Оглавление

Введение

1. Лингвокультурологические свойства слов и фразеологических единиц

1.1 Контекстно обусловленное слово как образец лингвокультурологических исследований

1.2 Поэзия серебряного века как объект лингвокультурологических описаний

1.3 Культура личности в лингвокультурологии: манифестации и отражение перспектив

1.4 Переводческие трансформации как средство познания лингвокультурологической ценности слов и фразеологических единиц

2. Лингвокультурологический аспект фразеологизмов как объекта перевода

2.1 Свойства личности в аспекте ее семантических характеристик (на материале фразеологизмов)

2.2 Фразеологизмы как составляющие перифраз при переводе (на материале английского и русского языков)

2.3 Фразеологические эквиваленты в переводных текстах: содержание и структура

2.4 Национально-культурная специфика английских и русских слов (сопоставительный аспект)

Заключение

Библиографический список

Введение

В традиционно ориентированной лингвистике в настоящее время постоянно ставятся и формируются такие проблемы и задачи, которые уже не могут быть решены укоренившимися в науке средствами и методами, а требуют применения синкретичных логико-лингвистических, психолингвистических, социолингвистических способов исследования лингвистики текста. На наш взгляд, и лингвокультурология как особое направление анализа вызвано к жизни именно такой постановкой вопроса. Гуманизация современной науки о языке выдвигает на первый план проблемы, связанные с коммуникативной личностью, говорящим и воспринимающим речь человеком. Исходным здесь, таким образом, является понимание языковой личности "как совокупности способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений" (Ю.Н.Караулов).

Анализ динамического существования науки актуален, весьма сложен и требует выработки целостной системы критериев для определения оправданности одних языковых изменений в тот или иной исторический период и недопустимости других. Научные сведения о языке (наряду со сведениями других наук) и методологические принципы, лежащие в их основе, формируют научное мировоззрение человека, его понимание того, как устроен язык; они служат базой гуманитарного образования, основой языковой культуры личности. Вместе с тем понятие языковой культуры неразрывно связано с понятиями ценности, значимости языка как феномена и атрибута культуры, носителем которой является участвующая в коммуникации личность. Культурологическая значимость языка, понимание того, что в нем отражается картина мира, вся человеческая жизнь, пропущенная через человеческое сознание, находят свое выражение на разных уровнях языковой системы.

Языковая культура личности формируется при взаимодействии феноменов "культура языка" и "культура речи". В ее основе лежат знания норм письменной и устной речи, смысловых и выразительных возможностей системы, изучение образцовых художественных, публицистических и некоторых других риторических текстов, принадлежащих классикам.

При анализе языковых средств вырабатывается художественное мышление и художественный вкус языковой личности. Культура речи - это в ряду многих составляющих умение пользоваться выразительными средствами языка; черты языковой личности определяются не только количеством, но и качеством прочитанного; свойства создаваемых речевых произведений детерминированы основными характеристиками регулярно перерабатываемых текстов.

Несмотря на постоянное и пристальное внимание лингвистов, психологов, этнографов к проблемам языковой личности, в том числе в аспекте ее лингвокультурологических характеристик (Ю.Д. Апресян, М.М. Бахтин, В.П. Белянин, Н.А. Бердяев, Г.И. Богин, Г.А. Бондарев, Л.Ю. Буянова, Е.М. Верещагин, Б.М. Гаспаров, Н.Л. Грейдина, Л.А. Исаева, В.И. Карасик, Ю.Н. Караулов, В.Г. Костомаров, Г.П. Немец, С.П. Мамонтов, Ю.С. Степанов, А. Вежбицкая, Д. Зиглер, Й. Хёйзинга, Л. Хьел), они еще не решены с достаточной степенью полноты и конкретности. Отсутствие строго описанной системы лингвокультурологических характеристик языковой личности на разных уровнях реализации не способствует выявлению и осмыслению ее составляющих в каждом конкретном случае. По-видимому, попытки современной теоретической лингвистики решить проблемы языковой личности традиционными грамматическими средствами не перспективны, так как содержательные и аксиологические сущности этой структуры могут быть выявлены только при комплексном их освещении, т. е. с учетом влияния со стороны таких областей знания, как лингвострановедение, психолингвистика, социолингвистика, этнолингвистика, и в первую очередь лингвокультурология. Развернутое исследование означенных проблем в лингвистической науке не осуществлялось, чем и определяется актуальность данной работы. Научная новизна работы состоит в определении статуса лингвокультурологических описаний языковой личности в ряду ее других характеристик, в выявлении национальных, социальных и политических аспектов русской языковой личности, специфики их взаимодействий и взаимовлияний, в описании языковой картины мира именно в лингвокультурологическом аспекте.

Объектом исследования избрана языковая личность в исторической перспективе, в художественном тексте с точки зрения национальных особенностей мышления.

Предметом исследования являются, во-первых, лингвокультурологические свойства слов и фразеологических единиц, определяющие специфику языковой личности, и, во-вторых - переводческие трансформации как средство познания лингвокультурологической ценности слов и фразеологических единиц.

Основная цель работы — рассмотрение нравственных аспектов в лингвокультурологическом подходе к явлениям языка, определяющим специфику формирования и области компетенции языковой личности. В связи с этим ставятся конкретные задачи дипломного исследования:

1) определение места лингвокультурологии в отечественной лингвистической и философской традициях и выявление источников ее формирования;

2) выяснение специфики прозаических и поэтических текстов с точки зрения их лингвокультурологических характеристик;

3) описание лингвокультурологических свойств языковой личности в аспекте пространственно-временных характеристик;

4) представление составляющих русского национального характера с точки зрения их лингвокультурологических свойств;

5) выведение лингвокультурологических свойств слов и ФЕ при переводе их с английского языка на русский;

Материалом для исследования послужили прозаические и поэтические художественные тексты русской и английской литературы XIX-XX вв., тексты религиозной, христианской, православной тематики. Православная религия-при этом рассматривается как составная часть русской культуры в ее взаимодействии с другими областями деятельности человека. Для анализа отобраны тексты, в которых свойства автора как языковой личности проявляются достаточно рельефно, а лингвокультурологические параметры их составляющих отражают роль рассматриваемых речевых произведений в формировании логико-семантической и прагматической структур языковой личности автора и читателя. Картотека, составленная по художественным и религиозным текстам, насчитывает около 6,5 тысяч единиц. Основным методом исследования избран описательно-сопоставительный метод синхронного анализа лингвистических образований, формирующих лингвокультурологическую аспектность языковой личности; метод функционального анализа языковых единиц, определяющих лингво-культурологический статус языковой личности. Приемы лингвистического наблюдения применяются при отборе исследуемых слов и фразеологических единиц в которых свойства языковой личности проявляются настолько, что могут служить предметом лингвокультурологических описаний. Приемы контекстуального анализа использованы для определения лингвокультурологической значимости религиозных и художественных текстов при формировании образа автора и образа читателя; классификация и систематизация – при выяснении национально-культурной специфики английских и русских слов и ФЕ; приемы компонентного анализа - при выявлении способов лингвистических отражений времени и пространства в сопоставляемых языках; приемы статистической характеристики - при выведении типов герменевтических трактовок языковой личности. Различные лингвофилософские концепции, трактовки языковой личности рассматриваются через призму их адекватности реальным естественно-языковым характеристикам языковой личности.

1. Лингвокультурологические свойства слов и фразеологических единиц

1.1 Контекстно обусловленное слово как образец лингвокультурологических исследований

Средневековая традиция русской культуры характеризуется двойной моделью религиозной и светской письменности. Каждая модель имела соответствующий статус, степень авторитетности конкретное назначение. Церковная литература рассматривалась как безусловно истинная. В пределах данной культуры писатель был не создателем, а носителем высшей истины. В этой связи возрастало значение нравственного аспекта. Характерной для религиозной традиции была функция пророческая.

В литературе XVII в. происходит трансформация традиций религиозной письменности. Наблюдается тенденция преодоления мистического ореола создания слова человеческого, которое может быть подвергнуто проверке и критике. Подобная тенденция характерна в общем для западноевропейских культур. Иная картина вырисовывается для русской культуры, точнее русской лингвокультуры, поскольку несоответствия области культуры русской по сравнению с западноевропейскими культурами относятся именно к области языковой культуры. По этому поводу Ю.М.Лотман подчеркивает «принципиально различное отношение в обществе к труду художника, архитектора, актера и т.д., с одной стороны, и к творчеству поэта - с другой" [134. С. 347]. В пределах западноевропейской культуры XVII в. поэт и другие деятели искусств находились в одном ряду, имели одинаковый статус. А в русской культурной традиции XVII в. музыкант, архитектор, живописец считались людьми "низких" занятий, поскольку это были профессии для вольноотпущенников, крепостных и иностранцев. Данные профессии были ближе к ремеслу наряду с поваром и парикмахером). Поэт же в России — человек благородного занятия, поэтому поэзия в социальном отношении закрепилась за благородным сословием. В XIX в. поэзия - "язык богов" - становится монополией дворянства, превращается в язык Бога. В русской лингвокультуре поэты - пророки, прорицатели. Поэт - носитель высшей истины, поскольку слово его даровано свыше. Его слово наделено особой авторитетностью, оно уже есть Слово.

В этих условиях «Дихотомия "поэзия-проза" как бы замещает средневековое "церковнославянский язык - русский язык"» [134. С. 367]. При этом происходит процесс отделения поэзии от государства, и со временем она превращается в самостоятельную, а затем и в противостоящую силу. Поэзия приобретает статус духовного авторитета. Нивелирование русской церкви в петровский период способствует развитию и росту культурной ценности поэзии. Вместе с тем поэзия берет на себя функции распространения религиозных представлений. В целом национальная модель не изменяется. Изменения компенсируются перераспределением функций.

Исторический подход явно подчеркивает особое развитие классического периода в истории русской литературы. Это - эпоха, отличающаяся от предыдущего и от последующего периодов в развитии русской классической литературы. В данный период отмечаются динамические и противоречивые тенденции. Эта эпоха охватывает огромный исторический период между Пушкиным и Чеховым. Она рассматривается и воспринимается как единое целостное явление органического единства. В этот период русская литература становится мировой литературой. Ю.М. Лотман в развитии русской литературы классического периода отмечает два существенных момента, два типа самосознания культуры: «…осознания себя как процесса эволюционного и осознания себя как процесса взрывного. Это оказывает обратное влияние на развитие и придает ему исключительно усложненный характер" [134. С.381]. Как полагает Лотман, русскую литературу и культуру в целом характеризует самосознание в терминах «взрыва и резких перемен катастрофического характера". Русская культура классического периода, рассматриваемая как органическое единство, вместе с тем внутри себя разграничивается на основе различных структурных модусов с бинарной и тернарной системами.

Бинарная структура предполагает деление на положительное и отрицательное, добро и зло, греховное и святое. Бинарная система представлена творчеством Лермонтова, Гоголя, Достоевского. Размышляя над творчеством Ф.М. Достоевского, Д.С. Лихачев сравнивает мировидение Достоевского с готической вертикалью: "Верх и низ жизни, бог и дьявол, добро и зло, постоянные устремления его героев снизу вверх, социальный разрез общества с его низами и "высшим светом", бездны и небо в душе героев - все это располагается по вертикали и может напоминать готическое построение того мира, который изображал Достоевский" [125. С. 240].

Тернарная модель включает в себя бинарную структуру с дополнением экзистенциального мотива: мир добра, мир зла и мир, характеризующийся признаком существования и не имеющий однозначной моральной оценки.

Между добром и злом находится пространство существования, мир жизни. Эта модель начинается от А.С. Пушкина, находит свое продолжение в творчестве Л.Н. Толстого и завершается творчеством А.П.Чехова. "Тернарная модель, - отмечает Ю.М. Лотман, - создает в русской литературе возможность - оправдания жизнью и вносит, рядом с религиозно-этической оценкой нравственности, ее эстетическую и философскую оценку, представление о том, что бытие нравственно по своей природе, а зло есть уклонение от природы бытия. Отсюда — характерная для русской литературы XIX в. мысль об искажении благородной сущности человека и представление о социальном как о вторжении созданного человеком зла в благородную сущность человеческой личности" [34. С. 386]. Модель эта имеет глубоко национальную сущность.

Механизм действия тернарной модели таков: в отличие от бинарной, она движется не от модели к реальности, а наоборот, от реальности к модели. При сравнении прозы Ф.М.Достоевского и Л.Н.Толстого выявляется различное действие моделей - бинарной и тернарной: "У Достоевского идеологический замысел иллюстрируется реальностью, у Толстого — реальность вступает в конфликты с идеологической схемой и всегда представляет нечто более богатое" [34. С. 187]. Бинарная модель может рассматриваться как идеальная модель, которая так или иначе вступает в конфликт с эмпирической реальностью. В тернарной модели присутствует диалектический механизм. Пушкинский этап (начало тернарной модели) представляется эклектичным. Однако подобная эклектичность - не результат соединения случайно собранных противоречий, а разнообразие бесконечных потенций развития. Чеховский период полагается исчерпывающим, имеющим итоговый характер, и путь от него был отмечен не продолжением и преемственностью, а взрывом и преодолением.

Ю.М. Лотман отмечает, что предложенная им схема есть лишь одна из возможных моделей развития литературы XIX в. Так, с одной точки зрения литературный процесс является жестко организованным, с другой - это движение, определяемое случайными обстоятельствами. С точки зрения читателя, литература — бесконечный ряд завершенных произведений. С точки зрения самого писателя, его собственное произведение - это незаконченный текст, который он будет создавать до конца своих дней. Ю.М. Лотман, размышляя над русской литературой классического периода делает вывод о том, что она не представляется легко описываемой и моделируемой структурой, «подобно тому, как нельзя одну реку перейти дважды, нельзя один раз и навсегда изучить историю литературы: река меняется" [34. С.393]. Теоретический аспект лингвокультурологических вариантов в поэзии отражен в лингвопоэтическом направлении теории словесности в работах Б.А. Ларина [21], В.В.Виноградова [47], Г.О. Винокура [48], продолживших традиции А.А. Потебни [74], А.Н. Веселовского [76], а в структурно-семиотическом направлении представлен работами Ю.М. Лотмана [33], В.Н. Топорова [21] и др.

В книге "Мысль и язык" А.А. Потебня связывает поэтичность языка с понятием символизма: "Символизм языка, по-видимому, может быть назван его поэтичностью; наоборот, забвение внутренней формы кажется нам прозаичностью слова. Если это сравнение верно, то вопрос об изменении внутренней формы слова окажется тождественным с вопросом об отношении языка к поэзии и прозе, т.е. к литературной форме вообще" [74. С. 155].

А.А. Потебня охарактеризовал поэтическое произведение следующим образом: "Элементам слова с живым представлением соответствуют элементы поэтического произведения, ибо такое слово и само по себе есть уже поэтическое произведение". По словам ученого, "поэзия есть преобразование мысли посредством конкретного образа, выраженного в слове, иначе: она есть создание сравнительно обширного значения при помощи единичного сложного (в отличие от слова) ограниченного словесного образа (знака)" [74.С.71].

Это неполное определение. Как первичное создание поэтического образа, так и пользование им (вторичное создание) сопряжено с известным волнением, иногда столь сильным, что оно становится заметным постороннему наблюдателю: « Лицо его (импровизатора) страшно побледнело; он трепетал, как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он... отер платком высокое чело, покрытое каплями пота" (А.С. Пушкин)" [175. С.74-75]. А.А.Потебня считает поэзию, как и науку, лишь способом мышления, употребляемым взрослыми и детьми, цивилизованными и дикими, нравственными и безнравственными. Определение поэзии, по мысли ученого, "не должно заключать в себе никаких указок на содержание и достоинство образа" [74. С.74].

А.Н. Веселовский предлагает сравнительный подход к вопросу о языке поэзии и языке прозы. Говоря о различии между ними, он подчеркивает следующее: "Мы скажем, не обинуясь: язык поэзии с лихвой орудует образами и метафорами, которых проза чуждается; в ее словаре есть особенности, выражения, которые мы не привыкли встречать вне ее обихода, ей свойственен ритмический строй речи, которого за исключением некоторых моментов аффекта чуждается обыденная, деловая речь, с которой мы обыкновенно сближаем прозу" [42. С.85].

Поэтический язык А.Н. Веселовский характеризует как торжественный, возбуждающий удивление. В поэзии употребляются выразительные, конкретные слова, вызывающие ассоциацию. Ученый считает, что поэтический язык и язык прозы имеют одни и те же основы: ту же конструкцию, те же риторические фигуры, те же слова, эпитеты, метафоры, образы. Язык прозы рассматривается в качестве лишь противовеса поэтическому языку. "В стиле прозы, - пишет А.Н. Веселовский, - нет, стало быть, тех особенностей образов, оборотов, созвучий и эпитетов, которые являются результатом последовательного применения ритма, вызывавшего отклики, и содержательного совпадения, создававшего в речи новые элементы образности, поднявшего значение древних и развившего в тех же целях живописный эпитет"[42. С. 107].

Рассуждая о подъеме литературы в прозе в связи с усилением демократических интересов, А.Н. Веселовский предлагает осмыслить данный факт как "аристократизацию поэзии". Взаимодействие поэтического языка и языка прозы, согласно мнению ученого, вызывает вопрос психологического характера: «В прозе является не только стремление к кадансу, к ритмической последовательности падений и ударений, к созвучиям рифмы, но и пристрастие к оборотам и образам, дотоле свойственным лишь поэтическому употреблению… Язык поэзии инфильтруется в язык прозы; наоборот, прозой начинают писать произведения, содержание которых облекалось когда-то, или, казалось, естественно облекалось бы в поэтическую форму" [42. С.109], поскольку поэтический язык считается архаичнее языка прозы.

В противовес сказанному в формальном направлении считается, что работа поэтических школ сводится к накоплению и выявлению новых приемов расположения и обработки словесных материалов и, в частности, гораздо больше к расположению образов, чем к созданию их. Формальный подход на первый план выдвигает не результат, а сам процесс. Во главу угла ставится значение функционирования творческой лаборатории человека искусства.

Р.О. Якобсона поэтическое слово интересует во временном ракурсе: прошлое - настоящее - будущее. Говоря о новейшей русской поэзии, он подчеркивает следующее: "Каждый факт поэтического языка современности воспринимается нами в неизбежном сопоставлении с тремя моментами: наличной поэтической традицией, практическим языком настоящего и предстоящей данному проявлению поэтической задачей" [250. С.121]. Ученый считает, что развитие теории языка поэзии будет возможно лишь тогда, когда поэзия будет восприниматься с социальной точки зрения, что позволит создать « поэтическую диалектологию". Р.О.Якобсон вводит в интерпретацию "поэзии функциональный подход, рассматривая поэзию как "язык в его эстетической функции". Поэтический язык - это "мир эмоций, душевных переживаний, как "складочное место, куда сваливается все, что не может быть оправдано, применено практически, что не может быть рационализировано"[250.С. 124].

О.Н. Тынянов отмечает, что законы развития сюжета в стихе иные, чем в прозе. Поэтический язык и язык прозы отличаются также по восприятию и воспроизведению образа. Функция образа в них различна [222]. По мнению Б.А. Ларина, "мастерство словесных эффектов у поэта совсем другого рода и имеет совсем иное назначение, чем во всех остальных типах речи... ни в каком смысле недопустимо называть поэтическую речь «диалектом" (здесь имеет место полемика с положениями А.А. Потебни. –В.Т.) поэтической речи не свойственна замкнутость, недоступность непосвященным" [121. С. 162]. Б.А. Ларин в итоге признает продуктивность эстетического исследования, которое, как он полагает, "будет менее предвзятым". В.В.Виноградов считает науку о речи литературно-художественных произведений ступенью к науке о языке поэзии. "Поэтическая речь, - пишет ученый, - искомая величина, речь художественных произведений - данность. И только через исследование приемов словесной организации литературных произведений можно приблизиться к раскрытию поэтических форм языка вообще, чтобы замкнуть принципиальное выяснение их природы в особую дисциплину о поэтической речи" [47]. Рассуждая об образном строе лирики Пушкина. Г.В.Степанов подчеркивает, что "поэтические формулы" являются для поэта не только как данные, но и как заданные, побуждающие поэта к импровизации [204. С. 171]. В связи с этим ученый полагает, что в искусстве «смыслотворчество" реализуется как "образотворчество".

О разновидностях языка Г.О. Винокур говорит как о представлении различных функций языка. При этом одна и та же система языка может служить разным областям культуры, иметь различное жизненное назначение, «выражать различные модусы сознания". Язык, таким образом, представляется как материал логической мысли, науки. В этом случае срабатывает функция передачи смысла особого рода. Язык как материал искусства включает работу художественной функции: "Поэтическое произведение, разумеется, содержит в себе не просто язык, но прежде всего - мысли и чувства, выраженные в языке" [48. С.191].

В семиотической традиции тартуско-московской школы предлагается следующее соотношение в интерпретации поэзии и прозы: "...стихотворная речь (равно как и распев, пение) была первоначально единственно возможной речью словесного искусства. Этим достигалось "расподобление" языка, отделение его от обычной речи. И лишь затем начиналось "уподобление": из этого - уже резко "непохожего" - материала создавалась картина действительности, средствами человеческого языка — строилась модель-знак. Если язык по отношению к действительности выступал как некая воспроизводя щая структура, то литература представляла собой структуру структур. То, что литературное произведение - органическая структура, определяет и решение вопроса о соотнесении поэзии и прозы" [133. С.72]. Подобного взгляда придерживается и В.Н. Топоров: "Происхождение «поэтической" функции неотделимо от происхождения самого языка, и "первоговорящий" был одновременно и "первопоэтом", поскольку сам выход в слово (область и статус до того неизвестные) образует обращение на сообщение ради самого сообщения...что и составляет суть "поэтической" функции» [221.С.213].

Ю.М. Лотман отмечает, что путь исследования словесности можно рассматривать как описание движения, идущего от поэзии к прозе как более сложной структуре. Следующий этап - этап вытеснения поэзии прозой. В дальнейшем поэзия и проза функционируют как самостоятельные, но коррелирующие художественные системы [133].

В итоге Ю.М. бЛотман подчеркивает, что проза (имеется в виду художественная) возникла на фоне конкретной поэтической системы как ее отрицание с реализацией так называемого минус-приема. При рассмотрении возможности взаимокорреляции поэзии и прозы уместным представляется вопрос о характере действия порождающих моделей. "Здесь совершенно ясно, - пишет Ю.М. Лотман, - что стиховая модель будет отличаться большей сложностью, чем общеязыковая (вторая войдет в первую), но не менее ясно, что моделировать художественный прозаический текст - задача несравненно более трудная, чем стихотворный" [133. С.83]. Ю.М. Лотман считает неверной постановку следующего вопроса: "Зачем нужна поэзия, если можно говорить простой прозой?", поскольку "проза не проще, а сложнее поэзии". Для изучения единой идейно-художественной природы словесного искусства Ю.М. Лотман предлагает структурный анализ стиха, который позволил бы преодолеть недостаток, заключающийся в попытках "перекинуть мостики между двумя независимыми системами" [33. С.85].

XX в. дал России поэта, "судьба и весть" которого отличаются масштабностью, не вызывающей сомнения. Творчество Осипа Мандельштама не вписывается в академические рамки: "Прописать бесприютную тень бесприютного поэта в ведомственном доме отечественной литературы, отвести для него нишу в пантеоне и на этом успокоиться - самая пустая затея, - размышляет С.С. Аверинцев. - Уж какой там пантеон, когда у него нет простой могилы, и это очень важная черта его судьбы. Что касается литературы, не будем забывать, что в его лексиконе это слово бранное..." [1.С. 189—190].

1.2 Поэзия серебряного века как объект лингвокультурологических описаний

Пожалуй, ни в одной культуре, кроме русской, нет такого количества литературных отступников", составляющих неформальный пантеон писателей и поэтов. Символично, что время рождения этой творческой плеяды поэтов представляет собой непрерывный ряд отметин на временной оси: 1889 – год рождения Анны Ахматовой, 1890 - Бориса Пастернака, 1891 - Осипа Мандельштама, 1892 - Марины Цветаевой.

С.С. Аверинцев, желая представить целостную картину, следующим образом характеризует творчество Мандельштама: "Несогласуемые между собой, не сводимые воедино представления о Мандельштаме - словно проекции трехмерного тела на плоскость...Чтобы получить три измерения, восставляют к прямой перпендикуляр, проводят через две прямые плоскость, а затем восставляют новый перпендикуляр, на сей раз - уже к плоскости. Поэзия, по Мандельштаму, - пространство даже не трехмерное, а четырехмерное. Можно понять, что поэт только и занимается восставлением "перпендикуляров", что он весь - поперек и наперекор самому же себе ("себя губя, себе протиивореча...") и что это - не только от странностей психологии, от извилин биографии, но прежде всего потому, что иначе ему не освоить полноты измерений своего мира" [1. С. 192].

Как свидетельствует С.С.Аверинцев, последовательная художническая воля Мандельштама далека от демонстративного вызова. Вначале творческого пути это проявляется как некое отрицание. По словам К. Брауна и Н.А. Струве, у раннего Мандельштама отмечалось "преизобилие" отрицательных эпитетов (небывалый, невыразимый, неживой, недовольный, неизбежный, ненарушаемый, неожиданный, нерешительный, неунывающий, неутоленный, неутолимый, бесшумный, безостановочный), которые внутри стиха приобретают особую силу: От неизбежного

Твоя печаль,

И пальцы рук

Неостывающих,

И тихий звук

Неунывающих

Речей...

Отрицание при этом выполняет функцию утверждения:

...Но люблю мою бедную землю,

Оттого, что иной не видал...

Подобное явление свойственно также мироощущению Марины Цветаевой:

Мне нравится, что вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не вами...

Для техники и образности Мандельштама характерно господство аскетической сдержанности, в них нет редких, звонких, изысканно-богатых рифм, как у Вячеслава Иванова. Аскетичность проявляется также в осторожном употреблении имени, имени собственного: "Легче камень поднять, чем имя твое повторить" (поэтическая вера Мандельштама). "Любое имя, - указывает С.С. Аверинцев, - как бы причастно у него библейскому статусу имени Божия, которое нельзя употреблять всуе. Установкой на субстанциональный характер акта именования исключено расточительное употребление "экзотических" имен для декоративных целей, как это было обычным у Брюсова или Волошина" [1. С.20 1-202].

Размышляя о творчестве Мандельштама, С.С.Аверинцев проводит параллели, сравнивая его с символистами: "Символизм немыслим без своей религиозной претензии. Символисты легко приступали к штурму верховных высот мистического восхождения; "новое религиозное сознание" было лозунгом их культуры. Старые критерии для отличения христианского от антихристианского или хотя бы религиозного от антирелигиозного отменялись, новых не давалось, кроме все того же: "гори!" Поэтому для символизма в некотором смысле все - религия, нет ничего, что не было бы религией. Акмеисты же, напротив, восстанавливают святость сакрального слова, устанавливая своеобразное табу. Мандельштам и Ахматова выражают "протест против инфляции священных слов" [1. С. 2 18-2 19]. Парадоксально для творчества Мандельштама то, что его "матовый" стих и негромкий голос произвели столь громкий резонанс в русской культуре и литературе XX столетия. В завершение своих размышлений о творчестве Мандельштама С.С. Аверинцев отмечает, что это — "не беспроблемный симбиоз, в котором эксцессы рассудочности мирно уживаются с эксцессами антиинтеллектуализма. Это действительно противоречие, которое "остается глубоким, как есть». И установка "смысловика", и жизнь "блаженного, бессмысленного слова" остаются, оспаривая друг друга, неожиданно меняясь местами. Поэтому Мандельштама так заманчиво понимать - и так трудно толковать" [1. С.273]. Характеризуя фундаментальное значение творчества мастеров художественного слова, В.Н.Топоров подчеркивает зыбкость границ между прозой и поэзией, выявляя то универсальное начало, которое обеспечивает целостность сущего и творимого: " Ввиду тех решающих преобразований, которые привели в творчестве Ахматовой (и Мандельштама) к существенному изменению границ между прозой, поэзией и внеположенным миром, поэтическое пространство текста оказалось предельно углубленным и расширенным, его мерность увеличилась, оно приобрело тот статус неопределенности и многозначности, который лишает текст окончательности, законченности смысловых интерпретаций и, наоборот, делает его "открытым", постоянно пребывающим in statu nascendi и поэтому способным к улавливанию будущего, к подстраиванию к потенциальным ситуациям" [цит. по: 7. С. 672-673].

1.3 Культура личности в лингвокультурологии: манифестации и отражение перспектив

Язык, как и любое другое общественное явление, находится в процессе постоянного развития. Однако процесс развития языка не характеризуется особой быстротой. Иначе скоростные изменения в языке привели бы к нарушению взаимопонимания между поколениями. Языковые изменения стали ощутимыми при появлении письменности, которая выполняла фиксирующую и манифестирующую роль. И.Г. Добродомов, оспаривая широко распространенное мнение о том, "что быстрее всего изменяется словарь языка, медленнее его грамматика и еще медленнее - звуковой строй", уточняет: "...если, перевести эти изменения из абсолютных показателей в относительные, то при громадном числе словарных единиц любого языка (десятки и сотни тысяч), значительном количестве грамматических явлений (сотни и тысячи) и скромном инвентаре фонетических средств (десятки) оказывается, что темпы исторических изменений лексики, грамматики и фонетики языка не столь уж резко отличаются друг от друга. Эти соображения скорее говорят в пользу равномерности изменений на всех уровнях языковой структуры, хотя эта равномерность не сразу бросается в глаза, будучи затемнена хотя и приблизительными, но абсолютными числовыми показателями, которые выравниваются при переходе к показателям относительным" [82. С.313].

На диалектику языковых изменений указывает А.Ф. Лосев. Он отмечает, что во все периоды развития язык сохраняет свою целостность, свое единство: «Эти отдельные периоды, во-первых, содержат в себе нечто общее, без чего язык потерял бы свое народное и национальное единство; и, во-вторых, всем этим периодам свойственно нечто специфическое, без чего семантика каждого слова перестала бы быть историческим явлением, превратилась бы в абстрактное понятие" [цит по: 8. С.313].

Лексикографические теоретические проблемы на современном этапе развития лингвистической науки связываются с понятиями "художественный концепг" [12], "концептосфера" [127] и "концептуарий" [207]. Филологический концептуализм в русистике имел свое рождение в работах С.А. Аскольдова, рассматривающего проблему концепта в ракурсе художественного слова: "Проблема концептов и проблема художественного слова имеют не только точки соприкосновения, но в основании положительно совпадают. И тут и там мы имеем одно и то же загадочное явление. Слова в одном случае, не вызывая никакого познавательного "представления", понимаются и создают нечто, могущее быть объектом точной логической обработки, случае слово, не вызывая никаких художественных "образов", создает художественное впечатление, имеющее своим результатом какие-то духовные обогащения. Что это за туманное "нечто", в котором в области знания всегда, а в искусстве слова в значительной мере заключается основная ценность? В проблеме познания это "нечто" носит название "концепта", под которым надо разуметь два его вида: "общее представление" и "понятие". В проблеме искусства это "нечто" пока не связано с четким термином. Мы будем называть его "художественным концептом" с полным сознанием имеющихся в данном случае существенных отличий. Концепты познавательного характера только на первый взгляд совершенно чужды поэзии. На самом же деле они словно подземными корнями питают своими смысловыми значениями иррациональную и неопределенную стихию поэтических слов и приемов. Далее, какой бы индивидуальностью ни были проникнуты значения художественных слов, в них всегда заключена та или иная общность. Их разнообразные смысловые значения имеют всегда несколько общих точек пересечения. И в этом отношении все художественные восприятия имеют характер концептов, хотя и лишенных логической устойчивости" [12. С.268].

С.А. Аскольдов предлагает три понимания концептов: идеалистический и интуитивный с выражением именно субъективной точки зрения человека на предметы; номиналистический с признанием общей значимости индивидуальных представлений; концептуальный, однако "концептуализм обыкновенно дальше утверждения существования концептов в человеческом уме не идет, и природа их до сих пор остается в достаточной мере загадочной". Существенной стороной познавательных средств концептов объявляется функция заместительства".

Концептуализм определяется через понятия "творческое", "родовое" и «единство сознания", что весьма важно для лингвокультурологического подхода: Мысль есть нечто императивное и творческое. Подходя к конкретностям с точки зрения определенного мысленного интереса, она сама определяет группу конкретностей, которая ей интересна и сама же создает "родовое" из одинаковости интереса к чему-то одинаковому во многом. Единство родового заключено в единстве точки зрения. А единство точки зрения заключено в единстве сознания.

Различая познавательные и художественные концепты, С.А. Аскольдов указывает на их специфику: "К концептам познания не примешиваются чувства, желания, вообще иррациональное. Художественный концепт чаще всего есть комплекс того и другого, т.е. сочетание понятий, представлений, чувств, эмоций, иногда даже волевых проявлений. Было бы ошибочно утверждать, что какая-нибудь психологическая категория является для художественных концептов заведомо посторонней. Напротив, наблюдая за развитием художественной восприимчивости, мы можем заметить, что она растет вместе с ростом всех духовных способностей" [12. С.274].

В фундаментальной работе "Ожидающая культура" Г.А. Бондарева русская история и культура трактуются с точки зрения философско-антропософских позиций, на основании детального исследования огромного материала, отражающего русское бытие на протяжении тысячелетий.

Антропологический подход предполагает изучение языка в тесной связи с сознанием и мышлением человека, его культурной и духовной жизнью.

Возникшая как реакция на механистическую концепцию языка XVII-XVIII вв., а также на логические концепции, лингвистическая концепция Гумбольдта опирается на идеи И. Гердера о природе и происхождении языка, о взаимосвязи языка, мышления и "духа народа". Его философские воззрения сформировались под влиянием идей немецкой классической философии (Кант, Гегель, Шеллинг). В. Гумбольдт представляет язык как живую деятельность человеческого духа, единуя энергию народа, как деятельность («энергейя"), созидающий, порождающий процесс, как напряженное живое целое.

В. Гумбольдт различает в языке антиномии: деятельность-предметность, индивидуум-народ, свобода-необходимость, речь-понимание, речь-язык, язык—мышление (человеческого духа), устойчивость-подвижность, логическое—стихийное, импрессионистски-индивидуальное-монументальное, континуальное-дискретное, объективное-субъективное.

Конечная цель языковедения Гумбольдта - тщательное исследование разных путей, какими бесчисленные народы решают всечеловеческую задачу постижения объективной истины путем языков. Разные пути, по Гумбольдту, это не разные звуковые обозначения одного и того же предмета, а различные способы его языкового видения. В концепции Гумбольдта есть место как рациональному, так и интуитивному: "Разделение человечества на народы и племена и различие его языков и наречий, конечно, тесно взаимосвязаны между собой язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов он вовсе не продукт чьей-либо деятельности, а непроизвольная эманация Духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба" [34. С.52].

В современной лингвистике при изучении проблем языковой концептуализации не отвергаются более решения, основанные на представлении национальной специфичности, исходящие из своеобразия национального характера. Последовательным исследователем в этой области является А. Вежбицкая. Она исходит из того, что любой язык образует свою "семантическую вселенную". "Семантическая вселенная" как раз представляет трудности при переводе, даже при точнейшей лексической и синонимической адекватности, так как по-настоящему проблема кроется в сложности передачи национального духа. Известно, что перевод эпосов, былин требует для творчества дополнительной компетенции, знаний, охватывающих историю и культуру народа, так как дух народа может быть по возможности полностью воспринят лишь в развитии, но не имманентно.

Символично то, что в новой работе "Язык-культура-познание", ориентированной специально на русскоязычного читателя, А.Вежбицкая выдвигает три основных понятия: "душа, судьба и тоска, которые постоянно возникают в повседневном речевом общении и к которым неоднократно возвращается русская литература (как "высокая", так и народная)" [40 С.33]. Г.А. Бондарев в «Ожидающей культуре" утверждает, что "эстетическая проработка души ощущающей вызвала некоторое индивидуальное возвышение духа, но еще более разбудила тоску по духу" [34. С. 444]. А. Вежбицкая перечисляет связанные друг с другом признаки, объясняющие жизненность названных: эмоциональность, иррациональность, неагентивность, любовь к морали. Эти признаки представляются базисом универсальных концептов в виде языковых единиц конкретно для русской языковой культуры. Они объемлют «социопсихологику" (термин наш) языковой этносферы. Вяч.И. Иванов так говорит о русском языке: "Достойны удивления богатство этого языка, его гибкость, величавость, благозвучие, его и ритмическая пластика, его прямая, многовместительная, меткая, мощная краткость и художественная выразительность, его свобода в сочетании и расположении слов, его многострунность в ладе и строе речи, отражающей неуловимые оттенки душевности. Не менее формы целостного организма, достойны удивления ткани, его образующие, присущие самому словесному составу свойства и особенности, каковы: стройность и выпуклость морфологического сложения, прозрачность первозданных корней, обилие и тонкость суффиксов и приставок. Но всего этого мало! Язык, стяжавший столь благодатный удел при самом рождении, был вторично облагодетельствован в своем младенчестве таинственным крещением в животворящих струях церковнославянского. Они частично претворили его плоть и духотворно преобразили его душу, его внутреннюю форму" [72. С.396].

В настоящее время в логической семантике формальный подход представляется ограниченным и ограничивающим развитие данной науки. Известно, что основной критерий - истинность - уже не всеобъемлющ. Отметим, что и в точных науках, с их гипертрофированностью рационального в мышлении, присутствует момент интуитивного и без него, как известно, были бы невозможны самые значительные открытия в истории человечества. П.Д. Успенский определил мистику как род познания, "претендующий на то, что он дает большие результаты в сравнении с обычными немистическими познаниями в мистике субъективное познание распространяется на объективные явления... Мистический метод можно определить субъективное изучение и субъективных, и объективных явлений при помощи расширенной интуиции, дающей возможность каким-то образом понимать и оценивать в себе явления, происходящие во вне... В позитивном познании различаются субъект и познаваемый объект. В мистическом познании субъект и объект сливаются в одно" [224. С. 143].

В.И. Вернадский признает большую роль эмоционального фактора в творческом процессе. "Разве можно узнать и понять, когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых обширных фантазий. Говорят: одним разумом можно все постигнуть. Не верьте! Те, которые говорят так, не знают, что такое разум, они не понимают, что волнует, что интересует в тех работах, которые считаются одними умственными работами. Мне представляются разум и чувство тесно-претесно переплетенным клубком: нить - разум, другая - чувство, и всегда друг с другом соприкасаются: и когда... в этом клубке рядом мертвое и живое, - разве может быть сила, разве может быть какая-нибудь работа с помощью такого помертвелого, чуть не загнившего клубка?" [15. С.93].

Мистический компонент, таким образом, действует не только в религии, но и в научном познании. Г.А. Бондарев делает попытку соединить научное и религиозное в познании. Смысл истории он видит в способности развитого индивидуального Я-сознания, свободно осуществляющего в себе законы нравственности, подняться в миры высших духовных сил, откуда оно ведет свое происхождение" [34. С.25].

Рассуждая о взаимосвязи русской культуры и языка, Д.С.Лихачев вводит термин "концептосфера". Продолжая мысль С.А. Аскольдова о том, что концепт выполняет функцию заместительства в виде познавательных средств, Д.С. Лихачев полагает, что "концепт существует не для самого слова, а, во-первых, для каждого основного (словарного) значения слова отдельно и, во-вторых, предлагает дочитать концепт своего рода "алгебраическим" выражением значения... которым мы оперируем в своей письменной и устной речи" [127. С.281], причем потенции концепта тем шире и богаче, чем богаче культурный опыт человека.

По Д.С. Лихачеву, концепт в известной мере расширяет значение, предоставляя возможности для "сотворчества", домысливании, "дофантазирования» и для эмоциональной ауры слова. Термин "концептосфера" вводится Д.С. Лихачевым по типу В.И. Вернадского: ноосфера, биосфера. "Язык является сам по себе сжатым, если хотите, алгебраическим выражением всей культуры нации". Говоря о концептах, характерных для определенной культуры, конкретно русской, Ю.С. Степанов, отмечает, что их количество не велико, около четырех-пяти десятков, "а между тем духовная культура состоит в значительной степени из операций с этими концептами" [206. С.288]. Автор выделяет такие концепты, как "вечность", "закон", "беззаконие", "страх", «слово», "любовь", "вера".

Если сравнить данные концепты с универсальными концептами А. Вежбицкой (душа, судьба, тоска), то можно увидеть, что эти два оказываются взаимовключенными, хотя и объемлющими различные "миры". "Вечность» характеризует космос - пространство - время, "закон" и "беззаконие» - из более конкретной, деонтической области, хотя "закон" может характеризовать не только общество, но и природу, поэтому он может оказаться в одном ряду с "вечностью". Относительно концептов "страх", "слово", «любовь", "вера" (можно продолжить - "надежда") было бы уместным подчеркнуть, что они не мыслимы без человека. И в конечном счете весь ряд концептов в полной мере отражается лишь на области человека, чего нельзя сказать о сферах природы (Вселенной или Космоса) и общества (на каком бы уровне оно не находилось).

Ратуя за церковнославянский язык, наиболее ярко выражающий русских дух, негодуя против произвольных новшеств будто бы "в русском духе", Вяч. И. Иванов с душевностью говорит о родных словах, напетых над колыбелью:: рождение и воскресение, власть и слава, блаженство и сладость, благодарность и надежда [92. С.400]. Хотя он и не говорил об этих словах, как о концептах или языковых универсалиях, однако ряд, приведенный некогда Вяч. И. Ивановым, можно квалифицировать как интуитивный опыт в поисках концептосферы русского языка.

1.4 Переводческие трансформации как средство познания лингвокультурологической ценности слов и фразеологических единиц

Объектом перевода служит не система языка как некая абстракция, а конкретное речевое произведение на другом языке (текст подлинника), на основе которого создается иное речевое произведение на другом языке (текст переводa). Цель перевода — как можно ближе познакомить читателя (или слушателя), не знающего языка подлинника, с данным текстом (или содержанием устной речи). Перевести — значит выразить верно и полно средствами одного языка то, что уже выражено ранее средствами другого языка. Достижение переводческой эквивалентности (адекватность перевода), вопреки расхождениям в формальных и семантических системах двух языков, требует от переводчика прежде всего умения произвести многочисленные и качественные межъязыковые преобразования - так называемые переводческие трансформации - с тем, чтобы текст перевода с максимально возможной полнотой передавал всю информацию, заключенную в исходном тексте, при строгом соблюдении норм переводящего языка.

Литературное творчество интерпретируется как особый род деятельности, смысл которого заключается в отображении различных ситуаций, учитывающих действия, чувства, мысли людей и окружающих их мир. "И не случайно поэтому,- справедливо указывает В.Г. Гак, - в литературе разных народов и разных эпох обнаруживаются многие аналогичные сюжеты, проблемы, герои" [61]. По самым скромным подсчетам, общих сюжетов в мировой литературе как минимум тридцать три.

Общность сюжетов определяется в результате заимствований, а также просто совпадений аналогичных ситуаций. Один и тот же глубинный сюжет может разрабатываться при параллельном развитии, при заимствовании, подражании, переделках, изменениях, вводимых в существующий сюжет. Один из жанров, в котором отражается национально-культурная специфика общества, - жанр басни. Широко известен, например, прототипический пример эзоповской басни, переложенной в свое время Лафонтеном на французский, а затем и И.А. Крыловым - на русский язык.

Речь идет о басне "Стрекоза и муравей". Через века сравнительный анализ эзоповской басни в греческой и римской культуре, а затем и в приложении к европейской культуре выявил различные детали, имеющие отношение к национально-культурной специфике общества. В первых вариантах басни, к примеру, были не цикады и не стрекоза, а жук. Подобное сравнение этих вариантов хорошо иллюстрируется В.Г.Гаком. При сравнении французской и русской басен отмечается, что они пространны, шире, чем источник. Большая информативность позволяет выявить характерные особенности для каждой из сравнительных культур. В.Г.Гак отмечает три общих отличия русской и французской басен от прототипа - выбор животного, приписывание определенного общественного статуса персонажам, уточнения их рассуждений и взаимоотношений. При этом он указывает на важность того, чтобы «сопоставить действия, приписываемые животным, с их реальным поведением» [61. C. 759].

В связи с этим примечательно, что басне Лафонтена известный энтомолог Ж.Фабр даже посвятил статью, направленную на выявление адекватности отражения в басне биологического аспекта, т.е. образа жизни насекомых, способов пропитания, природных условий их существования.

В.Г. Гак далее выявляет такие существенные различия двух культур (русской и французской), как: 1) описание природы; 2) грамматический род названия животного; 3) историко-культурный фактор, который отражается на характере отношений между персонажами; 4) экономический фактор.

Для понимания означенной басни существенно следующее. Во Франции холода наступают с дождем, а в России - со снегом. Во французском языке "стрекоза" и "муравей" - слова женского рода. Они персонифицируют двух женщин - здесь совпадение (равноправие) по половому признаку, отсутствие легкого дискриминативного мотива. В русском тексте "муравей - мужского рода и при персонификации, — как с легким юмором отмечает В.Г. Гак, - выходит, что жадный и недобрый мужик отказывает в помощи бедной, беззащитной, по-своему симпатичной женщине. Это не может не вызвать подспудно отрицательного отношения к муравью" [61. С.760-761]. В.Г. Гак дополнительно информирует о достаточно примечательных исследованиях русских педагогов, определяющих специфику русского национального характера. Несмотря на простоту и прозрачность мысли басни, симпатии русских школьников чаще находятся на стороне "непутевой стрекозы", нежели на стороне предусмотрительного и хозяйственного муравья.

Во французском тексте отношения между персонажами басни более официиальны и дистантны, они разговаривают на "вы". В русском варианте герои обращаются друг к другу на "ты", и отношения между ними можно назвать менее формальными. К тому же при этом героями употребляются слова, принятые среди близких людей (голубчик, кумушка). Более того, в "словах муравья слышится не столько раздражение против просительницы, сколько то "веселое лукавство ума" и насмешливость, которые Пушкин считал характерной чертой народных крыловских персонажей" [61. С. 762].

И наконец, расхождение между двумя вариантами басни наблюдается в содержании просьбы цикады и просьбы стрекозы. "Французская" цикада просит в долг зерна с обещанием вернуть долг и процент. А крыловская стрекоза просит о "гуманитарной помощи": "Во всем этом отражается большое чувство взаимопомощи у русских персонажей, а также, быть может, и менее развитый уровень товарно-денежных отношений в российской среде того времени: речь идет не о займе, а о безвозмездной помощи" [61. С. 762]. Как видим, из одной только басни может быть выведено несколько моральных установок, которые, казалось бы, вызывают двойственность восприятия и отражают противоречия между моралью басни и впечатлением читателя. В.Г.Гак в итоге своих размышлений делает вывод, отражающий специфику мышления русского человека, вывод важности существования не только национально-культурных, но и общечеловеческих ценностей: "Мы говорили о том, что крыловский муравей не вызывает особой симпатии у русского читателя. То же касается и французской муравьихи, которую читатели склонны осуждать за нежелание помочь ближнему. Оба варианта басни, осуждая непредусмотрительность или безделье, вместе с тем осуждают и отсутствие милосердия" [61. С.763].

Изучение видов и способов переводческих трансформаций занимает одно из центральных мест в процессе перевода. Вслед за В.Г. Гаком под переводческой трансформацией мы понимаем отход от использования изоморфных средств, наличных в обоих языках. Проведение переводческих трансформаций может быть вызвано различными факторами. Термин "трансформация" используется в переводоведении в переносном смысле. На самом деле речь идет об отношении между исходными и конечными языковыми выражениями, о замене в процессе перевода одной формы выражения другой, замене, которую мы образно называем превращением, или трансформацией.

Таким образом, описание далее операции (переводческие трансформации) являются по существу межъязыковыми операциями "перевыражения" смысла. В целях удобства описания все виды преобразований, осуществляемые в процессе перевода, можно свести к четырем элементарным типам: перестановке, замене, добавлению, опущению. Однако следует подчеркнуть, что такого рода деление в значительной мере приблизительно и условно. Во-первых, в целом ряде случаев то или иное преобразование можно с одинаковым успехом трактовать и как один, и как другой вид элементарной трансформации. Во-вторых, что самое главное, эти четыре типа элементарных переводческих трансформаций на практике "в чистом виде" встречаются редко - обычно они, как будет видно из приводимых далее примеров, сочетаются друг с другом, принимая характер сложных, "комплексных" трансформаций.

В соответствии со схемой В.Г. Гака и Ю.И. Львина, различаются три вида эквивалентности: формальная, смысловая и ситуационная [59]. При формальной эквивалентности общие значения в двух языках выражаются аналогичными языковыми формами. По сути дела, все три категории эквивалентности представляют собой результат различных переводческих операций: в первом случае речь шла о простейшей из этих операций - субституции, т.е. о подстановке знаков языка перевода вместо знаков исходного языка, а во втором и в третьем - об операциях более сложного типа - переводческих трансформациях.

Если на подуровне компонентной эквивалентности перевод осуществляется: в основном путем грамматических трансформаций, то на подуровне референциальной эквивалентности речь идет о более сложных лексико-грамматических преобразованиях, затрагивающих не только синтаксическую матрицу, но и ее лексико-семантическое наполнение. В частности, из этих трансформаций выделяются: трансформации, основанные на метонимических сдвигах, и трансформации, основанные на метафорических сдвигах. В первом случае смысловые элементы оригинала и перевода обнаруживают отношения, основанные на смежности выражаемых ими понятий, а во втором - основанные на сходстве.

Я.И. Рецкер выявил четыре основные закономерности при переводе: конкретизацию, антонимический перевод, смысловое развитие, компенсацию. Эти типы лексико-семантических трансформаций отражают четыре основных типа различных логических отношений между понятиями. Создание полной типологии переводческих преобразований осуществляется двумя способами: дедуктивным (логическим исчислением возможных преобразований) и индуктивным (анализом реальных переводов и обобщением их материала).

Исходной единицей анализа при изучении типов преобразований при переводе в тексте служит высказывание - актуализированное предложение. Логически выделяются четыре основных типа преобразований: 1) транспозиция грамматических категорий (числа, времени, наклонения и т.п.); 2) транспозиция частей речи; 3) лексико-синтаксические транспозиции (единственной чисто синтаксической трансформацией является изменение порядка слов, все остальные преобразования в сфере синтаксиса связаны с той или иной лексической или морфологической заменой); 4) лексико-семантические преобразования (они охватывают также способы описания ситуации, вопросы прагматики).

«Среди различных школ и направлений лингвистической теории перевода следует прежде всего выделить "теорию закономерных соответствий", впервые предложенную, как известно, Я.И. Рецкером [183. С. 13] и поддержанную А.В. Федоровым. Положительное значение этой теории заключается прежде всего в том, что вместо туманных и зачастую субъективно окрашенных рассуждений об адекватности перевода в ней впервые предложен и обоснован подход к переводческой проблематике, основанный на лингвистических принципах. Другое не менее важное достоинство этой теории заключается в том, что она опирается на богатейший опыт практической деятельности переводчиков. Резюмируя сказанное, следует отметить, что значение теории закономерных соответствий выходит далеко за рамки простой констатации неких регулярных, повторяющихся соотношений между единицами сопоставляемых языков. "Закономерные соответствия" - это не совсем точное название, поскольку речь идет как о типах закономерных соответствий между единицами двух языков (эквиваленты, вариантные соответствия), так и о закономерностях, связанных непосредственно с процессом перевода. Закономерности процесса перевода рассматриваются исходя из соотношения между отдельными единицами текста (если не считать антонимического перевода, который предусматривает комбинированное лексико-синтаксическое преобразование). В ряде случаев теория закономерных соответствий выходит за пределы сопоставления отдельных единиц и намечает пути комплексного решения переводческих проблем.

Говоря о применении грамматических трансформаций в переводе, необходимо четко различать два случая. В первом трансформация используется как средство семантического анализа. При этом в окончательном варианте на языке перевода высказывание вовсе не обязательно остается в таком же трансформированном виде, т.е. в виде ядерных или околоядерных предложений. Действительно, если ограничиться сопоставлением текстов - исходного и конечного, то мы едва ли сможем решить, имела ли здесь место грамматическая трансформация. Тем не менее есть основания полагать, что трансформация в данном случае является эффективным средством анализа. Во втором случае трансформации используются на стадии синтеза. При этом в силу целого ряда причин переводчику приходится использовать ту или иную трансформацию как средство построения конечного высказывания на языке перевода. Трансформации находят широкое применение в процессе перевода в качестве одного из приемов семантического анализа, а точнее, в разрешении многозначности и омонимии.

Устойчивость фразеологических единиц не всегда помогает решить задачу воздействия на аудиторию. Автор пытается придать фразеологизму другой, не совсем привычный для читателя или слушателя вид, видоизменить его форму. Мы рассматриваем такое нарушение цельности фразеологической единицы как разложение фразеологизма. Любое изменение фразеологизма оправдано и целенаправленно. Ш. Балли замечал, что "нарушение привычных форм языка косвенно служит экспрессивности уже одним тем, что вносит в речь разнообразие. Нет ничего более однообразного, как повторение одних и тех же форм" [16. С.394].

Но не следует полагать, что трансформация фразеологизма есть лишь результат замены одного компонента другим. Она может быть и результатом других видов разложения фразеологических единиц, например, вклинивания. Сказанное свидетельствует о необходимости изучения процесса разложения фразеологических единиц в теории перевода. Без знания и глубокого понимания данного процесса в обоих языках переводчик будет все чаще сталкиваться с фактом непереводимости. Более того, возможны ошибки. Таким образом, разложение фразеологических единиц ставит перед переводчиком ряд проблем, которые могут быть решены путем сопоставительного изучения языков в сфере речевого функционирования.

В настоящей работе изложено понимание сущности перевода как процесса межъязыковой трансформации, трактуемое в рамках того, что можно назвать семантико-семантической моделью. Поскольку текст есть последовательность языковых, иначе говоря, знаковых единиц, семантическое содержание (значение) этих единиц и всего текста в целом может и должно быть раскрыто путем установления связей между самими этими единицами и чем-то лежащим вне их, т.е. отношений знаковых единиц друг к другу. Следовательно задача переводчика - понять значение исходного текста и выразить то же самое значение (точнее, систему значений) средствами иного языка. При этом происходит межъязыковое преобразование, т.е. замена одной знаковой системы другой, что приводит к неизбежным семантическим потерям. Переводчик должен свести их к минимуму, т.е. обеспечить большую степень эквивалентности исходного текста и текста перевода, что невозможно без проведения разнообразных переводческих трансформаций.

2. Лингвокультурологический аспект фразеологизмов как объекта перевода

2.1 Свойства личности в аспекте ее семантических характеристик (на материале фразеологизмов)

Анализ деятельности субъекта в предметном мире показывает, что понятийный аппарат рассмотренных теорий менее приспособлен для описания деятельности субъекта в ментальном психическом плане, в частности, для описания рефлексии собственной деятельности. Поэтому требуется расширение исходного смысла семантических ролей и для описания совместной деятельности людей, и для описания их общения. К глубинным ролям субъекта (агента) деятельности должны относиться и такие роли, как вынесенный в самосознание "образ Я субъекта", "образ Меня", "образ Другого" (контрагента или соагента), который субъект приписывает участнику совместной деятельности или общения. Такие глубинные роли, как идеалы, нормативные ценности, время, место действия, движение в субъективных пространствах взаимодействующих субъектов, также должны войти в базовый список глубинных семантических ролей.

Дальнейшая разработка теории деятельности и общения может, на наш взгляд, идти и путем восхождения от абстрактного к конкретному, т.е. движением теоретического сознания в психологии и лингвистике, и путем восхождения от эмпирической данности естественного языка и фиксированных вструктур обыденного, житейского сознания путем их экспликации к теоретическим моделям. Семантические пространства - это некий метаязык исходного языка описания (в нашем случае фразеологизмов), их построение заключается в выделении обобщенных категорий-факторов, на языке которых записывается лексика. Полученные модели характеризуют различные аспекты контроля и целесообразности поведения субъекта.

Большинство отобранных нами фразеологизмов представляют негативный полюс "нецелесообразного поведения", это можно объяснить тем, что к фразеологии чаще прибегают для оценки неадекватного поведения, чем для поведения позитивного.

К одному из наименее изученных пластов фразеологии относятся единицы, указывающие на гомеостатическую и гетеростатическую ориентацию организации личности. Гомеостаз - это среднее состояние сознания, которое свидетельствует о совершенном приспособлении организма к постоянным и неменяющимся силам, т.е. состоянию психического равновесия, нереживаемость человеком ни отрицательно, ни положительно и соответствующего физической или психологической норме. Понятийная система, которой мы пользуемся в повседневной жизни, находится в лексическом составе нашего языка. Эта система, основанная на некоторых представлениях о мире обыденного сознания, неразрывно связана с системой носителей языка и тем самым этносемантически маркирована. Естественно, наиболее отмечена национально-культурной спецификой такая сфера лексического уровня, как фразеология. Особый интерес для изучения паремии, отличающиеся метафозностью общего смысла — пословицы и поговорки, фразеологизмы, включающие в свой семантический состав в том или ином виде значение средины области шкалы аксиологической оценки.

В русском языке отрицательно оценивается заурядность личности, её посредственность, отсутствие четких индивидуальных черт. Тематическую группу заурядности образуют фразеологизмы: "пороха не выдумает"; "звезд с неба не хватает"; "серый (как валенок)" и др. Смысловая доминанта личности в тематической группе — посредственность, неспособность к творчеству.

В культурно-лингвистическом социуме носителей русского языка отрицательно оценивается и качественная неопределенность личности, неустойчивость её ценностно-мотивационной структуры. Семантическая группа включает единицы: "ни рыба ни мясо (ни кафтан ни ряса)"; в городе Богдан ни в селе Селифан"; "ни себе не гож ни людям не пригож"; "в умницы не попал и из дураков не вышел"; "и похулить грешно и похвалить не за что" и др.

В защиту закономерности выделения указанной группы можно привес-следующее высказывание В.Г.Белинского: "В самой действительности лют события без развязки, существование без цели, существа неопределенные, никому не понятные, даже самим себе" [25. С.392].

Внутри этой группы можно выделить синонимический ряд: "ни то ни:". "ни рыба ни мясо", "ни богу свечка ни черту кочерга". При общей оценке посредственности объекта речи в одних и тех же значениях, эти единицы обладают различными значениями за счет внутренней системы. Первая ФЕ относительно нейтральна, вторая и третья - эмоционально-экспрессивны и семантически различительны за счет внутренней формы, даваемой релятивностью значений слов-компонентов; последний член нагруженный яркой, образной внутренней формой, носит характер бранности и представляет посредственность в её наиболее отрицательной оценке. Р. Барт называет эту риторическую фигуру, которая заключается в том, что, сопоставив две противоположности и уравновесив их, отвергнуть и ту и другую, "нинизмом" [17. С. 123], а Ж. Деррида - двойным исключением (ни/ни) [79. С. 139]. Когда возникает необходимость в описании "серединной ситуации", автор нередко прибегает к одновременному отрицанию \ экстремальных предикатов.

Помимо физических параметров, идиомы этой тематической группы бывают и свойства характера. При этом в описании свойств как бы залов потенции способность/неспособность к деятельности или к тому или у стилю поведения. Так, идиома "ни рыба ни мясо" прогнозирует неопределенность, безликость характера. В риторике эта фигура употребляется в качестве аргументации. Представление двух крайних мнений, чтобы показать стоящим посередине или сочетающим оба.

Фразообразовательную модель в этой тематической группе можно представить в виде формулы "ни А ни Б", с помощью которой в русскую фразеологию вводится понятие неопределенности. В этой формуле А обозначается некое понятие, противопоставленное Б. А и Б есть полярные понятия.

Третья семантическая группа показателей посредственности в русском языке не имеет отрицательных оценочных коннотаций своего объекта и говорит о его сносности - пригодности в конечном итоге для каких-либо целей

В русском языке она включает паремии "с паршивой овцы хоть шерсти клок", "на безрыбье и рак рыба", "на безптичье и ворона соловей", "на безлюдьи и Фома дворянин", и др. Как видим, здесь две модели создания переносного смысла: замена идеала суррогатом и "меньшим злом".

Если пословичные изречения представляют собой знаки и модели различных типовых жизненных ситуаций, то отсутствие в языке паремий на определенную тематику свидетельствует о том, что эта тема (ситуация) нетипична для речевого общения носителей данного языка и в число базовых характеристик языковой личности не входит.

В системе представлений гомеостаза "устойчивость и равновесность вшиваются тупиками эволюции" [10. С.З-20]. Человеку, напротив, свойственно стремление к нарушению равновесия и симметрии - явление гетеростаза [39. С.71]. В мире не бывает состояния покоя, здесь все подвержено постоянному становлению, здесь каждая ставшая форма исчезает вновь, и однажды достигнутое, вновь становится зыбким. Именно в зыбкости, в открывается сущность всего бытия: все установившееся снова и выходит за свои рамки и преодолевает собственную форму. Теоретики гетеростаза считают, что в основе мотивации людей лежит непрерывный поиск личностного роста и самореализации. Люди согласно природе постоянно ищут новые стимулы и возможности испытать собственные силы, чтобы достичь самореализации. Благодаря этой мотивационной тенденции и осуществляется развитие личности. Гетеростаз - рост и изменение - наиболее заметные особенности личности. Человек продвигается ту сторону основного надежного уровня гомеостаза. Стремление большинства из нас к новому опыту и новым переживаниям приводит к движению по линии градуации.

Рассмотрим гетеростатические единицы: "метаться из стороны в сторону; "впадать (бросаться) из одной крайности в другую", "кидаться из ости в крайность", "из огня да в полымя" и др. Формулу гетеростатических единиц можно представить таким образом: А<->Б. В русском языке имеются единицы, указывающие не только на равенство свойств X и У в ин-зале абстракции отождествления - тождество неразличимых [69. С.239], а на равнозначность X и У для жизненных интересов говорящего - равен-их оценок. Оценка возникает лишь с момента соотнесения свойств объ-"1 с какой-либо масштабной, ценностной или другой шкалой, единицей от-"1. стандартом, мерой, идеалом.

Весь корпус метафоризованных идентифицирующих единиц распада-1 на шесть подгрупп.

1. Основную массу паремий первой группы образуют единицы, объемные признаком "серийности" денотативного компонента ("такой же, асе прочие представители класса"). В основе этой группы лежит зависимость: если X обладает свойством F и тождествен с У, то и У имеет свойство: "одного поля ягода", "два лаптя пара", "два сапога пара", "из одного теста", "одной масти", "одним миром мазаны", "муж и жена - одна сатана др. Наиболее употребительны фразеологизмы "одного поля ягода" и «два сапога пара».

1. Представительна также подгруппа идентифицирующих паремий, компонент которых включает оговорку: указание на то, что несущественный признак в конечном счете не изменяет тождественности продуктов: "та же щука, да под хреном", "тот же Савка, да на иных санках", «ас щи, да в другую тарелку"; "тех же щей, да пожиже влей"; "тот же мед - да из другой шерсти" и др. Конкретно-речевой смысл паремий этого отмечен полемичностью как направленностью на опровержения реального или фантомного.

В семантический состав конкретно-речевых смыслов метафоризованных идентифицирующих паремий входит опровержение говорящим мнения собеседника или "третьего лица" о себе, о том, что он не такой, как второй термин сравнения: "я не такой, как X" - "ты/он сам такой". Это единицы: "не смейся, горох, не лучше бобов"; "не смейся, квас, не лучше нас"; "чья бы корова мычала, а твоя б молчала" и др. Паремии этого шла специализируются на функции парирования и несут в себе обличительною интенцию.

4. В лексическом же составе метафоризованных паремий, у которых присутствует собственно идентифицирующий, денотативный компонент, как сузило, содержатся оценочные единицы ("стоит", "хороши", "вор" и пр.): "один другого стоит"; "вор у вора дубинку украл", "вор у мошенника шапку снял" и др. Основное переносное значение этих паремий может быть сформулировано как "X и У одинаково плохи". Нужно заметить, в случае метафоризованных идентифицирующих паремий выбор совершается из отрицательных альтернатив, обе они в глазах говорящего одинаково плохи.

5. Следует выделить подгруппу паремий, смысл которых сводится к «коммуникативному ядру: если лицо обладает такими-то качествами, то и сравниваемый объект обладает этими качествами. В основе выражений этой группы лежит аппликативная зависимость: "если А, то и Б". Качества чего-то находится в сфере ведения (владения, родства и т.д.) некоторого лица, соответствуют качествам этого лица: "каков поп, таков и приход"; "яблоко от -:и недалеко падает"; "каковы сами, таковы и сани" и др.

6. К отдельной подгруппе можно отнести паремию, имеющую значение- то-то не лучше, так же плох, как тот, с кем сравнивают: "хрен редьки не г". Паремия употребляется со специфической функцией парирования.

Формулу идентифицируемых единиц можно представить следующим способом: А = Б. Исследование корпуса метафоризованных идентифицирующих паремий показывает, что содержащееся в их денотативной части буквальное значение - равенство объективных свойств предметов - получает оценку субъекта речи и превращается в равнозначность.

По словам Н.М. Бахтина, "человек дан самому себе как текучее и огромное множество противоречивых и смутных тенденций" [24. С. 154]. утверждение совпадает с показателями фразеологических словарей. Амбивалентные фразеологизмы распределяются в следующие подгруппы:

двуличный, лицемерный человек: "двуликий Янус". Понятие двуличности, или двуличия, определяет нравственного человека, который не прошел цивилизованный процесс, не убил противоречия двух начал, а примирил их в себе;

единицы, реализующие основное значение "служить одновременно противоположным сторонам": "служить Богу и маммоне" - употребляются в значении "заниматься двумя несовместимыми вещами одновременно"; вашим и нашим" - выражение характеризует беспринципного человека, бездушника, который под личиной преданности кому-либо тайно действует в зу враждебной стороны; "и овцы целы, и волки сыты" — паремия определяющая поведение человека, исповедующего образ действий, когда удается соблюсти интересы двух конфронтирующих сторон;

3) к третьей подгруппе относятся паремии, допускающие ложность: наблюдатель не уверен в том, что внешние проявления правильно выражают внутреннее содержание субъекта: "сверху шелк, а в брюхе волк" - под красивой внешностью скрыта низкая душа; "на языке мед, а в сердце лед"; "мягко стелет, да жестко спать" паремии, указывающие на несоответствие внешнего содержания внутреннему: "делать веселую мину при плохой игре" - внешнее проявление неадекватно выражает эмоциональное состояние субъекта, который скрывает свое негодование, свои неприятности под наружной веселостью, внешним спокойным, беззаботностью; "волк в овечьей шкуре" - характеризует опасного врага, скрывающего свои намерения под маской добродетели.А. Гвоздарев относит это выражение к символам лицемерия [64. С. 146]); лить (проливать) крокодиловы слезы" — употребляется по отношению к лицемерному человеку, притворно скорбящему о товарище, которому он причинил зло;

4) к четвертой подгруппе можно отнести выражения, описывающие человека, не решающегося сделать выбор: "буриданов осел" – относится крайне нерешительному человеку; "сидеть между двух стульев" - ориентироваться в своем поведении, действиях на различные, несовместимые мнения, взгляды. Употребляется также в превентивной форме, где эксплицирует- результат в случае отказа следовать совету: "не садись между двух стульев - падешь на землю"; функционирует в качестве упреждения;

5) единицы, указывающие на нецелесообразность деятельности: "за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь" - означает невозможность делать два дела одновременно.

Таким образом, амбивалентную личность формируют единицы, которые объединяются констатацией нарушения целесообразности деятельности, невозможностью придерживаться одновременно различных, непримиримых точек зрения, неадекватностью поведения тех, кто стремится угодить двум различным по своим убеждениям и взглядам лицам и сторонам.

Другая фразообразовательная модель этой тематической группы пред-глена формулой "А противоположно Б".

Анализируя поведение амбивалентного человека, И.Н. Калинаускас завопрос: "Как же ему удается перед собой оправдаться, совместить противоположное?". И отвечает на этот вопрос - "за счет сверхоценивания своей ежедневной жизни" [66. С.273]. По его словам, единственный прием, с помощью которого удается "сидеть на двух стульях", - это резкое изменение масштаба оценки». Таков функциональный прием "сидения на двух стульях", существуют и другие обозначения неадекватного поведения. "Живую активность "я", в которой путем абстракции различают две противоположные тенденции, А. Бергсон именует «двойной активностью "я" [28. С. 127].

Противоположные тенденции, наблюдаемые у человека, Б. Паскаль объясняетет тем, что "человек двойственен", он велик и ничтожен одновременно.

В плане нравственном величие человека заключается в стремлении к совершенству, способности к добру, данной ему от природы, любви к духовному началу в себе и в других, уважении нравственной истины, т.е. нравственного идеала. Пусть человек любит в себе, говорит Паскаль, естественную способность к добру, но вместе с тем пусть он ненавидит в себе пороки, которые связаны с его животной и чувственной природой.

Высказывания, описывающие внутреннее состояние человека, могут интерпретироваться в виде модели, соответствующей фрагментам внутреннего мира человека. Соответственно и шкала, на которой расположены эмоциальные состояния, построена как разнонаправленная (ср. анализ шкалы си, где от нейтральной зоны указываются два направления по горизонтали в сторону "хорошо" и в сторону "плохо"). Как показали исследования дорических значений, представление о психике человека ассоциируется с его параметрическими характеристиками по вертикали. Метафоризованные фразеологизмы распадаются на несколько групп. Оппозиция "верх/низ". В наивной картине мира положительные эмоции связаны чаще всего с движением вверх: "прыгать от радости"; отрицательные - с движением вниз: "сгибаться от горя", "впадать в тоску" и др. Это рождается следующим наблюдением: "Отрицательные переживания " тенденцию в пространственных структурах изображаться вниз [41. С.436]». Отрицательным является также нарушение прямого положения: "горе его согнуло"; инактивность (оппозиция "на меня напал страх". Характерное для русского и других языков обозначение субъекта косвенными падежами отражает эту особеность эмоционального состояния. Однако некоторые отрицательные эмоции связаны с понятием "верх". Ср. ряд синонимов, обозначающих - "пребывать в мечтательном состоянии, предаваясь бесплодным фантазиям, не замечая «окружающего"; "витать в эмпиреях - витать в облаках - парить в облаках -.метать в облаках".

2. Оппозиция "вне/внутри". Как отмечает Ю.Д. Апресян, "внутреннее состояние человека в своем развитии достигает такой степени интенсивно, что поведение субъекта полностью выходит из-под контроля его сознания перестает управлять его волей " [7. С.46]. Заключительную фазу описывает И. Смирнов: "В аффекте тело выходит из себя" [198. С.137]. Ортега-и-Гассет указывает на деструктивную силу аффекта: «Но если человек - животное, которому как раз удалось "уйти в себя", то, "выходя из себя он — так или иначе — возвращается к зоологическому состоянию». Однако, как считает Л.П. Карсавин, целостность Я в таком случае нарушается: "Удаляя" от себя "своё", "я" все же признает удаленное "проявлением" [10. С.80]. К такому же выводу приходит и М. Мерло: "Необходимо, чтобы я схватывал себя сразу же как эксцентрического ленного от центра) по отношению к самому себе" [40. С. 190].

В языке состояние "вне себя" выражается следующими фразеологизмом: "выходить из себя" (приходить в состояние крайнего раздражения); "не " (быть в сильном душевном расстройстве); "вне себя" (находиться в сильном возбуждении или раздраженном состоянии) и др. Функционирование структур с формантом "вне себя" выявляет, что аффективность оценки достигается лексическими средствами интенсификации. Интерпретация появляется извне, её субъект не совпадает с субъектом действия или состояния.

Ср.: "Я вне себя" и "Я был вне себя" - говорящий рассказывает о себе как бы со стороны. Таким образом, фактор времени заставляет по-новому -оставлять акценты в высказывании.

Что касается "ухода в себя", в языке это состояние выражается следующими фразеологизмами: "углубляться в (самого) себя", "уходить в (само-себя", "входить в себя", "замкнуться в себе", "замыкаться в своем кругу", забиться в свою скорлупу", "замкнуться в своей скорлупе", "уйти в свою скорлупу", "человек в футляре" и др. Следует согласиться с мнением Делёза, который относит переживание "ухода в себя" к депрессивной пони личности [77. С.230].

Рассматривая внутреннюю жизнь личности, приходим к выводу о том, что человеческая личность открыта вовнутрь своего мира, который до конца -образен и неповторим, зато не может быть исследован и описан до конца именно вследствие своей бесконечности, личность богата и неисчерпаема,

полагается, что она внутренне бесконечна. Личность предстает перед: как одномерное (хотя и не измеримое) личное пространство.

3. Оппозиция "целостность/нарушение целостности". Л.П. Карсавин определяет отношение "тело/части тела": "Мое тело не сумма частей, но летное их многоединство, т.е. все они и каждая из них. Оно не вне своих частей; и части существуют как части, по отношению друг к другу, а не по гтношению к целому" [100. С.149]. Соблюдение целостности требует наличия необходимых составляющих для положительной характеристики личности. Нарушение целостности, т.е. отсутствие необходимых составляющих, дает отрицательную характеристику личности. Ж.П.Сартр называет нарушение целостности "детотализованной тотальностью" [14.С.162|. Фразеологизмы, указывающие на нарушение целостности, характеризуют личность тщательно: "не все дома", "одной клепки (винтиков, шурупов) не хватает", ":о трех не перечтет" (оппозиция умение/неумение) и др.

4. Оппозиция "статика/динамика". В эту группу попадают метафоризованные фразеологизмы, связанные с "перемещением" органов человеческого тела. Понимая тело "как выражение и смысл", В.Подорога отмечает, что тело образ "является телом действующим, ежемгновенно проявляющим себя в живое тело существует до того момента, пока в действие не вступает ективирующий дискурс, т.е. набор необходимых высказываний, устаивающих правила ограниченного существования тела" [171. С. 21].

На связь эмоции с определенным органом тела указывает I. Апресян, считающий, что "каждым видом деятельности, каждым типом зяния, каждой реакцией ведает своя система. Она локализуется в определенном органе, который выполняет определенное действие, приходит в определенное состояние, формирует нужную реакцию. Иногда один и тот же орган обслуживает более одной системы, а одна система обслуживается несколькими органами. У человека все эмоции локализуются в душе, сердце з груди" [7. С.40]. В качестве примеров фразеологизмов, указывающих симптомы страха, волнения или радости, формируемые с помощью органов, можно привести следующие: "сердце упало", "душа ушла пятки", "сердце ушло в пятки", "сердце оборвалось", "сердце готово выскочить из груди" и др.

Таким образом, фактор семантического пространства анализируемых -единиц можно назвать фактором оценки, или фактором моральности/аморальности. Дифференциация ролевых позиций по этому фактору определяется представлениями о том, кто "хороший" и кто "плохой". Компоненты этой группы описывают поведение субъекта, связанное с изменением ориентации, целей и жизненных задач в зависимости от житейских обстоятельств. Единицы этого оценочного класса подразумевают наряду с субъектом деятельности некоего другого субъекта (или субъектов), по отношению к которому (вернее, во вред которому) и реализуется деятельность.

2.2 Фразеологизмы как составляющие перифраз при переводе (на материале английского и русского языков)

Фразеология любого языка - это ценнейшее лингвистическое наследие, в котором отражается видение мира, национальная культура, обычаи и верования, фантазия и история говорящего на нем народа. Проблемы фразеологии -чрезвычайно существенны как для практики, так и для теории перевода; часто представляют большие практические трудности и возбуждают Большой теоретический интерес, так как связаны с различием смысловых и стилистических функций, выполняемых в различных языках словами одинакового вещественного значения, и с различием сочетаний, в которые вступают такие слова в разных языках. В данной работе рассматриваются лишь некоторые из многих проблем перевода фразеологических единиц.

А.В. Кунин дает следующее определение ФЕ: "Фразеологическая единица — это устойчивое сочетание слов с полностью или частично переосмысленным значением" [11. C.203]. Обычно принято указывать на эквивалент--ть фразеологической единицы слову. Однако теория полной эквивалентен изживает себя. Это отнюдь не означает, что фразеологизмы и слова не имеют ничего общего, что рассматривается теорией соотнесенности некоторых типов фразеологизмов и слов, в основе которой, правда, лежат несколько иные принципы. Наиболее характерные для фразеологических оборотов устойчивые сочетания слов в принципе равны по своему значению отдельно взятому слову, отличаясь от него, как правило, определенной экспрессивно-стилистической окраской.

Остановимся более подробно на определении перифразы и ее современной трактовке в отношении к фразеологии. Словарное определение гласит, что перифраза - это выражение, являющееся описательной передачей смысла другого выражения или слова. Мы понимаем под перифразой вторичное наименование денотата, имеющего общеязыковое первичное наименование. Перифраза создается для замещения первичного наименования в определенных прагматических или эстетических целях.

Например, в качестве оценочных перифрастических единиц для таких понятий, как foolish, stupid, hidebound, применяются перифразы: x won't, set thе world on fire, x is no bright light (no genius, no worldbeater), x is as fickle as they come, x blows hot and cold about (over) smth., ram before seven, clear before even, with x it's one thing one day and smth. else the next, x isn't playing with a Ideck, x doesn't have both oats in the water, x isn't all there, x isn't quite right in: head, x's elevator doesn't go to the top floor, x has a screw loose, x has hats in belfry, there's nobody home upstairs. Эти перифразы созданы для того, чтобы избежать прямых наименований, неприятных при оценке человека. Одна-для восприятия этих нелестных (хотя и смягченных) оценок необходим деленный социальный опыт.

Знание знаковой связи между двумя наименованиями необходимо, чтобы правильно понять подлинный смысл перифразы. Например, выражение "оставляет желать лучшего" связано знаковым отношением с оценкой «очень плохой». Человек, не знающий этого условного отношения, выражение "оставляет желать лучшего" не связывает со значением "плохой", он воспринимает лишь собственное значение: допускающий возможность лучшего.

Сравните также: in one's birthday suit (in the altogether, without a stitch on, in the -w, au naturel) - naked; to live on air (to live on next to nothing, to been starvaton rations, to be fasting for the sins of mankind) - to be hungry.

Другой распространенный способ образования вторичного наименования - это указание в нем нового признака самого именуемого денотата, т.е. с пользование другого сигнификата того же понятия.

Предикатный признак постепенно становится вторым именем денотата, более или менее известным если не всем говорящим на этом языке, то, по ч тайней мере, некоторым профессиональным или социальным группам населения:

Rome - Eternal City, сате! - the ship of the desert, lion - the king of beasts, money - the sinews of war; rank, title - a handle one's name. Shakespeare - the Swan of Avon, oil - the black gold, cotton - the white gold и т.д.

Перифразы этого типа не являются знаками знака. Они представляют собой новый знак для денотата, уже имеющего первичное наименование.

Принято относить перифразы и первичное наименование денотата к синониму. Полагаем, однако, что перифрастические отношения отличаются от синонимических. Синонимы обозначают близкие, но разные понятия о близких, но различающихся денотатах. Синонимы создаются не как знаки одного и того же денотата, а как знаки разных денотатов, впоследствии оказавшихся приближенными в восприятии человека. Перифразы же создаются как знаки одного и того же денотата, они отличаются по прагматическому воздействию человека, по экспрессивности. Перифразы относятся к первичным наимнованиям как варианты, а не как синонимы, образуя группу знаков одного и то же денотата. Отношения этого типа называются перифрастическими.

Сравните фразеологическое сочетание "ни жив ни мертв" с наименованиями "перепуган", "удручен", "расстроен", "измучен". Все эти наименования, в том числе и фразеологизм, характеризуют близкие, но несколько различающиеся состояния в общей шкале негативного психологического состояния, для которых они являются первичными знаками. Перифраза же, как «и пытались показать, дает новую характеристику тому же самому денотату таким образом, фразеологические перифразы составляют внутри фразеологии особый класс.

Классификация ФЕ также содержит необходимые для переводчика: теоретические знания, с помощью которых он сможет выделить ФЕ в тексте, то анализировать ее и на основе проведенного анализа дать наиболее точный перевод в условиях данного контекста. Наиболее правомерным можно счисть рассмотрение ФЕ в трех аспектах: семантическом, структурно-грамматическом и компонентном. С учетом отмеченных уровней выделяются; дующие типы межъязыковых отношений:

1) фразеологические эквиваленты (полные и частичные) - ФЕ с тождественной семантикой, структурно-грамматической организацией и с тождественным компонентным составом;

2) фразеологические аналоги (полные и частичные) - ФЕ, выражающие одинаковое или близкое значение, но характеризующиеся полным различием приблизительным сходством внутренней формы;

3) безэквивалентные фразеологические единицы - ФЕ, не имеющие соответствий во фразеологической системе другого языка.

Поскольку фразеология выделяется своими функциями в языке и речи, требует особого подхода в процессе перевода. Основная трудность заключается в том, что никакой словарь не в состоянии предусмотреть всех ложных использований фразеологизма в контексте.

ФЕ, сходные в разных языках по внутренней форме, далеко не всегда идентичны по значению в результате их переосмысления, поэтому нельзя полагаться на сходство образной основы. Но когда выражение еще сохраняет связь с той сферой, в которой оно родилось, переводчику приходится искать: русском языке такую ФЕ. Приемы перевода ФЕ различны: от полной замены образности к полному сохранению образа в переводе. И все же общее и характерное для всех - сохранение образности в переводе. Но при этом стандартное и традиционное в оригинале должно быть передано стандартным и традиционным в переводе. При переводе важно соблюдать стилистическую однородность с ФЕ подлинника. Экспрессивное использование - почти не исследовано. Между тем эта проблема представляет несомненен интерес для лексикографии и перевода.

Наряду с отсутствием соответствующей ФЕ в русском языке может казаться, что имеющая такое же смысловое содержание русская ФЕ не соответствует английской или французской в стилистическом или экспрессивном отношении. Конечно, в идеале следует стремиться к полной равноценности употребляемых средств, но на практике нередко приходится жертвовать функционально-стилистическим соответствием для сохранения экспрессиво. Весьма существенно, чтобы фразеологические замены при переводе соткали и национальный колорит языка оригинала. Насыщенный фразеологизмами подлинник должен сохранять фразеологическую насыщенность и переводе.

Одним из требований, издавна выдвигаемых теорией и практикой переводческой деятельности, является требование эквивалентности текстов — одного и конечного. Эквивалентность обеспечивается путем трансформации при том условии, что последние семантически или прагматически мотивированы. Вольность в переводе допустима лишь по мере необходимости.

Пользуясь вольным переводом, переводчик явно превышает свои полномочия языкового посредника.

При переводе ФЕ с образной основой можно установить определенные закономерности. Главным образом это относится к фразеологическим единствам с "выводимой" внутренней формой. Несколько упрощая вопрос, можно делить четыре различных способа их передачи: 1) с полным сохранением одноязычного образа; 2) с частичным изменением образности; 3) с полной потерей образности; 4) со снятием образности.

Наиболее интересны с творческой точки зрения ФЕ, в которых приходится полностью заменять их образную основу. Полная замена образа может

ть связана с сохранением экспрессивной окраски, что чаще даже важнее, и передача функционально-стилистической принадлежности фразеологизма. Перевод ФЕ со снятием образности - не лучший выход из положения, так связан с потерей выразительности.

Сложной семантикой отличаются лишенные образности ФЕ, в которых эмоционально-экспрессивное значение сочетается с субъективной оценкой действительности. Эти ФЕ одновременно являются и модально-вводными вами и выражениями. Как правило, они многозначны и полифункциональны. Как и во всех других областях, нет такой трудности перевода фразеологии, которую нельзя было бы преодолеть при помощи компенсации.

Пронаблюдаем некоторые особенности перевода ФЕ, имеющих словарный эквивалент, на примерах из словарных статей [18, 37]:

sometimes- from time to time, for once in a way (in a while);, once and a while = иногда - от случая к случаю;

She was talking to a group of pressmen, who were taking her photograph time to time as she spoke (M.Prabble) = Софи Брент беседовала с группой репортеров, которые время от времени фотографировали ее;

Каждый фразеологизм обладает определенной стилистической функцией, зависящей от контекста, стиля автора, характера всего сообщения и т.п. Можно сказать, что именно при переводе и вскрывается свойственная данному языку специфичность сочетаний. Сохранить красочность фразеологизма, донести до читателя или слушателя его стилистическую функцию - задача первостепенной важности.

He does write a letter once in a while = Он нет-нет, да и напишет письмо; well, properly - the right way = правильно - чин чином, честь честью; Не has been instructed in the right way = Его правильно инструктировали;

think, reflect — use your brain (head, loaf) = думать — раскидывать умом мозгами), шевелить мозгами;

I can't remember who told me. Then use your brain and do remember Lindsay) = Я не помню, кто сказал мне это. Пошевелите мозгами и постарайтесь вспомнить.

2.3 Фразеологические эквиваленты в переводных текстах: содержание и структура

При переводе фразеологических единиц (англ. <=> рус.) наблюдается явление кажущегося совпадения семантики ФЕ, или ложной симметрии. ФЕ такого рода можно назвать квазиэквивалентами, они оказывают недобрую услугу и приводят к ошибкам так же, как и «ложные друзья» переводчика, квазиинтернациональные слова на лексическом уровне. Специальных работ, посвященных этой теме, нет, как нет и словаря, регистрирующего квазиэквивалентные ФЕ, хотя и очевидно, что сбор и анализ таких пар, и прежде всего тех, которые обладают высокой частотностью употребления в обоих языках, представляет несомненный интерес.

Значительную помощь в работе оказал и недавно вышедший "Русско-английский фразеологический словарь" С.И. Лубенской, насыщенный информацией и богато иллюстрированный, дающий объемное, исчерпывающее описание русских фразеологических единиц и их английских эквивалентов разного типа [37].

При всей неповторимости и своеобразии систем английского и русского языков, значительная их часть совпадает, о чем говорят многочисленные работы по типологии и сравнительно-сопоставительной лингвистике. Хотя и гораздо менее, чем в лексике, фразеологические единицы могут отражать совпадающие фрагменты картины мира, в то время как их уникальность объясняется несовпадением культур, быта, истории, географических условий проживания, религиозных обрядов и т.д.

Полная эквивалентность ФЕ понимается как полное совпадение их существенных характеристик, которые модифицируются в параметры, или критерии в контрастивном изучении: семантический, стилистический, лексический, синтаксический и морфологический. Например:

ФЕ - полные эквиваленты то кeep sb. at a distance = держать кого-либо на расстоянии > be born under a lucky star = „родиться под счастливой звездой white magic = белая магия

Известно, что ФЕ представляют большую трудность для переводчиков. "Перевод без проблем", как уже указывалось, возможен лишь в случае полной эквивалентности, "прозрачной" мотивированности (= невысокой степени диоматизации), что свойственно группе именно фразеологических сочетаний, выделяемых по классификации В.В. Виноградова. При таких условиях -степень «отгадывания» смысла и правильного перевода может быть достаточно высокой и основываться на переводе значений составляющих ФЕ лексических компонентов. Например:

Английские ФЕ	Русские эквиваленты
to carry coals to Newscastle досл. везти уголь в Ньюкасл)	ехать в Тулу со своим самоваром
birds of a feather flock together досл. птицы одного пера образуют стаю)	рыбак рыбака видит издалека
to kill goose that lays the golden eggs	убить курицу, несущую золотые яйца
to sing like a lark	петь как соловей, жаворонок
black frost	морозная погода, но без снега
better late, then never	лучше поздно, чем никогда

Приведенные примеры демонстрируют разные возможности перевода английских ФЕ: полными эквивалентами (примеры 4,5), частичными эквивалентами (примеры 3,6), семантическими эквивалентами (примеры 1,2), описательными фразами (примеры 5,8). Именно эти и некоторые другие приемы использует переводчик, имея дело с ФЕ, обладающими прозрачной мотивацией: моноэквивалент - единственно возможный правильный вариант перехода для данной ФЕ (при этом возможны полные и частичные эквиваленты); описательный перевод, который может быть представлен переменным сочетанием или калькированием. При отсутствии полных или частичных эквивалентов прибегают к словесным: переводчик переводит ФЕ одним словом или образуется комбинированным переводом (калькирование + описательный перевод). Эти основные способы перевода ФЕ покрывают всевозможные подходы к переводу разных типов ФЕ; другое дело - насколько верно «угадывается» значение ФЕ в оригинальном тексте, если переводчику кажется, смысл единицы выводим из семантики составляющих.

Рассмотрим примеры неправильно истолкованной семантики ФЕ. В современном английском языке в группе оценочных прилагательных наблюдается антонимичный сдвиг: прилагательные с отрицательной оценочностью в разговорной речи употребляются как прилагательные с положительной оценочностью. Это прилагательные vicious- "злой", bad -"плохой", cool - "прохладный". В результате фраза It's cool в определенных контекстах должна переводиться так: "Великолепно!", "Чудесно!", "Грандиозно»!. Например: I've just returned from Cyprus. It's cool! - "Я только что приехал с Кипра. Потрясающе!" Возникшая в результате омонимия фраз и их семантическая двусмысленность (It's cool - "прохладно" и It's cool - "потрясающе") понимается в данном случае только контекстом: лингвистическим (cool - "прохладный", "прохладно" не может ассоциироваться с названием острова Cyprus - Кипр, выступающего в качестве контекстуального индикатора) или экстралингвистическим, когда индикаторы находятся в самой ситуации.

Аналогичной вышеприведенной единице может выступать фраза It's too bad!, которая часто ошибочно переводится как "Совсем плохо", "Очень "прискорбно", а на самом деле эквивалентна фразе "Очень жаль!" It's too bad at you couldn't come. "Жаль, что вы не могли прийти". Отмечается и усеченная форма этой фразы: too bad, имеющая такое же значение.

Квазиэквивалентны английским ФЕ keep house и condemned house фраза "содержать дом" и "проклятый дом" соответственно, правильными являются - "жить отдельно, вести домашнее хозяйство самостоятельно" и "дом, предназначенный на снос".

Irish stew - ирландское рагу, но Scotch broth - фраза, в которой так же, как и в Irish stew присутствует прилагательное, образованное от названия страны, переводится не "шотландский бульон", а "перловый суп": ФЕ to eat his bread and salt эквивалентна русской ФЕ "быть чьим-либо гостем" (типичный квазиэквивалент "сидеть на чьей-либо шее, быть нахлебником"); (to be cool as a cucumber означает "быть хладнокровным, выдержанным", а не "быть прохладным, как огурец").

В русском языке обнаруживается удивительное многообразие ФЕ с спешим компонентом "наплевательство": Да плюнь ты!; Мне это раз плюнуть;

- мне на это наплевать!; Да плевать я хотел!; плевать в потолок; наплевать в Ципу и т.д. Лексическим эквивалентом русскому глаголу "плевать" служит spit on /upon /at. Однако вряд ли фраза "Мне наплевать" передает без различие, а поэтому ее лучше перевести как I don't care. Приверженность к типам "плевков" хорошо вписывается в неоднократно отмечавшиеся особенности национального характера. В частности, это касается установки на безразличие, получившее специальное наименование - наплевательство и даже "наплевизм" [35, 240]. Семантический анализ, проведенный в отношении отдельных глагольных фраз и лексем, позволяет определить основной набор семантических компонентов этих единиц: досада, презрение, наплевательство, незаслуженное оскорбление, разрыв отношений. Определяется тип "плевка": буквальный, квазиперформативный и метафорический, в чем необходимо разбираться переводчику, если он хочет правильно передать на английском языке фразы "Он мне в душу наплевал", "Посмотрел он на все -то, плюнул и ушел".

С.И. Лубенская в русско-английском фразеологическом словаре предъявляет следующие эквиваленты: плевать /наплевать /плюнуть в глаза <в лицо, в рожу>

Ему в лицо плюнули, его не признали достаточно большим человеком Зойнович) - They didn't just fail to give him what he wanted. They spat in his face, they did not recognize him as a big enough man.

плевать /наплевать /плюнуть в душу

За твою ласку он тебя не пожалеет. Наплюет в душу и посмеется (Арбузов) - Не won't spare him because you're fond of him. He'll trample on your feelings and laugh (or stomp over your feelings).

плевать в потолок - to idle, do absolutely nothing, goof off, twiddle one's, to sit around on one's butt.

He знаю, что с ним делать. Работать не хочет, целыми днями плюет в потолок - I don't know what to do with him. He does not want to work, and he ends the whole days goofing off.

плевать я хотел — used to express one's absolute indifference

Плевать я хотела, Алик, что люди подумают обо мне (Аксенов) -

I don't care a damn, Alik, what people think of me...

Я опаздываю на поезд... Плевать я хотел на этот поезд (Вампилов) -

I'll miss my train... To hell with your train.

Так вот, плевать я хотел на ваши приличия. Слышите? Ваши приличия не опротивели (Вампилов) - You can stuff your decency. Do your hear? I'm sick to death of your decency.

Анализ примеров (словарь С.И. Лубенской иллюстрирован фрагмента- переводов из русских классиков и современных писателей на английский -зык) убеждает в том, что при известном параллелизме семантики слов «плевать» и spit (в переносном значении - выражение неодобрения) только одна фразеологическая единица переведена с участием глагола spit: плевать в глаза /лицо; остальные переведены другими эквивалентами, словесными и фразеологическими, и в каждом случае с учетом контекстуального учения ФЕ, ее основных компонентов, о которых речь шла ранее. Приведем еще пример:

A rolling stone gathers no moss (досл: катящийся камень не обрастает мхом).

Наиболее часто приводимый эквивалент этой единице - "под лежачий «камень вода не течет", что понимается как моноэквивалент, передающий семантический образ английской фразы. На самом деле она может быть перемена только описательно или приблизительно: "кому на месте не сидится, нет добра не наживает" (см. словарь А.В.Кунина). Этот же словарь регистрирует возможность отдельного употребления rolling-stone как части вышеприведенной пословицы (о человеке); перевод - "перекати-поле".

Clyde had ever been a rolling stone - one who...preferred to wander here Ш. there — Клайд всегда был перекати-полем...которому вечно не сиделось на своем месте.

Hit or miss иногда переводится "либо пан либо пропал", что является эквивалентом: по ассоциации с семантикой входящих лексем во фразе (доел.: попасть в цель или промахнуться). На самом деле подлинным эквивалентом будет один из словесных: кое-как, как попало, беспорядочно, наугад, наудачу, наобум.

This can be done deliberately, scientifically, not just by "hit-and-miss" methods - Этого можно достигнуть продуманными научными методами, а не действуя наобум [19. С.470].

Показательно, что русская ФЕ "либо пан либо пропал", которая так же просто ассоциируется с английской ФЕ hit or miss, в словаре Лубенской имеет следующие эквиваленты: it's all <neck> or nothing, sink or swim: it will make me or break me.

Ну! Либо пан либо пропал (Островский). Well! Neck or nothing!

... когда захватывающая группа... кидается в немецкую траншею, вообще не до хитростей - тут уж либо пан либо пропал...(Распутин).

... when a party... throws itself at a German trench, there's no time for nice anyway - it's all sink or swim...[37].

Составляемый нами список ФЕ, которые признаны квазиэквивалентами ie фразеологическом уровне, может стать началом систематизации "ложных друзей" переводчика. Значение такого русско-английского и англо-русского словаря трудно переоценить, поскольку при всех обязательных для профессионального переводчика качествах - хорошее знание фразеологии, умение воспроизводить контекст — обращение к справочному материалу подобного совершенно необходимо. Мнимое тождество английских и русских фразеологических единиц иллюстрируется такими парами:практическая, наиболее значимая часть дела business end - конец бизнеса, коммерческого предпринимательства= наброситься на кого-либо, придраться be on one's / сидеть у кого-либо на шее, взобраться на back спину, лежать на спине = конечный результат чего-либо the bottom line \ Ф последняя строка one's back—ФЕ, которые различаются семантически. Перевод the bottom line как "последняя строка" и to be on one's back - "лежать на спине" является правильным, если переводчик имеет дело с сочетаниями нефразеологического характера.

В случае лексических квазиэквивалентов речь идет о категории, представляющей затруднения не столько для переводчиков-профессионалов, сколько для массового читателя иностранных текстов, хотя справочная литература, представляющая информацию по этой микросистеме, полезна и для преподавателей, и:ля переводчиков. Нам представляется логичным начать анализ фразеологических квазиэквивалентов с их противопоставления ложным лексическим эквивалентам, так как традиционно семантические, структурные и функциональные характеристики ФЕ изучаются в сопоставлении с единицами лексического уровня, -то позволяет более четко обозначить грани ФЕ.

Противопоставление выявляет интегральные и дифференциальные свойства лексических и фразеологических квазиэквивалентов. К интегральным отнесем способность этих пар восприниматься как семантическое (на гамом деле — ложное) тождество, ибо прежде всего неправильно понятый смысл или неполное знание информации об употреблении единиц ведет к ошибкам в переводе.

Асимметрия лексических квазиэквивалентов возникает в результате совпадения прямых значений слов или несовпадения значений вторичной номинации. Возникающая при переводе интерференция ведет к ошибкам. Они встречаются довольно часто, поскольку "ложные друзья переводчика" - слова греко-латинских корней, имеющие сходные формы в сравниваемых языках. Фразеологические квазиэквиваленты - результат лишь неправильно понятой "внутренней" формы ФЕ или смешения значений омонимичных фраз. Это, по-нашему мнению, и есть дифференциальные признаки фразеологических квазиэквивалентов.

Таким образом, фразеологические квазиэквиваленты могут быть двух шов: а) перевод омонимичной фразы, представляющей собой нефразеологическое, свободное сочетание слов; б) перевод, основанный на неправильно понятой внутренней семантике ФЕ.

2.4 Национально-культурная специфика английских и русских слов (сопоставительный аспект)

Основной единицей языка, в которой находит свое отражение культура, является слово. Слово есть и основная иноязычная единица, подлежащая освоению при изучении иностранного языка. Вместе со словами иностранно-"0 языка, в которых отражены реалии быта, явления национальной культуры истории, специфика национального мышления, усваивается и эта информация. В любом национальном языке находят свое отражение природные условия проживания нации, ее история и культура, тенденции общественной мысли, науки, искусства, ход мирового исторического развития, социальное устройство. Язык служит выразителем и общечеловеческих, и национальных -черт культуры. В любой момент развития культуры обслуживающий ее язык отражает ее полностью и адекватно, т.е. общество определяет прогресс в языке; с однако допустимо говорить и об определяющем воздействии языка и развитие культуры.

Наследуемый обществом язык - это хранилище коллективного опыта, связующее звено между поколениями. Будучи социальным явлением, слова несут на себе отпечаток жизни общества, его материальной и духовной культуры. "Это культурное значение есть часть языка" [10. С.23].

Лингвисты и социолингвисты называют часть значения слова, в которых отражены национально-культурные реалии, национально-культурным компонентом, культурным значением [108, 40], или национальным колоритом [20]. "Колорит - это та окрашенность слова, которую оно приобретает благодаря принадлежности его денотата (обозначаемого им объекта) к данному народу, определенной стране или местности, конкретной исторической эпохе" [20. С.21].

Если исходить из значения слова как отношения слова к денотату, опосредованному через сигнификат (референт), то и реалия-слово соотносится с обозначаемым предметом не непосредственно, а через сигнификат (референт); последний можно определить как предмет мысли, отражающий предмет или явление объективной действительности и образующий то понятийное содержание, с которым соотносится данная языковая единица. Слова-реалии, помимо прямого денотативного значения, могут иметь и другие, коннотативные значения. Коннотативные слова включаются в реалии из-за национального характера ассоциаций, сопряженных с определенными предметами реальной действительности, не имеющими аналогичных ассоциаций в сопоставляемой культуре. Выделение слов с национально-культурными коннотациями представляет значительную трудность. Самые обычные слова, совпадающие в своем предметном значении, могут обладать дополнительными значениями, обусловленными национально-культурными факторами. Они связаны с традициями, фольклором, другими культурными традициями народа — носителя языка.

К таким словам можно отнести прилагательные royal и national в английском языке, они далеко не всегда полностью адекватны тем словам русского языка, которые их переводят: царский, королевский, национальный. объяснить этот факт можно, только хорошо разобравшись в национальном колорите слов royal и national в английском языке. Эти слова не сопоставимы. их русскими коррелятами потому, что их активность в системе номинации «названия банков, трестов, всевозможных обществ и традиционных соревнований) несравненно выше и не имеет аналогов в русском языке (особенно это касается слова royal).

В известном лексикографическом издании "Великобритания. Лингвострановедческий словарь" [43] даются дефиниции 116 единицам номинации:о словом royal. Например:

Royal Garden Party - прием в саду (ежегодный чай в саду Букингемского дворца для официальных лиц, членов дипломатического корпуса, представителей делового мира и т.д.).

Royal Mint - Королевский монетный двор.

Royal Economic Society - Королевское экономическое общество.

Royal Dutch Shell - крупнейший в Европе англо-голландский нефтяной концерн.

Royal Ascot — скачки, которые считаются событием года; скачки, на которых присутствует монарх.

Royal College of Art — Королевский художественный колледж.

Royal Standard - Королевский штандарт (личный флаг монарха).

Анализ, предпринятый в этой работе, не может быть полным без данных такого лексикографического источника, как "Longman Dictionary of English Language and Culture", представляющий собой одно из новейших публикаций этого крупнейшего издательства словарей [62]. В дефиницию лексемы royal словарь включает два идиоматических выражения: a right royal (= ery splendid welcome) — "королевский прием" и battle royal = a fierce battle or struggle - "жестокое сражение или борьба" (фразеологический словарь л.В.Кунина приводит следующие русские эквиваленты: генеральное сражение; драка, общая свалка, шумная ссора). Например:

They gave us a right royal - Они оказали нам царский прием [262].

... and a battle royal ensued apropos of Rebecca —... и тут произошло настоящее сражение из-за Ребекки[118].

В словаре Лонгмана также даются дефиниции 57 единицам номинации, которые входят и в состав тех, что подробно описываются в вышеприведенном лингвострановедческом словаре отечественного издания.

Большая частотность употребления royal в единицах номинации объясняется тем, что британцы питают уважение к монархии, существующей в Beликобритании многие столетия. Королевская семья, по большому счету, остается вне критики, даже в период смены власти, когда одна партия уступает лесто другой. Корона — символ Британской империи, незыблемости ее устоев л политической системы. Русский и английский народы — это разные этнокультурные и языковые общности, каждая имеет свои традиции, привычки, уклад. И отношение к монархической власти у этих народов неодинаковое. Английское ассоциативное мышление связывает монархию, короля, королеву: качеством высокого порядка окружающих предметов и явлений (все лучшее — королевское — все лучшее не королевское может быть названо royal, если оно высокого качества). Royal как синоним высокого качества - это одна из коннотаций, один из элементов национального колорита этого слова.

Как показывает анализ единиц номинаций с royal, они неоднородны с точки зрения "заполнения национальным колоритом" значения этого слова: некоторые наименования с royal отражают деятельность короля - королевы, финансовую поддержку чего-либо, личное присутствие на событии. Например:

Royal Duke - важный титул пэра.

Royal family - королевская семья.

Royal assent - королевская санкция (одобрение монархом законопроекта).

Royal fish - осетр, кит, дельфин (выброшенные на берег, они считаются собственностью монарха).

Royal Gala Performance - концерт, на котором присутствует монарх.

Royal prerogative - специальные права короля или королевы.

Royal commission - группа людей, выбранная правительством для анализа тех проблем, которые нуждаются в новых законах.

Приведем примеры употребления этих единиц, включенных в дефиниции словаря Лонгмана.

The Channel Tunnel bill today received the royal assent - Сегодня законопроект о строительстве подводного тоннеля был подписан королевой.

In Britain it is the royal prerogative to order Parliament to meet - В Британии прерогативой королевской власти является приказ о созыве парламента.

The royal commission on the future of broadcasting - Королевская комиссия по выработке законопроекта о будущем радиовещания.

В то же время существует масса наименований, в которых royal употребляют в целях рекламы, и оно синонимично словам "первоклассный, первосортный, шикарный, роскошный". Например:

in royal spirits - в великолепном настроении;

Royal Variety Show - королевский эстрадный концерт (с участием лучших артистов);

to have a royal time - отлично провести время;

Royal Economic Society - Королевское экономическое общество (крупнейшая профсоюзная организация экономистов Великобритании);

Royal Scots - одно из старейших воинских подразделений Британской армии (королевские шотландцы);

Royal Shakespeare Company - Британская театральная компания, куда входят актеры, отличающиеся высоким профессионализмом и исполняющие золи в пьесах Шекспира, а также других авторов;

Royal Pavilion - здание, которое отличает изысканно красивый и необычный восточный стиль, построенное в 1817г. для принца Уэльсского.

Анализ вышеприведенных дефиниций единиц номинаций с royal показывает, что если royal не означает существующую связь между общественным институтом и деятельностью монарха, членов его семьи, то дефиниции могут включать следующие элементы: exciting, high guality, high standard.

В русском языке слова "королевский" и "царский", "царственный" являются атрибутами слов, относящихся к самодержавной власти: царская корона, королевские покои, царская дочь, царственный отрок. Они также встречаются в словосочетаниях, где имеют коннотацию "первоклассный",роскошный": царское угощение, королевский прием, королевский торт, царский подарок. В русском языке в единицах номинации "королевский", "царский", "царственный" не участвуют, что объясняется исторически: после 1917 г. эти слова приобрели ярко выраженную отрицательную оценочность в официальном языке.

Если же сопоставить слова national и "национальный", то это, бесспорно, переводческие эквиваленты, отражающие понятие, присутствующее в двух этнокультурных общностях. Словарные определения этих слов включают два противопоставления: а) имеющий отношение к нации, не локальный, не местный; б) имеющий отношение к одной нации в противовес другой л national newspaper — национальная газета; a national problem - национальнаяя проблема).

Однако в английском языке national - активный компонент в системе номинации, хотя по частотности и уступает royal.

National Certificate - свидетельство о среднем техническом образовании;

National school - народная школа (позднее - церковная школа);

national service - военная повинность;

National Gallery - знаменитый музей на Трафальгарской площади в Лондоне, где представлена одна из крупнейших коллекций европейской живописи;

National Express — Британская компания, владеющая автобусами для междугородного сообщения;

National Exhibition Centre - центр в Бирмингеме, где проводятся конференции и выставки.

В русском языке лексема "национальный" входит в число высокочастотных единиц языка и характеризуется широкой сочетаемостью с существительными разнообразной семантики. Например, национальные ресурсы, национальные меньшинства, национальный флаг, национальный гимн, национальные богатства, национальный генофонд. Но, как показывают наблюдения, там, где у британцев в единицах номинации употреблялось бы слово royal (или national), в русском языке употребляется лексема "государственный". Например: Кубанский государственный университет, Государственный совет, государственное образовательное учреждение и т.д.

Таким образом, национально-культурный компонент отмечен своеобразием, разной мерой интенсивности даже в составе значений единиц разных языков, коррелирующих по основным, базовым компонентам значений. Это хорошо видно на примере слов royal, national, "царский", "королевский" и 'царственный" английского и русского языков, на которых лежит печать двух разных культур, историй, социальных укладов, а следовательно, и специфики мышления двух народов: англичан и русских. Коннотативные реалии - это слова, обозначающие предметы, ничем не отличающиеся от аналогичных предметов сопоставляемых культур, но получившие в данной культуре и языке особые дополнительные значения, основанные на культурно-исторических ассоциациях, присущих только данной культуре.

Коннотативные реалии находят свое материальное выражение в компонентах значений слов, в оттенках значений слов, в эмоциональноj экспрессивных обертонах, во внутренней форме слова и т.п., обнаруживая информационные несовпадения понятий, но сходство слов в сравниваемых языках. Коннотативные реалии - это лексические единицы, которые, обозначая самые обычные понятия, выражают вместе с тем смысловые и эмоциональные "фоновые оттенки". Среди лексических групп, в которых шире всего представлены Коннотативные реалии, можно выделить: а) слова, выступающие в качестве символов: вегетативные, анималистские символы, цветовая символика; б) фольклорные, исторические и литературные, книжные аллюзии; в) языковые аллюзии, содержащие намек на какой-либо фразеологизм, пословицу, поговорку.

Коннотативные реалии противопоставляются реалиям, которые можно назвать денотативными. Денотативные реалии (собственно реалии) - это лексические единицы, семантическая структура которых целиком заполнена фоновой лексической информацией; они наиболее наглядно демонстрируют национальное своеобразие культур.

Хотя по определению О.С.Ахмановой, коннотация — это "дополнительное содержание слова (или выражения), его сопутствующие семантические оттенки, которые накладываются на его основное значение, служат для выражения разного рода экспрессивно-эмоционально-оценочных обертонов и могут придавать высказываниям торжественность, игривость, непринужденность, фамильярность и т.п." [14. С.203], слова с коннотативным содержанием нельзя свести к чисто стилистической проблематике, потому что они всегда апеллируют к некоторому опыту человека, который возникает в результате его воспитания в данной культуре.

К числу общенациональных коннотативных слов относим следующие: некоторые отягощенные ассоциациями имена собственные (f.e. Ernest, "The Importance of Being Earnest" by O.Wilde; Robinson Crusoe, "The Life and Strange Adventures of Robinson Crusoe of York, Mariner" by Daniel Defoe); говорящие имена, имена-бирки (f.e. Lovelace, "Clarissa Harlowe" by Samuel Richardson); некоторые антропонимы, т.е. имена людей, становящиеся кличками животных; стереотипные ассоциации (f.e. Romeo and Juliet, "Romeo and Juliet" by Shakespeare. Used allusively of young lovers); некоторые имена, символизирующие типичного члена национальной культуры (f.e. John Bull, "The History of John Bull" by John Arbuthnot).

Поскольку национальная культура находит свое выражение не только в нарицательной, но и ономастической лексике, последнюю также следует включить в реалии. Коннотативные значения имен собственных представляют большую трудность для иностранцев. Их перевод, как правило, сопряжен с большими трудностями, впрочем, как и перевод реалий вообще, поскольку перевод реалий относится к той области теории перевода, которая занимается проблемой перевода непереводимого.

Для лингвистической общей теории перевода интерес представляет вопрос о способах передачи слов как названий реалий. При этом следует подчеркнуть, что речь должна идти именно о переводе названий реалий, а отнюдь не о переводе самих реалий, ибо реалия — понятие экстралингвистическое и не может переводиться с одного языка на другой, как любая существующая в природе вещь. Возможности передачи названий реалий, фактически встречающиеся в переводах, сводятся к четырем основным случаям:

транслитерация либо транскрипция (полная или частичная), непосредственное использование данного слова, обозначающего реалию, либо его корня в написании буквами своего языка или в сочетании с суффиксами своего языка;

создание нового слова или сложного слова, или словосочетания для обозначения соответствующего предмета на основе элементов и морфологических отношений, уже реально существующих в языке. В своей основе этоперевод описательный, перифрастический;

использование слова, обозначающего нечто близкое (хотя и не тождественное) по функции к иноязычной реалии, иначе - уподобляющий перевод, уточняемый в условиях контекста, а иногда граничащий с приблизительным обозначением;

так называемый гипонимический (от англ, слова "hiponymy", составленного из греческих корней) или обобщенно-приблизительный перевод,при котором слова исходного языка, обозначающие видовое понятие, передаются словами языка перевода, называющими понятие родовое.

Литературоведы и мастера художественного перевода уже давно отмечают, что национальная окраска литературного произведения часто выражается именно через национальные реалии. Чем ближе произведение по своей тематике к народной жизни, а по стилистике - к фольклору, тем ярче проявляется его национальный колорит. Поэтому вопрос о сохранении национального своеобразия подлинника при его переводе рассматривался исследователями неоднократно и нередко вызывал полемику. Так как реалии - наиболее яркие показатели национального своеобразия произведения, то проблемы передачи реалий имеют не только теоретическое, но и все возрастающее практическое значение. Какие же параметры следует учитывать, на что нужно в первую очередь обращать внимание при переводе реалий, чтобы сохранить тот национально-культурный колорит, который делает произведение столь выразительным?

1. Вопрос об аудитории перевода. Эта аудитория всегда, хотя и в разной степени, отличается от аудитории оригинального текста по культурным параметрам, при том, что сама аудитория перевода неоднородна.

Вопрос об учете аудитории может ставиться трояким способом: 1) как вопрос об учете языкового мышления, общего для всех носителей языка перевода; 2) как вопрос об учете различных национальных вариантов языка перевода; 3) как вопрос классификации носителей языка перевода по признаку объема фоновых знаний, необходимых для понимания переводного текста.

Какова же должна быть установка переводчика? В случае, если аудитория заранее известна, ответ ясен. Первую аудиторию можно рассматривать как специалистов, для которых каждая реалия будет термином из известной им области. Если ориентироваться на вторую аудиторию, то следует учитывать тот вариант языка, который распространен в данной культурно-генетической общности (например, американский вариант английского языка).

Наиболее сложной для переводчика представляется третья аудитория -именно на нее должен ориентироваться переводчик в общем случае. Почему же нужно брать за основу третью аудиторию? Именно потому, что она уходит от определений: мы ничего не можем сказать о ее фоновых знаниях, которые являются результатом исторического развития данной этнической общности и разделяются на актуальные фоновые знания и фоновые знания культурного наследия. Мы предполагаем, что в любом конкретном случае появления реалии знания читателя о ней могут оказаться равными нулю. Переводчику необходимо максимально обезопасить себя от непонимания, поскольку именно третья аудитория наиболее многочисленна.

2. Вопрос о нормативности. Один из постулатов теории перевода гласит: текст перевода должен отвечать норме языка перевода. Соблюдение нормы данного функционального стиля и жанра, подобно соблюдению правил поведения, подобающих определенной социальной ситуации, создает чувство естественности происходящего (читаемого, слышимого), настраивает аудиторию на восприятие и концентрирует ее внимание на цели коммуникации.

Чешский лингвист Б. Гавранек обосновал в свое время (1930-е гг.) понятия автоматизации и актуализации, которые могут быть взяты на вооружение прагматикой перевода. Под автоматизацией он понимает такое использование языковых средств, изолированных или взаимно связанных между со-5ой, которое является обычным для определенной задачи выражения, т.е. такое использование, при котором выражение само по себе не привлекает внимания; с точки зрения формы, такое выражение употребляется (говорящим) и воспринимается (слушающим) как нечто условное и стремится быть понятным уже как часть языковой системы, а не только как единица, понимаемая в конкретном высказывании контекстом и ситуацией. Под актуализацией, напротив, понимается такое использование языковых средств, которое привлекает внимание само по себе и воспринимается как необычное, например, как живая поэтическая метафора (в отличие от лексикализированной, которая уже автоматизирована) [57. С35].

Какое отношение имеют все эти соображения к практике перевода? Указанные выше понятия могут быть использованы для теоретического обоснования и разработки нескольких правил, которые в переводческой практике применяются интуитивно, далеко не всеми переводчиками и не всегда.

Каковы эти правила? Во-первых, текст перевода должен отвечать не просто норме языка перевода, но и норме определенного функционального стиля языка перевода (а внутри стиля — норме жанра). Во-вторых, своеобразие стиля автора оригинального текста всегда заключается в применении приемов актуализации (выразительных средств, фигур речи); переводчик не всегда может подобрать эквивалент, т.е. актуализировать тот же отрезок текста и тем же способом, но к его услугам - прием. В-третьих, переводчик должен избегать актуализации там, где она не предусмотрена в тексте на исходном языке (если только он не делает этого в порядке компенсации), и уж во всяком случае такой актуализации, которая противоречит намерениям автора оригинального текста. Последний случай, к сожалению, не столь уж редок в переводческой практике. Весь набор переводческих приемов, пускаемых в ход при встрече с безэквивалентной лексикой, приемов, подчеркнем, необходимых - это, хотим мы этого или не хотим, одновременно набор средств, актуализирующих текст, ибо все переводческие решения привносят в текст нечто новое, задерживающее на себе внимание, заставляющее себя усвоить, т.е. расшифровать, включить в систему известных понятий, запомнить. Это произойдет даже в том случае, если переводческое решение удачно; если же оно тем или иным образом противоречит языковому мышлению носителей языка перевода, то восприятие данного отрезка текста осложняется, истолкование его может быть неверным, а эстетическое воздействие - отрицательным ("перевод режет слух"), что в дальнейшем может сказаться и на интересе к тексту, и на способности читателя сопереживать автору.

Но переводчик может сгладить эффект "чужого" путем нормализую щей компенсации, последовательно применяя в тексте приемы автоматизации, воспроизводящие особенности данного функционального стиля повсюду, где они могли бы быть уместны в оригинальном тексте на Г1Я, чтобы заставить текст звучать привычно, как родной, и сделать чтение этого текста не только познавательным, но и увлекательным.

В таких текстах, конечно, не избежать языковой экзотики, но автор будет стремиться следовать при этом, по крайней мере, минимальному набору правил, а именно: экзотизмы не должны образовывать скоплений, которые делают текст похожим на специальный этнографический или другого рода научный труд и заставляет читателя тратить основные силы не на "вживание" в текст, а на расшифровку смысла того или иного абзаца; транскрипции не должны быть неблагозвучны или смешны, кроме того, каждую из них следует комментарием; кальки не должны противоречить языковому мышлению читателя с его привычной (естественной) системой ассоциаций, образного видения мира, иначе не будет достигнут положительный эстетический эффект.

3. Кальки и языковое мышление. Какие опасности подстерегают переводчика, который в силу своей профессии обязан внести новое понятие в систему представлений определенного народа и новое слово - в его язык? Скрытую опасность заключает в себе каждый привычный переводческий прием. Транскрипции опасны тогда, когда противоречат эстетическому чувству читателя, напоминают неприлично или смешно звучащие слова родного языка. Аналогический перевод имеет тоже свою опасность: аналогия может быть истолкована неверно, слишком буквально; описательный перевод - свою: длинным описательным оборотом очень трудно управлять, отсутствие эквивалентного термина скоро начнет восприниматься как лакуна.

При применении приема калькирования существуют также скрытые опасности. Подчеркнем, опасности кальки суть продолжение ее достоинств. Без калек язык современной цивилизации немыслим. Кальки хороши тем, что создают слова и выражения с ясной внутренней формой, опираются на значащие элементы языка перевода. Однако здесь-то и кроется опасность. Прежде всего, упомянутая ясность внутренней формы может быть лишь кажущейся, и в случае неверного истолкования ее переводчиком в тексте на языке перевода может появиться лексема, лишенная внутренней логики и не соответствующая лексеме исходного языка, т.е. не выполняющая роль кальки.

4. Значение слова и его коннотации. Калькируя метафоры, переводчики часто упускают из виду еще один момент. В основании метафоры может быть положено значение слова, наделенного той или иной оценочной коннотацией в зависимости от того, как оценивается обозначаемое понятие данной культурой в данный момент. А в силу различия культур и коннотации двух сходных по денотату лексем они могут быть различны и прямо противоположны. Например, выражение "крестовый поход" употребляется в русской публицистике (литературе) с явно отрицательной коннотацией. А в словаре Longman Dictionary of Contemporary English [262] мы находим следующие дефиниции:

crusade any of the Christian wars to win back Palestine from the Muslims in the 11-th, 12-th, 13-th centuries;

(against, for) a united effort for the defence or advancement of an idea, principle, efc: a crusade against cigarette smoking/ a crusade for women's rights.

Следовательно, для носителя западной культуры крестовый поход - символ христианского рвения, и коннотация здесь, безусловно, положительная.

Другим примером может служить слово "провинция". Словарь С.И.Ожегова [55] дает такие его дефиниции: 1. Область, административная единица в некоторых государствах; 2. Местность, вдалеке от крупных центров, вообще - территория страны в отличие от столицы, центра.

Longman Dictionary of Contemporary English определяет существительное "провинция" следующим образом: province: I. Any of the main divisions of some countries and formaly of some empires; 2. An area of knowledge, activity, etc., esp. One that is regarded as belonging to a particular person; 3. An area under the charge of an archbishop.

Таким образом, в русском языке "провинция" как единица территориального деления применима к другим странам или к прошлому нашей страны, а применительно к нашей современной жизни это только оценочное слово ("глубокая (глухая) провинция", "налет провинциальности"). Следовательно, при переводе следует учитывать различные оценочные и культурные коннотации слов, сходных по денотату в разных языках.

Заключение

Итак, определили, что лингвокультурология находится на стыке со многими областями знаний, т.е. смыкается с этнолингвистикой, этнопсихологией, психолингвистикой, культурной антропологией, историей культуры, культуропсихологией и др. Лингвокультурология в поисках границ круга интересов как наука еще, по-видимому, находящаяся в стадии формирования, имеет своим методологическим и теоретическим основанием культурологию, которая в свою очередь оформилась из таких направлений исследования человека, как история, философия, социология, психология культуры и т.п. Описывая лингвокультурологические свойства слов и ФЕ, мы стремились подчеркнуть их роль в формировании специфических черт языковой личности. Вслед за В.В. Воробьевым мы принимаем определение лингвокультуро-логии в качестве синтезирующей науки, имеющей интегративный аспект изучения проблемы "язык и культура". Лингвокультурология осмысливается нами как новая исследовательская парадигма, позволяющая глубоко и многосторонне обозревать возможности и резервы исследовательской мысли.

В общем, если культурология изучает картину мира, то лингвокультурология нацелена на исследование языковой картины мира. Анализируемые нами понятия выходят за рамки собственно эстетической области и ее проблем и вторгаются в область герменевтики. Закономерная необходимость ставит свои условия и развивает диалог между самыми разными направлениями, хотя и медленно, но обнадеживающе. Однако в процессе синтезирования научных областей всегда необходимо остерегаться резких переходов, следует находить ту грань, которая примиряет полемизирующие стороны.

Концептуальная и языковая картины мира тесно связаны с понятием памяти и культурного наследия слов, которые поэтому в основе своей и образуют достаточно устойчивую систему концептов конкретного языка. При усвоении концепта происходит усвоение индивидом определенных процедур, правил кодирования и декодирования языковых выражений. Содержание концептуальной системы может быть более или менее близким познаваемой действительности, но полностью не детерминировано ею. В силу того, что наша повседневность представляет собой более сложную организацию, чем, например, полвека тому назад, в связи с вовлечением людей в различные пространства жизнедеятельности, мировосприятие людей тоже может быть представлено в виде неоднозначной структуры или системы. Неоднозначность исходит из очевидности явных и скрытых противоречий нашей жизни. Продуктивен в таких случаях широкий взгляд на вещи; важным представляется преодоление консерватизма не только к себе, но и по отношению к другим членам общества и к миру вообще.

Не случайно, основные направления в лингвистике и философии на рубеже третьего тысячелетия развиваются под знаком языка. Это объясняется тем, что объектом пристального внимания стал человек. Человек запечатлел свой образ в языке, отразил в нем все, что узнал о себе и захотел сообщить другому. Обнаруживается интерес к бесконечной полноте его отношений, которые включают следующие аспекты: отношение к себе, к миру и к другому человеку. Основные тенденции в разработке проблем интерсубъективности, диалога и коммуникации, по-разному преломляясь в контексте разных теорий, определили ряд направлений современной лингвистики, лингвистической философии, теории текста, семиотики. Словосочетание "языковая личность" призвано свести воедино проблемы междисциплинарных наук в общем русле прагматического потока вопросов в той мере, в какой личность проявляет компетенцию говорящей личности. Степень компетенции представляется тем понятием, которое призвано регулировать и успехи, и неудачи в процессе коммуникации, так как компетенция ощущается и онтологически, и филогенетически.

На сегодняшний день сферами проявления деятельности человека в языке представляются: 1) формирование картины мира в языке и создание языкового инвентаря; 2) порождение речи; 3) роль человека в процессе коммуникации. При этом мы говорим о необходимости уделять особое внимание анализу трех основных этапов порождения речи: довербального этапа (формирование интенции говорящего); этапа выбора языковых средств и языковой реализации замысла. Мы полагаем, что определение области компетенции языковой личности в целях выявления универсалий вылилось в необходимость учитывать так называемую языковую игру, которая с позиций логико-семантических структур, а также с позиций докультурологических реалий понимается именно как своего рода универсальный фрейм. Примерная структурализация позволяет говорить о перспективности дальнейшей детализации контекста человека, уточняя контекст как внутри его, так и вокруг него. Взаимодействие внутреннего и внешнего контекстов параметров человека в каждом случае образует конкретную картину мира, картину, сотворенную именно этим человеком, именно с данными характеристиками, именно в этом месте и именно в это время. Таким образом, складываются следующие отношения: человек и его язык - употребление языка человеком (конструирование и реконструирование им слов и ФЕ и их смыслов), а также язык и картина мира - соотношение языковой и концептуальной картины мира.

Итак, основополагающим фактором человеческого существования не являются ни индивид, ни коллектив сами по себе. Особенность человеческого мира надо усматривать именно во взаимоотношениях между человеком и другим, в том "нечто", которое невозможно обнаружить более нигде в живом мире. Язык служит лишь средством выражения этого "нечто", и все иные проявления культуры всего лишь обусловлены этим "нечто".

Мы полагаем, что поскольку лингвокультурология имеет синтезирующее начало, она комплексно рассматривает соотношение языка и мышления, т.е. объемлет как внутреннюю, так и внешнюю стороны языка. Поэтому необходимо изучать язык в теснейшей связи с "культурными зонами" и господствующими идеями народов, их совместным творчеством. Являясь одним из признаков нации, ее социального взаимодействия, язык представляет собой главную форму выражения и существования национальной культуры. Он не только средство общения, но и средство накопления знаний культуры. Эта возможность исходит из семиотического характера языка. Культура, подобно языку, также является семиотической системой, способной передавать информацию, однако в отличие от языка она не способна к самоорганизации, так как культура - это сложная семиотическая система, ее функция - память, а основная черта - накопление. К языку и культуре приобщается третий элемент - личность (человеческий фактор на уровне индивидуального и нация (народ) на уровне общего), которая участвует в диалоге культур, активизирует язык и культуру. Исходя из этого "язык - нация (личность/национальная личность) - культура" могут быть рассмотрены в качестве элементов центральной триады лингвокультурологии.

Культурология формируется как область, которую можно интерпретировать по образцу близких ей по методологическому основанию наук, изучающих человека и его окружение. Рассматривая культуру как "процесс", "результат", "деятельность", "способ", "отношение", "норму", "систему", необходимо, на наш взгляд, толковать ее в качестве пространственно-временного объекта, в котором очень важную роль играет субъект.

Русская культурологическая мысль нашла свое плодотворное развитие в трудах ученых-философов, публицистов, историков. В лингвокультурологии амбивалентный характер русской культуры оформился в полифонический ряд, поставивший проблемы недосказанного. Таким образом, идея детерминизма самоотрицается, т.е. признается континуальный подход к интерпретации. Подход М.М. Бахтина, определяемый нами как собственно лин-гвокультурологический в рамках различных направлений культурологии, этнолингвистики, социолингвистики, психолингвистики, имеет физиологический фундамент. Позиция, находящаяся в точке соприкосновения собственно филологии и лингвистики, детерминируется М.М. Бахтиным как металингвицепт", "концептосфера" и "коцептуарий". Концептуализм определяется через понятие "творческое", "родовое" и "единство сознания", что весьма важно для лингвокультуро логического подхода: мысль есть нечто императивное и творческое. Подходя к конкретностям с точки зрения определенного мыслительного интереса, она сама определяет группу конкретностей, которая ей интересна, и сама же создает "родовое" из одинаковости интереса к чему-то одинаковому во многом. Единство родового, таким образом, заключено в единстве точки зрения, а единство точки зрения заключено в единстве сознания.

Литературное творчество интерпретируется в нашей работе как особый род деятельности, смысл которого заключается в отображении различных ситуаций, учитывающих действия, чувства, мысли людей и окружающий их мир. Изучение видов и способов переводческих трансформаций занимает одно из центральных мест в процессе перевода. Под переводческой трансформацией мы понимаем отход от использования изоморфных средств, наличных в обоих языках. В работе особо отмечается необходимость изучения процесса разложения фразеологических единиц в процессе перевода. Без знания и глубокого понимания данного процесса в сопоставляемых языках переводчик будет все чаще сталкиваться с фактом "непереводимости". Весьма важно, чтобы фразеологические замены при переводе отражали и национальный колорит языка оригинала. К примеру, насыщенный фразеологизмами подлинник должен сохранять фразеологическую насыщенность и при переводе.

Каждый фразеологизм обладает определенной стилистической функцией, зависящей от контекста, стиля автора, характера всего сообщения и т.п. Можно сказать, что именно при переводе и вскрывается свойственная данному языку специфичность сочетаний, которая иначе могла бы остаться незамеченной.

При переводе фразеологических единиц можно наблюдать явление кажущегося совпадения семантики ФЕ, или ложной симметрии. ФЕ такого рода мы называем квазиэквивалентами. ФЕ английского и русского языков могут отражать совпадающие фрагменты картины мира, в то время как их уникальность объясняется несовпадением культур, быта, истории, географических условий проживания, религиозных обрядов и т.д. Составляемый нами список ФЕ, которые признаны квазиэквивалентами на фразеологическом уровне, может стать, на наш взгляд, началом систематизации ложных друзей переводчика.

Асимметрия лексических квазиэквивалентов возникает в результате несовпадения прямых значений слов или несовпадения значений вторичной номинации. Возникающая при переводе интерференция ведет в итоге к ошибкам.

Что касается слов, то в них как основной единице языка находит свое отражение культура. Самые обычные слова, совпадающие в своем предметном значении, могут обладать дополнительными значениями, обусловленными национально-культурными факторами. Выделение и перевод слов с национально-культурными коннотациями, как правило, представляет значительную трудность. Национально-культурный компонент отмечен своеобразием, разной мерой интенсивности и даже в составе значений единиц английского и русского языков, коррелирующих по основным, базовым компонентам значений. Коннотативные реалии находят свое материальное выражение в компонентах значений слов, в оттенках значений слов, в эмоционально-экспрессивных обертонах, во внутренней форме слова, обнаруживая информационные несовпадения понятийно сходных слов в сравниваемых языках, и именно они определяют лингвокультурологическую специфику языковой личности.

Библиографический список

1. Аверинцев С.С. Поэты. М., 1996.

2. Акуленко В.В., Комиссаров С.Ю. и др. Англо-русский и русско-английский словарь "ложных друзей переводчика". М., 1969.

3. Амвросий, Епископ Медиоланский. Об обязанностях священнослужителей. М.; Рига, 1995.

4. Андреев Л.Г. Жан-Поль Сартр. Свободное сознание и 20 век. М., 1994.

5. Апель К.-О. Трансцендентально-герменевтическое понятие языка //Вопросы философии. 1997. №1. С. 76-92.

6. Апресян Ю.Д. Интегральное описание языка и системная лексикография // Избранные труды. Т.2. М., 1995.

7. Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания. // Вопросы языкознания. 1995. №1.

8. Арнольдов А.И. Введение в культурологию. М., 1993.

9. Арсентьева Г.Ф. Сопоставительный анализ ФЕ. М., 1989.

10. Арутюнова Н.Д. Время: модели и метафоры // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997. С. 51-61.

11. Арутюнова Н.Д. О новом, первом и последнем // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997. С. 170 -200.

12. Аскольдов С.А. Концепт и слово // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста: Антология. М., 1997.

13. Ахмадеева С.А. Аппликативная метафора: структурные, морфолого-семантические и коммуникативно-прагматические особенности функционирования в языковом и речевом аспектах: Автореф. дис.... канд. филол.наук. Краснодар, 1999.

14. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1967.

15. Баткин Л.М. О некоторых условиях культурологического подхода // Античная культура и современная наука. М., 1985. С. 303 -312.

16. Баткин Л.М. Два способа изучать историю культуры // Культура. 1986. № 12. С. 105-115.

17. Бартли У.У. Языковая игра // Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель. М., 1993.

18. Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, типологии и других гуманитарных науках. От теории словесности к структуре текста. Антология. М., 1997.

19. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

20. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

21. Бахтин Н.М. Из жизни идей. М., 1995.

22. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. М., 1985.

23. Белянин В.П. Психолингвистические аспекты художественного текста. М., 1988.

24. Белянин В.П. Психолингвистическая типология художественных текстов по эмоционально-смысловой доминанте: Автореф. дис... д-ра, филол. наук. М., 1992.

25. Бергсон А. Сочинения: В 4 т. T.I. M., 1995.

26. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

27. Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. Пг., 1921.

28. Блинов А.Л. Семантика и теория игр. Новосибирск, 1983.

29. Блэк М. Лингвистическая относительность М., 1960.

30. Боас Ф. Ум первобытного человека. М.: Л., 1926.

31. Бондарев Г.А. Ожидающая культура. М., 1996.

32. БулыгинаТ.В. Прагматика, семантика, лексикография. М., 1997.

33. Буслаев Ф.И. Риторика и пиитика // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. М., 1997. С. 41-50.

34. Буянова Л.Ю. Языковая личность как текст: жизнь языка и язык жизни // Языковая личность: экспликация, восприятие и воздействие языка и речи. Краснодар, 1990. С.47 - 73.

35. Василькова В.В. Порядок и хаос в развитии социальных систем. Синергетика и теория социальной самоорганизации. СПб., 1999.

36. Введенский А.И. Логика какъ часть теории знашя. Петроградъ, 1917.

37. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1997.

38. Веккер Л.М. Психика и реальность: единая теория психических процессов. М., 1998.

39. Веселовский А.Н. Язык поэзии и язык прозы // Русская словесность. От теории к структуре текста: Антология. М., 1997. С. 85 -112. Великобритания. Лингвострановедческий словарь. М., 1978.

40. Вернадский В.И. Размышления натуралиста. КнЛ.М., 1975.

41. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. Лингвострановедение в преподавании русского языка иностранцам. М., 1971.

42. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и--культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. М., 1990.

43. Виноградов В.В. К построению теории поэтического языка // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста: Антология.М., 1997.С.263-177.

44. Винокур Г.О. Об изучении языка литературных произведений // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Антология.М, 1997. С. 178-201.

45. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.

46. Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. ВыпЛб.М., 1985.С.79-128.

47. Витгенштейн Людвиг. Культура и ценности // Даугава. 1992. №2.

48. Витгенштейн Людвиг: человек и мыслитель: Пер. с англ. М., 1993.

49. Волкова Е., Оруджева С. М.Бахтин: "Без катарсиса нет искусства" // Вопросы литературы. Журнал критики и литературоведения. 2000. Янв. -февр. С. 108-131.

50. Волошинов В.Н. Философия и социология гуманитарных наук. СПб., 1995.

51. Вольф Е.М. Эмоциональные состояния и их представление в языке. // Логический анализ языка. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. М., 1989.

52. Воробьев В.В. Теоретические и прикладные аспекты лингвокультурологии: Дис... д-ра филол. наук. М., 1996.

53. Гавранек Б. Задачи литературного языка и его культура // Пражский лингвистический кружок. М., 1967.

54. Гадамер Х.Г. Истина и метод. М., 1988.

55. Гак В.Г., Львин Ю.И. Курс перевода: Французский язык. М., 1970.

56. Гак В.Г. Сопоставительная лексикология: На материале французского и русского языков. М., 1977.

57. Гак В.Г. Языковые преобразования. М., 1998.

58. Галкина-Федорук Е.М. Безличные предложения в современном русском языке М., 1958.

59. Гаспаров Б.М. Язык. Память. Образ. Лингвистика языкового существования. М., 1996.

60. Гвоздарев Ю.А. Основы русского фразообразования. Ростов н/Д. 1977.

61. Гоготишвили Л.А. Варианты и инварианты М.М. Бахтина // Философский архив. 1992. № 1. С.115 - 134. 66. Грайс П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.16. М., 1983. С. 217-237.

62. Грейдина Н.Л. Коммуникация и культура. Ессентуки, 1998.

63. Григорьев В.П. "Где время цветет, как черемуха" // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997.С.297-301.

64. Грязнов А. "Постмодернизм взбодрил аналитическую философию" // Логос. 1999. № 8. С. 42-47.

65. Грязнов А.Ф. Язык и деятельность. Критический анализ витгенштейнианства. М.,1991.

66. Горнунг Б.А, О природе синонимии в языке и теоретических предпосылках составления синонимических словарей // Вопросы языкознания. 1965. № 5.

67. Гумбольдт фон В. Язык и философия культуры. М., 1985.

68. Гуссерль Э. Идеи о чистой феноменологии и феноменологической философии // Язык и интеллект. М., 1996.

69. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб., 1980. Т. 1-4.

70. Даммит М. Что такое теория значения? // Философия. Логика. Язык. М., 1987.

71. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991.