Ф. Шюон

Пророк сказал: 'Бог не создал ничего благороднее разума, и гнев Его падает на тех, кто им пренебрегает'. И еще: 'Бог прекрасен и возлюбил прекрасное'. Оба эти изречения весьма характерны для Ислама: мир представляется ему огромной книгой, исполненной символов и знаков (айат), то есть элементов красоты, взывающих к нашему разумению. Мир состоит из форм, похожих на отголоски застывшей небесной музыки; познание или святость растопляют эти оледеневшие осколки, освобождая таящуюся в них внутреннюю мелодию[2]. Здесь уместно вспомнить тот стих из Корана, где говорится о 'скалах, откуда брызнут источники', и о сердцах, которые 'тверже скал'; эти образы сопоставимы с 'живой водой' Христа и с 'потоками живой воды', которые, согласно Евангелию, истекают из святых сердец.

Эти 'источники', эти 'потоки живой воды' не подвластны формообразующим и разделяющим силам кристаллизации; они струятся в области 'сущностной истины' (хакика), к которой ведет 'путь' (тарика), ответвляющийся от 'общей дороги' (шариат), то есть от основного Закона; на этом уровне истина перестает быть совокупностью понятий, превращаясь в 'стихию', подобную воде или огню. Вышесказанное позволяет нам перейти к другому рассуждению, а именно: существование различных религий, каждая из которых говорит на своем языке, считая его абсолютным и, следовательно, исключительным,- это существование оправдывается тем, что различия между религиями полностью соответствуют различиям между отдельными людьми; иначе говоря, религии истинны, потому что к каждой из них было обращено слово Божие; они различны, потому что Бог говорил на разных языках в соответствии с разницей восприятия, и, наконец, все они абсолютны и исключительны, потому что каждый раз Бог провозглашал: 'Я семь'. Вполне понятно и естественно, что такого рода мысли неприемлемы на уровне экзотерического правоверия[3], но созвучны тому вселенскому правоверию, которое проповедовал, например, Мохийдин ибн Араби, великий глашатай мусульманского гнозиса: 'Сердце мое открыто всему сущему: оно - пастбище для газелей[4] и христианский монастырь, капище идолопоклонников и Кааба паломника, скрижали Торы и стихи Корана. Я исповедую религию Любви[5]. Куда бы ни шли ее караваны[6], она останется моей религией и моей верой' (тарджуман аль-ашвак)[7].

'Бог любит краткость', говорят раввины, и именно этой краткостью объясняются смелые, непонятные с первого взгляда эллипсы, а также напластования смысла, встречающиеся в богодухновенных текстах. Истина, с точки зрения Бога, состоит в духовной и социальной действенности того или иного слова или символа, а не в их фактической точности, когда она психологически неэффективна или даже вредна. Бог прежде всего хочет спасти нас, а уже потом-заняться поучениями. Его цель - мудрость и бессмертие, а не внешнее знание, не говоря уже о простой занимательности. Христос назвал свое тело 'Храмом', и это может удивить нас, если мы подумаем, что данным словом изначально и небезосновательно обозначается каменное строение; но сложенный человеческими руками из камней храм куда менее достоин называться храмом, нежели тело Христа, вместилище живого Бога. Можно даже сказать, что Храм Соломона или Ирода - это всего лишь образ тела Христова, ибо временная последовательность не имеет для Бога никакого значение так в священных Писаниях слова и даже факты подчас меняются местами ради прояснения высшей, ускользающей от людей истины. Но при чтении богодухновенных Книг приходится сталкиваться не только с этими трудностями. Нельзя забывать о том, насколько они удалены от нас во времени, о различиях менталитета в разные эпохи и, вообще говоря, о качественном неравенстве различных фаз человеческого цикла. В древности - будь то эпоха индийских риши или времена Мухаммада - язык был не тот, что в наши дни; слова еще не были затерты, они заключали в себе куда больше смысла, чем это может показаться нам теперь; многие очевидные для древнего читателя вещи можно было обойти молчанием, тогда как теперь их приходится 'привносить' в текст[8].

Любой священный текст со всеми своими бросающимися в глаза противоречиями и темнотами имеет нечто схожее с мозаикой, а иногда - даже с. анаграммой, но достаточно заглянуть в традиционные, а стало быть, богодухновенные комментарии, чтобы уяснить, с какой целью было выдвинуто то или иное утверждение, в каком смысле его надо понимать и с помощью каких намеков можно сгруппировать разрозненные и противоречивые с первого взгляда элементы текста в единое целое. Такого рода комментарии основываются на устной традиции, сопровождающей Откровение с самого начала, или исходят из того же самого сверхъестественного источника, что и само Откровение; их задача, стало быть, заключается не только в том, чтобы восполнить недостающие, но необходимые для понимания фрагменты текста и уточнить, в каком смысле они должны пониматься, но и пояснить его подчас сложную и запутанную символику; короче говоря, комментарии составляют провиденциальную часть традиции, являясь теми живыми соками, которые поддерживают ее существование во времени даже в том случае, когда они закрепляются в письменном виде. 'Чернила ученых подобны крови мучеников',- сказал Пророк, указывая тем самым на ту огромную роль, которую в традиционном мире играют ортодоксальные комментарии[9].

Согласно еврейской традиции, не буквальный текст Священного Писания, а именно ортодоксальные комментарии составляют силу закона; Тора сама по себе 'закрыта' и не поддается вразумительному прочтению; 'открыть' ее дано лишь мудрецам; сама природа Торы требует соответствующего комментария, Мишны. Считается, что Мишна хранилась в Ковчеге Завета, когда Иисус Навин перенес его в синедрион, тем самым освятив его; отсюда следует, что синедрион основан самим Богом и составляет с Торой единое целое. И вот что еще важно: устные комментарии, полученные Моисеем на Синае и переданные им Иисусу Навину, были отчасти утрачены, и мудрецам пришлось восстанавливать их на основе Торы; из этого следует, что гнозис обладает как 'горизонтальной', так и 'вертикальной' длительностью или, точнее говоря, он служит сопровождением Закона, написанного одновременно как 'горизонтальным' и прерывным образом, так и 'вертикальным', непрерывным. Пусть тайны переходят из рук в руки, но священная искра всегда готова вспыхнуть от простого соприкосновения с богооткровенным текстом, если это будет угодно Духу Святому. Говорится также, что Тора была явлена днем, а Мишна - ночью[10], что Тора необъятна сама по себе, а Мишна неисчерпаема в силу своего существования во времени; ко всему можно добавить, что Тора подобна беспредельному и спокойному океану, а Мишна - стремительному потоку. Все вышесказанное, mutatis mutandis, приложимо к любому Откровению, а в особенности - к Исламу.

Все эти рассуждения о священных Писаниях естественным образом подводят нас к необходимости определить понятие самого слова 'священный'. Священно то, что, во-первых, связано с трансцендентным порядком, во-вторых, обладает характером абсолютной достоверности и, в-третьих, не поддается пониманию и контролю со стороны обычного человеческого рассудка. Вообразим себе дерево, чьи листья, не имеющие никакого непосредственного понятия о корнях, вздумали бы обсуждать вопрос о том, существуют ли эти корни или нет, и если да, то какой они формы и так далее. Если бы в разгар спора до них донесся голос самих корней, подтверждающих, что они и впрямь существуют и что форма у них такая-то и такая-то, это сообщение и было бы подобием священного Послания Священное - это присутствие центра на периферии, незыблемого - в движении; абсолютного - в относительном; это то, что придает преходящему и тленному свойства бессмертия.

Чтобы понять все значение Корана, следует остановить внимание на трех предметах: на его доктринальном содержании, которое объясняется в великих канонических трактатах Ислама, принадлежащих, например, перу Абу Ханифа и Ат-Тахави; на его повествовательном содержании, обнимающем все многообразие человеческого духовного опыта, и на божественной магии, то есть на его чудесной и в известном смысле чудотворной[11] мощи. Эти истоки метафизической и эсхатологической доктрины, мистической психологии и теургической мощи скрыты покровом отрывистых, сталкивающихся между собой слов, кристаллических и огневых образов, величественных речей, отражающих все стороны человеческого существования.

Но сверхъестественный характер этой Книги состоит не только в ее доктринальном содержании, ее психологической и мистической достоверности, ее преобразующей магии; он проявляется также в ее чисто внешней действенности, в чуде ее распространения; результаты воздействия Корана в пространстве и во времени несоизмеримы с тем чисто литературным впечатлением, которое может произвести на неподготовленного читателя его буквальный текст. Подобно любому священному Писанию, Коран является 'закрытой' книгой, которая 'открывается' лишь с определенной точки, с точки зрения истин, ведущих к спасению.

В Коране следует различать общее совершенство божественного Слова и частное совершенство заключенного в нем содержания; например, совершенство, с которым разбирается вопрос о Боге и его качествах. Точно таким же образом мы различаем совершенство золота и совершенство украшения, изготовленного из этого металла. Как произведение ювелирного искусства непосредственным образом демонстрирует нам благородство золота, так и благородство той или иной строки священного текста раскрывает нам саму благородную суть Корана, нерасчленимого божественного Слова, но не увеличивает его бесконечную ценность; все это также соотносится с той 'божественной магией', с той преобразующей и подчас чудотворной силой божественного текста, о которой уже упомянули выше.

Эта магия теснейшим образом связана с самим языком Откровений, то есть с арабским, откуда проистекает каноническая необоснованность и ритуальная недействительность переводов. Священным можно считать тот язык, на котором говорил Бог[12]; а для того, чтобы Бог говорил на нем, нужно, чтобы он обладал известными особенностями, которые не встречаются в поздних языках; наконец, следует понять, что, начиная с определенной циклической эпохи и сопровождающего ее 'сгущения' духовной атмосферы. Бог перестает говорить, по крайней мере вслух. Иначе говоря, начиная с определенной эпохи все явления, выдающие себя за новую религию, оказываются ложными[13]; Средние века были, grosso modo, тем последним рубежом, за которым уже невозможно появление новых Откровений[14].

Подобно самой вселенной. Коран едан и в то же время множествен. Вселенная - это множественность, объединяющая и ведущая к Единому. Множественность священной Книги - разнообразие ее слов, изречений, образов, рассказов - переполняет душу, а затем захватывает ее и мало-помалу возносит в атмосферу ясности и непреложности. Душа, привыкшая к наплыву феноменов, отдается им без сопротивления, ими она живет, ими расчленяется и распыляется и, более того, становится тем, о чем она думает, и тем, что делает. Богооткровенное Слово использует эту нашу особенность, обращая ее, разумеется, на пользу души благодаря небесному характеру своего содержания и языка: мы, подобно рыбам, доверчиво заплываем в божественную сеть[15]. Пуская в ход мозаичную пестроту текстов, фраз, слов, Бог гасит наше умственное возбуждение, хотя для этого Ему самому приходится прибегать к видимости такого возбуждения. Коран - это отражение всего того, что может помыслить и почувствовать человеческий разум; посредством этого отражения Бог исчерпывает человеческие тревоги и приобщает верующего к тишине, ясности и миру.