А. Белецкий

Буржуазное литературоведение, как известно, долгое время не находило устной поэзии определенного места в историческом обзоре литературы. «Народная словесность» помещалась то в начале истории литературных курсов, как предпосылка истории письменности, то в промежутке между частями, посвященными старой литературе и литературе новой. И то, и другое не может быть научно оправдано. Украинский буржуазный литературовед акад. М. Грушевский, исходя из данных буржуазной социологии, впервые пытался периодизировать фольклор, обходя, однако, по возможности моменты классовой борьбы в нем и часто пользуясь фольклорным материалом для искусственного восполнения «прорывов» литературного развития, неприятных для «национальной гордости». На нынешней стадии изучения история украинского фольклора может строиться только гипотетически. Несомненно, к древнейшему ее периоду мы должны отнести разнообразные произведения магического характера, в том числе заговоры и обрядовую поэзию. В конце XVI в. украинская обрядовая поэзия уже остановилась в своем развитии, сложившись в те формы, в каких застали ее собиратели XIX в. Известный церковный публицист этого времени, Іван Вишенський, в одном из своих посланий, рекомендуя борьбу с пережитками язычества, советует изгнать из городов и сел «в болото» — «Коляды, щедрый вечер», «волочельное по Воскресении», «на Георгия мученика праздник дьявольский», «Купала на Крестителя» и т. п., перечисляя так. обр. почти все основные праздники древнего аграрного календаря, правда, уже амальгамированного с календарем церковным в результате компромиссов между новым христианским культом и верованиями эпохи язычества. «Коляда» — праздник зимнего солнцеворота, приурочившийся к христианским «святкам»; «волочельное» (волочельные — величальные песни и обряды) — праздник весны, заклинание будущего урожая, ставшее продолжением церковной «пасхи»; праздник «на Георгия» — апрельские, весенние действа в день св. Георгия — Юрия, бога-покровителя стад, начальника весны; «Купало» — праздник летнего   «солнцестояния», приуроченный к 24 июня ст. ст. («рождество Иоанна Крестителя» — Ивана, Купалы) и следующее за ним торжество проводов солнца, похорон солнечного бога, прикрепившееся к первому воскресенью после «петрівок» (29 июня ст. ст.) — вот важнейшие аграрные празднества, о которых говорит Вишенський и которые бытовали на Украине почти вплоть до империалистической войны и революции. Аграрный календарь сходен у всех народов северного полушария; в русском фольклоре мы найдем почти те же названия праздников, и здесь достаточно только перечислить жанры украинской обрядовой поэзии с их своеобразной иногда терминологией. В понятие украинской обрядовой поэзии входят: 1) колядки (см.) и щедрівки — величальные песни в канун рождества и нового года (новое собрание их дал В. Гнатюк в «Етнографічн. збірнике», тт. 35—36, 1914) — сопровождавшиеся иногда особыми действами ряженых (хождение с «Козой»); 2) весенние песни, в свою очередь, делящиеся: на а) гаївки («гай» — лес) — хороводные песни на опушке леса, с играми («Просо», «Воротарь», «Мак» и т. д.; собрание гаївок, В. Гнатюк, «Матеріяли до укр.-руськоі етнольогіі», т. 12, 1909); б) царинні пісні («царина» — околица села, за которой идет вспаханное поле); в) песни русальные и «троецькі» (русский «семик» — украинский «русальний» или «мавський великдень»; мавка то же, что и русалка, от старого «нав» — мертвец; русальные — от греко-римских розарий — обряды посвящены первоначально чествованию умерших предков и приурочены затем к «зеленим святам» — троицыну дню); г) песни купальские (наиболее полное собрание их дала Ю. Мошинска, Zbiór wiadom, т. 5, 1881) — песни, связанные с празднествами в честь Купалы и соединяющие мотивы элегического плача о погибшей и утонувшей «Марене» с насмешливо-сатирическими перебранками дивчат с парубками. К данному циклу примыкают и так наз. «обжиночні» или «зажнивні» песни (песни, сопровождающие жнива), наименее окрашенные культовыми мотивами и наиболее четко вскрывающие основу «обрядовой» поэзии — трудовую, рабочую песню. Имеются специальные собрания рабочих песен: Милорадович В. Рабочие песни Лубенского у., Полтавск. губ., «Киевская старина», 1895, книга 10. Ритмическая сторона их еще мало изучена, а в содержании очевидны следы более поздней эпохи — работы на панщине или у богатого хозяина-кулака. К разряду «обрядовой поэзии» относятся и внекалендарного порядка песни, связанные с обычаями «хрестин», «весілля» (свадьбы) и «похорон» (наиболее богатый материал по всей этой обрядности дает 4-й том «Трудов» Чубинского). Особенное развитие на Украине получила свадебная обрядность («весілля»), издавна привлекавшая внимание этнографов (уже в 1777 вышла в СПБ книга Гр. Калиновского «Описание свадебных украинских простонародных обрядов») и более других исследованная (Сумцов Н., О свадебных обрядах, преимущественно русских, Харьков,  1881; Волков Ф. К., Rites et usages nuptiaux en Ukraïne, в журн. «L’antropologie» 1891—1892, ч. II—III, и его же «Этнографические особенности украинского народа» в коллективном труде «Украинский народ в его прошлом и настоящем», 1916, т. II, 621—639; также Ящуржинський Х., «Лирические малорусские песни, преимущественно свадебные», Варшава, 1880, и его же, «Свадьба малорусская, как религиозно-бытовая драма», «Киевская старина», 1896, II, и отд.). Украинский свадебный обряд значителен и своими лирическими партиями, и своей драматически-театральной стороной. С последней точки зрения его можно разделить на три акта: 1) сватання, 2) заручины (обручение) и 3) весілля (собственно свадьба), из которых каждый в свою очередь распадается на ряд сцен, троекратно повторяющихся из действия в действие, все с большим развитием и усложнением; сцены похищения невесты, отпора со стороны ее родных, примирения борющихся сторон, выкупа невесты у ее родни, символических обрядов. Словесная часть драмы состоит из прозаического диалога, который варьируется вокруг раз навсегда заданных тем, лирических монологов невесты, радостных и грустных (но не переходящих обычно в плач и причеты великорусской свадьбы) и партий хора, комментирующего действия то торжественно-величальными, то буйно-разгульными песнями. Как содержание песен, так и характер действий в высшей степени условны: это — представление, сущность которого заключается в том, что заключаемый между односельчанами или хорошими знакомыми, с обоюдного согласия, брак изображается как насильственное похищение: эндогамический (внутриплеменной) брак представляется экзогамическим (внеплеменным) и только при условии этой инсценировки считается «правильным» и прочным. Свадебная драма так. обр. инсценирует картину брака доисторической, родовой поры, а вместе с тем по названиям действующих лиц, по бутафории, не столько реальной, сколько предполагаемой песнями хора, по самим действиям — она отразила и черты княжеской свадьбы эпохи раннего феодализма. Феодальный колорит очевидно вторичен; сложившийся в массах в доисторическую эпоху свадебный обряд был усвоен господствующим классом, оброс чертами, характерными для княжеско-дружинного быта, и от этих черт уже не освободился. С этими чертами, приобревшими символико-магическое значение, «весільная» обрядность сохранялась на Украине почти вплоть до наших дней. Менее прочной оказалась похоронная обрядность, сведения о которой идут с давних времен (похоронные украинские плачи приводят польские писатели Ян Менецкий, 1551, поэт Севастиан Кленович, 1602); русским «причитаниям» соответствуют украинские «голосіння» (тексты и комментарии к ним в «Етнограф. зб.», тт. 31—32, І. Свєнцицького и В. Гнатюка; кроме того, исследования В. Данилова в «Киевской старине», 1905, и «України», 1907), сопровождаемые на Подолии и в некоторых местах  Прикарпатья особыми «похоронными забавами», «грашками при мерці» (играми у мертвеца) — своеобразными религиозными мимами, инсценирующими прение бога с чортом («тягнене бога»), а иногда превращающимися в комедийно-бытовые сценки.

К той же древнейшей эпохе украинского фольклора, как сказано выше, мы должны отнести генезис заговоров (замовлювання, закляття: лучший сборник П. Ефименко, «Сб. малороссийских заклинаний» в «Чтениях Общ. ист. и древностей российских», Москва, 1874, кн. 88; исследования А. Ветухова, 1907, и V. Mansikka, Ueber russische Zauferformeln, 1909), пословиц (сборники М. Номиса, Укр. приказки, прислів’я, СПБ, 1864, и особенно сборник И. Франко, Галицько-руські народні приповідки, 6 тт., «Етногр. зб.», тт. 10, 16, 23—24, 27—28) и загадок (отд. сб. А. Сементовского, Малорусские загадки, 1872). Само собой разумеется, что все эти жанры развивались, классово диференцировались и, подобно другим, служили орудием классовой борьбы. Между напр. пословицами, как «хто рано встае, тому бог дае» или «козацькому роду нема переводу», с одной стороны, и такими, как «у бога всього много, а в бідного трудно й за шеля» (грош), или «що паньска хвороба, то наше здоров’я», или: «с панами дружи, а за пазухою камінь держи» — очевидна и разница классов и разница эпох.

От глубокой древности ведет свое начало и повествовательный фольклор — сказка во всех ее разновидностях [укр. буржуазная фольклористика различала казки — фантастические рассказы, где чудесное перемешано с реально-возможным; байки — сказки о животных; переказ — саги, рассказы об исторических лицах, местах и событиях; міти (мифы) — суеверные предания; новеллы — сказки без чудесного элемента, бытовые; анекдоты или приказки; наконец легенды — сказки, основанные на христианских верованиях]. Периодизация обширного сказочного материала — задача будущего. Общее количество украинских сказочных сюжетов в 1914 исчислялось в 2 тысячи с лишним (С. В. Савченко, Русская народная сказка, гл. IV); с того времени это количество еще возросло, не говоря уже о массе до сих пор неопубликованного материала. В украинской сказке мы найдем те же сюжеты и темы, что и в сказочном фольклоре других европейских народов; сходны и формальные особенности, с тем разве отличием, что записи украинских сказок дают менее образцов выработанной, ритмизованной, богатой стереотипными формулами сказочной речи, чем напр. сказки русские; с другой стороны, украинский сказочный фольклор имеет фантастику, исключительно богатую по части демонологических представлений (особенно в сказках, записанных на Галичине, см. сб. Гнатюка В., Знадоби до укр. демонології, тт. 1—2, Етнограф. збірн., т. 15, т. 34—35 — 1 575 рассказов). Обращает внимание также сравнительное богатство комических мотивов с разными оттенками комизма от язвительной сатиры до мягкого юмора — особенно в новеллах (см. назв. выше  сборники Чубинского и Драгоманова и в дополнение к ним «Казки та оповідання з Поділля», в записях 1850—1860 рр., упорядкував М. Левченко, 1928) и анекдотах (Гнатюк В., Галицько-руські анекдоти, Етногр. збірн., т. VI), так часто питавших темами новую украинскую литературу и способствовавших распространению ходячего представления об «украинском народном юморе». Об этом преемстве будет сказано дальше.

Так. обр. основными жанрами древнейшей эпохи украинского фольклора можно считать обрядовую поэзию, заговоры, мифологические и животные сказки, памятуя, однако, что первичные формы всех этих жанров нам неизвестны. Мы имеем только весьма смутные указания на фольклор и в письменных памятниках ранней феодальной поры (до XVI в.). Несомненно однако, что уже в эту пору фольклор был классово диференцирован с достаточной отчетливостью. Жанры, созданные трудовыми массами, были усвоены частично господствовавшим классом, который в свою очередь оказал давление и влияние на народное творчество. Это давление и влияние, однако, редко вело к пассивному усвоению. Так, вероятно, с очень давних времен началось проникновение мотивов церковного происхождения в повествовательный фольклор трудового селянства. Но популярность приобретали только те легенды, которые так или иначе отвечали запросам масс. Персонажи христианского Олимпа приспособлялись для помощи и службы хліборобу: «святий Петро за плугом ходить, святий Павло воли гонить, пресвята діва їсти носить», говорит одна из щедрївок, словно намекая на мотивы апокрифических апостольских «хождений». Литературу господствующего класса не привлекала такая тематика. С другой стороны, памятники, не поддававшиеся такого рода переработке, оставались вне усвоения народной массой.

В период господства крепостничества на Украине, когда земли киевского и галицко-волынского княжеств входили в состав польско-литовского государства, история фольклора вырисовывается для нас в чертах более ясных. XVI век был веком, когда началась борьба за освобождение из-под польского ига. В этом веке формировалась украинская национальность, начиналась упорная борьба за политическое утверждение украинской нации. С XVI в. идет ряд известий и записей фольклора: в чешской грамматике Яна Благослава [ум. 1571] отыскалась запись песни «Про Штефана воеводу» (А. Потебня, Малорусская народная песня по списку XVI в., 1877); в одной польской брошюре 1625 Франко разыскал песню-диалог «Про козака и Кулину» — на тему о девушке, ушедшей из дому с козаком и затем брошенной им (см. Записки наукового Тов-ва ім. Шевченка, 1902, III); в разных других сборниках то полностью, то в отрывках приводятся тексты песен, откликающихся на исторические события бурной эпохи второй половины XVI—XVII вв. Это время, отмеченное героической борьбой украинского народа с польским панством и султанскою Турцией,  вызвало большой подъем эпического творчества, отлившегося на Украине в своеобразную форму дум. По своей форме дума — эпическая песня, не делящаяся на строфы, состоящая из неравносложных, силлабического типа, стихов, с рифмами — чаще всего глагольными и с характерным параллелизмом, определяющим всю композицию произведения. В основе своей думы — народное творчество, хотя и носящее специфически козацкую окраску, поскольку козачество в первой половине XVII века было единой, более или менее организованной силой, возглавившей движение — в частности во время освободительной войны украинского народа с панско-шляхетскою Польшею 1648—1654, когда под угрозу был поставлен самый факт существования украинского народа. С углублением классовой диференциации начинает замирать и творчество дум, оставляя память об этой позднейшей поре в таких произведениях, как думы про козака Голоту, про Ганжу Андибера и про «козацьке життя». За ними следуют (уже в XVIII веке) пародии («дума» про Михия). Лучшие произведения этой поэзии сберегаются в памяти народа, исполняемые кобзарями, и в последующие столетия; новые исторические события не отображаются, однако, в форме дум (кроме сборника Антоновича и Драгоманова, названного выше, см. позднейшее издание: Українські народні думи, т. I. Тексти і вступ. К. Грушевської, изд. Укр. Акад. наук, 1927; т. II, 1931). Место дум занимает историческая песня, возникавшая, надо полагать, одновременно с думами, а может быть, и ранее их. Для формы исторической песни характерно строфическое членение, меньшая, сравнительно с думой, замкнутость и законченность сюжета, большее разнообразие тона — в думах всегда торжественного и серьезного. Историческая песня поется, дума сказывается мелодийно-речитативным сказом, лишь местами переходящим в пение. Историческая песня слагается тотчас вслед за событием; дума могла складываться и позже. Дума теснее связана с козацкой, военной средой, чем историческая песня. Являясь в отдельных случаях переработкой искусственных исторических виршей, историческая песня в процессе своего развития становилась народным откликом на события и действия отдельных лиц. Рядом с историческими песнями, выходившими из кругов, близких к козацкой старшине, большое количество песен трактует историю с точки зрения интересов трудового народа. У этих песен свои герои: обходя молчанием гетманов, песни сохраняют имена крестьянских вождей, проводивших расправу с панами, не примкнувших к Зборовскому соглашению и упорно продолжавших борьбу. Особенным сочувствием окружен напр. образ Нечая, о смерти которого сохранилась песня с большим количеством вариантов, и образ Перебийноса (Кривоноса). В более позднюю пору, в XVIII в., когда «думы» уже закончили цикл своего развития, народная историческая песня не отзывалась напр. на такие события, как измена Мазепы, но зато вспыхивала  ярким пламенем в эпоху так наз. «Коліївщины», создавая образы борьбы и трагической гибели Максима Залізняка, Швачки, Левченко. Известно, что в «кодненской книге» (списке осужденных в Кодне гайдамаков) имеется несколько смертных приговоров бандуристам только за то, что они пели под аккомпанемент бандуры в повстанческих отрядах. Из этого ясно, какое агитационное значение, страшное для польского панства, могли приобретать эпические и лиро-эпические песни.

Конец XVII и XVIII в. — время, когда исчезала и самая фикция единой украинской «народной поэзии». По многим данным можно утверждать, что с этой же поры активизировалось и селянское творчество в области фольклора, творчество тоже не однородное, поскольку и село все более и более становилось ареной классовой борьбы. В то время как одна — «патриархальная» — часть селянства продолжала усваивать внедряемые со стороны религиозные легенды, «побожные» (набожные) песни, исполнявшиеся певцами-профессионалами (кобзарями, лирниками, бандуристами), и рядом с этим поддерживала фольклорную старину (обрядовая поэзия), другая — передовая — часть творила новые формы и в области эпоса и в области лирики. Творчество это протекало в особо неблагоприятных условиях, характеризующихся не только отсутствием «мирной» обстановки, но и трудностями сопротивления идеологическому натиску верхов, власти «традиции мертвых поколений». Так наз. бытовые песни ярко показывают эту власть, а вместе с тем и борьбу с нею. Бытовые песни в громадном большинстве собранных записей, можно думать, оформились именно в данную эпоху. Семейная жизнь и социальное положение крестьянина — вот две основные темы этого цикла. Подотделами в нем будут песни колыбельные (колискові), детские, любовные (любовь парубка и дивчины и т. д.), семейные (согласная или несчастливая жизнь супругов). Особую группу составляют песни сиротские, наймитские и бурлацкие (бурлаки-батраки), чумацкие, рекрутские и солдатские. Наконец третью, особо интересную для нас, но к сожалению своевременно незафиксированную во всем объеме или плохо зафиксированную группу представляют песни о панщине и крепостной неволе. Бытовые песни количественно преобладали в песенном фольклоре, тем не менее сравнительно с обрядовой поэзией они изучались еще недостаточно (напр. о песнях семейных имеется до сих пор только одна обобщающая работа Костомарова: «Семейный быт в произведениях южнорусского песенного творчества»). А между тем, помимо своего содержания, они чрезвычайно интересны по форме. В последней мы находим все типические особенности песенной стилистики: постоянные эпитеты, повторения, положительные и отрицательные параллелизмы, символические образы из мира неорганической природы, из мира животных и растений (образ калины — женщины, образ явора — символ грусти и т. д.). Все это сообщает  стилю большую условность; и тем но менее этот внешне условный стиль в основе своей — стиль реалистический, и типичность напр. песенной картины семейного быта и отношений не подлежит сомнению. Еще в большей степени это должно сказать о песнях, посвященных панщине, или же песнях, рисующих классовую борьбу на селе (см. М. Драгоманов, Нові укр. пісні про громадські справи, новое изд. 1918, или популярную брошюру С. Рклицького, Пісні люду нашего про панщину й волю, Кремінчук, 1917). В то время как дворянская литература в комической опере XVIII в., в сентиментальной повести начала XIX в. выводила «поющее и пляшущее племя поселян», живущих беспечно либо под покровом помещика-отца, либо в фантастической изоляции от крепостного права — крестьянская песня этап за этапом раскрывала ужасы «вражоі панщины», национальная принадлежность которой не имела решающего значения. Была «чорна хмара» — Польша, польские паны; за ней пришла «сива хмара» — русские помещики; нескончаемы издевательства панов и их приспешников — приказчиков, экономов, «осаулів»-«доглядачей», «ланових». Единственный выход при пассивном протесте — бегство на Дунай или бессильные проклятия. Протест, однако, бывал не всегда пассивен: в проклятиях слышится иногда реальная угроза. Буржуазные фольклористы, готовые «посочувствовать» этому крестьянскому горю, в то же время нередко замалчивали факт песенных откликов на противопанские восстания XVIII—XIX вв., вроде знаменитого восстания в селе Турбай на Полтавщине, 1788, кончившегося убийством помещиков, жестокой расправой правительства с виновными и невиновными и уничтожением села Турбаи. В Прикарпатьи действовали опришки, своего рода партизаны классовой борьбы селянства с помещиками, и некоторые из них — Довбуш — сделались героями песенных циклов, переживших свою эпоху. Уже к XIX в. относятся песни и предания о Кармелюке, другом народном герое, ставшем символом борющегося, ссылаемого в Сибирь, томящегося на панщине и ищущего выхода в неорганизованном бунте селянства. Песня XVIII—XIX вв. в общем дает широкую и разностороннюю характеристику селянского «лиха». Она констатирует и факт классового расслоения в среде самого селянства и зовет к борьбе с богатеями-кулаками или издевается над этими «дуками». Параллельный рост бытовых сатирических сказок, анекдотов, противопанских и противопоповских пословиц и т. п. свидетельствует о том, что своих врагов селянская беднота видела достаточно ясно. В развивавшихся также с XVIII века чумацких песнях мы тоже найдем отчетливо выраженный контраст между настроениями чумаков-батраков и чумаков-предпринимателей. Этот контраст совершенно разрушает, кстати говоря, буржуазную идиллию «вольного чумачества», не раз встречаемую и в украинской художественной литературе XIX в.

Итак, ведущая роль в фольклорном творчестве XVIII—XIX вв. очевидно принадлежала  крестьянству. Это не исключало творческой активности других групп; именно в украинских условиях данной поры активность эта неизбежно должна была усиливаться: стесненная в развитии книжная литература вынуждена была прибегать к устной передаче, и фольклор начинал переполняться материалами книжного происхождения. Таковы, во-первых, все песни «набожные», псалмы и канты, исполнявшиеся странствующими бурсаками, распространявшиеся печатными изданиями вроде «Богогласника» [1790], входившие в репертуар кобзарей и лирников. Таковы далее песни-элегии, песни-романсы с любовной тематикой, иногда приписывавшиеся определенным полулегендарным авторам, вроде «козака-стихотворца» Климовского («Їхав козак за Дунай») или Маруси Чураївны («Ой, не ходи, Грицю», «Віють вітри», «Заспівали козаченьки»). По своей социальной принадлежности авторы таких песен различны: среди них и бурсацкая богема, и канцеляристы, и выходцы из козацкой среды; несомненно и участие мелкой шляхты — дворянства, культивировавшего песню-романс чувствительного стиля. Все это творчество проникало в массы и прямым путем, и через посредство рукописных и печатных сборников — «песенников». Изобилие в них сентиментально-любовной лирики — явное свидетельство отхода известной части мещанства и мелкой шляхты от общественной борьбы. Однако среди песен городского мещанства мы и в XVIII в. находим такие сильные вещи, как баллада о Бондарівне и пане Каневском, драматизм которой не раз увлекал впоследствии драматургов XIX в.

Изменения, происходившие в фольклоре XIX в., в общих чертах сводятся к следующему. В народных массах, особенно в связи с развитием капиталистических отношений, начинали отмирать наиболее архаические формы фольклора — различные типы магической поэзии и обряда. Господствующие классы использовали этот умирающий фольклор как одно из средств украшения своего быта. Националистически настроенные дворяне — как и впоследствии известная часть буржуазии — культивировали любовь к фольклору, причем этот «эстетический национализм» уживался подчас с крайней ретроградностью политических убеждений (характерна в этом отношении напр. фигура В. П. Горленко, помещика-исследователя кобзарского творчества в конце XIX в.). В связи с этой «любовью» происходило и собирание фольклорного материала, и его использование в литературе. Уже у Котляревського в «Єнеіде», помимо попутных ссылок на обычаи и верования, находим перечисление популярных в конце XVIII в. исторических песен и сказок; народные песни целиком введены в его «Наталку-Полтавку» и остаются одной из привлекательнейших сторон этой пьесы. Вслед за Котляревським широко пользовался в своих повестях фольклорным материалом Квітка Основ’яненко (поверья, народная медицина, обряды), иногда просто переделывал народные рассказы и легенды О. Стороженко. Представители разных течений буржуазной литературы  от П. Куліша до Марко Вовчка, от С. Руданського до драматургов Тобилевича, М. Старицького, М. Кропивницького — то целиком строили свои вещи на фольклорных темах, то густо пересыпали свое творчество фольклорным материалом. Большинство их, однако, подходило с большой осторожностью к тому, что является наиболее живым и действенным в фольклоре — к его реалистической стихии. Так случаи использования крепостного, противопанского, антипоповского фольклора в буржуазной литературе сравнительно редки. Гениальный поэт революционной демократии, Шевченко, был первым, сосредоточившим в своем творчестве гневный протест и смутные порывы к свободе крестьянской массы XVIII—XIX вв. и нашедшим для этого законченную поэтическую форму. Недаром многие его стихотворения стали любимыми народными песнями, живущими в массах и поныне. По пути Шевченко шли и другие писатели из рядов радикальной и революционной демократии от И. Франко до М. Коцюбинського и др. Тем не менее до Октября романтическо-эстетическое отношение к фольклору, как к «живой старине», которая уходит, которую следует подновить, поддержать, было господствующим. Новые формы фольклора, возникавшие в капиталистическую эпоху в рабочей и крестьянской среде, оставлялись без внимания собирателями. А тем временем место разрушавшейся мифологической сказки все более занимала сказка сатирико-бытового характера; менялось содержание песен, пословиц и т. п., а параллельно трансформировалась и фольклорная стилистика. Для эпохи феодального кризиса характерно развитие жанра малых песен, соответствующих отчасти русским частушкам: это коломыйки (см.), «козачки», «сабадашки», «чабарашки» — отличающиеся друг от друга ритмом (из них собраны коломыйки: Гнатюк В., Етнограф. збірник, тт. 17—19, изд. не закончено). Ими откликалось гл. обр. крестьянство Галиции на свои «злобы дня»; подобные им малые песенные формы, ближе стоящие к типу частушек, стали возникать в XX в. и в рабоче-крестьянской среде в пределах царской России. Но рядом с малыми жили, меняясь, и большие формы. Русско-японская война, события 1905, империалистическая война — все это находило себе выражение в творчестве масс, хотя большинство этих откликов стало известно лишь в советское время.

Украинский фольклор периода Великой Октябрьской социалистической революции по сравнению с фольклором других братских народов СССР представляет черты некоего своеобразия, вызванные тем обстоятельством, что Украина до 1920 была плацдармом, на котором происходила руководимая партией и ее вождями героическая борьба Красной армии с националистической контрреволюцией, белогвардейщиной, интервентами и бандитизмом. Фольклор эпохи гражданской войны, собранный в целом, даст будущему историку драгоценнейший материал для истории классовой борьбы, орудием которой он сам являлся. Чрезвычайно широко использовали фольклор классовые  враги пролетариата. Они действовали не только поставленным на тачанку пулеметом, не только стрелявшим из-за угла бандитским обрезом, но и контрреволюционной частушкой на мотив популярного «яблочка», и такого же содержания анекдотом, и извлеченной из забвения, приспособленной к обстоятельствам религиозной легендой, в свое время уже служившей целям церковного террора в темной массе, и такого же типа «духовной» песней (имеется напр. целый цикл так наз. «калиновских песен», 1923, связанный с работой контрреволюции на Правобережной Украине, в б. Подолии). В пору хозяйственной разрухи на Украине широко, хоть и не надолго, разросся в крупных центрах фольклор городской улицы — творчество мелкого мещанства, беспризорников, уголовного элемента и т. п. Все это было однако явлением преходящим, более чем сомнительной художественной ценности. В первые годы жизни УССР контрреволюционный фольклор был однако предметом особого внимания националистов-этнографов, не желавших замечать народившегося советского фольклора и отводивших в своих изданиях место либо безвозвратно уходящей из жизни «старине», либо враждебной трудящимся массам «современности». А тем временем, хоть часто и во враждебном окружении, рос и интенсивно развивался в партизанских отрядах, в фабричной, деревенской, комсомольской среде подлинно советский фольклор, на лету подхватывавший и фиксировавший героические моменты борьбы, радость победы, реконструктивной работы, колхозного строительства. Старые, популярные в массах, песенные напевы обрастали новыми словами и новым содержанием; песни, сочинявшиеся сотрудниками сельбудовских стенгазет, подхватывались и, видоизменяясь, становились массовым творчеством; созданные квалифицированными поэтами и оказавшиеся созвучными настроениям массы стихотворения со столбцов газеты переходили в быт, связывались с определенным напевом, распространялись в устной передаче, становились фольклорным произведением. Так стали народными: «Песня трактористки» П. Тычины, «Песня о Сталине» М. Рильского, многие стихотворения Л. Первомайського, В. Сосюры и других поэтов Советской Украины, по великому примеру Шевченко стремящихся использовать в своем творчестве искусство масс, поднимая его на высшую ступень и вновь передавая его массам. Это стирание границ между фольклором и литературой не означает, конечно, как и у других народов Союза, отмирания фольклора. Фольклор как устное творчество не умирает, а его сближение с книжной литературой — неизбежный и отрадный результат нашего движения к коммунистическому обществу.

Круг мотивов и тем украинского советского фольклора все более и более расширяется. Вся история гражданской войны, неразрывно связанная в народном творчестве с образом тов. Сталина, все события эпохи социалистического строительства, новая жизнь колхозной деревни, новые формы труда, стахановское движение, освобождение  женщины, грандиозные перспективы свободной и радостной жизни, открытые Сталинской Конституцией, — все это нашло себе яркое отображение в песнях и рассказах, а прежде всего в песнях, ставших господствующей формой фольклора. Особое и видное место в фольклоре УССР занимает образ великого творца новой жизни товарища Сталина. Само собою понятно, что многие из этих песен — фольклор «становящийся», находящийся в периоде роста и развития; тем не менее можно говорить и сейчас не только о новых темах, но и о чертах новой художественной формы. Сохраняются еще традиционные эпитеты, гиперболизация, развернутые метафоры, прием параллелизма и т. д.; но вместе с наплывом новых идей исчезают архаизмы языка, сменяясь новыми, созданными революцией, терминами, новой лексикой. Интенсивная политическая жизнь нашей страны приводит к тому, что слово, брошенное оратором, партийный лозунг, удачная формулировка в газетной статье становятся общим достоянием, входят в быт, подхватываются фольклором. Это меняет характер традиционной песенной стилистики: в лучших образчиках это новое обычно переплетается с искусно использованным старым, и сохраняется типичный для украинской песни сдержанно-спокойный и в то же время сердечно-теплый пафос. Только «спокойная грусть», которую некогда Добролюбов считал основным элементом стихотворений Шевченко и «вообще малороссийской поэзии», сменилась глубокой радостью: «освітила зоря ясна — береги і далі — закон щастя і добра — дав нам мудрий Сталін».

В собирании и изучении всего этого материала, представляющего самый животрепещущий и художественный, и политический интерес, Украина, пожалуй, несколько отставала от других братских республик. Но она быстро наверстывает пропущенное. Указания, сделанные товарищем Сталиным украинскому кинорежиссеру т. Довженко по поводу кинокартины о Щорсе, активизировали работу по собиранию песен и рассказов об эпохе гражданской войны — и в частности о самом Щорсе. Широко развернута запись на фотопластинки украинских народных песен — также по указанию товарища Сталина, проявляющего к украинскому фольклору постоянно заботливое внимание. Освобожденные Великой Октябрьской социалистической революцией народные творческие силы, устремляясь в литературу, обогащают ее новыми, весьма ценными произведениями. Так недавно 40-летняя колхозница Мария Миронець издала книгу стихов «Цвіте жінка як калина», получившую высокую оценку «Правды» и многих критиков. С каждым днем все шире и шире раскрываются богатства украинского фольклора, по праву занимающего «одно из самых первых мест в многообразии устно-поэтических сокровищ, которыми богат наш Советский Союз».

Список литературы

Гольдберг Д., Ленин и Сталин в народном творчестве Украины, «Лит. критик», М., 1937, № 3

Коляда Ю., Фольклористика в УССР, в сб. «Советский фольклор», вып. 4—5, Москва — Ленинград, 1936.