“МЕДАЛЬНОЕ” ВЫПУСКНОЕ СОЧИНЕНИЕ

Основные мотивы произведений русских писателей-эмигрантов

(по эмигрантскому творчеству И. Бунина).

Трагический тенор эпохи.

А. Ахматова

Выньте Бунина из Русской литературы, и

она потускнеет, лишится радужного блеска и

звёздного сияния его одинокой стратегической души.

М. Горький

Алел ты в зареве Батыя-

И потемнел твой жуткий взор.

Ты крылья рыже-золотые

В священном трепете простёр.

И. Бунин

Бунин... Поэт. Прозаик. Публицист. Его произведения открывают перед нами, читателями, целый мир с “вечными” вопросами бытия: “Что такое человек? Какое место он занимает в отношении к обществу?”, “Существует ли “память сердца давно минувших дней” в душе человека?”, “Что есть любовь и ненависть, рождение и смерть и какова их роль в жизни человека?”, “Что такое “чистая жизнь” в философском смысле?” И может ли вообще она быть, “чистая жизнь” (ведь “жить в обществе и быть оторванным от общества нельзя”).

Жизнь по Бунину - жизнь сама по себе, горькая, жестокая, нелепая - вдруг оказывается значительной, просветлённой каким-то высшим, человеку, быть может, и недоступным смыслом. То, что сейчас кажется нелепостью, случайностью, “несчастным случаем”, оказывается, помечено знаком вечности, и надо всеми земными тяготами - чувство особого, лёгкого дыхания.

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо...

Как бьётся сердце горестно и громко,

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом

С своей уж ветхою котомкой!

Эти стихи, пронизанные чувством одиночества, бездомности и тоски по России, написаны Буниным в эмиграции, начавшейся для него в 1921 году. (Там, недалеко от Парижа, он и похоронен на кладбище Сент-Женевьёв-де-Буа.)

Тридцать три года (возраст Христа!), проведённые на чужбине, “в чужом, наёмном доме”, вдали от земли, которую любил “до боли сердечной”. Чем они были для Бунина-художника?

Я думаю, что этот период стал взлётом творчества Бунина. В те годы он написал самые совершенные свои произведения.

“Вечные темы”, звучавшие в дооктябрьском творчестве писателя, размышления о смысле бытия, о любви и смерти связываются теперь, а с годами всё более и более, с мыслью о России, отошедшей для него в область воспоминаний. Бунин-художник теперь в прошлом, в дореволюционной Москве, в усадьбах, которых уж нет, в провинциальных русских городках. Но старые темы и само прошлое преображаются в его творчестве новым душевным состоянием - ощущением какой-то трагической сопряжённости своей судьбы и судьбы России.

Самыми “прочувствованными” книгами Бунина 20-30-х годов были сборники рассказов “Митина любовь” (1925), “Солнечный удар” (1927), роман “Жизнь Арсеньева” (1927-1933) и книга новелл о любви “Тёмные аллеи” (1943), которую он сам считал своей “самой лучшей книгой в смысле сжатости, живости и вообще литературного мастерства”. (Это 38 новелл, дышащих страстью и страданием. Гёте говорил: “Новелла... новое, невиданное происшествие”.)

Понимание мира и своего места в нём, которое с такой художественной силой воплотилось в новеллах сборника, Бунин выразил в характерной записи, относящейся к тому времени: “Мы живём тем, чем живём, лишь в той мере, в какой постигаем цену того, чем живём. Обычно эта цена очень мала: возвышается она лишь в минуты восторга - восторга счастья или несчастья, яркого приобретения или потери; ещё - в минуты поэтического преображения прошлого в памяти”. Таким “поэтическим преображением прошлого” и предстаёт творчество писателя эпохи эмиграции.

Новеллы Бунина о любви - это повествование о её загадочной, ускользающей всегда природе, о тайне женской души. Исход любви, по Бунину, всегда трагичен. В повести “Митина любовь” (1925) героя всё время преследует романс Рубинштейна на слова Генриха Гейне: “Я из рода бедных Азров, полюбив, мы умираем!” Впечатление от него как бы переживают все герои новелл из “Тёмных аллей”.

Натура эмоциональная и страстная, Бунин пережил за свою долгую жизнь несколько глубоких, подлинно драматических потрясений. Четыре женщины, каждая из которых стала эпохой для Бунина, сопровождали его, вдохновляли, мучили и радовали. Варвара Пащенко - прообраз Лики из пятой книги романа “Жизнь Арсеньева”. Анна Цакни, расставшись с которой Бунин пишет брату Юлию: “Давеча я лежал часа три в степи и рыдал и кричал, ибо большей муки, большего отчаянья, оскорбления и потерянной любви, надежды, всего, может быть, не переживал ни один человек...”, Вера Николаевна Муромцева-Бунина, Галина Кузнецова.

В любви Бунин видел “возвышенную цену” жизни. Именно она давала сознание “приобретения” счастья. Но это счастье оказывалось неустойчивым, как неустойчива в приобретениях и утратах сама жизнь. Об этом - известные бунинские новеллы “В Париже”, “Холодная осень”, “Генрих” и другие.

Персонажи новелл сборника очень различны. Это студенты, писатели, художники, армейские офицеры. Но все они люди одной судьбы. Все они ищут потерянную “цену жизни”, ищут в любви, в воспоминаниях о прошлой любви. Одна из самых характерных и художественно совершенных новелл сборника - “Чистый Понедельник” (“чистый понедельник” - это первый день поста после масленицы, её последнего, прощённого воскресенья, день очищения от скверны). Как вспоминала Муромцева-Бунина, писатель считал эту новеллу лучшим из всего написанного. Действительно, ею как бы завершался целый период раздумий Бунина о России, её судьбах. С точки зрения художественной это была вершина словесного мастерства Бунина. К тому же “Чистый Понедельник” - не только о любви, но и о судьбах дореволюционной России 1910-х годов, стоявшей тогда на грани неизбежного общественного взрыва. Бунин как бы задавал вопрос: могло ли быть иначе, чем произошло в истории, могла ли пойти Россия не в революцию, а по другому пути национального развития, в чём был её “исторический грех”?

По содержанию, бытовому фону “Чистый Понедельник” - рассказ подчёркнуто национально-русский, со всеми атрибутами русской патриархальности, церковностью, чертами типично московского интеллигентского богемного быта предреволюционного времени. В центре рассказа - несколько загадочный образ русской женщины, в расцвете молодости и красоты ушедшей в монастырь и принявшей постриг. Тайна её характера, внешняя необъяснимость поведения связаны с её изначальным решением, пройдя искусы жизни, уйти от мира с его соблазнами, потерявшего нравственную точку опоры. Уход героини в монастырь внутренне обосновывается у Бунина мотивом некоего искупления за историческое отступничество России, которая “сорвалась” со своих нравственных устоев в бунт и мятежность. Читая рассказ, мы отчётливо видим, как героиня и сам Бунин размышляют о национальном нравственном идеале России.

Бунинская проза этого времени вновь приобретает глубоко субъективный характер, как и в ранний период творчества писателя. Сюжет бунинской поздней новеллы обычно прост, несложен. Развитие действия замедлено лирическими воспоминаниями о прошлом, которые приобретают и вполне самостоятельное значение. Лирика прозы Бунина обращена к памяти, эмоциям человека, неразрывно связанного с невозвратно ушедшим миром: “И вот дни и годы уже туманятся в памяти,- многие дни и годы моих дальнейших скитаний, постепенно ставших моим обычным существованием, определившим неопределённость его, узаконенной бездомностью, длящейся даже и доныне, когда надлежало мне иметь хоть какое-нибудь постоянное пристанище, а не смену чужих стен, уже почти два десятилетия..” - говорится в одной из записей Бунина. Так вновь, через двадцать лет после публикации стихотворения “У птицы есть гнездо”,- прозвучала у Бунина мысль о своей “бездомности” без России.

Новеллами “Тёмных аллей” как бы завершились искания Буниным своей художественной формы, своего художественного стиля. Если в 1910-е годы в искусстве Бунина был господствующим способ изображения явлений мира и духовных движений человека путём резких контрастных сопоставлений, введения символики, то в позднем творчестве писатель возвращается (но тому были иные мировоззренческие основания) к лирике своей ранней прозы.

Кроме сборника “Тёмные аллеи”, другим, “подводящим итоги бурного творчества Бунина”, стал роман “Жизнь Арсеньева”, в котором он пытался осмыслить события и своей жизни и жизни России дореволюционного времени. Роман представляет собою лирическую исповедь героя, повествование о формировании личности художника “от истока дней”, через восторги и муки первой любви, радости творчества к осознанию невозвратимости ушедшего. Бунинский роман традиционен своей автобиографической заданностью, что подчёркнуто самим писателем, но в то же время существенно отличается по своей структуре и настроению от автобиографических произведений С. Аксакова или Л. Толстого.

Константин Паустовский о романе Бунина сказал, что “Жизнь Арсеньева” в каких-то своих частях напоминает картины художника Нестерова “Святая Русь” и “На Руси”. Эти полотна - наилучшее выражение страны и народа в понимании художника...”.

В основе романа - созерцание и переживание памятных мгновений жизни, своего прошлого, своего духовного мира, какими они видятся автору сегодня. Основное настроение романа передаёт лирический возглас писателя, когда он вспоминает об ушедшем времени и людях его: “Сказка, легенда - все эти лица, их жизни и эпохи! Точно такие же чувства испытываю я и теперь, воскрешая образ того, кем я когда-то был. Был ли в самом деле?..”. В этой удивительной книге слились воедино проза и поэзия, эпическое повествование о России и лирика, создав некий новый жанр “лирической эпопеи”. И хотя лейтмотив романа - тема утрат, однако, в отличие от других произведений Бунина той поры, он лишён трагической тональности. В нём прозвучала страстная убеждённость писателя в силе и власти любви над смертью.

Бунин-художник всегда осознавал человека как звено в цепи поколений. Эта тема звучит и в романе. Память истории, память поколений живёт осознанно или бессознательно в каждом человеке и движет, наряду с влиянием современности, его поступками, определяет его побуждения и склонности. Эту мысль Бунин воспринял ещё в 900-е годы из восточных философских учений, которыми увлёкся после своих путешествий по Востоку. Но в романе эта мысль приобрела новое значение. Бунину важно было сказать, что процесс восприятия современности есть не что иное, как узнавание прошлого, невозвратимо ушедшего...

Я считаю, что вопрос о Бунине, говоря словами Анны Ахматовой, “патриарха русской литературы начала ХХ века”, его жизни в эмиграции и вне её, не закрыт. Да и не может быть закрыт никогда! Ведь именно он был первым русским писателем, удостоенным престижной в учёных кругах мира Нобелевской премии по литературе “за правдивый артистичный талант, с которым он воссоздал типичный русский характер”.

Я хочу преклонить голову пред “святым” Буниным за то, что он перемучился всеми муками и болями Великого Октября и честно рассказал обо всём в своих “Окаянных днях”, что не поддался “отравной силе великого дурмана” и пошёл против течения, тянувшего всех в пропасть утопии; сохранил человеческое достоинство истинно русского писателя до последних дней своей нелёгкой и многострадальной жизни, следуя лучшим традициям российской словесности.

В минуты грусти и отчаяния, разочарования в жизни, когда утерян смысл всего, когда и жить не хочется, берёшь в руки бунинские “Тёмные аллеи” или “Жизнь Арсеньева”, перелистываешь их “волнующие, берущие за душу” страницы и задумываешься о смысле бытия, о любви и смерти, о месте человека в мире, понимаешь, что жизнь хороша (ведь она даётся один только раз!!!), прекрасна, несмотря ни на что:

Пусть не сладились, пусть не сбылись

Эти помыслы розовых дней.

Но коль черти в душе гнездились -

Значит, ангелы жили в ней.

“Нельзя жить без надежды”,- писал Бунин,- будучи в эмиграции, вдали от Родины. Да, писатель прав, тысячу раз прав. И нам, я думаю, трудно с этим не согласиться. “Вечные темы”, так прекрасно “опоэтизированные” в произведениях “патриарха русской литературы начала ХХ века”, всегда будут привлекать внимание читателей всех поколений и возрастов, проникая в их души и сердца, призывая “сеять разумное, доброе, вечное”.

“МЕДАЛЬНОЕ” ВЫПУСКНОЕ СОЧИНЕНИЕ

Читая Есенина..

...Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным

мы зовём высшим моцартовским началом,

моцартовскою стихией.

Б.Л. Пастернак

На мой взгляд, самое важное качество поэта - ощущение собственной необходимости для людей, убеждение в том, что его произведений не могло не быть. Именно такова поэзия Есенина. Это доказано всей её судьбой - и радостным в ней, и печальным, и тем, как трагическое преодолевалось миллионами её защитников.

Читая лирику Есенина, чувствуешь необычайную силу “изумрудности” его поэзии, которая “тайно” воздействует на все те струнки “ранимой души”, зовущейся Человеческим Сердцем. Ведь он всегда стремился вселить в людей веру в свет, раскрыть радости жизни, вернуть в мир человеческих отношений надежду, сказать им слово сочувствия.

Моему взгляду на окружающий мир близко то, что жизнь для Есенина самоценна, не зависима ни от каких временных, преходящих обстоятельств, не подчинена никакой шкале ценностей, ибо именно она и есть главная шкала.

Жизнь, по Есенину, -цветущий земной сад, и человек в этом саду - один из прекрасных его плодов: “Я думаю, как прекрасна земля и на ней человек”. Предвосхищает этот вывод образ цветущего сада, данный, что называется, в двух словах, но такой зримый, осязаемый, что так и хочется шагнуть в его росы:

Дымком отдаёт росяница

На яблонях в белом саду.

Образ сада - один из моих любимейших в есенинской поэтике:

В саду горит костёр рябины красной...

Я вернусь, когда раскинет ветви...

Вижу сад в голубых накрапах...

Отшумим, как гости сада...

За калиткою смолкшего сада

Прозвенит и замрёт бубенец...

Кажется мне, осыпаются липы,

Белые липы в нашем саду...

Примеров тому множество, поскольку сад для Есенина - шумящая, солнечная, цветущая жизнь, вглядываясь в которую поэт наивно и мудро вопрошал: “А люди разве не цветы?”

И даже Пушкин как символ вечной жизни и бессмертной культуры для Есенина

Такой прекрасный

И такой далёкий,

Но всё же близкий,

Как весенний сад.

В наши дни, когда человечество с недоумением взирает на плоды своего “хозяйствования” на земле и не успевает заносить в Красную книгу вымирающих зверей и птиц, исчезающие растения, пересыхающие реки и родники, думается, пришла пора по-настоящему оценить любовь Есенина ко всему разнообразию живой земной жизни.

Ставшее хрестоматийным стихотворение “Песнь о собаке” подобно обнажённому нерву раскрывает боль души поэта, проникая напрямую и в мою, читательскую душу. Не случайно именно в связи с этим стихотворением Горький назвал Есенина “органом, созданным природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой “печали полей”, любви ко всему живому в мире и милосердия...”. Я не буду останавливаться на анализе, на поэтике стиха. Выскажу лишь своё, может быть, ошибочное мнение о том, что собаки, вместе с жеребёнком и лошадью, - вторая большая любовь поэта среди четвероногих. Присмотритесь внимательно, и вы поймёте, как прекрасны в своём очаровании “поэтические образы”: этот вальяжный, умный, почти по-человечески понимающий Джим сродни человеку, он почти его второе “я”; это любимый, верный пегий пёс детства, истинный друг, с которым “краюху хлеба кусали мы с тобой по разу...”; это деревенская безвестная “сука” - трагический образ материнства, наконец, множество бесчисленных, но не менее любимых:

Для зверей приятель я хороший,

Каждый стих мой душу зверя лечит.

Каждому здесь кобелю на шею

Я готов отдать мой лучший галстук.

В стихах Есенина запечатлён прекрасный облик нашей родины, когда “нивы сжаты”, “рощи голы” и когда она превращается в “несказанное, синее, нежное”. С родиной связана лучшая есенинская метафора - “страна берёзового ситца” (кстати, уходящая своими истоками и в народную поэтику) и самый нежный образ в его стихах - образ прекрасной девушки-берёзки. Ей посвящены лучшие стихи.

“Все мы яблони и вишни голубого сада”,- говорил Есенин (“Певущий зов”). В основе этого яркого, необычного образа - мысль о том, что человек является неотъемлемой частью природы, что он связан с ней нерасторжимыми кровными узами.

Характерное для устной народной поэзии ощущение кровной связи с природой, порождённое каждодневным общением с ней крестьянина, его зависимостью от неё, пронизывает всю раннюю лирику Есенина. Вот отчего она и сегодня так волнует нас. По своему мироощущению он был крестьянским сыном, творчество его тянулось к фольклору, взгляд поэта на природу, как мне кажется, оставался наивно-материалистическим. Мысль о том, что человек является частью природы, что он с ней кровно связан выражена в стихах Есенина через всю образную систему, через саму поэтику. Природа в его стихах, как и в народном творчестве, чувствует по-человечески, а человек ощущает себя то деревом, то травой, то рекой, то лугом.

Я ещё никогда бережливо

Так не слушал разумную плоть,

Хорошо бы, как ветками ива,

Опрокинуться в розовость вод.

Мысль о естественном, изначальном родстве человека и природы определяет поэтику Есенина. Его любимое средство художественного изображения - это олицетворение плюс метафора, которая тоже часто содержит элемент олицетворения (“изба-старуха”). Своеобразным моим открытием лирики Есенина является так называемое “олицетворение наоборот”, когда происходящее с человеком отождествляется с явлением природы:

Облетает моя голова,

Куст волос золотых вянет.

Скоро мне без листвы холодеть...

Ваших душ безлиственную осень

Мне нравится в потёмках освещать.

Целиком на таком приёме построено стихотворение “Отговорила роща золотая”. “Роща золотая”- это и сам поэт, и его поэзия. Представление Маяковского о поэзии как о производстве (“Я себя советским чувствую заводом, вырабатывающим счастье”) было неприемлемо для Есенина. Для него поэзия - это прекрасный сад (роща), где слова - листья, образы - яблоки, стряхиваемые с души, когда нальются спелым соком. Для Есенина, как мне кажется, этот образ принципиально важен, так как порождён представлением о том, что человек, поэзия и природа - это одно неразрывно связанное целое...

И всё же Есенина я не представляю себе без его знаменитого и нашумевшего в своё время цикла стихотворений “Москва кабацкая”.

Мой Есенин - это прежде всего поэт “заоблачной Москвы кабацкой”.

Известно, что в марте двадцатого года Есенин вместе с Мариенгофом и Повицким побывал в Харькове. В степях Южной Украины гуляет крестьянский бунт. ЧК отлавливает мятежников и заподозренных и расстреливает, и расстреливает, и расстреливает. Как расстреляли до этого Кронштадтский мятеж, как расстреливали лучших людей России, участников заговоров, и среди них её поэта - Гумилёва. Мог ли Есенин, гражданин и поэт, даже не поэт, а “орган, созданный природой исключительно для выражения любви ко всему живому в мире и милосердия”, мог ли он оставаться равнодушным или написать:

...телами рвы заполняли вы,

по трупам перейдя перешеек.

Даже не мыслится такое в устах Есенина. Будучи не только выразителем народного миросозерцания, но и христианской заповеди “не убий”, будучи их носителем, Есенин и сейчас, в эти жестокие годы, остаётся самим собой, остаётся Человеком.

Не злодей я и не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам,

Я всего лишь уличный повеса,

Улыбающийся встречным лицам.

Пусть пьяные дебоши, пусть скандальная слава, пусть упрекают в том, что “смычки мало”, но главное - остаться Человеком:

Россия - мать!

Прости меня, прости!

Но эту дикость, подлую и злую,

Я на своём недлительном пути

Не приголублю и не поцелую.

(“Русь бесприютная”).

Пройдут годы и десятилетия, но “пряный запах” благоуханного сада есенинской поэзии будет всегда присутствовать в моей жизни и давать недюжинные силы переносить различные невзгоды на своём нелёгком тернистом пути.

Я люблю Есенина! Люблю как поэта за “артистичность” и то “высшее моцартовское начало”, которое зовётся “моцартовской стихией”: “музыку родных раздолий”, шум зелёных дубрав, всепоглощающую и “одурманивающую алым наветом лепестков роз” любовь, одухотворённые “живые” образы заросшего пруда, поля, белого сада... Его поэзия запала в мою душу, в моё совсем ещё юное, “ранимое сердечко”. Когда тебе грустно, “печаль тебя томит тоскою одинокой”, берёшь в руки томик есенинских “изумрудных” стихов, перелистываешь его “блестящие” страницы, и на душе становится светло и спокойно, чувствуешь умиротворённость, безмятежность. Так и хочется жить, жить и наслаждаться жизнью, испив из её чаши до дна. Ведь что ни говори, а она прекрасна, прекрасна, несмотря ни на что:

Пусть не сладились, пусть не сбылись

Эти помыслы розовых дней.

Но коль черти в душе гнездились -

Значит, ангелы жили в ней.

“МЕДАЛЬНОЕ” ВЫПУСКНОЕ СОЧИНЕНИЕ

Тема гражданской войны в отечественной литературе ХХ века. (По одному или нескольким произведениям.)

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

М. Волошин

“Все наши, все мы люди, все крещёны, все русские. И чего дерёмся, Бог весть. Выдумали каких-то красных да белых и дерутся”,- высказывает затаённую мысль герой одного из первых романов о гражданской войне, написанного бывшим политработником Красной Армии В. Зазубриным, романа “Два мира” (1921).

Гражданская война... Русский убивает русского, и не суть важно, ради какой идеи, а многие и вовсе без всякой идеи. Страшные картины зверства колчаковцев нарисовал в романе “Два мира” В.Зазубрин, и он же в повести “Щепка”, написанной в 1923 году, но опубликованной в 1989-м, покажет жуткую машину смерти - камеру губчека.

Гражданская война. Многое нам уже известно: развал государства, спекуляция, голод, эпидемии, хаос... Озверевший народ, развал армии. На улицах бесчинствует хам и уголовник, анархист и матрос. Разврат, убийства, грабёж, вседозволенность ... Интеллигенция бежит из России. Страшная картина. Вожди пообещали народу светлое будущее. И началась жестокая борьба ... Люди захлёбываются в крови.

“Заплатит ли кто-нибудь за кровь? Нет. Никто... Никто”,- заостряет одну из важнейших нравственных проблем эпохи М. Булгаков в романе “Белая гвардия”. Но сам писатель, как и другие авторы, показывает, что расплата неминуемо приходит прежде всего как муки совести, внутренний надлом, как жажда искупления вины человеком, который переступил христианскую заповедь - не убий! - и не смог “поднять” эту тяжелейшую ношу.

Страницы произведений о гражданской войне полны сцен боёв, расправ, насилия, проявления жестокости и беспощадности с обеих сторон. Как мне думается, с точки зрения жизни конкретного человека не столь важно, белый или красный террор предшествовал друг другу - террор был реальностью гражданской войны. Именно литература сформировала представление о гражданской войне не просто как об одном из этапов нашей истории, но как о трагедии, общей беде нации. Этот вывод делаем мы, современные читатели, даже независимо от того, как сам автор относится к событиям, считает ли он насилие пусть жестокой, но необходимостью гражданской войны, на чьей стороне его политические симпатии, поскольку объективное изображение всеобщего озлобления, многолетнего кровопролития, ставшего печальной российской традицией упования на силу и, как следствие, обесценивания жизни человека, говорит само за себя.

Белая гвардия. Что я знаю о ней? К сожалению, очень мало. Были в её рядах и настоящие герои - Колчак, Деникин, Кутепов - талантливейшие и высокообразованнейшие полководцы, храбрые воины огромной нравственной силы и воли, благородные люди, сохранившие в себе то понимание долга и чести, которое на протяжении столетий было основой дворянской культуры. Люди слова, дела, великодушные и по-военному жёсткие, способные и расстрелять труса за дезертирство. Они - интеллигенты, волею судьбы поставленные перед необходимостью выбора: с кем идти? С народом? Но народ ненавидит дворян. Против народа? Но это бессмысленно, потому что всколыхнувшейся России большевики бросили лозунги, чья сила объясняется вековой мечтой крестьянства о земле.

Были и изверги: палачи и садисты. Они делали отчаянные попытки пресечь “красную болезнь” любыми методами. “Для достижения цели любые средства хороши” - это было их заповедью, смыслом жизни. Эмигрант Р.Гуль в своих автобиографических заметках “Ледяной поход” (с Корниловым), будучи участником этих событий, так описал сцену расправы “рыцарей белой идеи” над безоружными пленными: “Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щёлкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали штыками и прикладами ещё живых”. Стиль бесстрастного объективного повествования прерывается авторским комментарием: “Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, весёлые и радостные чему-то,- это не “война”... Вот она, подлинная гражданская война”...

Как и каждому русскому художнику ХХ века, М. Булгакову пришлось отвечать на главный вопрос времени: что значила гражданская война для России? Ответ на этот вопрос долгое время не давался с той ясностью, с какой он был сформулирован писателем ещё в 1919 году в небольшой заметке “ Грядущие перспективы”. Она и сегодня поражает нас, современных читателей, зрелостью суждений, точностью формулировок, неординарностью и лаконичностью выводов.

Начнём с того, что М. Булгаков считал русскую революцию итогом той трагедии, которая началась первой мировой войной. В неё Россия вступила вместе с европейскими странами, которых довольно быстро отрезвила кровь, человеческие потери, разрушения. Россия же из войны мировой втянулась в войну гражданскую, в ещё более страшные и глубокие разрушения. “Великая социальная революция” (эта формулировка заключена Булгаковым в кавычки как нечто инородное его тексту) повергла Россию на самое дно ямы “позора и бедствия”. Как отметила М. Чудакова, исследователь творчества М. Булгакова, в статье господствуют два понятия - “безумие” и “плата”. Первым определяется состояние России сегодня и в недавнем прошлом, “плата” предстоит будущему поколению.

Безумием были отмечены годы, приведшие Россию к гражданской войне. С точки зрения М. Булгакова, в трагическом сегодняшнем дне одинаково виноваты как добровольцы Деникина, рвущие “из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю”, так и новые хозяева России, “одураченные им (Троцким) безумцы”, и даже те, “кто жмётся сейчас по тыловым дорогам юга, в горьком заблуждении полагающие, что дело спасения страны обойдётся без них”.

Статья эта писалась в Грозном (полуразрушенном городе, как сейчас!), под властью Добровольческой армии, и как видно из неё, тогда М. Булгаков допускал её победу: “Англичане, помня, как мы покрывали поля кровавой росой, били Германию, оттаскивая её от Парижа, дадут нам в долг ещё шинелей и ботинок, чтобы мы могли скорее добраться до Москвы. И мы доберёмся. Негодяи и безумцы будут изгнаны, рассеяны, уничтожены”. Однако легко заметить, что в статье господствует не традиционный для выступлений подобного рода пафос торжества идеи, а огромная усталость, разочарование, абсолютно трезвая оценка событий. Для писателя уже тогда было ясно, что лёгкой победы не будет, что даже долгожданное окончание войны гражданской не принесёт не только ощущения победы, но и столь необходимого отдохновения, покоя.

“Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном и в буквальном смысле слова. Платить за безумие мартовских дней, за безумие дней октябрьских, за самостийных изменников, за развращение рабочих, за Брест, за безумное пользование станками для печатания денег...” (“Грядущие перспективы”).

Предсказание М. Булгакова сбылось с одной только несущественной для него поправкой: платить пришлось не белым, а всей стране, тому поколению, которое допустило национальное безумие, именуемое “социальной революцией”. Отношение же к гражданской войне у писателя не носит привычного для нас конфронтационного, политического характера - “за белых или за красных?”. На этот вопрос М. Булгаков, как мне думается, мог бы ответить: “За Россию”. Безусловно, что белые ближе ему по факту рождения, по культуре и жизненному укладу, однако и они виновны в том, что произошло. Эта мысль красной нитью проходит через образ героя романа “Белая гвардия” Тальберга. Политические игры таких, как он, привели, по мнению писателя, не только к очередной “оперетке”, но и к прямому предательству.

“Белая гвардия” М. Булгакова. Начало гражданской войны. Страшной, таинственной описывается Москва, выбрасывающая в Город толпы беженцев. Попадая сюда, беженцы теряют свой прежний облик и достоинство: “Бежали седоватые банкиры со своими жёнами, бежали талантливые дельцы (...) Бежали журналисты, московские и петербургские, продажные, алчные, трусливые. Кокотки. Честные дамы из аристократических фамилий. Их нежные дочери, петербургские бледные развратницы с накрашенными карминовыми губами. Бежали секретари директоров департаментов, юные пассивные педерасты. Бежали князья и алтынники, поэты и ростовщики, жандармы и актрисы императорских театров”. Общую картину дополняет распад армии. В Городе появляются офицеры “с травленными взорами, вшивые и небритые, беспогонные”. Лишённые возможности выполнять своё прямое дело - защищать родину, они начинают “приспосабливаться, чтобы есть и жить”.

В развалившемся государстве рушатся не только общественные связи, рушится частная человеческая жизнь. Приспособиться многим из офицеров не удавалось. И название романа на таком фоне звучит скорее горько-иронически, нежели горделиво. В Городе начинают господствовать смерть, ненависть, насилие. Все смерти, изображённые в романе - от героической Най-Турса до случайной гибели еврея от петлюровской шашки - случаются на улицах Города, самый центр которого - “громаднейший Владимир на Владимирской горке” - становится прибежищем грабителей. Электрический белый крест в руках Владимира, раньше бывший путеводным знаком, оборачивается “мечом карающим”. Город начинает жить по законам смерти и разрушения, в нём господствует Апокалипсис. Процитированная в начале романа книга Откровений Иоанна Богослова становится смысловым ключом романа, действующие лица которого в начале пути расплаты за “безумие”: “Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь”. А как свидетельствует Иоанн Богослов, семь чаш гнева Божия должны быть вылиты на землю. Не случайно писатель в конце романа, как мне думается, заставляет нас, читателей, опять возвратиться к фигурам Най-Турса и Жилина, которые видятся почти замерзающему в карауле часовому бронепоезда “Пролетарий”. Раскалённые угли в утробе паровоза вызывают в памяти преисподнюю, из которой “в высь, чёрную и синюю, целилось широченное дуло в глухом наморднике вёрст на двенадцать и прямо в полночный крест”.

М. Булгаков возвращает нас к мысли о единой, общей вине людей, допустивших превращение земли в ад. На этой “озверевшей” земле остаются только губительные ценности: небосвод, “весь красный, сверкающий и весь одетый Марсами в их живом сверкании”. Забыты “звезда пастушеская Венера”, вместе с Марсом открывавшая роман. Надежды на частную жизнь, на её хотя бы относительное благополучие, считает писатель в финале романа, оказываются несостоятельными.

И всё-таки нельзя сказать, что роман “Белая гвардия” есть лишь свидетельство полного авторского разочарования. Финал его представляет не только разъединённых ночью и снегом, собственными сомнениями Турбиных и их друзей, не только часового у бронепоезда “Пролетарий”, но и Петьку Щеглова, мальчишеская жизнь которого идёт мимо всех войн и революций. Поэтому сон Петьки по-детски счастлив, гармоничен, несёт ему радость от общения с миром.

Возвращаясь к статье “Грядущие перспективы”, нельзя не заметить, что появление героя, живущего в ладу с миром, не случайно в романе “Белая гвардия”. Именно таким, как Петька, не имеющим никакого отношения ко всеобщему безумию ни по факту рождения, ни социально, может быть, будет дарована нормальная человеческая жизнь. Вспомним финал статьи: “И мы, представители неудачного поколения, умирая ещё в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям:

- Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию!”.

Конечно, то решение, которое предложил М. Булгаков, лишено привычного размаха и героики. Высшей человеческой ценностью он объявляет семью, а не разлад, мир в доме, а не войну и разорение, размеренную, устоявшуюся, человеческую жизнь, ничем не нарушаемый быт. Это те ценности, которые были преданы осмеянию в русской советской литературе 20-30-х годов, с которой писатель в этом не мог согласиться. Он защищал право своего героя на частную жизнь, лишённую внешнего шума и суеты, он знал, что мудрость решений приходит лишь в покое устоявшегося быта. И наконец, своим романом “Белая гвардия” М. Булгаков отстаивал ценность каждой человеческой личности, её право на прощение и понимание. А это одна из замечательных традиций русской литературы, её “золотого” XIX века...

Что я думаю о гражданских войнах? Это бесмысленная бойня, резня, “противная естеству человека”. Во имя чего сын убивает отца, а отец - сына, брат - брата? Кому это нужно? Зачем? За что? За интересы Родины или чьи-то корпоративные амбиции? Почему дети одной матери - России - убивают друг друга? Почему? Почему? Почему?! Трудно ответить на эти вопросы.

... Чечня - незаживающая рана современной России, далёкое эхо гражданской войны. Рынок, вошедшие в повседневную жизнь задержки в выплате зарплат, пенсий, пособий. Снова в нестабильное время мы живём с вами сейчас, но не имеем права допустить, чтобы эта ужасная трагедия - гражданская война - вновь повторилась. Так и хочется воскликнуть: “Россияне, соотечественники, опомнитесь, опомнитесь, пока не поздно, пока не поздно!!!”. И я верю в это, ибо разум и рассудок должны восторжествовать!

“МЕДАЛЬНОЕ” ВЫПУСКНОЕ СОЧИНЕНИЕ

Ранняя лирика В. Маяковского. Её поэтическое новаторство.

Я знаю, ваш путь неподделен...

Б. Пастернак

До края полное сердце

вылью

В исповеди...

В. Маяковский

Поэт обычно похож на свои стихи. Не менее справедлива и “обратная” формула: в созданиях поэта отчётливо проступают его личностные черты. Не только духовный его облик, но и внешность, манеры, привычки, голос, имя непременно “отзываются” в строчках стихов, удостоверяя их подлинность и неповторимость.

Владимир Маяковский... Разве в “лесенках” строк поэта с их глубокой и всегда неожиданной рифмой, смысловыми и эмоциональными контрастами, густой метафористикой, тягой к гиперболам не явлено со всей узнаваемостью то, что многократно засвидетельствовано и мемуарами, и фотографиями, и анкетами (по учётной карточке Московской охранки, заполненной при первом аресте Маяковского весной 1908 года, видно, например, что рост 14-летнего(!) арестанта - 185 сантиметров)? И фамилия у этого крупного, с мощными лёгкими и широким шагом, человека такова, что кажется чуть ли не намеренно - как, положим, у Светлова или Багрицкого - придуманной для его стихов. Разве из-под пера Александра Блока или Сергея Есенина могли выйти обращения и признания, естественнейшие для того, кого звали Владимиром Маяковским: “Мир огромив мощью голоса, иду - красивый, двадцатидвухлетний” или “Эй, вы! Небо! Снимите шляпу! Я иду!”

Он идёт, “красивый, двадцатидвухлетний”, пристально вглядываясь в окружающее и в собственные переживания, чувствуя свой ум, силы, талант, стремясь, как свойственно любому человеку, оценить мир, найти своё место в нём, “выбросить старьё на свалку истории”, сказать своё слово, новое по содержанию и форме.

Ранняя поэзия Маяковского поражает нас, читателей, многообразием жанровых образований. Это и оригинальные зарисовки городского пейзажа (“Ночь”, “Утро”, “Порт”, “Вывескам” и другие), и стихотворные монологи, прямо обращённые к слушателю (“Нате!”, “Вам!”, “Послушайте!”), и сатирические “гимны” (“Гимн судье”, “Гимн критику”, “Гимн обеду”), и “самопортреты”, выдержанные в эксцентрическом или лирико-ироническом стиле (“Ничего не понимают”, “Вот так я сделался собакой”, “Надоело”, “Никчемное самоутешение”), и романтическая внефабульная поэма с лирической структурной основой (“Облако в штанах”, “Флейта-позвоночник”, “Человек”).

Весь мир для Маяковского - живой организм, который любит, ненавидит, страдает. В стихах поэта он очеловечен. Вчитаемся в строки стихотворения “Порт”:

Простыни вод под брюхом были.

Их рвал на волны белый зуб.

Был вой трубы - как будто лили

любовь и похоть медью труб.

Стихотворение поражает соединением традиционно несоединимых образных рядов, что производит оглушающее впечатление. Эти строки могут нравиться или нет, равнодушными они не оставляют.

Чтобы представить себе мироощущение молодого Маяковского, его “взаимоотношения” с планетой Земля, прочитаем стихотворения “Я” и “От усталости”. И сразу увидим, что поэт называет луну “моя любовница рыжеволосая”, страдает от неприкаянности своих песен, обращаясь к луне со словами:

В бульварах я тону, тоской песков овеян:

ведь это ж дочь твоя-

моя песня

в чулке ажурном

у кофеен!

Ничего нового, по существу, поэт не говорит: всех поэтов беспокоит судьба собственных творений. Но какова форма! В её оригинальности и смелости Маяковскому не откажешь! Внимание к форме, поиск её новизны - основное в футуризме. Отсюда - ломка привычных для нашего уха стихотворных размеров, новое графическое оформление, новые ассоциативные ряды:

Земля!

Дай исцелую твою лысеющую голову

лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот...

Необычные сравнения:

Квакая, скачет по полю

канава, зелёная сыщица,

нас заневолить

верёвками грязных дорог.

Вообще, природа сама по себе не объект изображения для Маяковского. Вспомним из его автобиографии: “Перевал. Ночь... В расступившемся тумане под ногами - ярче неба. Это электричество. После электричества совершенно бросил интересоваться природой. Неусовершенствованная вещь”. Как не вспомнить тургеневского Базарова с его знаменитым: “Природа - не храм, а мастерская, и человек в ней - работник”!

Маяковский - урбанист (певец города со всеми его красотами и уродствами). Посмотрим на самые первые стихи о городе - “Ночь” и “Утро”. День, “багровый и белый, отброшен и скомкан”, вечера зелёный сумрак собрал причитающуюся ему “горсть дукатов”, “а чёрным ладоням сбежавшихся окон раздали горящие жёлтые карты”, “синие тоги” набросилась ночь на городские площади и бульвары, на здания в браслетах огней. По ночным улицам “толпа- пёстрошерстая быстрая кошка - плыла, изгибаясь, дверями влекома” в поисках развлечений и удовольствий. Это описание города в стихотворении “Ночь” не может вызвать у нас ассоциаций: наши города уже вечером пустынны, страшны, угрюмы, но ведь Маяковский описывает город 1912 года, не тронутый ни войной, ни революцией.

Но позади ночь развлечений, “угрюмый дождь скосил глаза”, гибнут фонари, “цари в короне газа”, и то, что было красиво ночью, - почти безобразно при утреннем свете, который “для глаза сделал больней враждующий букет бульварных проституток”. И вот восток бросает в одну пылающую чашу всё, что осталось от ночного пира (стихотворение “Утро”).

Часто современность в стихах Маяковского предстаёт в мрачных, окрашенных трагическим колоритом картинах (“Из улицы в улицу”, “Адище города”, “Послушайте!”). Жизнеутверждающая тональность городских пейзажей в самых ранних стихотворениях Маяковского сменяется тревожной нотой насилия над телом и душой человека, даже над творением его рук:

Лифт души расстегнули.

Тело жгут руки.

Кричи, не кричи:

“Я не хотела!” -

резок

жгут

муки.

Поэт разделяет эту муку: “я - где боль, везде и чувствую - “я” для меня мало. Кто-то из меня вырастает упрямо”. В стихотворении “Я и Наполеон” поэт восклицает:

Мой крик в граните времени выбит

и будет греметь и гремит,

оттого, что

в сердце, выжженном, как Египет,

есть тысяча тысяч пирамид!

В стихотворении “Я” Маяковский использует библейский сюжет о вселенской боли Христа, сранивая свою боль с болью Божьего сына:

... пролитая кровь моя льётся дорогой дальней.

Это душа моя клочьями порванной тучи в выжженном

небе

на ржавом кресте колокольни!

Лирический герой раннего Маяковского традиционно для русской классической поэзии трагичен, и высота трагедийности необычайна. Кто же мог сравнить себя с самим Богом? Подумайте: либо тот, для кого Бог - просто символ без веры, либо тот, кто ощущает в себе силы стать творцом справедливого мира, приблизить время, когда

Люди родятся,

настоящие люди,

бога самого милосердней и лучше!

Маяковский отождествляет Поэта с Мессией, призванным перестрадать за всех и тем самым очистить мир “от всякой скверны”. И если в трагедии лирический герой идёт к “тёмному богу гроз”, чтобы бросить ему в лицо, как обвинение, слёзы человечества, если в “Облаке...” он - тринадцатый апостол, то в “Человеке” - это тот, кто умер и воскрес, из-за которого “... отхлынули поклонники от гроба господня. Опустела правоверными древняя Мекка”. Мир может спасти только сам человек, “не бог, не царь и не герой”, но - поэт, ибо только поэт может чувствовать боль мира как свою.

Как мечтает Маяковский о единении “душ и сердец”! Но “нет людей. Понимаете крик тысячедневных мук? Душа не хочет немая идти, а сказать кому?” Если вы когда-нибудь страдали от одиночества, от невозможности иметь рядом с собой близкого человека, вам должна быть понятна страстная готовность поэта (ведь его переживания обострённее наших!) отдать всё великолепие своей души и само своё бессмертие “за одно только слово ласковое, человечье”.

Поэт открывает нам, своим читателям, шкатулки бесценных слов, он их создатель и хранитель, их “мот и транжир”, и ему нестерпимо больно встречать непонимание (стихотворение “Нате!”). Мировидение поэта отличается от нашего восприятия окружающего. Мы часто не желаем взглянуть на привычное по-новому, отказываем в этом праве другим, отталкиваем новизну и необычность, вместо того, чтобы обогатить себя. Об этом трагическом непонимании говорит Маяковский в стихотворении, которое так и называется - “Ничего не понимают”. В адрес человека, посмевшего сказать нечто, с точки зрения обывателя, абсурдное, летят оскорбления:

“Сумасшедший!

Рыжий!”-

запрыгали слова.

...Но этот мир - его мир. “И только боль моя острей - стою, огнём обвит, на несгораемом костре немыслимой любви”,- заявляет поэт в стихотворении “Маяковский векам”.

Разве не потрясающе, когда, огромный, “железный”, Маяковский становится нежным и добрым, как беспомощный щенок? Людям нужны такие стихи, потому что всегда люди должны помнить о том, что они Люди. Человек должен любить, верить, надеяться, ревновать, страдать, дружить и любить сказки. И поэтому Маяковский будет жить! Он будет прославлять и проклинать, ласкать и бороться, любить и ненавидеть.

А пока ... поэт ждёт от времени перемен к лучшему, обращаясь в апреле 1917 года к своим читателям со словами:

Сегодня

до последней пуговицы в одежде

жизнь переделаем снова.

Маяковский был уверен, что в будущем люди станут совершенно другими. Им будут неведомы искушения “меланхолишки чёрной”, им не придётся страдать от “взаимных болей, бед и обид”, они освободятся от “когтистого медведя ревности”, и им не нужно будет наступать “на горло собственной песне”. И уж конечно, они-то никогда не скажут: “Для веселия планета наша мало оборудована”, а тем более: “Очень много разных мерзавцев ходят по нашей планете и вокруг”. С высоты этого будущего Маяковский порой ощущал себя в чём-то лишь человеком сегодняшнего, в историю уходящего дня: “С хвостом годов я становлюсь подобием чудовищ ископаемо-хвостатых...”. Однако сегодня мы обнаруживаем его строки не в “курганах книг, похоронивших стих”, и сам он воспринимается нами не как человек вчерашнего дня и даже не только как наш современник, но и как человек будущего. Пророчески точно сказала об этом Марина Цветаева вскоре после смерти поэта: “... своими быстрыми ногами Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом, долго ещё нас будет ждать”. И ещё: “... оборачиваться на Маяковского нам, а может быть, и нашим внукам, придётся не назад, а вперёд”.

Родившийся в ХIХ веке, он и для тех, кто будет жить в ХХI, предстанет как прекрасное воплощение всего того лучшего, что связано с понятием “сердечный русский человек” (и ранняя лирика тому подтверждение!), и как нравственный идеал... Я думаю, с этим трудно не согласиться.

“МЕДАЛЬНОЕ” ВЫПУСКНОЕ СОЧИНЕНИЕ

Фантастика и реальность в творчестве М. Булгакова. (По повести “Собачье сердце”.)

Сатира создаётся тогда, когда появится писатель,

который сочтёт несовершенной текущую жизнь, и,

негодуя, приступит к художественному обличению её.

М. Булгаков

Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может егородить когда угодно!.. Ведь родила же в Холмогорахмадам Ломоносова этого своего знаменитого...

М. Булгаков

М. Булгаков... Его имя совсем ещё недавно было неизвестно большинству российских читателей, ведь его произведения “лили крамолу на советскую власть, советский строй”. Сегодня, в условиях демократизации жизни и общества, к нам вернулись “Белая гвардия”, “Грядущие перспективы”, “Дьяволиада” и, конечно же, главный роман писателя, его “трудной, ухабистой и могострадальной жизни” - “Мастер и Маргарита”, где вся его “душа отразилась, словно капельками роса”.

В условиях советского времени М. Булгаков остался истинно русским писателем, исповедующим верность традициям русской классики. В его произведениях продолжают развиваться гоголевские традиции сатиры, органически соединив в себе два начала: фантастическое и реалистическое. Писатель создаёт алогичный, безумный мир рядового совслужащего - “Дьяволиаду”,- мир, наполненный дурными и враждебными превращениями. Именно на этом, “дьявольском” фоне я хочу остановиться, анализируя повесть “Собачье сердце”, в которой раскрывается невероятная, фантастическая история превращения собаки в человека.

Содержание произведения представляет остроумную и злую сатиру на социальную действительность двадцатых годов двадцатого столетия, “гротескный образ современности”. (“Гротеск - тип образности, основанный на фантастике, гиперболе, причудливом сочетании и контрасте фантастического и реального, бытового и мистического, трагического и комического, высокого и низкого, правдоподобного и карикатурного, на совмещении полярностей”.)

В настоящее время нас поражает удивительная прозорливость М. Булгакова, который сумел увидеть опасность научных открытий, вырвавшихся из-под контроля учёных и приносящих огромный вред людям. Своей повестью “Собачье сердце” он как бы призывает интеллигенцию, весь учёный мир к максимальной осторожности в обращении с неизведанными силами природы.

Повесть “Собачье сердце” (1925) основана на типичном для гротеска мотиве превращения: в основе её сюжета - история о том, как пёс Шарик стал Полиграфом Полиграфовичем Шариковым, как появилось на свет существо, соединившее в себе дворнягу и люмпена, алкоголика и хулигана Клима Чугункина.

Действие повести начинается с того, что профессор Преображенский, который омолаживает нэпманов и советских чиновников, заманивает с помощью колбасы к себе домой собаку, чтобы потренироваться в проведении пересадок гипофиза. Обыденное поначалу происшествие (приманка бродячей собаки) благодаря реминисценциям из поэмы А. Блока (“ветер, ветер на всём божьём свете”, буржуй, безродный пёс, плакат, которым играет ветер) сразу же приобретает несвойственный ему масштаб, а дальнейшее развитие событий и их фантастический поворот усиливают это впечатление, создавая гротескную ситуацию, основанную на совмещении бытового и глобального, реального и фантастического.

Превращение Шарика в Шарикова и всё, что за этим последовало, предстаёт у М. Булгакова как буквальная реализация популярной в послереволюционные годы идеи, суть которой метафорически выражена в словах известного большевистского гимна: “Кто был ничем, тот станет всем”. Фантастическая ситуация помогает обнажить абсурдность этой идеи. Та же ситуация обнаруживает абсурдность другой, не менее популярной, хотя, казалось бы, мало совместимой с первой, мысли о необходимости и возможности создания нового человека.

В художественном пространстве повести акт Преображения подменяется механистичным вторжением в святая святых самого мироздания. Экспрессивные детали, использованные при описании операции, которая должна служить созданию новой “породы” людей, подчёркивает абсурдный, античеловеческий, сатанинский смысл насилия над природой. В момент операции у Преображенского “зубы... сжались, глазки приобрели остренький колючий блеск...”. Преображенский и Борменталь “заволновались как убийцы, которые спешат... лицо Филиппа Филипповича стало страшным... сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до дёсен... зверски оглянулся, зарычал... злобно заревел... лицо у него... стало как у вдохновенного разбойника... отвалился окончательно, как сытый вампир”.

В результате фантастической операции, наделяющей Шарика “всем”, происходит вытеснение благодарного, привязчивого, верного, смышлёного пса, каким он является в первых трёх главах повести, тупым, способным на предательство, неблагодарным и агрессивным люмпеном, вожделеющим занять место, ему не принадлежащее. Правдоподобные детали, соединяясь, создают фантастическую гремучую смесь под названием “Шариков”, которая приобрела сегодня нарицательное значение, стала символом агрессивности люмпена.

Композиционное соотнесение парадоксально несхожих ситуаций (Преображение Господне - и операция по пересадке половых желез) и их последствий (просветление - усиление тёмного, агрессивного начала) усиливает характерное для гротеска впечатление абсурдности мира, создающего условия для совмещения несовместимого. Двойной композиционный гротеск (Преображение - хирургическая операция с её сомнительным результатом; очеловеченная собака - озверевший люмпен), подкрепляясь игрой на контрастных деталях (лампа под зелёным абажуром, чучело совы - символа мудрости, книги в застеклённых шкафах и ловля блох, запах кошек, пьянство), получает сюжетное развитие, основанное на совмещении реального и фантастического.

Вчерашний Шарик обретает “бумаги” и право на прописку, устраивается на работу “в очистку” в качестве заведующего подотделом очистки города от бродячих котов, пёс пытается “зарегистрироваться” с барышней, дворняга претендует на жилплощадь профессора и пишет на него донос. Профессор Преображенский оказывается в трагикомическом положении: порождение его ума и рук грозит самому факту его существования, покушается на основы его мироустройства, чуть не губит его “вселенную”(многозначителен комически переиначенный мотив “потопа”, вызванного неумением Шарикова обращаться с водопроводными кранами).

Взаимоотношения Шарикова и Преображенского обостряются ввиду существования провокатора - представителя власти Швондера, стремящегося “уплотнить” профессора, отвоевать у него часть комнат. Соединяя линии Швондера и Шарикова, Булгаков использует характерный для гротеска приём реализации метафоры, когда метафора приобретает из переносного буквальное значение: Швондер “спускает собаку” - для наступления на профессора использует Шарикова. Писатель вводит реализацию метафоры “спустить собаку, натравить собаку”. Швондер производит Шарикова в “товарищи”, внушает ему мысль о его пролетарском происхождении и о преимуществах последнего. Далее находит ему службу в соответствии с влечением сердца, “выправляет” ему “бумаги” и внушает мысль о праве на жилплощадь профессора, вдохновляя Шарикова написать на него донос.

Гротескный образ Шарикова заставил исследователей поставить вопрос об отношении М. Булгакова к некоторым нравственным традициям русской литературы, в частности, к характерному для интеллигенции комплексу вины и преклонения перед народом. Как свидетельствует повесть, писатель отвергал обожествление народа, но при этом не снимал вины ни с Преображенского, ни со Швондера. Он смело показал своего рода невменяемость народа, ничем не защищённого ни от экспериментов Преображенского (символична готовность Шарика обменять свою свободу на кусок колбасы), ни от “идейной” обработки Швондера. С этой точки зрения конец повести также пессимистичен - Шарик не помнит, что с ним произошло, ему отказано в прозрении, он не приобрёл какого-либо иммунитета.

В ситуации, когда “швондеры” использовали в своих целях унаследованное от прошлого недоверие народа к интеллигенции, когда люмпенизация народа приобретала угрожающий характер, пересмотру подлежало и традиционное представление о праве интеллигенции на самозащиту, которое противоречило представлению о “неотразимости безоружной истины”.

“Неотразимость безоружной истины” - это выражение одного из персонажей романа Б. Пастернака “Доктор Живаго”, Николая Николаевича Веденяпина, который передаёт не столько свои личные представления, сколько мнение, широко укоренённое в интеллигентской среде. “Я думаю, - говорит Веденяпин,- что если бы дремлющего в человеке зверя можно было остановить угрозою, всё равно, каталажки или загробного воздаяния, высшею эмблемой человечества был бы цирковой укротитель с хлыстом, а не жертвующий собой праведник. Но в том-то и дело, что человека столетиями поднимала над животными и уносила ввысь не палка, а музыка: неотразимость безоружной истины, притягательность её примера”.

Подобная идеальная модель поведения интеллигента в “Собачьем сердце” возникает в высказываниях Преображенского, который опровергает право на насилие по отношению к другому человеку и призывает Борменталя во что бы то ни стало сохранять “чистые руки”. Но эта модель, как мы видим, опровергается самим развитием сюжета повести.

Иван Арнольдович Борменталь выступает как представитель нового поколения интеллигенции. Он первым решается на “преступление” - возвращает Шарику его первоначальный облик. Тем самым утверждается право человека культуры на борьбу за своё право быть, сосуществование.

Таким образом, фантастический сюжет повести позволил М. Булгакову ещё раз продемонстрировать справедливость своего главного тезиса - о Великой Эволюции, являющейся законом нормальной человеческой жизни. Фантастическое, как мне кажется, в повести не имеет определяющего значения, а становится лишь средством анализа социальных явлений. Не имея возможности прямо высказать свою точку зрения, писатель прибегает к помощи иносказания для того, чтобы показать, что дьявольские дела на земле творят сами люди, не отдающие отчёта в результатах своей деятельности. Это наблюдение, на мой взгляд, важно в контексте всего творчества М. Булгакова. Та “дьяволиада”, которую он в широком смысле писал всю жизнь, не имеет религиозного или мистического смысла. Дьявол творит руками “безумца”, не отдающего отчёта перед будущим. “А что есть ещё хуже в этом “беспокойном и мятущемся мире”?” - задаём мы, читатели, себе этот вопрос. И вместе с писателем ищем, ищем ответ как “истину за выстраданные муки”...

Закрывая последнюю страницу повести, приходишь к выводу, что реальность повседневной жизни России 20-х годов, сатирически отображённая, мастерское использование фантастики, обнаруживающей абсурдность современности, сделали “Собачье сердце” М. Булгакова “непревзойдённой в своей неповторимости”, “апостолом русской сатиры” ХХ века.

“МЕДАЛЬНОЕ” ВЫПУСКНОЕ СОЧИНЕНИЕ

Сочинение по творчеству М.Цветаевой или А.Ахматовой.

Поэма А. Ахматовой “Реквием”. Идейно-художественное своеобразие.

Ржавеет золото, и истлевает сталь,

Крошится мрамор - к смерти всё готово.

Всего прочнее на земле печаль

И долговечней царственное слово.

А. Ахматова

Анна Ахматова... Поэтесса. Гражданин России. Любимая женщина. Просто мать и Человек, человек с большой буквы. Это доказано её жизнью и творчеством - музыкальной поэтичностью “музы мести, любви, грусти и печали”.

Её судьба, как и большинства великих русских поэтов, светла и трагична. Судьба же её близких - тех, кого она любила или была неравнодушна,- вообще пугает своей безысходностью. Недаром сама Анна Андреевна “признаётся” в одном из своих стихотворений:

Я гибель накликала милым, и гибли один за другим.

О, горе мне! Эти могилы предсказаны словом моим.

Как вороны кружатся, чуя горячую свежую кровь,

Так дикие песни, ликуя, моя насылала любовь.

Написано это стихотворение осенью 1921 года. В августе расстрелян Николай Гумилёв - её первый муж, талантливый русский поэт. Разумеется, Анна Андреевна не могла не переживать эту утрату: Гумилёв занимал в её сердце слишком большое место, хотя уже более трёх лет они были в разводе ... В тридцатые годы сослан сын - Лев Гумилёв, позднее крупный учёный, профессор, доктор исторических наук.

...Эта женщина больна,

Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне,-

так писала о себе Ахматова в 1938 году в цикле стихов “Реквием”.

Суровая жизнь отнимала у Ахматовой любимых, чуть не разлучила навеки с сыновьями, била по всем, кто когда-то входил в круг её интересов. Действительно, складывается впечатление, что всё, к чему прикоснулась эта женщина, обречено на муки и на безвременную гибель. Возможно, что это так и обстояло на самом деле: есть люди, обречённые на то, чтобы приносить неосознанное зло окружающим. И чем ближе человек, тем горше расплата!

Юная Аня Горенко (псевдоним Ахматова) об этом ещё не знала. Она любила и была любимой. “Красавец-мужчина” Николай Гумилёв ухаживал за ней, и в конце концов они поженились. Увидели свет первые сборники её стихов: “Вечер” (1912), “Чётки” (1914), “Белая стая” (1917). Марина Цветаева посвятила ей тринадцать восторженных стихотворений, одно из которых начинается пронзительным поэтическим определением Ахматовой:

О Муза Плача! Прекраснейшая из Муз!

“Муза Плача”, выражение всенародного горя, горя беспредельного - главная мысль стихотворений, объединённых в единый цикл, озаглавленного поэмой “Реквием” (1938). Ведь не случайно, как мне думается, поэтессой вынесены в эпиграф следующие строчки:

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

Поэма - это и лирический дневник, и взволнованное свидетельство очевидца эпохи большой художественной силы, глубокое по своему содержанию. Как мне кажется, в небольшом по объёму произведении можно всмотреться в каждую строку, пережить каждый поэтический образ.

Прежде всего о чём говорит название поэмы?

Реквием - католическое богослужение по умершим, а также траурное музыкальное произведение. В своих черновых записях Ахматова свою поэму ещё называла “симфонией” и “поэмой без героя”. Когда читаешь поэму, ощущаешь сходность настроения от прочитанных строк с моцартовской музыкой - траурной, величественной, гордой:

Подымались как к обедне ранней,

По столице одичалой шли,

Там встречались, мёртвых бездыханней,

Солнце ниже, и Нева туманней,

А надежда всё поёт вдали.

Лирическая героиня длительное время пребывает в ситуации на грани жизни и смерти, судьба её стала и судьбой всего народа.

Перед этим горем гнутся горы,

Не течёт великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними “каторжные норы”

И смертельная тоска.

То, что поэтесса выбрала для жанра своей поэмы мотив заупокойной мессы, посвящённой памяти усопших, помогает ей подняться над личной болью и слиться с общим страданием.

Сопереживание читателя, гнев и тоска, которые охватывают при чтении поэмы, достигаются эффектом сочетания многих художественных средств. Интересно, что среди последних практически нет гипербол. Видимо, это потому, что горе и страдания настолько велики, что преувеличивать их нет ни нужды, ни возможности.

Все эпитеты подобраны так, чтобы вызвать ужас и отвращение перед насилием, показать запустение города и страны, подчеркнуть мучения. Тоска “смертельная”, шаги солдат “тяжёлые”, Русь “безвинная”, “чёрные маруси” (арестантские машины, иначе “чёрный воронок”). Часто употребляется эпитет “каменный”: “каменное слово”, “окаменелое страдание” и так далее. Многие эпитеты близки к народным: “горячая слеза”, “великая река”... Вообще же народные мотивы очень сильны в поэме, где связь лирической героини с народом особая:

И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною

И в лютый холод, и июльский зной

Под красною ослепшею стеною.

Моё внимание останавливается на последней строчке. Эпитеты “красная” и “ослепшая” по отношению к стене создают образ стены, красной от крови и ослепшей от слёз, пролитых жертвами и их близкими.

Сравнений в поэме немного. Но все так или иначе подчёркивают глубину горя, меру страданий. Некоторые относятся к религиозной символике, которую Ахматова часто использует. В поэме есть образ, близкий всем матерям, Матери Христа, молча переносящей своё горе. Некоторые сравнения не изгладятся из памяти:

Приговор ... И сразу слёзы хлынут,

Ото всех уже отдалена,

Словно с болью жизнь из сердца вынут...

И вновь народные мотивы: “И выла старуха, как раненый зверь”, “Буду я, как стрелецкие жёнки, под кремлёвскими башнями выть”. Надо вспомнить историю, когда Пётр I сотнями казнил мятежных стрельцов. Ахматова как бы олицетворяет себя в образе русской женщины времени варварства (XVII век), которое вновь вернулось в Россию.

Больше всего, на мой взгляд, в поэме использовано метафор. “Перед этим горем гнутся горы...”. С этой метафоры начинается поэма. Это средство позволяет добиться удивительной краткости и выразительности. “И короткую песню разлуки паровозные пели гудки”, “звёзды смерти стояли над нами”, “безвинная корчилась Русь”. А вот ещё: “И своей слезою горячей новогодний лёд прожигать”. Вспоминается Пушкин, любимый поэт Ахматовой, “лёд и пламень”. Вот ещё один её мотив, очень символичный: “Но крепки тюремные затворы, а за ними “каторжные норы”, перекликающийся с посланием декабристам. Есть и развёрнутые метафоры, представляющие целые картины:

Узнала я, как опадают лица,

Как из-под век выглядывает страх,

Как клинописи жёсткие страницы

Страдание выводит на щеках.

Мир в поэме как бы разделён на добро и зло, на палачей и их жертв, на радость и страдания.

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат -

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет

Да шаги тяжёлые солдат.

Здесь даже тире подчёркивает антитезу. Это средство используется очень широко. “И в лютый холод, и в июльский зной”, “и упало каменное слово на мою ещё живую грудь”, “ты сын и ужас мой” и тому подобное.

В поэме много и других художественных средств: аллегорий, символов, олицетворений. Удивительны комбинации и сочетания их. Всё вместе это создаёт мощную симфонию чувств и переживаний.

Для создания нужного эффекта Ахматова употребляет почти все основные стихотворные размеры, а также различный ритм и количество стоп в строках.

Все эти средства лишний раз доказывают, что поэзия Анны Ахматовой, действительно, “свободная и крылатая”, открыта “всем ветрам”, “милому, радостному и горестному миру”.