Объяснение и понимание в познании мира политического
Важной составной частью политической философии является методология, представляющая собой определенный способ видения и организации исследования. Методология – система принципов и способов организации и построения теоретической и практической деятельности. Она включает систему аналитических методов и приемов, проверки и оценки, концептуального и идейного арсенала, в совокупности составляющих общий подход к решению стоящих перед данной наукой проблем. С методологией тесно связаны методы, которые включают процедуры и процессы, технические приемы и средства исследования, анализа проверки и оценки данных. Метод – способ построения и обоснования системы знания, совокупность приемов и операций практического и теоретического освоения действительности.
Известный немецкий философ К. Ясперс не случайно настаивал на том, что всякая подлинная наука представляет собой знание, включающее знание о методах и границах этой науки. Методология включает правила и критерии интерпретации фактов, равно как и исследовательские планы, приемы сбора данных и т.п. Она тесно связана с теорией, которая, в свою очередь, является частью господствующей в данный период общественно-политической парадигмы.
До недавнего времени методология науки разрабатывалась почти исключительно как методология естественнонаучного познания. В своих исследованиях структуры и методов методологи еще и сейчас, как правило, ориентируются на математику, астрономию, физику, химию, короче, на математизированные естественнонаучные теории. Методами наук об обществе с XIX века отчасти занималась герменевтика (герменевтика – искусство и философская теория истолкования текстов), однако длительное время методология естествознания и герменевтика развивались параллельно, почти не оказывая никакого влияния друг на друга.
С точки зрения развития методологии изучения мира политического основополагающее значение имело то, что она сформировалась и утверждалась в русле рационалистической традиции. В целом над умами основоположников социальных и гуманитарных наук довлели модели универсальной рациональности и ньютоновского механистически-сциентистского видения мира, с четко очерченными законами и закономерностями, причинно-следственными детерминациями. Детерминизм – философское учение об объективной закономерной взаимосвязи и взаимообусловленности явлений материального и духовного мира. Классическая матрица европейской культуры покоилась на таких принципах, как гуманизм, историзм, оптимизм, рационализм и объективность познания. Существовало убеждение, что в социальных и политических реальностях будут обнаружены законы и закономерности, которые по своей точности и определенности не будут уступать, например, законам физики. Показательно, что многие аспекты социальной и политической действительности стали описываться и анализироваться с помощью таких заимствованных из естественных наук понятий, как «прогресс», «эволюция», «организм», «порядок». Уже к концу XVIII – началу XIX века утвердилось убеждение в необходимости систематического эмпирического изучения политических феноменов исследования политики и помощью точных методов, способных установить непреложные естественно-исторические закономерности развития человеческого общества.
В русле этой традиции, собственно, и сформировалось позитивистское направление, основанное на убеждении в единообразии, повторяемости и исчисляемости элементов и компонентов, лежащих в основе политических феноменов. Позитивизм – философское направление, основанное на принципе, что все подлинное «позитивное» знание может быть получено лишь как результат отдельных специальных наук и их синтетического соединения и что философия как особая наука, претендующая на самостоятельное исследование реальности, не имеет права на существование. Вехой в утверждении позитивистской методологии стала так называемая бихевиористская революция, развернувшаяся в социальных науках после второй мировой войны. Бихевиоризм – направление в психологии и социальных науках, в основе которого лежит понимание поведения человека и животных как совокупности двигательных и сводимых к ним вербальных и эмоциональных ответов на воздействия внешней среды. В рамках бихевиоризма сформировались системный и сравнительный методы, сыгравшие немаловажную роль в разработке основополагающих проблем мира политического.
Позитивизм и сциентизм в социальных и гуманитарных науках означали ориентацию на количественные и статистические методы исследования, на построение отвлеченных моделей, на использование методов естественных наук, особенно математики, на освобождение от ценностей, на объективность. Сциентизм – мировоззренческая позиция, в основе которой лежит представление о научном знании как о наивысшей культурной ценности и достаточном условии ориентации человека в мире. Одной из главных характеристик позитивизма, в том числе и бихевиоризма, является постулат о разграничении между фактами и ценностями, о недопустимости ценностного подхода в политологическом исследовании.
Вместе с тем уже достаточно давно стало ясно, что постулаты классического сциентистского мышления не выдержали испытания временем. Мир, в котором истина одна, а заблуждений много, прекратил свое существование в современный период развития гносеологии. Рассмотрение политических процессов в контексте строгого детерминизма оказалось неплодотворным. Общественно-политические явления характеризуются динамизмом, постоянной изменчивостью, подверженностью множеству случайностей, непредсказумых внешних влияний, что крайне затрудняет их анализ в рамках строгого детерминизма. Случайность, событийность, вероятность и необратимость составляют сущностные характеристики общественно-исторического процесса. Кроме того, как отмечает российский философ А.Л. Никифоров, в сфере наук об обществе, политике, душе, о человеке существуют такие положения, которые «способны вызвать восторг и скрежет зубов, горячую преданность и бешеную злобу.» Понятие истины в общественных науках включает в себя некий оценочный компонент, которого лишено понятие истины в естествознании. Соглашаясь с тем, что некоторое естественнонаучное положение истинно, мы тем самым признаем существование в действительности определенного положения дел, но никак его не оцениваем. Однако когда мы признаем истинным некоторое утверждение относительно общества или человека, то часто мы неявно присоединяем к этому свою оценку: данное утверждение справедливо, желательно, несет в себе добро и благо. И не желая признавать истинность некоторой идеи или теории, мы думаем не столько о несоответствии их реальному положению дел, сколько о несоответствии их нашим представлениям о добре и справедливости. Понятно, что в общественных науках понятие истины сложнее и богаче, нежели в естествознании: в его содержание включается не только идея соответствия объекту, но и еще идея соответствия субъекту – его высшим ценностным представлениям.
Справедливости ради следует отметить, что и методология самого естествознания в последнее время претерпела существенные изменения. Обсуждение некоторых внутренних проблем самой методологии естествознания – таких, как проблема сравнения конкурирующих теорий, вопрос о возможности коммуникаций между сторонниками старой и новой теории, проблема значения научных терминов, проблема научной рациональности и т.д. – приводит к необходимости рассматривать естествознание в более широком контексте человеческой культуры и обращаться к понятиям, которыми традиционно занимались методология общественных наук, в частности, герменевтика.
Современная наука решительно рассталась с претензиями на выявление абсолютной истины. Вопреки классической эпистемологии, истина в настоящее время может быть истолкована не как воспроизводство (слепок) объекта в знании, а как характеристика способа деятельности с ним. Поскольку таких способов может быть много, возможен плюрализм истины и, следовательно, исключается монополия на истину. Это позволяет сказать также о том, что наука меняет свое отношение к практике. Исчезает традиционная, идущая от греков противоположность между эпистемой (производством знаний) и доксой (его применением). Многие типы социального знания могут быть произведены одновременно с решением задачи его применения. Особенно это относится к экспертному знанию, не существующему до экспертизы и находящемуся на пересечении, с одной стороны, научного знания, с другой – разных видов специализированной деятельности и повседневного опыта.
Таким образом, можно выделить некоторые методологические особенности современного социального познания:
1. Невозможность принимать теоретические конструкты за реальность и жить в соответствии с ними.
2. Плюрализм концепций как способ обеспечения разных типов или аспектов деятельности.
3. Изучение социальных явлений и процессов не только в рамках «объяснения», но и в рамках их «описания», «понимания» учитывающем глубинные мотивы человеческой деятельности, ценностный аспект, общую смысловую направленность.
Авторы работ по философии политики отмечают, что политический анализ – это в некотором роде искусство, требующее реконструкции не только рациональных, поддающихся квантификации (квантификация – измерение качественных признаков), калькуляции мотивов, интересов людей, но и иррациональных, подсознательных, неосознанных побуждений, которые не поддаются математизации и требуют интуиции, психологического проникновения.
Пестрый мир социальной и политической действительности, ее многообразие и многовариантность оставляют место для различных ее интерпретаций. К тому же познание социальной действительности связано с изменением самой этой действительности. Сам акт познания может поставить под сомнение существующий порядок и, более того, подорвать его. Причем это является следствием не практического применения результатов познания, а самого процесса познания. Если в естественных науках ударение делается на объяснении, то в общественных науках – на понимании. Объяснить – значит выявить внутренние и внешние связи между составными частями лабораторного эксперимента, призванного повторить или создать природный эффект.
В социальной и духовной сферах речь идет не только об объяснении вещей, но и об адекватном их понимании в смысле постижения. Объяснить социальный феномен – значит прежде всего «описать его». Например, «объяснение – понимание» экономического кризиса заключается в установлении предшествовавших ему спекуляций, первых банкротств, повышения банковских учетных ставок и т.д. Описание составляет существенную часть социальных и гуманитарных дисциплин и основу классифицирующего знания. Поскольку социальное представляет собой процесс реализации потребностей и устремлений людей, то понять его – значит определить совокупность намерений и представлений, лежащих в основе социальных феноменов. Если объяснение предполагает поиски причинно-следственных связей, то понимание – выявление глубинных мотивов человеческой деятельности. Поэтому очевидно, что исследователь-гуманитарий вносит свой жизненный опыт в трактовку изучаемых им явлений.
На коллизии между объяснением и пониманием одним из первых обратил внимание В. Дильтей, отметивший разрыв между ожиданиями «лапласовского» мышления, ориентированного на специфику неживой природы, и таким предметом научного познания, каким является жизнь в целом и жизнь человека в частности. В. Дильтей говорил, что исследование человеческих деяний, познание истины в сфере человеческой культуры требует внутреннего постижения, достигаемого с помощью иных средств, нежели наука, которая изучает неодушевленные предметы. Следует отметить, что герменевтика, начиная с Ф. Шлейермахера, придает понятию понимания психологический оттенок, что вызывает у методологов, привыкших опираться на объективные методы анализа некоторое опасение. К настоящему времени накопилось уже немалое количество работ, в которых предприняты попытки философского и логико-методологического рассмотрения понятия понимания. Сюда относятся, прежде всего, работы Х.Г. Гадамера, Э. Бетти, П. Уинча и других философов. Последователи Ф. Шлейермахера и Дильтея, продолжая традицию, склонны говорить о понимании как о «вчувствовании» в духовный мир другого человека, как об «эмпатическом со-переживании» его мыслей и чувств.
Суммируя сказанное, отметим, что изучение феноменов культуры опирается на понимание человеческой деятельности, поэтому в методологии общественных наук понятие понимания является одним из центральных.
Объяснение же относится к детерминистскому типу описания, когда, желая объяснить данное состояние (поведение) объекта, отыскивают в предшествующем времени объективные причины. Но, как отмечал П. Рикер, «человек есть существо, которое одновременно принадлежит и порядку причинности и порядку мотивации, порядку объяснения и порядку понимания». В одной и той же ситуации разные люди ведут себя по-разному: сказываются различия целей, мотиваций, волевых и нравственных качеств. Иными словами, люди в значительной мере сами выбирают способ самодетерминации. Разумеется, человек никогда не бывает всецело свободным от обстоятельств, но он и никогда не бывает всецело предопределенным ими. По опредлению П. Рикера, то человеческое существование находится внутри континуума, на одном полюсе которого расположена «каузальность без мотивации», а на другом – «мотивация без каузальности».
Как отмечает А.С. Панарин, основание дифференциации между объяснением и пониманием связано с особым порядком свободы. Понять политического субъекта – значит, по возможности, отделить в его поведении то, в чем он действительно несвободен (детерминирован), от того, в чем он открыт выбору, убеждению, целеполаганию.
В «Критике чистого разума» И. Кант показал, что средства научного познания не в состоянии дать необходимую и обязательную для всех картину мира. Указав науке ее пределы, он провозгласил самостоятельность нравственных и эстетических доводов. И. Кант полагал, что нормы науки составляют лишь одни аспект в уяснении высших ценностей. Наряду с ними, независимо от них действуют также нормы нравственного сознания и эстетического чувства. Обосновывая мысль о том, что познание социально-исторического мира не может подняться до уровня науки путем применения индуктивных методов естественных наук, Х.Г. Гадамер подчеркивал: «Единичное не служит простым подтверждением закономерности, которая в практических обстоятельствах позволяет делать предсказания. Напротив, идеалом здесь должно быть понимание самого явления в его однократной исторической конкретности».
Процедура объяснения представляет аналитику расчленение объекта: выделяется в «чистом виде» одна его сторона в качестве независимой от целого переменной и подвергается экспериментальным воздействиям или моделированию с целью выявления ее функциональных характеристик. Иными словами, научное объяснение дает операционное знание, пригодное на то, чтобы воздействовать на объект, не дожидаясь формирования целостных представлений о нем. Возникновение операциональной науки нового времени связано с нетерпеливым стремлением европейского «прометеева человека» подчинить себе природу, утилизовать ее. Как отмечает французский исследователь Ладрю, «можно сказать, что научное знание не является ни мудростью, ни созерцанием, ни герменевтическим проникновением, но исключительно операциональным действием… научный эксперимент есть процедура, состоящая в том, чтобы выявить определенный, демонстрируемый в чистом виде эффект в заранее определимых условиях, соответствующих заданному плану и предварительно сформулированной гипотезе».
Словом, наука вычленяет определенные связи и отношения в природе (или обществе) с целью получения операционального знания, являющегося основанием не понимания, а технологического использования. Эта относительная независимость использования от понимания стала источником разрушительных последствий научно-технического прогресса.
Проблема понимания, а не объяснения связана с восприятием социального явления как целостности, не поддающейся аналитическому расчленению. Политический анализ не может основываться на одних только фактах, поскольку конкретные факты приобретают значимость лишь в той мере, в какой их можно соотносить с целым, обеспечивающим теоретически обоснованный контекст для интерпретации фактов.
Интересную интерпретацию роли «объяснения» и «понимания» в политической науке дает А.С. Панарин. Он пишет, что с точки зрения рационального объяснения опыта развала СССР в этом историческом событии можно увидеть только закономерное крушение архаичного монстра, недостойное каких бы то ни было сожалений. Развал его экономики оценивается как проявление закономерностей перехода от индустриального общества, представленного промышленными гигантами, к постиндустриальному. Развал государства – как закономерное крушение тоталитаризма под напором демократических импульсов века. Развал армии – как закономерное крушение сил милитаризма, враждебных новому мировому порядку. Словом, пишет А.С. Панарин, прогрессисты готовы целиком отдать побежденную страну неумолимой механике прогресса, которая разберется с нею без нашего «субъективного вмешательства». А.С. Панарин усматривает размежевание «эпистемологического опыта» при объяснении происходящего: одни подходят к поражению своей страны с позиций прогрессистского «объяснения», усматривая в нем закономерную победу передового над отсталым, а другие, в качестве реакции на это парадоксальное торжество прогрессизма на пепелище родного дома, занимают позицию глухой обороны от всего мира и от самого будущего. Одним из шагов в преодолении этих двух типов переживания явилось бы овладение навыками «понимающего» социального знания, помещающего себя не в одно только пространство объективных причин и закономерностей, но и в пространство культурного и ценностного переживания, требующего особой интуиции.
Здесь можно вспомнить О. Шпенглера, который считал, что история – это не наука, а искусство, поскольку историческое познание основывается на интуитивном восприятии «жизни и души», а не на логике. В отличие от науки история, утверждал он, не может быть «истинной» или «ложной», а может быть «глубокой» или «мелкой, и ее главным средством являются аналогия, образ, символ. При всей правоте О. Шпенглера, нельзя не дополнить его рассуждения замечанием о том, что история одновременно и наука, и искусство, она может быть и истинной и ложной, а историческое познание просто не может не основываться одновременно и на логике, и на интуиции, которые дополняют друг друга. Еще более верны эти оценки применительно к миру политического.
В политическом, особенно политико-философском исследовании равновеликое значение имеют как объяснение, так и оценка. Без проникновения в сферу целей и идеалов не может быть и речи об адекватном изучении мира политического. Философия политики имеет дело с пониманием и толкованием человеческих целей, а там, где речь идет о целях, непременно присутствуют ценности. Поэтому уже по самому своему определению изучение политики не может не иметь морального измерения. Не случайно И. Кант выделял два самостоятельных уровня реальности – феноменальный, соответствующий науке, и ноуменальный, соответствующий этике. Если первый создается человеческим разумом и рационален по своей природе, то второй трансцендентален по отношению к человеческому разуму, на нем зиждется этическая и духовная жизнь человека. Хотя в реальной жизни такое разграничение носит весьма условный характер, с точки зрения идеально-типологической и эпистемологической оно вполне правомерно и даже необходимо.