Кириллин В. М.

Почитание на Руси святых благоверных князей Бориса и Глеба отражено, прежде всего, в памятниках агиографии (житийной литературы, от гр. агиос - святой). Агиография - важнейший раздел древнерусской литературы, развитие которого было теснейшим образом связано с историей русской святости. Однако хронологические вехи первой и второй очень часто не совпадали. Например, первыми по времени жизни и христианского подвига были благоверная княгиня Ольга († 969), мученики-варяги Феодор и Иоанн († 983), равноапостольный князь Владимир († 1015). Однако так и остается неизвестным, когда же точно они были причислены к лику святых и когда на Руси началось их церковное почитание. Более того, память о них так и не была закреплена в настоящих, литературно полноценных "Житиях", их прославляли в других, сопряженных с агиографией, но вторичных по отношению к ней литературных формах, - богослужебных текстах, похвальных словах, кратких проложных сказаниях. Но опять-таки и сами эти формы памятословия возникли сравнительно поздно.

Тем не менее, иной раз происходило совсем по-другому: народное почитание каких-то авторитетных лиц очень быстро после их смерти достигало общерусского масштаба и утверждалось Церковью, что, соответственно, отражалось в развитых агиографических, панегирических (прославляющих; от гр. логос панегюрикос - торжественная похвальная речь или гимнографических (гимнография от гр. хюмнос - гимн, славословие и графо - пишу) формах литературного творчества.

Именно так сложилась история почитания Бориса и Глеба - "первых венчанных избранников Русской Церкви", ее первых чудотворцев и небесных молитвенников "за новые люди христианские". В ней все случилось как бы не по правилам. Во-первых, признание святости князей чуть ли не сразу после их убийства становится общенародным и на много лет упреждает их официальную канонизацию. Во-вторых, задолго до появления первых житийных текстов о Борисе и Глебе было положено начало их литургическому прославлению: еще в перв. пол. XI в. киевский митрополит Иоанн I установил день празднования их памяти (24 июня) и составил первую службу им. В-третьих, совершенно не типичной для христианской святости и Византийской Церкви, под влиянием которой находилась Русская, была история, происшедшая с Борисом и Глебом: они погибли не как мученики за Христа, но как жертвы политического преступления, княжеской распри, и, кроме того, были мирянами, то есть с точки зрения церковно-иерархических отношений принадлежали к разряду церковного народа, представителей которого весьма редко признавали святыми праведниками. Наконец, само почитание Бориса и Глеба на Руси выразилось в удивительном разнообразии литературных форм: об их смерти рассказывалось в летописной повести, в пространном сказании, в житии, в кратких проложных повествованиях, их духовный облик и религиозное значение прославлялись в похвальных словах и рассказах о чудесах, в гимнографических песнословиях и паремийных чтениях.

Внешним поводом для возникновения такого литературного цикла послужили конкретные события русской истории. В 1015 г. вследствие смерти Владимира Святославича пасынок последнего, Святополк Ярополчич, объявил себя великим киевским князем, и в общем это было законно и вполне согласовалось с тогдашним порядком престолонаследования. Но Святополк, стремясь укрепиться на престоле, убивает своих братьев Бориса, Глеба и Святослава. Другой сын Владимира, новгородский князь Ярослав выступает против Святополка и после длительной борьбы с ним сам становится великим киевским князем в 1119 г. Гибель Бориса и Глеба от руки святополковых наемников истолковывается как смерть мученическая, что подтверждается чудесными явлениями на местах их погребения, и это служит поводом для распространения их особого почитания в народе. Ярослав Мудрый актом канонизации укрепляет последнее в качестве национального культа и добивается признания святости князей со стороны Византийской Церкви. В связи с этими обстоятельствами и появляются литературные тексты о Борисе и Глебе.

Из всех произведений, составивших борисо-глебский литературный цикл, наибольший интерес в плане истории древнерусской литературы представляют, прежде всего, нарративные, то есть сюжетно-повествовательные тексты. К их числу относятся: 1) летописная повесть, представляющая собой статью Повести временных лет за 1015 г.; 2) "Сказание, и страсть, и похвала святую мученику Бориса и Глеба" - отдельное произведение неизвестного автора; 3) "Чтение о житии и о погублении блаженую страстотерпца Бориса и Глеба" - произведение, созданное преп. Нестором Летописцем. Все три литературных памятника издавна привлекают интерес ученых. Однако, несмотря на наличие огромной исследовательской литературы, до сих пор остаются спорными вопросы о времени их создания, о характере их текстуальных взаимоотношений, о их литературных достоинствах и ценности как исторических источников. И все же очевидно одно: при решении всех этих вопросов ключевое положение занимает именно анонимное "Сказание", текст которого был наиболее популярным на Руси.

К настоящему времени известно около 200 списков "Сказания" и выявлены его разные редакции. Древнейший список "Сказания" содержится в рукописном сборнике рубежа XII-XIII веков, принадлежавшем некогда Успенскому собору Московского кремля (ныне хранится в ГИМ). Здесь к его тексту непосредственно примыкает другое в жанровом отношении повествование: "Сказание чудес святую страстотерпцу Христову Романа и Давида" (в этом заглавии указаны крестильные имена князей). Однако русские книжники нередко переписывали оба произведения порознь, так что не ясно, представляли ли они собой изначально единое целое или же были созданы в разное время и, соответственно, разными авторами. Но как бы то ни было, наиболее интересно в историко-литературном отношении все же собственно "Сказание, и страсть, и похвала…".

Речь о нем и пойдет главным образом. Структурно произведение четырехчастно. Начинается оно с краткого вступления. Основной раздел посвящен теме убийства князей Бориса и Глеба. Тема третьего раздела - возмездие виновнику преступления Святополку и его бесславная смерть. Последний раздел представляет собой похвальное слово, обращенное к убиенным князьям. Наконец, в Успенском списке "Сказания" за завершающим его текст словом "аминь" следует лаконичное описание внешности и морально-нравственных достоинств Бориса, что уникально для древнерусской литературы. Соответственно, текст всего "Сказания" разнохарактерен в сюжетно-стилистическом отношении.

Итак, благословясь, автор, прежде всего, сообщает о сыновьях Владимира Святославича, "иже и святыимь крьщениемь вьсю просвети сию землю Русьску", от разных жен. При этом особое внимание уделено здесь Святополку, а именно неправедному происхождению "оканьнааго", ибо он родился в результате многократного греха: насильственного расстрижения черницы и ее двойного брака, убийства и кровосмешения ("от двою отьцю и брату"). Таким образом, его преступная жизнь предписана была ему на роду.

В рассказе об убийстве главное внимание уделено Борису и Глебу, и рассказ этот полифоничен (многогласен) по интонации. Присущий летописям повествовательный принцип документально-фактографической констатации обогащен в нем описанием напряженных эмоционально-психологических ситуаций и лирическим пафосом. Соответственно, изложение имеет драматическую природу: персонажи не столько действуют, сколько произносят внутренние монологи и речи в виде молитв, плачей, прошений, раздумий, да и сам автор все время говорит, соучаствуя в событиях собственными размышлениями о них то в виде панегириков, то в виде филиппик. Надо отметить, что Борис и Глеб, хотя и олицетворяют собой вполне определенные и схожие идеи, но под пером автора все же по-разному изображены перед лицом смерти.

Об убийстве Бориса "Сказание" повествует значительно подробнее. Прежде всего, автор подчеркивает послушливость и смирение Бориса: князь с радостью выполняет волю отца, отправившись с походом против печенегов, и безропотно предается в руки посланных Святополком убийц, следуя закону подчинения младших старшему в роде. Борис знает, что ожидает его после кончины отца, он растерян и вместе с тем готов принять уготованное ему, дабы стать мучеником перед лицом Божиим: "Сьрдьце ми горить, - обращается он к умершему, - душа ми съмыслъ съмущаеть, и не вемь, къ кому обратитися и къ кому сию горькую печаль простерети. Къ брату ли, его же быхъ имелъ въ отьца место? Нетъ, мьню, о суетии мирьскыихъ поучаеться и о биении моемь помышляеть. Да аще кръвь мою пролееть и на убийство мое потъщиться, мученикъ буду Господу моему. Азъ бо не противлюся…". Вообще думы Бориса лихорадочно тяжелы. Решившись идти к Святополку, Борис, однако, исполнен сомнений, но сомнения его вызваны не страхом смерти, он боится, что люди соблазнят его, как некогда его отца, на борьбу со старшим братом "славы ради и княжения мира сего"; он боится в таком случае погрязнуть в грехах, за которые придется держать ответ на грядущем суде в мире ином; и он понимает, вспоминая слова царя Соломона, что все земное - власть, слава, богатство - "суета и суетие суетию буди", что истинное спасение достигается только добрыми делами, правой верой и нелицемерной любовью. И все же "богоблаженному" Борису до слез жаль себя - своей красоты и здоровья, его одолевают уныние и сокрушение, так что и спутники его, видя это, "стонааше горестию сьрдьчьною" и "съмущаахуся о печали". И только обетование Спасителя: "Иже погубити душю свою мене ради и моихъ словесъ, обрящети ю въ животе вечьнемь съхранить ю" - утешительно для Бориса, слова эти заставляют его забыть "скърбь съмьртьную" и преисполниться в уповании на "премилостивого" Господа душевной радости.

Совершенно противоположно описывается в "Сказании" поведение Святополка. В отличие от брата он полностью, без страха и сомнений, предался воле дьявола. По наущению последнего Святополк, ложно изъявив Борису свою любовь, приглашает его к себе, а сам, как некогда Каин, задумывает братоубийство ради достижения единовластия. "Оканьный треклятый" князь призывает вышегородских людей во главе с Путьшей и подговоривает их убить "отай" (тайно - прим. ред.) Бориса.

А Борис тем временем останавливается у реки Альты. Сопровождавшие его воины предлагают ему пойти на Киев и силой сесть "на столе отьни". Но Борис отказывается "възяти рукы на брата своего". Дружина его покидает. Он остается почти совсем один, - "тъкъмо съ отрокы своими", по-прежнему переживая раздвоение чувств. Наступает "дьнь суботьный". С "удручьнъмь сьрдьцьмь" и с "душою радостьною" Борис молится у себя в шатре: "Сльзъ моихъ не презьри, Владыко, да яко же уповаю на тя, тако да с твоими рабы прииму часть и жребий съ вьсеми святыими твоими, яко ты еси Богъ милостивъ, и тебе славу въсылаемъ въ векы. Аминь". Вспоминания о святых, мученически убитых собственными родственниками за исповедание ими веры во Христа, наконец, духовно успокаивают его.

Замечательно описание смерти "блаженааго страстотьрпьца". На следующий день, "въ святую неделю", рано утром Борис велит своему священнику начать "заутрьнюю" и сам поет стихи по Псалтири. В это время приходят посланцы Святополка. Борис слышит их "шпътъ зълъ окьстъ шатьра", его охватывает трепет, он в слезах, и вместе с тем он благодарит Господа за то, что ему дарована возможность "зависти ради" принять "горькую смерть и все престрадати любъве ради словесе" Божия. Спутники Бориса сопереживают ему. Убийцы же, подступив к шатру, "насунуша" свои копья прямо сквозь полотно. Отрок Бориса, "родъмь угринъ, имьньмъ же Георгий", закрывет его собой, так что князь только "ураненъ". "В оторопе" он выскакивает из шатра. Убийцы, растерявшись, кричат: "Чьто стоите зряще! Приступивъше сконьчаимъ повеленое намъ!" Однако Борис просит их дать ему возможность помолиться в последний раз и вновь славословит Бога за то, что он сподобил его "убежати отъ прельсти жития сего льстьнааго", совершить труд "святыихъ мученикъ" и "съконьчати хотение сьрдьца" своего. В молитве князь еще раз говорит о своем смирении, своей послушливости и о том, что принимает смерть от "съродника" ради Христа, но при этом призывает Бога не осуждать Святополка за такой грех. Помолившись, Борис в слезном умилении говорит убийцам: "Братие, приступивъше, съконьчаите служьбу вашу! И буди миръ брату моему и вамъ, братие!". И от молитвы князя, и от этих его слов убийцы - "къжьдо в душе своей" - преисполнились горькой жалости к нему и восхищения его поведением. При этом здесь чувствуется какая-то недоговоренность: не сообщено, кто же все-таки нанес последний удар Борису, хотя констатируется, что он "усъпе" "месяца июлия въ 24 дьнь" и что многие из его окружения были перебиты. Видимо, все же жалость к князю помешала вышегородцам, его соотечественникам, довершить свое дело. Бездыханного Бориса завернули в шатер, положили на телегу и повезли к Святополку, но по пути он очнулся: "начатъ въскланяти святую главу свою". И лишь после этого специально посланные Святополком два варяга - чужеземцы - "прободоста" Бориса "мечьмь въ сьрдьце".

Теперь автор "Сказания" вновь обращается к образу Святополка. "Оканьный" и не думал прекратить "убийства" или раскаиваться в совершенном. Напротив, неистовство его стало еще большим. Вселившийся в него "сотона" стал его "пострекати вящьша и горьша съдеяти". Святополк понимает, что ему ничего не остается, как только продолжать начатое, ибо из-за мести других братьев он может потерять все; положение его безысходно, ведь он покусился на то, что возлюбил Господь; он вынужден умножать "безаконие", поскольку и в будущем веке ему не на что надеяться: "Обаче, - признается он сам себе, - и матере моея грехъ да не оцеститься и съ правьдьныими не напишюся, нъ да потреблюся от книгъ живущиихъ". С такими мыслями Святополк и зовет к себе Глеба, причем вновь прибегнув к обману: "Приди въбързе! Отьць зоветь тя и несдравить ти вельми".

Глеб тут же отправился в путь несмотря на дурное предзнаменование: "на поле потъчеся подъ нимь конь в рове и наломи ногу малы". Под Смоленском, плывя по реке Смядыне, Глеб получает весть от Ярослава о смерти отца и убийстве Бориса. Он оплакивает их, и плач его есть, главным образом, выражение верности Борису и сокрушения о собственном сиротстве без него. Глеб готов последовать за ним. "О милый мой брате и господине! - взывает он, - Аще еси уполучилъ дрьзновение у Господа, моли о моем унынии, да быхъ азъ съподобленъ ту же страсть въсприяти и съ тобою жити, неже въ свете семь прельстьнемь!" Как видно, в отличие от Бориса Глеб желает умереть не из стремления уподобиться Христу и мученикам Христовым и не руководствуясь принципом непременного послушания воле старшего в роде. Его порыв мотивирован только любовью к брату и отцу.

Вообще, согласно "Сказанию", Глеб по-детски наивен и непоследователен. Когда он увидел святополковых наемников, то "възрадовася душею", "целования чаяяше отъ нихъ прияти", у него и мысли нет об их намерениях. И лишь после того, как они перескочили к нему в ладью с обнаженными мечами в руках, он "разумевъ яко хотять его убити". Но оказывается, Глеб совершенно не готов к смерти, он понимает ее несправедливость и с замечательной трогательностью, "весь слезами разливаяся, а телъмъ утърпая", говорит об этом в надежде избежать ее: "Не деите мене, братия моя милая и драгая! - обращается он к убийцам. - Не деите мене, ни ничто же вы зъла сътворивъша! Не брезете, братие и господье, не брезете! Кую обиду сътворихъ брату моему и вамъ, братие и господье мои? Аще ли кая обида, ведете мя къ князю вашему, а къ брату моему и господину. Помилуйте уности моее, помилуйте, господье мои! Вы ми будете господие мои, азъ вамъ рабъ. Не пожьнете мене отъ жития не съзьрела, не пожьнете класа, не уже съзьревъша, нъ млеко безълобия носяща! Не порежете лозы не до коньца въздрастъша, а плодъ имуща! Молю вы ся и милъ вы ся дею. Убоитеся рекъшааго усты апостольскы: "Не дети бывайте умы, зълобиемь же младеньствуите, а умы съвьршени бывайте". Азъ, братие, и зълобиемь и въздрастъмь еще младеньствую. Се несть убийство, нъ сырорезание! Чьто зъло сътворихъ съведетельствуите ми, и не жалю си. Аще ли кръви моее насытитися хочете, уже въ руку вы есмь, братие, и брату моему, а вашему князю".

Христианские мотивы в речах Глеба начинают звучать, когда он осознает неумолимость посланцев Святополка. И теперь его мысли отчасти сопрягаются с мыслями Бориса: как тот просил Бога о милосердии по отношению к Святополку, так и Глеб желает ему избавления от вечных мук: "Спасися и ты, брате и враже Святопълче!" Но ощущение сиротства и брошенности не оставляет Глеба. Молитвенно обращаясь к своему отцу, он говорит о себе как о невинной жертве; взывая к небу и земле, сокрушается, что никто его не слышит; надеясь на покойного брата, просит его о предстоянии за себя перед Господом. Предсмертная молитва Глеба выражает упование на Божие милосердие. В ней он вновь сокрушается о своей невинности: "Се бо закалаемъ есть, не вемь, чьто ради, или за котерую обиду не съведе. Ты веси, Господи, Господи мой!" И лишь припоминаемые Глебом слова Спасителя к апостолам о том, что они только ради имени Христа будут претерпевать гонения и смертные муки, иносказательно указывают на то, как именно Глеб понимал смысл собственной гибели. Он сам призывает убийц покончить с тем, ради чего они были посланы. И на сей раз это делает собственный слуга князя: "Поваръ же глебовъ, именьмь Търчинъ, изьмъ ножь и имъ блаженааго и закла и, яко агня непорочьно и безлобиво, месяца септебря въ 5 дьнь, въ понеделникъ". О христианском значении гибели Глеба тут же рассуждает автор "Сказания": "И принесеся жьртва чиста Господеви и благовоньна. И възиде въ небесныя обители къ Господу. И узьре желаемааго си брата. И въсприяста веньца небесныя, его же и въжелеста. И въздрадовастася радостию великою неиздреченьною, юже улучиста".

Весьма важное отличие рассказа о гибели Глеба от рассказа о гибели Бориса заключается в том, что "Сказание" констатирует Божественное попечение об останках Глеба. Его мертвое тело было брошено "на пусте месте межю дъвема колодама", но и спустя долгое время оставалось невредимым. И более того, Господь прославил его чудесными знамениями, которые были явлены проходящим мимо людям: "овогда бо видеша стълпъ огньнъ, овогда свеще горуще и пакы пения ангельская слышааху". Это продолжалось до тех пор, пока Ярослав не победил Святополка.

Третий раздел "Сказания", как уже отмечалось, посвящен теме возмездия за совершенное преступление. Он невелик по объему. Автора не интересует ход борьбы Ярослава со Святополком. Главное для него - страшный конец преступного князя. Ярослав, уповая на молитвенную помощь братьев, которые, по его убеждению, пребывают перед Господом в благодати, одолевает Святополка на том самом месте, где был убит Борис. Святополк бежит, нигде не находя себе покоя: "И нападе на нь бесъ, и раслабеша кости его, яко не мощи ни на кони седети, и несяхуть его на носилехъ. И прибегоша Берестию съ нимь. Онъ же рече: "Побегнете, осе женуть по насъ!" И посылахуть противу, и не бе ни гонящааго, ни женущааго въ следъ его. И, лежа въ немощи, въсхопивъся глаголааше: "Побегнемы еще, женуть! Охъ мне!" И не можааше тьрпети на единомь месте, и пробеже Лядьску землю, гонимъ гневъмь Божиемь. И прибеже въ пустыню межю Чехы и Ляхы, и ту испроврьже животъ свои зъле. И приятъ възмьздие отъ Господа, яко же по-казася посъланая на нь пагубьная рана и по съмьрти муку вечьную. И тако обою животу лихованъ бысть: и сьде не тъкъмо княжения, нъ и живота гонезе, и тамо не тъкъмо цар-ствия небеснааго и еже съ ангелы жития погреши, нъ и муце и огню предасться. И есть могыла его и до сего дьне, и исходить отъ нее смрадъ зълыи на показание чловекомъ". Завершается этот раздел сообщениеми об обретении останков Глеба и погребении их в Вышгороде рядом с останками Бориса, а также о создании посвященных князьям храмов на местах их убийства.

Последний - риторический - раздел "Сказания", как и все произведение четырехчастен. Вернее сказать, в нем затронуты четыре темы. Первая тема представляет собой размышление. Восхваляя Бориса и Глеба, осмысляя феномен святости князей, автор подчеркивает их смирение, благодаря которому Господь их прославил: "Ангела ли ва нареку, имь же въскоре обретаетася близъ скърбящиихъ? Нъ плътьскы на земли пожила еста въ чловечьстве! Чловека ли ва именую? То паче всего чловечьска ума преходита множьствъмь чюдесъ и посещениемь немощьныихъ! Цесаря ли, князя ли ва проглаголю? Нъ паче чловека убо проста и съмерена! Съмерение бо сътяжала еста, имь же и высокая места и жилища въселистася". Кроме этого, смысл святости князей автору видится в их небесной помощи Русской земле: "По истине несумьньне рещи възмогу: Вы убо небесьная чловека еста, земльная ангела, стълпа и утвьржение земле нашея! Темь же и борета по своемь отьчьстве и пособита, яко же и великий Димитрий по своемь отьчьстве". Вторая тема заключающего "Сказание" "слова" - это утверждение международного значения Вышгорода и славословие ему как "второму Селуню", который имеет "въ себе врачьство безмьздьное, не нашему единому языку тъкъмо подано бысть Бъгъмь, нъ и вьсеи земли спасение. Отъ всехъ бо странъ ту приходяще туне (даром) почьреплють ицеление". Третья тема сопряжена с призывом к "блаженным страстотерпцам" помнить об отечестве своем и "всьгда" молиться о нем перед Господом и способствовать тому, чтобы Он услышал молитвы грешных их соотечественников. Наконец, четвертая тема - покаянно-просительная. Это молитва к Спасителю о милосердии по отношению к Русской земле.

Таково в целом содержание анонимного "Сказания". Очевидно, что это высокохудожественное произведение. Правда, оно мало соответствовало агиографическим канонам и было ближе к историческому повествованию. Отсюда его сюжетно-стилистическая, идейная и текстуальная схожесть с "Летописной повестью". Однако сравнительно с последней в нем более развиты драматическое и лирико-молитвенные начала, в большей мере использован цитатный материал, заимствованный прежде всего из Священного Писания. Об общей идейной семантике "Сказания" хорошо написал Г. П. Федотов. По его мнению, оно представляет собой слово о гибели невинных, и вместе с тем оно является "религиозным осмыслением вольной жертвенной смерти".

Как уже отмечалось, в ряде списков к тексту анонимного "Сказания" примыкает текст "Сказания чудес… Романа и Давида". В последнем, в девяти сюжетно самостоятельных новеллах, рассказывается о посмертных чудесных деяниях князей и, в частности, речь идет о построении в Вышгороде посвященных им церквей и о перенесении их мощей в 1072 и 1115 годах.

Третье крупное повествование об убиении Бориса и Глеба - "Чтение" - было составлено преподобным Нестором, насельником Киево-Печерского монастыря. Самый ранний список его текста относится к первой половине XIV века. Этот литературный памятник заметно отличается и от "Летописной повести" и от анонимного "Сказания". Отличия касаются особенностей жанровой формы воспроизведения известного сюжета, структуры, или композиционной, а также стилистической организации повествования, и, наконец, фактографии. Все это вместе повлияло на идейное содержание произведения. В общем текст "Чтения" позволяет думать, что Нестор-Летописец стремился обработать предание о Борисе и Глебе в духе классической агиографии, с которой, очевидно, был хорошо знаком по переводным византийским житиям.

Нестор начинает свое повествование с обширного вступления, подчинив его правилам агиографической риторики. Соответственно, он молитвенно обращается к Богу с просьбой подать ему "разум" для написания жития и просит прощения у читателей за собственные "грубость и неразумие". Затем во вступлении сжато излагается всемирная история начиная от Адама и Евы и кончая крещением Руси. Основная цель этого очерка показать неизменное противостояние дьявола промышлению Божию о человечестве. При этом Нестор в унисон с "Древнейшим Киевским летописным сводом" и "Словом о Законе и Благодати" митрополита Илариона подчеркивает независимый от внешнего вмешательства со стороны Византии характер христианизации Руси князем Владимиром, который, как некогда Евстафий Плакида, принял решение креститься по откровению Божию.

Рассказ об убийстве князей Бориса и Глеба так же, как и вступление, подчинен нормам агиографического повествования. Прежде всего, автор восполняет информативный недостаток и "Летописной повести" и анонимного "Сказания", в связи с чем описывает детские годы своих главных персонажей. Младшие сыновья Владимира Святославича, по свидетельству Нестора, уже в раннем возрасте "светящеся, акы две звезде светле посреде темных", уже тогда почила на них "благодать Божия", поэтому Нестор и наделяет их постоянными эпитетами: Бориса он называет "блаженным", а Глеба "святым". Борис изображен в "Чтении" как усердный любитель книг, в особенности житийных повествований о мучениках, как усердный молитвенник, причем наделенный редким даром слезоточивости, как человек, с детства приготовлявший себя к подвигу мученической кончины. Ему подобен и Глеб, во всем подражающий своему старшему брату, внимающий его чтению, вместе с ним предающийся молитвам и делам милосердия. Духовные качества братьев обеспечили им особую любовь отца. В "Чтении" отмечается промыслительный характер наречения братьев при крещении: Бориса в честь Романа Сладкопевца, а Глеба в честь пророка Давида. Агиограф пространно рассуждает о небесных покровителях братьев, которые так же, исполнившись Духа Святого, выступили против "супостата дьявола" и победили его.

Когда пришло время, Владимир женил Бориса против его желания. Последний подчинился, поддавшись уговорам бояр. Однако Нестор поясняет: "се же блаженый сотвори не похоти ради телесныя, не буди то, но закона ради цесарьскаго и послушания ради отца". После этого Борис был отправлен княжить во Владимир. Глеб же остался при отце "единаче бо бе унъ теломъ" (в "Сказании" Борис - в Ростове, Глеб - в Муроме). Во Владимире Борис удивляет всех своей кротостью и милосердием. Этому позавидовал дьявол и настроил против Бориса Святополка. Последний задумал убийство Бориса еще при жизни Владимира, боясь, что он сделает Бориса своим наследником. Но Владимир вернул Бориса к себе в Киев и так предотвратил преступление. Святополк же еще больше "разгневася на Бориса", а заодно и на Глеба. Конфликт этот Нестор сравнивает с конфликтом между детьми Иакова - с одной стороны Иосифа и Вениамина, а с другой их более старших братьев.

Описание убийства Бориса и Глеба в "Чтении" во многом схоже с версией "Летописной повести" и анонимного "Сказания": прослеживается тот же порядок событий, воспроизведены те же ситуации, но фактографической конкретики значительно меньше, например, не названы места, где князья приняли смерть, не названы имена наемников Святополка. При этом и поведение князей совсем иначе описано. Так, Глеб заранее знает о намерениях Святополка и бежит из Киева, когда после смерти Владимира Святополк занимает великокняжеский престол. Борис же, напротив, пребывает в святом неведении и более того, радуясь, что его старший брат "на столе отчи селъ", идет к нему. Оба несчастных брата лишены душевных сомнений и телесного страха по поводу ожидающего их; они, хотя и надеются на милосердие Святополка, но сознательно подражают Христу, отождествляют себя с мучениками христовыми и с готовностью, смиренно идут на смерть от рук убийц. Очевидно, что Нестор как агиограф стремился к идейно-религиозному обобщению реальных исторических событий и что его вовсе не удовлетворяло то, как князья были изображены в "Сказании" и "Летописной повести" - слишком трагически, слишком по-человечески слабыми и беззащитными. Поэтому он устранил из повествования все элементы живости, драматичности, лиричности и придал своему рассказу литургически патетическую интонацию. В результате Борис и Глеб вышли у него типичными героями-мучениками, суровыми страстотерпцами, духовно твердыми и аскетичными. У них нет совершенно никаких эмоций, единственно, ради чего князья размыкают свои уста, это ради молитвы. Если в "Сказании" Борис и Глеб, рыдая, проливают потоки слез, произносят длинные жалобные тирады, если их непротивление сентиментально, исполнено страха и отчаяния, то по рассказу Нестора они, напротив, радуются своей участи, а слезы у них возникают только во время чтения молитв, которыми заменены народные плачи, причитания и униженные вопрошания. Так агиограф стремился дать типично житийные образы мучеников - предмет благоговейного удивления, но не жалости.

"Чтение" совершенно ничего не сообщает о борьбе Ярослава со Святополком, но так же, как и в "Сказании" в нем говорится о дурном конце последнего. Правда, рассказ Нестора опять-таки более нравоучителен, нежели фактографичен, наглядная образность "Сказания" в нем упразднена. Святополк после убийства Бориса и Глеба захотел погубить всех своих братьев. "Нъ Богъ, сведый тайны сердечныя и хотя всемъ человекомъ спастися и в разумъ истинный приити, не попусти оканьному тако сътворити, нъ потреби отъ земля сея. Крамоле бывшей отъ людий и изгнану ему сущу не токмо из града, нъ из области всея. Избежавше же ему въ страны чужи, и тамо животъ свой скоца и разверже. Бываетъ бо смерть грешнику люта. Мнози бо глаголють, в раче его видевше, суще тако, яко и Ульяна законопреступнаго".

В отличие от "Сказания" в "Чтении" довольно подробно рассказывается о предпринятых по повелению Ярослава поисках, обретении и перенесении останков Глеба в Вышгород. Завершается произведение Нестора рассказами о чудесах, происходивших у гробницы "святую блаженую страстотерпцю Бориса и Глеба". Только у Нестора, в отличие от "Сказания", этот комплекс рассказов не примыкает к основному тексту, а является его непосредственным продолжением.

Борисо-Глебский литературный цикл издавна привлек внимание ученых. Представители светской науки более всего интересовались вопросами литературной истории составляющих этот цикл текстов, вопросами их взаимоотношения, художественной специфики, фактографической и идейной связи с конкретной историей русского общества XI-XII веков. Напротив, менее всего исследователей интересовал вопрос о духовном содержании и значении самого подвига Бориса и Глеба, равно и произведений, посвященных этой теме. Определенные успехи на этом пути были достигнуты известным православным историком и мыслителем XX века Г. П. Федотовым (1886-1951).

В своей книге "Святые Древней Руси" (Париж, 1931) ученый вслед за многими историками древнерусской литературы признавал, что и в "Сказании" и в "Чтении" повествование о Борисе и Глебе подчинено было этико-политической идее послушания младших старшим, характеризующей нормы жизни русского общества XI века. Особенно отчетливо эта идея выражена Нестором. Вот как он ее сформулировал в "Сказании о чудесах": "Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая къ старейшу брату. Си аще бо быста супротивилася ему, едва быста такому дару чюдесному сподоблена отъ Бога. Мнози бо суть ныне детескы князи не покоряющеся старейшимъ и супротивящеся имъ и убиваеми суть. Ти не суть такой благодети сподоблени, яко же святая сия…". Однако Федотов, понимая, "что добровольная смерть двух сыновей Владимира не могла быть их политическим долгом, находит и другие мотивы их подвига. Так, текст анонимного "Сказания" позволяет думать о евангельском значении подвига Бориса и Глеба. Например, в размышлениях Бориса перед смертью отчетливо звучат мотивы смирения, непротивления, любви к ближнему; выражается в них и аскетическая мысль о бессмысленности власти и богатства. Особенно сильно переживает он мысль о мученичестве как "вольном подражании Христу, совершенном исполнении Евангелия". Это находит выражение в одной из его предсмертных молитв: "Господи Иисусе Христе, иже симь образомь явися на земли, изволивый волею пригвоздитися на кресте и приимь страсть грех ради нашихъ! Сподоби и мя прияти страсть!". В "Чтении" все отмеченные идейные мотивы так же звучат, но обслуживают уже другие - утилитарные, морально-практические задачи автора.

И "Сказание" и "Чтение" о Борисе и Глебе оказались первым русским опытом литературного повествоания о святых и вместе способствовали впоследствии развитию в Древней Руси такой жанровой разновидности агиографической литературы, как княжеские жития. Однако должно признать, что "Сказание" в плане художественно-эмоциональной выразительности является, конечно, куда более ярким памятником, нежели "Чтение". Именно поэтому, видимо, русские книжники отдавали предпочтение первому, а не второму тексту. Это видно хотя бы по числу сохранившихся списков обоих произведений: на сегодняшний день выявлено более 220 списков "Сказания", тогда как текст "Чтения" известен лишь по 26 спискам. Причины популярности "Сказания" замечательно объясняются словами Н. А. Некрасова, сказанными им в поэме "Русские женщины", конечно же, по другому поводу: "Ты любишь несчастного, русский народ". Действительно, неправедно изгнанные, замученные, обездоленные всегда вызывали у нашего народа жалость, сочувствие и особенные симпатии. Между прочим, популярность "Сказания" выявляется не только статистически. О ней можно судить и по тому, что текст этого памятника служил древнерусским создателям аналогичных произведений образцом и, соответственно, отразился в таких сочинениях, как "Жития" Александра Невского, Михаила Черниговского, Довмонта Псковского и других русских князей, которые прославились, прежде всего, своими воинскими подвигами на поприще защиты Руси от иноземных врагов и силой духа, воспитанного христианской верой, в своем противостоянии этим врагам.

Список литературы

Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Подг. к печати Д. И. Абрамович. Пгр., 1916.

Древнерусские княжеские жития / Подг. текстов, перевод и комментарий В. В. Кускова. Москва, 2001.

Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990.