Л.В. Баева

Религиозные поиски в современном обществе отличаются от предыдущих эпох, прежде всего стремлением к соединению веры в спасение и высший смысл существования со свободой и духовной независимостью личности. Это стремление явилось результатом утраты духовных ориентиров бытия индивида в период становления общества потребления, с одной стороны, и переживанием состояния несвободы, имманентного массовому обществу и режимам диктатур, с другой. Однако религиозность и стремление к свободе — очень противоречивый союз, который возможен скорее в религиозной философии, нежели в вероучении. В то время как в религиозном христианском учении ведущими принципами и ценностями утверждаются идеи Бога, Откровения, Добра, Веры, христианские философы — средневековые отцы церкви, русские теософы, представители христианского экзистенциализма, видели в идее Свободы главную причину силы этого учения, условие совершенствования самого человека и объяснение сущности божественного творения. Если для философа свобода выступает ключевым понятием в оценке отношения человека к миру, то для теолога таковой выступает идея ориентирования на Высшее, идея Следования. Религиозные философы не усматривают в таком отличии неразрешимого противоречия и не без влияния Спинозы и Гегеля полагают возможность свободы в несвободе, как в совпадении внешнего ориентира со внутренним, личностным.

Проблема понимания свободы как христианской идеи неоднократно была в центре внимания религиозной и атеистической философии, и в силу ее особой актуальности сегодня также представляет неотъемлемый предмет рассмотрения в контексте сложившихся к началу нового тысячелетия особых условий бытия, вновь обостривших духовные искания современного человека. Главными в понимании идеи христианской свободы, на наш взгляд, выступают онтологический и аксиологический аспекты, определяющие в свою очередь проблемы познания, этики, эсхатологии.

Онтологический аспект понимания свободы — важнейший в христианской философии, но не в христианском вероучении. Его сущность раскрывается не в самом откровении, а скорее является результатом мучительной рефлексии по поводу его восприятия и переживания со стороны мыслящей личности. Онтологическое определение свободы выросло из самой острой и болезненной проблемы для любой религиозной философии — теодицеи, которая неизбежно ставит вопрос о существовании зла и причинах, по которым Бог терпит его присутствие и влияние.

Начиная с Августина Блаженного, главной причиной существования зла христианская ортодоксальная традиция полагала свободную волю человека, дарованную ему Творцом и неверно используемое в мире: «Добро во мне устроено Тобою, это дар твой; злое во мне — от проступков моих, осужденных Тобою» (Исповедь). Однако так понимаемая свобода может быть оценена скорее как чистая субъективность. Ее объективация и онтологизация происходит гораздо позже и особенно проявляется в русской религиозной философии XIX-XX вв., в трудах Вл. Соловьева, П. Флоренского, Н. Бердяева, Н. Лосского. Именно здесь (в особенной степени у Н. Бердяева) идея свободы выводится за рамки божественного мира и выступает уже не в виде дара человеку, открывающего возможность нравственного выбора, но как безграничная возможность и хаос потенций для всего мироздания, одним из проявлений которого становится сам христианский Бог, помогающий человеку совершить выбор в пользу добра. Свобода, таким образом, выступает первичной онтологической категорией, вне которой не мыслимы и идеи Бога, Добра, Зла, Человека, Природы и т.д.

Религиозное вероучение отцов католической и православной церкви, безусловно, далеко от такой «свободной» интерпретации концепции сотворения и развития мира, в силу того, что она явно вступает в противоречие с ее ведущими парадигмами — теоцентризмом и креационизмом. Но в христианской философии этот аспект понимания свободы имеет длительную традицию и представляет ценность даже в силу того, что в отличии от ортодоксальной теологии имеет логическое обоснование и исключает строгий детерминизм.

Свобода онтологическая (по Н. Бердяеву — «первичная») выступает возможностью, условием существования Добра и Зла и, следовательно, не может иметь однозначно позитивной моральной оценки. Почему же высшей идеей религиозной нравственной философии выступает не Добро, Бог или Любовь, а именно Свобода? Объяснение этого может быть связано с анализом развития европейской дохристианской и христианской цивилизации в целом, где ценность свободы (наряду с ценностями гуманизма, антропоцентризма, рациональности) сложилась гораздо раньше, чем возникло христианство и была присуща внутреннему духу этого инновационного по природе общества. Стремление к свободе, мало знакомое традиционному обществу, становится одним из ведущих ценностных ориентиров развития западного мира, реализация которого постепенно становилась реальностью и была сопряжена с техническими, научными и социальными революциями. Противоречия, выступает вместе с тем, вероятно, единственной возможностью их. Ориентир на достижение свободы остается ведущим в современном западном обществе, несмотря на порождаемые им проблемы и новые несвободы, так как полностью исключает предопределение и эсхатологизм.

Свобода воли нравственного выбора субъекта в христианском учении односторонняя и имеет скорее моральное значение. Последовательный христианин, даже имея свободу воли, не в праве задаваться вопросом «стоит ли жить?» или «в чем смысл смерти?», «что первично: Бог или свобода?». Эти вопросы определены, и ответы на них относятся к сфере Ориентирования и Следования, в то время как возможность свободы здесь связывается только с нравственным выбором пути Добра или Зла. В этом и состоит, вероятно, главная особенность христианской идеи свободы и, возможно, ее определенная слабость.

Идея свободы как теодицеи одна из самых глубоких и сильных в христианской философии. Однако сущность ее, на наш взгляд, не религиозная, а экзистенциальная, и ее полное развертывание изменило бы и сами рамки христианского вероучения. Свобода выступает не столько важнейшей идеей христианства, сколько тем ее необходимым тезисом, в снятие которого и получает смысл его религиозная концепция. Второй важнейший аспект понимания христианской свободы — аксиологический, также может быть рассмотрен по нескольким направлениям или уровням. Во-первых, свобода как высшая ценность в христианстве, есть достижение спасения и освобождения. Само же состояние освобождения, однако, не тождественно свободе. Свобода есть возможность и потенция всего, любого пути и направления, в то время как освобождение — это преодоление зависимости от внешнего. Таким образом, освобождение уже не может предполагать возможности нового состояния несвободы, в то время как свобода эту возможность утверждает, ни сколько не теряя от этого своей сути. Освобождение в христианской доктрине связано с преодолением зависимости от условностей и тягот внешнего материального мира и собственной смертности и греховности тела. Искомое состояние спасения здесь, также как и в других религиозных системах, — вечность, покой, тождество с Абсолютом. В жертву освобождения попадает уникальное сочетание человеческой души и тела, его единичная неповторимость, которое считается компенсированным воссоединением с Богом. В экзистенциальной христианской философии этот момент сравним с возвращением в дом бытия, который, после долгого скитания, обретает одинокая человеческая экзистенция. В этом состоянии достигается «конечная» свобода, особенность которой состоит в том, что она уже не есть возможность новых несвобод (ибо она вечна) и, следовательно, уже не может быть оценена как Свобода абсолютная.

Во-вторых, в христианской православной философии свобода понимается как ценность, присущая именно этому восточноевропейскому направлению христианства, на чем особенно настаивали в свое время славянофилы. Вера русского человека, в отличии от западного, по мысли И.В. Киреевского, уникальна тем, что она вырастает не из страха перед Богом и последующим воздаянием за грехи земной жизни, а из любви к Богу как к Отцу, вне которой христианская душа немыслима. Любовь же есть воплощение самого горячего индивидуального воления субъекта и может быть только проявлением свободного внутреннего чувства, так как насилие и принуждение в этом отношении не приемлемы. Таким образом, в православной философии триединство веры, любви и свободы выступает необходимым основанием понимания высшей нравственной причастности человека к божественному бытию и, в то же время, не противоречат его свободному выбору. Однако, при этом следует признать безусловную чистоту и нравственную положительность человеческой природы, которой внутренне должно быть присуще стремление к Добру. Этот идеалистический взгляд на человека, в целом характерный для русской славянофильской идеи, в европейской философии XIX-XX вв. был неоднократно подвержен столь разрушительной критике, что может оставаться безусловным только как нравственная модель или идеал.

В-третьих, свобода в христианстве может быть понята и как равенство всех людей перед Богом, которое делает каждую душу свободной от внешней иерархичности и манипулирования со стороны общества. Неравенство во внешнем мире связано лишь с незнанием человеком подлинной духовной равноприближенности всех перед Богом, и, следовательно, подлинной свободы друг перед другом. Несвобода существует только в отношение «Человек — Бог», в отношение «Я — Другой «свобода является подлинной и необходимой. Нарушение последнего соотношения какой либо из сторон рассматривается как прегрешение, предрекающее несвободу и страдание в послесмертном бытие. Вместе с тем страдание и искупление, необходимые испытания для добродетельного пути высоко нравственной души, предполагают наличие (и даже необходимость) внешней несвободы, как причины оказываемого извне давления на проходящую испытание личность. Таким образом, свобода во внешнем мире здесь не является ценностью самой по себе, она важна лишь как внутреннее переживание себя как равного другим, в то время, как реально испытание страданий несвободой являются вполне благоприятными и даже необходимыми.

Различные аспекты видения христианской свободы имеют своей общей чертой неразрывность идеи свободы и несвободы, которые предопределяют и порождают друг друга. Свобода выступает важнейшей философской идеей христианской философии, ее экзистенциальной сущностью, зачастую оказывающейся более широкой и глубокой чем сама христианская доктрина спасения. Ценность свободы, утверждаемая христианством и всей европейской культурой в целом, как видно имеет глубокие основания и неизбежно порождает новые противоречия своим воплощением. Стремление к внешней свободе становится определяющим для светской западной культуры, в то время как стремление ко внутреннему освобождению (так же достаточно относительное) — основой религиозно-философской доктрины христианства.