ПЁТР ВЕРХОВЕНСКИЙ - центральный персонаж романа Достоевского «Бесы» (1870-1872). С фигурой П.В. связана личность организатора тайного общества «Народная расправа» С.Г.Нечаева (1847-1882), под руководством которого в ноябре 1869 года было совершено убийство слушателя Петровской земледельческой академии И.И.Иванова. Нечаев появился в Москве с мандатом, выданным ему в Женеве Бакуниным и удостоверяющим, что «податель сего является одним из доверенных представителей русского отделения Всемирного революционного альянса», а также с поручением создать в России партию революционеров-анархистов, программа которой была изложена в «Катехизисе революционера». Когда один из членов образованной им «пятерки», студент Иванов, не принимавший диктаторских замашек вождя, пригрозил уходом из кружка, Нечаев, якобы опасаясь доноса, добился от своих соратников согласия на убийство. «Одним из числа крупнейших происшествий моего рассказа, - разъяснял Достоевский свой замысел в письме от 8/20 октября 1870 года, - будет известное в Москве убийство… Спешу оговориться: ни Нечаева, ни Иванова, ни обстоятельств того убийства я не знал и совсем не знаю, кроме как из газет. Да если б и знал, то не стал бы копировать. Я только беру совершившийся факт». П.В. в черновиках к роману прямо называется Нечаевым; однако соотнесен также и с Петрашевским: «Придерживаться более типа Петрашевского», «Нечаев - отчасти Петрашевский». В статье «Одна из современных фальшей» Достоевский так определил цель «Бесов» в связи с П.В.: «Я хотел поставить вопрос и, сколько возможно яснее, в форме романа дать на него ответ: каким образом в нашем переходном и удивительном современном обществе возможны - не Нечаев, а Нечаевы, и каким образом может случиться, что эти Нечаевы набирают себе под конец нечаевцев?» В письме (от 10 февраля 1873 года) к наследнику престола, будущему Александру III, автор уточнил свой комментарий: «Это - почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность…» П.В. сложился в творческом воображении Достоевского как фигура мрачного злодея - политического авантюриста и фанатика-убийцы, чья деятельность определяется по формуле «Катехизиса» - «кто не с нами, тот против нас». Материалы процесса над нечаевцами (июль 1871) помогли автору точнее сформулировать главные принципы П.В. и способствовали углублению образа «главного беса». В предыстории романа П.В., единственный сын Степана Трофимовича Верховенского, - несчастный сирота, не знавший ни отца, ни матери, с грудного возраста живший где-то в пгуши «у теток», ребенок, «по почте высланный» отцом с глаз долой. В романе он законченный негодяй, чья политическая биография полна темных пятен и обрызгана кровью. Его прошлое возникает из слухов и недомолвок, его фигура «заграничного революционера» имеет некий тайный изъян, однако сомнительная репутация, шлейф предательства и ренегатства, подозрения в связях с охранкой не мешают «нашим» признать П.В., «уполномоченного из заграничного центрального комитета», «двигателем» и вождем. Организация, которую за краткий период пребывания в России сумел слепить П.В., составила четыре «пятерки», однако ни один из членов не знает истинных масштабов партии: в основе ее построения лежит блеф, легенда о едином центре и огромной сети, а также принцип иерархического централизма с диктатурой центра - объединенная уставом и программой, она задумана как общество тотального послушания, как собрание «единомыслящих». Все члены ее должны наблюдать и замечать друг за другом, каждый обязан «высшим отчетом», донос и слежка оказываются способом выживания. Мощным рычагом кадровой политики организации становится ее тотальное обюро-крачивание. «Первое, что ужасно действует, - это мундир. Нет ничего сильнее мундира. Я нарочно выдумываю чины и должности: у меня секретари, тайные соглядатаи, казначеи, председатели, регистраторы, их товарищи - очень нравится и отлично принялось». Актуальной политической задачей П.В. оказывается борьба за цели, оправдывающие любые средства, и циничное отрицание нравственных соображений, если они не увязываются с интересами организации; «право на бесчестье» провозглашается краеугольным камнем нового революционного учения, обосновывая тактику и стратегию грядущей смуты. Старые тезисы Раскольникова - «кровь по совести» и «все дозволено» - в практике смуты выходят из подполья и внедряются в жизнь явочным порядком. Фарс политического спектакля «У наших», где П.В. осуществляет первую пробу новоиспеченной «пятерке», состоит в публичном выявлении врага организации, шпиона и предателя, в назидательном уроке бдительности. Совместная преступная акция, общий разделенный грех злодейства должны стать залогом группового единства и беспрекословного повиновения. Акт политического бандитизма, совершенный «пятеркой» во главе с ее лидером, высветил код будущего, если оно пойдет вслед за предначертаниями П.В. Однако сам П.В., гибрид низкой политики и уголовщины, полагается в своих расчетах не только на «политический клейстер» - совместно пролитую кровь. Главное для него - это методы и приемы власти, которые должны обеспечить финальную победу. «Останемся только мы, - говорит П.В., - заранее предназначившие себя для приема власти: умных приобщим себе, а на глупцах поедем верхом». «Мы проникнем в самый народ», - провозглашает П.В. Самая неотложная, первостепенная цель главаря смуты - нравственное разложение народа: «одно или два поколения разврата… неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, - вот чего надо». Неоднократно на протяжении романа П.В. назначает сроки смуты: «в мае начать, а к Покрову кончить». В черновых планах «О том, чего хотел Нечаев» вопрос о новом режиме власти и сроках обсуждается еще более определенно: «Год такого порядка или ближе - и все элементы к огромному русскому бунту готовы. Три губернии вспыхнут разом. Все начнут истреблять друг друга, предания не уцелеют. Капиталы и состояния лопнут, и потом, с обезумевшим после года бунта населением, разом ввести социальную республику, коммунизм и социализм… Мне нет дела, что потом выйдет: главное, чтоб существующее было потрясено, расшатано и лопнуло». Образ смуты представляется П.В. в апокалипсических подробностях. Русский Бог, который не устоял перед «женевскими» идеями; Россия, на которую обращен некий таинственный index как на страну, наиболее способную к достижению «великих разрушительных целей»; народ русский, которому предстоит хлебнуть реки «свеженькой кровушки», - не устоят. И когда начнется смута, «раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам…». Неистово рвущийся к власти самозванец, автор и дирижер смуты, маньяк и одержимый, манипулятор и мистификатор, П.В. точно обозначает план будущего строительства. Под маской революционера, социалиста и демократа, прикрываясь ханжеской идеологией «ярко-красного либерализма», он намеревается устроить «равенство в муравейнике» при условии его полного подчинения деспотической диктатуре и идолократии. Страна, которую он избрал опытным полем для эксперимента, обрекается им на диктаторский режим, где народ, объединенный вокруг ложной идеологии, превращается в толпу, где правители, насаждая идолопоклонство и культ человекобога, манипулируют сознанием миллионов, где все и все подчиняется «одной великолепной, кумирной, деспотической воле». «…И тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!» «Боже! Петруша двигателем! В какие времена мы живем!» - поражается, глядя на сына, С.Т.Верховенский. «О карикатура!.. Да неужто ты себя такого, как есть, людям взамен Христа предложить желаешь?» - угадывает отец кощунственный замысел сына. Идея «все позволено» обращается для П.В. в право на ложь и преступление, из атеистической предпосылки он выводит теорию политического аморализма. «Ложный ум» (как аттестует его Кириллов), «клоп, невежда, дуралей» (как называет его Шатов), «полупомешанный энтузиаст» (каким видит его Ставрогин), П.В., совершив первую пробу смуты в масштабах губернского города, бросает на произвол судьбы своих соратников и, избежав наказания, скрывается за границей. Демократическая общественность 1870-х годов (Г.А.Лопатин, П.Л.Лавров, Н.К.Михайловский и др.) отказывалась видеть в П.В. сходство с представителями «русской революционной молодежи» и обвиняла писателя в злостной клевете на целое поколение. Лишь революция 1905 года впервые высветила в полной мере значение фигуры П.В. «События последних лет сделали для нас несравненно более понятным этот образ, - писал в 1914 году С.Н.Булгаков. - П.В. есть то, что можно назвать провокатором политическим… Провокатор - предатель, «сотрудник», за деньги выдающий тайны партии, есть вырождение этого типа… Он циник, который откровенно презирает и водит за нос свои «пятерки», рассматривая их как пушечное мясо… Как будто у него кем-то выедено нравственное нутро, а в мозгу засела одна лишь фанатическая и фантастическая идейка». Религиозные мыслители начала века видели в образе П.В. гениальную догадку Достоевского о коренной духовной болезни будущей русской революции и ее вождей, одержимых человекобожием; сравнивали П.В. с Азефом и азефовщиной; ставили мрачный диагноз той группе интеллигенции, которой принадлежала роль генераторов революции. Ф.А.Степун в статье ««Бесы» и большевистская революция» писал: «Читая бредовую проповедь Верховенского, нельзя не чувствовать, что она кипит бакунинской страстью к разрушению и нечаевским презрением не только к народу, но даже и к собственным «шелудивым» революционным кучкам, которые он сколачивал, чтобы пустить смуту и раскачать Россию… Надо ли доказывать, что следы бакунинской страсти к разрушению и фашистских теорий Ткачева и Нечаева можно искать только в программе и тактике большевизма». К.В.Мочульский называл практика П.В. «легкомысленным Хлестаковым от революции», а его помощника, теоретика Шигалева, «грузного, неуклюжего и пасмурного черта», - «тяжеловесным Собакевичем». Об исполнении роли П.В. И.Н.Берсеневым в спектакле МХТ (1913) критика писала как о значительном театральном событии: «И внешность у него великолепная, и вся суетливая жестикуляция, и даже тот тик, какой ввел актер, это жевание каких-то комочков… А во внутреннем содержании образа многое схвачено глубоко, тонко и передано выразительно и ярко. За игрою все время следишь с вниманием напряженным, и целый рой мыслей бежит в это время в голове. Лучше всего - первое явление, в красной гостиной, где у г. Берсенева по-настоящему великолепное по богатству содержания лицо, и особенно тот разговор с Ставрогиным, когда Петр Верховенский впадает в жуткий пафос, который ему присущ, когда говорит Николаи Всеволодович об Иван-Царевиче. Тут только этот бес становится не только гаденьким, но и страшным, тут открывается краешек покрова над тайной его влияния».

Лит.: Козьмин Б.П. С.Г.Нечаев и его противники // Революционное движение 1860-х годов. М., 1932; Буданова Н.Ф. Проблема «отцов и детей» в романе «Бесы» // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1974. Т. 1; Жекулин Г. К вопросу об «отцах и детях» в «Бесах» Достоевского (на материале русской и советской критики) // Записки русской академической группы в США. New York, 1981. Т. XTV; Андо А. К истории создания образа Петра Верховенского // Достоевский. Материалы и исследования, Л., 1987. Т. 7; Карякин Ю.Ф. Петр Верховенский как… литературный критик // Достоевский и канун XXI века. М., 1989; Сараскина Л.И. Право на власть // «Бесы» - роман-предупреждение. М., 1990; Степанян К.А. Трагедия Хроникера // Достоевский и мировая культура. Альманах. СПб., 1993. № 1. Ч. 1.