Общеобразовательное учреждение МОУ № 55

РЕФЕРАТ

по предмету: Литература.

На тему: Философская литература Твардовского

Преподаватель:

Гостюхина Фаина Михайловна

Выполнил:

Алексеев Павел. 11^б

Нижний Тагил 2003 г.

Содержание:

1. Введение………………………………………………………...3 стр.

2. Основная часть……………………………...……………….....7 стр.

   1. Твардовский лирик (общая характеристика творчества поэта 60х годов.)……………………………………………….….7 стр.

   2. Связь времен (характерная черта общества позднего Твардовского)…………………………………………...……….…..9 стр.

   3. Стиль Твардовского, совершенство и простата…...….….9 стр.

   4. Неизбежности смерти, философские рассуждения….....14 стр.

3. Заключение ………………………………..………………….17 стр.

4. Список литературы………..………………………………….18 стр.

1. Введение

Цельная личность поэта, мудрого и гражданский зрелого, беспощадного к себе, гневного и неукротимого, нежного и усталого, встает за каждым маленьким шедевром поздней лирики А. Т. Твардовского.

Для любителей «поверять алгеброй гармонией» она представит немалые затруднения: столько написано им за последние годы стихотворений, не укладывающихся ни на одну из привычных полочек. Где у него грань между лирикой философской и гражданской, пейзажной и политической? Ее почти, а порой и вовсе нет. Но все стихи последнего десятилетия – свидетельство того, что Твардовский – лирик поднялся до самых вершин поэзии.

Иногда те или иные картины природы вызывают у поэта по ассоциаций восполнения далекого детства, воскрешают в памяти давние события, их зрительную и звуковую окраску. И тогда «шум сонливый и неусыпный полевой», «невнятный говор или гомон в вершинах сосен вековых» –

…эти памятные шумы –

Иной порой, в краю другом, -

Как будто отзвук давней думы,

Мне в шуме слышались морском.

Этот «отзвук давней думы», постоянное ощущение «связи времен» чрезвычайно характерен для позднего Твардовского. Это неотъемлемое свойство его натуры, свойство, которое окрасило все его творчество, особенно сильно – в послевоенное время. Даже такое, казалось бы, ультрасовременное творение рук человеческих, как скоростной воздушный многоместный лайнер, который «тянул в пустыне поднебесной свою тяжелую страну», и то по каким – то ассоциациям вызывает у поэта «отзвук» тех времен, когда он еще «ребенком малым» увидел Днепр и вместе с отцом, конем и возом взобрался на паром.

И, как канат на переправе,

Брунжала басом та струна.

Чем вызвано это неожиданное сравнение – чисто ли звуковым сходством или, может быть, тем, что когда-нибудь и над днепровским паромом небо «синело кой-где в разрывах облаков»? Об этом мог бы сказать лишь сам Твардовский.

Вновь и вновь вспоминает поэт свою юность, свое детство, с высоты прожитых лет всматривается в прошлое:

… И жаворонок, сверлящий небо

В трепещущей голубизне,

Себе и миру на потребу

Оповещает о весне.

Все, как тогда. И колокольня

Вдали обозначает даль,

Окрест лежащую раздельно…

«Все, как тогда»… Но не он ли сказал: «Все та же, та же, да другая и даль, и близь, и все вокруг»? Внешне все то же: и голубое небо весеннее, и песнь жаворонка, и неоглядные дали.

И только нету сумки школьной,

Да мне сапог почти не жаль –

Не то, что прежних, береженых,

Уже чиненных не впервой,

Моих заветных сапожонок,

Водой губимых снеговой.

Оказывается, изменился сам автор. Сейчас, в его годы, ему «сапог почти не жаль» – жаль утраченных навек детства и юности. Но какая бы ни была грусть и жалость, поэта бесстрашно приближается к своей последней черте, более того, он обрел на склоне лет высшую мудрость, которой щедро делится с читателем. Как никогда, зорко отличает он теперь подлинные ценности от мнимых, иллюзий – то реальности.

С тропы своей ни в чем не соступая,

Не отступая – быть самим собой.

Так со своей управится судьбой,

Чтоб в ней себя нашла судьба любая

И чью-то душу отпустила боль.

Даже в самом сознаний неизбежности смерти Твардовский, как это ни парадоксально, видит ничем не заменимое благо, потому что, надейся человек на бессмертие, он не в состояний был бы оценить прелесть жизни, а значит, лишился бы единственного источника творческих сил:

Не знаю, как горел бы жар

Моей привязанности кровной,

Когда бы я не подлежал,

Как все, отставке безусловной.

Тогда откуда бы взялись

В душе, вовек не омраченной,

Та жизни выстраданной сласть,

Та вера, воля, страсть и власть,

Что стоит мук и смерти черной!

Правда, это было написано в 1957 году, когда поэту до «отставки безусловной» оставалось еще 14 лет. Но и во всей последующей лирике мы не найдем не только опровержения этой мысли, но даже и малейшей поправки.

«Вера, воля, страсть и власть»…

Вера в свои силы, в могущество народа, в человечество.

Воля к победе над строкой. Не остывающая страсть гражданина – борца. Власть над своими минутными слабостями, над усталостью, старческими недругами. Конечно, лучше, если бы их не было.

Как пот,

остывает горячего лета усталость

Ах, добрая осень,

такую бы добрую старость:

Чтоб вовсе она

не казалась досрочной, случайной,

И все завершалось,

как нынешний год урожайный;

Чтоб малые только

ее возвещали недуги

И шла бы она

под уклон безо всякой натуги.

Вся эта благостная картина мыслима, однако, только в сослагательном наклонений. Тешить себя подобными иллюзиями – значит, расслабляться, не быть готовым выдержать новые испытания. И автор завершает начатое строками горькой и мужественной правды:

Но только в забвены

тревоги и боли насущной

Доступны утехи

и этой мечты простодушной.

Готовясь к «отставке безусловной», Твардовский сумел преодолеть и собственное искушение заново «отредактировать» свой творческий путь, дабы остаться в восприятии потолков во всем блеске своего таланта и дабы каждое, даже юношеское, стихотворение представляло собой верх совершенства. В 1965 году, перебирая старые рукописи, поэт поймал себя на том, что на какое-то время его внимание приковал «чернил давнишних блеклый цвет и разный почерк разных лет». Но, отметив про себя, как, менялись с годами, почерк становился все неразборчивее и, наконец, сделался таким, что «строки не разобрать последней», Твардовский с убийственной самоиронией заключил:

Да есть ли толк и разбирать,

Листая старую тетрадь

С тем безысходным напряжением,

С каким мы в зеркале хотим

Сроднится как-то со своим

Непоправимым отраженным?..

Прошло три года. Еще три осталось прожить. Может быть, стоит вернутся к старым тетрадям, подвергнуть их последней, ювелирной отделке? Нет.

Допустим, ты свое уже оттопал

И позади – остался твой предел,

Но при тебе и разум твой, и опыт,

И некий срок еще для сдачи дел

Отпущен – до погрузки и отправки.

Ты можешь на листах ушедших лет

Внести еще какие-то поправки,

Чертой ревнивой обводя свой след;

Самозащите доверяясь шаткой,

Невольно прихорашивать итог…

Но вдруг подумать:

Нет, спасибо в шапку,

От этой сласти береги нас бог.

Нет, лучше рухнуть нам на полдороге,

Коль не по силам новый был маршрут.

Без нас отлично подведут итоги

И, может, меньше нашего наврут.

2. Основная часть.

2.1. Твардовский лирик (общая характеристика творчества поэта 60-х годов.)

Русская философская лирика знает не мало строк – раздумий великих поэтов о земном бытии. В эту поэтическую «антологию» органично входят лучшие стихи поэтов нашего времени и среди них – стихи А. Т. Твардовского, в которых он стремился по-своему ответить на вечные вопросы.

Глубоко философские по своей сути произведения А. Т. Твардовского, написанные им в последние годы жизни (часть из них опубликована лишь после его смерти), подчеркнуто незамысловаты. «Заветные слова лирике Твардовского, мудрые, волнующие по своему содержанию, всегда просты и прозрачны, без капли лингвистической эквилибристики и образной нарочитости». (Шанский Н. М. «О лирике А, Т. Твардовского»). Кажется, что о таких высоких, волнующих каждого человека понятиях, как жизнь, старость, смерть, с читателем говорит не создатель широко известных поэм, не авторитетны редактор «Нового мира», а добрый знакомый, - настолько тепла и человечна его философская лирика. Искреннее, доброе слово поэт предпочитает тому суррогатному словесному материалу, которым порой маскируется скудость мысли и нарочитость чувства. Тропы у Твардовского просты, даже аскетичны, но при этом отличаются необыкновенной живостью и естественностью, эпитет никогда не доминирует над предметным словом.

Реалистические детали обращены не только к зрительной памяти читателя, а потому воссоздаются в сознаний едва ли не всеми органами чувств, каждое из которых порождает определенные ассоциаций. Один лишь «Запах свежей натоптанной хвой – запах праздников и похорон» в сером сумраке вложенной мартовской ночи делает зримыми, почти осязательными еловые веточки, втоптанные в раскисший мартовский снег множеством ног. И они, эти веточки, тревожат память, будоражат воображение. Хочется поточнее осмыслить жгучую антонимическую пару: праздники – похороны. Хочется отыскать ответ на вопрос, почему в стихотворений «День прошел…» еловыми веточками усыпан весенний снег, а не зимний посленовогодний, что было бы так естественно. Мы сопоставляем, анализируем, ищем ответ. И для разбуженной памяти завершающий стихотворение риторический вопрос:

Что за ним – за рассветной чертой –

Просто день или целая эра

Заступает уже на постой, -

который терзал страну в марте 1953 года, утрачивает свою риторичность. Вернувшись в сознание тринадцать лет спустя (стихотворение «День прошел…» написано в 1966 г.), вопрос становится ответом, свидетельством затянувшихся ожиданий «праздничных», эпохальных перемен и в судьбе отдельного человека, и в судьбе страны.

Нередко в стихах Твардовского не только узнаваемый предмет, но и рядовая житейская ситуация становится для рассуждений, философских обобщений. Из дежурной фразы обычного праздничного поздравления («Когда обычный праздничный привет…») внимательный взгляд адресата выделяет пожелание долгих лет. И тут же скептический ум вскрывает очевидную бессмыслицу этой трафаретной фразы, ее узаконенную бестактность и даже жесткость. Горечь и раздражения маскируются в апелляций к всеобщему опыту, который

…всем одно твердит,

Что долгих лет, их не бывает просто,

И девятнадцать или девяносто –

Не все ль равно, когда их счет закрыт.

Воображаемый диалог с «поздравителем» перерастает в спор с собственными горестными мыслями. Эмоциональное междометие «но, боже мой» предваряет найденный аргумент. В нем – и прорвавшаяся досада, и радость от того, что одержана маленькая победа над грустной арифметикой, отыскан очевидный, а потому особенно убедительный довод. Однако поэт не спешит представить этот довод. Вначале он четко формирует то, что нужно оспорить:

Но, боже мой, и все–таки неправда,

Что жизнь с годами сходит вся на клин,

Что есть сегодня, да, условно, завтра,

Да, безусловно, вздох в конце один.

Категорическое несогласие с тем, что «жизнь с годами сходит вся на клин», заключено в анафорическом «нет», которое, начиная последнее четверостишье, возвращает к эмоциональному, «Но, боже мой, и все-таки неправда». И хотя очевидно, что человеку не дано задержать быстротекущее время, все же память не подвластна этому закону:

Нет, был бы он не выносимо страшен,

Удел земной, не будь всегда при нас

Ни детства дней, ни молодости нашей,

Ни жизни всей в ее последний час.

Осознание того, что рождение и смерть разделяет целая жизнь, понимание того, что вспоминания о самых светлых днях жизни – и о детстве, прежде всего, – остаются с человеком всегда, вера в то, что силой мысли и воображения можно вернуть прекрасные мгновения бытия в самый страшный час его, - все это без высоких слов и трескучих фраз о смысле жизни и предназначении человека освобождает думы о конечности земного бытия от безысходной тоски.

2.2 Связь времен (характерная черта общества позднего Твардовского)

Подобные отношения к памяти, к детству, подобная оценка его в жизни человека, роднят размышления Твардовского с размышлениями и оценками его поэтических предшественников, - Лермонтова, Некрасова, Сурикова, Тютчева:

Играйте же дети! Растите на воле!

На то вам и красное детство дано,

Чтоб вечно любить это скудное поле,

Чтоб вечно вам милым казалось оно.

Храните свое вековое наследство,

Любите свой хлеб трудовой –

И пусть обаянные поэзии детства

Проводит вас в недра землицы родной!…

(Некрасов);

Весело текли вы,

Детские года!

Вас не омрачили

Горе и беда.

(Суриков)

Сравнение с тютчевскими:

Как ни тяжел последний час –

Та непонятная для нас

Истома смертного страданья, -

Но для души еще страшней

Следить, как вымирают в ней

Все лучше воспоминанья …

Очевидное следование традициям русской поэзии – это принципиальная творческая позиция А. Т. Твардовского. И она проявляется не только в схожести оценок и акцентов, но и в тематической и образованной преемственности, роднящей лирику Твардовского с лирикой его предшественников.

2.3 Стиль Твардовского, совершенство и простата.

В русской поэзии философские размышления традиционно связаны с природой, с которой, в свою очередь, тесно связана жизнь человека, его души. Рассказ о природе часто является исходным звеном философской лирики. Особенно любила в русской поэзии осень. Но у каждого поэта осень своя, неповторимая.

В пушкинской лирической новелле осень с ее «пышным природы увяданием» напоминает кратковременное лихорадочное цветение «чахоточной девы, которая на смерть осуждена». Удивительно, но подобное описание ничуть не контрастирует с рассказом о творческом вдохновении, которым охвачен лирический герой Пушкина.

Для Некрасова осень – «славное» время, когда

…здоровый, ядреный

Воздух усталые силы бодрит.

Для Тютчева осенние дни – это пора, когда

Ущерб, изнеможение – и на всем

Та кроткая улыбка увяданья,

Что в существе разумном мы зовем

Божественной стыдливостью страданья.

Касочные, ослепительные осенние пейзажи Бунина выполнены, почни на пределе естественности, на грани натуральности. Полыхающая бунинская осень словно списана с полотен импрессионистов. Осенний лес в стихотворений «Листопад» –

…точно терем расписной,

Лиловый, золотой, багряный,

Стоит над солнечной поляной,

Завороженный тишиной.

Этот лес, объятый «мертвым молчанием», воплощает «последние мгновения счастья» Осенние пейзажи Бунина, как и многие пейзажи Тютчева, изящны и в то же время размашисты, пространственны. Они выполнены такими яркими поэтическими цветообозначениями (блеск лазури голубой, блеск серебра осенней паутины, зловещий блеск и пестрота дерев, пожар заката, пурпурный блеск огня и золота, хрустальный день, лучезарный вечер, чистая и светлая лазурь неба), что это делает почти невозможным присутствие в подобном пейзаже человека.

У Твардовского осенняя природа не блещет, не ослепляет своими красками, не страшит своей предсмертной красой, потому что осенние картины выполнены приглушенными матовыми красками. И по масгитабу его пейзажи скромнее, камернее. Осенний лес перестает ощущаться как некий многокрасочный массив, он предстает то в виде уютной, прогретой солнцем полянки, где «На дне… жизни, на самом донышке» хорошо посидеть «на солнышке, на теплом пенушке», то в виде осинника с настоявшимся запахом, «горьковатым и легкоморозным», то в виде садика, который без листьев стал «беднее, светлей и смирней». И отдыхающее поле в изображений Твардовского – это в поздней лирике – всего лишь дачный огород, где ощутим «дымок садового костра», а «земля с дернинкою сухой не отдает нимало духом тленья».

В осенних зарисовках Твардовского осень всегда добра, тепла. Ощущение теплоты создается концентрацией лексики, либо прямо связанной с обозначением тепла (Безветренны, теплы – почти что жарки, один другого краше, дни – подарки), либо косвенно свидетельствующей о тепле. Такой теплый пейзаж лишен односторонней временной перспективы. Он не обращает уже мысль только к будущей зиме. Спокойные, естественные, предельно реалистические осенние картины Твардовского не воспринимаются как сезонная гибель зеленого мира. Его осенние пейзажи – это рассказ о жизни природы с экскурсом в прошлое (Как пот, остывает горячего лета усталость) и взглядом в будущее (Перед какой безвестною зимой так свеж и ясен этот мир осенний).

Наполненный конкретными бытовыми реалиями, насыщенный атрибутами незримого присутствия человека, пейзаж у Твардовского становится рассказом не только о жизни природы, но и рассказом о жизни человека. Внимательно всматриваясь в картины осени, поэт видит в ней важнейший итоговый период в круговороте природы и естественно и закономерно переходит к размышлениям о человеческом бытии:

Как пот,

Остывает горячего лета усталость.

Ах, добрая осень,

Такую бы добрую старость:

Чтоб вовсе она не казалось

досрочной, случайной

И все завершилось,

как нынешний год урожайный;

Чтоб малые только

ее возвышали недуги.

И шла бы она

под уклон безо всякой натуги.

Осенние мысли и настроения лирического героя Твардовского во многом созвучны мысли, которые мы находим в классической русской поэзии. Сравнение у Е. Баратынского:

А ты, когда вступаешь в осень дней,

Оратай жизненного поля,

И перед тобой во благостыне всей

Является земная доля;

Когда тебе жительские образы,

Труд бытия вознаграждая,

Готовится подарить свои плоды

И спеет жатва дорогая,

И в зернах дум ее собираешь ты,

Судеб людских достигнув полноты, -

Ты так же ли, как земледел, богат?

Герой Твардовского в осеннем лесу, «в наклонных лучах недалекого вечера», часто предается итоговым размышлениям:

И пусть оно так,

что морская немалая –

Твой век целиком,

да об этом уж нечего.

Я думу свою

без помехи под случайную,

Черту подведу

стариковской палочкой:

Нет, все – таки нет,

ничего, что по случаю

Я здесь побывал…

Умиротворенность осенней природы преображает человека: осенью утихают душевные бури, приглушаются страсти, появляется желание следовать природной гармоний. Но герой Твардовского понимает, что мечта о «доброй старости» часто так и остается всего лишь мечтой, что

…только в забвенье

тревоги и боли несущей

Доступны утехи

и этой мечты простодушной.

Однако гораздо чаще, замечая, как «не впервые дожди в теплой листве шевелят», герой Твардовского испытывает иное чувство:

Не пропускай, отмечай

Снова и снова на свете

Легкую эту печаль,

Убыли – прибыли.

Все их приветствуй с утра

Или под вечер с устатку…

Здравствуй, любая пора,

И проходи по порядку.

Эти простые строки с глаголами в форме повелительного наклонения лишены назойливого дидактизма. С ними несовместимы и глутливое «с устатку», и «бухгалтерское» «убыли-прибыли». И все же эти строки внушают спокойное осознание естественности и неизбежности возрастных перемен, в которых всегда сосуществуют вместе и приобретения, и потери.

Представляя противоречивый и многогранный мир современного человека, Твардовский словно хочет сказать, что и его героя заботит то, что заботило героя А. С. Пушкина, Е. А. Баратынского, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, С. А. Есенина. Потому мы и не воспринимаем Твардовского таким поэтом, который всегда стремиться говорить только о том, о чем еще не сказано, высказаться так, как до него еще никто не говорил. Твардовский говорит о вечном, говорит – на первый взгляд – просто, открыто. Вот потому в его лирике уживаются и меткое народное словцо, и пословицы, и поговорки, вот потому в ритмике Твардовского угадывается живая разговорная интонация, а в мыслях его узнается народная философия. Умелые, береженые «заимствования» из народной речи помогают А. Т. Твардовскому переложить на свой лад традиционные мотивы русской философской лирике.

Язык Твардовского при всей его кажущейся простоте - сложное явление. И проникнуть в эту сложную простоту нелегко. «Как будто современно бесхитростный, безыскусственный язык лирики Твардовского построен на самом деле очень хитро и искусно и тщательно скрывает большую творческую работу поэта над словом. Это по своему существу золотой сплав наиболее выразительных средств живого народного слова и самых дорогих ценностей русской художественной речи». Лирика Твардовского нуждается в «замедленном чтений», «чтобы за фасадом хорошо известных нам фактов современного русского языка не просмотреть полученные или под пером поэта смысловые и стилистические приращения, их стилистическую новизну и свежесть».

Источником образности в поэтическим языке Твардовского нередко становится хорошо известная пословица, поговорка, фразеологизм. Будучи важными деталями, в поэтическом арсенале Твардовского, эти единицы не выглядят в его стихах как иностилевые разговорные «цитаты». Они органично входят лирическую строку, даже если речь в ней идет о самом высоком поэтическом предмете. Особая выразительность и одновременно экономия стихового пространства достигаются за счет структурной контаминации нескольких устойчивых языковых единиц. Так, в восклицаний «Но, боже мой, и все-таки неправда, что жизнь с годами сходит вся на клин» немногословно и потому энергично отрицается семантика безысходности пословицы – «куда ни кинь – везде клин» (нет выхода из создавшегося положения) и фразеологизма «сойти на нет» (исчезнуть вовсе, до конца)

Поэт использует стилистические контрасты, чтобы с их помощью выделить главное. В его стихах органично соединяются поэтические тропы и прозаизмы. Вот запоминающаяся характеристика ранней осени:

Еще земля с дернинкою сухой

Не отдает нимало духом тленья,

Хоть, наизнанку вывернув коренья,

Ложиться под лопатой на покой.

Еще не время непогоди сонной,

За сапогом не волочится грязь…

А глубоко философскую, по сути, зарисовку сосен, стонущих от ветра в больничном парке, поэт завершает строками, в которых не выглядят грубыми или неуместными ни разговорное слово «мычать», ни просторечное «психи»:

Еще они, былую вспомнив пору,

Под ветром вдруг застонут, заскрипят,

Торжественную песнь родного бора

Затянут вразнобой и невпопад.

И оборвут, постанывая тихо,

Как пьяные, мыча без голосов…

Но чуток сон сердечников и психов

За окнами больничных корпусов.

Самые высокие рассуждения, самые возвышенные картины в стихах Твардовского отмечены скромностью, даже какой-то застенчивостью. Неизбежный, казалось бы, пафос, поэтическая торжественность – производные от жанра философской лирики незаметно устраняются легкой шутливостью, мудрой усмешкой человека, не боящегося самоиронии. Так, кажущаяся сентиментальность строк, на сыщенных словами с уменьшительно-ласкательными суффиксами:

На дне моей жизни,

На самом донышке.

Захочется мне посидеть на солнышке,

На теплом пенушке, -

Устраняется официально – деловитыми, почти протокольными фразеологизмами «подвести черту», «отметиться галочкой». Такой стилистический диссонанс придает легкую ироничность всему высказыванию, маскирует прорвавшуюся грусть и одновременно оттянет фольклорную основу начальных строк стихотворения.

2.4 Неизбежности смерти, философские рассуждения.

Народная языковая стихия по-разному проявляется в каждом произведений Твардовского. Фольклорные традиций в его философской лирике ощущаются, например, а том, что в ней редко встречается прямые номинации таких понятий, как старость или смерть. (Но все же встречаются: «Ты дура, смерть…») Глубоко национальный поэт помнит о традиционных табу, потому и прибегает к таким обычным эвфелизмам, как «человек в летах», «возраст пенсионный»; высокое «последний час» соседствует с иронический переосмысленным медицинским термином «летальный исход», превратившийся в «час летальный». Так, с помощью этого трансформированного термина и однокоренного слова «отлет» поэт обыгрывает библеизм «душа отлетела» в слегка озорных строках:

Хоть про сейчас, хоть про запас,

Но делать так работу,

Чтоб жить да жить,

Но каждый час

Готовым быть к отлету.

И не терзаться – ах да ох, -

Что, близкий или дальний, -

Он все равно тебя врасплох

Застигнет, час летальный.

По словам многих людей, близко знавших Твардовского, он говорил, что о самом высоком, даже о трагичном надо писать спокойно, не надрываясь, не надсаживаясь, не вставая на цыпочки, не вытягиваясь даже перед смертью. Поэтому его поэтические рассуждения о жизни и смерти нередко закачиваются шутливыми строчками, например такой:

Аминь! Спокойно ставь печать…

В этой фразе намеренно сочетаются церковное «Аминь» и канцелярское «ставь печать». В таком отношений к смерти демонстрируются не безрассудство, не показное, граничащее с глупостью, ухарство, не бесшабашность, не шутовство, а повторяется запечатленное в фольклоре и подтверждающее всем жизненным укладом народа отношение к «безносой», к неумолимой «старухе с косой».

Глубинная связь поэзии Твардовского с устным народным творчеством просматривается и в выборе рифмы. Поэт признавался: я люблю рифмы типа «реки – орехи». Не «реки – веки», а так чтобы аукался звук не тождественный и равный по происхождению: «к – х».

Отмечая связь лирики Твардовского с традициями не только фольклора, но и русской философской лирике, многие упрекали поэта в традиционализме, даже консерватизме. Например, И. Сельвинский начисто отказывал стиху Твардовского, в какой либо новизне, считал, что он всего лишь повторяет поэтов прошлого и вообще ему «бог не дол смелости». На самом деле безусловная творческая смелость А. Т. Твардовского состоит в том, что о самых серьезных проблемах, о самых сокровенных и жгучих мыслях и чувствах, о самых высоких поэтических «предметах» он сумел сказать, не прибегая к вычурным литературным формулам. О старости, о жизни и смерти, о смысле бытия поэт рассуждал без позерства, без желанного нытья, а просто, мудро, мужественно.

Поэзия Твардовского приблизила к человеку темы, проблемы, образы классической философской лирики, ничуть не обеднив ее содержания, не превратив высокое поэтическое обобщение в прозаическое бытописательство. Следуя традициям русской классической литературы, обращаясь к народному опыту, закрепленному в метком слове, наш современник А. Т. Твардовский выполнил высокое предназначение поэта: в своих стихах он сумел

Так со своей управится судьбой,

Чтоб в ней себя нашла судьба любая

И чью-то душу отпустила боль.

3. Заключение.

Путь Твардовского – лирика не был триумфальным. На протяжении тридцати лет своей творческой деятельности, при неуклонном росте своего мастерства поэт, наряду с созданием шедевров, бывало, опускался до среднего (а случалось – и ниже) уровня, но он шел по своей стезе с редким упорством, работал над словом неутомимо и долго, познал и муки, и радость творчества, знал спады и подъемы, мучительные сомнения и – на четвертом десятке своей писательской жизни достиг того высокого поэтического искусства, каким отмечена его лирика 60-х годов.

Поэзия Твардовского продолжает свою жизнь не только в его собственных стихах: подобно тому как Шолохов, не гадая о том специально, создал целую плеяду видных поэтов, «хороших и разных», считающих себя прямыми учениками Александра Трифоновича Твардовского.

4. Список используемой литературы:

1. Шанский Н. М. «О лирике А. Т. Твардовского», РЯШ №3, 1980

2. Паперный З. «Поэтическое слово у Твардовского», Вопросы литературы №7, 1979

3. Кондратович А. «Уроки Твардовского», Молодая гвардия №2, 1979

4. Бортник Г. В. «Но пусть все пето, – перепето» (Традиций и новаторство в философской лирике А. Т. Твардовского), РЯШ №3, 1995