МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ УКРАИНЫ

КИЕВСКИЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

им. ДРАГОМАНОВА

РЕФЕРАТ

ПО КУЛЬТУРОЛОГИИ

НА ТЕМУ: Государство и люди Страны Восходящего Солнца. В единстве с природой: религия и эстетика Японии

Выполнил студент 33 группы

Клякун Максим

Киев 2009

Государство и люди Страны Восходящего Солнца

Первый великий японский поэт Какиномото Хитомаро (конец VII— начало VIII века) однажды написал:

На полях, что лежат предо мною,

Я вижу, как блики сверкают

Восходящего солнца,

А назад оглянулся —

Удаляется месяц за горы...

[346, с. 84]

В этом пятистишии — танка — отразилось не только чувство прекрасного, созерцание раннего утра, но и самая сущность Японии — страны, находящейся на грани Востока и Запада, утра и ночи, солнца и луны. Недаром главным божеством Японии считалась богиня Солнца и прародительница японских императоров Аматэрасу. Время японцы отсчитывали от разделения неба и земли, произошедшего по приказанию богов, а Япония считалась первой страной на земле.

Япония размещается на множестве мелких и четырех больших островах (Хонсю, Кюсю, Хоккайдо и Сикоку). Морские пространства с их беспокойным характером стали естественной преградой для самых неустрашимых завоевателей. Даже монголы, покорившие не одну страну, не проникли в Японию. Казалось, что сами стихии ограждали острова от вторжения: монгольский флот, направлявшийся в Японию, был уничтожен тайфуном. Поэтому с VIII тысячелетия до н. э. здесь в мире и спокойствии обитали местные жители, занимаясь собирательством, охотой и рыболовством. На местах древних поселений были найдены керамические изделия, украшенные орнаментом из глиняного жгута, напоминающего веревочный узор, поэтому культура неолита в Японии названа Дзёмон (“След веревки”).

К I тысячелетию до н. э. на острова Хонсю и Кюсю приходят маньчжуро-корейские и малайские племена, от смешения которых произошло японское племя ямато. Они вели длительную войну с коренным населением японских островов — племенем айнов, которые частично были оттеснены на север Хонсю, частично смешались с пришельцами. Поселенцы умели выплавлять бронзу, знали ткачество и сеяли рис. Вместе с ними на островах появилось “оружие, украшения, бронзовые зеркала и колокола, которые клались в захоронения или употреблялись при сельскохозяйственных обрядах. Зеркала были знаками неба и возлагались на грудь покойнику... Звучание колоколов должно было отпугивать злых духов и привлекать богов — покровителей землепашцев” [133, с. 191].

Во главе каждого рода (удзи) племени ямато стоял старейшина, он же военачальник, жрец и руководитель земляных работ. Между родами шла постоянная борьба, они постоянно увеличивались за счет побежденных родов и переселенцев, зачастую обращаемых в рабов (яцуко).

Процесс разложения родового строя в Японии происходил в III— IV веках, постепенно складывается государственность на основе китайской, завезенной сюда переселенцами. Это было традиционное для восточных стран на ранней стадии развития государство, во главе которого стоял военный вождь, выполнявший и функции жреца. Его окружала знать, стяжавшая себе богатство в военных действиях. Они управляли населением в округах, из них формировались чиновники. Знать кормилась за счет крестьян, которые обрабатывали рисовые поля и платили ренту-налог в казну. Часть переселенцев с континента становилась неполноправными (бэ) или даже рабами.

Особенности уклада Японии, в особенности ее островное положение, как бы замыкавшее людей в небольшом пространстве, занятие преимущественно сельским хозяйством делало ее жителей людьми консервативными, ревностно сохраняющими свои традиции. Тем не менее японцы были восприимчивы к внешним влияниям, поэтому не только буддизм, но и конфуцианство легли в основу принципов взаимоотношений между правителями и подчиненными. Но если в Китае Конфуций предлагал строить государство по принципу семьи, в которой правитель — отец подданных, а сами подданные — его дети, то в Японии образ семьи в отношениях высших с низшими не был принят, сохранился лишь строгий закон подчинения младших старшим (не только по возрасту, но и по положению). Начиная с V века, в Японию проникает китайская культура, из Индии через Китай — буддизм, а через Корею — даосизм. Собственной письменности у японцев тогда не было, и тексты памятников записаны по-китайски, однако китайские иероглифы чаще использовались как фонетические знаки для передачи японской речи при записи песен, а также для передачи собственных имен и географических названий. (Китайские иероглифы могли обозначать как слоги, так и целые понятия, причем ключевой иероглиф в сочетании с другими мог в корне изменить смысл).

Хорошо отлаженная китайская система государственности далеко не сразу вошла в жизнь Японии, раздираемой междоусобными распрями. То один знатный род, то другой захватывали власть, ведя настоящую войну друг с другом. Эти войны были жестоки и кровопролитны, непреклонность одних наталкивалась на непреклонность других. В 645 году глава сильнейшего рода Сога — Котоку подчинил своей власти тогдашнюю Японию (так называемый “переворот Тайка”) и принял титул meннo (императора), объявив себя, как и в Китае, “сыном Неба”. За годы его правления (645—654) под девизом “Тайка” (“Великая перемена”) было проведено множество реформ.

В Японии, в отличие от Китая, представители аристократии (сегуны) имели большую, иногда более сильную власть, чем “сын Неба”, который “более царствовал, нежели реально управлял страной” [52 т. 1, с. 436]. В то время как китайцы сами создавали свою администрацию и чиновничество, обучая их, выбирая из обученных лучших, у японцев власть захватывалась представителями наиболее сильных домов. Вместе с властью они получали и влияние на правителя. В этих условиях трудно было понять, кто же осуществляет подлинную власть, тем более, что при правителе мог находиться не один влиятельный царедворец, а несколько. Они распределяли сферы влияния между своими сторонниками в провинции, что давало им возможность укрепляться и даже обособляться. Так постепенно Япония вошла в феодализм. Все это отражалось на крестьянских массах, бывших вольными или невольными жертвами амбиций местных властей, которых они должны были содержать. Помимо естественных восстаний на этой почве происходил и еще один процесс, повлиявший на многие стороны японской культуры: для борьбы с восстаниями и массовым уходом крестьян со своих земель стали создаваться отряды профессиональных военных из людей, искавших покровительства у знати.

Так появилось целое сословие рыцарей на японский лад — сословие самураев. В их среде выработался особый кодекс законов поведения, особая, довольно жестокая этика, требовавшая беспрекословной верности, слепого подчинения, обязательного самопожертвования без колебаний, а в крайнем случае — и добровольной смерти (харакири).

Так в Японии вырабатывается особый менталитет, включающий в себя систему беспрекословного подчинения снизу доверху. Император же, стоящий наверху, всегда (вплоть до середины XX века) считался божеством, получая все почести, положенные божеству. “Личность императора, сама идея императорской власти всегда выступали как важный цементирующий фактор национального самосознания японцев” [252, с. 9]. Одним из представлений этого самосознания было представление об особой миссии японского народа, его роли наследника небесных богов, потомков богини Аматэрасу. И хотя в обществе с VIII века происходило множество изменений, большинство древних обычаев сохранялось в сознании людей. На пороге VI века японское общество включало в себя свободных земледельцев, ведущих общинное земледелие, полусвободных ремесленников и несвободных рабов, “бывших домашними слугами-работниками в семьях свободных” [148, с. 11]. Над этими группами людей стояла знать, происходившая из родовой аристократии. После переворота Тайка были ликвидированы подневольные слои населения, формально они стали равны остальным земледельцам. Но поскольку все крестьяне были наделены государственными земельными участками, которые нельзя было бросать, то они стали фактически крепостными и беспрекословно платили налоги, считая такое положение дел законным и справедливым. Если добавить к этому постепенное распространение среди них конфуцианских представлений, то становятся понятными и многие формы поведения, и традиции послушания и покорности.

Все поведенческие формы закреплялись как традициями, так и законами, во многом заимствованными из основных китайских доктрин — конфуцианства и легизма. В VII веке был создан “Табель о 12 рангах”, основанный на кофуцианских добродетелях, появляется “Закон из 17 статей”, в котором изложены принципы власти и государства. Как сильно отразились в нем конфуцианские понятия, видно, например, из 3-й статьи: “Государь — Небо, его слуги — Земля. Небо покрывает. Земля — несет. Четыре времени года следуют друг за другом. Все силы природы непрерывно действуют... Когда государь повелевает, его слуги исполняют; когда наверху действуют, внизу склоняются” [148, с. 27]. Так в сознании японцев соединяются законы и традиции, обязательства и мудрость повседневного поведения.

Нет ничего странного в том, что на основании таких представлений о мире и обществе постепенно возникает идея самоизоляции, позволившей довести уровень регламентации общественной жизни, норм поведения до самых глубин социальной психологии. С начала XVII века в Японию не допускаются ни купцы, ни, тем более, миссионеры из Европы, появились указы, запрещающие также выезд японцев из страны. Тем же, кто выехал раньше, под страхом смерти было запрещено возвращаться. Такого рода изоляция способствовала укреплению сложившегося экономического и политического уклада, сформировались черты “строго ритуализированного сословного общества: трудолюбие, организованность, готовность к безоговорочному подчинению, настойчивость, выдержка, нетребовательность в отношении жизненных условий и т.д.” [252, с. 12]. Эти исконные черты японцев органично сочетались с духом воинственности еще со времен самураев, с их готовностью к подвигам и мести за нанесенное оскорбление, с их умением вынести приговор самому себе и привести его в исполнение, с их нечеловеческой выдержкой, когда они исполняли харакири с соблюдением всех необходимых при этом условностей.

Такое самосознание обусловило высокий уровень самопожертвования даже в XX веке во время Второй мировой войны, когда вместо ритуала харакири появился ритуал личного подвига добровольного смертника — камикадзе (“Ветер богов”). По американским данным, камикадзе потопили 45 и повредили около 300 боевых кораблей.

В единстве с природой: религия и эстетика Японии

Главная особенность японской культуры связана с многообразным взаимодействием, взаимопроникновением и борьбой двух начал — мира природы и мира человека. При этом то “мир природы выражался через образ человека, ...то, наоборот, мир человека олицетворялся через образы природы” [59, с. 210]. Поэт IX века Отомо Якамоти писал:

Когда о доме я тоскую

И ночи провожу без сна в пути,

Из-за весенней дымки мне не видно

Зеленых тростников, где плачут журавли!

[137, с. 656]

Природа Японии причудлива, сурова и неспокойна. Большие территории заняты горами и не пригодны для земледелия. Частые землетрясения и другие стихийные бедствия вынуждали японцев с древних пор строить легкие жилища, которые не жаль потерять и можно быстро восстановить, а также научили терпеливому, невраждебному отношению к природе. У японцев никогда не было стремления, свойственного европейцам, подчинить ее себе, преобразовать, внести в нее несвойственное ей логическое начало. Напротив, они постоянно ищут точки соприкосновения человека с природой, способы гармонии с ней, что определило эстетическое восприятие мира, органичное всей японской культуре чувство прекрасного, когда каждое природное проявление вызывает желание любоваться им а в некоторых случаях — поклоняться и обожествлять.

Такое отношение к природе, скорее всего, и породило древнейшую религию Японии — синто (“путь богов”), происхождение которой до сих пор не вполне ясно. Востоковед академик Н.И.Конрад (1891 — 1970) связывал возникновение синто с земледелием, с его магией, в которой заложены действия, должные создать условия благоприятные для получения урожая. Среди таких магических обрядов главное место занимали весеннее Действо Испрашивания урожайного года и осеннее Действо Пробы нового хлеба [148, с. 14].

Для проведения действ выбирали определенное место которое начинало считаться местом пребывания божества. Сначала это мог быть любой уголок природы, а затем здесь стали возводить какое-либо святилище. Храмы появились гораздо позже, поскольку божества не отделялись от природы, что делало природу в глазах японцев особенной ценностью.

Религия синто очень близка мифологии, в которой мир представляется как единое, нерасчлененное целое, где излагаются взгляды на происхождение мира, народа, ремесел и древнюю историю. В синто утверждается, что в мире сначала царил хаос. Впоследствии он упорядочился, небо отделилось от земли, мужское начало от женского. В результате соединения этих начал — богини Идзанами и ее мужа Идзанаги — родились богиня солнца Аматэрасу, богиня луны Цукиёми и бог воды и бури Сусаноо. Через долгие годы борьбы богиня Аматэрасу осталась на небе, а ее внук Ниниги сошел с неба и стал управлять государством Идзумо. Символами его власти были зеркало (божественность), меч (могущество) и яшма (верность подданных). Именно от Ниниги произошел первый император Японии — микадо, унаследовавший все три символа власти. Так объясняется божественное происхождение власти, остальные же японцы, согласно синто, произошли от других божеств — коми — духов героев, предков, богов природы, которыми населен весь мир. Именно происхождением от божеств и объясняется представление японцев о своей миссии в мире, особых качествах своего характера, своей жизни, своих правилах.

Современные исследователи выделяют пять главных принципов синто:

1. Утверждение о том, что мир сам по себе хорош, совершенен, поскольку и сам мир, и все сущее в нем является результатом его саморазвития.

2. Понимание естественной силы жизни. Считается, что интимные отношения впервые произошли между богами, поэтому в них не может быть ни греха, ни вины (в отличие от христианских представлений о первородном грехе). Для японца поэтому нет жесткого разделения на “чистое” и “нечистое”, напротив, он полагает, что “нечистое” может быть очищено при помощи различных ритуалов и после этого принято в качестве национальной традиции.

3. Представление о единстве природы и истории. Исходные представления синтоизма не делят мир на живой и неживой. Все, что окружает людей, — живое: животные, растения, вещи, камни и т.д., так как во всем живет дух — ками. Поэтому божественную силу следует искать не в потустороннем, а в окружающем мире.

4. Признание многобожия, вытекающее из предыдущих взглядов. Поскольку божества живут в каждом явлении природы, то у каждого поселения существуют свои местные, родовые, племенные божества. В X веке, например, был составлен список богов синто, их оказалось 3132.

5. Ками породили не всех людей на земле, а только японцев, поэтому принадлежать синто и поклоняться его божествам может лишь японец, хотя синто и не возбраняет японцу исповедовать, кроме синто, любую другую религию [252, с. 58, 59].

На этих представлениях базируются главные японские праздники, многие из которых связаны с земледельческими работами, календарными датами, событиями истории. Множество сезонных праздников просто посвящено различным проявлениям природы, ее мельчайшим подробностям. Это весенние, летние, осенние и зимние праздники, во время которых принято созерцать природу, “любоваться” ею. Японский писатель Камо-но Тёмэй (1153—1216) писал: “...все желания жизни пребывают [у меня] лишь в красотах сменяющихся времен года” [137, с. 311]. Ему вторит поэт Догэн:

Цветы — весной,

Кукушка — летом.

Осенью — луна.

Холодный чистый снег —

Зимой.

[127, с. 388]

Важное место занимают праздники любования цветущей сакурой (под этим понятием понимаются более десятка сортов деревьев, цветущих всего 5 дней в году), снегом, горой Фудзи, луной. Умение созерцать природу, впитывая в себя ее красоты,— самая поэтичная сторона отношений японцев с миром.

С приходом в японскую культуру китайских религиозных учений синтоизм не перестал существовать, он вобрал в себя основные стороны китайских учений, преобразовал их на основе японских традиций и буквально растворил в собственной культуре. Начиная с VI века через Корею в Японию проникли даосизм и буддизм. Даосизм с его идеей о “недеянии” стал основой многих форм отношения человека с природой и самим собой. Буддизм был воспринят японцами в форме махаяны, однако его основные положения были приспособлены под японские взгляды на мир. Современный японский исследователь буддизма Кисимо Хиэдо полагает, что главное для буддизма в Японии — его идея освобождения от страданий, а страданиями считаются только такие события действительности, которые самим человеком воспринимаются в качестве страданий.

Поэтому преодоление страданий — в самом человеке, в его разумном понимании страдания. Японцы полагают, что только неясные беспокойства, а не разнообразие желаний (как считает классический буддизм) становятся причиной страданий. Поэтому не нужно избавляться от желаний, довольно лишь осмыслить их причину и перенести акценты с негативного к ней отношения в иную плоскость: увидеть или извлечь из житейских ситуаций пользу.

Ассимиляция буддизма в японской культуре породила новое явление религиозного, философского и социально-психологического плана — дзен-буддизм. Термин дзен (санскр. “сосредоточение, созерцание”) означает самоуглубление, в результате которого происходит внезапное озарение — сатори. Для достижения этого состояния разработаны самые различные ритуалы, предполагающие сосредоточенности, иногда медитации в процессе “любования” какими-то явлениями или состояниями природы. На основе дзен возникли и развились чайная церемония, искусство аранжировки цветов, искусство создания садов и парков, многие боевые искусства, требующие особой формы “вчувствования” человека во все, что его окружает, и в свои действия. Конфуцианство в японской культуре первоначально было воспринято знатью в качестве руководящей и почти тайной доктрины, но постепенно распространилось на всю систему поведения людей в обществе, включая в себя все те принципы, которые Конфуций предпослал воспитанию “благородного мужа”.

Все особенности религиозных взглядов в Японии можно свести к следующему: для них не было никакого верховного божества, но сам мир, с его формами и способами существования становился выражением божественного присутствия, чем обусловлены эстетические взгляды японцев на мир.

Для эстетического восприятия мира характерно отношение к нему как к гармоническому единству внешнего и внутреннего, и это единство прослеживается во всех сторонах действительности: в природе, труде, мире вещей. Японская эстетика выделяет четыре типа прекрасного: саби, ваби, сибуй и югэн.

Саби переводится как “патина”. Это красота естественного, следы времени, оставшиеся на предметах. Считается, что саби возникает тогда, когда у человека, созерцающего произведение искусства или предмет, вдруг появляется ощущение эпохи. Например, трещины на посуде для чайной церемонии позволяют ощутить связь времен, бренность и вечность мира. Это вечная природа со следами этой вечности на камнях, дереве или в самой вечной смене своих состояний. Такое чувство предполагает внутреннюю сосредоточенность, отсутствие шума, толпы, яркости.

Ваби — это красота повседневного, обыденного, утилитарная красота предметов и в то же время — красота повседневного труда, тех усилий, которые каждый человек совершает, сознавая свое дао в этом мире. Ваби можно также понять как скудость, бедность или гордое одиночество. Для японца бедность не унизительна, а ваби позволяет ему найти некий моральный идеал, ощущение внутренних сил, противостоящих суровости жизни. “В обычных условиях ваби побуждает многих японцев довольствоваться скромным жилищем, тарелкой овощей к обеду и ужину, простой одеждой” [252, с. 176]. Даже в состоятельных домах существует тяготение к привычному и повседневному, лишенному роскоши и доставляющему чувство эстетического удовольствия.

Сибуй — соединение естественности и повседневности в каких-либо предметах и действиях. “Это не красота вообще, а красота, присущая назначению данного предмета, а также материалу, из которого он сделан... Чашка хороша, если из нее удобно и приятно пить чай и если она при этом сохраняет первородную прелесть глины, побывавшей в руках гончара” [217, с. 39].

Югэн (“внутренняя глубина, сокровенное”) “воплощает собою мастерство намека или подтекста, прелесть недоговоренности” [там же, с. 40]. Югэн — высшая форма гармонии внутреннего и внешнего, проявление одухотворенной красоты в вещах, действиях и искусстве.

Использованная литература

1. Мир культуры (Основы культурологии). Учебное пособие. 2-е Б95 издание, исправленное и дополненное.— М.: Издательство Фёдора Конюхова; Новосибирск: ООО “Издательство ЮКЭА”, 2002. — 712 с.