойных соперников, чтобы отточить свое фехтовальное мастерство и поднять его на новые высоты. Во время этих странствий Мусаси носил грязные, драные одежды и выглядел очень неопрятным; даже в бане он мылся крайне редко, ибо с ней был связан один очень неприятный эпизод. Когда Мусаси все-таки решил вымыться и залез в о-фуро, традиционную японскую ванну — большую бочку с горячей водой, то на него напал один из его противников, пытавшийся воспользоваться моментом, когда знаменитый воин был невооружен и расслаблен. Но Мусаси и тут сумел «выйти сухим из воды» и одолеть вооруженного врага голыми руками, однако после этого случая возненавидел купание. Это происшествие, приключившееся в бане с Мусаси, послужило основой для известного дзэнского коана, вопрошающего о том, что должен сделать воин, чтобы победить окруживших его врагов, застигших его стоящим обнаженным в бочке с водой и лишенным не только одежды, но и оружия.
Иногда неряшливый вид Мусаси пытаются объяснить своего рода психологической хитростью: введенные в заблуждение его заношенным платьем, соперники смотрели на бродягу свысока и оказывались не готовыми к его молниеносным атакам. Однако по свидетельству ближайших друзей великого воина, все его тело и голова с раннего детства были сплошь покрыты безобразными струпьями, поэтому он стеснялся раздеваться при людях, не мог мыться в бане и не мог носить традиционную самурайскую прическу, когда полголовы обривалось наголо. Волосы Мусаси всегда были растрепанными и неприбранными, как у классического демона из японских сказок. Некоторые авторы считают, что Мусаси страдал врожденным сифилисом, и это тяжкое заболевание, мучавшее мастера всю жизнь и в конце концов его убившее, определило характер Миямото Мусаси: он чувствовал себя не таким, как все прочие люди, был одинок и обезображен, и этот недуг, сделавший его гордым и замкнутым, подвигнул его и на великие свершения в воинском искусстве.
За восемь лет странствий Мусаси дрался в шестидесяти дуэлях и вышел из них победителем, одолев всех своих противников. В Киото он провел серию блистательных поединков с представителями клана Ёсиока, служившими инструкторами фехтования при семье Асикага. Мусаси победил старшего брата, Ёсиока Гэндзаэ-мона, и зарубил насмерть младшего. Тогда его вызвал на поединок сын Гэндзаэмона, Ханситиро. На самом же деле семейство Ёсиока намеревалось под предлогом дуэли заманить Мусаси в ловушку, наброситься на него всей толпой и убить наверняка. Однако Мусаси узнал об этой затее и сам устроил засаду за деревом, около которого собрались коварные Ёсиока. Внезапно выскочив из-за дерева, Мусаси на месте зарубил Ханситиро и многих его родственников, остальные же в страхе разбежались.
Мусаси также нанес поражения и таким известным воинам, как Мусо Гонноскэ, непревзойденному дотоле мастеру шеста, Сисидо Байкану, который слыл мастером кусари-кама, и мастеру копья монаху Сюдзи, который доселе слыл непобедимым. Однако самой знаменитой из дуэлей Миямото Мусаси считается его поединок с Саса-ки Ганрю, учителем фехтования влиятельного князя Хосокава Тадатоси, лучшим меченосцем на всем северном Кюсю. Мусаси вызвал Ганрю на поединок, вызов был с готовностью принят и получил одобрение самого даймё Хосокава. Дуэль назначили на раннее утро 14 апреля 1612 г. на маленьком островке Фунадзима.
В назначенное время Ганрю приехал на остров со своими людьми, он был одет в алого цвета хаори и хакама и опоясался великолепным мечом. Мусаси же опоздал на несколько часов — он откровенно проспал,— и все это время Ганрю нервно ходил туда-сюда по берегу островка, остро переживая такое унижение. Наконец лодка привезла и Мусаси. Он выглядел заспанным, одежда была мятой и изодранной, как рубище нищего, волосы спутаны и всклокочены; оружием же для поединка он выбрал обломок старого весла.
Такая откровенная насмешка над правилами хорошего тона взбесила истомившегося и без того обозленного противника, и Ганрю стал терять хладнокровие. Он молниеносно извлек меч и яростно направил удар в голову Мусаси. Одновременно с этим Мусаси ударил Ганрю по голове своей деревяшкой, отступив на шаг. Шнурок, стягивающий его волосы, оказался рассеченным мечом. Сам же Ганрю повалился наземь без сознания. Придя в чувство, Ганрю потребовал продолжения поединка и на этот раз ловким ударом сумел рассечь одежду своего противника. Однако Мусаси сразил Ганрю наповал, тот повалился на землю и более не вставал; изо рта его хлынула кровь, и он тут же умер.
После поединка с Сасаки Ганрю Мусаси очень изменился. Дуэли больше не привлекали его, зато он всей душой увлекся дзэнской живописью в стиле суйбоку-га и обрел славу великолепного художника и каллиграфа. В 1614-1615 гг. он участвовал в сражениях при Осакском замке, где показал чудеса храбрости и воинского мастерства. (Неизвестно, правда, на чьей стороне он сражался.)
Большую часть жизни Мусаси странствовал по Японии со своим приемным сыном и лишь на излете жизни согласился послужить у даймё Хосокава Тадатоси, того самого, которому некогда служил покойный Ганрю. Впрочем, Тадатоси вскоре скончался, и Мусаси оставил дом Хосокава, став аскетом. Перед самой смертью он написал ставшую знаменитой «Книгу пяти колец» («Го-рин-но сю»), в которой размышлял о смысле боевых искусств и «пути меча». Умер он в 1645 г., оставив о себе память как о мудреце и философе, прошедшем через огонь, воду и медные трубы.
Любая традиция — в том числе и традиция боевых искусств — знает периоды расцвета и упадка. История знает немало примеров, когда в силу разных обстоятельств традиции прерывались,— например, когда мастер не знал, кому передать свое искусство, или же само общество теряло интерес к этому искусству. Случилось так, что в первые десятилетия после реставрации Мэй-дзи японское общество, увлекшись перестройкой на европейский лад, утратило интерес к своей собственной национальной традиции. Безжалостно вырубались многие прекрасные рощи, некогда воспевавшиеся поэтами, и на их месте возникали чадящие трубами заводские корпуса. Было разрушено немало буддийских храмов и старинных дворцов. Под угрозой оказалось и выживание традиций самурайских боевых искусств, ибо многие считали, что эпоха меча безвозвратно прошла, и упражнения с мечом — совершенно бессмысленная трата времени. Тем не менее самурайская традиция благодаря подвижничеству многих мастеров сумела-таки выжить и найти себе место в преобразившейся Японии и даже выплеснулась за ее пределы.
Одним из таких мастеров, спасавших благородное искусство меча от угасания, стал Ямаока Тэссю, жизнь которого пришлась на период падения режима Токутава и заката «золотого века» самураев. Заслуга его в том, что он сумел проложить тот мостик, по которому самурайские боевые искусства перешли в новую эпоху. Ямаока Тэссю видел спасение традиции в том, чтобы сделать ее открытой для представителей всех сословий, желающих посвятить жизнь «пути меча».
Мастер Ямаока Тэссю родился в 1835 г. в самурайской семье и, как это водится, первые навыки обращения с мечом получил от своего отца. Мастерство же свое он оттачивал под руководством многих мастеров, первым из которых стал знаменитый фехтовальщик Тиба Сюсаку глава школы Хокусин Итто Рю. Затем Тэссю в возрасте 20 лет был принят в самурайскую семью Ямаока, представители которой из поколения в поколение славились искусством копья (соодзюцу). Женившись на дочери главы этой семьи, Тэссю принял фамилию Ямаока и был посвящен в сокровенные тайны семейной школы фехтовального мастерства.
Объединив все приобретенные знания и вдохновленный дзэнскими идеями, Тэссю создал свой собственный стиль фехтования, назвав его Муто Рю — буквально, «стиль без меча»; своему же залу для фехтовальных упражнений он дал поэтическое название «Сюмпукан» («Зал весеннего ветра»), заимствованное из стихов известного дзэнского мастера Букко, жившего в XIII в.,— того самого, что помогал Ходзё Токимунэ отражать монгольское нашествие. Кстати сказать, образ ветра — быстрого, не знающего преград и способного мгновенно превратиться во всесокрушающий ураган — стал одной из важнейших мифологем, раскрывающих веками складывавшийся образ мастера меча.
В двадцать с лишним лет Тэссю прославился своими блестящими- победами над многими искусными фехтовальщиками. Однако был у него один противник, от которого Тэссю постоянно терпел поражения, — Асари Гимэи, глава школы Наканиси-ха Итто Рю. В конце концов Тэссю попросил Асари стать его учителем; сам же он тренировался с таким упорством и безжалостностью к самому себе, что получил прозвище Демон. Однако, несмотря на все свое упорство, Тэссю не мог победить Асари в течение семнадцати лет. В это время сёгунат Токутава пал, и в 1868 г. Тэссю участвовал в боевых действиях «войны Босин» на стороне бакуфу.
Подняться до нового уровня мастерства Тэссю помог дзэн-буддизм. У Тэссю был свой наставник, мастер дзэн монах Тэкисуи из храма Тэнрю-дзи. Тэкисуи видел причину поражений Тэссю в том, что тот уступает Асари не столько в технике фехтования (она была у него отточена до предела), а именно духом. Тэкисуи посоветовал ему медитировать над таким коаном: «Когда встречаются два сверкающих меча, то прятаться негде; будь холодно-спокойным, подобно цветку лотоса, расцветающему средь бушующего пламени и пронзающему Небеса!» Лишь в возрасте 45 лет Тэссю удалось в медитации постичь тайный, невыразимый словами смысл этого коана. Когда же он вновь скрестил мечи со своим учителем, то Асари рассмеялся, отбросил свой клинок и, поздравив Тэссю, назвал его своим преемником и новым главой школы.
Тэссю прославился не только как мастер меча, но и как выдающийся наставник, оставивший после себя множество учеников. Тэссю любил говорить, что постигающий это искусство меча постигает суть всех вещей, ибо приучается одновременно видеть и жизнь, и смерть. Мастер учил своих последователей, что истинная цель искусства меча заключается не в уничтожении противника, а в выковывании собственного духа — только такая цель достойна времени, потраченного на ее достижение.
Эта философия Тэссю отразилась и в разработанной им системе так называемых сэйганов, до сего времени широко применяемой в различных японских традиционных видах единоборства. Сэйган в дзэн-буддизме означает обет, который дает монах, иначе говоря — суровое испытание, в котором проявляется сила духа. Согласно методике Тэссю, ученик должен был непрерывно тренироваться в течение 1000 дней, после чего он допускался к первому испытанию: ему предстояло за один день провести 200 поединков с одним лишь коротким перерывом. Если ученик выдерживал это испытание, то затем мог пройти второе, более сложное: за три дня он должен был участвовать в трехстах поединках. Третье же, заключительное испытание предполагало-прохождение через 1400 поединков за семь дней. Подобное испытание выходило за рамки обычного понимания фехтовального искусства: для того чтобы выдержать такую нагрузку, одного лишь владения техникой фехтования было мало. Ученик должен был объединить всю свою физическую силу с силой духа и достичь могучего намерения пройти это испытание до конца. Выдержавший такой экзамен мог с полным правом считать себя настоящим самураем духа, каким и был сам Ямаока Тэссю.
\
Женщины-самураи
Как это ни странно для современников, но в средние века роль женщины была доминирующей в управлении делами клана. Да что там средние века, достаточно вспомнить матриархальный миф о Солнечной Богине – Аматэрасу, в котором явно подчёркивается её главенство над всеми богами японского пантеона, а также равенство в бою богини Идзанаги со своим братом-мужем Идзанами. Влияние этого древнего матриархата прослеживается во всём культе солнца, который был женским по своей природе в первоначальной японской концепции. Даже первые хроники японской истории наполнены описаниями подвигов воинственных цариц, лично водивших свои войска на штурм вражеских укреплений в Ямато или через пролив в Корею. Со временем растущее влияние конфуцианства заметно ослабило доминирующее положение женщины, оградив ее ограничениями различного рода. Но эти ограничения далеко не всегда принимались кротко и смиренно, в чем пытаются нас уверить историки более позднего времени. В период Хэйан женщин, возможно, и нельзя было встретить на поля боя, но они внесли немалый вклад в культурные достижения своей эпохи. Некоторые придворные дамы из кугё (старинной японской аристократии) проявили себя как творческие личности и их литературные произведения пользовались заслуженным вниманием у просвещённых людей того времени. И это несмотря на «несоответствие» жестким формам классических китайских произведений, считавшихся «классическими» для образованного человека. Такую популярность моногатари (сказания), имели потому, что в них нашло своё отражение истинно японское мировосприятие, благодаря этим произведениям мы сейчас можем понять, почему древние императрицы обладали такой колоссальной энергией для управления государством как напрямую, так и удалившись от мира. Другими «новыми» женщинами стали женщины из провинций, члены буке (новой, военной аристократии). Эти женщины не командовали войсками, как в архаичные времена, но, выращенные на тех же самых боевых традициях и приверженные тем же самым военным обычаям, которые позволили выделиться их мужчинам в отдельный общественный класс, они являлись точным отражением своих вторых половин. Будучи продуктом конкретной системы, самурайские женщины стали ее прочнейшим основанием и выразителями идей своего класса. свидетельствам историков, Масако была проницательной, ловкой и отважной женщиной, обладавшей огромным влиянием как при жизни своего мужа, так и после его смерти. Кстати, после смерти Ёритомо Масако, по сути, управляла страной – это был единственный случай, когда верховная власть в стране находилась в руках женщины, не являющейся императрицей. Разумеется, Масако ни в коем случае не правила официально, но её власти и влияния это нисколько не умаляло. Самурайских женщин, как и их отцов, братьев и мужей, учили абсолютной преданности своему непосредственному начальнику в клановой иерархии, и точно так же как и мужчины, они были обязаны беспрекословно исполнять все данные им поручения, включая и те, которые подразумевали использование оружия. Которым, разумеется, женщины-буке владели мастерски. Традиционным для этих женщин оружием было копье, как прямое (яри), так и изогнутое (нагината). Обычным для копья местом хранения было место над дверью в жилище, т.к. таким образом женщина получала возможность использовать его против атакующих врагов или любого незваного гостя, проникшего в дом. Также женщины с не меньшим мастерством умели обращаться с коротким кинжалом (кайкэн), который подобно вакидзаси воинов-мужчин, всегда находился при ней – в рукаве или за поясом. Кайкэном можно наносить как молниеносные удары в ближнем бою, так и метать его со смертоносной скоростью, также кайкэн «принимал участие» в совершении ритуального самоубийства («женский» вариант этого действа носит название дзигай и был распространён так же широко, как и сэппуку у мужчин). Причем, женщины не вспарывали свой живот подобно мужчинам, а перерезали себе горло. Ещё одним строгим правилом ритуала было обязательное связывание собственных лодыжек, дабы и после смерти выглядеть «пристойно» (мало ли сколько будет длиться агония, в самом деле…). Когда возникала реальная угроза попасть в плен к врагу, они не только решительно принимали смерть от рук родственников мужского пола или их командиров, но и сами убивали мужчин, если по какой-то причине они не могли или не желали совершить ритуальный акт и не щадили в такой ситуации ни себя, ни своих детей. Один из самых древних эпизодов, связанный с принятием и исполнением такого решения, можно найти в старинном сказании о доме Тайра. В части, описывающей морское сражение у Данноура Нииодоно, бабушка малолетнего императора Антоку, столкнувшись с угрозой попасть в плен к воинам Минамото, прижала ребенка к себе и сбросилась с обрыва. За ней последовали её придворные дамы, включая мать императора, которую единственную насильно удалось спасти. Женщины-самураи также использовали самоубийство как протест против несправедливого обращения с ними. В качестве примера можно привести историю правителя провинции Хиго, вознамерившегося завладеть женой своего верного вассала, для чего он решился на убийство. Женщина попросила немного времени для того, чтобы похоронить и оплакать своего мужа, а также собрать придворных для того, чтобы отметить конец траура. Придворных она предложила собрать на высокой башне, с которой в итоге и бросилась на глазах у правителя Хиго и всех приглашённых гостей. Такое самоубийство не следовало букве и духу ритуала, но было признано одной из самых действенных форм протеста (канси) против произвола господина. Но также канси порождал дилемму в умах военных, т.к. налицо было явное нарушение кодекса преданности господину, гласившему о том, что женщина не имеет права распоряжаться собственной жизнью, особенно таким образом. При необходимости самурайские женщины брали на себя обязанности по осуществлению мести, которая считалась единственно возможной реакцией (согласно японскому толкованию конфуцианства) на оскорбление или убийство господина. Даже в течение застойного периода сёгуната Токугавы женщины строго соблюдали принцип безусловной преданности своему клану – порой даже строже, чем мужчины. На протяжении веков самурайская женщина оставалась грозной фигурой, консервативной во взглядах и действиях, преданной этическим нормам своего клана – как их сути, так и внешним проявлениям. Даже сегодня многие из этих женщин продолжают сопротивляться переменам, выращивая своих детей в тени семейного коми - комплекта древних боевых доспехов, перед которыми постоянно воскуриваются благовония. Их сыновья поступают в военные академии, а дочери встречаются друг с другом в додзё, где их (а также девушек менее знатного происхождения, но также сохраняющих верность традициям) обучают древнему искусству нагинатадзюцу. |
Самураи!!!
Слово "самурай" происходит от древнего глагола "самурау" - "служить". Таким образом, "самурай" - это "служивый", "слуга". Другое популярное в Японии слово, обозначающее самурая - "буси" ("воин"). Отсюда "бусидо" - "Путь Воина".
Как особое сословие самураи существовали на протяжении всей истории Японии. Первоначально они были в услужении аристократических родов, корни которых лежали в древнейшей японской иерархии жрецов. В конце эпохи Хэйан крупнейшие кланы самураев обрели самостоятельный политический и военный вес, и аристократам уже нечего было им противопоставить. В течение веков одни самурайские кланы сменяли другие, сражаясь за титул сёгуна - военного правителя страны.
Основой идеологии самураев стали дзэн-буддизм и складывающееся веками учение бусидо, базирующееся на конфуцианстве. Во главу угла оно ставило полное подчинение самурая своему господину. Последнее, однако, не означало готовность подчиненного на совершение любой подлости и злодеяния по слову повелителя. Если самураю отдавался заведомо преступный приказ, то он должен был смиренно пытаться переубедить господина. Если же это было невозможно - совершить сэппуку - ритуальное самоубийство. Также самурай должен был совершать самоубийство в случае "потери лица" - когда он был чем-либо опозорен.
Идеологический смысл сэппуку заключался в том, что, вскрывая живот, воин обнажал перед всем миром свою душу и давал возможность судить себя по тем законам, по которым будет угодно его господину. Важно понимать, что сэппуку - это не самоубийство в обычном смысле слова. Все классики бусидо постоянно подчеркивали различие между "недостойной" и "достойной" смертью. Во втором случае это смерть, в которой есть смысл (очищение рода, указание господину на его промахи, выполнение приказа господина). В первом же - это бессмысленная смерть, пусть даже и "героическая" (в том числе и "глупая" смерть на поле боя).
Могущество самурая определялось доходом от пожалованных ему земель. Чем больше был этот доход, тем больший отряд мог привести самурай в армию господина. Пожалованные земли не воспринимались как реальная собственность самурая. Они могли быть легко отняты или переданы другому воину.
Важнейшим богатством для самурая были лошади. Природные условия Японии плохо приспособлены для выращивания этих животных, поэтому позволить себе содержать лошадей мог только состоятельный самурай. Также на это не был способен ронин - самурай без хозяина. Поэтому последние, в отличие от европейских "странствующих рыцарей", всегда путешествовали пешком.
От всех прочих самураи отличались двумя вещами - особой прической с выбритым лбом и зачесанными назад волосами и правом носить два меча - большой и малый. Право носить малый меч имели все совершеннолетние мужчины.
До начала правления клана Токугава самураем мог стать любой достаточно удачливый человек, в том числе и крестьянин, и горожанин. Четкого разделения между кастами тогда еще не было, а звание самурая присваивал князь за какие-либо военные заслуги. Среди самураев проводились своего рода "соревнования" с награждениями, скажем, первого взобравшегося на стену вражеской крепости или первого воина, вступившего в бой с противником.
Принято считать самураев мастерами не только меча, но и кисти. Действительно, многие самураи из влиятельных семей получали неплохое образование, умели писать стихи, практиковали каллиграфию и чайную церемонию и т.д. Конечно, самураи из семей бедных и незнатных отличались этим далеко не всегда.
Часто считается, что самураи военных периодов истории Японии руководствовались бусидо в том виде, в каком оно было описано в книгах вроде "Сокрытое в листве" [Hagakure] Ямамото Цунэтомо или "Книге пяти колец" [Gorin no Sho] Миямото Мусаси. Это не вполне соответствует действительности.
Дело в том, что эти и им подобные книги были написаны в поздние времена, когда самураи, оставаясь военным сословием, практически не воевали. Как, кстати, и авторы этих книг. Их представление о военном искусстве большей частью было подчерпнуто из хроник, легенд, рассказов престарелых очевидцев (речь именно именно о военном искусстве, а не об искусстве одиночных поединков).
Писалась такого рода литература для того, что закрепить в письменном виде и передать последующим поколениям военное искусство, которому в современной жизни места нет. Однако из этого отнюдь не следует, что древние воины действительно руководствовались правилами, выведенными самураями-писателями в период Токугава.
В реальности же все обстояло несколько иначе. То, на основании чего формулировались принципы бусидо - высшие достижения, подвиги наиболее выдающихся воинов. Очевидно, что, раз этот подвиг запомнился очевидцам, в целом самураи вели себя далеко не так героически. Однако подвиг фиксировался в хронике и действительно служил предметом изучения, преклонения и подражания для следующих поколений.
Возникла парадоксальная ситуация - наиболее суровые и строгие правила бусидо стали общеизвестны и канонизированы тогда, когда потеряли практический смысл. В разгар периода гражданских войн самураи считали для себя вполне возможным поменять господина, но когда войны кончились - это стало считаться страшным позором, хотя теперь уже не угрожало жизни господина.
Ниндзя
Несмотря на то, что о ниндзя известно довольно много, определенно писать о них довольно трудно. Слишком уж много легенд о них бытует в Японии и за ее пределами.
Ниндзя (или синоби - "прячущиеся") - это те же самураи, но наделенные несколько другим кругом задач. Если самураи должны были воевать за своего господина лицом к лицу с противником, то ниндзя занимались шпионажем и терроризмом, отслеживая передвижения войск противника и совершая покушения на его полководцев.
Изначально ниндзя становились самураи пограничных земель, находившихся на границе с землями противника. Затем специфика их подготовки вызвала необходимость выделения из массы остальных воинов. Объединившись в кланы, ниндзя предлагали свои услуги то одним, то другим князьям, выполняя самые разнообразные поручения и распространяя о себе легенды.
Кое-что в этих легендах было правдой, многое - ложью или полуправдой. Так, насколько мы можем об этом судить, ниндзя редко носили черные одежды, в которых они изображаются, поскольку лучший способ остаться незамеченным - это одеваться как все. Мало кто из них действительно был мастером боевых искусств, поскольку им это было не нужно, и мало кто из них мог в открытом бою рассчитывать на победу над самураем. Также, видимо, ниндзя-то (некий особый "меч ниндзя") - это позднейшее литературное "изобретение". В реальности ниндзя пользовались обычными короткими мечами. Их основным козырем была внезапность, а также активное использование метательного (сюрикэн - метательный кинжал, а также "звездочка" и дротик) и отравленного оружия.
Объединяя Японию, Ода Нобунага уничтожил основные поселения ниндзя в провинциях Кога и Ига. Оставшиеся в живых ниндзя в период правления клана Токугава переквалифицировались в сотрудников О-мэцукэ (тайной полиции) и шпионов, выведывавших секреты ремесленников. Так, впервые в истории человечества, возник профессиональный промышленный шпионаж.
Бусидо
Часть I
Одним из следствий образования сословия воинов было оформление специфического мировоззрения самураев - бусидо - неписаного кодекса поведения самурая в обществе, представлявшего собой свод правил и норм "истинного", "идеального" воина.
Бусидо, первоначально трактовавшееся как "путь коня и лука", впоследствии стало означать "путь самурая, воина" ("буси" - воин, самурай; "до" - путь, учение, способ, средство). Кроме того, слово "до" переводится ещё и как "долг", "мораль", что имеет соответствие с классической философской традицией Китая, где понятие "путь" является некой этической нормой (дао-дэ). Таким образом, бусидо - это "самурайская мораль", "добродетель", "морально-этический" кодекс.
Бусидо касалось отношения самураев к социальной феодальной общности, к людям того или иного класса, к государству. Содержание бусидо вышло за рамки прежних традиций родоплеменного общества - оно включило в себя догмы буддизма и конфуцианства и имело в своей основе новые нормы поведения. Постепенно развиваясь, бусидо превратилось в моральный кодекс воинов, являющийся в то же время преимущественно частью различных религиозных учений (буддизма, конфуцианства и синтоизма - национальной религии японцев), становилось также областью философского знания, предметом этики. Будучи слитым воедино с восточной философией, бусидо носило характер практического нравоучения. Самураи считали его методом совершенствования психической и телесной гигиены. Бусидо нравственно осмысляло философское миро учение в целом и было призвано научить самурая "правильной жизни" в феодальном японском обществе. Оно совмещало в себе теорию бытия и изучение психики человека, решало вопросы, связанные с понятием сущности индивидуума, его роли в окружающем мире, смысла жизни, добра и зла, нравственных ценностей и нравственного идеала. Воин, воспитанный в духе бусидо, должен был чётко сознавать свой моральный долг, в частности свои личные обязанности по отношению к сюзерену, должен был сам оценивать свои действия и поступки, морально осуждать себя в случае неправильных действий, нарушения своих обязанностей и долга. Такое моральное самоосуждение влекло за собой, как правило, самоубийство, совершавшееся по определённому ритуалу путём харакири - вскрытия живота малым самурайским мечом. Таким образом самурай смывал кровью бесчестье, позорящее его.
Бусидо, как способ регулирования поведения воина, не опиралось непосредственно ни на какие специальные учреждения, принуждавшие к соблюдению моральных норм, оно основывалось на силе убеждения, общественного мнения, примера, воспитания, традиций и силе нравственного авторитета отдельных лиц, отмеченных в средневековой истории Японии.
Принципы бусидо не были объединены в специальный свод правил и не были изложены ни в одном литературном памятнике феодальных времён, однако нашли своё отражение в легендах и повестях прошлого, рассказывающих о верности вассала своему феодалу, о презрении к смерти, мужестве и стойкости самураев.
По указанию Токугава Иэясу в первые же годы после его прихода к власти было составлено "Уложение о самурайских родах" ("Букэ сё хатто"), определявшее нормы поведения самурая на службе и в личной жизни. Вторым сочинением, посвящённым воспеванию догматов бусидо, было житийное описание подвигов князя Такэда Сингэна в двадцати томах, авторство которого разделили Косака Дандзё Нобумаса и Обата Кагэнори. Несколько позднее появился труд Дайдодзи Юдзана (1639 - 1730) "Начальные основы воинских искусств" ("Будо сёсин сю"). И наконец, в 1716 г. вышли 11 томов книги "Сокрытое в листве" ("Хагакурэ"), ставшей "священным писанием" буси. Это любопытное произведение принадлежало Ямамото Цунетомо, монаху, а в прошлом самураю клана Сага на южном острове Кюсю. После смерти своего господина, даймё Набэсима Наосигэ, которому он верно служил десять лет, Ямамото принял постриг и всю оставшуюся жизнь посвятил обобщению догматов самурайской чести.
Бусидо даже нельзя назвать учением в прямом смысле, это, скорее, одна из форм выражения феодальной идеологии, её основные положения и принципы, развивавшиеся из поколения в поколение в течении длительного времени. Бусидо это особая мораль, выработанная сословием воинов, входивших в господствующий класс Японии, которая представляла собой систему взглядов, норм и оценок, касавшихся поведения самураев, способов воспитания самурайской молодёжи, создания и укрепления определённых нравственных качеств и отношений.
При всём этом бусидо являлось сословной моралью. Оно служило только самурайству, оправдывало все его действия и отстаивало его интересы. Чётко и довольно вразумительно требования Бусидо сформулированы в "Начальных основах воинских искусств" Дайдодзи Юдзана:
"Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть.
К смерти следует идти с ясным сознанием того, что надлежит делать самураю и что унижает его достоинство.
Следует взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе вопрос, правда ли то, что собираешься сказать.
Необходимо быть умеренным в еде и избегать распущенности.
В делах повседневных помнить о смерти и хранить это слово в сердце.
Уважать правило "ствола и ветвей". Забыть его - значит никогда не постигнуть добродетели, а человек, пренебрегающий добродетелью сыновней почтительности, не есть самурай. Родители - ствол дерева, дети - его ветви.
Самурай должен быть не только примерным сыном, но и верноподданным. Он не оставит господина даже в том случае, если число вассалов его сократится со ста до десяти и с десяти до одного.
На войне верность самурая проявляется в том, чтобы без страха идти на вражеские стрелы и копья, жертвуя жизнью, если того требует долг.
Верность, справедливость и мужество суть три природные добродетели самурая.
Во время сна самураю не следует ложиться ногами в сторону резиденции сюзерена. В сторону господина не подобает целиться ни при стрельбе из лука, ни при упражнениях с копьём.
Если самурай, лёжа в постели, слышит разговор о своём господине или собирается сказать что-либо сам, он должен встать и одеться.
Сокол не подбирает брошенные зёрна, даже если умирает с голоду. Так и самурай, орудуя зубочисткой, должен показывать, что сыт, даже если он ничего не ел.
Если на войне самураю случится проиграть бой и он должен будет сложить голову, ему следует гордо назвать своё имя и умереть с улыбкой без унизительной поспешности.
Будучи смертельно ранен, так что никакие средства уже не могут его спасти, самурай должен почтительно обратиться со словами прощания к старшим по положению и спокойно испустить дух, подчиняясь неизбежному.
Обладающий лишь грубой силой не достоин звания самурая. Не говоря уж о необходимости изучения наук, воин должен использовать досуг для упражнений в поэзии и постижения чайной церемонии.
Возле своего дома самурай может соорудить скромный чайный павильон, в котором надлежит использовать новые картины-какэмоно, современные скромные чашки и налакированный керамический чайник".
Часть II
Самурайская мораль сформировалась в общих чертах одновременно с системой сёгуната, однако основы её существовали задолго до этого времени. Нитобэ Инадзо выделял в качестве основных источников бусидо буддизм и синто, а также учения Конфуция и Мэн-цзы. И действительно, буддизм и конфуцианство, пришедшие в Японию из Китая вместе с его культурой, имели большой успех у аристократии и быстро распространились среди самурайства. То, чего не доставало самураям в канонах буддизма и конфуцианства, в изобилии давало воинам синто.
Наиболее важными доктринами, которые бусидо почерпнуло из
синтоизма
- древней религии японцев, представлявшей собой сочетание культа природы, предков, веры в магию, существование души и духов, были любовь к природе, предкам, духам природы и предков, к стране и государю. Заимствования из синто, которые восприняло бусидо, были объединены в два понятия: патриотизма и верноподданичества.
Особенно сильное влияние на бусидо оказал
буддизм махаянистского направления
, проникший в Японию в 522 г. Многие философские истины буддизма наиболее полно отвечали потребностям и интересам самураев. При этом популярнейшей сектой буддизма была "дзен", монахи которой внесли значительный вклад в дело развития бусидо.
Созвучие мировоззрения сословия воинов, с положениями дзен-буддизма позволили использовать секту "дзен" в качестве религиозно-философской основы этических наставлений самурайства. Так, например, бусидо восприняло
из дзен
идею строгого самоконтроля. Самоконтроль и самообладание были возведены в ранг добродетели и считались ценными качествами характера самурая.
В непосредственной связи с бусидо стояла также медитация дзен, вырабатывавшая у самурая уверенность и хладнокровие перед лицом смерти, которые рассматривались как нечто положительное и великое, как мужественное вхождение в "му" - небытие.
Из конфуцианства
идеология самураев прежде всего восприняла конфуцианские требования о "верности долгу", послушании своему господину, а также требования, касающиеся морального совершенствования личности. Конфуцианство способствовало возникновению в среде самураев и в их идеологии презрения к производительному труду, в частности к труду крестьян. Это отношение оправдывало безжалостную эксплуатацию японского крестьянства изречением, приписываемым Конфуцию: "Кормящийся от народа управляет им". То же самое легло в основу этико-политической философии Мэн-цзы, другого корифея конфуцианства, который называл принцип управления господствующего класса "всеобщим законом вселенной".
Так под воздействием синто, буддизма и конфуцианства формировались основные принципы самурайской этики, входившие в качестве составной части в мораль феодального общества, имеющую название "дакоту" (кит.: дао-дэ).
В числе главных принципов самурайской морали выделялись: верность господину; вежливость; мужество; правдивость; простоту и воздержанность; презрение к личной выгоде и деньгам.
Таким образом, основным в бусидо были верность сюзерену, с которым буси находился в отношениях покровительства и служения, и честь оружия, являвшегося привилегией воина-профессионала, а не идеи лояльности к монарху или патриотического отношения ко всей Японии.
Личный героизм самураев, жажда подвига и славы не должны были служить, по буси, самоцелью. Всё это было подчинено идеологией правящего класса более высокой цели, а именно: идее верности, которая покрывала собой всё содержание общественной и личной морали воина. Принцип верности выражался в беззаветном служении сюзерену и опирался на положения о верности, почёрпнутые из синто, буддийское убеждение в бренности всего земного, которое усиливало у самурая дух самопожертвования и не боязни смерти, и философию конфуцианства, сделавшую лояльность (верность вассала феодалу) первой добродетелью. Верность по отношению к своему господину требовала от самурая полного отрешения от личных интересов. Однако верность вассала не подразумевала принесение ей в жертву совести самурая. Бусидо не учило людей отказываться от своих убеждений даже для сюзерена, поэтому в случае, когда феодал требовал от вассала действий, идущих вразрез с убеждениями последнего, тот должен был всеми силами стараться убедить своего князя не совершать поступка, порочащего имя благородного человека.
Если это оканчивалось неудачей, самурай обязан был доказать искренность своих слов, прибегнув к самоубийству путём харакири. При всех других обстоятельствах бусидо призывало жертвовать всем ради верности.
В качестве наглядного примера обычно приводится история, в которой бывшие подданные князя Митидзанэ, попавшего в немилость к сёгуну и сосланного, исполняют долг верности по отношению к своему господину. Один из них жертвует жизнью своего сына ради жизни сына своего прежнего даймё, выдавая ребёнка врагам Митидзанэ, стремившимся истребить род князя.
В моральном кодексе самураев феодальной эпохи большое значение придавалось также катакиути - кровной мести, узаконенной бусидо в качестве вида нравственного удовлетворения чувства справедливости. Верность сюзерену требовала непременного отмщения за оскорбление господина. Конфуций по этому поводу сказал следующее: "Обиду надо заглаживать справедливостью".
Рядом с верностью стоял принцип долга, превративший естественную настойчивость и упорство воинов в возвышенное начало морального порядка. В соответствии с догмами конфуцианства долг - это "смысл и закон явлений и жизни", "прямота души и поступков", или "справедливость". Из понятия справедливость выводилось понятие "благородство", которое считалось "высшей чуткостью справедливости". "Благородство, - сказал один знаменитый буси, - это способность души принять определённое решение… согласно с совестью, без колебания: "Умереть, если это нужно, убить - когда это потребуется". Другой самурай заметил, что без понятия о благородстве "ни талант, ни наука не могут выработать характера самурая".
В японском языке долг, чувство (сознание) долга обозначается словом "гири" (букв.: "справедливый принцип"), которое произошло от "гиси" - "верный вассал, человек чести и долга, человек благородства". Первоначально это слово означало простую и естественную обязанность по отношению к родителям, старшим, обществу, близким и т.д. Со временем термин "гири" распространился и на обязанность по отношению к господину, играя немаловажную роль в этике сословия воинов. В силу этого слово "гири" стало объяснять такие поступки, как жертвование самураями жизнью ради феодала, жертвование родителей детьми и т.д. Выбор между долгом (гири) и чувствами (ниндзё) всегда должен был разрешаться в пользу долга.
Кроме верности и чувства долга одним из ключевых требований Бусидо была личная храбрость, несгибаемое мужество самурая, пример которого даёт нам биография Такэда Сингэна. Как-то раз заклятый враг князя - Уэсуги Кэнсин пробился к шатру, где восседал Такэда в окружении нескольких телохранителей. Занеся меч над головой Непобедимого, Кэнсин саркастически спросил, что тот собирается делать перед лицом смерти. Такэда хладнокровно отразил меч противника своим боевым железным веером и тут же, нисколько не изменившись в лице, сложил лирическое пятистишие. Подоспевшая охрана вынудила пристыженного Кэнсина удалиться. Мужество подобного рода, впитавшееся в плоть и кровь самурая, не покидало его в самых трудных ситуациях. Оно было плодом физической закалки, психической уравновешенности и спокойного презрения к смерти.
Мужество, как некое благороднейшее свойство человеческой природы вообще, по конфуцианской формулировке, включает в себя также понятия "храбрость", "отвага", "смелость".
Бусидо признавало только разумную храбрость, осуждая напрасный риск; неразумная, бесцельная смерть считалась "собачьей смертью".
Принцип скромности вырабатывался вследствие подчинённого положения рядовых воинов, невозможности для них поднимать голову перед своим господином. К скромности было близко также понятие "вежливость", подразумевавшее терпение, отсутствие зависти и зла. В лучшей своей форме вежливость приближалась, по конфуцианским понятиям, к любви. Развитию принципа вежливости способствовали постоянные упражнения в правильности манер, которые должны были привести все члены организма в гармонию, "при которой поведение будет показывать господство духа над плотью".
Наряду с указанными выше основными принципами самурайская этика включала в себя ряд второстепенных, неразрывно связанных с главными и определявших поступки и поведение самураев.
Умение владеть собой и управлять своими чувствами было доведено у самураев до большого совершенства. Душевное равновесие являлось идеалом бусидо, поэтому самурайская этика возвела этот принцип в ранг добродетели и высоко его ценила. Яркой иллюстрацией способности к самоконтролю самураев является обряд харакири. Самоубийство считалось среди самураев высшим подвигом и высшим проявлением личного героизма. Примером исключительного самообладания, выдержки и духовной стойкости во время церемонии харакири может являться история братьев Сакон, Наики и Хатимаро.
Сакон, которому было 24 года, и Наики - 17 лет - за несправедливость по отношению к отцу решили отомстить обидчику - сёгуну Иэясу. Однако они были схвачены, как только вошли в лагерь Иэясу. Старый генерал был восхищён мужеством юношей, осмелившихся покуситься на его жизнь, и отдал приказ позволить им умереть почётной смертью. Их третьего, самого младшего брата Хатимаро, которому было всего восемь лет, ждала та же участь, поскольку приговор был вынесен всем мужчинам их семейства, и троих братьев сопроводили в монастырь, где должна была состояться казнь. До наших дней сохранился дневник врача, присутствовавшего при этом и описавшего такую сцену:
"Когда приговорённые присели в ряд для отправления последней части экзекуции, Сакон повернулся к самому младшему брату и сказал: "Начинай первым - я хочу убедиться, что ты сделал всё правильно". Младший брат ответил, что он никогда не видел, как проводят сэппуку и поэтому хотел бы понаблюдать, как это сделают они, старшие, чтобы потом повторить их действия.
Старшие братья улыбнулись сквозь слёзы - "Отлично сказано, братишка! Ты можешь гордиться тем, что ты сын своего отца" - и усадили его между собой. Сакон вонзил кинжал в левую часть живота и сказал: "Смотри! Теперь понимаешь? Только не вводи кинжал слишком глубоко, не то можешь опрокинуться назад. Наклоняйся вперёд и твёрдо прижимай к полу колени". Найки сделал то же самое и сказал малышу: "Держи глаза открытыми, иначе будешь похож на умирающую женщину. Если кинжал застрянет внутри или тебе не будет хватать силы, наберись смелости и постарайся удвоить свои усилия, чтобы провести его вправо". Мальчик смотрел то на одного, то на другого, а когда они испустили дух, он хладнокровно вскрыл себе живот, чуть не перерезав себя пополам, и последовал примеру тех, кто лежал по обе стороны от него".
Не менее показателен пример харакири Таки Дзендзабуро, при котором присутствовал секретарь английского посольства в Японии А.Б.Митфорд, приглашённый на церемонию в качестве одного из семи свидетелей-иностранцев. Харакири было утверждено императором по требованию правительства Англии в связи с приказом, отданным Таки Дзендзабуро своим самураям в Кобэ (1868), открыть огонь по иностранцам. Митфорд подробно описал весь обряд харакири в своих "Рассказах о Древней Японии", преклоняясь перед мужественным поведением приговорённого. Митфорд так описывает реальный случай его исполнения, который он наблюдал своими глазами:
"Мы (семеро иностранцев) были приглашены японцами в качестве свидетелей в хондо, центральный зал храма, где должна была проходить эта церемония. Это была очень впечатляющая сцена. Огромный зал с высоким сводом, опирающимся на тёмные деревянные колонны. С потолка спускалось множество тех позолоченных ламп и украшений, которые обычны для буддийских храмов. Перед высоким алтарём, там, где пол, покрытый прекрасными белыми коврами, поднимался над землёй на три-четыре дюйма, был расстелен алый войлочный коврик. Длинные свечи, расставленные на равных расстояниях друг от друга, озаряли всё вокруг призрачным и таинственным светом, настолько тусклым, что он едва позволял следить за происходящим. Семеро японцев заняли свои места по левую сторону от возвышения перед алтарём, а мы, семеро чужеземцев, были проведены направо. Больше в храме никого не было.
Через несколько минут беспокойного ожидания в зал вошёл Таки Дзендзабуро, крупный тридцатидвухлетний мужчина благородной наружности, наряженный в церемониальные одежды с особыми пеньковыми крыльями, которые одеваются по торжественным случаям. Его сопровождали кайсяку и трое официальных чиновников, одетые в дзимбаори - военные мундиры, отделанные золотом. Следует заметить, что понятие кайсяку означает не совсем то, что наш "палач". На эту службу выбираются только благородные мужи; во многих случаях эту роль исполняет кровный родственник или друг осуждённого, и отношения между ними соответствуют скорее отношением начальника и подчинённого, чем жертвы и палача. В этом случае кайсяку был ученик Таки Дзендзабуро - он был выбран товарищами последнего из всего круга его друзей по причине высокого мастерства в фехтовании мечом.
Вместе с кайсяку, по левую руку от него, Таки Дзендзабуро медленно приблизился к японцам, и оба поклонились семерым свидетелям. Потом они подошли к нам, и приветствовали нас таким же образом - возможно, даже с большим почтением. В обоих случаях ответом был такой же церемонный приветственный поклон. Медленно и с огромным достоинством осуждённый поднялся на возвышение перед алтарём, дважды низко поклонился ему и присел на войлочном коврике спиной к алтарю. Кайсяку склонился по левую сторону от него. Один из трёх провожатых выступил вперёд, вынул подставку, подобную той, какая используется для подношений в храме, на которой, обёрнутый в бумагу, лежал вакидзаси - японский короткий меч, или кинжал, длиной в девять с половиной дюймов; края и кончик этого меча остры как бритва. Поклонившись, он протянул его осуждённому, который принял его обеими руками и почтительно вознёс над головой, после чего положил его на пол перед собой.
После ещё одного глубокого поклона Таки Дзендзабуро, голосом, выдававшим ровно столько чувств и колебаний, сколько можно ожидать от человека, делающего мучительное признание, он без единого признака эмоций на лице и в движениях, произнёс следующее:
"Я и только я отдал непосредственный приказ стрелять в чужеземцев в Кобэ, и сделал это ещё раз, когда они пытались скрыться. За это преступление я вскрываю себе живот и прошу присутствующих оказать мне честь и стать свидетелями этого".
Вновь поклонившись, говоривший позволил своей накидке соскользнуть с плеча и остался обнажённым до пояса. Очень аккуратно, как велит обычай, он подобрал рукава под колени, чтобы не упасть на спину, ибо благородный японский аристократ должен, умирая, падать лицом вперёд. Не спеша, крепкой рукой он поднял кинжал, лежащий перед ним; он смотрел на него с грустью, почти с любовью. Он на миг остановился - казалось, он в последний раз собирается с мыслями, - а потом вонзил кинжал глубоко в левую часть живота и медленно провёл его вправо, после чего повернул лезвие в ране, выпуская наружу небольшую струйку крови. Во время этих невыносимо болезненных действий ни один мускул на его лице не пошевелился. Вырвав кинжал из тела, он наклонился вперёд и вытянул шею; лишь сейчас на его лице промелькнуло выражение страдания, но он не издал ни звука. В этот миг кайсяку, который до того сидел в глубоком коленопреклонении слева от него, но внимательно следил за каждым его движением, поднялся на ноги и, выхватил меч и поднял его в воздух. Мелькнуло лезвие, раздался тяжёлый, глухой удар и звук падения: голова была отсечена от тела одним ударом.
Наступила мёртвая тишина, нарушаемая только отвратительными звуками пульсирующей крови, выбрасываемой неподвижным телом, лежащим перед нами, которое лишь несколько минут назад было отважным и рыцарственным мужчиной. Это было ужасно.
Кайсяку низко поклонился, протёр свой меч заранее приготовленным клочком бумаги и сошёл с возвышения. Обагрённый кровью кинжал был торжественно поднят как кровавое свидетельство экзекуции.
Двое представителей Микадо покинули свои места, подошли к тому месту, где сидели мы, и попросили нас быть свидетелями того, что смертный приговор, вынесенный Таки Дзендзабуро, был надлежащим образом приведён в исполнение. Церемония завершилась, и мы покинули храм".
Часть IV
Буддийский тезис о непостоянстве всего сущего (мудзё-кан) лежит в основе всей японской культуры.
С чем же сравнить тело твоё, человек? Призрачна жизнь, словно роса на траве, словно мерцанье зарниц. |
В этом стихотворении дзенского мастера Роана отражён не субъективный взгляд на действительность, а универсальная истина, не требующих никаких подтверждений. Именно такое представление о смерти было присуще и самураям, которые видели своё предназначение в том, чтобы "уподобиться опадающим лепесткам сакуры", погибнуть в бою, "словно яшма, разбивающаяся об утёс".
Но мы хорошо знаем, что между набожностью и подлинной верой пролегает глубокая пропасть. От первой - рукой подать до ханжества, от второй - до фанатической самоотдачи. Так же по-разному воспринимали идею смерти собратья по вере - преуспевающий купец, посвятивший жизнь наживе, сакэ, певичкам, и суровый воин, закаливший тело и дух в бесчисленных схватках.
Самодисциплина, усугублявшаяся изощрёнными регламентациями, заставляла самурая всегда и во всём следовать закону чести, что, согласно убеждениям верующего буддиста, благотворным образом влияло на карму и обеспечивало счастье в следующих рождениях.
Речь идёт не о презрении к смерти, а о равнодушном отношении к ней, о естественном принятии небытия, ожидающего "по ту сторону добра и зла". Самураи превратили тривиальную религиозную догму в средство воспитания сверхчеловеческого бесстрашия. Примеры достижения фантастических результатов путём культивирования и доведения, казалось бы, до абсурда вполне заурядных свойств человеческой физиологии и психики можно встретить почти во всех воинских искусствах. Самурай же по долгу службы становился носителем целого комплекса бу-дзюцу, и применение их на ратном поле зависело прежде всего от глубины презрения к смерти, от стремления к смерти.
Дайдодзи Юдзан писал:
"Для самурая наиболее существенной и жизненно важной является идея смерти - идея, которую он должен лелеять днём и ночью, с рассвета первого дня года и до последней минуты последнего дня. Когда понятие смерти прочно овладеет тобой, ты сможешь исполнять свой долг в наилучшем и наиполнейшем виде: ты будешь верен господину, почтителен к родителям и тем самым сможешь избежать всех невзгод. Таким образом ты не только сможешь продлить свою жизнь, но и поднимешь собственное достоинство в глазах окружающих. Подумай, как непрочна жизнь, особенно жизнь воина. Уразумев это, ты будешь воспринимать каждый день как последний в своей жизни и посвятишь его выполнению важнейших обязательств. Не позволяй мыслям о долгой жизни завладеть собою, иначе погрязнешь в пороках и беспутстве, окончишь дни свои в позоре бесчестья".
Едва ли нуждается в доказательстве тезис о том, что воин, начисто лишённый страха смерти и видящий в смерти лишь дело чести, обладает в бою всеми преимуществами перед воином, судорожно преодолевающим естественные человеческие эмоции - чувство страха и инстинкт самосохранения.
"Сокрытое в листве" ставит смерть в центре всех представлений о чести и долге самурая:
"Бусидо - Путь воина - означает смерть. Когда для выбора имеется два пути, выбирай тот, который ведёт к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты предпочёл, и иди!
Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти. И пусть так будет всегда. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост. Твоя воля выполнит свой долг, твой щит превратится в стальной щит."
Для битвы "Сокрытое в листве" предписывает самураю бездумную отвагу, граничащую с безрассудством:
"Ты никогда не сможешь совершить подвиг, если будешь следить за ходом сражения. Только тогда ты достигнешь многого, когда, не обращая внимания на окружающее, станешь биться отчаянно, как бешеный. Бусидо запрещает увлекаться рассуждениями. Рассуждающий воин не может принести пользу в бою".
Ямамото Цунэтомо в своём пространном, хотя и весьма сумбурном, труде многократно возвращается к идее смерти, вознося хвалу беззаветной решимости умереть:
"Все мы предпочитаем жизнь смерти, все наши мысли и чувства, естественно, влекут нас к жизни. Если ты, не достигнув цели, останешься в живых, - ты трус. Это важное соображение не следует упускать из виду.
Если же ты умрёшь, не достигнув цели, может быть, твоя смерть будет глупой и никчёмной, но зато честь твоя не пострадает… Когда решимость твоя умереть в любой момент утвердится окончательно, знай, что ты в совершенстве овладел Бусидо - жизнь твоя будет безупречна и долг будет выполнен".
Дзен воспитывал в самураях не просто равнодушие к смерти, но даже своеобразную любовь к ней как к верному средству самоутверждения. Такому подходу нельзя отказать в рационализме. Не случайно выдающиеся полководцы средневековья воспитывали себя и своих солдат в традициях самопожертвования.
Уэсуги Кэнсин, бывший, как и его извечный соперник Такэда, "обращённым", или монахом в миру (ню-до), ревностным адептом Дзен, поучал вассалов:
"Те, кто держится за жизнь, умирают, а те, кто не боится смерти, живут. Всё решает дух. Постигнете дух, овладейте им, и вы поймёте, что есть в вас нечто превыше жизни и смерти - то, что, в воде не тонет и в огне не горит".
Со временем смерть во имя долга стала восприниматься в самурайской среде как довольно трудный, но не лишённый эстетического наслаждения этап самосовершенствования.
Умение абстрагироваться от мирской суеты, от прозы жизни, от жестокостей военного времени высоко ценилось в самурайской среде. Способность видеть "вечность в чашечке цветка" с ранних лет заботливо пестовалась в юношах и девушках родителями, учителями, всем их окружением. В подражание китайским классикам такой образ жизни, при котором человек может даже на грани между жизнью и смертью наслаждаться красотами пейзажа, называли в Японии фурю (кит. Фэнлю), что означает "ветер и поток". Подобное мировоззрение позволяло неизменно воспринимать жизнь как "ветер и поток" во всей её эфемерной полноте. Наиболее совершенным воплощением философии "ветра и потока" стал широко распространённый среди самураев обычай слагать перед смертью "прощальное" стихотворение - чаще всего в жанре пейзажной лирики.
Так как конкретная земная жизнь для буддиста была лишь звеном в длинной цепи перерождений, обусловленных кармой, то для него не существовало стены между бытием и небытием, жизнью и смертью. Однако человек способен облагородить каждое мгновение жизни, осознав и прочувствовав первозданную красоту окружающего "бренного мира", красоту непостоянства.
Парадоксально, но именно в смерти идеологи самурайства усматривали дополнительный источник силы, почти сверхъестественного могущества и одновременно гражданской добродетели: "Путь самурая есть одержимость смертью. Подчас десятеро противников не в силах одолеть одного воина, проникнутого решимостью умереть. Великие дела нельзя совершить в обычном состоянии духа. Нужно обратиться в фанатика и пестовать страсть к смерти. К тому времени, когда разовьётся в человеке способность различать добро и зло, может быть уже слишком поздно. Для самурая надо всем довлеют верность господину и сыновняя преданность, но единственное, что поистине нужно ему, - одержимость смертью. Если одержимость смертью достигнута, верность господину и сыновняя преданность придут сами собой - гласит "Сокрытое в листве".
Смерть превратилась в высшую форму добродетели. Оскорбивший добродетель должен погибнуть. Не сумевший отстоять добродетель тоже должен погибнуть. Это так же нормально, как восход солнца и наступление ночи, как любой закон природы. Поэтому кровавая вендетта и массовые избиения вражеских солдат были для самурая так же естественны, как и массовые самоубийства в связи с поражением или индивидуальное харакири.
Чувство чести.
Сознание собственного достоинства воспитывалось у детей самураев с детства. Воины строго охраняли своё "доброе имя" - чувство стыда было для самурая самым тяжёлым. Японская поговорка гласит: "Бесчестье подобно порезу на дереве, который со временем делается всё больше и больше".
Честь и слава ценились дороже жизни, поэтому, когда на карту ставилось одно из этих понятий, самурай, не раздумывая, отдавал за него свою жизнь. Нередко из-за одного слова, задевающего честь самурая, в ход пускалось оружие; такие схватки буси заканчивались, как правило, смертью или ранением.
Во всех своих действиях самурай должен был исходить из соображений высшей справедливости и честности, что, разумеется было утопией во времена коварных интриг, заговоров и междоусобных войн. Тем не менее в частностях самураи были весьма щепетильны. Поговорка "буси ва ни гон наси" ("слово самурая свято") появилась не случайно, ибо самураи презирали ложь. Презрение ко лжи не мешало им, однако, оправдывать лесть, бахвальство и хитрость, которую при случае можно было назвать "военной", а их утончённый эстетизм нередко граничил с садизмом.
Ложь для самурая была равна трусости.
Слово самурая имело вес без всяких письменных обязательств, которые, по его мнению, унижали достоинство. Как правило, слово, даваемое самураем, было гарантией правдивости уверения. На клятву же многие из самураев смотрели как на унижение их чести. Очевидно, именно поэтому в японском языке нет слова "ложь"; слово "усо" употребляется как отрицание правдивости (макото) или факта (хонто).
Кроме чисто профессиональных особенностей, присущих сословию воинов, самурай должен был, по бусидо, обладать также благосклонностью, милосердием, чувством жалости, великодушием, симпатией к людям. Милосердие самурая (бусино насакэ) не было просто слепым импульсом, оно находилось в определённом отношении к справедливости, так как означало сохранение или уничтожение жизни. Основой милосердия считалось сострадание, потому что "милосердный человек самый внимательный к тем, кто страдает и находится в несчастье". Этикет войны требовал от самурая не проливать кровь более слабого побеждённого противника. Исходя из этого, бусидо объявило сострадание к слабым, беспомощным, униженным особой добродетелью самураев. Однако принцип милосердия, который бусидо считало принадлежностью каждого воина, часто нарушался жестокой действительностью феодальных времён, когда самураи грабили и убивали мирное население побеждённых княжеств и кланов.
Облик "истинного" самурая должен был содержать в себе ещё и принципы "сыновней почтительности", обусловленные древним понятием патриархального рода, и "братской привязанности". Японского рыцаря уже в детстве учили презрению к торговцам и деньгам, что должно было сделать его совесть "неподкупной" в течение всей жизни. Самурай, который не разбирался в покупной способности монет, считался хорошо воспитанным. Естественно, каждый буси понимал, что без наличия средств невозможно ведение войны, тем не менее счёт денег и финансовые операции представлялись самым низшим представителям кланов.
Бусидо развивало в воинах любовь к оружию, которое должно было внушать самураям чувство "самоуважения" и в то же время ответственности, так как самурайская этика считала беспорядочное употребление меча бесчестьем и предписывала его применение только в случае необходимости. Всё это достигалось путём воспитания, основной целью которого, согласно бусидо, была выработка характера; развитие же ума, дара слова и благоразумия кодекс чести считал второстепенными элементами.
На первый взгляд, многие из принципов бусидо могут показаться сами по себе положительными, например неподкупность, резко отрицательное отношение к накоплению богатств и вообще пренебрежение к деньгам и материальным ценностям, как таковым. Не может не вызывать симпатии развитие человеком таких качеств, как мужество, самообладание, правдивость, скромность, чувство собственного достоинства и т.п.
Однако мораль сословия самураев служила только сословию данного класса, она была действительна только в среде военно-служилого дворянства и не распространялась на отношения буси с низшими слоями, находившимися вне законов самурайской морали. Анализ отношений между самураями и низшими социальными слоями феодальной общности Японии - крестьянами, ремесленниками, париями и др. показывает, что моральные принципы бусидо были не равнозначными для господствующего класса и простонародья. Если скромность предписывала самураю вести себя с господином подчёркнуто вежливо и скромно, быть терпеливым, то в отношениях с простолюдином буси, наоборот, держался надменно и заносчиво. Здесь ни о какой вежливости не могло быть и речи. Самообладание, предписывавшее воину необходимость в совершенстве владеть собой, также было неприемлемо в отношении самурая к простонародью. Воин нисколько не старался себя сдерживать, если имел дело с крестьянином или горожанином. Любое оскорбление чести и достоинства буси (даже если ему это только показалось) или неуважительное отношение к официальному положению воина позволяло немедленно пустить в ход оружие, несмотря на то что бусидо учило прибегать к мечу только в случае крайней необходимости и всё время помнить о чувстве ответственности за оружие. Тем не менее случаи беспорядочного употребления в дело меча очень часто приводили в феодальные времена к многочисленным убийствам мирного населения самураями. То же можно сказать и о воспитании благосклонности, занимавшей в самурайской морали одно из важных мест. Воины-профессионалы, привыкшие к жестокости, были далеки от милосердия, сострадания, чувства жалости и симпатии к людям.
Многочисленные войны, длившиеся несколько веков вплоть до объединения страны под властью сёгуна Токугава в начале XVII в., велись при непосредственном участии самураев, которым было чуждо сознание ценности человеческой жизни, так как они совершали самые жестокие поступки, не останавливаясь перед убийством, и развивали в себе черты, противные человечности.
Жизнь врага, в глазах самурая, не стоила ломаного гроша, поэтому в пылу сражения и речи не могло быть о пощаде и сострадании. Помиловать побеждённого можно было лишь из тактических соображений или в расчёте на богатый выкуп. Каждое новое убийство на поле брани должно было стимулировать личную храбрость самурая - таким образом, враг приобретал свойства некоего пассивного стимула отваги. Отсюда берёт начало и людоедский обычай кимо-тори. По синтоистским поверьям, источником смелости в теле человека служит печень (кимо). Считалось, что, съев сырую печень поверженного противника, получаешь новый заряд смелости. Наиболее кровожадные самураи рассекали врага надвое от левого плеча до правого бока приёмом кэса-гири ("монашеский плащ") и тут же, выхватив из живого тела трепещущую печень, пожирали её.
О ритуальном вспарывании живота харакири (сэппуку) писали многие исследователи, видя в нём пережитки варварских обрядов, синтоистских жертвенных мистерий и шаманских культов айнов. Здесь мы снова сталкиваемся с тезисом "добродетель, подтверждённая смертью". Ведь не случайно самурай, погрешивший против заповедей Бусидо, но не совершивший низменного по характеру поступка, был избавлен от постыдной церемонии казни. Сюзерен присылал ему приказание совершить сэппуку, чтобы таким образом восстановить честь имени. Семья осуждённого в таком случае не подвергалась преследованиям.
Добродетель, в понимании самурая, была сложным конгломератом моральных установок. Остаётся лишь вопрос о роли личности в этой системе моральных приорий.
Японские исследователи склоняются к тому, что базой всей традиционной этики японского народа служит идея "он" - "отплаты за благодеяния".
Отсюда берут начало иерархические связи и отношения между людьми. В космогонических воззрениях всех племён дальневосточного региона (ареала культурного влияния древнего Китая) Вселенная предстаёт как гигантский единый организм, продукт животворной биоэнергии (кит. - ци, или яп. - ки), бесконечно членящийся на несметное количество частей, которые образуют всевозможные органические и неорганические соединения. Человек, будучи одним из таких соединений, не может пребывать вне соединения высшего порядка, каким является коллектив - семья, род, клан, государство - и далее соответственно Азия, Мир, Вселенная. Человек является порождением всех соединений высшего порядка и порождающим для своих потомков для своих потомков и подчинённых. Таковыми являются постулаты, общие для синтоизма, буддизма и конфуцианства.
Участник подобного миропорядка должен был испытывать чувство благодарности ко всем "порождающим" и проявлять уважение к своим родителям, предкам и божествам рода, вышестоящим, правителю, далее к императору (тэнно) как к началу, скрепляющему нацию, и к его божественным предкам, формообразующим Вселенную. Синтоистская доктрина "государства как единого тела" (кокутай), главой которого является император, прекрасно дополнялась конфуцианским учением о "мировой семье", где классическая триада - Небо и Земля, порождающие человека, - соподчиняла по убывающей все звенья социальной структуры.
Практическим путём к осуществлению "долга благодарности" для самурая было следование пяти классическим "постоянствам": гуманности, справедливости, благонравию, мудрости и правдивости. Все эти добродетельные свойства, как известно, по конфуцианскому канону, призваны были регламентировать нормы важнейших отношений (го рин): между господином и слугой, отцом и сыном, мужем и женой, старшим и младшим и между друзьями.
Самурайская мораль предъявляла к буси серьёзные требования для исполнения "он", развивающие абстрактные этические положения в стройную практическую систему. Прежде всего воин должен был воспитать в себе отрешённость от личного блага. Далее следовало претворить эту отрешённость в дух сознательного самопожертвования ради интересов долга. Личность, проникнутая духом самопожертвования и усвоившая закон чести, вместе с законом гуманности должна была направить все силы на достижение всеобщего блага в рамках своего рода, клана и т.д. Здесь вступал в действие принцип взаимной защиты и поддержки.
Идеалы Бусидо, хотя и сводятся в первую очередь к апологии фанатической верности долгу, в общем противоположны идеалам тупого армейского солдафонства. Даже изощрённое владение оружием само по себе, в отрыве от духовности, не может служить подтверждением личных достоинств самурая: "Человек, который завоёвывает репутацию благодаря техническому совершенству в воинских искусствах, просто глуп. По неразумению своему он все силы сосредотачивает на одном и добивается в этом деле успехов, отказываясь думать обо всём остальном. Такой человек ни на что не годен!", - утверждает Ямамото Цунэтомо.
Самурайская доблесть должна проявляться не в заносчивости, не в пустом фанфаронстве и безоглядной слепой храбрости, а в упорной ежедневной работе над собой, в тщательной шлифовке мастерства и стремлении подняться на новую ступень:
"Молодым людям следует совершенствовать свои качества воина так, чтобы у каждого была твёрдая уверенность: "Я лучший в Японии!" В то же время юный самурай должен ежедневно здраво оценивать свои занятия и быстро ликвидировать обнаруженные пробелы и недостатки. Кто не будет именно в таком смысле понимать самурайскую доблесть, ничего не сможет добиться", - поясняет "Сокрытое в листве".
Гордость и заносчивость самурая на первый взгляд противоречат принципам бусидо, но то же сочинение трактует гордость как один из столпов самурайской чести: "Есть два вида гордости - внутренняя и внешняя. Ничтожен тот самурай, который не обладает обоими видами гордости. Можно уподобить гордость клинку, который следует наточить, прежде чем вложить в ножны. Время от времени клинок вынимают, поднимают на уровень глаз, начисто протирают, затем снова прячут в ножны. Если самурай постоянно размахивает обнажённым мечом, все сочтут, что приближаться к нему не следует, и у него не будет друзей. В то же время, если меч никогда не вынимался из ножен, лезвие потускнеет, и люди перестанут считаться с хозяином".
Гордость и самоуважение самурая должны были проявляться не только в храбрости на поле боя, но и в стойкости, столь необходимой каждому в повседневной жизни:
"Даже в случайном разговоре самурай не имеет права жаловаться. Он должен постоянно контролировать себя, чтобы случайно не проронить словечка, уличающего в слабости. По случайному замечанию, произнесённому невзначай, можно догадаться об истинной природе человека", пишет Ямамото Цунэтомо.
Не приходится удивляться, что в феодальной клановой системе, где благополучие буси и его рода целиком зависело от расположения сюзерена, главным из всех "пяти видов человеческих отношений" раз и навсегда стала связь между господином и слугой. Хотя самураи воспитывались на дидактических конфуцианских хрестоматиях вроде "Двадцати четырёх почтительных сыновней Китая", верность господину часто брала верх над сыновней почтительностью и постоянно - над родительской любовью, относящейся к сфере "чувствительности". Предания о знаменитых самураях и литературные произведения, в которых правда переплетается с вымыслом, изобилуют примерами торжества вассального долга над узами родства и дружбы.
Сюжет заклания собственного сына (дочери, внука) ради спасения жизни или чести членов семьи сюзерена получил повсеместное распространение. Нечего и говорить о том, с какой радостью самурай приносил свою жизнь на алтарь служения великому закону гири. Быть щитом и мечом господина - в этом видели буси свой долг и единственную возможность следования своему Пути (До). Единственной же гарантией наилучшего выполнения долга, предначертанного самураю в его земной жизни, было овладение тайнами воинских искусств и через них - тайной мироздания, гармонического единства Неба, Земли и Человека.
Стоит остановиться также более подробно и на догмате абсолютной верности вассала сюзерену, положенному в основу морали воинов.
Бесспорно то, что идея преданности слуги своему господину не всегда было бескорыстным. Самураи храбро сражались на поле боя, но не забывали требовать награду за свою "военную доблесть". Многочисленное количество прошений с изложением обстоятельств проявления доблести, написанных с целью получения награды свидетельствует о том, что мораль самураев не была истинной моралью самопожертвования. Все интересы самураев были сосредоточены на том, чтобы поддерживать свою семью и обеспечить будущее своим потомкам, верность же господину была лишь средством для достижения этой цели.
Следствием стало желание самурая выделиться среди других, совершить личный подвиг и тем самым отличиться перед господином, заслужить себе славу, почёт и соответственно вознаграждение. Отсюда специфика и своеобразие самурайских дружин эпохи средневековья. Личные армии феодальных князей были не единым целым, а скорее массой воинов-одиночек, стремившихся к героическому поступку, что и обусловило в немалой мере огромную массу подвигов, совершённых самураями. Упоминаниями об этих "героических деяниях" буквально заполнена литература о войнах эпохи средневековья.
Таким образом, налицо двоякое отношение самураев к богатству. Самураи подчёркивали своё презрение к деньгам и всему, что с ними связано. Это предписывала мораль. Что же касается крупных феодалов, то им особенно выгодно было культивировать данный принцип среди воинов-профессионалов. Идеология самурайства развивала его и направляла в определённое русло, подчиняла целям служения господину. Человек, захваченный идеей презрения к материальным ценностям, должен был стать в руках феодала машиной, не останавливающейся ни перед чем, слепо исполняющей требования даймё и подчиняющейся только ему одному. Такой воин, по бусидо, не должен был в силу своей неподкупности предавать хозяина до самой смерти и при любых обстоятельствах. С другой стороны, и вассалы и феодалы были одинаковы по своей сути. И феодальные князья и самураи стремились урвать для себя по возможности как можно больше. Тут и происходило нарушение принципов бусидо, возникала коллизия, обусловленная действительностью феодального времени. В свою очередь это приводило иногда к прямому предательству.
Общество самураев. Самурай и его семья!!!
В этой пустыне
Вдруг расцвел волшебный цветок...
И он цветет среди льда...
А.Б.
Истинный самурай следует Пути смелости и живет в постоянной опасности. Все его жизненные силы сконцентрированы на следовании этому Пути. Иногда ему нужна тихая гавань, где он мог бы немного передохнуть. Семья для самурая была именно такой гаванью. Многие самураи избегали заводить семью, чтобы не связывать себя ничем. Известнейший рыцарь ХIV века Масацура, достойный сын знаменитого Кусуноки Масасигэ, как об этом повествует автор “Тайхэйки”, однажды совершил подвиг и отбил у разбойников похищенную красавицу — придворную даму. Галантный рыцарь тотчас проводил ее во дворец, а император, восхищенный его благородным поступком, решил подарить ее Масацура.
Доблестный рыцарь отверг красавицу и отослал ее обратно, написав императору в ответ стихи:
В этом мире мне
Жить осталось, знаю я,
Уж недолгий срок,
Так могу ль я завязывать
Узы мимолетные?
Многие рыцари не связывали себя брачными узами, а в дни отдыха предавались иллюзии вечной весны в обществе прекрасных гейш
1
. Можно провести некоторую параллель между гейшами и знаменитыми древнегреческими гетерами.
Другие рыцари вступали в брачные союзы, желая продолжения своего рода. Традиционно считалось, что у героев должны быть сыновья.
Самураям, как суровым воинам, была чужда излишняя слезливая сентиментальность двора, но повести о них сохранили для нас прекрасные и радостные, грустные и трагические истории их любви. В них можно найти истории близкие по смыслу к европейским рыцарским сагам и балладам. Самураи, как правило, жили недолго, исключительно редко доживали они до седин. Порой их возлюбленные становились вдовами, едва став женами, о чем говорит печальное, но правдивое высказывание: “Сегодня — новобрачная, а завтра — вдова”. Их жизнь и радости были мимолетны, но ярки.
Самурай приходит в жизнь, и он владеет ей, как женщиной. И она любит его, как Ареса любила Афродита2.
Он любит Жизнь, но расстается с Ней. Он — Самурай.
В этом мире он стоит, опираясь на меч. Его время кратко. Он оплодотворяет жизнь, дает ей энергетический толчок и уходит из Нее с улыбкой.
“Мужчина не должен искать мира и спокойствия. Мужчина должен искать приключений, сражений и стремиться быть первым”, — писал самурай. — “Мужчина, погрязший в домашних заботах, как хороший муж и отец, кончает тем, что теряет уважение жены и детей”.
В соответствии с самурайскими канонами этики и спутница жизни воина должна быть под стать ему. Она должна быть с мужем и душой и телом, быть идеалом верности, терпения и долга. Она должна ждать своего рыцаря и повелителя из его бесконечных походов даже тогда, когда нет никакой надежды. Идеал женщины самурая — возлюбленная верная и прекрасная, хорошая мать их детям, способная пожертвовать всем ради мужа. Этот образ соответствует рыцарским идеалам Запада, где дама так же пристально вглядывалась в даль с высокой стены своего замка, в надежде, что увидит своего искателя приключений, возвращающегося из трудного похода на взмыленном коне.
Но в отличие от европейского рыцарского эпоса, в японском отсутствует тема служения Прекрасной Даме и совершения подвига во имя дамы своего сердца. Японские рыцари совершали свои подвиги исключительно во имя славы своего сюзерена и имени своего рода. Женщине отводится второстепенная и подчиненная роль.
Причем, если в древней японской истории и при власти императоров матриархальные мотивы были сильны3, то с приходом к власти самураев, все меняется, акценты смещаются. Мужчина становится безусловным и безоговорочным главой семьи, ее царем и богом. Женщина — мать и хранительница очага, но не более того.
“Приближайтесь к Вашему мужу, как к самому Богу, ибо, если вы обидите своего мужа, вас накажет Небо”, — поучительно рекомендует женщинам Каибара Эккэн (1630–1714), автор своеобразного Бусидо для женщин.
“У женщины нет особого господина”, – продолжает Эккэн, — “она должна смотреть на своего мужа, как на своего господина, и должна верно служить ему. Никогда не презирать его и не думать о нем легкомысленно. Её величайший долг, который длится всю жизнь, — повиновение”.
Самурай женился только на девушке из самурайского рода. Именно девушке, так как в повторные браки женщины из самурайского сословия не вступали, за редчайшим исключением, в виду того, что это категорически порицалось моралью общества того времени. Для социальной карьеры и брака решающее значение имели личные качества, воспитание, наконец, знатное происхождение, а не богатство. Как говорил Фридрих Ницше: “Бог воинств не есть бог золотых слитков”
4
.
Представляется любопытным свидетельство христианского миссионера Франсиско Ксавье, долго прожившего в Японии, изучившего японский язык, обычаи и нравы эпохи средневековья. Преподобный отец писал:
“Бедность не считается позором. Буси, даже бедный, с незнатными не роднится”.
Девушек воспитывали в самурайских семьях в чрезвычайно большой строгости. В них воспитывались те же качества характера, какими обладали самураи. Женщин учили даже военному искусству, конечно, не для того, чтобы они сражались (хотя женщина из самурайского рода могла постоять за себя, чему много примеров), а для того, чтобы они лучше понимали своего мужа и то дело, каким он занимался в жизни. Женщин также учили лечить раны, готовить лекарственные бальзамы и настои. Поведение женщин самурайского сословия было жестко регламентировано, как и поведение их мужей. Девочек из самурайских семей даже спать приучали в красивой целомудренной позе, лежа на спине со сложенными вместе ногами и вытянутыми вдоль тела руками, для чего им специальным образом привязывали ноги, что со временем создавало требуемую привычку. Выйдя замуж, женщина должна была оберегать сон мужа и лишним движением не побеспокоить его.
Каибара Эккэн пишет: “Женщина должна тщательно следить за своим поведением. Утром она должна вставать рано, а вечером ложиться поздно. Она должна больше всего уважать родителей своего мужа, а посещение своих родителей резко сократить после замужества. Она сама должна ткать.
Самые большие недостатки, каким подвержены женщины, - это недовольство, ложь, ревность и глупость”.
Женщина должна была всецело посвятить себя мужу и семье. Грустно ей или тяжело, она должна быть веселой и улыбаться своему мужу, поддерживать его в любой жизненной ситуации.
Верность мужу рассматривалась как верность сюзерену и, как это было принято у самураев, ставилась выше всего на свете, даже выше любви к родителям и детям. Такая постановка вопроса всегда была дилеммой, особенно в острых конфликтных ситуациях. Показательна история о молодом князе Ода Нобунага и его жене. Повествование об этом великом воителе ожидает читателя впереди, но эта история, вероятно, ему запомнится. Молодой даймё и его очаровательная жена сочетались браком совсем недавно. Брак оказался удачным и, казалось, ничто не может омрачить счастье новобрачных.
Но молодой князь часто вставал с брачного ложа посреди ночи и куда–то уходил. В конце концов юная жена не выдержала и спросила горячо любимого мужа, что его так беспокоит и куда он уходит.
“Мне должны подать сигнал ночным фонарем из замка твоего отца, — ответил ей князь. — Двое его приближенных мои агенты. Они подадут сигнал, когда можно будет проникнуть в замок. Я атакую твоего отца и убью его”.
Молодая женщина ужасно страдала, как бы она ни поступила, она должна была кого–то предать. Душа княгини разрывалась между любовью к мужу и отцу. Даже самоубийство не решало проблемы. Необходимо было делать выбор. И она решила сообщить отцу о готовящемся нападении, а потом сказать мужу, чтобы он не ждал сигнала и не атаковал, так как это будет засада. А потом будь что будет!
Отец княгини, узнав о готовящемся нападении, казнил своих ближайших советников–стратегов. Ода Нобунага отослал заплаканную княгиню обратно к отцу, сказав ей на прощание:
“Я проверял тебя. Ты не верна мне до конца, поэтому ты мне не нужна. Но я благодарю тебя: с твоей помощью я избавился от двух своих злейших, самых опасных врагов, самых преданных и талантливых стратегов твоего отца. Ему их некем будет заменить и никто не будет ему доверять. Он обречен, и я сокрушу его. Прощай!”
Молодая княгиня не прошла трудного испытания, которому её подвергнул муж. Провокация Ода Нобунага, возможно, имела и свой специфический скрытый подтекст, состоящий в том, что если бы княгиня осталась абсолютно верна принципу сюзеренитета и не нарушила этику Бусидо, то она сохранила бы и мужа и отца. Ода Нобунага, вероятнее всего, проверял границы верности своей жены, без чего он не мог быть в ней уверен, и нарушение верности могло восприниматься как не прямое, но явное оскорбление и предлог для агрессии и мести. В самом деле, если жена нарушила кодекс чести, это означало, что она плохо воспитана и ответственность за это нёс ее отец. Это было равносильно обману, подсовыванию жениху оскверненной невесты. Ода отослал княгиню обратно к отцу, чем также нанес ему смертельное оскорбление. Война стала неизбежна. С другой стороны, если бы княгиня не поддалась на изощренную провокацию своего мужа, то, вероятно, ничего бы не случилось. В принципе, такая проверка была вполне естественна в то смутное время, полное интриг и коварства, когда применялись любые методы и приемы. Имели место случаи, когда жён использовали как шпионов и тайных агентов. Ода Нобунага, как стратег высочайшего уровня, заранее просчитал оба варианта.
Женщина могла иметь одного мужа. Сам же самурай не был ограничен в свободе выбора, он мог официально заводить до четырех жён и неограниченное количество наложниц. Считалось, что жена должна гордиться мужем, который может иметь много женщин, и если муж смотрит с интересом на другую, значит жена в чём–то ей уступает, более того, она должна быть довольна, что её мужу хорошо. К сексу в Японии относились весьма положительно, видя в нём не грех, как в Европе, а веление богов. Таким образом, супружеская верность была уделом женщины. Представительницам самурайского сословия строго предписывалось, как себя вести. Так, например, им строго запрещалось приближаться к постороннему мужчине ближе чем на два метра, говорить с ним без свидетелей и, вообще, делать что-либо, что могло быть понято двусмысленно. Нельзя было скомпрометировать себя чем–либо, даже казалось бы незначительной мелочью. Даже тень не должна была лечь на репутацию женщины, позор смывался кровью. Муж мог убить жену, лишь заподозренную в прелюбодеянии, и не нести за это ответственность по закону. Развод давал женщине мужчина. Ему достаточно было сказать об этом. Приданое возвращалось жене. Как правило, поводом к разводу считалось бесплодие жены. Но муж мог и не мотивировать развод, как сказано в байке о сандалиях: никто не знает, где мне жмут мои сандалии...
Вообще же социальная и идеологическая роль института семьи в японском обществе была очень значительна. Семья рассматривалась как модель конфуцианского общества в миниатюре, составляющая часть общества в целом. Разумеется, самураи, как ревностные носители конфуцианской морали и традиции, придавали большое значение институту семьи, как лону, порождающему их класс. Семья воспринималась как социальный долг перед обществом, поэтому самураи весьма серьезно, с чувством ответственности и долга, относились к своим семьям. Идеальными считались семейные отношения, основанные на этике Бусидо, такие отношения, конечно, можно скорее отнести к товарищеским, чем к любовным. Внешне самураи были люди очень сдержанные и суровые, возможно, они помещали любовь глубоко в тайниках своей души, не говоря об этом вслух. Самураи воспринимали любовь как ответ на добродетель и ценили ее очень высоко. В этом плане показательна трогательная история японского писателя Мори Огаи “Старая чета”, повествующая о судьбе самурая и его жены, разлученных роком на долгие десятилетия. После всех невзгод и испытаний, сохранив верность друг другу, они соединились вновь, сохранив все свои чувства так, будто ничего не случилось...
И все же можно сказать однозначно: семья в жизни самурая занимала второстепенное положение.
На первом месте был Путь Воина.
Известнейший самурай, полководец и феодальный магнат XVI века Такэда Сингэн писал, что “истинный самурай ни на минуту не должен расставаться со своим мечом даже тогда, когда находится с любимой женщиной”.
Не было бы преувеличением сказать: “Брачное ложе самураев стояло на их мече так же, как и вся жизнь”.
Разумеется, эти своеобразные понятия о браке носили совершенно рациональный характер в любой, даже кажущейся незначительной мелочи. Меч давал самураям всё в жизни, доктрина жизни самураев диктовала частности. Более того, за сотни лет своего развития самураи настолько продумали все детали своей жизни, что можно лишь восхищаться и учиться у них.
Воспитанию детей, особенно сыновей, придавалось в самурайских семьях огромное значение. Мальчики и девочки воспитывались раздельно и, согласно обычаям, не должны были с семилетнего возраста близко общаться и даже сидеть вместе во время общей трапезы. С раннего детства подрастающее поколение воспитывали в духе Бусидо. С пяти лет дети самураев носили деревянные мечи, которые впоследствии заменялись настоящими. Многие исследователи отмечают чрезвычайно серьёзный характер детей самураев, которые были лишены радостей детства в их современном понимании. С первых лет жизни детям самураев прививался воинственный дух сословия самураев и почитание воинской доблести, как главной добродетели. Пословица говорила, что у детей должны быть герои, как у самурая — меч. В детях воспитывались смелость и бесстрашие, умение переносить трудности, целеустремленность, упорство, жестокое отношение к себе и к другим, умение контролировать свои чувства и действия. “Существуют вполне определенные методы воспитания: ребенка самурайского рода. — Пишет Ямамото Цунэтомо в “Хагакурэ”. — С ранних лет нужно поощрять его храбрость, не следует запугивать его или обманывать. Если еще в детстве он будет мучиться тревогой и страхами, след от нанесенного ущерба останется с ним до могилы. Родители не должны слишком опекать ребенка, нельзя позволять ему обнаруживать страх при ударе грома, не нужно запрещать ему гулять в темноте. Скверное обыкновение — рассказывать ребенку страшные истории, чтобы заставить его замолчать, когда он плачет. В то же время, если ребенка слишком сильно наказывать, он вырастет робким самоуглубленным созданием. В любом случае необходимо заботиться, чтобы он не приобрел дурных черт характера”.
Живой пример родителей и всего круга общения самураев дополнялся чтением нравоучительных историй конфуцианского характера, повестей о героизме самураев (гундан), изучением истории. С ранних лет детей самураев приучали к виду крови и смерти, к опасности и преодолению любых трудностей. Ничто не должно было их смутить и устрашить. Присутствие детей самураев на казнях, осмотр трупов, ночные бдения в одиночестве на кладбищах и тому подобные педагогические приемы учили детей самураев хладнокровно воспринимать жестокость и смерть. Самурай должен был полностью вытравить страх из своей души и не бояться ничего на свете. Неимоверные трудности, которым юношей специально подвергали, вырабатывали в них особую моральную устойчивость и присутствие духа, способность, если нужно, умереть от истощения сил, но выполнять долг до последнего дыхания.
Примечателен в этом плане обряд совершеннолетия самурая (гэмбуку). Обычно посвящение молодого самурая в совершеннолетие происходило в возрасте двенадцати — пятнадцати лет, хотя четко возраст совершеннолетия оговорен в неписаном кодексе Бусидо не был. Совершеннолетним могли провозгласить и в очень раннем возрасте, при этом новообращенного нарекали новым взрослым именем.
Обряд совершеннолетия считался одним из самых важных моментов в жизни самурая. Обряд происходил обычно в синтоистском или буддийском монастыре в торжественной обстановке. Авторитетный старейшина рода или знатный почётный гость, часто сюзерен, ночью в обстановке таинственности и священнодействия провозглашал юношу равным среди равных в братстве самураев. Ему впервые делалась взрослая особая прическа самураев5, которая как и ношение двух мечей являлась символом принадлежности к сословию рыцарей.
Этому обряду предшествовал долгий период исключительно трудных физических и моральных испытаний, должных выявить: готов ли юноша стать мужчиной и самураем. Целый месяц мог испытуемый пребывать в совершенной темноте практически без еды. Он должен был уметь выжить в лесу и горах и убить собственноручно хищного зверя. В долгих бдениях в монастыре юноша не должен был спать, подкрепляя свои силы лишь крепким чаем. Находясь в трансовом состоянии сумеречного сознания, часто балансируя между жизнью и смертью, неофит6 должен был совершить мистическое путешествие в потусторонний мир духов умерших предков и, находясь в стране мёртвых, получить от них их знания и опыт. Будущий рыцарь должен был показать своё умение владеть оружием и приемами рукопашного боя, терпеть боль, раны и всевозможные испытания. Выдержать подобного рода экзамены на зрелость мог только человек, умеющий владеть своей психикой и телом, обладающий особым самообладанием и умением зомбировать собственную психику, обладать самогипнозом и интуитивным мышлением. Человек, прошедший такую подготовку, мог схватить голой рукой раскаленное добела железо и не чувствовать боли, он не терял самообладания в любой самой сложной и неожиданной ситуации, был готов хладнокровно взглянуть в глаза смерти и если нужно сделать себе харакири.
В десять-двенадцать лет молодые львята, дети самураев, часто уже сопровождали своих отцов в их военных походах. Смерть отца делала главой семьи старшего сына, даже в том случае, когда он был мальчиком. Конечно, его опекали, но, тем не менее, главой семьи считался сын. Наследование происходило по принципу майората7. Причём младшие братья должны были подчиняться старшему. На практике принцип часто нарушался, хотя, согласно канонам конфуцианской морали, братская любовь выше любви к собственным детям. Разумеется, верность сюзерену господствовала надо всем. Часто возникал конфликт долга и любви, однако предпочтение отдавалось долгу. Внутрисемейные отношения самураев базировались на конфуцианстве и поэтому сильно отличались от европейских. Дайдодзи Юдзан в ставшей хрестоматийной книге Бусидо “Начальные основы воинских искусств” формулирует ясное правило для самураев: “Уважать правило “ствола и ветвей”. Забыть его — значит никогда не постигнуть добродетели, а человек, пренебрегающий добродетелью сыновней почтительности, не есть самурай. Родители — ствол древа, дети — его ветви”.
Преданность родителям ставилась выше кажущейся естественной связи с детьми. Особые отношения связывали отца и его сына, “неоплатность долга” сына по отношению к отцу была законом. В Японии в день рождения сына максимум поздравлений приносят его отцу. Особую почтительность сын должен был испытывать к матери, история Японии полна трогательных сцен заботы и любви самураев к родителям, особой заботы о вдовах. После совершеннолетия сына мать должна была ему повиноваться. Отец навсегда оставался главой семьи, почти что богом, даже сёгун не вмешивался в его внутрисемейные дела.
Семейная организация общества самураев носила ярко выраженный клановый характер. Клан был всем для самурая, это был его микрокосмос, государство в государстве. Самурай не дорожил своей жизнью, но он заботился о жизни и славе своего клана, увеличении его влияния в обществе. Самураи прекрасно знали свою родословную, они знали, какому предку и чем они обязаны, чтили своих предков и стремились, чтобы их личные заслуги перед кланом превзошли деяния их предшественников. Самурай видел в клане свою опору и средство к процветанию. Чем больше сыновей у самурая, тем сильнее его род, тем выше шансы на его выживание.
Принцип клановости — главная причина традиции кровной мести. Пока не уничтожен последний представитель клана, он будет, как заноза, давать знать о себе, он будет мстить. Поэтому одни самурайские кланы уничтожали другие, бились беспощадно, насмерть. Эту беспощадную жестокость передает отрывок из драматической повести Мори Огаи (1862–1922) “Семья Абэ”, повествующий о реальных событиях, произошедших в 1641 году:
“Самим Абэ стало известно о штурме еще накануне. Первым долгом они привели в порядок усадьбу, все лишнее сожгли.
Затем все до единого, включая старых и малых, собрались на прощальный пир. После этого старики и женщины покончили с собой, а младенцев перерезали одного за другим. В саду выкопали большую яму и захоронили трупы. В живых остались только молодые, здоровые мужчины. Командовали четверо: Ягохэй, Итидаю, Годаю, Ситинодзё. Они собрали вассалов в одно просторное помещение (все внутренние перегородки были сняты), велели им бить в большой барабан и читать сутры. Так дождались рассвета.
— Молитесь за упокой стариков, жен и детей, — приказали братья вассалам, рассчитывая таким образом поддержать их боевой дух”.
Клан Абэ погиб до последнего человека, как и многие другие кланы в разные времена. Возможно, у читателя может создаться впечатление, что самураи были людьми настолько жестокими, что всё человеческое было им чуждо, это совершенно неправильно. Показывать окружающим любовь и теплоту человеческих отношений было не принято в среде самураев, но это не значит, что самураи не испытывали этих чувств. Война и близость смерти лишь обостряют любовь и другие чувства, которые у людей, живущих обычной жизнью, часто дремотны, ничтожны и животны. У самураев было пылкое сердце, как они говорили: “сердце — не камень и не деревяшка”. Объяснять это, пожалуй, бесполезно, это надо чувствовать. Неопровержимым доказательством тому, пусть и мрачным, являются двойные самоубийства влюблённых из самурайских родов
8
. Влюблённые кончали с собой, если что–то непреодолимо стояло на их пути. Но поразительны те случаи, когда влюблённые умирали в высший момент своего счастья, чтобы не знать потом разочарований и потерь...
Традиционная философия самураев учила никогда не думать о завтрашнем дне, жить днем сегодняшним, как учили проповедники: “Следует жить легко, подобно листку, плавно падающему с дерева”.
При этом стремиться быть, по возможности, счастливым, если это не противоречит исполнению долга. Прожить жизнь достойно и счастливо означало жить в соответствии с долгом и быть непобежденным. Как сказал древнегреческий герой Эпаминонд
9
: “Я прожил достаточно, так как умираю, не быв побежденным.” Продолжительность жизни не имела значения, считалось, что чем более кратка жизнь, тем более она прекрасна. Путь самурая должен был быть так же прям и горд, как и его осанка. Строгие манеры и всё поведение самурая всегда должны были свидетельствовать о его высоком положении. Самурай не должен был говорить о мелочах, жаловаться, суетиться, как это свойственно ничтожным людям. Вообще считалось естественным, что самурай должен думать о главных, сущностных проблемах жизни. В остальном — уметь владеть собой, утешаться в мелких печалях так же легко, как находить новую радость. Умение абстрагироваться, уйти от прозы жизни и мирской суеты высоко ценилось буси. Меркантильность, мелочность, мещанство были настолько противны рыцарям, что они опасались быть в них даже заподозренными и чурались их пуще проказы. Самураи брезговали брать в руки деньги, заходить в лавку торговца и тому подобное. Вещь, предназначение которой могло трактоваться как низменное, самурай никогда не называл буквально. Во всём облике самурая и его привычках соблюдался особый культ аккуратности и чистоты. Каждое утро, совершив омовение, самурай надевал чистую одежду и был физически готов к смерти до кончиков наманикюреных ногтей: "В столь отдалённые времена, как эра Камбун (1661-1672), - говорит автор "Хагакурэ", - самурай каждое утро принимал ванну, брился, душил волосы, стриг ногти, аккуратно шлифовал их пемзой и полировал токуса".
Умереть неопрятным считалось позором, а смерть могла прийти к самураю в любой момент. Всё это делалось не ради внешнего блеска, а потому, что самурай хотел быть всегда таким чистым, каким он должен быть после смерти, ибо призыв к оружию мог раздаться в любой момент! Многие самураи даже спали, положив голову на маленькую специальную подставку, которую клали под затылок, чтобы их прическа была в полном порядке. Кроме того, такая мера служила развитию самоконтроля даже во сне.
После наведения утреннего туалета, одевшись и заткнув за пояс мечи, самурай совершал церемониальный поклон в сторону замка своего сюзерена. Потом самураи обычно пили свой утренний чай и медитировали, наблюдая восход солнца.
Основное время жизни самураи отдавали службе и военным упражнениям. Самураи были воспитаны в духе верного служения своему сюзерену, служба которому воспринималась как главное дело их мирской и духовной жизни. Самурай не должен был говорить непочтительно о своем сюзерене, ни при каких обстоятельствах не думать плохо о нем, ставить интересы господина выше своих собственных. Никогда, даже случайно, не направлять оружие в его сторону, закрыть его своим телом в момент опасности, умереть, но выполнить свой долг. Самурай всецело отдавал себя своей службе. В остальных же отношениях он должен был быть осторожен и разборчив, чтобы никакой его поступок не помешал ему выполнить свой долг. Типичен случай, например, когда самурай не ввязался в случайную стычку с разбойниками, разумеется, не из малодушия, а потому, что его смерть в этом случае не могла быть полезна его господину. Самурай не должен был заводить семью, если не мог ее в достаточной мере обеспечить, и это могло помешать ему всецело отдавать себя службе. Он не должен был брать на себя легкомысленных обязательств, так как слово самурая священно и любое обязательство может стоить жизни. Самурай должен быть хорошим другом и настоящим врагом. Самураи чрезвычайно высоко ценили этику отношений между людьми и считали нравственно полноценными только тех людей, поступками которых руководит этический кодекс. Расчет, слабость, трусость и прочую глупость, которой подвержены люди других сословий, самураи презирали. Поэтому они и считали нравственно полноценным только свой класс.
Суровость и аскетизм были нормой и правилом их жизни. Развлечения, отцовские и супружеские чувства ни в коем случае не должны были изнежить дух и тело самурая. Вместе с тем самураи любили и умели развлекаться. Многие из них были любителями сакэ и табака, играли в азартные игры. Как писал дзэнский проповедник и мудрец Такуан Сохо: “Не будет ничего удивительного, если и знать и самураи, постигнув мимолетность этого мира, зажгут ночью лампы и будут развлекаться до самой зари”.
Все это было не главным, ибо: “Кто обладает величием, тот жесток к своим добродетелям и расчетам второго ранга”10. Само собой разумеется, что без благородного чувства меры выполнение высокой и почетной миссии воина невозможно. Порой трудно определить, где кончается одно и начинается другое, и, пожалуй, чем более мудр человек, тем тоньше чувствует он грань, отделяющую порок от добродетели, ничтожное от великого. Возможно, поэтому самураи придавали большое значение, казалось бы, несущественным мелочам, деталям своей жизни, почти что педантизму. Церемониал в поведении, согласно конфуцианской морали, подразумевал умение вести себя правильно и красиво как в важном, так и в второстепенном. Например, самураи были воздержаны и неприхотливы в еде, но придавали определенное значение сервировке и эстетической стороне трапезы.
Кухня была царством женщины, а для самурая запретной территорией. Еду и напитки подавала женщина. Умеренность в еде и, вообще, сдержанность были принципом. Как писал Дайдодзи Юдзан: “Сокол не подбирает брошенные зерна, даже если умирает с голода. Так и самурай, орудуя зубочисткой, должен показывать, что сыт, даже если он ничего не ел”. У самураев существовали определённые ограничения в их меню, причем, как правило, диктовались они не столько буддийскими табу на употребления мясной пищи, а, скорее, специфической феодальной психологией. Так, например, сами самураи охотились, но редко ели добытую дичь. Пищу, приготовленную из мяса домашних животных, самураи не употребляли, так как считалось, что домашнее животное вступает в доверительные отношения со своим хозяином и есть его так же подло, как быть соучастником преступления. Самураи относились к животным по-джентельменски. Стрелять в сидячую дичь на охоте считалось неблагородным, ценилась сильная, хищная дичь. Особое отношение испытывали самураи к своим боевым коням. Им давали имена, как людям, и относились к ним, как к боевым товарищам. Считалось, что конь обладает мистической силой, предохраняющей в бою своего хозяина. В бою конь самурая составлял единое целое со своим хозяином. Конь был предметом особой гордости и заботы. Тут многое перекликается с европейским рыцарством. Еще самураи ценили охотничьих соколов и хорошо относились к своим четвероногим друзьям — собакам. Отношение самураев к животным отличалось от европейского в плане их буддийского мировоззрения, согласно которому любое живое существо ничем не отличается от человека и может быть воплощением одной из его реинкарнаций. Сёгун Токугава Цунаёси (1630–1709), например, издал и провёл в жизнь специальные указы относительно животных, запрещающие их эксплуатацию и плохое содержание, были созданы специальные пансионаты для бродячих животных. Собака — хорошее существо, верное своему хозяину, считал сёгун, быть может, в ней воплотилась реинкарнация какого–нибудь хорошего человека, который в чём–то согрешил... В миропонимании самураев взаимоотношения с природой занимали огромное место, человек рассматривался как малая часть Вселенной и смысл жизни человека — жить с ней в гармонии. Такое мироощущение резко отличается от европейского, где человек всегда пытался возвыситься над природой и даже покорить ее. Ощущение неразрывной связи с природой налагало свой отпечаток на многие стороны повседневной жизни самураев. Вслед за придворной аристократией самураи предавались любованию природой, и это было существенным элементом в их жизни и времяпрепровождении. Гениальный поэт и патриарх Дзэн–буддизма Догэн (1200–1253) выразил это бессмертными стихами:
Цветы — весной,
Кукушка — летом.
И осенью — луна.
Холодный чистый снег
Зимой.
Любование луной, цветением сакуры и персиков весной и краснеющими листьями кленов осенью стало общенациональной традицией. Особое место в жизни самураев занимала парковая культура и чайная церемония, бывшая неотъемлемой частью их жизни и способом миропостижения. Вся жизнь самураев была строго регламентирована, и выполнение строгого церемониала буквально во всём считалось исключительно важным. Церемониал рассматривался как искусство, умение правильно жить и придать значимость и красоту любому действию. Человек, не знающий тонкостей церемониала, считался плохо воспитанным, вульгарным, разумеется, он не мог рассчитывать на успех в обществе. Во времена становления самураев церемониал играл для них второстепенную роль, но, постепенно став господствующим классом, они приобщились к этому сложному институту придворной аристократии.
Чайная церемония (по–японски “тя–но–ю”) была особенно любима и почитаема самураями и считалась особой формой искусства, одним из Путей миропостижения. О “тя–но–ю” писали трактаты мудрецы, тонкости этой церемонии изучали всю жизнь. Чайная церемония была своего рода таинством и магическим действием, при помощи которого открывалось “окно” в другой мир. В маленькой комнате, где сидит, медитируя, самурай и пьет свой чай, вместе с ним находятся сто тысяч Будд. Они озаряют своим светом душу самурая, и он пребывает во многих местах и временах в одно и тоже мгновение. Внутреннее спокойствие и молчаливое созерцание делают мир таким, каков он есть на самом деле... Каждому действию во время чайной церемонии придавался духовный смысл, за всем скрывался сложный подтекст. Целью чайной церемонии было проникновение в сокровенную суть мироздания, интуитивное постижение и переживание красоты. Знатоки чайной церемонии могли различать сотни сортов чая, что выражало тонкость вкуса не только в обыденном смысле, но и в тончайшем ощущении прекрасного, его оттенков. Мастера Дзэн всегда находились в состоянии духовного бодрствования, самоуглубленного поиска Путей постижения Вселенной. Путь Чая стал одной из составляющих Пути Воина: виднейшие мастера “тя–но–ю”, например, Дзёо (1503–1555) и Сэнйо Соэки (1521–1591) были приверженцами Дзэн–буддизма и самураями. Быть одинаково доблестным в бою и Пути Познания и Красоты считалось совершенно естественным для истинного буси. Фехтование и поэзия ценились одинаково потому, что для истинного самурая фехтование — это поэзия, а поэзия — это фехтование.
И над всем стоит великое правило жизни — честь.
Быт занимал в жизни самураев именно то место, которое он должен занимать в жизни любого свободного человека — это лишь вынужденная вспомогательная функция, необходимая для поддержания полноценной жизнеспособности оболочки, являющейся вместилищем духа. Только духовная жизнь была истинным бытием и целью. Поэтому самураев и называли людьми Высокого Духа и Цели, именно поэтому самураи как явление стоят особняком от других военных элит.
Что означает быть человеком Высокой Цели?
Это значит подчинить свою жизнь этой цели и быть способным пожертвовать всем ради неё. Не существует более высокой цели, чем душа высшего благородства и мощи, всё остальное — суета сует. Достижение этой цели — самая трудная задача, и этот Путь уходит за облака...
Ни в чём не изменить своим идеалам... Как это трудно. Быть может остается последний глоток жизни... Но какое это имеет значение?
Для самурая важно остаться верным. Нет, не жизни, а остаться верным до конца своим идеалам, верным самому себе. Быть самураем — это глубокая внутренняя сущность души. Это значит уничтожить все мосты, не искать тихих заводей и следовать своему Пути.