Статья

Статья Алексей Курбановский Мертвая рука. Некрофизика и метафизиология в творчестве Михаила Шемякина.

Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-29

Поможем написать учебную работу

Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.

Предоплата всего

от 25%

Подписываем

договор

Выберите тип работы:

Скидка 25% при заказе до 5.2.2025



Алексей Курбановский \"Мертвая рука\". Некрофизика и метафизиология в творчестве Михаила Шемякина.

АЛЕКСЕЙ КУРБАНОВСКИЙ МЕРТВАЯ РУКА   Некрофизика и метафизиология в творчестве Михаила Шемякина В конце 1995 года ряд выставок художника М.М.Шемякина состоялся на крупнейших экспозиционных площадках обеих российских столиц: его живописные, графические и скульптурные произведения были представлены в С.-Петербурге — в Центральном выставочном зале (Манеже) и Эрмитаже, а в Москве — в Третьяковской галерее и Большом театре. Это знаменовало определенную нравственную победу автора: тридцать лет назад он участвовал в разгромленной властями предержащими самодеятельной выставке в Растреллиевской галерее Зимнего дворца. В 1971 году Шемякин вынужденно покинул СССР и обосновался в Париже, а с 1981 года живет в Нью-Йорке, пользуясь и коммерческим, и критическим успехом.  Михаил Шемякин (р. 1943), один из наиболее заметных “артистических диссидентов”, начинал свою творческую карьеру в Ленинграде. В конце 50-х он учился в средней художественной школе при Институте имени И.Е.Репина, а в 60-е годы вместе с живописцами О.Лягачевым, В.Ивановым, О.Есауленко, А. Васильевым, А. Макаренко создал группу “Санкт-Петербург”, разработав метод и программу “метафизического синтетизма”1. В сочиненном ими манифесте утверждалось искусство высокой духовной интенсивности, обладающее сложным символическим “посланием”, ориентирующееся на вечные, сакральные ценности: “Икона есть наиболее полная и совершенная форма откровения Красоты в мире, — декларировали художники. — Все усилия метафизических синтетистов направлены к созданию новой иконической живописи. От картины — к иконе”2. Обращение к иконе в условиях советской действительности рубежа 60-70-х годов было, разумеется, свидетельством философско-эстетического “вольнодумства” — но и отраженьем определенного типа артистического дискурса. Оно вписывается в общий “ретроспективизм”, интерес к архаическим и “модифицированным” стилям — так называемое “искусство памяти”, возникшее как реакция на угрюмо-напыщенный пафос “сурового стиля” 60-х годов, который к тому времени приобрел официальный статус 3. Вспомним, что по самому определению древнерусская икона есть воплощенный Логос, она демонстрирует примат сверхчувственного Слова над изображением, Идеи — над способностью художника выразить ее. Подобный “логоцентрический” подход представляется свойственным всему творческому мышлению М.Шемякина, диктующим как сюжетику произведений, так и формальные особенности его стилистики.  Во вступительной статье к каталогу московской выставки Шемякина, состоявшейся в 1989 году, профессор Сан-Францискского университета Жан Одижье писал: “...Его ‘мгновенная импровизация’ — это развивающийся диалог между линией, только что проведенной и той, что вот-вот появится. При всем при этом импровизация линий контролируется и направляется общим замыслом; то, что получается в результате, отражает, по словам самого художника, ‘ни с чем не сравнимое интеллектуальное переживание’. В ‘Диалогах’ Платона Сократ, неотступно следуя логике дискуссии, остается тем не менее ее направляющим элементом.”4 Запомним и уровень философских ассоциаций, и как бы мимоходом подчеркнутый критиком логоцентризм: в самом деле, Шемякин-художник неизменно рассказывает, “проговаривает” свои вещи, полагается на утонченные литературные аллюзии. В цитированной выше теоретической работе “метафизические синтетисты” неодобрительно отзывались о сюрреализме, упрекая последний в “инцестуозном привнесении натуралистического принципа в воображение”5. И тем не менее, многое в искусстве Шемякина заставляет вспомнить о Сальвадоре Дали, “подпольном кумире” отечественной интеллигенции 70-х годов: и напыщенная холодность интеллектуального анализа, и сюрреалистические приемы построения образа (“эстетика мягкого”, сращение одушевленного с неодушевленным, фотографическая точность деталей при гротесковости целого), и декоративность условного цвета. Немаловажно и сходное отношение к слову: С. Дали утверждал, что его картины манифестируют “космическую оральность”. Причем для мэтра международного сюрреализма оральность означала не столько логоцентризм, литературность, сколько съедобность: “Красота должна быть или съедобной, или никакой”, — заявлял тот6. “Съедобность” заметно проявляется и у Шемякина: тут и ранние натюрморты с сырами и лимонами (1976-78), и как бы засахаренные, облитые цветной глазурью “Трансформации” (1981-82), и мясники с распластанными тушами (1986-87). Словно бы проговаривая, “обсказывая” свои произведения, художник делает их еще и пригодными для пищеварения.  Произведения Шемякина как “зафиксированное слово” эквивалентны письму. Вновь обращаясь к Платону, можно вспомнить, что как раз анализируя диалог “Федр”, Жак Деррида пришел к интересному выводу: письмо “незаконный сын” говорящего, “желание письма выявляется, определяется и обличается как желание сиротства и отцеубийственного ниспровержения”7. Отсюда можно заключить, что и диссидентская активность Шемякина, его борьба с тоталитаризмом была как бы восстанием против удушающей свободу творчества “власти Советского Отца”; аналогично, и формальную дерзость художника, его трансгрессивный пафос допустимо вывести из бунта против “отцовского авторитета”, воплощенного в условных, конвенциональных правилах “грамотно написанной картины”, “крепко сконструированной” фигуры или формы. Сам Михаил Шемякин в числе живописцев, оказавших на него влияние, называет П.Брейгеля (Старшего), И.Босха и Фр.Бэкона8. Но в нем нет ни брейгелевской мудрой, патриархальной народности, ни подлинного религиозного герметизма Босха (вот уже которое столетие успешно сопротивляющегося всем интерпретаторам), ни могучей, брутальной (пусть и гомосексуальной) страсти Бэкона. Думается, Шемякина вернее всего сблизить с живой и поныне художественной традицией венского “сецессиона” (от Г.Климта до Ф.Хундертвассера и Э.Фукса), где германская рационалистическая мистика разбавлена мутной волной славянской чувственности. В Шемякине есть пряность, жеманная, хоть суховатая фантазия, но есть и методичный ум (метод, как известно, свойствен и безумию9).  Словно воздавая дань безумию, главным формальным приемом Шемякин избирает анаморфоз, искажение пропорций. Его персонажи, объекты вытягиваются, разбухают, извиваются, распадаются — и в физическом, и в биологическом смысле. В редкой работе Шемякина не повествуется о смерти, или не присутствуют в том или ином виде труп, скелет, череп10. Скелет срывает покрывало с дамы (“Человеческая комедия”, 1986), рожает (“Рождение Филиппа, Испанского короля”, 1987), нянчит своего смертеныша (“Бухенвальд”, 1987), с комфортом путешествует (“Смерть в коляске”, 1987). Смерть тесно связана с вышеуказанной оральностью: вот и Сальвадор Дали говорил: “Есть — всегда значит много умирать”. “...Первым отлетел костыль... Потом голова... Точно подкинутая какой-то неизъяснимой силой она, оторвавшись от туловища, сделала мягкий, плавный полет высоко над домами, чуть застыв над миром в лунном свете ноги. Савелию даже показалось, что его голова чуть улыбнулась ноге, когда покорно опускалась где-то там, за домами...” — так живописует проживающий в Париже писатель Юрий Мамлеев в иллюстрированном М. Шемякиным рассказе “Нога”11. Летающие части тела, замещающие небесные светила, встречаются и в собственных работах живописца (ср. “Метафизический автопортрет со смертью и с отцом в виде луны”, 1985). Анаморфозы художника зримо являют декомпозицию формы, то есть — как бы прогрессирующее разложение, распад мертвого тела; в сочетании с “оральной съедобностью” можно говорить о некрокулинарии М.Шемякина. Главное художественное средство Шемякина — линия. Несмотря на яркий, порой рискованный колорит, цвет у него неживописен, зато штрих — вычурный, капризный, чувственный. Нервная линия подчеркивает пикантные детали, ощупывает форму, легко стилизует ее. Контур — активный проводник мертвящего начала: фигуры “тушенош” (“Чрево Парижа”, 1977-78) распластаны, как бабочки на булавках; “Метафизические головы” (1989) напоминают зажатые стеклом срезы патологических тканей. Уподобляясь слову, линия подробно и обстоятельно “пересказывает” кудрявые метафоры символического “сюжета”. Такая аффектированная демонстрация, игривый показ сродни велеречивым эротическим описаниям в романах маркиза де Сада — как о том пишет Ролан Барт: “Эротизм — это всегда слово и только слово: ведь практика может быть эротически закодирована лишь в том случае, если она известна, то есть выговорена”12. Имя маркиза де Сада здесь возникает не случайно: представляемая им тема извращения, аномалии, подводит к понятию декаданса. Известно пристрастие Шемякина к стилю модерн и культуре fin de siecle, “серебряного века”: отсюда часто повторяющиеся блоковские “Балаганчики”, “Карнавалы Санкт-Петербурга”, поэтика М.Меттерлинка, образ В.Нижинского... От символизма у него — многозначительность, граничащая с двусмысленностью, от Art Nouveau — утонченность, доходящая порою до салонной “красивости”.  Важно подчеркнуть, что “символистско-модерные” коннотации у Шемякина имеют конкретный адрес — творчество мастеров “Мира искусства” с их одержимостью “северной эротикой”, “югендштилем” и “сецессионом”; да и вообще это художник в высшей степени петербургский. Он сознательно акцентирует и подчас манерно-лукаво обыгрывает “петербургскую ауру”: имперский лоск, западничество, некоторую призрачную “измышленность”, типичный петербургский фригидный нарциссизм. Последнее качество представляется свойственным мэтру и лично: от кокетливого конного автопортрета в виде четырехглавого полуразложившегося трупа (“Прошлое, настоящее и будущее”, 1992) и милитаристского “имиджа” (пятнистая или черная гимнастерка, галифе, офицерские хромовые сапоги) до тщательно дозируемых интервью. Нарциссизм весьма ощутим и в искусстве, и в самооценке позднего Шемякина: “Я считаю себя создателем довольно интересных метафизических структур: метафизические портреты, метафизические композиции. Есть такое понятие на сегодняшний день, как шемякинские натюрморты...,” — заявляет тот без ложной скромности13. Этакое самолюбование сродни автоэротизму, что может свидетельствовать о скрытом психологическом комплексе, болезненной мнительности, тщеславии художника. Вероятно, отсюда же и амбициозность Шемякина, тяга к респектабельности, самоутверждению на самом высоком уровне: нынче он поставил свои скульптуры и в колыбели Санкт-Петербурга — Петропавловской крепости (паучий “Петр Первый”, 1991), и на набережной Невы (гниющие “Метафизические сфинксы”, 1995), а давешняя выставка в Эрмитаже — суть моральная компенсация за разгромленную властями “выставку такелажников” 1964 года14. Можно предположить: отсюда и пристрастие автора к дорогим материалам в скульптуре — мрамору и бронзе, золоту и серебру. Вспомним, что З.Фрейд отмечал: золото и вообще драгоценные материалы являются бессознательным субститутом экскрементов, отбросов15; в рельефах Шемякина видим те же мягко разлагающиеся формы, что и в живописи. И меткое фрейдовское наблюдение, и “самодостаточность” художника, его “извлечение творенья из себя”, и собственно переход к лепке, пластике, непосредственно-чувственному формованию объемов, наводят на конечный вывод: в своем творчестве Михаил Шемякин, компенсируя длительный период гонений и борьбы, осуществляет триумфальный переход от оральности к анальности — подобно ребенку, созидающему свой сугубо индивидуальный “дефектный мир”, в коем он может чувствовать себя хозяином и господином.   1 — Об этом см.: Александр Глезер. Русские художники на Западе. Jersey City, New Jersey, 1986, стр. 75-76, 97, 135. 2 — Цит. по: Unofficial Art from the Soviet Union, by I.Golomshtok & A.Glezer. Introduction by Sir Roland Penrose. Edited by Michael Scammell. London, 1977, p. 157. 3 — Подробнее см.: Susan Reid. The “art of memory”: retrospectivism in Soviet painting of the Brezhnev era / Art of the Soviets. Painting, sculpture and architecture in a one-party state, 1917-1992. Ed.by M.Cullerne Bown & B.Taylor. Manchester & New York, 1993, p. 166, 170.  4 — Цит. по: Михаил Шемякин. Нью- Йорк — Москва. Ретроспективная выставка 1972-1989. [Torino, Italy], 1989, без пагинации. 5 — Unofficial Art from the Soviet Union..., p. 157. 6 — Цит. по: Dali...Dali...Dali... Text by Max Gerard. Introduction by Dr.Pierre Roumeguere. New York, 1974, [no pagination]. Исследователь Пьер Румгер комментирует: “...Съесть все! Вот в чем заключается наиболее претенциозный и навязчивый фантазм далиевского переживания того, что Хайдеггер именует Dasein, “бытие-в-мире”, а также Mitsein, “со-бытие” — происхождение и неразделимое сплетенье индивида и жизненного переживания, воспринятого как судьба” (там же.) 7 — Jacques Derrida. Plato’s Pharmacy / Dissemination. Translated, with an Introduction and additional notes, by Barbara Johnson. Chicago, 1981, p. 77. Ср. также: “...Всякое сочинение, однажды записанное, находится в обращении везде — и у людей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет. Если им пренебрегают или несправедливо его ругают, оно нуждается в помощи своего отца, само же не способно ни защититься, ни помочь себе” (Платон. Собр. соч., в 4-х тт. Т. 2, М., 1993, стр. 187). 8 — “Я копировал Брейгеля, Босха, великих голландцев. Первые двое на меня оказали громадное влияние: это были мои любимые художники. <...> На сегодняшний день один из самых крупных современных художников, который на меня оказывает большое влияние — это Фрэнсис Бэкон.” (“Михаил Шемякин: от второгодника до мэтра”. С известным художником беседует Александр Минчин //“Русская Виза”, Осень 1994 (4), стр. 34.)  9 — “Though this be madness, yet there is method in’t” (W.Shakespeare. Hamlet, Prince of Denmark. Act Two, Scene 2.) 10 — Вероятно, это можно объяснить воспоминаниями послевоенного детства, ср.: “...Игрушек не было, их нам заменяли патроны, гильзы...Кругом трупы, разложение, черепа. Казарменное жуткое помещение интерната, ночами лазали по подвалам с фонариками, нашли даже электрический стул...” (“Русская Виза”..., стр. 34). 11 — Цит. по: Юрий Мамлеев. Живая смерть. Сборник рассказов. C.A.S.E./Third Wave Publishing, Paris — New York, 1986, стр. 347; эта книга экспонирована на выставке. 12 — Из книги “Сад, Фурье, Лойола” (1971), цит. по: Ad Marginem. Маркиз де Сад и ХХ век. Пер. с франц. М., 1992, стр. 196. 13 — Цит. по: “Русская Виза” ..., стр. 39.  14 — Об обстоятельствах, связанных с этой выставкой, см. воспоминания самого протагониста: Михаил Шемякин. История одной выставки (из книги воспоминаний)// Альманах литературы, искусства и общественно-политической мысли “Стрелец”, 1992, N 3 (70), стр. 201-204. 15 — Sigmund Freud. The Interpretation of Dreams. Translated by J.Strachey. Edited by A.Richards. The Pelican Freud Library, Vol. 4, London, 1975, p. 528-529.

1. Реферат Взаимосвязь агрессии и интеллекта у девиантных подростков
2. Реферат на тему Nationalism Is The Source Of Conflict Between
3. Реферат на тему Bartholomae And Petrosky Essay Research Paper Gaining
4. Сочинение на тему Достоевский ф. м. - Крах
5. Курсовая Розробка мікропроцесорної системи управління та керування обєктом на базі RISK AVR-мікроконтролера
6. Реферат на тему Stephen Crane Essay Research Paper One of
7. Реферат на тему Imperfect Tense Essay Research Paper
8. Реферат на тему Подагра и остеоартроз
9. Курсовая Биологическое и социальное развитие человека
10. Биография на тему Вишневский ВВ