(Из вильсоновой трагедии: The City of the Plague) Улица. Накрытый стол. Несколько пирующих мужчин и женщин
    Молодой человек предлагает вспомнить умершего Джаксона. “...Я пред-агаю выпить в его память // С веселым звоном рюмок, с восклицаньем, // Как будто б был он жив”. Председатель соглашается почтить память приятеля. Он просит Мери спеть “уныло и протяжно”. Полилась песня, рассказывающая о недавнем беззаботном и веселом времени, теперь же страх обуял людей. Они мрут от чумы. Председатель благодарен девушке за песню. В их разговор вмешивается Луиза, она укоряет Мери за слезливость, сама же падает без чувств при звуке приближающейся телеги, везущей трупы. Молодой человек просит Луизу спеть веселую песню, но председатель
    (сам поет гимн в честь чумы:
    Как от проказницы Зимы,
    Запремся также от Чумы!
    Зажжем огни, нальем бокалы,
    Утопим весело умы
    И, заварив пиры да балы,
    Восславим царствие Чумы.
    Есть упоение в бою,
    И бездны мрачной на краю,
    И в разъяренном океане,
    Средь грозных волн и бурной тьмы,
    И в аравийском урагане,
    И в дуновении Чумы.
    Это своеобразный протест против покорности судьбе. Проходящий священник корит молодых людей за кощунство — пир во время чумы, грозит им муками ада. Молодым людям не хочется его слушать: “Он мастерски об аде говорит! // Ступай, старик! Ступай своей дорогой!” Священник узнает в председателе юношу, еще недавно рыдавшего над трупом матери. Председателю же не нужны тяжелые воспоминания и утешения священника: “Старик, иди же с миром; // Но проклят будь, кто за тобой пойдет!” Священник уходит, а председатель сидит в задумчивости.